Ирландское литературное возрождение

В биографии Джорджа Рассела, опубликованной Уильямом К. Маги под псевдонимом Джон Эглинтон в 1937 году, есть такие строки:

 

«Наверное, в любой стране расцвету литературы предшествует или сопутствует обострение интереса к религии... Легко увидеть, что и в Ирландии дела обстояли именно так, если учесть влияние теософского движения в Дублине на образ мыслей определённого круга ирландской молодёжи. Известно, что в этот период в Ирландии не было других религиозных движений, а Йейтс и Рассел, стоявшие во главе её литературного возрождения, были тесно связаны именно с теософией».

 

В книге " Ирландская литература и драма" Стивен Гуин говорит о том, что этим двум людям " предстояло сыграть ведущую роль в процессе литературного возрождения и оказывать влияние на всю интеллектуальную жизнь Ирландии своего времени" [91].

 

Рассел пишет Йейтсу в 1896 году: " Боги наполняют Ирландию огнем; повсюду, как это предсказывали Е.П.Блаватская и Джадж, появляются мистики. Мы можем сделать для Ирландии не меньше, а то и больше, чем Эмерсон для Америки" [92].

Эрнест Бойд в книге " Литературное возрождение Ирландии" говорит:

 

«Теософское движение стало своеобразным литературным, художественным и интеллектуальным центром, оказавшим воздействие даже на тех, кто к нему не принадлежал. Позднее на этой почве объединились самые живые умы эпохи, старики и молодёжь, от Джона О'Лири и Джорджа Сигерсона до Йейтса и AE*. Теософское движение содействовало сближению самых противоположных личностей и расширению круга интересе новой литературы, и ни одно из предшествующих национальных движений Ирландии не было столь результативным. То был интеллектуальный тигль, в котором крепли истинные и здоровые элементы национального и отпадали шлаки».

 

 Бойд рассказывает, как возникло Теософское движение в Дублине. В начале 1885 года в доме Эдварда Даудена, автора " Жизни Шелли", на одном из приёмов, где присутствовал Йейтс,

 

«кто-то упомянул о недавно вышедшей необычной книге " Эзотерический буддизм" теософа А. П. Синнетта. Йейтс раздобыл себе экземпляр, а затем посоветовал прочесть её своему другу детства, Чарлзу Джонстону, который в то время собирался стать христианским миссионером. Джонстон прочел книгу и проникся взглядами её автора. С Йейтсом и ещё нecкoлькими друзьями они стали регулярно собираться и обсуждать различные теософские вопросы. Газета " Дублин юниверсити ревью" сообщила о том, что " в Дублине создано новое Общество для изучения восточных религий и теософии в самом широком смысле. Оно названо Герметическим обществом..." » [93].

 

В том же году Джонстон ездил в Лондон, где познакомился с Синнеттом и вступил в ТО. Затем вместе с Клодом Райтом [94] он принимал участие в создании Дублинской теософской ложи, влияние которой испытали многие ирландские писатели того периода.

«Со временем эти молодые энтузиасты, — пишет Бойд, — создали постоянный интеллектуальный центр, деятельность которого проявилась и в литературе ирландского возрождения. В журналах " Ирландский теософ", [а затем] " Интернационалист" и " Международный теософ" печаталось немало работ, занявших достойное место в современной англо-ирландской литературе» [95]. Первый и самый значительный из этих журналов, " Ирландский теософ", выходил с октября 1892 по сентябрь 1897 года.

Е.П.Б. писала Джорджине Джонстон (сестре Чарлза Джонстона), когда жила на Ланздаун-Роуд, 17:

 

«...Я радуюсь искренней жажде знаний у ирландских собратьев. Именно ирландцы неизменно были и остаются самыми лучшими членами ТО и моими самыми любимыми и надёжными друзьями. Когда в 1884 году все англо-индийцы поднялись против меня в Индии и несколько англичан, членов ТО, покинули меня, капитан Бэннон, кап[итан] О'Грейди и ещё пять-шесть других оставались самыми стойкими моими сторонниками и защищали меня как могли. Я доверяю ирландцам и я люблю ирландцев с 1851 года, с тех самых пор, когда в Греции Джонни О'Брайен спас мне жизнь, едва не пожертвовав своей собственной» [96].

 

 

Уильям Батлер Йейтс (1865-1939)

Томас Элиот назвал Йейтса " одним из тех редких людей, чья личная история — это история их времени, одним из тех, кто являет собой часть сознания своей эпохи, понять которую без них просто невозможно" [97].

Йейтс познакомился с теософией в 1884 году, когда в Ирландию приезжали Мохини Чаттерджи и Олкотт. Е.П.Б. в это время была в Европе. Год спустя, учась в художественной школе, Йейтс прочел " Оккультный мир" и " Эзотерический буддизм" Синнетта. Впечатление от книг было настолько сильным, что он забросил свои занятия и целиком ушёл в теософию. Он стал председателем Герметического общества, а затем активно работал в Дублинской ложе ТО. В 1887 году семья Йейтса переехала в Лондон. Впервые он встретился с Е.П.Б., когда та жила в " Мейкотте", а потом бывал у неё на Ланздаун-Роуд и вступил в Ложу Блаватской, был также одним из первых членов Эзотерической секции, образованной в 1888 году.

Профессор Уильям И. Тиндалл в эссе " Трансцендентализм в современной литературе", опубликованном в 1942 году, анализирует отношение Йейтса к Блаватской:

 

«Эта выдающаяся женщина, в качестве посредника между Востоком и Западом, просветила Йейтса, который был готов к тому, чтобы принять то, что она могла ему предложить... Дарвин, Гексли и Тиндаль, жаловался он в начале 1880-х годов, отняли у него юношескую веру в Бога и ничего не дали взамен. Их доктрины и его собственный интеллект вынудили его принять материализм, он очень страдал от этого и всеми силами стремился к чему-то, что утолило бы неизбывное, иррациональное, страстное стремление его души. Церковь Ирландии более не могла ему помочь... В это трудное время он открыл для себя теософию, которая... вывела его душу на желанный простор, не унижая его интеллекта».

 

Тиндалл считает опыт Йейтса типичным для многих писателей того времени: " Для литературно образованного человека, блуждающего по бесплодной земле Т. С. Элиота или между двумя мирами [Мэтью] Арнолда, теософия стала любимым прибежищем..."

Письма Йейтса того периода свидетельствуют о его неподдельном интересе к Е.П.Б. Он просит Джона О'Лири:

 

«Зайдите к ней, когда будете в Лондоне. Она — самая человечная из всех; похожа на старую крестьянку и целиком предана делу, вся её жизнь — в огромном кресле с пером в руке. Много лет подряд она пишет по двенадцать часов в сутки» [98].

 

В его " Письмах на Нью-Айленд" есть такая характеристика:

 

«Е.П. Блаватская... женщина выдающейся учёности и сильного характера. Один лондонский остряк как-то назвал её вульгарной комедианткой загробного мира. Эта недобрая фраза, тем не менее, содержит в себе ту истину, что она всегда любила хорошую шутку — даже если шутили над ней самой» [99].

 

В " Оккультных заметках и дневниках" Йейтса можно прочесть следующее:

 

«Я верю, что учителя г-жи Блаватской — учителя в высшей степени праведные и знающие, и испытываю к ним всё то доверие, какое ученик испытывает к наставнику» [100].

 

Там же, в " Оккультных дневниках", Йейтс говорит о своём разочаровании в Эзотерической секции, где не производилось никаких оккультных опытов, и о том, как он настаивал, чтобы Е.П.Б. согласилась их проводить. Он знал, что Е.П.Б. считала подобные исследования опасными, поэтому удивился, когда она вдруг разрешила ему попробовать. Вот как он рассказывает об этом:

 

«Я всегда жаждал доказательств, но стыдился признаться в этом. В " Астрологии" Сибли я вычитал, что если сжечь цветок, а потом поместить пепел под стеклянный колпак в лунном свете, то возникнет фантом цветка. Я убедил в целесообразности этого опыта тех членов секции, которые жили более уединенно, и поэтому мог экспериментировать без помех, сжигая один за другим множество цветков» [101].

 

Подобное надругательство над природой обеспокоило других членов секции. Йейтс явно не собирался умерять свой пыл, и поэтому его вежливо попросили уйти. Он покинул движение в 1889 году.

В своей знаменитой автобиографии, в разделе " Четыре года: 1887-1891", Йейтс рассматривает свои взаимоотношения с Е.П.Б. [102]. Он говорит также о герметическом ордене " Золотой Рассвет" и об одном из его главных основателей Магрегоре Мейдерсе, каббалисте и теософе, авторе книги " Разоблаченная Каббала" [103]. Когда в 1922 году вышла в свет новая редакция автобиографии Йейтса (под названием " Трепет покрова" ), Мойра, жена Мейдерса и сестра известного французского философа Анри Бергсона, возмущённая тем, как анализирует Йейтс жизнь и творчество её покойного мужа, писала поэту:

 

«[Ваши] неточности могут быть следствием того, что Вы описали события и впечатления многолетней давности, полностью утратив представление об оригинале Вашего портрета... Я также обратила внимание на то, как Вы пишете о Е.П.Б. — другом великом первопроходце, облегчившем путь Вам и мне. Вам так и не удалось разглядеть душу за этими глазами, хотя Вы блистательно описали её оболочку» [104].

 

Если, однако, судить по отрывкам, приведённым ниже, то и Йейтсу временами удавалось уловить отблеск подлинной сущности Е.П.Б.:

 

«Вечерами она сидела у маленького столика, покрытого зелёным сукном, и постоянно чертила на нём кусочком белого мела. Она чертила символы, подчас предполагавшие шутливое объяснение, иногда же это были непонятные фигуры, но вообще-то мелок предназначался для записи счёта при раскладывании пасьянсов. Сквозь открытые в залу двери виднелся огромный стол, за которым её последователи и гости, иногда в немалом количестве, собирались вечерами на вегетарианский ужин, а она подбадривала их или посмеивалась над ними из соседней комнаты. Натура великая и страстная... она производила впечатление на любого, кто обладал хоть каким-то внутренним богатством, будь то мужчина или женщина. Она, казалось, не терпела формализма и крайностей абстрактного идеализма в окружавших её людях, так что порой взрывалась, бранясь и щедро раздавая прозвища: " Да вы просто олух, хотя всё ж теософ и собрат...".

Помимо истово верующих, готовых слушать любые доктрины, чтобы только ещё более укрепляться в пуританских воззрениях своего викторианского детства, с пол-Европы и со всей Америки к ней являлись чудаки, желавшие выговориться. Один американец сказал мне: " Она стала самой знаменитой женщиной в мире как раз потому, что сидела в большом кресле и давала нам говорить".

Одна женщина всё твердила, что несёт в себе " божественную искру", пока г-жа Блаватская наконец не прервала её: " Да, душечка, в вас действительно есть божественная искра, и если зазеваетесь, то услышите, как она захрапит! "...

Почти всегда в ней присутствовала радость, которая... была нелогичной, непредсказуемой и в то же время доброй и терпимой. Как-то вечером я заглянул к ней и не застал её дома, однако её ждали с минуты на минуту. Она выезжала на побережье, чтобы подышать морским воздухом. Наконец она появилась с небольшой свитой последователей, тут же уселась в своё большое кресло и принялась разворачивать свёрток, обёрнутый в коричневую бумагу. Любопытствующие столпились вокруг. Внутри оказалась огромная семейная Библия. " Это подарок моей служанке", — пояснила она. " Как, Библия, и даже без комментариев? " — не удержался кто-то. " Ох, дети мои, — ответила она, — что толку давать лимоны тому, кому хочется апельсинов? " ».

 

Об Учителях Йейтс вспоминает так:

 «[Домочадцы Е.П.Б.], по-видимому, ощущали их присутствие и говорили о них так, словно те были важнее зримых обитателей дома. Когда г-жа Блаватская бывала более тихой, менее оживлённой, чем обычно, это означало, что " Учителя сердятся"; они выговаривали ей за какую-нибудь ошибку, она же неизменно каялась. Однажды и я, кажется, очутился в их присутствии или в присутствии одного из их посланников. Было около девяти вечера; вокруг её большого стола, покрытого скатертью, сидело с полдюжины человек. Комната вдруг наполнилась запахом ладана. В эту минуту кто-то спустился сверху, но ничего не почувствовал — похоже, на него это воздействие не распространялось, — но и я, и остальные ощутили очень сильный запах. Г-жа Блаватская объяснила, что это обычное индийское благовоние и что к нам пришёл один из учеников её " Учителя"; очевидно, ей не хотелось больше говорить об этом, и она переменила тему. Дом действительно был романтический, и я расстался с ним не по своей воле» [105].

 

Ни в автобиографии, ни в других своих сочинениях Йейтс ничего не говорит о том, как повлияла Блаватская на его творчество. Однако современные писатели приводят множество примеров того, что такое влияние имело место** [106]107.

 

Так, Ричард Эллман, известный биограф Джойса, в книге " Йейтс: человек и маска" пишет:

 

«Что касается конкретных учений, то Йейтс молча воспринял б'ольшую часть того, во что верили теософы, хотя по понятным причинам предпочел ссылаться не на Блаватскую, а на Бёме, Сведенборга и другие авторитеты, которых теперь принялся читать... Оказали ли её идеи непосредственное воздействие или дремали в его сознании, но они дали основу для его мысли, и работа " Видение", в которой впоследствии нашли отражение его философия и теология, изобилует элементами теософии...».

 

Приведя примеры других возможных заимствований, Эллман продолжает:

 

«Оккультные и религиозные традиции, сведённые вместе теософией, содержали много разумного и даже глубокого... Йейтс теперь намеревался систематизировать свои познания, объединить собственные интуитивные прозрения с интуитивными прозрениями великих поэтов и мистиков, экспериментировать и доказывать существование оккультного мира, и описывать этот мир точнее и изящнее, чем это сделала г-жа Блаватская... Теософия снабдила его мечом и щитом, и он отправился в путь, как Дон-Кихот, хотя и не без колебаний, чтобы сражаться с ветряными мельницами современной жизни... Несмотря на то, что в конце концов он отошёл от теософии, пять или шесть лет, отданных ей, в том числе три года активной работы рядом с основательницей организации, не могли пройти для него бесследно» [108].

 

Творчество принесло Йейтсу успех и славу. В 1923 году он получил Нобелевскую премию по литературе.

В черновиках автобиографии Йейтс пишет о Е.П.Б.: «Помню, как беспокоилась она, чтобы её молодёжь не перетрудилась». А потом добавляет: «Однажды я нечаянно услышал, как она говорила неизвестному мне грубияну, которому не понравилась моя болтливость: " Нет, нет, он очень чувствителен" » [109]. В другом месте Йейтс говорит, что одной из причин, почему его тянуло к Е.П.Б., было, возможно, то, что лишь её присутствие спасало его " от умственных тревог и волнений". Ещё он отмечает её чувство юмора, отсутствие фанатизма и невероятное прямодушие.

 Е.П.Б. неоднократно удерживала Йейтса от психических опытов. Он успокаивал ирландского писателя Джона О'Лири: " Не бойтесь, что я вдруг займусь месмеризмом. Он интересует меня, но не слишком. Не бойтесь, что г-жа Блаватская приобщит меня к подобным делам, — она сама категорически против них, страстно ненавидит спиритизм и утверждает, что медиумизм и безумие одно и то же" [110].

 

В тех же черновиках читаем:

 

«Она часто предостерегала меня от крайностей в вере или практике. Как-то вечером я молча сидел среди её гостей, занятых беседой, и вдруг заметил странный красный свет, падавший на картину в соседней комнате, которую я мог видеть сквозь створчатую дверь. Я направился было к картине, но когда подошёл ближе, она исчезла. Я вернулся на место, и [ Е.П.Б.] спросила: " Что это было? " " Картина", — ответил я. — " Гоните её прочь". — " Её уже нет". " Вот это правильно, — сказала она, — я думала, это медиумизм, а это только ясновидение". " А в чём разница? " — поинтересовался я. — " Если б это был медиумизм, она бы осталась вопреки вам. Опасайтесь этого...» [111].

 

Йейтс обязан Е.П.Б. и опытом другого рода. В " Дневниках леди Грегори" упоминается о том, как на одном из вечеров (3 ноября 1925 года) зашла речь

 

«о первой попытке выступления Йейтса в парламенте***, которое Биррел**** назвал чудесным... Я спросила Йейтса, где он научился ораторствовать, и он ответил, что много выступал в небольших теософских кружках, в которых состоял. Но лучший урок он получил от г-жи Блаватской. Как-то раз он... подготовился к выступлению особенно тщательно и записал свою будущую речь, а потом прочел её перед собравшимися. Его выслушали в гробовой тишине, и тут до него дошло, что никто не понял ни слова. Г-жа Блаватская подозвала его к себе и сказала: " Дайте-ка мне текст. А теперь встаньте-ка вон туда и расскажите всё своими словами". Он выступил снова, и с огромным успехом» [112].

 

 

Джордж Уильям Рассел ( AE) (1867-1935)

Британский исследователь Рейнор Джонсон пишет о Джордже Расселе в книге " Свет и Врата":

 

«Если величие заключается в том, чтобы стать олицетворением духовности в глазах других людей, то AE, пожалуй, можно считать величайшим из современных ему ирландцев... Все, кто встречался с ним, чувствовали, что он " другой" — не от мира сего, словно пришёл он к нам из мира более древнего и более мудрого и знает его гораздо лучше, чем наш... Он обладал острейшим сочувствием к человеку... Он [писал]: " Помню глубокий покой, охвативший меня, когда интуиция шепнула, что Христос, Прометей — что они в каждом сердце, и что мы все приняли на себя бремя мира, подобно Христу, и провидели, подобно Прометею, муки и боль того труда, который он возложил на себя, пока хаос не будет укрощен и преобразован в некое подобие божественного замысла" » [113].

 

О том, как AE познакомился с теософией, пишет его биограф Генри Саммерфилд:

 

«В художественной школе Рассел начал писать стихи. Вскоре после этого, в мае 1884 года, в Метрополитен-скул появился новый студент, сразу привлекший его внимание. Этот изящный, темноволосый, небрежно одетый юноша был года на два старше Рассела и выглядел и говорил как поэт. Почти сразу в его речах появилась г-жа Блаватская и её древние гималайские Учителя».

 

Этим молодым человеком был Йейтс. Несколько позже Рассел, " ожидая какого-то приятеля... разговорился с незнакомцем по имени Чарлз Джонстон, который оказался однокашником Йейтса". Это знакомство вновь привлекло его внимание к теософии [114].

Близкий друг AE помнит его в те годы " неуверенным в себе и молчаливым юношей", который, однако, " воспринимал теософию удивительно быстро, словно " известный ему прежде, но забытый урок, и теперь только вспоминал его, понимая его более глубоко, чем раньше". Через неделю он уже принимал участие в спорах старших студентов и читал лекции по предмету своих новых-старых исследований" [115].

 

Саммерфилд продолжает:

 

«Основные представления о теософии он почерпнул из статей У.К.Джаджа в журнале " Путь" и из " Люцифера" Е.П.Б.... Потом наступил черёд великих её творений: " Тайная Доктрина", " Голос Безмолвия" и " Ключ к теософии". " Купаясь в этом океане, — говорил он, — я мог только гадать, чем заслужил право родиться в такие времена, когда подобная мудрость открывается каждому, кто выпросит, одолжит или стащит какую-нибудь из этих книг" » [116].

 

В письме от 17 октября 1922 года, адресованном Б.П.Вадья, ведущему теософу Индии, Рассел рассуждает о том, что теософам необходимо участвовать в других общественных движениях, дабы " привнести в них духовность". " Я пытаюсь делать это, — пишет он, — в экономических и культурных движениях Ирландии, с которыми связан".

Рассел активно поддерживал Ирландское сельскохозяйственное общество сэра Хораса Планкетта. В течение восьми лет он объездил все графства Ирландии, разъясняя фермерам преимущества кооперативов. Двадцать лет он проработал редактором журнала " Ирландский гомстедер (фермер)", десять лет выпускал журнал " Ирландский государственный деятель". Он приобрёл такой огромный опыт в этой области, что консультировал двух британских премьер-министров, а в самые мрачные дни Великой депрессии министр сельского хозяйства США Генри Уоллес пригласил его совершить поездку по Америке с лекциями о " Новом курсе" президента Рузвельта, чтобы морально поддержать фермеров, сражавшихся с нищетой.

Когда он был в Нью-Йорке, Поэтическое общество дало ужин в его честь. Выступавшие все как один говорили, что AE — самый любимый человек в Ирландии [117]. Его почитали не только как поэта и прозаика, он был известен и как художник.

Встречался ли Рассел с самой Е.П.Б.? Среди тех, кто считал, что такое знакомство состоялось, был Джеймс Прайс, который вспоминает, что познакомился с Расселом во время его частых посещений Лондонской штаб-квартиры ТО [118]. Патрик Боуэн утверждает, что эти посещения " стали возможны благодаря стараниям Чарлза Джонстона и миссис Джонстон, племянницы Е.П.Б.". Однажды в присутствии Йейтса и AE кто-то выразил сомнение в подлинности феноменов Блаватской, и Рассел по дороге домой заметил: " Пусть говорят, что хотят, но я сам видел, как она делала некоторые удивительные вещи" [119].

В тот период, когда Йейтс и Рассел были связаны с теософией, они были лучшими друзьями. Но, как отмечает Колин Уилсон в книге " Мистерии":

 

«После 1890 года пути Йейтса и Рассела разошлись. Йейтс стал членом ложи " Золотой Рассвет", Рассел же к ритуальной магии относился с недоверием. Он не отрицал основных принципов магии, однако в глубине души оставался — как явствует из его работ — мистиком, целиком поглощённым своим видением фундаментального единства вселенной, и был уверен, что индивидуальное сознание есть только составная часть совокупного сознания человечества.

Впрочем, различие между Йейтсом и Расселом не только в этом. Мистические и религиозные прозрения Рассела глубже того, что когда-либо довелось испытать Йейтсу. Йейтс всегда был трезвым и расчётливым, им руководило интеллектуальное любопытство и желание возвести мост между миром мистика и миром обычного человека. В результате Йейтс — крупнейший поэт, а Рассел — второстепенный» [120].

 

Некоторые из писавших о Расселе полагают, что интерес AE к теософии и его связь с Дублинской ложей ТО были всего лишь юношеским увлечением. Как указывает Боуэн, его действия и слова свидетельствуют о другом: " С 1898 по 1933 гг., пока AE не покинул Ирландию, он поддерживал там ядро серьёзных исследователей, которое называлось Герметическим обществом. В одном из ранних писем к Боуэну AE пишет:

 

«Иногда в Обществе было много членов, иногда — мало. Оно то разрасталось, то таяло, то снова росло, люди приходили и уходили; я же был внутренне удовлетворён тем, что все они в той или иной мере окунулись в эту купель теософских идей. У меня не было собственной доктрины, не было ничего, кроме того, чему учили Е.П.Б., У.К.Джадж, Бхагавадгита, Упанишады, Патанджали и ещё один-два источника... Я всеми силами старался придерживаться принципов изучения, завещанных Е.П.Б. и У. К. Дж[аджем]» [121].

 

Рассел жил в соответствии со своей философией, и именно это и привлекало к нему людей. После его смерти " Айриш таймс" писала, что похоронная процессия, сопровождавшая урну с прахом Рассела на кладбище, растянулась больше чем на милю. Саммерфилд рассказывает:

 

«Какая-то женщина, судя по всему скромного достатка, положила к его могиле роскошный букет цветов. Выяснилось, что в самом начале его семейной жизни она работала прислугой в его доме. Случилось так, что она оказалась " в интересном положении", но хозяин не выгнал её на улицу, помог ей. Когда её спросили, сколько же стоили цветы, которые она принесла, она ответила: " Я б за него жизнь не пожалела" » [122].

 

Джеймс Джойс (1882-1941)

Трудно найти столь несхожих меж собой людей, как AE и Джеймс Джойс. Однако в 1902 году, стремясь войти в литературные круги Дублина, Джойс первым делом представился Расселу. Ричард Эллман приводит эту историю в биографической книге " Джеймс Джойс". Однажды августовским вечером, часов в десять, Джойс постучался в дверь дома AE:

 

«Когда никто не откликнулся на его стук, он принялся прогуливаться взад-вперёд по улице, пока не увидел, что Рассел вернулся. Было уже около полуночи, но Джойс, не желая отказываться от задуманного, снова постучался и спросил, не слишком ли позднее для беседы время. " Поговорить никогда не поздно", — мужественно отозвался Рассел и пригласил его в дом. Они сели, и Рассел вопросительно посмотрел на гостя. Джойс, казалось, никак не мог объяснить, зачем пришёл; тогда Рассел начал говорить сам и вскоре осведомился: " Ну как, ещё не осенило? " Оказалось, что нет.

Тогда Рассел объяснил Джойсу, что его жизнь поделена между тремя сферами: экономикой, литературой и мистикой. Может быть, Джойса интересует экономика? Нет, это была не экономика. Наконец Джойс, смущаясь, произнёс то, что готовил заранее как смелую наступательную речь: что он считает возможным, чтобы в Ирландии мог родиться аватар. Он, по всей вероятности, имел в виду себя, но Рассел понял его так, что при виде хозяина, удобно устроившегося в кресле и дымящего трубкой, Джойс пришёл к заключению, что его собеседник никак не может быть аватаром. Тем не менее он проговорил ещё не один час».

 

Эллман считает, что Джойс обратился к Расселу главным образом потому, что тот " располагал полезной информацией по восточной философии, и к тому же через него можно было выйти на других писателей". Они коснулись и теософских предметов, " хотя Джойс скептически относился к теософии и считал её прибежищем разочарованных протестантов... Тем не менее он всерьёз интересовался такими темами из теософии, как циклы, реинкарнация, последовательная смена богов и вечная правера, лежащая в основе всех преходящих религий".

 

Когда разговор зашёл об ирландской литературе, продолжает Эллман,

 

«[Джойс] заметил, что у Рассела имеется пара удачных лирических стихов, и посетовал, что Йейтс стал писать на потребу толпе. Не менее пренебрежительно отзывался он и о других. Поддавшись на уговоры Рассела, Джойс согласился прочесть свои стихи, но сперва дал понять, что мнение Рассела, каким бы оно ни оказалось, его совершенно не волнует. Рассел нашёл, что в стихах есть свои достоинства, однако посоветовал Джойсу отойти от традиционных и классических форм».

 

Напоследок Рассел обронил: "...у вас внутри недостаточно хаоса, чтобы создать из него [собственный] мир", и позже вспоминал об этом с превеликим удовольствием [123]. Ведь ко времени создания " Улисса" у Джойса нашлось достаточно хаоса, чтобы необратимо изменить мир западной литературы. Даже те из литераторов, кто не выносит Джойса, не могут не считаться с ним. " Он сделал невозможной небрежность в выборе слов", — отмечает Тед Муни [124]. " Я с ужасом думаю о знаменитой книге " Улисс", которая являет собой крайнюю грань реализма, — говорит AE, — и вместе с тем испытываю к ней уважение. Если бы Джойс написал Чистилище и Рай к тому Аду, что представляет из себя " Улисс", это стало бы одним из величайших литературных творений" [125].

 

Стюарт Гилберт писал книгу " Улисс" Джеймса Джойса в Париже, постоянно общаясь с самим автором прославленного романа. Говоря о соприкосновении Джойса с теософией и ирландскими теософами, Гилберт рассказывает:

 

«Когда нам случилось обсуждать... увлекательную Разоблаченную Исиду г-жи Блаватской, [Джойс] спросил, читал ли я что-нибудь из работ Синнетта... Естественно, я понял намёк и вскоре раздобыл " Эзотерический буддизм" и " Рост души". Несомненно, Джойс почерпнул некоторые идеи из этих добротно написанных книг» [126].

 

В эссе " Госпожа Блаватская", опубликованном зимой 1971 года, Рассел Голдфарб сопоставляет отношение Джойса к творчеству Е.П.Б. с отношением к ней Эрнеста Риса, друга Йейтса:

 

«Г-жа Блаватская не пыталась обратить Эрнеста Риса, и, в свою очередь, знакомство с её книгами не укрепило его веры в неё. Его скептицизм отразился в " Улиссе" Джеймса Джойса в словах Дж. Дж. О'Моллоя, обращенных к Стивену Дедалу: " Скажите откровенно, что вы думаете об этой толпе герметистов, поэтов опалового безмолвия: как вам старший мистик AE? Пошло всё это от старушенции Блаватской. Славная была трюкоделица".

С другой стороны, если Рис был лично знаком с Е.П.Б. и отвергал её, то Джеймс Джойс читал её труды и черпал в них идеи. Поясняя те места романа, где Джойс пишет об астральной душе, о перевоплощении, Кут Хуми и элементале Е.П.Б., Стюарт Гилберт в книге " Улисс Джеймса Джойса" постоянно ссылается на " Разоблаченную Исиду" » [127].

 

Идея перевоплощения — одна из центральных, или, по определению Гилберта, установочных тем " Улисса". Гилберт обращает внимание читателя на то, что " невозможно уловить смысл " Улисса", его символизм, значение лейтмотивов, если не понимать эзотерических теорий, которые лежат в основе этой книги... Улисс изобилует ссылками на вечное возвращение людей и вещей, и многие тёмные места легко понять, если помнить об этом" [128].

Эллман приводит ряд других установочных тем книги, позаимствованных из теософии. Он также отмечает, что в романе " Поминки по Финнегану" они составляют некую " полутайную" доктрину, содержащую, среди прочего, и идею циклов. Американский поэт Юджин Джолас говорит о том, что в " Поминках" Джойс " отобразил вращение колеса жизни и создал героя вне Времени: [это] непрерывное творение и возвращение" [129].

 

Леон Идел в книге о Джойсе утверждает:

«Всё у Джойса, начиная с его проповедей об Аде в " Портрете художника в юности" и кончая последними словами в " Поминках по Финнегану", перекликается с темой Жизни, Смерти и Воскресения; в его сознании всегда присутствовала идея о циклах истории как изначальном мериле жизни Человека» [130].

" Портрет художника" завершается пламенными словами главного героя Стивена Дедала, бросающего вызов жизни: " Я иду, чтобы в миллионный раз испытать реальность опыта и выковать в кузнице моей души несотворённое сознание моей расы... древний отче, древний мастер, будь мне опорой ныне и присно и во веки веков" [131].

 

В исследовании, посвященном " Улиссу" и " Поминкам по Финнегану", М.Дж.Ходжерт приходит к следующему выводу: " Джойс, как и Йейтс, усмотрел в оккультизме подходящий каркас для своих наиболее серьёзных литературных концепций" [132].

⇐ Предыдущая123456Следующая ⇒

Поделиться: