ЧАСТЬ II. В ПОИСКАХ НЕВЕДОМОГО. ?Незабываемая ночь”. ?Незабываемая ночь”

Начало странствий

“Незабываемая ночь”

Новый Свет и мать Индия

Второй раз вокруг света

Мудрецы Востока

Часть III. ГОДЫ СТАНОВЛЕНИЯ

Снова в России

Оккультные чудеса в Пскове

Петербург и Ругодево

На Кавказе, в Тифлисе

Новые путешествия

Тибет I

Тибет II

Тибет III

Таинственный гость

В преддверии

Часть IV. АМЕРИКА – СТРАНА НАЧИНАНИЙ

За морем, за океаном

Расцвет спиритуализма

Предначертанная встреча

Первые выступления в печати

События разворачиваются

Приход нового сотрудника

Рождение движения

Психофизиологическая перемена

«Разоблаченная Исида»

«Мир новых идей»

«Ламасери»

Важное решение

Последние дни в Америке

 

Часть V. МИССИЯ В ИНДИИ

Пробуждение Востока

В Бомбее

«Отчаянное предприятие»

Поездки на север

Среди буддистов Цейлона

Симла – летняя столица британских властей

«Разве вы дети, что жаждете чудес? »

В непрерывных разъездах

Новая штаб-квартира в Адьяре

Необходимость перемен

Поездка в Европу

Дело Куломбов-Ходжсона

Прощай, Индия!

Часть VI. ГОРИЗОНТЫ ОТКРЫВАЮТСЯ НА ЗАПАДЕ

Переезд в Европу

«Яго теософии»

В Остенде

«В альбионских туманах поселена»

Беседа в «Мейкотте»

Ланздаун-Роуд, 17

«Кармические видения»

Тайная доктрина

Из атеистов – в теософы

Эзотерическая секция

Роковая буква

Плагиат и плагиаторы

Живительный воздух Фонтенбло

На Авеню-Роуд

Последние дни

После ухода

«А вы знали госпожу Блаватскую? »

Часть VII. СТОЛЕТИЕ СПУСТЯ

Сферы влияния теософии

Всемирный парламент религий

Наука и «Тайная Доктрина»

В мире литературы

У истоков абстракционизма

Малер, Сибелиус, Скрябин

Буддизм приходит на запад

Мифы, сны и коллективное бессознательное

Теософия и «Новый Век»

Предсмертное состояние и космическое сознание

Пророк в своем отечестве

 

Примечания

Всем друзьям, близким и далёким, помогавшим в подготовке этой книги

 

Предисловие

 

Сто лет назад ведущая нью-йоркская газета «Сан» писала о Елене Петровне Блаватской:

«Женщина, которая так или иначе заставляла окружающих — сначала в маленьком мирке своего детства, а потом по обе стороны земного шара — говорить о ней и спорить, защищать или осуждать её характер и побуждения, биться за её дело или яростно противостоять ему; смерть которой вызвала такой шквал телеграмм между двумя континентами, словно почил какой-нибудь император, — такая женщина должна быть и вправду личностью выдающейся» [1].

Полвека спустя крупнейший русский деятель культуры Николай Рерих писал Борису Цыркову, редактору Собрания сочинений Елены Петровны Блаватской, трудившемуся в Теософском обществе в Пойнт-Ломе, Калифорния:

«Чрезвычайно приятно видеть, что... имя Елены Петровны Блаватской, нашей великой соотечественницы, почитается так высоко, как истинной основоположенницы провозвестия. Частенько русские забывали о своих великих деятелях, и пора нам научиться ценить истинные сокровища...

Будет время, когда её имя достойно и почитаемо прозвучит по всей Руси» [2].

В специальном номере канадского литературного журнала " Рикка", посвященном знаменитым женщинам мира, д-р П. Вайнцвайг говорит о Е.П. Блаватской как о «всесторонне образованной женщине, отвечающей идеалу эпохи Возрождения»:

«Она была учёным, поэтом, пианисткой, художницей, философом, писателем, просветителем, и прежде всего — неутомимой воительницей света... Следуя зову истины и идеалам всеобщего братства, Е.П. Блаватская нажила себе немало врагов и недоброжелателей. Пожалуй, никому в девятнадцатом веке не удалось столь изрядно пощипать перья религиозных предрассудков, спиритического шарлатанства и интеллектуального снобизма, как ей. Стоит ли удивляться, что клеветники обвиняли её именно в том, против чего она сражалась почти в одиночку с силой, меткостью и дерзким юмором Гаргантюа» [3].

Чарлз Джонстон, писатель и переводчик с санскрита, преподававший в Колумбийском университете (Нью-Йорк), вспоминал о ней так:

«Моё самое первое впечатление о г-же Блаватской — это мощь и масштабность её индивидуальности; я словно находился в присутствии какой-то изначальной силы Природы... Но при этом я не испытывал чувства собственной ничтожности, которое возникает рядом с великой личностью, подавляющей окружающих и деспотично попирающей их независимость. То было, скорее, ощущение глубинной, всеобъемлющей реальности, поистине неистощимого запаса прочности, — это был дух, прошедший горнило Природы и достигший извечных начал Истины. Но постепенно, сквозь доминирующее ощущение мощи, проступали её огромная нежность и доброта, неизменная готовность полностью позабыть о себе и всем сердцем отдаться служению людям» [4].

Уильям Стюарт Росс, современник Е.П.Б., известный литератор, критик и редактор «Агностического журнала», писал после кончины Блаватской:

 

«Несмотря на огромные знания и талант, в ней не было и следа от менторского высокомерия, в ней жила простая душа ребёнка... Тоже нашли „мошенницу"! Да она едва ли не единственная из смертных, кого я знал, никогда не была обманщицей... и одна из очень немногих, кто понимал меня» [5].

 

Возражение Уильяма Росса, несомненно, относится к нашумевшему отчёту Ходжсона, который был опубликован в декабре 1885 года в Лондоне Обществом психических исследований (далее — ОПИ. — Ред.). В нём говорилось, что г-жа Блаватская «заслуживает того, чтобы навсегда войти в историю в качестве одной из самых искусных, изобретательных и интересных мошенниц» [6].

Целый век этот вердикт кочевал по книгам, энциклопедиям и средствам массовой информации — повсюду, где только заходила речь о её жизни и деятельности. В этой связи особенно показательно, что в 1986 году, через сто лет после появления отчёта Ходжсона, не кто иной, как само ОПИ выпустило пресскоммюнике, предназначенное для газет и ведущих журналов Великобритании, Канады и Соединённых Штатов Америки. Оно открывается словами:

 

СОГЛАСНО НОВЕЙШИМ ИССЛЕДОВАНИЯМ, ГОСПОЖА БЛАВАТСКАЯ, СООСНОВАТЕЛЬНИЦА ТЕОСОФСКОГО ОБЩЕСТВА, БЫЛА ОСУЖДЕНА НЕСПРАВЕДЛИВО

 

«Разоблачение» русской по рождению оккультистки госпожи Е.П.Блаватской, с которым выступило ОПИ в 1885 году, вызывает самые серьёзные сомнения в связи с публикацией в журнале ОПИ (1986, апрель, том 53) убедительной критики отчёта 1885 г.

Доктор Вернон Харрисон — бывший президент Королевского фотографического общества и руководитель исследовательской лаборатории у Томаса Де Лару, эксперт по подлогам и фальшивкам, — заново проверил все обстоятельства этого дела. Отчёт 1885 года был составлен в основном Ричардом Ходжсоном, одним из первых австралийцев — членов Британского и Американского обществ психических исследований, который стал широко известен благодаря именно этому делу [7].

В коммюнике приводится выдержка из заключения Вернона Харрисона:

 

«По мере тщательного изучения этого отчёта становится всё более очевидным, что в то время как Ходжсон... был готов воспользоваться любыми, даже самыми незначительными или сомнительными свидетельствами, компрометирующими Е.П.Б., он проигнорировал всё, что могло говорить в её пользу. Его отчёт пестрит тенденциозными утверждениями, предположениями, преподносимыми как факт или возможный факт, неподтвержденными показаниями безымянных свидетелей, предвзятым отбором свидетельств и откровенной ложью» [8].

Харрисон цитирует также заявление Е.П.Б., сделанное ею вскоре после выхода в свет отчёта Ходжсона:

«Скрупулёзные, но неверно направленные изыскания м-ра Ходжсона, его нарочитая точность, когда с бесконечным упорством он цепляется за пустяки и остаётся слеп к фактам действительно важным, его противоречивые рассуждения и многообразно проявляемая неспособность справиться с проблемами, которые он старался решить, будут в своё время разоблачены другими авторами — в этом я не сомневаюсь» [9].

Харрисон добавляет: «Я прошу у неё прощения за то, что нам потребовалось сто лет для подтверждения правоты этих слов» [10].

Коммюнике называет Блаватскую соосновательницей Теософского общества, созданного в Нью-Йорке в 1875 году. Е.П.Б. прибыла в Соединённые Штаты в 1873 году и спустя пять лет получила гражданство. Другими двумя основателями Общества были полковник Генри Стил Олкотт, который стал президентом ТО, и Уильям Куон Джадж. В молодости Олкотт добился успеха на агрономическом поприще. Во время Гражданской войны он был на военной службе, а потом входил в комиссию из трёх человек, назначенную правительством для расследования убийства президента Линкольна. Позже он стал адвокатом. Джадж, молодой американец ирландского происхождения, юрист, впоследствии сыграл выдающуюся роль в Теософском движении, и особенно в Америке.

Постепенно были сформулированы цели Общества, которые сегодня воспринимаются как вполне естественные, но в викторианскую эпоху это было нечто неслыханное. Их три:

1. Создание ядра всеобщего братства человечества, без различия расы, вероисповедания, пола, касты или цвета кожи;

2. Изучение древних и современных религий, философий и наук и объяснение необходимости такого изучения;

3. Исследование необъяснённых законов природы и психических сил, скрытых в человеке.

Сегодня теософские общества и ассоциации, придерживающиеся этих целей, существуют более чем в шестидесяти странах мира.

Частью практического осуществления третьей цели стали оккультные феномены, которые Е.П.Б. демонстрировала отдельным своим ученикам в процессе объяснения законов природы, ещё неизвестных западной науке. Она производила феномены по собственной воле, в полном сознании и средь бела дня, что в корне отличается от обычной медиумической практики. Такого рода феномены, кем бы и когда бы они ни производились, неизменно вызывают сомнения в подлинности у тех, кто не видел их собственными глазами. Так случилось и с Ходжсоном, чьи изыскания в Индии ограничились опросом свидетелей и изучением их показаний.

Герберт Уэллс как-то писал, что его всегда поражали феномены, совершаемые «Магометом, йогами и госпожой Блаватской... Здесь мы соприкасаемся с законом более глубинным, чем общеизвестные законы природы» [11].

 Е.П.Б. никогда не занимала высшую должность в административном руководстве ТО, в течение десяти лет оставаясь на более скромном посту секретаря-корреспондента. За год до смерти она была избрана президентом европейских филиалов и, сообщая об этом сестре в Россию, заметила: «Но что мне с того... почести и титулы не для меня» [12]. В отличие от многих современных популярных гуру, она никогда не брала деньги за своё учение, жила очень просто и умерла, не оставив наследства.

Сама Е.П.Б. не согласилась бы с выражением «своё учение», потому что никогда не считала его своим. Она утверждала, что учение это исходит от учителей, которых она встретила во время своих странствий по Востоку. Она называет их адептами, учителями мудрости, Братьями, махатмами (великими душами). Где бы они ни жили, на Востоке или на Западе, их труды и прозрения имеют общемировую значимость. Блаватская первой открыто заговорила на Западе об этих более продвинутых представителях рода человеческого как о естественном следствии эволюции и закона перевоплощения. Согласно теософии, они появлялись на протяжении всей истории как великие учителя и спасители человечества: Будда, Кришна, Зороастр, Моисей, Авраам, Иисус. В первой своей книге «Разоблаченная Исида» Е.П.Б. говорит об Иисусе Христе, что он был «одной из величайших и наиболее ярких фигур в панораме истории человечества», которая «не только не померкнет, но с каждым веком будет вырисовываться всё отчётливее и ярче» [13].

Сегодня мысль об учителях мудрости столь привычна, что в «Международной энциклопедии Роже» для слова «махатма» приводится четыре значения: обладающий знанием; высокая личность; оккультист; мудрец [14]. Теософы считают, что адептом может стать как женщина, так и мужчина [15].

К какой области отнести знания мудреца, или учителя? К религии, науке или философии? Если воспользоваться подзаголовком к «Тайной Доктрине», главному труду Е.П.Б., то можно назвать это «синтезом науки, религии и философии».

Учёных, читавших «Тайную Доктрину», восхищала способность автора предвидеть грядущие открытия в их собственных областях науки. Так, в её время физики и химики считали атом конечным строительным кирпичиком Вселенной, Е.П.Б. же говорила о его бесконечной делимости. Антропологи скупо отмеряли возраст человечества в пределах полумиллиона лет, она же, как и нынешние исследователи, говорила о миллионах лет. Она достоверно знала о том, что становилось достоянием науки лишь позднее — например, о взаимопревращаемости вещества и энергии; о трансмутации элементов; об иллюзорной природе материи, воспринимаемой физическим глазом; что пустоты как таковой в природе не существует, что нет её и в вакууме; что Луна — не осколок Земли, как предполагали астрономы, а старше её. Результаты исследования доставленных астронавтами образцов лунных пород ошеломили учёных: возрастом они оказались старше всего, что когда-либо было найдено на Земле!

По словам племянницы Эйнштейна, «Тайная Доктрина» всегда лежала на столе великого физика [16]. О том же сообщает Джек Браун в статье «В гостях у профессора Эйнштейна» [17].

У Е.П.Б. было немало друзей в научном мире. В ТО состояли американский изобретатель Томас Эдисон, ведущий химик и физик XIX века сэр Уильям Крукс, знаменитый французский астроном Камиль Фламмарион, американский философ Уильям Джеймс и генерал-майор Эбнер Даблдей, герой Гражданской войны в США и создатель бейсбола. Даблдей, широко образованный человек и талантливый инженер и изобретатель, был вице-президентом Теософского общества и завещал ему свою редкостную библиотеку. Е.П.Б. хорошо знала его, когда жила в Нью-Йорке. В Лондоне её частым гостем был поэт Уильям Батлер Йейтс, одно время активный член ТО.

Американский репортёр после встречи с ней писал:

«Госпожа рассмеялась. Я пишу " рассмеялась", но у меня такое чувство, словно с нами был сам Смех! Смех — самый чистый, весёлый, беззаботный, какой мне только доводилось слышать, — выражал самую её суть. Она воистину гениальна в проявлении своих эмоций, её жизненная сила бьёт через край» [18].

К сожалению, фотографии обычно передают только серьёзную сторону её натуры.

До сего времени на английском языке вышло восемнадцать книг-биографий Е.П.Блаватской. Настоящий труд, приуроченный к столетней годовщине со дня её смерти, — это попытка наиболее подробного жизнеописания Е.П.Б. В отличие от большинства своих предшественников, автор рассматривает не только обстоятельства её жизни, но и учение, которое она передавала, так как первое невозможно понять без второго. Готовясь писать эту биографию, мы изучили все статьи и книги Блаватской — в целом около десяти тысяч страниц.

Не меньшую ценность составляют и письма Блаватской. Автор чрезвычайно благодарна Даре Эклунд, исполнительнице завещания Бориса Цыркова, которая предоставила нам возможность ознакомиться с фотокопиями около шестисот писем Е.П.Б., собранных им более чем за полвека, а также с его обширной картотекой всевозможных сведений, относящихся к Е.П.Б., каких зачастую не найти в общедоступных источниках.

Недавно были открыты новые материалы, в том числе переписка Блаватской с Джеймсом Ролстоном Скиннером, человеком глубоких познаний, автором «Ключа к иудейско-египетской загадке в источнике мер». Скиннер упоминал о существовании этих писем, но их содержание, как и местонахождение, оставалось неизвестным. Они были обнаружены в архивах библиотеки Андоверской семинарии при Гарвардском университете. Автор настоящей книги внесла в это свою скромную лепту. 30 января 1984 года она получила письмо от хранителя архива д-ра Алана Сиберга, где говорилось: «Если вы услышите о других письмах Е.П.Б., которым требуется пристанище, пожалуйста, вспомните о Гарварде. Мы с радостью поместим их в наше собрание».

Ещё один бесценный источник информации, которым не воспользовались предыдущие западные биографы, — это обширные материалы на русском языке, переведённые на английский лишь в самое последнее время, в том числе специально для настоящей биографии.

Как с удивлением отмечает американский литератор П. Цвайг, «всего за несколько лет Теософское общество произвело самый настоящий переворот в оккультном мышлении Европы и Америки... Основанное Е.П. Блаватской Теософское общество... прижилось в Индии и на Цейлоне и стало мощным фактором возрождения там буддизма и индуизма. Наконец, оно имело большое влияние на движение за независимость Индии» [19] (см. главу «Пробуждение Востока» в части V этой книги).

Не менее значительным было влияние Е.П.Б. на западную цивилизацию. Один из его аспектов раскрывает социолог Теодор Роззак в книге «Незавершённое животное». В главе «Тайная Доктрина госпожи Блаватской», он отзывается о ней как об одной из «величайших незакрепощённых женщин своего времени» и добавляет:

«Понятно, что каждое её действие или слово встречалось в штыки, особенно когда она имела смелость бросить вызов наиболее укоренившимся интеллектуальным ортодоксиям своего времени... Но даже теперь люди, не прочитавшие ни единой её строчки, твёрдо убеждены, что она была обманщица и чудачка... Редко вспоминают о том, что после выхода в свет " Происхождения видов" Е.П.Б. была первой, кто энергично отстаивал главенство трансфизического элемента в процессе эволюции, вопреки растущему признанию дарвинизма».

В двух основных её работах, продолжает он, содержится «первая из появившихся на современном Западе философия психической и духовной эволюции. Она, в отличие от христианских ортодоксов, не отрицала значение этого труда Дарвина, но утверждала, что, сосредоточившись на сугубо физическом, он в своей книге полностью пренебрёг умственной, творческой и визионерской жизнью человеческой расы; короче говоря, пренебрёг сознанием, развитие которого происходит совершенно иным эволюционным путём. Дарвин просто не пошёл так далеко; его теория не настолько широка, чтобы всесторонне охватить человеческую природу».

Оценивая значение Блаватской с позиций сегодняшнего дня, Роззак отмечает, что «даже с учётом всей критики, направленной против неё, Е.П.Б. предстаёт как один из оригинальнейших талантов нашего времени... И прежде всего, она принадлежит к числу современных психологов-новаторов визионерского типа» [20].

Другие аспекты влияния Е.П.Б. на современную культуру рассматриваются в части VII, «Столетие спустя», в главах, посвященных религии, психологии, литературе, живописи, музыке и движению «Нью эйдж» («Новый век»). В главе о науке речь идёт о том, с какой точностью её «Тайная Доктрина», вышедшая в 1888 году, предвосхищает последующие научные открытия. В книге указывалось, что огромные перемены должны произойти в науке между 1888 и 1897 годом. Учёные — современники Блаватской — сетовали на то, что все великие открытия в физике, химии и астрономии уже сделаны, что в науке не осталось более белых пятен. И вот в 1895, 1896 и 1897 годах мир узнал о трёх великих открытиях, раздвинувших горизонты для новых исследований, которым не видно конца. В этой главе приводятся факты, позволяющие понять интерес, который Эйнштейн и другие учёные проявляли к «Тайной Доктрине».

Сегодня все работы Е.П.Б. по-прежнему переиздаются, подчас в нескольких редакциях. Её сочинения переведены на все европейские языки, а также на иврит, арабский, тамильский, хинди, китайский, японский, вьетнамский и многие другие языки. И это вполне естественно, ибо по духу Блаватская была скорее гражданином мира, нежели какой-то одной страны.

В России книги Блаватской долгое время были под запретом. Ныне, как явствует из следующего сообщения, положение изменилось:

«На родине г-жи Блаватской пробуждается интерес к её жизни и творчеству... [В Москве, 18 июня 1990 года] в помещении Союза писателей открылась выставка, посвященная Елене Петровне Блаватской... Московские пресса и телевидение не обошли вниманием это событие, и несколько миллионов зрителей наблюдали открытие выставки, показанное по телевидению в самое удобное время. Тогда же было объявлено, что 1991 год, столетняя годовщина её ухода, будет отмечаться как Международный год Блаватской.» [21].

А в 1978 году исполнилось сто лет со дня получения Е.П.Б. американского гражданства — гражданства страны, которую она, по её словам, любила за «её восхитительную свободу» [22].

В России через год после смерти Е.П.Б. вышел третий том «Критико-биографического словаря русских писателей и учёных», с посвященным ей очерком З. Венгеровой на четырнадцати страницах, где, в частности, говорилось:

«Регистрировать всё, что писалось о Блаватской, нет и приблизительной возможности. Чрезвычайно заинтересовавши своею теософиею Западную Европу, Сев[ерную] Америку и Индию, Блаватская вызвала огромнейшую панегирическую и полемическую литературу: многие десятки книг, сотни журнальных и тысячи газетных статей. Известность её так велика, что в солидном лондонском словаре «Men of the time», где знаменитейшим людям нашего времени посвящено по одному столбцу, Блаватской отведено целых три. Нет также ни одного другого новейшего европейского или американского энциклопедического словаря, где бы ей не было отведено значительное место» [23].

В том, что сегодня столько людей в России интересуются трудами и учением Е.П. Блаватской, большая заслуга принадлежит семье Рерихов, очень известных у себя на родине и многое сделавших для популяризации наследия Е.П.Б.

 Е.П.Б. называли «Сфинксом девятнадцатого века», и знаменитую фотографию, на которой она правой рукой подпирает подбородок, а глаза её пронизывают вас насквозь, тоже прозвали «Сфинксом» (см. фото 28). Возможно, именно поэтому издательство «Тайм-лайф букс» выбрало эту фотографию для своей рекламной кампании, представляющей читателю популярную серию «Тайны Неведомого». Фотография вспыхивала на телеэкранах, воспроизводилась в рекламных проспектах, и миллионы людей читали рядом с ней знаменательные слова: ПОЗНАЙ НЕВЕДОМОЕ, — это, быть может, бессознательное признание того, что миру ещё предстоит по достоинству оценить Е.П.Б.

В этой книге очевидцам разных событий будет предоставлена возможность рассказать о них своими словами, чтобы в пересказе не утратить свежесть первого впечатления и сохранить дух подлинника. Конечно же, это относится и к главному герою книги — самой Елене Петровне Блаватской.

 

Глубоких душ приливная волна

Пробудит сокровенное от сна,

Подхватит нас и унесёт

От мелких, суетных забот.

ГЕНРИ ЛОНГФЕЛЛО

 

 

ЧАСТЬ I. ЖИЗНЬ В РОССИИ

 

Глава 1. Истоки

 

В бесчисленных письмах, интервью и многотомных сочинениях Е.П.Б. встречается всего несколько упоминаний о её предках. Она не любила говорить о своей весьма примечательной родословной. Чтобы узнать какие-то подробности, приходится обращаться к другим источникам.

Её мать, Елена Андреевна Ган, была известной писательницей. «В своё время сочинения Елены Андреевны признавались необыкновенным явлением в русской литературе, чуткий Белинский посвящал ей целые статьи, её считали " Лермонтовым среди писательниц" » [1]. Её называли даже " русской Жорж Санд" [2]. Бабушка Е.П.Б. по матери, княжна Елена Павловна Долгорукая, в замужестве Фадеева, в доме которой она провела значительную часть своего детства и юности, была прекрасно образованной женщиной и весьма одарённой художницей. Она принадлежала к одному из самых древних русских родов, восходящих к Рюрику, основателю династии русских князей. Происходит род от св. князя Михаила Черниговского, замученного в Золотой Орде за отказ поклониться языческим идолам. Потомок его, прозванный Долгоруким, и стал родоначальником князей Долгоруковых, среди которых были известные русские полководцы, государственные деятели и писатели. Прадед Е.П.Б., князь Павел Васильевич Долгоруков, генерал-майор времён Екатерины Великой, был товарищем и сослуживцем Кутузова [3]. Французская ветвь была привита к родословному древу, когда князь Павел Васильевич женился на Генриетте де Бандре дю Плесси, принадлежавшей к знатному французскому роду, один из предков которой, гугенот, эмигрировал в Саксонию. Её отец, Адольф де Бандре дю Плесси, служил в Саксонии, оттуда, получив приглашение, поступил в чине капитана на военную службу в России в начале царствования Екатерины II. Адольф Францевич командовал армейским корпусом в Крымской кампании, был любимцем Суворова, ему покровительствовал граф Панин [4]. Дочь Павла Васильевича и Генриетты Адольфовны, княжна Елена Павловна, бабушка Е.П.Б. по материнской линии, была удивительной личностью. В то время в России женщин не принимали в высшие учебные заведения, и она получила серьёзное и многостороннее домашнее образование. Елена Павловна свободно говорила на пяти языках, прекрасно рисовала и музицировала. Склонность " с самых молодых лет" к серьёзным и основательным знаниям привела её к занятиям " археологией, нумизматикой, ботаникой", и не в качестве " дамы-любительницы", а, как пишет её внучка Вера Желиховская:

«положительно, на практике, составляя редкие, драгоценные коллекции, исписывая тома, состоя в учёной переписке и деятельной мене (т.е. обмене. — Ред.) изысканий своих и рисунков с европейски известными натуралистами: с президентом лондонского геологического общества Мурчисоном, со Стевеном, Бэром, Абихом, Карелиным»

Гоммер де Гель [5] в своих сочинениях... многократно упоминает о ней как о замечательно учёной особе, во многом руководившей им в его изысканиях. Lady Stanhope, известная английская путешественница (изъездившая весь мир в мужском костюме), в одном из сочинений своих о России говорит о ней, " что встретилась в этой варварской стране с такой удивительно учёной женщиной, которая прославилась бы в Европе, если б не имела несчастия проживать на берегах Волги, где мало кто может понять её и никто не в состоянии её оценить..." Она оставила более 70 толстых томов своих рисунков цветов, древностей, монет и переписанных ею редких экземпляров сочинений [6]. Часть этой богатейшей коллекции, содержащая рисунки растений, была передана в дар библиотеке Санкт-Петербургского университета её дочерью Надеждой Андреевной Фадеевой [7]. В 1813 году, двадцати трёх лет от роду, княжна вышла замуж за своего ровесника Андрея Михайловича Фадеева, государственного чиновника, впоследствии — саратовского губернатора [8]. Его прадед Петр Михайлович Фадеев, капитан армии Петра Великого, погиб в битве под Полтавой, когда Россия отражала вторжение шведского короля Карла XII. Дед, Илья Петрович, умер от ран, полученных в русско-турецкой войне в конце царствования Анны Иоанновны, а один из братьев, Михаил, был убит в Отечественной войне 1812 года [9].

Должно быть, когда Е.П.Б. читала об этих войнах, стоивших жизни её близким, история оживала для неё, переставая быть обычным уроком. Елена Павловна Фадеева сама воспитывала и учила детей и могла гордиться своим потомством. Старшая её дочь, писательница Елена Андреевна Ган, была матерью Елены Петровны Блаватской и Веры Петровны Желиховской, тоже писательницы. Сын Екатерины Андреевны — второй её дочери — Сергей Юльевич Витте стал впоследствии видным русским государственным деятелем; сын Елены Павловны Ростислав был известным боевым генералом, военным писателем и реформатором [10]. Младшая из детей, Надежда Андреевна, также не чуждая литературных занятий, была особенно дружна со своей племянницей Еленой, будучи всего на два года старше неё [11]. Елена Андреевна несомненно думала о своей матери, когда писала такие строки:

«Если я скажу вам, что она была нашей кормилицей, няней, наставницей, нашим ангелом блага на земле, то всё ещё не выражу той бесконечной, бескорыстной, всем жертвующей привязанности, которою счастливила она наше детство» [12].

О внучке, будущей Елене Блаватской, бабушка пеклась не меньше, чем о собственных детях. Её доброта распространялась не только на близких:

«она занималась широкой благотворительностью и спасла от голода немало бедных семей, а также основала сиротский приют» [13].

 

Елена Павловна была православной, веровала глубоко и искренне и в том же духе воспитывала детей. Она учила их, что " премудрый и добрый Бог" всё устроил в мире " красиво и полезно" [14]. Она " прожила до глубокой старости" — умерла в Тифлисе на 71-м году. Немецкая линия в родословной Е.П.Б. исходит от её отца, Петра Алексеевича фон Гана. Графы фон Ган были хорошо известны в Германии, а позже — в России, куда эмигрировали за несколько поколений до рождения отца Блаватской. В семнадцатом и восемнадцатом столетиях Россия притягивала тех, кто подвергался гонениям у себя на родине, а также искателей приключений отнюдь не меньше, чем Новый свет [15]. Е.П.Б. рассказывает, как прививались к русскому стволу эти западные ветви, а фамилии эмигрантов " русифицировались порой до неузнаваемости, например, английские Гамильтоны превратились в Хомутовых! " [16] Петр Алексеевич фон Ган, выпускник Пажеского корпуса, избрал военную карьеру и вышел в отставку в чине полковника. Его отец, генерал-лейтенант Алексис фон Ган, родом из Мекленбурга, был женат на графине Елизавете Максимовне фон Прёбсен [17]. Это от немецкой бабушки Елена Петровна унаследовала " курчавые, белые волосы" и живой, добродушный, весёлый нрав. Отца Елены Петровны, напротив, отличали едкое остроумие и закоренелый скептицизм. Образованный и начитанный, он не признавал ни религии, ни оккультизма и говорил, что это " нянькины сказки" [18]. О его отношении к развивающимся психическим силам дочери мы расскажем чуть позже.

Двоюродная бабушка Е.П.Б. со стороны отца, графиня Ида Ган-Ган, была известной немецкой писательницей, которую знали и в других европейских странах [19]. Интересно, что у матери Елены Петровны и этой её бабушки было немало общего. В предисловии к Полному собранию сочинений Елены Андреевны Ган, изданному в 1905 году, мы читаем:

«В тридцатых годах минувшего столетия во Франции, Германии и России — почти в одни и те же годы появились беллетристические произведения, впервые поставившие пред современниками так называемый ныне " женский вопрос". Знаменитая Жорж Санд — во Франции, графиня Ида Ган-Ган — в Германии и Е. А. Ган (под псевдонимом " Зенеиды Рвой" ) — в России заговорили о печальной участи женщин, не нашедших семейного счастья или переживших его крушение... Эти три писательницы заложили прочный фундамент для будущего женщины, с них начинается история женского вопроса, от них исходит первая инициатива в деле равноправия мужчин и женщин» [20].

Темы, которые Елена Андреевна затрагивала в своих книгах одной из первых в России, выходили за рамки чисто женских проблем. Героиня нашумевшей повести Теофания Аббиаджио, вглядываясь однажды в окна домов богачей, где они, " в бриллиантах, в перьях", наслаждаются жизнью, невольно спрашивает себя: " Что же сделали они, эти люди? Чем заслужили они эти преимущества? Чем оправдывают их? За что им всё дано — в то время, как другие скитаются париями, отверженцами от всех игр и радостей", между тем как на этих отверженцах лежит вся работа, весь труд? А вот уже и бедная, убогая улица, где видит она " страшные лица угольщиков. Там также живут двигатели деятельности целого города, но невидимые, забытые всеми". Взлетает неподалёку и рассыпается фейерверк, а " во ста шагах расстояния, целое семейство готовилося к голодной смерти на сырой земле, и ни одна искорка не обратилась в небесную манну, чтобы упасть спасеньем на их головы" [21]. Ту же глубокую меру сострадания мы находим в трудах Е.П.Б. в Голосе Молчания*, книге, которая была на ночном столике Теннисона в час его смерти [22], есть такие строки:

«Да внемлет Душа твоя каждому стону боли, подобно тому как лотос обнажает сердце своё, чтобы испить утреннего солнца. Не допускай, чтобы палящее Солнце осушило хоть единую слезу боли прежде, чем ты сам сотрёшь её с очей страждущего. И да падёт каждая жгучая слеза человеческая в сердце твоё и там пребудет, и да не смахнёшь ты её, покуда боль, породившая её, не будет устранена. О ты, чьё сердце преисполнено милосердия, знай же, что слёзы эти — потоки, орошающие поля бессмертного сострадания... Знай, что поток сверхчеловеческого знания... тобою обретённый, должен через тебя... изливаться далее в другое русло... его чистые и освежающие струи должны смягчать горечь океанских вод — этого могучего моря скорби, наполняемого людскими слезами» [23].

 

Начало писательской карьеры Елены Андреевны приходится на время, когда её старшей дочери шёл шестой год. Однако вернёмся к обстоятельствам рождения Елены Петровны. Её матери в ту пору было семнадцать лет.

 

Глава 2. Родившаяся в тревожную пору

 

Елена Петровна родилась в ночь на 12 августа (по старому стилю 31 июля) 1831 года в Екатеринославе, городе, основанном графом Потемкиным на Днепре, в землях Новороссии, отошедших к России в ходе русско-турецких войн. С 1926 года он называется Днепропетровск. Днепр в русской истории занимает особое место. Именно на берегах этой реки, второй по величине в европейской части России, возникла Киевская Русь и обосновалась поначалу династия Рюриковичей. К тому времени Днепр стал одним из главных звеньев торгового пути в Константинополь. Река эта связана и с другим чрезвычайно важным для Руси событием. В Днепре крестил свой народ киевский князь Владимир, потомок Рюрика, сам принявший христианство. Судьба распорядилась так, что на той же самой реке родилась более восьми веков спустя Е.П.Б., принадлежавшая к тому же древнему роду, но в своих трудах поставившая под сомнение, что церковное таинство крещения имеет силу даровать спасение принявшим его и что тот, кто крещен не был, будет навеки проклят. Однако Е.П.Б. ни в коей мере не была антихристианкой. В первой своей большой работе Разоблаченная Исида она говорит, что книга эта " не содержит ни одного слова против чистого учения Иисуса, но беспощадно разоблачает девальвацию его в пагубные церковные системы..." [24]. Крещение самой Елены Петровны совершилось при весьма примечательных обстоятельствах. В 1831 году, при её рождении, в России свирепствовала азиатская холера, самое безжалостное из всех эпидемических заболеваний. Годом раньше началось её распространение на запад, и вскоре Россия, а потом и Европа подверглись её опустошительному нашествию. Холера сметала на своём пути целые поселения. Её жертвой стал даже брат Николая I, великий князь Константин Павлович. В усадьбе Фадеевых, где родилась Елена Петровна, тоже имелись смертельные случаи. Всюду громоздились заготовленные впрок гробы. По народным поверьям, родиться в такую пору — недобрый знак. Домашние решили немедленно крестить её, дабы младенец не погиб " с тяжестью первородного греха на душе". Родственники так описывают драматические подробности этого события:

«При совершении таинства крещения в русской православной церкви зажигают множество тонких восковых свечей. Крёстные отец и мать, все участники и присутствующие держат их на протяжении всей церемонии. Кроме того, все стоят, как того требует греческий чин. В отличие от римско-католических или протестантских церквей, в православии никому не дозволяется сидеть во время совершения службы и треб. Зала в семейном особняке была большой, но толпа добровольных свидетелей едва в ней помещалась. [Надя, маленькая тётушка новорожденной] всего [двумя] годами старше своей племянницы, как " доверенное лицо" одного из отсутствующих родственников оказалась в первом ряду, сразу за протопопом. Взбудораженная и уставшая от долгого, почти часового стояния, девочка незаметно для старших опустилась на пол и, видимо, сомлела жарким августовским днём в переполненной комнате. Служба близилась к завершению. Восприемники отрекались от Сатаны и всех деяний его — это отречение в православной церкви символизируется троекратным плеванием на невидимого врага, — когда маленькая барышня, играя с горящей свечой в ногах у толпы, нечаянно подожгла длинное облачение священника. Окружающие слишком поздно заметили происшедшее. [Несколько человек, в том числе священник, получили ожоги]» [25].

Это было ещё одним дурным предзнаменованием, по суеверным представлениям, бытовавшим тогда на Руси. С того дня будущая госпожа Блаватская, невинная причина сего несчастья, была, в глазах всего города, просто обречена на бурную жизнь, полную превратностей и тревог. Однако рождение в годину великих бедствий — будь то болезни или что-то ещё — не должно непременно считаться дурным предзнаменованием. Как тут не вспомнить знаменитые слова из Бхагавадгиты, с которыми мудрый Кришна обращается к своему ученику:

 

«Много у меня прошлых рождений, у тебя также, Арджуна,

Я знаю их все, ты же своих не знаешь, подвижник...

Всякий раз, когда ослабляется дхарма

И беззаконие превозмогает,

Я создаю себя сам, Бхарата.

Для спасения праведных, для гибели злодеев,

Для утвержденья закона из века в век Я рождаюсь» [26].

 

Фадеевы за шестнадцать лет до рождения Елены Петровны переехали в Екатеринослав и поселились в собственном особняке. Андрей Михайлович был переведён туда в Новороссийскую контору иностранных поселенцев. Матери Елены Петровны был тогда один год от роду [27]. В этом особняке и родилась Елена Петровна. Он сохранился до сих пор. В 1991 году, в столетнюю годовщину её смерти, на доме появилась табличка, объявляющая его культурно-историческим памятником. Во время рождения дочери Петр Алексеевич Ган, офицер конной артиллерийской батареи, находился в Польше, куда был направлен после начала польского восстания. Когда он вернулся, Елене было около шести месяцев. А через год Ганы переехали в Романьков*, армейский городок неподалёку от Екатеринослава, и зажили своим домом [28].

 

Глава 3. Кочевая жизнь

 

Ганы недолго пробыли в Романькове; на Украине началась для них кочевая жизнь. Места стоянок батареи Петра Алексеевича Гана часто менялись. Деда, Андрея Михайловича, находившегося на государственной службе, тоже могли перевести в любую из российских губерний. В дальнейшем Елена Андреевна с детьми жила то у мужа, то у родителей, так что Елена Петровна путешествовала с ранних лет и имела возможность общаться с разными людьми и культурами, как бы готовясь к будущим странствиям. Елене не исполнилось и трёх лет, когда семью, вновь находившуюся в Романькове, постигло первое большое горе. Её младший брат Саша серьёзно заболел, а медицинская помощь оказалась недоступна: весенняя распутица превратила дороги в сплошное месиво, которое не одолеть было ни конному, ни пешему. Малыш медленно угасал на руках у несчастной матери, которая ничем не смогла ему помочь [29]. В ожидании следующего ребёнка Елена Андреевна перебралась в Одессу. Там, в попечительском комитете, занимавшемся делами немецких колонистов, служил теперь Андрей Михайлович, — в Германии находилось немало охотников обживать российские просторы. Когда Елене исполнилось три с половиной года, у неё появилась сестра Вера.

Вскоре после родов Елена Андреевна переехала к мужу, и семья снова стала кочевать — то в Малороссию, то в Тулу... Постоянная неустроенность домашней жизни способна измучить любую мать, а Елена Андреевна не отличалась к тому же крепким здоровьем. В повести Идеал она напишет: " Но в своей кочующей жизни, бедная " военная дама" не смеет дружиться с кем или с чем бы то ни было: страшное слово " поход" вечно висит, как чёрная туча над нею! Грянет урочный сигнал, и покидай всё, отрывай сердце от всего, с чем оно свыклось, что было ему мило... и иди, не ведая куда" [30]. А ждут её всё " те же грязные местечки, лачуги, обеды и чаепития офицеров у начальника, дым трубок, вечные разговоры о лошадях, собаках, пистолетах, чинопроизводстве и т. п." [31]

 

Глава 4. В Петербурге

 

Весной 1836 года пришло радостное известие. Петра Алексеевича вместе с батареей переводили в Санкт-Петербург. В России в ту пору не было железнодорожного сообщения. Такое долгое путешествие в карете, наверное, представлялось маленькой Елене Петровне замечательным приключением, но для её матери с младенцем на руках и пятилетней непоседой, требующей постоянного присмотра, это было непростым испытанием. Конечно, Елену Андреевну манила перспектива окунуться в культурную жизнь столицы России — самого европейского из её городов, едва ли уступающего Лондону и Парижу. Петр Алексеевич хорошо знал Санкт-Петербург, там он рос, там по-прежнему жила его родня. Пока он был занят на службе, его брат Иван Алексеевич знакомил невестку с Северной Пальмирой, сопровождая её в музеи, театры, в оперу.*[32]

" Здесь, — пишет Екатерина Некрасова в биографическом очерке, опубликованном в 1886 году в журнале Русская старина, — возможно очутиться лицом к лицу с людьми, о которых знаешь только по книжкам, возможно видеть " великих поэтов" воочию" [33]. На одной из выставок картин произошла удивительная встреча, о которой Елена Андреевна так писала сестре Екатерине:

«Я вдруг наткнулась на человека, который показался мне очень знакомым... И при втором взгляде сердце у меня крепко забилось... Я узнала — Пушкина!.. Я воображала его чёрным брюнетом, а его волоса не темнее моих, длинные, взъерошенные. Маленький ростом, с заросшим лицом, он был бы не красив, если бы не глаза. Глаза блестят как угли и в беспрерывном движении. Я, разумеется, забыла картины, чтоб смотреть на него. И он, кажется, это заметил: несколько раз взглядывая на меня, улыбался... Видно на лице моём изображались мои восторженные чувства» [34].

Несмотря на новые восхитительные возможности, мать не забывала о детях. Некрасова пишет: " Она по-прежнему играет с Лоло [Еленой] на фортепьянах, поёт с ней песенки, учит грамоте и радуется необычайным способностям и уму своей пятилетней девочки" [35]. С самого рождения Лоло, или Лолоша, " делается предметом горячих материнских забот. Елена Андреевна сама и кормит, и ходит за ней, несмотря на свои 17 лет", — сообщает Екатерина Некрасова [36]. Биографы Е.П.Б. как-то проходили мимо этого очерка, хотя он имеет немаловажное значение, ибо в большой степени основан на письмах Елены Андреевны к сестре Екатерине. Других писем Елены Андреевны, видимо, не сохранилось**. Поэтому до сих пор биографы Е.П.Б. могли весьма произвольно толковать отношения девочки с матерью. Так, писательница Мэрион Мид в книге " Мадам Блаватская: женщина и миф", вышедшей в 1980 году, совершенно бездоказательно утверждает, что мать, увлечённая писательской карьерой, " отстранилась" от Елены, предоставив её заботам гувернанток. Далее следует нелепое заявление о том, что ребёнок относился к матери " с глубокой враждебностью" [37]. В Петербурге Елена Андреевна читает книги на немецком, итальянском и английском, последние два языка она выучила самостоятельно. Английский она любила особенно. Прочитав Годольфин, последний роман Булвер-Литтона, Елена Андреевна сделала " перевод или, вернее, компиляцию" его и осенью 1836 года робко предложила свой труд О. Сенковскому, редактору популярного журнала " Библиотека" для чтения. Радость её не знала границ, когда материал был принят, а знаменитый " барон Брамбеус" посоветовал ей написать что-нибудь своё. Так началась её писательская карьера.

Некоторые повести Елены Андреевны посвящены горькой участи женщин, несчастливых в браке. Они отчасти автобиографичны. Жизнь с Петром Алексеевичем, который был вдвое старше Елены Андреевны, принесла ей глубокое разочарование [38] ***.38a В повести Суд света она писала:

 

«Тонкий, весёлый ум моего мужа, приправленный всею едкостью иронии, ежедневно похищал у меня какое-нибудь сладкие упование, невинное чувство. Всё, чему от детства поклонялась я, было осмеяно его холодным рассудком; всё, что я чтила как святость, представили мне в жалком и пошлом виде» [39].

Приближалось время перевода Петра Алексеевича обратно, в Малороссию. Елена Андреевна думала об этом с ужасом. Осенью в письме к Екатерине она жалуется: " Признаюсь, страшно вспомнить, что придется же возвратиться в какой-нибудь Романьков или Оскол! О, Боже мой, дай терпения! " [40] И судьба словно сжалилась над ней.

К тому времени её отец, Андрей Михайлович Фадеев, уже служил в Астрахани главным попечителем над калмыцким народом, а заодно и тамошними немцами-колонистами. И вот по делам службы Андрея Михайловича вызывают в Санкт-Петербург, где он успевает застать свою старшую дочь. Вскоре, в марте 1837 года, в Библиотеке для чтения под псевдонимом Зенеида Р-ва выходит в свет её первая повесть " Идеал". А когда в начале мая Фадеев отправляется назад в Астрахань, Елена Андреевна и дети едут с ним [41]. Е.Некрасова рассказывает, что она " пустилась, под охраной и покровительством отца, на другой конец России... Её не страшит ни тысячевёрстное пространство, ни тяжёлые, убийственные дороги того времени" [42]. Попечительство Андрея Михайловича Фадеева над сотней тысяч буддистов позволило маленькой Елене впервые соприкоснуться с этой восточной религией. Калмыки пришли в эти степи в начале XVII века из Китая. Фадеевым и Ганам случалось гостить у калмыцкого князя Сер-беджаб-Тюменя. После разгрома Наполеона в России он набрал полк из своих людей и успел присоединиться к победному маршу русской армии на Париж, за что был пожалован царскими наградами [43]. Вера вспоминает:

«... [Е. А. Ган] провела весну 1837 года в Астрахани; а оттуда поехала с родными своими и двумя дочерьми, чрез калмыцкие степи, на кавказские минеральные воды... Путешествие принесло большую пользу тем, что подкрепило начинавшее уже расстраиваться здоровье матери... и возбудило в ней много поэтических замыслов. Плодом их вскоре явились новые повести: Утбалла, Воспоминание о Железноводске и пр.» [44].

 

Глава 5. Опять в дороге

 

В начале сентября всё семейство возвратилось из Пятигорска в Астрахань, и в конце месяца Елена Андреевна с детьми отправилась к мужу. Вскоре возобновилась их совместная жизнь, а вместе с ней — скитания по гарнизонам [45]. Только в Полтаве семья задержалась дольше, чем обычно. Там у детей появилась гувернантка, и их матери стало полегче. Девушку звали Антония Кюльвейн, она сама предложила свои услуги, а потом ещё много лет провела с семьей в роли воспитательницы и любимой компаньонки. Елена Андреевна продолжала давать старшей дочери уроки игры на фортепиано, однако позже пригласила профессиональных учителей, потому что ученица оказалась весьма способной. У самой Елены Андреевны был замечательный голос, по вечерам она под собственный аккомпанемент пела свои любимые русские песни, а Антония учила Елену танцевать. Это прекрасное время осталось для Веры, младшей сестры Елены Петровны, одним из самых светлых детских воспоминаний [46]. Именно благодаря Вере до нас дошли многие события из их жизни. Десятилетней девочкой она начала вести дневник и постаралась записать в нём то, что ей запомнилось из более ранних впечатлений [47]. Дневники Веры послужили основой двух её книг: " Как я была маленькой" и " Моё отрочество", в которых содержатся важные сведения о Елене Петровне и других членах семьи. И позже, когда сестры стали взрослыми, Вера писала о Елене просто как о человеке, " со всеми её дурными и хорошими сторонами". И хотя она горячо её любила, но не склонна была, " в силу личных чувств, преувеличивать её достоинства и заслуги". Она не была враждебна её учению, но и не увлекалась им " до забвения идеалов и величайших истин христианства, в свете которого", как она полагала, " потонули все самые высокие и нравственные учения древности" [48].

Вера, во втором замужестве Желиховская, стала известной писательницей. На её повестях для детей и юношества выросло несколько поколений русских, так же как маленькие американцы с 60-х гг. прошлого века воспитывались на книгах Луизы Мей Олкотт. Вера писала и для взрослых; её литературное наследие состоит из двенадцати повестей, шестидесяти рассказов, двух пьес, а также статей для народного чтения [49]. Когда они жили в Полтаве, Вере было всего два года. Вот как она вспоминает об этих днях в книге " Как я была маленькой":

«Помню, что мама часто болела, а когда была здорова, то подолгу сидела за своей зелёной коленкоровой перегородкой и всё что-то писала. Место за зелёной перегородкой называлось " маминым кабинетом", и ни я, ни старшая сестра Леля никогда ничего не смели трогать в этом уголке, отделённом от детской одною занавеской. Мы не знали тогда, что именно делает там по целым дням мама? Знали только, что она что-то пишет...»

Когда Вере исполнилось шесть лет, она с удивлением узнала от Антонии, что её мама пишет книги, которые печатаются в журналах вместе с сочинениями других авторов, и им платят за это деньги.

— И маме тоже платят деньги? — удивилась я.

— Да, много денег.

— Да за что же? Кто ей платит? Антония, как могла понятней, объяснила мне журнальное дело и прибавила, что платой за то, что она пишет, мама платит жалованье англичанке, учителям и выписывает себе и нам нужные книги...

— И вам она тоже платит? — спросила я.

— Нет, — покраснев, отвечала Антония, — мне она ничего не платит. Я получаю деньги от царя, а живу с вами потому, что никого на свете так не люблю, как вашу маму.

 

История о том, как Антония стала получать пенсию от царя, напоминает сказку о Золушке, только более грустную. Судьба улыбнулась ей, когда она была принята на казённый счёт в Смольный институт в Санкт-Петербурге, основанный Екатериной Великой для девочек из благородных семейств. Она закончила его с отличием и должна была получить высшую награду, золотой шифр. На выпускном акте присутствовал сам государь Николай I. Он заговорил с ней, спросил, кто её родные и что она собирается делать дальше. И узнав, что у неё нет ни родных, ни состояния, распорядился оставить её в институте для педагогической практики, пепиньеркой, либо выплачивать пожизненную пенсию. Она захотела " прежде попробовать на свете счастья" и выбрала второе [50]*50a. Весной 1839 года состояние здоровья Елены Андреевны ухудшилось, и, по настоянию врачей, она из Каменского**51a, где они провели зиму и где остался Петр Алексеевич со своей батареей, едет с детьми в Одессу на воды. Там Елена Андреевна осуществила свою давнюю мечту, найдя гувернантку, способную научить детей английскому. Она считала этот язык необходимым условием хорошего образования. Но кто же согласится на постоянные скитания по захолустным местечкам и военным лагерям? " Переносить все невзгоды путешествия и хоть на век" остаться у неё согласилась Августа Джефферс из Йоркшира. Когда же после смерти Елены Андреевны мисс Джефферс рассталась с семьей, на её место взяли обрусевшую англичанку, чтобы дети не забыли язык [51].

 

Глава 6. У дедушки и бабушки в Саратове

 

Пётр Алексеевич Ган был направлен на месяц в летние лагеря в Умань Киевской губернии, и семья переехала к нему из Одессы. Ожидалось, что в сентябре они переберутся в Орловскую губернию, однако местом следующей стоянки оказался Гадяч, " дрянной городишко" Полтавской губернии. Это была грустная перемена, так как рушились планы зимой ещё раз побывать в Петербурге. Здоровье Елены Андреевны несколько улучшилось, осенью она снова ждала ребёнка. Теперь при ней неотлучно находился молодой врач Василий Бензенгр, нанятый её родителями. В ноябре Фадеевы переезжают из Астрахани в Саратов, куда Андрей Михайлович назначен губернатором. Вскоре к ним перебирается Елена Андреевна с детьми. Там, в июне 1840 года, у неё родился сын Леонид. А через месяц Елена Андреевна перенесла очередное воспаление лёгких, и лишь чудом осталась жива [53]. Но затем здоровье её заметно окрепло, и она снова начала писать. Елене Петровне в ту пору исполнилось девять. Тётушка Надя, двумя годами старше Елены, неплохо запомнила то время. А. П. Синнетту, первому биографу Е.П.Б., она сообщила следующее:

«В детстве все симпатии и интерес [Елены] сосредоточивались на людях низших сословий. Она предпочитала играть с детьми прислуги, а не с ровней, и... за ней всегда приходилось присматривать, чтобы она не сбегала из дома и не заводила знакомство с уличными оборванцами. Да и в зрелые годы она безудержно тянулась к тем, чьё положение в жизни было ниже её собственного, и выказывала подчёркнутое безразличие к " благородным", к которым принадлежала по рождению» [54].

 

Вспоминая о том времени, Вера пишет:

«Девочка подрастала и развивалась быстро, часто поражая своих близких не только шалостями, но оригинальными выходками, несвойственными другим детям, и речами до того прямодушными, что не было возможности унять её красноречивой откровенности. Кроме того, она была страшная фантазёрка и подвержена припадкам почти сомнамбулизма: она часто вставала и ходила во сне и, не просыпаясь, с широко открытыми глазами, произносила целые речи, рассказывала сказки и пела песни... Бывали с ней в детстве и молодости и такие случаи, которые теперь все объяснили бы ясновидением; но в те бесхитростные времена они относились к сильному развитию воображения и проходили незамеченные» [55].

А когда Елена повзрослела, особое беспокойство стала вызывать её неудобная манера говорить людям в лицо то, что она о них думает, — в приличном обществе это считается дурным тоном. И в то же время " она была так добра и так смела, что готова была всё отдать неимущему, всё сделать для друга и на всё решиться в защиту обиженного", при этом сама она " никогда не помнила зла и обид" [56]*57

 

Глава 7. Рождество на Украине

 

В разлуке с женой и любимыми детьми Петр Алексеевич Ган затосковал и звал Елену Андреевну вернуться к нему. Весной 1841 года семейство Ганов воссоединилось на Украине [58]. В Опошне, неподалёку от Диканьки, у Елены Андреевны появляется даже рабочий кабинет. Вера отмечает: " Единственным развлечением Елены Андреевны были её сочинения, единственным утешением и радостью — подраставшие дети, на которых устремлялись все надежды её и заботы" [59]. Леля решила учить немецкий, и Антония стала давать ей уроки три раза в неделю. Прогресс был настолько заметен, что отец «хвалил её и в шутку назвал раз " достойной наследницей своих славных предков, германских рыцарей Ган-Ган фон дер Ротер Ган, не знавших никогда другого языка, кроме немецкого" » [60].

Осенью Елена Андреевна серьёзно заболела. Доктор, уже не в первый раз вызванный из Харькова, советует ей немедленно перебираться в город лечиться, но она решает подождать до весны, а тогда уж добираться до Одессы, где к тому же у неё было много знакомых.

В книге " Как я была маленькой" * Вера рисует трогательную картину последнего Рождества, которое дети провели вместе с матерью:

«Пришла зима. Занесло, замело все поля, все дороги снегом... Заперлись, законопатились окна и двери, затрещал яркий огонь в печках; пошли длинные, длинные вечера, а серые деньки замелькали такие коротенькие, что невозможно было успеть покончить урок без свечей. До самых рождественских праздников я не запомнила ни одного случая, который бы сколько-нибудь нарушил однообразие нашей жизни. Перед Рождеством папа ездил в Харьков и навёз оттуда всем подарков и много чего-то, что пронесли к маме в комнату, под названием кухонных запасов. Занятые своими книжками с картинками, мы не обратили на это никакого внимания. Вечером нас позвали в гостиную, где мы увидали, что все собрались при свете одной свечи, и ту папа задул, когда мы вошли.

— Что это? Зачем такая темнота? — спрашивали мы.

— А вот увидите, зачем! — отвечала нам мама.

— Не шевелись! — сказала Антония, повёртывая меня за плечи: стой смирно и смотри прямо перед собою. Мы замерли неподвижно в совершенном молчании... Я открыла глаза во всю ширину... но ничего не видала. Вдруг послышалось шуршание, и какой-то голубой, дымящийся узор молнийкой пробежал по тёмной стене.

— Что это? — вскричали мы.

— Смотрите! Смотрите, какой у мамы огненный карандаш! Что она рисует!.. — раздался весёлый голос папы. На стене быстро мелькнуло лицо с орлиным носом, с ослиными ушами... Потом другой профиль, третий... Под быстрой маминой рукой змейками загорались узоры, рисунки...

— Читайте! — сказала она. И мы прочли блестящие, дымившиеся, быстро тухнувшие слова: " Лоло и Вера — дурочки! "

— Ну вот ещё! — с хохотом закричала Леля, бросившись к маме, — покажите, мамочка! Что это такое?.. Чем вы пишете?

— А вот чем! — сказала мама и, чиркнув крепче по стене, зажгла первую виденную нами фосфорную спичку. Серные спички явились в России в начале сороковых годов. Ранее того огонь добывали кремнем... Наступил канун 1842 года.

Скучный, пасмурный, грустный канун!.. Почти с самого утра мы всё были одни: мама — сказали нам — нездорова, и, зная, что она часто не выходит из спальни, когда больна, мы нисколько не удивлялись ни тому, что Антония целый день от неё не отходила, ни даже тому, что отец почти не показывался. Он только пришёл, когда мы обедали втроём с мисс

Джефферс; поспешно съел свой борщ, посмотрел на нас через очки, улыбаясь, ущипнул меня за щёку, пошутил с Лелей и ушёл, сказав, что ему некогда. После обеда мисс Джефферс исчезла тоже. Мы с Лелей уселись смирно в полутёмной комнате, вспоминая с затаёнными вздохами о наших прошлогодних праздниках, о подарках бабушки, о чудесной ёлке... и недоумевая, сделают ли в Саратове без нас ёлку или сочтут Надю слишком большою для этого... За окном, в жёлтом сумраке, быстро, частой сеткой, мелькали снежные хлопья, и ветер уже начинал подвывать в трубах свою тоскливую ночную песню. Не только я, но даже беззаботная, всегда весёлая Леля присмирела... Вдруг отворилась дверь, и вошла Аннушка с Леонидом на руках, а за нею её толстая сестра, Марья... наша ключница и швея. Они обе, улыбаясь, сели у стенки, поглядывая то на нас, то на дверь, — словно ожидая чего-то... когда снова отворилась дверь, и мамина горничная Маша вошла с ещё более весёлым лицом.

— Барышни! — сказала она, — идите скорее! Вас маменька к себе зовут!..

— Ах!! — вскрикнула тут Леля, хлопнув себя по лбу, — я знаю, зачем!.. И, выпрыгнув за дверь, она бросилась к маминой комнате. Я, разумеется, за ней, но, только добежав до порога спальной, поняла, в чём дело. Совсем неожиданная, разукрашенная ёлочка блистала огнями среди комнаты. Под нею лежали игрушки, а вокруг стояли мама, Антония, папа, мисс, и все улыбались, очень довольные, что, целый день провозившись с ёлкой, нас так искусно обманули» [61].

 

Глава 8. Горестная утрата

 

Пришла весна, но Елена Андреевна всё не поправлялась, и домочадцы, кроме мужа, который не мог оставить службу, отправились с ней в Одессу. Работая над биографическим очерком, посвященным матери Е.П.Б., Екатерина Некрасова беседовала с доктором Бензенгром и с Верой. Она так описывает это время:

«Несмотря на все заботы и старания славившегося в то время в Одессе доктора Гэно, — ей с каждым днём становилось хуже, в особенности от кровопусканий, в которые сильно веровала тогдашняя медицина... И без того слабая — она ещё более истощалась и подвигалась к могиле. Она боялась, что не дождется приезда родных, которых ждала в Одессу — и стала писать прощальное письмо....В этом письме она горячо благодарила родных за всё и умоляла мать — не оставить малюток» [62].

Приезд родителей и сестёр, а затем и брата придал ей сил, и ей " стало так хорошо, что все за неё успокоились". Для детей это было поистине прекрасное время. Выздоровление матери казалось близким, и строились планы совместного возвращения в Саратов на постоянное жительство [63]. А пока сестры Елены Андреевны, Катя и Надя, вместе с матерью наслаждались одесским летом, купались в ласковом Чёрном море и научили маленькую Елену плавать. Однако внезапно здоровье Елены Андреевны начинает стремительно ухудшаться, и двадцать четвёртого июня она умирает на руках своей матери. Ей было тогда всего двадцать восемь лет. Семья была убита горем, а дети безутешны [64]. Скорбела о смерти Елены Андреевны и русская читающая публика. А спустя год в статье, посвященной выходу в свет четырёхтомника сочинений Е. А. Ган, Белинский напишет:

«Не являлось ещё на Руси женщины столь даровитой, не только чувствующей, но и мыслящей. Русская литература по праву может гордиться её именем и её произведениями. Мир праху твоему, благородное сердце, безвременно разорванное силою собственных ощущений! Мир праху твоему, необыкновенная женщина, жертва богатых даров своей возвышенной натуры. Благодарим тебя за краткую жизнь твою: недаром и не втуне цвела она пышным, благоуханным цветом глубоких чувств и высоких мыслей... В этом цвете – твоя душа, и не будет ей смерти, и будет жива она для всякого, кто захочет насладиться её ароматом...» [65].

Мысли о детях мучили Елену Андреевну все последние годы: " Пусть платят мне по 1000 р. за вспаханную десятину, и я с охотою примусь за обработку земли, вместо своих рукописей! " — писала она тем, кто легкомысленно осуждал её в трате времени ради авторского тщеславия. И далее, когда ей советовали оставить это занятие ради сохранения здоровья: " какими бы то ни было жертвами хочу, чтобы дети мои были хорошо, но фундаментально хорошо образованы. А средств, кроме пера моего, — у меня нет!.." [66]. Некрасова отмечает её тревоги по поводу Елены:

«...Гувернантки для старшей дочери уже не годятся: она их быстро перерастает. И Елена Андреевна начинает склоняться к мысли отдать старшую дочь в Одесский институт, — хотя институтское воспитание идёт вразрез с её основными убеждениями, но из двух зол всё же это было бы менее худшее. И мысль о собственном нездоровье мучает её, именно с этой стороны» [67].

 

Вера тоже свидетельствует, что все эти годы их мать беспокоило, как сложится судьба старшей дочери, " одарённой сызмала незаурядными свойствами" [68]. На смертном ложе она произносит такие пророческие слова: " Ну что ж! Может, оно и к лучшему, что я умираю: по крайней мере, не придется мучиться, видя горькую участь Елены! Я совершенно уверена, что доля её будет не женской, что ей придется много страдать" [69]. Каких страданий дочери она страшилась? Возможно, ответ подскажут эти слова из её повестей Идеал и Напрасный дар:

«Положение мужчины с высшим умом нестерпимо в провинции; но положение женщины, которую сама природа поставила выше толпы, истинно ужасно [70]. И напрасен дар её, напрасны все порывы к усовершенствованию: однажды заброшенная судьбою в глушь, она, как преступник, отверженный обществом, не вырвется более ни к свету, ни к жизни…» [71].

Сама Елена Андреевна в полной мере испытала подобную недоброжелательность провинциалов. В другой её повести, " Суд света", в предсмертном письме героини, которой светское общество вынесло свой безжалостный приговор, есть такие строки:

«...Члены этого страшного трибунала все люди малодушные. С позорной плахи, на которую он положил голову мою, когда уже роковое железо смерти занесено над моей невинной шеей, я ещё взываю к вам последними словами уст моих: " Не бойтесь его!.. он раб сильного и губит только слабых" » [72].

" Громовые слова, свойственные только душе великой и крепкой... Такие строки могут вырываться только из-под пера писателей с великою душою и великим талантом" — так отозвался о них Белинский [73]. Вполне возможно, что Елена Петровна читала эти повести и плакала над ними, как и над другими сочинениями матери, которые вышли изящным четырёхтомником через год после смерти Елены Андреевны — как живое послание детям.

 

Глава 9. На берегах Волги

 

Вскоpe после кончины Елены Андреевны детей увезли в Саратов. Опасное путешествие по неоглядным российским просторам немного отвлекало их от горестных мыслей. Приходилось пересекать пустыни, и тогда, к восторгу детей, в тяжёлые кареты вместо лошадей впрягали верблюдов.

На сутки они задержались в улусе, в ставке калмыцкого князя Сербеджаб-Тюменя. Он по-царски принял старых друзей и показался детям восхитительным символом кочевой жизни в пустыне. Бабушка, хорошо знавшая обычаи калмыков, рассказывала о них своим внучкам. Она объяснила им, как устроен молитвенный барабан: " Это у них замечательный молитвенный аппарат... Так, по их мнению, что проговорить молитвы, что развернуть их, — всё равно!.. Вот, когда им лень в определённое время молиться или некогда, они подойдут и скоро-скоро завертят ручку: развернут и снова навернут молитвенный лист. И считают, что помолились! "..." Дураки! " — воскликнула Вера. Елена возразила: " И у нас есть такие же дураки! Разве не всё равно, — что эту ручку вертеть, что бессмысленно бормотать себе под нос молитвы..." И она напомнила, как их ключница Варвара молится перед иконами и тут же бросается на дворовых девчонок, чтобы уши им надрать или надавать подзатыльников [74]. В Саратове у детей началась совсем другая жизнь. К воспитательнице Антонии прибавилось ещё три учителя. Одной из них была француженка Генриетта Пекёр. Синнетт пишет о ней со слов Надежды:

«Больше всего она любила рассказывать детям о тех днях славы и восторга, когда по воле " фригийских красных колпаков", citoyens rouges* Парижа, она изображала богиню Свободы на народных празднествах в революционном Париже... когда её день за днём с триумфом возили по улицам во главе пышной процессии. Рассказчица давно состарилась и сгорбилась от прожитых лет, так что больше напоминала теперь Fee Carabosse**. Но говорила она увлеченно и живо, её яркие описания захватывали благодарную и пылкую девчачью аудиторию. [Елена] даже заявила, что всю свою жизнь она будет " богиней Свободы" » [75].

Следующим летом семейство, как обычно, переселилось на " большую дачу", со множеством подвальных помещений, длинных заброшенных коридоров, башенок, таинственных закутков и уголков, где Елена соорудила собственный " Зал Свободы". Вера вспоминает:

«Это был действительно огромный дом... А уж о подвальном этаже ходили целые легенды: о несчастных, которых кто-то когда-то будто бы морил голодом, мучил пытками в этих маленьких тёмных комнатах на сводах, о том, что и поныне слышны по ночам их плач и стоны и что многие видели там привидения и разные страхи» [76].

Синнетт передаёт с её слов:

«Нам разрешили обследовать эти внушающие трепет " катакомбы" под охраной полдюжины мужской прислуги с факелами и фонарями... Но Елена не могла удовольствоваться ни одним, ни двумя посещениями. В этом жутковатом месте она устроила зал Свободы и надёжное убежище, где могла скрываться от уроков. Прошло много времени, прежде чем её секрет был раскрыт... В углу, под окном с железным засовом, находившимся высоко под потолком подвала, она соорудила себе башню из старых сломанных стульев и столов и там обычно пряталась часами, читая книгу под названием " Премудрость Соломона", содержащую всевозможные популярные легенды... Если Елене нравилось рассказывать нам истории, то ещё больше любила она слушать, как рассказывают сказки другие. Среди огромной дворни Фадеевых была старушка няня, большая на сказки мастерица... Но если дети забывали эти сказки так же легко, как узнавали их, Елена не только никогда не забывала услышанных историй, но и не соглашалась считать их выдумками. Она близко к сердцу принимала испытания, выпадавшие на долю героев, и утверждала, что все самые удивительные их приключения были совершенно реальными» [77].

Но Елена не только считала себя участницей услышанных или прочитанных историй, она и сама их сочиняла. Синнетт рассказывает со слов Веры:

«В верстах десяти от губернаторской дачи находилась обширная песчаная полоса земли, очевидно, некогда бывшая дном моря или большого озера, где постоянно находили окаменевшие остатки рыб, раковин и зубов каких-то неизвестных (нам) чудовищ. Чаще всего мы находили обломки этих реликтов, источенных временем, но можно было найти и целые камни разной величины с отпечатками рыб, растений и животных вымерших сейчас видов, неоспоримо доказывающие их допотопное происхождение. Мы, дети и школьницы, слышали в то время от Елены бессчётное количество чудесных и захватывающих историй. Я хорошо помню, как, вытянувшись во весь рост и подперев подбородок ладонями, с глубоко ушедшими в мягкий песок локтями, она, бывало, грезила наяву и рассказывала нам свои видения, вероятно столь же для неё ясные, яркие и осязаемые, как сама жизнь вокруг!.. Какие замечательные картинки из жизни подводных обитателей, всех тех существ, чьи искорёженные останки теперь превращались в прах вокруг нас, — вставали перед нашими глазами! Как ярко описывала она их былые схватки на том самом месте, где сейчас лежала, уверяя, что видит всё это; как детально рисовала она на песке пальцем фантастические очертания давно исчезнувших морских чудищ и заставляла нас чуть не наяву видеть живые краски фауны и флоры тех вымерших пространств...

Ей нравилось в сумерках собрать нас, младших детей, и затем привести в большую полутёмную музейную комнату [рабочий кабинет бабушки], где мы просиживали часами, зачарованные её фантастическими рассказами... Все звери из музея по очереди доверялись ей и раскрывали историю своей жизни... Растянувшись на своём любимце — чучеле большого тюленя — и поглаживая его мягкую белую шкуру, отливающую серебром, она пересказывала нам его приключения, которые будто бы поведал он ей сам, в таких ярких красках и настолько живо, что даже взрослые невольно увлекались её повествованиями» [78].

Дворовые ребятишки тоже слушали её рассказы. Крепостничество просуществовало в России до 1861 года и было отменено за полтора года до освобождения Линкольном рабов. Однако в доме Фадеевых к крепостным относились скорее как к домочадцам, и бабушка никому не дозволяла унижать их, в чём Елене, её старшей внучке, пришлось убедиться на собственном горьком опыте. Много лет спустя Е.П.Б. поведала эту историю полковнику Олкотту, президенту Теософского общества, который пересказал её затем в книге " Страницы старого дневника":

«...Однажды, разозлившись на старую няню из крепостных, выросшую в семье, она закатила ей пощёчину. Случившееся дошло до бабушки, ребёнка призвали, расспросили и заставили признаться в своей провинности. Бабушка тут же позвонила в колокольчик, созывая слуг, которых в доме насчитывалось несколько дюжин. Когда все собрались в главной зале, бабушка сказала внучке, что та вела себя неподобающим образом, что она несправедливо ударила беспомощную старушку, которая не смеет себя защитить, что она должна попросить у неё прощения и в знак своей искренности поцеловать ей руку.

Поначалу ребёнок, пунцовый от стыда, был готов взбунтоваться, но старая барыня сказала девочке, что если она не подчинится немедленно, то будет с позором отослана из дома. Потом она добавила, что истинно благородный человек никогда не отказывается признать свою неправоту по отношению к прислуге, особенно к той, которая долгой и безупречной службой обрела доверие и любовь своих хозяев. От природы чуткая и по-доброму относившаяся к людям из низших сословий, пылкая девочка разразилась слезами, встала перед старой няней на колени, поцеловала ей руку и попросила прощения. Понятно, что с той поры прислуга боготворила её. Она говорила мне, как много значил для неё этот урок, научивший её справедливости по отношению к тем, кому социальное положение не позволяет постоять за себя» [79]***79а

Что же до быстрой смены настроений, то эта черта характера прорывалась порой и в зрелые годы. Олкотт как-то раз даже обратился к её учителям, махатмам, и " спросил, почему нельзя обуздать её яростный темперамент, почему она не может всегда оставаться тем спокойным, погруженным в себя мудрецом", каким она иногда бывала. Ему ответили, что " за таким вмешательством неизбежно последовала бы смерть от апоплексического удара; в этом теле живёт яростный и пылкий дух, с детства не выносивший ограничений, и если перекрыть отдушину для выплёскивания избыточной телесной энергии, то результат будет роковым". Олкотт продолжает:

«Мне было велено просмотреть историю её рода, русского рода Долгоруковых, чтобы я понял, что имеется в виду. Я выяснил, что этот княжеский, воинственный род, идущий от самого Рюрика, всегда отличался мужеством, дерзкой отвагой в опасных ситуациях, страстной любовью к личной независимости и бесстрашием в осуществлении своих намерений» [80].

 

Глава 10. Странные происшествия

 

Для Елены " природа жила своей собственной таинственной жизнью, — передаёт, ссылаясь на Веру, Синнетт. — Она слышала голос каждой формы, каждого тела, органического и неорганического; и уверяла, что сознание и жизнь присущи не только определённым таинственным силам, видимым и слышимым ей одной там, где другие не находили ничего, кроме пустоты, ни даже зримым, но неодушевлённым предметам, таким как галька, плесень и фосфоресцирующие гнилушки" [81]. Поэтому так привлек Елену столетний пасечник, живший при имении Бараний Буерак, неподалёку от Саратова. Местные жители считали его колдуном. " Он знал очень много об оккультных свойствах трав и цветов, — продолжает Синнетт, — и, по слухам, мог предсказывать будущее". Елену " неудержимо влекло" к нему:

«[Она] навещала странного старика при каждом удобном случае... Приходя к нему, она задавала кучу вопросов, а потом с жадным вниманием слушала, как научиться понимать язык пчёл, птиц и зверей... Он нередко говорил нам: " Эта маленькая барышня совсем не такая, как вы. Её ждет большое будущее. Жаль, что я не доживу до той поры, когда исполнятся мои предсказания; но исполнятся они непременно! " » [82].

Елена была предметом особых забот и ещё одного из мудрых, совсем иного порядка, нежели этот старец. Синнетт замечает: " Судя по самым ранним её воспоминаниям, она иногда видела около себя своего Покровителя. С самого детства этот образ господствовал в её воображении. Он был всегда одним и тем же, его черты никогда не менялись; настало время, когда она повстречала его в облике живого человека и мгновенно узнала его, словно при нём выросла" [83]. Возможно, именно этот Покровитель и хранил её от бед в тех происшествиях, — если, конечно, они достоверны, — которые пересказывает Синнетт в книге " Случаи из жизни госпожи Блаватской". Первое связано с домашней галереей фамильных портретов. Одно из полотен возбудило любопытство Елены. Оно было прикрыто шторкой и висело на стене слишком высоко. Родственники не захотели сказать, чей это портрет, и тогда Елена, улучив минуту, когда поблизости никого не было, тайком пробралась в комнату. Синнетт передаёт с её собственных слов:

«Она подтащила к стене стол, поставила на него столик поменьше, на него — стул, потом вскарабкалась на это шаткое сооружение... и, опершись одной рукой о пыльную стену, протянула другую, чтобы отдёрнуть шторку. Увиденное так поразило её, что она подалась назад, и шаткая конструкция тут же развалилась. Елена так и не могла потом точно сказать, что же произошло. Она потеряла сознание в тот самый миг, когда пошатнулась и стала падать, а когда снова пришла в себя, то оказалось, что она лежит на полу совершенно невредимая, столы и стул стоят на обычных своих местах, шторка задёрнута, и можно было бы подумать, что всё это ей привиделось, если бы высоко на пыльной стене рядом с картиной не остался отпечаток её ладошки» [84].

 

Синнетт сообщает и о другом случае, когда Елена чудом уцелела при обстоятельствах не менее странных. " Лошадь понесла, и она выпала из седла, причём нога застряла в стремени. Она не сомневалась, что разобьется, прежде чем лошадь успеют остановить, и вместе с тем ясно ощущала, как что-то поддерживает её, не давая упасть на землю" [85]. В своей книге Синнетт замечает: " Если бы эпизоды подобного рода не происходили в жизни госпожи Блаватской столь часто, я опустил бы их, редактируя эти воспоминания, но, как вы убедитесь дальше сами, без них не обходится повествование никого из тех, кому есть что поведать о ней" [86].

По всей видимости, Е.П.Б. не устраивало быть лишь участницей всех этих странных происшествий, она хотела понимать и эти явления, и свои растущие психические силы. Были ли у неё под рукой книги, которые могли помочь ей в этом? В письме к другу юности князю Александру Дондукову-Корсакову Е.П.Б. в 1882 году упоминает о библиотеке, которую её бабушка унаследовала от своего отца князя Павла. В ней были сотни книг, в том числе по алхимии, магии и прочим оккультным наукам. " Я читала их с живейшим интересом, когда мне ещё не было пятнадцати..., — пишет она. — Вскоре ни Парацельс, ни Кунрат, ни К.Агриппа ничему уже не могли научить меня" [87]. Только позже, странствуя по Востоку, она смогла больше узнать об этих предметах. В этой главе появляются слова магия, оккультный. То, как употребляет их в своих трудах Е.П.Б., требует своего пояснения. Вот что говорит она о понятии маг в Разоблаченной Исиде:

 

«Так некогда называли людей почитаемых и именитых; теперь же это слово приобрело противоположное значение. Олицетворение всего уважаемого и чтимого, синоним обладания знанием и мудростью, оно приобрело презрительный оттенок и стало обозначать притворщика и плута, короче — шарлатана; или — согласно учениям духовенства... — того, кто " продал свою душу Дьяволу", злоупотребляет своим знанием и применяет его в низких и опасных целях... Это слово — производное от Магх, Мах, на санскрите Маха — большой; человек, сведущий в эзотерическом знании» [88].

Е.П.Б. определяет белую магию, или благотворную магию, следующим образом:

«это " божественная магия, свободная от эгоизма, властолюбия, честолюбия или корысти и направленная исключительно на то, чтобы творить добро для всего мира — и для своего ближнего в частности. Малейшая попытка использовать свои сверхобычные силы для собственного удовлетворения — превращает эти способности в колдовство или чёрную магию" » [89].

В статье " Практический оккультизм" (1888 г.) Е.П.Б. пишет, что " побуждение, и только побуждение, обращает любое применение силы в чёрную (пагубную) или белую (благотворную) магию" [90]. Термин оккультный происходит от латинского occultus, что означает " сокровенный, тайный". Е.П.Б. указывает, что подлинный оккультизм не имеет ничего общего с такими оккультными занятиями, как алхимия, месмеризм, и прочими способами развития всевозможных психических сил. В Индии он определяется термином Атма-видья, который востоковеды переводят как " знание души", " истинная мудрость", но который означает намного больше. И тот, кто следует этому пути, становится " просто благотворной силой в Природе", " не для себя живёт он, но для мира". И лишь когда " истреблено также само сознавание личного я и, следовательно, " астрал" сведён к нулю, — тогда только может иметь место Единение с " высшим Я"... Тогда сияющий Авгоэйд, божественное Я, может звучать в сознательной гармонии с обоими полюсами человеческого существа — с человеком из очищенной материи и с вечно чистой духовной душой — и может предстать перед ВСЕВЕДУЩИМ Я, Христом мистиков-гностиков, соединяясь, сливаясь с ним и становясь ИМ навсегда" [91].

 

Глава 11. Отъезд в Грузию

 

В 1845 году семья Фадеевых переживала неспокойные времена. Андрея Михайловича выживали с должности саратовского губернатора, и будущее сразу стало неопределённым. Несколько месяцев он провёл в Петербурге, надеясь получить новое назначение. Тогда же он написал старому другу семьи князю Михаилу Семеновичу Воронцову, незадолго до того назначенному царским наместником на Кавказе, и тот с радостью предложил ему должность в совете главного управления Закавказского края, не так давно присоединённого к России [92].

Семейству предстояло покинуть любимую Россию и переселиться в " бусурманскую Азию". Это было непросто. Некоторые участки пути представляли нешуточную опасность: чтобы пересечь их, требовался вооружённый эскорт [93]. Сотни тысяч российских солдат охраняли границы от набегов горцев. Полтора десятилетия спустя Ростислав, дядя Елены, по заданию наместника Закавказского края князя Александра Ивановича Барятинского написал книгу " Шестьдесят лет Кавказской войны" [94], и она стала классическим источником информации и о самой войне, и о множестве этнических и религиозных групп, населявших эту экзотическую субтропическую страну с пышной растительностью и величественными горами, увенчанными заснеженными вершинами. Первыми из Саратова в августе 1846 года выехали дед, бабушка и юная Надя. Им предстояло сделать необходимые приготовления к прибытию остального семейства. На всём пути к Астрахани путешественникам оказывали внимание местные власти и немцы-колонисты, не забывшие за семь лет честность и добрые дела Андрея Михайловича; их всякий раз выходили поприветствовать, когда небольшая барка причаливала к берегу, чтобы пополнить запас продовольствия и дров. Через несколько недель путешественники добрались, по воде и по суше, до места назначения — Тифлиса (ныне Тбилиси), столицы Грузии. А оставшимся дома предстояло ещё изрядно поволноваться в ожидании известий о благополучном завершении пути. Прошёл почти год, прежде чем дети Ганов, тётя Екатерина, её муж Юлий Федорович Витте, переводившийся на службу в Закавказский край, и их сын Саша смогли перебраться в Тифлис. Осень после отъезда Фадеевых все они провели в степях за Волгой, на казённой образцовой ферме, которой управлял Юлий Федорович Витте. Вера рассказывает:

«Что за зелёное, широкое раздолье, что за тишь да гладь да Божья благодать представилась нам, детям, непривычным к настоящей деревне, в этом степном заволжском просторе!.. Леля, увлекаясь своими фантазиями, внушила мне мысль, что мы теперь обратились в " совсем простых девочек", племянниц " сельского фермера"; а дядя наш такой же " простой фермер", как " farmer Gray" в английской повести этого имени... Здесь не было ни гостей, ни шумного съезда наших подруг; ни фейерверков, ни акробатов, ни музыки, которыми нас баловали в последние годы пребываний наших на даче; не было ни городских условий жизни, ни такого дома, с большими, высокими комнатами, к каким мы привыкли в Саратове — ничего прежнего! К нам близко подступила простая сельская жизнь, с её работами, с широкими интересами полевого и домашнего хозяйства, в таких размерах и с таких сторон, о которых мы и понятия иметь не могли... " И эта новая жизнь и новая обстановка" захватили детей своей " простой и здоровою силой" » [95].

 

Когда наступила зима, все вернулись в Саратов, но уже не в обширные губернаторские владения, а в небольшой дом с тесными комнатами. Вера вспоминает, что " Елена была страшно недовольна... и всё ворчала: " Вот беднота!.." " Молодёжь с грустью поглядывала на прежний свой дом, который занимал теперь новый губернатор [96].

В мае 1847 года Витте со всеми детьми отправились наконец в Тифлис. В книге " Моё отрочество" Вера подробно описывает это щедрое на приключения путешествие и первые годы жизни на Кавказе [97]. В Тифлисе Андрей Михайлович снял для всей семьи только что отстроенный прекрасный особняк Сумбатова, расположенный в уединённом месте на окраине города. А через год они переехали в усадьбу, которой раньше владел князь

Александр Чавчавадзе. В этом доме, " устроенном по-барски", Фадеевы и Витте прожили около двадцати лет, до самой смерти старых Фадеевых и Юлия Федоровича Витте, после чего семья его и Надежда переехали в Одессу. Летом Тифлис превращался в ад. Все, кто мог, спасались в горах от городской духоты. В течение нескольких лет дети Ганов вместе со старшими родственниками побывали во множестве горных крепостей и на минеральных источниках, которыми славится Кавказ [98]. Вера рассказывает, как во время одной из поездок по Военно-грузинской дороге Елена, Надя, Екатерина и её муж едва избежали смерти: "...ранним же летом снега на кавказских великанах начинают таять, сползают, тяжестью своей всё увлекая, заваливая пути и погребая под собой встречных путешественников. В то время перевал через горы был гибелью сотен людей". Они видели, как с вершины горы Майорша сошла лавина, не задевшая их по чистой случайности: "... дядя Юлий Федорович, жалея измученных лошадей, едва втащивших экипажи на Кайшаурские высоты, приказал отдохнуть несколько минут возле духана... минут десять, — и они-то и оказались спасительными: не пережди они их, весь поезд как раз попал бы под массу снега, и все скатились бы навеки в пропасть..." [99].

 

Глава 12. На распутье

 

Шестнадцатилетие стало, видимо, определённым рубежом для Елены Петровны. Начиная с этого времени, писала она, " у меня всегда была вторая жизнь, таинственная, непостижимая даже для меня самой, пока я не встретилась во второй раз со своим ещё более таинственным индийцем" [100]. До этого она часто бывала в обществе, охотно танцевала на балах и посещала вечера [101]. В биографическом очерке " Елена Петровна Блаватская" Е.Ф. Писарева сообщает, что " знавшие её в... молодые годы вспоминают с восторгом её неистощимо весёлый, задорный, сверкающий остроумием разговор. Она любила пошутить, подразнить, вызвать переполох". Мария Григорьевна Ермолова, муж которой был губернатором Тифлиса в сороковых годах прошлого века, рассказывала ей, что Елена " была блестящая девушка, но крайне своевольная" [102].

Однако теперь Елена ещё глубже, чем раньше, ушла в мистические книги из прадедовской библиотеки. Тогда же она встретила человека, с которым могла говорить об оккультных предметах*. Это был князь Александр Голицын, старший сын старого друга семьи Фадеевых князя Владимира Сергеевича Голицына, двоюродного брата княгини Воронцовой, бывший, по словам Веры, частым гостем в доме деда и бабушки [103]. Но через несколько месяцев князь покинул Тифлис, и мы не знаем, встречалась ли Елена с ним когда-либо ещё [104].

Александр Голицын, по всей видимости, много знал о тех краях, которые страстно желала посетить Елена — о священных местах Греции, Египта, Ирана и даже Индии. Но могла ли она надеяться, что её самые заветные мечты осуществятся, если она не вырвется на волю из своего привычного круга? О том, каким ограниченным тогда было жизненное пространство женщины, ярко пишет её мать:

«Право, иногда кажется, будто мир божий создан для одних мужчин: им открыта вселенная со всеми таинствами, для них и слава, и искусства, и познания, для них свобода и все радости жизни. Женщину от колыбели сковывают цепями приличий, опутывают ужасным " что скажет свет? " — и если её надежды на семейное счастие не сбудутся, что остаётся ей вне себя? Её бедное, ограниченное воспитание не позволяет ей даже посвятить себя важным занятиям, и она поневоле должна броситься в омут света или до могилы влачить бесцветное существование!..» [105].

 

И тут вдруг произошло то, что, казалось, только закабалит Елену. Зимой 1848-49 года семнадцатилетняя девушка сообщила родным, что выходит замуж. Её выбор ошеломлял. Тётушка Надежда описывает обстоятельства помолвки так: " Как-то раз гувернантка с вызовом заявила ей, что из-за своего характера она никогда не выйдет замуж. Чтобы уколоть побольнее, гувернантка добавила, что даже тот старик, которого она считает таким безобразным и над которым вовсю потешается, обзывая " ощипанной вороной", — и тот не захочет взять её в жёны! Этого было довольно: три дня спустя Елена сама сделала ему предложение" [106]. Вскоре, испугавшись того, что натворила, она пытается убедить родных расстроить свадьбу. Те отказываются, а бабушка сильно болеет и не может вмешаться [107]. Тогда Елена сама просит сорокалетнего жениха освободить её от взятых по отношению к нему обязательств: " Вы делаете огромную ошибку, женясь на мне. Вы прекрасно знаете, что по возрасту годитесь мне в деды" [108].

Мольбы не помогли. В отчаянии Елена бежит из дома, но возвращается несколько дней спустя. Где она была, никто не знает, и, чтобы пресечь сплетни и пересуды, родные думают уже только о том, чтобы поскорее выдать её замуж [109]**[110]. Удивительно, но она больше не сопротивляется. По словам самых близких друзей, она вдруг решила, что, будучи замужней женщиной, она наконец освободится от постоянной опеки и надзора, удела всех одиноких девушек и женщин из благородных семейств в те времена [111]. Елена обвенчалась с Никифором Васильевичем Блаватским 7 июля 1849 года в селении Джелал-Оглы, в двадцати верстах от местечка Гергеры, куда её родные выезжали на летние месяцы. До восемнадцати невесте не хватало трёх недель [112]. Свадьба была пышной, из Тифлиса прибыло множество гостей, их сопровождал конвой — двадцать лихих курдских наездников, служивших под началом Блаватского [113]. Надя описывает утро перед венчанием:

«Её пытались вразумить разговорами об ответственности в браке, о её будущих обязанностях и долге перед мужем, о супружеской жизни вообще. Несколько часов спустя, у алтаря, она услышала обращенные к ней слова священника: " Должна почитать своего мужа и повиноваться ему", и при ненавистном слове " должна" лицо её сначала вспыхнуло от гнева, а потом стало мертвенно бледным. Было слышно, как в ответ она пробормотала сквозь зубы: " Ну уж нет" » [114].

Вера завершает эту историю:

«В тот же день, после обеда, молодые уехали в Даричичаг, горное местопребывание всех эриванских служащих в летнее время. На гору Безобдал, по которой круто извивалась дорога, они въехали верхом. Кроме их оригинального конвоя, множество гостей, бывших на свадьбе... поехали провожать их... Въехав на первый уступ, все остановились, Леля нам махала платком; курды приподняли свои мохнатые пики в знак прощания, некоторые выстрелили, и поезд скрылся. Я горько заплакала.

Особенной дружбы с сестрой у меня не было, — ей мешала разность лет и характеров наших, — но мы друг друга всегда горячо любили... Это была первая наша разлука, и разлука — печальная!.. Конец моему детству и отрочеству, конец всему, что было мне доныне близко, мило, что казалось неразрывным со мною» [115].

Елена полагала, что навек расстаётся с любимой семьей. Она собиралась в тот же самый день бежать в Иран. Но один из курдов, в котором она надеялась обрести помощника, выдаёт её мужу. После этого с Елены не спускают глаз [116]. Неполных три месяца, которые молодожёны провели под одной крышей, продолжалось противостояние двух воль. Никифор Васильевич требовал, чтобы Елена выполняла свой супружеский долг, она отказывалась. Первые два месяца прошли в Дари-чичаге (" Стране цветов" ). В конце августа молодых навестили родные, и вскоре все вместе они отправились в Эривань (ныне Ереван) [117]. Там Елена провела последний месяц своей семейной жизни. Муж должен был вскоре стать вице-губернатором всего края, и они жили в сказочном дворце сардара, бывшей резиденции турецких правителей. Над окрестностями Эривани возвышается библейская гора Арарат. В сопровождении курдского князя Сафара Али Бека, который однажды спас ей жизнь, Елена Петровна несколько раз объезжала гору верхом, пересекая при этом турецкую границу [118].

Отношения с мужем продолжали ухудшаться, и в один из сентябрьских дней, ускользнув от охраны, Елена в одиночку верхом умчалась в Тифлис: в столь тревожное время это было весьма рискованное предприятие. " Я укрылась у бабушки, — писала она. — Я поклялась, что покончу с собой, если меня вынудят вернуться к нему [Блаватскому]" [119]. От самой Е.П.Б. Синнетт узнал о последовавшем " семейном совете, который решил отправить строптивую новобрачную к отцу"; он должен был встретить её в Одессе. Двое слуг сопровождали её до Поти, откуда, как предполагалось, она пароходом поплывёт в Одессу. Но, как рассказывает Синнетт:

«Отчаянная страсть к приключениям, усиленная опасением, что отец попытается восстановить разбитые ею брачные узы, побудила её внести в планы родственников нужную поправку. Во время пути по Грузии она ухитрилась устроить так... что она и её сопровождавшие опоздали на пароход в Поти. Но тут же в гавани стоял на якоре небольшой английский парусник. Госпожа Блаватская поднялась на борт, — называлось это судно, если ей не изменяет память, Коммодор, — и, за щедрое вознаграждение, уговорила шкипера взять их с собой.

Коммодор следовал в Керчь, затем в Таганрог на Азовском море и далее в Константинополь. Госпожа Блаватская взяла билеты для себя и слуг, якобы до Керчи. Прибыв туда, она отправила слуг на берег, чтобы они сняли комнаты и приготовили их к утру. Но уже ночью, окончательно порвав с прошлым, она ушла на Коммодоре... Само это небольшое плавание было полно приключений... Когда таможенники Таганрога поднялись на борт Коммодора, Елене срочно пришлось укрыться, чтобы не обнаружился лишний пассажир. Единственный возможный тайник в угольном трюме она сочла для себя неподходящим, и туда отправился корабельный юнга, а она, выдавая себя за него, отлежалась в его койке, сказавшись больной. Позже, когда судно пришло в Константинополь, возникли новые сложности, и ей пришлось бежать на берег в каике, с молчаливого согласия стюарда, спасаясь от преследований шкипера.

В Константинополе Е.П.Б. посчастливилось встретиться с одной знакомой русской дамой, графиней К[иселёвой], с которой она и отправилась путешествовать по Египту, Греции и странам Восточной Европы» [120].

123456Следующая ⇒

Поделиться: