И показал мне Ангел великий город

 

 

Глава 18

Лазарева суббота

 

Чайки парили над вереницей из шести кораблей, галдели и ждали, когда матросы вытянут на палубу сеть с рыбой, набрасывались на добычу со всех сторон и жадно глотали чешуйчатые скользкие тушки. Лишь на первом корабле моряки не торопились забрасывать невод – они сгрудились вокруг Иоанна, и слушали песню о родных очагах и юных девах, которые ждут возлюбленных из опасного похода. То одна, то другая птица, отчаявшись получить легкую добычу, складывала крылья и падала в воду, однако выныривала ни с чем, и вновь взлетала над парусами.

Леонид наблюдал за пернатыми попрошайками из большой полукруглой палатки на корме, служившей ему домом две недели плавания. Купец хмурился, теребил бороду, и все время переводил взгляд с птиц на понтийский берег[82], утопавший в сочной весенней зелени – ждал, не покажутся ли за очередным мысом стены константинопольской таможни. Пока не вошли в порт, еще можно было отказаться от всей затеи – безумной, дерзкой и смертельно опасной. Слишком много непонятных событий связано с ней, слишком велик риск.

Смерть Константина прямо накануне отъезда была дурным предзнаменованием. Квартальный решил, что убили ради наживы, но Леонид понимал, что это не так. Он сразу узнал зубило, торчавшее из головы – его подарок дочери для ваяния. Значит, лиходей сначала поджидал ее, а потом уже перебрался в мужское крыло дома. В поисках злоумышленника купец поднял на ноги весь город, но тот как сквозь землю провалился. Семья была срочно вывезена в тайное место, но мысли о том, что неуловимый убийца все равно найдет их, не давали покоя. Впервые в жизни купец встретил противника, которого испугался, а враги у него были на редкость опасными. Самый известный из них – шах Хосров[83].

В детстве Леонид носил другое имя – родители назвали его Львом. В девятнадцать лет персидская армия под предводительством шахиншаха разграбила и сожгла до основания его родной город Мелитену[84]. Родителей убили у него на глазах. Юноша чудом спасся и примкнул к подоспевшему ромейскому войску, однако полководец Юстиниан не торопился мстить за павших. Он вступил с Хосровом в переговоры и ограничился порицанием шахиншаха – мол, великим царям не пристало заниматься грабежом. Но и персы, отягощенные добычей, не торопились в бой.

На рассвете обе армии выстроились под стенами сожженного города. Сначала враги осыпали друг друга ругательствами и насмешками. Затем пошла перестрелка из луков – до тех пор, пока у противников не закончились стрелы. На этом боевой пыл сторон иссяк. Первым вступать в битву не хотел никто – так и простояли до девятого часа.

Когда Лев понял, что воевать никто не будет, он бросился на персов сам, и начал рубить врагов одного за другим. Ромеи сначала равнодушно взирали на безумца, который в одиночку борется с целой армией. Когда же у ног Льва лежала гора тел, к нему присоединились другие воины, захваченные азартом боя. Наконец и командир пришпорил коня и повел отряд в атаку.

Ромеи прорвали ряды персов и атаковали сторожевой отряд шахиншаха. Вскоре Лев увидел палатку Хосрова и бросился к ней, прокладывая дорогу сквозь ряды личной гвардии шаха. Его силы удесятерились, «бессмертные»[85] падали на землю, как подрубленный тростник. Однако шатер был пуст – Хосров спасся бегством. Тогда юноша догнал командующего армией в золотых доспехах, и голыми руками свернул ему шею.

На следующий день персы обратились в бегство, но Лев остался в городе – он утолил жажду мести и решил отстраивать Мелитену. Новый градоначальник Стефан с радостью принял Льва на службу, поручил возводить стены и выдал за него свою дочь Пульхерию.

Юноша пользовался всеобщей любовью – о его подвигах слагали песни, люди постилали свои одежды перед ним и оказывали царские почести. Стефана же недолюбливали за взятки и склочный характер. Эгемон увидел в юноше соперника, и приказал отравить Льва, но героя битвы с персами предупредили, и он бежал в таврские горы.

Там к нему потянулись ромеи, недовольные самовластием чиновников. Вместе они основали колонию, и принялись совершать набеги в Персию. Через несколько лет одних мужчин в колонии было свыше трех тысяч. Огнепоклонники боялись даже приближаться к горам Тавра. Впервые за долгие годы жители приграничных провинций спокойно строили дома, растили урожай и отпускали детей в ближайшие леса.

Но каждый новый успех Льва вызывал у Стефана разлитие желчи. Он перестал спать, осунулся. Каждый месяц к губернатору и царскому наместнику летели доносы, что колонисты собираются захватить власть в провинциях и отделиться от Империи. Сановники складывали письма в особый ларец и клятвенно обещали прислать войска, чтобы расправиться с бунтовщиком. Этим все и заканчивалось – лезть в горы и воевать с народным любимцем никто не хотел.

Когда Стефан понял, что ромеи ему не помогут, он вступил в сношения с персами и отправил к ним беглого колониста, который согласился провести двадцатитысячное войско тайными тропами.

На рассвете огнепоклонники окружили горное поселение и напали на него. Град стрел посыпался на несчастных, люди гибли, не имея возможности защищаться. Ободренные успехом, персы проломили ограждение и ворвались в колонию. Защита казалась так же бесполезна, как невозможно бегство. Улицы и овраги на­полнялись падавшими, кровь текла ручьями. Ромеев заперли и рубили, как стадо ба­ранов в хлеве.

Лев с товарищами ринулся в середину врагов, и с огромными потерями подступил к пролому в стене. Пока предводитель сдерживал натиск огнепоклонников, колонисты соорудили заграждение из телег и тел убитых. Поражаемые со всех сторон, защитники оборонялись из последних сил.

Поздно вечером около Льва собралось сто тридцать восемь мужчин, уцелевших в тот страшный день. Они поспешно укрепили заграждения, и принялись молиться. Лев не слишком любил ходить в церковь – бывал по большим праздникам. Но та ночная молитва перевернула его жизнь – никогда, ни до, ни после, он не ощущал Бога так близко. Те слезы, и то утешение, которое испытал он, были несравнимы ни с чем.

Нового штурма не последовало. Утром персы подсчитали выживших и с ужасом поняли, что из двадцати тысяч уцелело меньше восьми. Сколько еще ромеев охраняло крепость, они не знали, и решили отступить, чтобы не сгинуть в этом проклятом месте.

Лев с товарищами похоронили павших колонистов, сожгли тела персов вместе с разрушенным поселением и растворились в горах. Весь мир считал их погибшими. Они действительно мало чем отличались от мертвых – охотились, переходили с места на место, ­­разговаривали, но душой были с друзьями за гробом.

Сколько времени прошло в скитаниях, Лев не знал – счет дням он не вел. Однажды ему встретился старый монах, который жил в пещере. Отшельник пригласил его остаться, и он согласился – носил воду, разбирал завалы на тропинках в келью, рубил дрова. Через три недели авва поинтересовался: «Вот ты сколько времени живешь здесь, и ни разу ни о чем меня не спросил. Почему? » Лев ответил: «Для меня, отец, довольно и смотреть на тебя». В тот же день авва крестил Льва[86] с именем Леонид и велел возвращаться в Мелитену к жене.

В городе он узнал, что градоначальник Стефан мертв – на него рухнула кровля новопостроенного дворца. Никем неузнанный, Леонид вывез семью из Мелитены и поселился в Анкире.

Купец дернул себя за бороду – нельзя предаваться тревожным мыслям накануне дела. Он отодвинул полог палатки, окликнул Иоанна и поманил к себе рукой. Толпа вокруг юноши мгновенно испарилась – все знали, что патрон не любит бездельников. За время путешествия Леонид сошелся с младшим сыном Аркадия, который скрашивал унылое плавание разговорами и песнями. Мальчишка был умен, начитан, остер на язык, и время в его компании пролетало незаметно. Конечно, излишне желчен, но это от юности и чрезмерного увлечения книгами. Жизнь его выправит.

Но главное – он божественно играл на лире. Леонид был не в силах выразить словами очарование, которое вызывало его исполнение. Он не смел даже мечтать о том, чтобы наяву услышать нечто подобное. Купец слушал, плакал или смеялся, и невольно думал, что с другими музыкантами у Иоанна общее только лира и смычок.

Юноша, окрепший и возмужавший, просунул свою бритую голову в палатку, бросил на купца дерзкий взгляд и плюхнулся на диван возле чаши с осетровой икрой и блюда с дюжиной устриц в уксусе.

– Постимся постом приятным, благоугодным Господеви? – усмехнулся он, глядя на яства.

– Можешь есть, я не хочу.

Иоанн не заставил себя упрашивать и отправил ложку с черной икрой в рот.

– Никогда не понимал, почему люди морят себя голодом, и зачем это нужно Богу.

– Ему вообще ничего не нужно, но для нас – весьма полезно. Посмотри на меня – я легко сгибаю подкову руками, за обедом поглощаю целого барана, а ударом кулака могу убить теленка трехлетку. Жизнь так бурлит во мне, что за этим шумом я не замечаю самого главного – для чего живу.

– И в чем, по-твоему, смысл жизни?

Иоанн откинулся на диван с философическим видом. Леонид подошел к сундуку в углу палатки, открыл его и зачерпнул в ладонь горстку пшеницы.

– Скажи и ты мне, в чем смысл жизни этих зерен?

– Чтобы питать нас.

– Верно. Когда землепашец собирает урожай, он осматривает злаки, и одну часть сохраняет, чтобы засеять по весне, другую продает, третью везет на мельницу и делает муку, из четвертой варит кашу, а из пятой делает крепкое пенное вино. Но если пшеница сплющивается, гниет, не вырастает в полную силу или покрывается ржавчиной, то она ни к чему негодна, и ее скармливают свиньям. Так и мы призваны жить в душевном здравии, и питать собою наших ближних – одевать нагих, кормить алчущих, принимать странников, посещать больных и заключенных. Если же мы живем только для себя, то превращаемся в трухлявое зерно, которое выбрасывают вон.

– По-моему все, что делает человек, он делает для себя – парировал Иоанн. – Даже если он раздаст имение нищим и пойдет отшельником в Нитрийскую пустыню, то совершит это либо из страха попасть в ад, либо ради обещанных райских блаженств. Хотел бы я сжечь рай, залить водой ад, и посмотреть, как тогда поведут себя христиане.

Леонид ссыпал зерно обратно в сундук, закрыл его и принялся теребить бороду.

– Верно ты сказал. Высшая любовь к Богу – ради Него Самого, а не из страха мучений, и не ради выгод, которые Он обещает. Но чтобы попасть на вершину горы, нужно преодолеть ее подножие и середину. Да и ты сам не родился таким умным, как сейчас – в детстве тебя пороли, когда ленился, и награждали сладостями за освоенную книжку и выполненное задание. Без страха наказания ты не ощутил бы сладости жизни своим умом.

– Ум мой подсказывает, что этими разговорами ты хочешь отвлечь меня от нашей игры. Признаешь поражение?

Купец улыбнулся. Три дня они играли в загадки, и прошлым вечером от разгрома Леонида спас только приход сына. Загадка, которую он никак не мог раскусить, звучала так: «Жизнь приносит мне смерть, а смерть приносит рожденье. Должен я умереть, еще не увидевши света. Духов, подземных богов, зову я своими отцами». Ответ подсказал Матфей, который, в отличие от отца, получил классическое образование и знал все эллинские мифы и истории.

– Это птица Феникс. Она сжигает себя и возрождается вновь из пепла.

– Верно. Твоя очередь. – Иоанн отправил в рот устрицу и закусил икрой из серебряной чаши.

– Мужчина, да не мужчина, бросил камнем, да не камнем, в птицу, да не птицу, которая сидела на дереве, да не дереве.

Леонид вычитал эту загадку в старинной книге, и запомнил, потому что сам бы ни за что не отгадал. Однако юноша лишь разочарованно скривил губы.

– Ты меня совсем за дурачка считаешь. Это знает любой мальчишка – евнух бросил пемзой в летучую мышь, которая сидела на кусте. Мне легкая победа не нужна. Если сражаться, то по-честному. Вот тебе тоже детский вопрос: видел я, как человек огнем припаял к человеку медь, чтобы стала она близкой по крови ему.

– Это банки, которые ставят при пневмонии. За время путешествий я немало натерпелся от них. Но мои лекари не ставят их.

– Почему?

– Ничего они не лечат, это бредни пьяных старух. Только ожоги после себя оставляют.

– Ты не увиливай, а загадывай – с напускной суровостью произнес Иоанн.

– Есть на свете отец, двенадцать сынов ему служат. Каждый из них родил дочерей два раза по тридцать: черные сестры и белые сестры, друг с другом не схожи; все умирают одна за другой, и все же бессмертны.

Простая загадка надолго поставила юношу в тупик, и Леонид увидел путь к победе: Иоанн был настоящим библиоманом, живущим в мире эллинских мифов и поэм. Чем ближе вопрос к обыденной жизни, тем сложнее ему догадаться.

– Отец – это год, сыновья – двенадцать месяцев, а их дочери – тридцать дней и ночей.

– Верно – улыбнулся купец, предвкушая скорую победу, но Иоанн тоже нащупал слабое место у своего противника.

– Я помогаю красавцу в любви, я утеха богиням. Из-за меня меж троих великая вспыхнула ссора, жаркая встала война, высокая рухнула Троя.

Леонид крепко задумался. «Илиаду» он читал, но кусками – сцены битв и сражений внимательно, а занудство с богами и любовными приключениями пропускал. Похоже, он об этом пожалеет. Купец пыхтел, крутил бороду, ходил по палатке и готов был сдаться, но тут перед глазами всплыл храм на центральной площади Анкиры. В языческие времена это было святилище Августа и Ромы, которое украсили сценами из эллинских мифов. На одном из барельефов Парис протягивал кому-то сочный плод.

– Яблоко! – воскликнул Леонид. – Что на свете сильнее всего? – задал он вопрос, который придумал на ходу.

Иоанн задумался, но окинул своего противника оценивающим взглядом и решил, что слишком сложным ответ быть не может.

– Железо. Оно все режет, копает и на все годится.

– Не согласен. Гораздо сильнее кузнец: он гнет даже самое твердое железо, размягчает и делает с ним все, что душе угодно.

Купец с улыбкой посмотрел на юношу и протянул ему руку в знак примирения после победы. Но Иоанн отказался признать себя побежденным.

– В таком случае, сильнее всего женщина. Как бы кузнец ни упорствовал, а сделает то, что она велит. В ее ладонях он становится податливым, как воск. Отец мой так размягчился в руках служанки, что погнал жену… Как ты думаешь, зачем землевладельцу жениться на прислуге и ставить ее госпожой над родными детьми?

– Когда любишь, то смотришь на сердце человека. Я сам взял в жены рабыню.

– И тоже выгнал жену на улицу?

– Моя первая жена умерла. София заботилась о младших детях, дарила ласку и внимание, которых им нехватало. Однажды я услышал, как она поет, когда укладывает их спать. Ее голос приник мне в сердце и наполнил радостью, открыл те двери, которые, казалось, были заперты навсегда. Я опустился на пол перед комнатой, и заплакал…

– Все равно не понимаю отца.

– Дело в том, что закон любви – восполнять то, чего нет у другого. Один счастлив, но беден, другой печален, но богат. Вместе у них есть и то, и другое. Будь все равны, любовь бы иссякла в мире, а эгоизм вплоть до злодейства стал бы необходимым, самым разумным и чуть ли не благороднейшим исходом любого дела…

– Приплыли! Добрались! – зашумели матросы.

– Продолжим наш разговор в другой раз. – Лицо Леонида сделалось жестким, отстраненным. Он расправил белый далматик, вышитый черными узорами, встал и вышел на палубу.

За утесом виднелся вход в Босфор, на обеих сторонах которого располагались таможенные крепости с мощными стенами: Иерон Азиатский и Иерон Европейский. Однако своими размерами они более походили на небольшие города. В их центре возвышались здания таможни, от которых вниз по холму сбегали широкие улицы. Тысячи людей перемещали товары между бесчисленными складами и пристанями, корабли подплывали один за другим. Две сотни судов дрейфовали в море, ожидая своей очереди. Два города походили друг на друга, как близнецы, с той лишь разницей, что в Европейском Иероне таможенная резиденция стояла в лесах.

– Я поеду вносить пошлину. Готовь лодку и деньги – приказал купец Матфею. Его старший сын был копией отца, только чуть уже в плечах и без бороды.

– Мне отправиться с тобой?

– Нет. Встаньте на якорь подальше от берега и ждите. Пока я не разрешу, ни один таможенник не должен попасть на корабли.

– Я понял, отец.

Матфей грозно сдвинул брови. Купец знал – этот умрет, но долг выполнит.

– Господи, да будет мне по слову Твоему – одними губами прошептал Леонид.

 

 

* * *

 

Таможенную резиденцию Иерона Европейского Леонид окрестил про себя «Небесным Иерусалимом» – перед ней был разбит настоящий райский сад. Огромный форум утопал в зелени. Между туями, апельсиновыми и вишневыми деревьями садовники высаживали кусты акации и барбариса. В центре этого Эдема шумел фонтан из бледно-розового мрамора, от которого в разные стороны убегали четыре искусственных ручья. Сама резиденция была еще в лесах, но под деревянной конструкцией проступали изысканные статуи, разноцветный отделочный мрамор и порфирные колонны.

«Все мое поместье в Анкире стоит, как эти колонны» – пронеслось в голове у Леонида. «Секрет обработки порфира был утрачен много лет назад, и добыть такие украшения можно только разграбив какой-нибудь древний дворец или храм».

На дорожках в этом «Небесном Иерусалиме» толпились купцы со всех концов ойкумены – волновались, галдели на своих странных наречиях, размахивали руками и никому не давали проходу, но Леонид умело вылавировал ко входу в резиденцию, окруженную кольцом солдат. На ступеньках он увидел Марина – местного «херувима с огненным мечом». Этот привратник записывал имена прибывших, и называл тех, чья очередь подошла.

– Сколько можно нас томить?! Мы уже третий день стоим! – возмущались пятеро сирийцев. – Те, кто прибыли после нас, давно вошли в Город! Чем мы провинились? Цветом кожи? Разрезом глаз? Или толщиной кошелька?! Мы будем жаловаться начальнику порта!

– Все проходят строго по списку, не раньше, и не позже – равнодушно отвечал Марин. – Ждите своей очереди.

– Какой список?! Эти венецианцы приплыли полчаса назад! Для них что, особый список? Мы не слепые, мы все видим! Это беззаконие!

– Ждите своей очереди. Я ничего не могу сделать – механически повторял Марин.

«Видимо сирийцы первый раз приехали. Не знают, что пока не умаслят привратника, внутрь не попадут».

Купец подождал, пока его заметит Марин и слегка кивнул ему. Тот моментально взял в руки заветный список и закричал:

– Леонид из Анкиры! Есть здесь Леонид из Анкиры?

Купец прошмыгнул мимо несчастных сирийцев и взбежал по лестнице.

– Этот вообще не стоял! Позор! Возмутительно! – понеслось ему вслед.

Леонид оказался в огромном крытом атриуме с темно-синим куполом, по которому были рассыпаны золотые звезды. На полу копошилось две дюжины мастеров, выкладывавших мозаику – они стучали молотками, пилили каменные пластины и размазывали раствор. В воздухе летало густое пыльное марево.

Вооруженный охранник молча указал на дверь в боковой стене. Купец толкнул ее и попал в скромную светлую комнату. Окна были распахнуты настежь и выходили на Понт Эвксинский. Перед ними за столом сидел грузный человек в белом шелковом далматике. Он пыхтел, ерзал в широченном кресле и непрестанно вытирал пот, градом катившийся по раздутой шее.

– Давай… – пробормотал он, не поднимая глаз на посетителя.

– Мне нужен начальник таможни – настойчиво произнес Леонид.

– Давай свои бумаги… – Толстый человек раздраженно замахал рукой.

– Бумаги я вручу только главе Иерона.

– Идиот, я и есть главный! Зовут меня Сопатр, запомни это! – Его голос сорвался на крик, а лицо побагровело.

Леонид опешил. Много лет он задабривал предыдущего начальника и ввозил товары в столицу без досмотра. На эту опасную экспедицию он решился только потому, что был уверен – Константинополь для него открыт. И вот неожиданный поворот…

– Прости, господин… Я хорошо знал твоего предшественника – мы наладили отличные отношения. Уверен, с тобой дело пойдет еще лучше!

– Что там у тебя? Давай бумаги – раздраженно прикрикнул Сопатр.

Купец извлек из рукава свитую в трубочку пачку документов.

– У меня шесть кораблей. Здесь, господин, подробный перечень всего, что на них есть, с ценой каждого товара. На первом листе подробный расчет пошлины – таможенные счетоводы могут проверить. А чтобы помочь тебе обустроиться на новом месте, я могу увеличить эту сумму на пятьдесят процентов. Только скажи, кому передать золото.

Предыдущему таможеннику Леонид платил двадцать процентов сверху, но этот раздувшийся клещ умеренной мздой не отделается. Однако щедрое предложение произвело на Сопатра обратный эффект – он снова покраснел, раздулся и застучал по столу мясистыми пальцами.

– Пятьдесят процентов? Пятьдесят процентов?! Я что, нищий на паперти? Я подаяние у тебя прошу?! Подотрись этими крохами! Двести процентов сверху, и ни драхмой меньше! Иначе пошел отсюда вон!  

Леонид много чего повидал на своем веку, но такую беззастенчивую наглость встречал редко. Оплатить пошлину в тройном размере – значит отдать все, что надеешься заработать на товаре. Если же торговля пойдет плохо, то тебя ждут убытки.

– При всем уважении, господин, ни один купец не заплатит так много. Это больше, чем прибыль, которую я получу в Городе.

– А никто тебя здесь силой не держит. Вези свои корабли в Италию, Элладу, Африку, хоть в Индию! В Константинополь ты не войдешь!

«Двести – значит двести, не в деньгах дело» – прикидывал Леонид. «Но сразу соглашаться нельзя: почует, что я легко расстаюсь с золотом, и решит, что везу контрабанду. Тогда осмотра кораблей не миновать, а этого допустить нельзя».

– Но у меня лавки в столице! К тому же мои суда не рассчитаны на морское путешествие. Я затону при первом шторме!

– Не надо мне плакаться, я исповеди не принимаю. – Сопатр швырнул бумаги Леониду. – Делай со своими кораблями что хочешь. Можешь потопить их в Понте.

– Сто процентов сверху. Это последнее предложение. Это все деньги, что у меня есть.

– Ты что, еврей?! Я сказал: торга не будет! Двести!

Леонид замолчал и изобразил на лице внутреннюю борьбу.

– Интересно, император знает о новых пошлинах? – произнес купец, как бы разговаривая сам с собой. – Ему могут рассказать. Во дворце много дверей, и через них входят самые разные люди…

Сопатр ощерил зубы и глянул волком на посетителя.

– А знаешь, что бывает с шакалами, которые пишут доносы? Их лавки часто горят… Вместе с ними… Сегодня человек жалуется, пишет кляузы, а завтра – опа! – несчастный случай…

Леонид встретился взглядом с Сопатром, и в воздухе запахло грозой.

– Неприятности случаются с тем, кто на них напрашивается. Но мы ведь культурные люди, и всегда можем договориться. Сто пятьдесят процентов сверху.

– Ты же говорил, что у тебя есть только сто… – владыка Иерона изобразил на лице подобие ехидной улыбки.

– Я поговорю с друзьями, и они мне одолжат.

– Хорошо, по рукам. Швартуй свои корабли к пятому причалу. – Сопатр взял тростниковый стержень для письма и стал писать разрешение на досмотр.

– Досмотр? Я думал, мы договорились – удивился Леонид. – Мне нужно быть в Городе до заката.

– Договорились. Но золото любит точность. Мы сами проверим товар, определим его цену, посчитаем пошлину и скажем, сколько нужно заплатить.

Таможенник протянул купцу папирус.

– Сами назначите цену? Это что-то новое. Боюсь, в этом случае даже мои друзья не помогут – задумчиво произнес Леонид.

– Помогут, не помогут… Меня это не волнует. Если ты до утра не пришвартуешься, я отдам пятый причал другим людям.

Купец молча вышел в атриум и остановился – нужно было решить куда идти дальше.

«Прямой путь в Город закрыт, без досмотра не проходит ни одно судно. Значит, нужно искать другие способы доставки груза. Подделать таможенные документы? Слишком рискованно – одна мельчайшая ошибка, и обман будет раскрыт. Выгрузить товар на европейский берег, а потом доставить его в столицу сушей? Возможно. В любом случае, нужна помощь друзей в Городе».

Леонид двинулся к выходу, однако дорогу ему преградил привратник Марин. Он жестом показал купцу следовать за ним, и поднялся на второй этаж.

– Неудачное ты выбрал время для торговли – вздохнул Марин, когда мужчины остались одни в небольшой комнате.

– Для тех, кто сидит, сложа руки, время всегда неудачное. Если же не отчаиваться и действовать, то и поражение можно превратить в победу.

– Ты смог договориться с Сопатром? – прямо спросил привратник.

– Нет. Он хочет осмотреть корабли, а у меня кое-что припрятано.

– Этот боров просто помешан на деньгах – презрительно скривился Марин. – Суда стоят в Иероне месяцами, торговцы разоряются, и он скупает их товары за бесценок, а потом продает в Константинополе втридорога.

– Ты знаешь, как попасть в Город?

– Есть один проверенный способ. Рыбаки по ночам доставляют грузы на лодках за умеренную плату.

– В какой порт? – оживился купец.

– В порт Друнгария.

– Им можно доверять?

– Да. Я с ними уже восемь раз работал. Проблем не было.

«Однако никто не гарантирует, что они не появятся в девятый раз» – подумал Леонид. «Марина я знаю много лет, но можно ли ему доверять? Он вполне мог переметнуться на сторону Сопатра, и тогда в порту Друнгария будет ждать засада».

– Я хочу сам договориться с рыбаками.

– Отправляйся в гостиницу, спроси Николая из Патары.

– Благодарю, Марин, ты вернул меня к жизни. Я не забуду этого.

Мужчины пожали друг другу руки.

«Николай из Патары… Посмотрим, доставит ли он нас в Город к утреннему богослужению».

 

 

Глава 19

Вход в Иерусалим

 

Петр сидел в Большом Зале гостиницы и с аппетитом поедал тунца, запеченного в тесте с лимоном и травами. Мясистые куски разваливались в руках и падали на огромную тарелку – приходилось подцеплять их румяной корочкой. Огромную голову он оставил на «сладкое» – вкуснее рыбьих щек и мозгов в целом свете ничего не было.

Все члены тела ныли и ликовали – много лет Петру не доводилось таскать тяжести, но эту ночь он отработал портовым грузчиком. К третьей ночной страже, когда спина отказывалась сгибаться, а ящики едва не падали из рук, он вдруг ощутил абсолютное счастье: бандиты, шпионы, интриги, неприятности, жена – все было далеко и не по-настоящему. Жизнь состояла из соленого бриза, огромного неба, нестерпимо прекрасных звезд и крепкого запаха древесины. Усталость перестала беспокоить, грудь наполнилась давно забытым ликованием, и следующие два часа пронеслись, как одно мгновение.

После разгрузки Петр не захотел идти в термы – он спустился к заливу, разделся и искупался прямо в Золотом Роге. Затем натянул рабочую одежду, пропахшую морем и потом, и под видом грузчика отправился завтракать в гостиницу Иерона Европейского.

Три недели, прошедшие после допроса Саввы, он ощущал себя птицей, угодившей в кадку с тестом – вязким, липким, теплым. Любая попытка вырваться из этих бездушных объятий приводила к тому, что он увязал еще глубже. Проклятие, брошенное арестантом, пронзило его до глубины души. Он отчетливо понял: божественное терпение истощилось, запасы удачи кончились, и теперь его должно настигнуть Возмездие.

Нити заговора против Императора распутывались быстро, слежка за Андреем Скомвром и его доверенными людьми давала хорошие результаты. Но чем ближе симпон подбирался к организаторам, тем больше его тошнило при случайных взглядах на себя в зеркало. До прихода кораблей с оружием уже оставались считанные дни, а он все медлил с организацией западни.

Накануне Петр решил отложить арест. «Взять Леонида и груз мы всегда успеем. Пусть ходит по Городу, встречается с соумышленниками, а мы проследим». Но приказ об организации наблюдения так и не отдал. Зато озаботился тем, чтобы оружие благополучно миновало таможенное ведомство – встретился с информантом Марином, и велел ему свести Леонида с артелью рыбаков, доставляющих контрабанду в столицу.

Следить за разгрузкой симпон решил сам – нанялся в артель грузчиком, а «волкодавов» расставил вокруг порта Другнария для охраны. Все прошло спокойно, но предрассветный катарсис так встряхнул Петра, что он подумал: «А может плюнуть на все страхи, и помочь Герману свергнуть узурпатора? Все равно умереть рано или поздно придется. Лучше отдать жизнь чуть раньше за достойное дело, чем влачить ее несколько лишних лет и проклинать свое существование».

Эта безумная идея вызвала новый прилив жизненных сил: от хандры не осталось и следа, мир заиграл красками. Даже самая простая пища обрела вкус изысканных яств. Впервые за много лет Петр не чувствовал душевных угрызений. Однако этот порыв нужно было оседлать – продумать план помощи заговорщикам и замести следы своего участия на случай провала затеи. Но это потом, а сейчас – заняться головой тунца, обсосать каждую косточку…

Петр сидел на втором этаже галереи, опоясывавшей Большой Зал, и время от времени поглядывал вниз, на копошащийся людской муравейник. Днем и ночью там толкались постояльцы, ели, пили, спорили, плакали, отмечали удачные сделки и пытались заглушить горечь разорения. На галереях же царили уют и покой – удобные кресла, изысканная посуда и огромные окна с видом на Понт и Босфор. Подняться сюда мог каждый, но и цена заказанных здесь блюд поднималась в два, а то и три раза, поэтому из двадцати столов заняты были только пять: два у окна, и три в центре.

Недалеко от Петра сидели трое юношей и молча ковыряли ложками в тарелках. Один в кожаном коричневом далматике, напоминающем военный доспех – атлетического вида, с красивым мужественным лицом и густыми растрепанными волосами. Из таких мальчишек получаются отличные воины. Второй тощий, желчный, весь затянутый в черное. Бритая голова щетинилась мелкой темной порослью. Лицо было перекошено от неистовой самовлюбленности. Третий был попроще – и одеждой (светлый далматик и обычный дорожный плащ), и манерами. Но через год столичной жизни от этой простоты не останется и следа.

Петр знал, что это подопечные Леонида, и хотел присмотреться к ним поближе. В руках у Велизария было письмо от патрона, в котором купец извинялся, что не может проводить их в Город, давал подробные разъяснения относительно ежемесячного содержания и велел снять квартиру на улице Старой Голубятни в доходном доме Аристарха. В самом конце были приписаны две скупые строчки: «Есть новости из Каппадокии. «Серебряное озеро» сожжено. Ваши родители мертвы. Сочувствую».

– Я убью его – прервал молчание Вэл. – Не успокоюсь, пока он дышит и ходит по земле.

– И как ты собираешься это сделать? – угрюмо пробубнил Иоанн.

– Подстерегу на улице и всажу нож в спину. Разобью камнем голову. Застрелю из лука. Не важно, лишь бы отомстить. – Вэл сжал кулаки так, что они побелели.

– У тебя ничего не выйдет: и дело завалишь, и сам погибнешь – осадил его брат. – Аспар – один из самых опасных людей в Империи.

– И что ты предлагаешь? Простить?

– Я предлагаю не горячиться и составить план. Месть подобна стали – от холода только закаляется. Но знай, что мои таланты, мой ум и моя жизнь – твои. Я пожертвую всем, чтобы убийца наших родителей получил по заслугам.

– Я тоже с вами – подал голос славянин. – Этот зверь разрушил мой дом, убил Гонория, преследует мать и Юлию… Он хочет уничтожить все, что мне дорого. Его нужно остановить. – Орлик достал кинжал и провел лезвием по ладони. – Клянусь жизнью быть верным нашему общему делу.

Братья с удивлением взглянули на своего спутника, словно видели его в первый раз. Велизарий взял нож, надрезал ладонь и соединил свою кровь с кровью Орлика.

– Клянусь отдать свою жизнь, чтобы отомстить за смерть родителей. Клянусь считать тебя вторым братом, делиться своим достатком и помогать в нуждах. Клянусь хранить наш союз в тайне, и молчать обо всем, что нам предстоит совершить.

Третьим взял кинжал Иоанн. Он преобразился, вытянулся, самодовольная ухмылка исчезла с лица, глаза заблестели от ярости и увлеченности.

­– Клянусь положить свой ум, свои способности, свою жизнь на алтарь мести. Отныне вы оба – мои единокровные братья. Я буду защищать вас, делить хлеб и кров. Какие бы преступления вы не совершили, я никогда не упрекну и не выдам вас.

«А этот парень не так прост, как кажется» – удивился Петр. «Язвительность и самодовольство – это лишь маска, за которой скрывается пылающий Везувий. Он гораздо опасней своих «братьев», с ним нужно держать ухо востро. Улицу Старой Голубятни я возьму под особый контроль».

Велизарий разрезал плат для утирания рук на три полоски и раздал его остальным, чтобы перевязать ладони.

– Смотрите, дым! – закричал пожилой булгарин, сидевший у окна. Две дюжины мирно завтракавших постояльцев бросились к окнам, выходившим на Босфор. Юноши тоже вскочили, повинуясь всеобщему порыву. В устье пролива горело полтора десятка кораблей. Дым, словно черный морской змей, поднимался над Понтом Эвксинским. Остальные суда отплывали подальше от пожара.

– Что случилось? – недоуменно спросил Велизарий.

– Обычная картина: купцы сжигают свои товары – ответил Петр, равнодушно глядя через стекло.

– И что же в этом обычного? – скривился Иоанн.

– Мы это представление каждую неделю наблюдаем.

– Они что, сами их жгут? Но зачем? – недоумевал Орлик.

– Чтобы избежать полного разорения. Новый начальник таможни требует огромную мзду. Купцы, что побогаче, плывут в другие города, а мелкие предают корабли огню, потому что новое путешествие – это большие расходы. Лучше оставить себе хоть какие-то деньги на жизнь, чем лишиться всего, пытаясь сломать закрытую дверь.

– Я вижу, ты хорошо знаешь жизнь Иерона – прищурился Велизарий. – Можешь рассказать, как нам поскорее добраться в Город?

– Отправляйтесь на лодке, это быстро и надежно – посоветовал Петр. – Нанимать лошадей или повозку нет смысла: сегодня Пальмовое Воскресенье, Император с приближенными идут в монастырь Хора, патриарх в Студион – весь Город заполнят торжественные шествия. До места вы доберетесь лишь к ночи.

– Входим в Город в день Входа Господня в Иерусалим. Добрый знак – подбодрил друзей Велизарий.

– Если не задумываться над тем, что шел Он туда на пытки и смерть – парировал Иоанн.

– А где можно лодку нанять? – вернулся к разговору Вэл.

– Идите вниз по улице, к Рыбной башне. За ней через каждые десять шагов к вам будут подбегать, и уговаривать прокатиться на лодке. Но мой вам совет – следуйте дальше, на рыбацкие причалы. За три серебряных мелиарисия вас любой довезет.

– Благодарю. – Велизарий махнул рукой своим спутникам. – Пойдемте. Мне не терпится завершить наше затянувшееся путешествие.

Петр проводил их взглядом. У выхода из гостиницы Орлик задел плечом подданного Поднебесной Империи – узкоглазого купца с длинными усами и козлиной бородкой, болтающейся из стороны в сторону. От столкновения иноземец выпустил из рук большую деревянную шкатулку, и она с громыханьем упала на пол. Славянин смутился, бросился ее поднимать, но торговец первым ухватил свой ковчег, принял боевую позу и закричал что-то на своем гортанном наречии. Орлик смущенно раскланялся и выбежал на улицу, а узкоглазый с видом победителя Фермопильского сражения прошел через общий зал и исчез на лестнице.

Петр опорожнил кувшин недорогого вина, вытер руки и неторопливо поднялся на третий этаж гостиницы, однако в интересующую его комнату вошел не сразу – огляделся по сторонам и постучал условным образом.

За дверью открылась роскошно обставленная комната – с огромной кроватью, шкафами красного дерева и мягкими креслами, в одном из которых восседал давешний узкоглазый купец.

– Давно не виделись, друг мой! – Он заговорил на чистом персидском языке, вальяжно поднялся и обнял Петра.

Симпон с любопытством оглядел старого знакомца, и в очередной раз признал, что искусством перевоплощения тот владеет мастерски. Только по неподражаемому тембру голоса можно было понять, что перед ним тот самый человек, с которым они уговорились о встрече. Интересно, как он придал глазам раскосость? Может, смазал кожу чем-то клейким?

– Давно, но мы о тебе вспоминали – ответил он тоже на персидском.

– Так хорошо вспоминали, что всадили мне нож между ребер! – иронично заметил ряженый, и жестом предложил Петру сесть.

– Для мертвеца ты выглядишь отлично, только лицо немного перекосилось.

– Зато твое сияет. Неужели после моей поимки тебя повысили по службе?

Петр невольно поежился. Неужели его чувства так заметны постороннему взгляду? Или всему виной змеиная проницательность собеседника? Он давно привык, что сам видит людей насквозь, а от мысли, что просматривают его, становилось неуютно.

– Повысили? Покорно благодарю – фыркнул он. – Чем выше заберешься, тем больнее расшибешься. Избежал гнева высшего начальства – и на том спасибо.

– Ты неприхотлив. Впрочем, как и всегда. – Узкоглазый взял керамическую лохань, – пиалу, наполненную странным светло-коричневым напитком, и сделал несколько глотков. Над пиалой вились клубы пара и распространяли по комнате крепкий своеобразный аромат.

– Опять отвар из мухоморов пьешь? – скривился Петр.

– Это напиток, который в Поднебесной называют «те», или «тцай-е». Он успокаивает, заглушает боль, придает сил, и, кроме всего прочего, отлично утоляет жажду. Попробуешь?

Симпон отрицательно покачал головой: мало ли как еще этот тцай действует на косоглазых варваров.

– Ты узнал, что я просил? – перешел к делу собеседник.

Петр оставил шутливый тон и принялся докладывать.

– Да. Брат императора Доментиол готовит наступление на персидскую столицу.

– Ктесифон? – удивился ряженый.

– Да. На следующий день после Пасхи он отплывает с войском в Антиохию.

– Сколько человек с ним?

– Сорок тысяч.

– Не слишком много. Мы разобьем их, как только они углубятся…

– Это не все – прервал собеседника Петр. – Ромеи заключили союз с хазарским каганом. С севера в Персию хлынет еще сорок тысяч степняков.

– С ними мы тоже справимся. – Узкоглазый невозмутимо отхлебнул тцай из пиалы. – Хазары – варвары, они не знакомы ни с дисциплиной, ни с тактикой или стратегией. Они могут лишь кусать, как мухи, и отвлекать от войны с ромеями. Но даже если Доментиол пробьется к столице, город ему не взять. Одна переправа через канал Нахраван будет стоить не меньше десяти тысяч солдат. Мы позволим ромеям быстро дойти до Ктесифона, дадим увязнуть в осаде, окружим и перебьем, как баранов.

– Доментиол откроет ворота не таранами, а предательством.

Глаза ряженого округлились.

– Кто? – едва слышно произнес он.

– Не знаю. Эмиссар вернулся на прошлой неделе, и сразу же было решено выступать.

– Зато я знаю! – зашипел собеседник. – Это христианское отродье! Ваша вера распространяется в Персии, как чума! Вы окружили шахиншаха со всех сторон: первая жена – ромейская принцесса, старший сын – христианин, половина людей во дворце – христиане или родственники христиан. Вы захватываете нас изнутри, душите и уничтожаете. Не выйдет! Эту войну Хосров затеял не ради новых земель и богатства – а чтобы стереть христианство с лица земли. Мы сожжем ваш Новый Рим, предадим его священному очистительному пламени, а в Великой Церкви учредим царский победоносный огонь. Тогда персы увидят, что ваш Христос – никакой не Бог, а жалкий никчемный проповедник из Назарета, и вновь обратятся к единственному истинному божеству Ахура Мазда.

Перс замолчал, но вены на его шее пульсировали. Он закрыл глаза и глубоко задышал.

– Добудь мне имя предателя – тихо произнес он.

– Это невозможно – отрезал Петр. – Его знают три-четыре человека, которые не заговорят даже под пытками.

– Прибегни к хитрости, не мне тебя учить.

– Я сделаю все, что смогу, но через неделю эти люди отплывут из Города и окажутся вне моей досягаемости.

– Значит нужно успеть за неделю.

Перс откинул голову назад и издал долгий мычащий звук.

«Опять начинает с демонами разговаривать. Это надолго». Петр бесшумно встал и направился к выходу.

– Я хочу увидеться с Зефирой – услышал он у самой двери.

Имя жены острой бритвой полоснуло его по сердцу.

– Зачем? – нахмурился симпон.

– Посоветоваться. Она провела много лет при дворе Хосрова и отлично знает его обитателей.

«Лучше пусть она заведет пятьдесят любовников, чем один раз встретится с этим» – заскрипел зубами Петр. Собеседник понял его без слов.

– Твоя ревность совершенно лишена повода – монотонно проговорил перс. – В наших отношениях с Зефирой нет ни капли чувственности.

«Однако ты обладаешь такой властью над ней, какая мне и не снилась» – с горечью подумал симпон.

– Где и когда я могу с ней поговорить?

– Сегодня в полдень она обедает с женой Приска – выдавил из себя Петр и вышел за дверь. «Скорей бы все это закончилось» – пульсировало у него в голове.

 

 

Глава 20

Приключения на крышах

 

Закат раскрасил небо в оранжевые тона, а дома густо залил коричневой краской. Внизу в охряной тени улицы шумел Город, а впереди, сколько хватало глаз, расстилалось море черепичных крыш, дыбившееся остриями обелисков, статуями памятных колонн, причудливыми очертаниями дворцов и маковками церквей.

Орлик лежал на крыше и гладил худого белого кота с рыжими пятнами на морде и спине. Тот довольно мурчал и точил когти о штаны славянина. Когда руки перестали тискать спину и бока, глаза зверя приоткрылись и как бы невзначай поглядели на световой барабан купола, под которым располагалась голубятня.

– Даже мечтать об этом не смей! – заругал кота славянин и ухватил за загривок. – Спустимся вниз и дам тебе мяса. А птиц губить не смей! Не смей, жабий сын! Как ты вообще сюда забрался? Наверняка на лестнице меня подкараулил и в дверь прошмыгнул.

Мягкая шерсть и раскатистое мурлыкание сбили Орлика с нравоучительного лада, и он принялся наглаживать теплый живот и целовать животное между ушей. Мать всегда запрещала ему «облизывать» котов, но теперь, вдали от всякого контроля, он мог тискать животное сколько душе угодно.

Когда юноша узнал, что в доме Аристарха есть голубятня, которая и дала название улице, он дождался, пока Иоанн и Велизарий уйдут, добыл ключ от крыши и помчался кормить голубей. Птицы моментально облепили его, умостились на плечах, руках и голове, клевали из ладоней и давали себя гладить. Однако вскоре оказалось, что, сколько пернатые едят, столько же и гадят, и делают это одновременно. Пришлось ретироваться.

На выходе он заметил кота, который хотел прошмыгнуть внутрь, чтобы полакомиться птичьим мясом. Юноша отловил негодяя, сел на край крыши, запустил руки в мягкую шерстку и принялся разглядывать квартал, в котором поселился с друзьями.

Доходный дом Аристарха был местной достопримечательностью: он имел вид греческой буквы Δ. Острый угол здания, увенчанный куполом с голубятней, вклинивался в улицу и разделял ее на две. Четыре этажа из пяти были густо увиты виноградом. Орлик с нетерпением ждал того дня, когда темно зеленые гроздья созреют, и можно будет рвать их, не выходя из комнаты. Улица была престижной, но без апломба – людей мало, дома элегантные и уютные, на балконах обязательно цветы, а на некоторых даже апельсиновые деревья в кадках.

Но больше всего славянину нравилось глазеть на Храм Святых Апостолов, который возвышался неподалеку, словно корабль над волнами. Его позолоченные купола горели в лучах закатного солнца. Такого грандиозного и прекрасного сооружения он не видел никогда в жизни. Орлик всматривался в потрясающие воображение архитектурные формы и пытался понять, как мог человек создать нечто столь прекрасное?

Город ошеломил славянина еще на подступах. Вчера, когда они с друзьями сплавлялись по Босфору, он ощутил сладкое томление в груди, как бывает перед встречей, которая перевернет всю жизнь.

– Как обогнем мыс, сразу увидите лепрозорий. Жуткое место! – шепеляво кричал бородатый рыбак Герасим. Зубов у него было только десять – шесть сверху и четыре снизу. Их все можно было разглядеть, когда он широко и искренне улыбался. Морской бриз развевал густую копну его наполовину седых волос. За пять серебряных монет Герасим согласился не только доставить юношей в столичный порт, но и сопроводить до улицы Старой Голубятни. «Заблудитесь без меня! Ей Богу заблудитесь! Забредете не в тот квартал, и поминай как звали! Полоснут ножом по горлу и бросят помирать. Уж я-то знаю! Царственный Город – настоящий дремучий лес: без хорошего провожатого нельзя! »

«Хороший провожатый» сидел на корме небольшой парусной лодки и уверенно правил вниз по Босфору.

– В этом лепрозории провела последние дни моя жена, упокой Господи ее душу – вздохнул Герасим, однако ни на кого, кроме Орлика эти излияния не произвели впечатления. Иоанн и Вэл покачивались на скамье и угрюмо молчали, разглядывая, солнечные зайчики на волнах.

– Ты часто навещал ее? – сокрушенно спросил Орлик.

– Что ты! Что ты! Никогда! Я еще не выжил из ума, чтобы с прокаженными якшаться! К тому же вторая жена не пускала. Очень ревнивая была, упокой Господь ее душу.

– А вторая отчего умерла?

– Грибами отравилась. Страсть как любила их, покойница. Только к старости слаба глазами стала. Пошла в лес, да набрала мухоморов. Хорошо хоть недолго мучилась, упокой Господь ее душу. Глядите, сейчас за поворотом лепрозорий будет. Самое паршивое место на всем белом свете!

В голове у юноши вдруг ясно возникла картина: мрачные руины, над которыми стелется туман. На стенах недвижно стоят прокаженные и молча разглядывают проплывающие мимо корабли. Рыбак поворачивает руль, но течение несет лодку все ближе к разрушенным башням, чернеющим пустыми глазницами окон. Герасим хватает шест, отталкивается от берега, но все бесполезно – невидимая зловещая сила затягивает их все ближе и ближе к руинам. Юноши бросаются ему помогать, налегают на весла, гребут изо всех сил. Внезапно Орлик спиной чувствует чей-то тяжелый холодный взгляд. Он медленно оборачивается и видит, что вместо рыбака за рулем сидит старуха с уродливым, обезображенным проказой лицом. Она улыбается парню и облизывает свои вздувшиеся губы…

Славянин тряхнул головой, отгоняя наваждение, и огляделся. Ему вдруг показалось, что лодка слишком близко подошла к суше.

– А далеко от берега лепрозорий? – поежился он.

– К самой воде подступает.

Орлик с тревогой посмотрел на берег и впился руками в борт.

– Может, подальше отплывем?

– Не выйдет, здесь течение очень сильное. Само несет! – закричал рыбак.

За поворотом локтях в сорока[87] от берега шла белокаменная стена с узором из темного кирпича. За ней виднелось на редкость живописное местечко: за фруктовыми деревьями и оливами угадывались крыши домов, похожих на загородную резиденцию какого-нибудь чиновника. На холме в центре высилась изящная базилика. На стенах не было ни одного прокаженного.

– Это храм целителя Пантелеймона. Кто первый входит туда в день праздника святого, сразу исцеляется.

– Зачем же ты врал, что лепрозорий к самой воде подходит?! – вспылил Орлик.

– Так вот же он, совсем рядом! Другие постройки высоко от берега стоят. Скоро мы будем проплывать мимо монастыря Раскаяния. Вот он на скале будет. Его императрица Феодора устроила в своем дворце. Она молодость в публичном доме провела, а как за Юстиниана замуж вышла, так старые грехи замаливать принялась. Вот и повелела собрать по всему Городу пятьсот блудниц и гетер – самых дешевых, из тех, что за три обола себя продают, чтоб с голоду не помереть. Свезли их в обитель, заперли там и приказали целыми днями поститься, молиться да каяться. Только выяснилось, что не все обрадовались такой перемене жизни. Жилось им, конечно, посытнее, но без мужского пола они так затосковали, что многие бросались со стен на скалы.

Орлик поежился. Он уже познал женскую любовь. Дело это, конечно, приятное, но чтобы от ее отсутствия кончать с жизнью – никогда! Да и вообще, что за странные взгляды на покаяние – вместо того, чтобы смиряться самой, Феодора принялась смирять других. Видимо от излишнего рвения она установила такие жесткие порядки в монастыре, что девушки не выдерживали издевательств.

– А справа мы подплываем к заливу Сосфений. Видите вон ту высоченную колонну?

Орлик повернул голову и увидел странный столб, который по спирали обвивала каменная лестница. На вершине, вместо статуи, находилось сооружение, напоминавшее беседку или навес.

– Там сто лет назад жил Даниил Столпник.

– Где жил? – не понял Орлик.

– На столбе! Император так почитал святого, что велел построить для него эту колонну вместо маленькой и неказистой, на которой он стоял раньше.

Орлик вспомнил подвижника, которого они видели в горах Каппадокии, и по спине пробежал холодок. Он представил себя на этом столбе – одинокого, жалкого, всеми брошенного, под палящим солнцем, да еще и на такой высоте, что голова закружится. Он и четверти часа не простоял бы там. А Даниил не только терпел всю эту жуть, но еще и молился! Это вообще не умещалось в голове.

– Зачем он вообще туда полез? – содрогнулся Орлик.

– Так сирийцем был! – развел руками Герман. – У них что ни монах, непременно на столб лезет. Вот Даниил и пошел к нам искать свободное местечко. Только и здесь с этим непросто оказалось.

– Не было свободных колонн?

– Колонны есть, но стоят они на чужой земле. Только он там обосновался, прибежал хозяин земли, и давай ругать его последними словами. «Ах ты, изверг рода человеческого» – орет. «Слезай и ступай отсюда вон! Знаю я вас, сейчас соберутся такие же бездомные попрошайки, как ты, и заполоните весь участок! Я ни посеять, ни построить ничего не смогу! Убирайся, а не то солдат позову, и они тебя силой стащат! » А Даниил только молчит и молится. Он же сириец был, по-нашему ни слова не понимал.

– И что солдаты? – затаив дыхание спросил Орлик, увлеченный историей.

– Да как они его снимут, ежели он святой?! – Герасим постучал костяшками пальцев славянину по лбу. – Даниил помолился, и хозяин вмиг сделался его верным помощником и учеником! Но это было только начало. Увидели его местные монахи и спрашивают: ты кто таков? А он отвечает не по-ромейски. Те ему: какой веры будешь? А он опять лопочет по-своему. Вот и пожаловались патриарху, что у них еретик поселился. Патриарх лично прибыл сюда, через переводчика подробно расспросил его о всех православных догматах и дозволил жить.

– Слышишь, Иоанн? Жить дозволяется только православным! – отвлекся от мрачных мыслей Вэл и похлопал брата по спине.

– Ничего, я контрабандно поживу – пробормотал Иоанн.

– Однажды ночью сильный дождь был, а потом мороз ударил. Ученики приходят утром, а Даниил обледенел весь, в ледяную статую превратился. Ну, они разогрели воду и давай его поливать. После этого решили поставить над ним железный навес. Святой долго отказывался, но все же убедили. Потом уже и цари к нему приходили, советовались, как жить, как Романией управлять. Так почитали его, что даже тайные бунтовщики по ночам карабкались на столб и спрашивали, стоит ли мятеж поднимать, или лучше обождать. Когда же настало ему время умирать, Даниил повелел соорудить спиральную лестницу вокруг столпа, чтобы ученики могли спустить его тело вниз. После кончины его остригли, а волосы сложили на золотые блюда: борода заняла два блюда по три локтя в ширину[88], а волосы с головы – двенадцать блюд по четыре локтя[89].

«Что за странная религия у этих христиан? » – удивился Орлик. «Зачем они все время себя истязают? Почему ноги непременно должны быть изъедены червями, тело превратиться в сосульку, а волосы отрасти так, чтобы волочиться по земле? Зачем это нужно их Богу? Хотя и Христос тоже по сорок дней ничего не ел, и согласился на издевательства и смерть. Все это до жути неприятно».

Лодка миновала очередной изгиб пролива, за которым берега разошлись в разные стороны. До этого Орлику казалось, что они спускаются по широкой полноводной реке, но теперь ясно увидел, что плывет по морю, подпираемому с одной стороны Европой, а с другой Азией. Волны с удвоенной силой принялись биться о борт лодки и играть с ней, как со щепкой. Чайки кричали и парили над головой. Сильно пахло солью и мидиями.

– Это и есть Константинополь? – спросил юноша, показывая на роскошные дворцы, раскинувшиеся на берегу за высокими крепостными стенами.

– Нет, это Галата, небольшой городок напротив Константинополя. А сам Город впереди.

Юноша встал на нос лодки и сначала не увидел ничего, кроме густого тумана вдалеке. Но с каждым мгновением эта дымка рассеивалась, принимала твердые очертания, и Орлик вдруг сообразил, что на самом деле это Город – самый большой город под солнцем. Над холмами, растянувшимися на пол горизонта, величественно царил Храм Софии Премудрости Божией. Его одетые в светло-серый мрамор стены венчались неимоверных размеров куполом из выгоревшей черепицы, и золотым крестом. Священный Дворец, общественные здания, термы и даже маяк жались к земле, не в силах вынести великолепия Великой Церкви.

Сердце бешено стучало в груди, в ушах звенело. Внезапно какой-то голос четко и ясно произнес: «Это твой Город. Ты полюбишь его и останешься в нем навсегда. С этого момента твоя судьба неотделима от него».

Очнулся Орлик только когда лодка пристала к гавани, и Герасим положил ему на плечо свою тяжелую руку.

– Пойдем, я покажу тебе великий Город! – рыбак улыбнулся всеми десятью зубами и обдал юношу ароматами вчерашнего ужина.

Гавань толком рассмотреть не удалось – она служила для переправы через Золотой Рог в Галату, поэтому в ней стояла дикая толчея. Орлика давили со всех сторон, наступали на ноги, пихали локтями. Потные спины и угрюмые лица смешались в пестрое месиво, со всех сторон неслась ругань.

– Сумки лучше держать перед собой и обнять двумя руками – посоветовал Герасим. – Здесь воришек больше, чем блох у собаки! Для молодых людей, вроде вас, Константинополь есть училище осторожности.

Не успел Орлик снять походный мешок со спины, как справа от него прошмыгнул неприметного вида паренек и растворился в толпе. Через мгновение сзади раздался истошный женский вопль.

– Ааа! Украли! Все, что было! Последнее! Как же я теперь детей накормлю?! Господиии!

Славянин сильнее впился руками в мешок и двинулся дальше за Герасимом. Миновав городские ворота, компания оказалась на рынке, края которого Орлик не видел. Под открытым небом стояли длинные столы, ломившиеся от рыбы: тунец, лещ, лангусты, дорада, кальмары, лосось, морской черт, крабы и сотни других обитателей моря, неизвестных юноше, лежали припорошенные льдом. Маленькие, средние, большие и даже гигантские, способные проглотить Орлика с потрохами, ждали своих покупателей, которые уже вертелись перед лотками, торговались, спорили и азартно махали руками. Между ног шныряли коты – толстые, лоснящиеся от регулярного питания, при этом удивительно юркие.

– Это что, настоящий лед? – в недоумении спросил славянин. – Откуда его берут в середине весны?!

– В горах – перекрикивая гул толпы, ответил Герасим. – В ледниках вырубаются глыбы. Их помещают в утепленные ящики и спускают к морю, а затем кораблями везут сюда. Каждый день нужно не меньше ста ящиков размером с тебя!

Снег в жару! Это было настоящее чудо. Орлик слышал, что сказочно богатые люди охлаждают вино в ведерках со льдом, и даже балуют себя замороженными сливками с кусочками апельсинов, лимонов и зёрнышками гранатов. Однако вид площади, усыпанной снегом в знойный полдень, превзошел самые буйные его фантазии.

– Да что лед! Здесь можно найти любые диковинки из других городов. Наш Город – общая мастерская земли, самый вместительный дом для людей всего мира, магнит человечества! Сюда стекается всё, подобно тому, как все реки впадают в море: что-то везут на судах, что-то на повозках. Хотите изведать лучшего вина в мире? – оживился рыбак. – Неподалеку есть таверна Гуделиса, где дают попробовать самые изысканные вина! Бесплатно!

– Вино мы будем пить после того, как доберемся до места! – нетерпящим возражений голосом произнес Велизарий.

– Ну, как знаешь. На обратной дороге сам загляну. Потерпите, недолго осталось. Как выберемся с рынка, толкучка сразу закончится.

Выбраться с площади удалось только через четверть часа. У славянина от шума разболелась голова. Он дюжину раз пожалел, что прибыл в это проклятое место, однако на улице оказалось очень приятно. Все пространство тротуаров занимали портики – колоннады, которые поддерживали выдвинутые вперед вторые этажи домов. Получались крытые проходы, в которых можно было укрыться от палящего зноя. Возле рынка пространства между колоннами загораживались деревянными щитами и тряпками, а внутри предприимчивые торговцы устраивали парикмахерские, школы, таверны, магазины и даже публичные дома. Но чем дальше уходили мужчины, тем свободнее становились тротуары.

Улица поднималась вверх по холму. Орлик, отвыкший за недели морского путешествия ходить своими ногами на длинные расстояния, пыхтел и утирал пот. С каждым шагом дорожные сумки становились все тяжелее и тяжелее. Лицо раскраснелось, одежда взмокла, теплые капли стекали по спине. Орлик мысленно благодарил создателей Города за то, что они придумали портики, без которых он давно бы уже спекся на полуденном солнце.

Провожатый не замолкал ни на мгновение – о каждом камне, доме, дворе, колонне он рассказывал какие-то истории, но славянин так устал, что пропускал эту бесконечную болтовню мимо ушей. Его интересовало только одно – много ли еще осталось до улицы Старой Голубятни. Юноша глядел под ноги, чтобы не споткнуться об очередного кота. Здесь их тоже было много, только худых и поджарых. Они лежали в тени, терлись спинами о колонны, и стояли прямо посреди дороги с таким видом, будто этот Город принадлежит только им.

Саженей через сто подъем кончился. За поворотом дома расступились, и путники вышли на гигантскую площадь, занимавшую целый квартал. В центре стоял Храм Святых Апостолов, подобного которому Орлик не видел нигде. Обычно церкви имели продолговатую форму базилики, эта же была построена в форме креста. Ее стены, поднимавшиеся на головокружительную высоту, были отделаны разноцветным мрамором и покрыты тончайшей резьбой. Куполов было пять – один в центре, и четыре над лучами креста. Покрыты они были не черепицей, а позолоченной медью, которая блестела на солнце и слепила.

Позади Храма стоял мавзолей Юстиниана Великого, а подле него круглый баптистерий. Было еще несколько построек, разбросанных по форуму, но все они терялись на фоне чудесной церкви.

Сама площадь напоминала сад – на ней росли лотусы, бальзамы и лилии, розы и олеандры. В галереях носились ватаги учеников из соседней школы с тетрадями под мышкой, и щебетали, как птицы. Младшие зубрили уроки и сновали туда-сюда среди колонн, старшие школьники решали задачи. Были и те, кто осваивал счет на пальцах. На противоположной стороне форума волновалась толпа нищих – пресвитеры и диаконы раздавали хлеб.

– Это Храм Святых Апостолов, царская усыпальница – заголосил провожатый. – Когда его перестраивали, каменщики нашли в земле три деревянных гроба. По надписям стало ясно, что в них покоятся апостолы Андрей, Лука и Тимофей. Император хотел собрать тела всех учеников Христа, и соорудил для них двенадцать порфировых саркофагов, но девять пока пустуют. Сюда же перенесли мощи Иоанна Златоуста, и столп бичевания, к которому был прикован Христос. Если вы доплатите два мелиарисия, я проведу вас прямо на крышу, на верхнюю галерею храма, которая идет вокруг куполов. Оттуда потрясающий вид на море! А какой простор открывается за пределами стен!

– Веди нас на улицу Старой Голубятни, старый баснописец! – зарычал Велизарий.

– Как скажешь, господин, но потом пожалеешь. Еще ни один гость нашего Города не отказывался, и все благодарили старого Герасима.

Вэл бросил на рыбака испепеляющий взгляд. Тот обиделся, умолк и посеменил через площадь.

– Долго еще? – недовольно спросил Иоанн.

– Менее четверти часа – буркнул Герасим.

С площади вела широкая улица в сорок локтей, которую пересекал акведук Валенса. Его гигантские арки изящно перешагивали через дома и дороги. Эта «небесная река» питала Город пресной водой, доставляя ее с расстояния во много дней пути. От акведука расходилась паутина труб и ответвлений, наполнявших бесчисленное количество общественных цистерн. Подземная часть водопровода пронизывала Город так плотно, что весь Константинополь как бы висел над пустотой, подпираемый тонкими колоннами. Торговцы приходили к акведуку со всех сторон и выставляли товары днем и ночью. В нескольких кварталах от водопровода и находилась улица Старой Голубятни.

Орлик принялся целовать кота в загривок и краем глаза увидел, как домой возвращаются Вэл с Иоанном. Они оживленно беседовали и размахивали руками.

– Пора спускаться. Заглянешь к нам в гости на ужин? – спросил он у зверя, пригревшегося на коленях. Тот слегка приоткрыл сощуренные глаза, взглянул на славянина и снова откинул голову, как бы говоря: «Так уж и быть, загляну в ваше убогое жилище. Разрешаю отнести и накормить меня».

Орлик сгреб животное под мышку, поцеловал в последний раз и отправился вниз. Комнаты, арендованные у Аристарха, стоили невообразимо дорого – сорок номисм в месяц. На эти деньги бывший раб мог безбедно прожить полгода, а если поднатужиться, то и целый год. Однако юноши решили не мелочиться – Леонид велел обменному дому Кассиана оплачивать любые их счета, поэтому они заняли четыре роскошные комнаты с видом на Город.

Славянин вошел в полукруглую гостиную, и пустил кота на толстые ковры.

– Не вздумай нагадить здесь! А то отдеру за уши и выгоню! – с напускной строгостью предупредил он. Животное презрительно дернуло ухом и принялось исследовать помещение. Кот запрыгнул на диваны в центре комнаты, обнюхал столик, располагавшийся между ними, но фрукты и вино его не заинтересовали.

Затем решил осмотреть комнаты юношей, однако двери, как назло, были заперты. Открыта была лишь умывальная, но запах из латрин ему не понравился. Зверь скривил мордочку и вышел с гордо поднятым хвостом. Орлик сгреб кота в охапку и понес в обеденную комнату, где на столе лежал пакет с остатками куриного мяса.

– Какую бы тарелку тебе выделить?

Юноша принялся искать посуду, и вдруг услышал за спиной рычание. Он обернулся и увидел, что зверь запрыгнул на стол, просунул голову в пакет и с остервенением вгрызается в куриное бедро.

– Это еще что за чудище? – удивился появившийся в дверях Велизарий.

– Просто Немейский лев! – улыбнулся из-за спины брата Иоанн. – Рычит так грозно, что я не решаюсь войти.

Однако, вопреки собственным словам, юноша вошел в столовую и принялся гладить зверя по рыжей спине. Тот заворчал еще сильнее, задрожал всем телом, но голову из пакета не достал.

– Где ты его подобрал? – Глядя на это представление, Вэл тоже не сдержал улыбку.

– Львов не подбирают, львы сами приходят! – съязвил Иоанн.

– На крыше, возле голубятни.

– И что мы будем с ним делать? – Велизарий почесал коту живот.

– Может, оставим? Он такой милый… Если он, конечно, захочет с нами жить – робко промолвил славянин.

– Захочет? Так вот кто теперь будет хозяином в доме! – засмеялся Вэл. – Ладно, поступай, как знаешь. Мне сейчас не до него.

– Когда приступаем к занятиям? – спросил Орлик. Братья ходили записываться в Школу профессоров Капитолия.

– Через пять месяцев – огорошил его Вэл. – И то, если нас примут.

– Как пять месяцев? Почему так долго?

– Год заканчивается, учеба подходит к концу. В мае начинаются финальные испытания и проверка знаний, а летом занятий нет – все разъезжаются по домам. Нам посоветовали вернуться в конце августа.

Славянин расстроился. Ему всегда нравилось читать, а в Школе, по слухам, была гигантская библиотека. Он уже представлял, как проводит целые дни в этом святилище знаний, питая тело лишь водой и сухарями, а дух – самыми изысканными блюдами. Но этот пир, к сожалению, откладывался почти на полгода.

– Что же нам теперь делать?

– Как это что делать?! – возмутился Иоанн. – Мы находимся в столице мира! Этот святой Город – ключ Вселенной, око Востока, светило небесное, наиярчайшая утренняя звезда, надежда и гордость! Здесь можно найти все, что душе угодно, были бы деньги, а их у нас – в избытке!

От этой напыщенной тирады глаза Орлика вдруг загорелись.

– Я знаю, чего я хочу – стать светописцем! – с дрожью в голосе затараторил он.

– Кем?!

– Светописцем, фотографом! У Аркадия в библиотеке была книга великого математика Анфимия из Тралл. Там он описывает…

– Того самого Анфимия, что построил Великую Церковь, мимо которой мы проплывали по Босфору? – перебил Иоанн.

– Наверно. Об этом он не писал.

– И о чем же книга?

– Он долго изучал свойства света. Однажды Анфимий соорудил темный ящик, проделал в нем небольшое отверстие, и случилось настоящее чудо! Просочившийся внутрь свет изобразил на задней стенке пейзаж, находившийся перед ним, только вверх ногами!

– Ты веришь в эти басни? – скривился Велизарий.

– Это не басня. Аристотель тоже писал, что проделывал такой трюк – встал на защиту юного фотографа Иоанн.

– Я хочу соорудить такой ящик, только вместо задней стенки натянуть холст, а дальше все просто: ставлю это устройство в любом живописном месте – скажем, перед Храмом Святых Апостолов, или Великой Церковью, – обвожу получившееся изображение красками, и за один–два дня светописная картина готова! Да с таким ящиком я смогу запечатлеть весь Город! Конечно, придется немного поучиться готовить краски и работать с холстом, но зато потом мне не будет равных!

– Интересная идея, расскажешь о ней по дороге – прервал рассказ Вэл. – Одевайся, нас ждут в таверне «Щит Романии».

– Кто?

– Хоть нас и не приняли в школу, мы все же познакомились с тамошними студентами. В высшей степени радушные молодые люди! Да ты и сам их сейчас увидишь.

– Кто видел мою лиру? – спросил Иоанн. – Я хочу взять ее с собой.

– Она почему-то лежит в моем дорожном мешке. В следующий раз сам ее носи, а не подкладывай другим! – прикрикнул Вэл.

Наевшийся кот вылез из пакета, громко замурлыкал, подошел к Орлику и принялся тереться грязной мордочкой о ладонь. Славянин запустил пальцы в его шерсть и принялся чесать за ушами.

– Нравится у нас? Останешься? Мы будем тебя отменно кормить курочкой, рыбой и сливками. Поживи у нас хоть недельку! Как ты грозно мурлычешь – настоящий лев…

– Так и будем его звать – Лев. Оставь Леона в покое и иди, одевайся. Успеешь еще наиграться. Не забудь свой красный колпак! – с напускной суровостью проговорил младший брат, но как только славянин поставил кота на пол, Иоанн подхватил его и принялся целовать. От вида этой битвы «кошколюбов» Велизарий закатил глаза и отправился умываться.

 

 

* * *

 

Таверна «Щит Романии» располагалась в четверти часа ходьбы, и являла собой уютную трехэтажную гостиницу. На ее фронтоне возвышалась статуя воина с огромным щитом, закрывавшим пехотинца до самого подбородка. Вокруг колонн и окон первого этажа вились плетущиеся розы, с балконов свешивались гроздья гиацинтов и крокусов. На улице гости потягивали вино, примостившись за столиками, и оживленно беседовали, однако новых школьных друзей среди них не было. Трактирщик ответил, что «господа студенты» поднялись на крышу, и указал на лестницу.

Юноши нетерпеливо взбежали наверх и ахнули от восхищения. Летняя терраса утопала в зелени: в кадках росли кипарисы и жасмины, барбарисы и благородный лавр. На обитых красной парчой диванах и креслах сидело дюжины две посетителей в дорогих изысканных одеждах. Слуги бесшумно скользили между столов, покрытых зеленым сукном, уносили пустые блюда и стеклянные амфоры, заменяли их на новые. Самая шумная компания собралась за длинным столом у парапета – они громко обсуждали что-то, хохотали и так дружно чокались, что содержимое кружек фонтаном било вверх и обильно поливало стол, полы и самих присутствующих.  

– Друзья мои! Вот и вы! Наконец-то! Идите к нам! – закричал худощавый юноша лет двадцати, с необыкновенно выразительными карими глазами. Его густые черные волосы ниспадали на лоб поэтичными прядями, и он постоянно убирал их наверх машинальным движением руки. Тонкие губы заканчивались двумя небольшими ямочками по краям, от которых девушки, несомненно, теряли всякую рассудительность. Его лицо можно было бы назвать лицом идеального красавчика, если бы не кончик носа – слишком округлый и большой, однако общего впечатления он не портил, а скорее, добавлял тепла и обаятельности.

Юноша вскочил с кресла и бросился к гостям. Орлик сразу отметил его модные облегающие штаны в черно-белую клетку. Студент расцеловал новичков и потащил их к столу.

– Это мои новые друзья Велизарий, Иоанн и Орлик. Он славянин, его имя означает «Сокол»! Расступитесь, дайте им сесть! – Юноша согнал с дивана молоденьких студентов и усадил гостей по левую руку от себя. – Налейте им! Вы пришли последними, поэтому придется нас догонять!

«Догонялки» состояли из трех наполненных до краев стаканов, после которых новичкам разрешили перевести дух и поесть. Им подставили тарелки, утрамбованные листьями салата и спаржей, набросали на них грибы и множество разных сыров, а сверху навалили перепелов, утиные грудки, щедрые куски оленины и форели, и все это обильно полили ароматным соусом.

– Я Арсений – представился, наконец, неугомонный парень. Он приобнял жующего Велизария за плечи и вновь наполнил его стакан. Орлику он, отчего-то, сразу не понравился – слишком громкий и фамильярный.

– Напротив вас сидит Эсхил. – Молодой человек указал на печального парня с презрительно искривленным ртом и идеальной осанкой. – Наш главный поэт и художник. Жестоко высмеивает всех, кто не восхищается его талантом, поэтому вам лучше сразу полюбить его творчество. – Арсений низко наклонился и перешел на шепот. – На самом деле его зовут Константин, но в Константинополе кинешь камень, и обязательно попадешь в Константина, вот он и взял себе имя великого трагика. Рядом с ним – Массин. Он африканец, бербер. По мне, так скорее похож на еврея, но ему об этом лучше не говорить – сразу нос своротит.

Орлик взглянул на атлетичного бербера с короткими кучерявыми волосами и вогнутым носом. Ничего иудейского славянин в нем не заметил. «Хорошо, что мы в большой компании» – подумал он. «Встреть я это угловатое лицо в неосвещенном переулке, не раздумывая, повернулся бы и кинулся наутек, пока цел. Что-то мне не хочется водить с ним дружбу».

– А вон там, у парапета сидит Фотий. Славный малый, далеко пойдет. Недавно стал товарищем нотария, женился. Я думал, мы совсем его потеряли – три месяца от жены не отлипал! Такую я бы и сам грыз, как спелую дыньку! Но сегодня они крупно поссорились, и Фотий вспомнил о старых друзьях.

Орлик оглядел будущего нотария и понял, что Город для него – terra incognita. Здесь он не в состоянии отличить аристократа от разбойника, а юриста от землепашца. Фотий выглядел, как обычный крестьянин, только нарядно одетый – здоровый широкоплечий бычок с руками, как Геркулесовы столпы, и рыжими кудрявыми волосами. Даже сидя за столом, он возвышался над остальными студентами. Росту в нем было не меньше четырех с половиной локтей[90].

– Имена остальных вам знать не обязательно, это мелюзга – вещал Арсений и подкладывал Велизарию жареные на углях морские языки.

Прислуга торжественно внесла два больших серебряных кувшина[91] с родосским вином. Увидев их, студенты радостно затопали ногами и принялись скандировать: «Не останавливаться! Не проливать! Не отрыгивать! Не останавливаться! Не проливать! Не отрыгивать! »

– Почему все так раскричались? – удивился Велизарий.

– Это наша излюбленная игра в «Базилевса» – кто первый опорожнит кувшин, награждается лавровым венком, и на целый день провозглашается царем всех студентов Школы. Ему отдают царские почести, исполняют любые повеления и прихоти.

Глаза Велизария загорелись азартным блеском.

– А претенденты на поступление в школу допускаются к игре?

– Конечно допускаются! Вот мой борец! Ставлю на него десять золотых! – Арсений подскочил с кресла, поднял Велизария и похлопал его по крепкой спине. Орлику вся эта затея сильно не понравилась. Вообще студенческая жизнь не имела ничего общего с тем, что он представлял.

– Может остановить Вэла, пока не поздно? – прошептал он Иоанну, однако тот лишь отмахнулся.

– Кто решится бросить нам вызов? Струсили при виде моего борца? Тогда сразу признайте его царем над собой и поклонитесь ему! Несите пурпурную обувь и венок!

Студенты заволновались, заголосили. Некоторые присоединились к Арсению и принялись скандировать: «Вэл! Вэл! Вэл! Вэл! » Другие сидели в нерешительности, а может, были слишком пьяны, чтобы понимать, что происходит.

– Я бросаю вызов – негромко произнес Массин.

Орлик внимательнее присмотрелся к берберу. Силой мышц он не уступал Велизарию, и случись между ними драка, то африканец, наверняка, победил бы. Но в выпивке фора была скорее у Велизария – он был крупнее и выше ростом.

– И ставлю десять номисм на моего борца, Фотия – добавил Массин.

Орлик окончательно запутался в правилах это игры: можно участвовать, но пить за тебя будет другой? Кто же из них тогда становится Базилевсом? И что получает второй? Публика зашумела, предвкушая отличное зрелище, и ринулась к рыжему Фотию, однако поднять его с места не смогла.

– Подите, я не хочу играть в ваши глупые игры – проворчал он, но молодые люди не сдавались.

«Фо-тий! Фо-тий! Фо-тий! Фо-тий! » Крики разлетались по всему кварталу, поднимали в воздух стаи птиц, задремавших после заката солнца. Из окон гостиницы выглянули постояльцы и принялись ругать студентов. В конце концов, помощник нотария сдался. Он нехотя поднялся и подошел к подносу с кувшинами, от которых поднимался тонкий аромат благородного вина. Фотий возвышался над Вэлом почти на целую голову, а в плечах был так широк, что за ним легко могли спрятаться три человека.

– Не проливать, не отрыгивать и не останавливаться! – напомнил Арсений. – Раз, два, три!

Соперники схватили серебряные сосуды, и припали к ним ртами. Велизарий судорожно пил бордовый напиток, стараясь изо всех сил. Жилы на его шее напряглись, глаза широко раскрылись, и, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит. Кувшин медленно поднимался вверх. Однако вид Фотия поверг славянина в священный трепет – его горло работало, как кузнечные меха, набирая умопомрачительное количество вина. С каждым глотком сосуд резко поднимался – выше, выше, выше, пока, наконец, не взлетел над головой Фотия и не опустился на стол, опорожненный до капли. Студенты неистово заревели и бросились к новому базилевсу, чтобы поднять на «щит» – широкий поднос для вина. Однако тот дернул плечами и высвободился из рук поклонников.

– Вот вам мой первый и единственный приказ: отстаньте с вашими глупыми играми!

Вэл вернулся на кресло, и метнул на открывшего было рот Иоанна такой испепеляющий взгляд, что у того колкость застряла в горле.

– Я тоже пойду, развлекусь – сказал младший брат, извлек из чехла лиру и ударил смычком по струнам. Озорная мелодия полетела над улицей и крышами домов. Студенты, отлепившиеся от Фотия, моментально окружили Иоанна, принялись подпевать, плясать и угощать вином своего нового кумира.

Орлик перевел взгляд на Велизария – его лицо быстро краснело от выпитого, взгляд мутнел и стеклянел. «Хорошо, что он сидит, а то лежал бы уже на полу» – посочувствовал славянин. «Надо его увести домой. Вечер может плохо кончиться». Юноша подсел к Вэлу и стал уговаривать его уехать спать, но тот лишь грубо отпихнул своего товарища.

– Я проиграл десять номисм, и теперь намерен отыграться! – объявил Арсений. – Ставлю двадцать золотых… Хотите пятьдесят? Пятьдесят номисм, что я выпью кувшин вина весь, не отнимая ото рта, гуляя по парапету и не держась ни за что!

Орлик перевел взгляд на парапет и вздрогнул – ограждение было покатым, скошенным со стороны улицы. Лишь по самой его верхушке проходила горизонтальная полоска шириной не более ладони. Вдобавок ко всему, парапет был укрыт отполированной дождем и ветром медью.

Несколько человек подбежали к краю крыши, свесились и посмотрели вниз.

– У!... у!... у!... – заголосили они, глядя на камень тротуара.

– Согласен!... Ставлю!... А можно двадцать? – послышались выкрики из толпы.

– Эсхил, запиши всех! Массин, прими деньги! – скомандовал Арсений. Он взял у прислуги полный кувшин, поставил его на ограждение, чтобы было удобно достать, и осторожно полез на парапет. Студент неторопливо встал, попробовал ногою медь, не скользит ли, а потом медленно взял серебряный сосуд. Все, кто находились на крыше, столпились вокруг и с замирающим дыханием наблюдали за представлением.

Орлик, в оцепенении глядевший на Арсения, вдруг встрепенулся, вскочил и бросился к этому акробату.

– Он же убьется! Прекратите эти глупости! Остановитесь!

Однако стащить эквилибриста на крышу он не успел – железные руки бербера обвились вокруг его талии и шеи.

– Не гоношись – зашептал Массин на ухо. – Ты его испугаешь, и тогда он точно убьется. Что тогда делать будешь?

– Если кто-то еще ко мне сунется, – прошипел Арсений сквозь губы, – я того сам с крыши спущу! – Он поднял кувшин, приложил его ко рту и вскинул вторую руку для противовеса. Ноги уверенно задвигались по узкой медной полоске.

Орлик перестал вырываться и в ужасе прижался к Массину, от которого пахло чесночным соусом. Второй шаг, третий, четвертый… На лбу удальца появилась испарина. Рука с вином медленно поднималась, содрогаясь и делая усилие. Пятый… шестой… седьмой… Внезапно нога скользнула по металлической пластине и поехала вниз по скату. Арсений потерял равновесие, заизвивался, но кувшин не бросил, и от губ не отнял. Он присел на корточки, хотел было схватиться за парапет, но вместо этого резко крутанул рукой и замер на носочках. Шажок, другой, и студент вновь стоял обеими ногами. Он выпрямился и продолжил опасную прогулку.

– Что же так долго? – застонал Орлик. Ему казалось, что прошло уже не меньше часа.

– Долго?! Он же не Фотий, чтоб в три глотка осушить целый кувшин! – усмехнулся Массин.

Наконец, в двух шагах от края ограждения, Арсений остановился и бросил сосуд в толпу.

– Пустой! – улыбнулся он и спрыгнул на крышу. Публика пришла в неистовство. Бесстрашного акробата подняли на руки и стали качать. – Погодите! Погодите! – закричал он. – Сто золотых тому, кто повторит мой трюк!

– Я повторю! – закричал вконец захмелевший Велизарий с дивана. – Я повторю! Тащите вино!

Орлик с ужасом глядел, как Вэл поднимается, и, пошатываясь, идет к краю крыши.

– Не смей лезть! – заверещал он во все горло. – Я запрещаю! Ты на ногах ровно не стоишь! Прекрати! – однако Массин по-прежнему крепко держал его.

– У нас каждый отвечает за себя – приговаривал африканец. – Тебя никто ни в чем не упрекнет, но и ты другим мешать не смей.

– Пусти! Он убьется! Пусти! – дергался славянин. – Вэл! Дорогой! Одумайся! Не глупи! Ну пожалуйста! Не губи свою жизнь!

По его глазам катились слезы, но Велизарий не слушался. Он взял кувшин, поставил его на парапет и развернулся к публике.

– Арсений! Мне не нужны твои деньги! Забери их! Я сделаю это бесплатно, чтобы вы знали, с кем имеете дело!

Вэл перевалился через ограждение и посмотрел вниз – там уже собралась толпа. От высоты у него закружилась голова, затошнило, и юноша изблевал выпитое вино вместе с кусками оленины, грибами и сыром, после чего беспомощно упал на крышу.

– Представления не будет – разочарованно пробормотал Массин и выпустил Орлика. Тот подлетел к Вэлу и аккуратно поднял его голову – несостоявшийся эквилибрист тихо застонал и закрыл глаза.

– Иоанн! Иоанн! Помоги мне отнести его! – завертел головой юноша. Иоанн сидел на другом конце крыши в окружении поклонников его таланта, играл на лире какую-то печальную мелодию и не обращал на славянина с братом ни малейшего внимания.

– Отойди-ка – раздался тихий голос за спиной у Орлика. Фотий аккуратно отодвинул юношу в сторону, поднял Вэла на руки и перенес на диван, словно спящего ребенка. – Пусть отдохнет. Для первого раза достаточно приключений.

Фотий усадил славянина напротив себя и налил ему вина. Тот опустошил стакан, прислонился к парапету и уставился на ночной Город. После заката он был еще прекраснее, чем днем – каждая улица светилась теплым золотистым светом, который поднимался в воздух, словно волшебная пыльца. Сплетения ярких линий покрывали холмы ломаным геометрическим узором, в котором, казалось, было зашифровано тайное послание от главных строителей этого семихолмного господина – великих императоров Константина и Юстиниана.

– Такого удивительного освещения, как в Городе, нет нигде в мире – задумчиво проговорил Фотий. – Двести лет назад его ввел эпарх Кир. По его заказу мастерà изготовили великое множество фонарных столбов – больших и малых, с множеством фитилей. Видишь, как сияет Храм Святых Апостолов? Это потому, что тысяча зеркал направляет на него свет ламп. Кир был удивительным человеком, огромных талантов. И, кстати, железной рукой боролся с взяточниками и мздоимцами. Его так любил народ, что когда он входил на Ипподром, толпа скандировала: «Константин – строитель, а Кир – возобновитель»! Но честный долго не удерживается у власти в Городе – его обвинили в неправославном образе мыслей, лишили всех должностей и имущества. Но он, словно в насмешку над своими гонителями, принял духовный сан, а затем стал епископом. Когда же враги стали требовать, чтобы он публично сказал проповедь в праздник Рождества Христова, и тем самым явил перед народом свое язычество, Кир вступил на амвон и произнес: «Братие! Рождество Господа и Спаса нашего Иисуса Христа в молчании должно быть чтимо, ибо одним только слухом было зачатие в Святой Деве Слова Божия, Ему же слава во веки, аминь».

– Вы, ромеи, умеете пользоваться словом не хуже, чем мечом – усмехнулся Орлик. – Вот бы и мне так научиться! Но, похоже, в вашей школе обучают не наукам, а тому, как свернуть себе шею.

– Видно ты не привык еще к местным порядкам. В Константинополь кто ни приедет – пьян будет. Здесь целыми неделями пьянствуют. Однако если научишься говорить «нет», добьешься очень много. Я вот сам из крестьянской семьи, но с первого года обучения пошел работать к нотарию Гермогену. Утром учился, днем и вечером работал, ночью выполнял задания. И так три года. Зато в декабре Гермоген назначил меня своим товарищем, и отдал в жены дочь.

– Она красивая? – улыбнулся Орлик, перед глазами которого вдруг всплыл образ Марфы, о которой он ни разу не вспоминал после отъезда из Анкиры, и в голове зазвучала странная мысль: «Если бы я захотел, мы бы счастливо прожили с ней всю жизнь».

– Лучше нее я не встречал никого. Как увидел – сразу понял, что это на всю жизнь. Но надежды у меня не было: она ­­– любимая дочь известного нотария, а я – безродный землепашец с дыркой в кошельке. Вот я и начал вкалывать, как раб в каменоломне, не поднимая головы, лишь бы забыть свою боль. На Рождество Гермоген пригласил меня с родителями в церковь. Мы прибыли рано, за полчаса до Литургии. Глядим – храм уже полон народу, и все в белых одеждах. Что за чудо? Входим внутрь – люди расступаются, пропускают нас, образуют проход, и у самого алтаря вижу Забету в парчовом платье, со свадебной вуалью на лице.

– Ее зовут Забета?

– Елизавета, или Забета. Я, было, подумал, что ее за другого выдают, и чуть не умер на месте. Но Гермоген взял меня за руку, подвел к дочери и благословил. Я заплакал – первый и последний раз в жизни.

У Орлика тоже навернулись слезы.

– Как красиво! Неужели бывают такие счастливые истории?

– До сих пор не могу поверить в свое счастье! – улыбнулся Фотий, но затем вспомнил что-то, махнул рукой и опорожнил очередной стакан. – Все равно я никогда не пьянею, но под вино можно душевно поговорить.

– А из-за чего вы поссорились?

– Из-за моей глупости! – сжал кулаки рыжий силач. – Поскольку о венчании я узнал только в церкви, кольцо и пояс невесте подарить не смог, и решил сделать это сейчас. Завтра будет ровно три месяца, как мы поженились. К этому дню я заказал украшения у ювелира: из золотой проволоки он сплел цепь в виде змеи, и украсил ее рубиновыми глазками, а на венчальном кольце изобразил встречу Исаака и Ревекки. Мне так понравилась его работа, что я не утерпел, и сразу отдал подарок жене. Однако когда она открыла футляр… – юноша вздрогнул и запнулся. – Вместо пояса в нем лежала черная живая змея, а вместо кольца – камень. Забета испугалась, обругала меня и выгнала из дома.

– Как же пояс мог превратиться в гадюку? – не поверил своим ушам славянин.

– Да не превращался он. В городе часто орудуют мошенники, вот я и попал к одному из них. Открыл человек лавку в квартале ювелиров, принял заказ, отдал его настоящему мастеру. Когда пришло время расплачиваться, он забрал деньги, показал работу, сложил все в футляр, а потом отвлек меня на мгновение и подменил коробки. Только этот оказался еще и изувером. Хорошо хоть не ядовитую змею подложил, а раскрашенного ужа…

– Что же теперь делать? Ты городовых оповестил?

– Оповестил, но что толку? Лавка пуста, мошенника уже и след простыл. Да Бог с ними, с деньгами – я Забету напугал, праздник ей испортил. Как теперь показаться на глаза не знаю…

– Я думаю, она должна понять. Она ведь любит…

– Ты-то почем знаешь?! – грустно улыбнулся Фотий и налил вина себе и Орлику.

– Настоящую любовь издалека видно…

На летнюю веранду вышел трактирщик с металлическим билом и ударил в него три раза.

– Господа, вторая стража ночи! Таверна закрывается!

– Так рано? – удивился славянин.

– Да, наступает запретное время. В третью и четвертую стражу без особого разрешения градоначальника на улицах появляться нельзя. Всех, кого ловит ночная стража, подвергают порке. Но и без них в Городе хватает мерзавцев, с которыми лучше не сталкиваться. Собирайтесь, я провожу вас.

Орлик, только нашедший интересного собеседника, разочарованно вздохнул и отправился будить Велизария, который и сам уже проснулся. Он сидел на диване с бледным осунувшимся лицом и обеими руками держался за голову.

– Очнулся? Ты как? – присел к нему славянин.

– Нормально. Жить буду – простонал Вэл.

Орлик хотел было попенять другу, что не стоит ввязываться в авантюры, но вспомнил, как любила читать нотации его мать, и прикусил язык.

– Сможешь идти? Фотий согласился проводить нас…

– Господа, ваш счет за вечер – перебил его прислужник, носивший кувшины с вином. Он протянул Вэлу пять листов папируса, мелко исписанных названиями блюд. На последнем было крупно выведено: «Итог: 77 номисм».

Увидев сумму, Орлик чуть не поперхнулся.

– Отдай его Арсению, вон тому молодому человеку.

Но слуга не отстал.

– Ваш друг играл нынче в «Царя»? Играл. Проигравший платит за всю компанию.

Орлик недоуменно взглянул на Фотия.

– Вы не знали? У вас нет денег? – нахмурился тот.

– Есть – сжал зубы славянин и метнул в Арсения взгляд, полный ненависти. – Вэл, тебе нужно сделать пометку для обменного дома Кассиана, чтобы они оплатили.

– Извини, господин, но мы принимаем только золото и серебро.

– Что ты врешь?! – удивился Фотий. – Я сам дюжину раз оставлял поручение оплатить, и вы всегда его брали!

– Тебя мы знаем много лет, а этих господ видим впервые. У нас строгое правило: не принимать обещаний оплаты до тех пор, пока человек не зарекомендует себя.

– В таком случае я буду поручителем. Неси стилос – приказал Фотий.

Молодые люди сделали расписки, и слуга моментально исчез, а вместо него, непонятно каким образом, явился Арсений, плюхнулся на диван рядом с Вэлом и обнял его за плечо.

– Ну что, друг мой, проснулся? Предлагаю отправиться в одно уютное местечко, в которое ночные стражи если и заглядывают, то никого из мужчин не хватают.

– Для первого знакомства достаточно. Им пора домой – вступился за новых друзей Фотий.

– Не лезь не в свое дело! – прикрикнул Арсений и снова заулыбался Вэлу. – Это первостатейный публичный дом, где можно выбрать гетеру на любой вкус. Он, кстати, является одной из достопримечательностей Города, так что вам непременно нужно увидеть его. Называется «Серп Афродиты и молот Гефеста».

– Те, кто являются без серпа и молота, наверняка платят за всех остальных – съехидничал Орлик, но Арсений пропустил колкость мимо ушей.

– Перед домом на витом каменном цоколе раньше стояла статуя Афродиты. Она была вещей: если девушку лишили невинности, и она в этом не признавалась, родители и друзья говорили ей: «Пойдем к статуе Афродиты, и если ты чиста, это будет доказано». Невинная женщина подходила к статуе беспрепятственно. Если же девственность была нарушена, то ее всю охватывало помрачение, и она, против воли и желания, задирала одежду и показывала всем свой срам.

– И туда до сих пор водят провинившихся девиц? – оживился Велизарий.

– Увы, нет! Сто лет назад невестка императора Юстина по имени Гилара отправилась в баню во Влахерны. Разразилась ужасная буря. Она не могла плыть на императорских кораблях, и поехала верхом. Когда же она проезжала мимо статуи, ветер задрал одежду и заголил ее срам. Сопровождающие тут же стали шушукаться, что она сблудила. Гилара же, вернувшись во дворец, приказала разрушить статую.

– Фотий! Вот ты где! – послышался женский крик. Орлик поднял голову и увидел, как невероятной красоты девушка бросилась к гиганту. Голоса на крыше смолкли, и все глаза устремились на ночную гостью. Ее нежное лицо дышало чистотой и наивностью, которая бывает лишь у юных дев. Черные, словно начерченные углем брови, удивленно изгибались, а из серых глаз катились слезы. Она выглядела так трогательно и беззащитно, что Орлику захотелось обнять ее и защитить от любых опасностей.

– Прости, прости меня! – всхлипывала красавица, уткнувшись в грудь Фотия. – Я глупая, скверная женщина, недостойная тебя! Как я могла выгнать тебя, моего мужа и господина, из дома? Я испугалась змею, но это меня не оправдывает. Что бы ни случилось, я не должна была обвинять тебя. Прости…

– Это ты меня прости – заголосил молодой муж, прижимая к себе Елизавету. Он наклонился к ее уху и зашептал что-то. Публика вокруг замерла, стараясь не упустить ни единого слова.  

– Фотий! Так ты едешь с нами к гетерами, или передумал? – прервал молчание Арсений. – Ну все, потеряли парня. Жена теперь не отпустят – громко пожаловался он Вэлу, который наблюдал за молодоженами с отвисшей челюстью. – Рот закрой, кишки продуешь. Тоже облизываешься на нашу Елизавету? Поздно, брат! Надо было раньше приезжать.

– Мы все-таки домой пойдем – вздохнул вернувшийся к дивану Иоанн. Он взял чехол и принялся убирать в него свою лиру.

– Да и мне что-то расхотелось ехать к женщинам – пробормотал Вэл, не отрывая взгляд от Елизаветы.

– Еще один несчастный влюбленный… Tu quoque, Brute, fili mi[92]! Ладно, проваливай – сдался Арсений. – Но завтра в восьмом часу жду тебя на площади Братолюбия. Идем смотреть скачки на Ипподроме.

– Завтра я не смогу…

– Фотий тоже пойдет, и возьмет с собой Елизавету – с заговорщическим видом прошептал студент.

– Тогда буду! Непременно буду! – оживился Велизарий.

Юноши не стали дожидаться развязки спектакля с участием молодоженов. Иоанн и Орлик подхватили Вэла под локти, и повели домой. Больше всего славянин боялся за спуск по ступенькам, однако протрезвевший товарищ бодро преодолел его, а на улице заявил, что желает пройтись, чтобы освежить голову, а не сидеть в душной карете.

Шли молча. Каждый думал о чем-то своем. Орлик никак не мог забыть лицо Елизаветы, от которого внутри разливалась сладкая истома. «Интересно, каково это – познать женщину, которую по-настоящему любишь? К Марфе я не испытывал никаких чувств, и все же мне было на удивление хорошо с ней. А если бы на ее месте была Забета? Или Юлия? … Неужели бывает наслаждение, превышающее то, что я испытал в Анкире? От такого счастья можно и умереть…»

– Елизавета… Забета… Елизавета… – Юноша неслышно, одними губами повторял имя девушки, перекатывал его по языку, как сладкое вино.

«Повезло Фотию. И за что ему такое сокровище? Они всего лишь три месяца женаты, а уже ссориться начали. Наверняка Забета скоро разочаруется и бросит его. И тогда я смогу посвататься к ней. Я знаю, чувствую, что она полюбит меня, не может не полюбить. Ведь я гораздо лучше остальных – добрый, умный, смелый, прошел через такие передряги, которые этим столичным индюкам и не снились. Нужно лишь улучить правильный момент».

Квартал, по которому шли юноши, был совершенно безлюдным – запретное время соблюдалось строго. Пугающая, оглушительная тишина заставила Орлика отвлечься от мечтаний. Место выглядело малознакомым и неприветливым, ставни были наглухо заперты. Четыре одиноких фонаря отбрасывали слабый свет на мостовую. За поворотом молодые люди увидели абсолютно темный переулок.

– Мы сбились с дороги – констатировал Иоанн. – Эту улицу я не помню.

– Что же делать? – с дрожью в голосе спросил Орлик.

– Вернемся в «Щит Романии» и заночуем там. Утром отправимся домой – решил Вэл.

– Не надо было вообще уходить из гостиницы. Мы ведь одни в незнакомом Городе – расстроился славянин.

– Просто кое-кто очень любит пешие прогулки перед сном. В карете ему плохо дышится. Зато теперь можно всю ночь провести на свежем воздухе – злобно заворчал Иоанн.

– Хватит собачиться! – рявкнул Велизарий. – Вытри сопли и пойдем обратно!

Юноши обернулись и увидели, что дорогу им перегородили пятеро бородатых громил. В руке у каждого была увесистая палица с железным навершием. Глубинное, животное чутье подсказало Орлику, что их сейчас будут бить. В лучшем случае – ногами.

– Выкладывайте деньги, да поживее. Не то возьмем сами, но у бездыханных трупов – пригрозил самый старый из них, с крючковатым носом и раздвоенной седой бородой.

Ладонь Велизария дернулась к рукояти меча, но поймала лишь воздух – оружие осталось на улице Старой Голубятни.

– Что, забыл ножичек дома? – засмеялся разбойник. – Последний раз предлагаю, отдавайте монеты по-хорошему.

Вэл достал набитый серебром кошелек и бросил на мостовую.

– Отдавайте всё. Жизнь дороже – велел он друзьям. Те последовали его примеру.

– Пояса тоже снимайте – велел старик. – Богатенькие петушки, вроде вас, любят делать в них потайные хранилища.

Пока Иоанн отстегивал ремень, чехол с лирой соскользнул с плеча и музыкальный инструмент брякнулся о бедро.

– А это что у тебя? – оживился предводитель разбойников.

– Лира.

– Дорогая?

– Обычная. Сам делал. Из ели.

– Неужто и играть умеешь? – скривил морщинистое лицо бандит.

– Умею.

– Блесни-ка талантом – осклабился он.

Юноша пожал плечами, извлек инструмент, приставил смычок к струнам, закрыл глаза и замер. Он медленно, полной грудью вдохнул, а когда воздух стал выходить из легких, из лиры полились дивные божественные звуки. Никогда раньше Орлик не слышал подобной музыки – как будто самая потаенная печаль души, скрываемая от всего мира, обрела голос и разлилась по темным улицам, закупоренным домам, наполняя их жизнью и смыслом.

Плечи Иоанна расправились, вся фигура преобразилась. Из желчного самолюбивого брюзги он вдруг превратился в Орфея, чья лира приручала диких животных, двигала деревья и скалы. Бандиты стояли с растерянными лицами, боясь пошевелиться. Самый юный из них даже выпустил дубинку из руки.

Сколько длилась это волшебство, Орлик не знал. Эхо чудесной музыки долго звучало в голове и сердце. Первым нарушил молчание старый разбойник – он заскрипел, зашамкал бледными бескровными губами и сокрушенно вздохнул.

– Заберите… – Главарь протянул юношам их кошельки и ремни. – А это тебе. От каждого из нас. – В ладонь Иоанна легли пять золотых монет. – Мы вас проведем. Время позднее, всякий сброд по улицам шатается. Мало ли что... Куда нужно?

– На улицу Старой Голубятни.

– Это в другой стороне. Вы сильно заплутали.

Головорезы окружили молодых людей, и повели по одному Богу известным подворотням и закоулкам. Орлика знобило. Ему казалось, что это все обман. Еще одна улица, еще один поворот, и бандиты обрушат свои палицы ему на голову. Только утром какая-нибудь хозяйка вынесет ведро с ночными испражнениями, и наткнется на его безжизненное тело. Но время шло, а разбойники не торопились их убивать.

Вскоре улицы сделались шире и чище, на них появились замысловатые фонари с десятками горящих стеклянных шаров. Орлику даже показалось, что он узнает некоторые дома. На очередном перекрестке они столкнулись с ночным дозором, но стражники сделали вид, что не заметили запоздалых путников.

У дома Аристарха провожатые оставили юношей.

– Ну вы это… простите, если что… Мы ведь тоже не звери… – пробормотал один из головорезов на прощание.

На лестнице у Орлика подкосились ноги, и он чуть не покатился вниз. «Неужели этот суматошный, бесконечный, странный день закончился?! » – выдохнул он. «Все живы, никто не упал с крыши, не упился, не убился и не заблудился. Господи, какое счастье! Скорей бы лечь на кровать и обнять Леона».

– Что это было? – подал голос Иоанн, когда троица поднялась на свой этаж.

– Это ты мне скажи! Что за музыку ты играл? Кто сочинитель? – встрепенулся Вэл,

– Да никто не сочинитель. Играл, что в голову взбрело.

– Это было гениально! Ты и правда талант! Продолжай сочинять!

– Да ладно тебе, просто музыка – покраснел младший брат.

– Я не шучу! Как придем – бери в руки стилос и записывай то, что играл этим громилам. Пока не запишешь, спать не ляжешь! А то до завтра забудешь.

– Такое не забывается…

Юноши ввалились в прихожую и с шумом принялись раздеваться.

– Орлик, принеси из коридора огня, нужно зажечь светильники – попросил Иоанн. Славянин снял с крючка керамическую лампу, висевшую для этих целей в коридоре, и прошел в гостиную. Мерцающее пламя слабо озарило комнату и упало на кресло, в котором кто-то сидел.

Орлик поперхнулся от неожиданности, закашлялся.

«Все понятно» – решил он. «Уличные грабители перехитрили нас – решили забрать деньги не только из кошельков, но и из дома. А мы сами их привели».

– Что же это вы, господа, двери не закрываете? – раздался крикливый, резкий голос, который пробирал до самого нутра. – Ведь не в деревне живете. В Городе осторожнее надо быть.

Братья вошли в гостиную и недоуменно уставились на темную фигуру.

– Что, не узнали? Сделай-ка побольше света – приказал гость. Он снял с рук кота, отпустил его на пол и поднялся. Орлик засветил лампу и увидел перед собой высокого широкоплечего мужчину лет сорока. Змеиный взгляд и волевой подбородок выдавали в нем человека незаурядного, а высокий лоб, переходящий в рано полысевшую макушку, свидетельствовал о большом уме. Небрежным движением незнакомец пригладил густые усы и облокотился о спинку кресла. Тут молодой человек заметил, что у гостя отсутствует кисть левой руки.

– Павел, это ты? Не может быть! Как ты нас нашел?! – не поверил своим глазам Велизарий и бросился обнимать однорукого. Иоанн же остался на месте и лишь загадочно улыбался.

– Леонид велел приглядывать за вами. Сам он пока не может. Я вижу, вы отлично устроились. Комнаты сносные, сами вы довольные и румяные, и даже кота завели. А это тот самый славянин?

– Орлик, это Павел Декстер, большой друг нашей семьи и один из профессоров права в капитолийской школе. Более того, это лучший из двадцати семи профессоров!

– Ну, ты пока не видел остальных – вальяжно улыбнулся Павел. – Вы очень возмужали с нашей последней встречи. Сколько же мы не виделись?

– Два года – подал голос Иоанн. – С той самой ночи, когда пропала наша сестра.

– Да, уезжал я с тяжелым сердцем. А теперь и ваши родители… Очень жаль, что встречи наши омрачены горем. Аркадий был мне близким другом. Двадцать лет назад он явился в суд, где я служил писцом – стройный, красивый, с широкой обворожительной улыбкой. Кажется, что это было только вчера… – Декстер провел рукой по усам и переменил тему. – Чем же вы намерены заняться в Городе?

– Пока не решили – уклончиво ответил Вэл.

– Завтра вечером у меня дома собираются лучшие студенты, которые намерены посвятить себя юриспруденции. Приходите, послушайте, а после занятия обсудим ваше будущее. Я живу на улице Золотого Креста.

– Непременно будем! Оставайся до утра, поговорим об отце, расскажешь, каким он был в молодости. Места много, мы тебе выделим большой диван – предложил Вэл.

– Не могу, жена ждет. Если явлюсь под утро, никакие оправдания не спасут – хитро прищурился Декстер.

– А если остановит ночная стража?

– У профессоров права есть свои маленькие хитрости – таинственно произнес Павел и обнял юношей.

– Вот это встреча – пробормотал Иоанн, когда дверь за Декстером закрылась.

– У него что, одна рука? – удивился Орлик, чем рассмешил Велизария.

– Ты только сейчас заметил? Не зря же его называют Декстер, Правша.

– А как это случилось?

– Боюсь, что этого не знает никто, а те, кто знают, нам не расскажут, но ходит множество слухов. Одни утверждают, что его захватили в плен персы и собрались пытать. Узнав об этом, Павел усмехнулся и сказал: «Вы собрались пытать меня, римского гражданина?! ». Он сунул руку в огонь и держал ее там до тех пор, пока кисть не обуглилась. Огнепоклонники пришли в ужас и отпустили его.

– Невероятно! – воскликнул Орлик.

– И, скорее всего, выдумка, потому что больно уж похоже на историю Гая Муция Сцеволы – разочаровал славянина Вэл. – Другие говорят, что его укусил аспид. Кисть почернела, и чтобы спасти Павла пришлось ее отсечь. Недоброжелатели шепчутся, что руку ему отрубили за скверный характер и дерзкие выходки. Есть еще дюжина версий, но все они, скорее всего, просто басни. 

– День сегодня получился очень длинный. Предлагаю разойтись по комнатам и отдохнуть – подал голос Иоанн.

– Садись музыку пиши! – ткнул его в бок Велизарий. – А мы с Орликом пойдем Леона мучить.

 

 

Глава 21

Ника!

 

Трибуны бесновались от азарта. Десятки тысяч людей прыгали и орали, словно стая диких обезьян, подбадривая лошадей возгласами «Ника! Ника! »[93] Они подбрасывали в воздух пригоршни пыли, воображали себя возницами и колотили воздух пальцами, словно бичами, глядя, как четыре колесницы – синего, зеленого, белого и красного цветов, – мчатся по гигантской арене. Повозки сталкивались, подсекали друг друга и старались пробиться поближе к Спи́ не – каменному бортику, разделявшему беговые дорожки.

Спи́ на не просто защищала возниц от столкновения, но была наглядным воплощением величия христианской Империи и ее власти над Вселенной: на потеху публике здесь были выставлены статуи и колонны, свезенные из покоренных провинций Романии. Выше всех вздымался египетский обелиск из розового гранита с огромной медной шишкой наверху. Подле него теснились бронзовые змеи из Греции, крылатые львы из Персии, вздыбленные кони из Карфагена, верблюды из далекой Индии, сирийские грифоны, палестинские быки и великое множество других статуй. Участники гонок не просто соревновались друг с другом – они семь раз объезжали всю Ойкумену.

На пятом круге белая колесница неожиданно вырвалась вперед. Фаворит скачек возничий Гиларий, правивший синей квадригой, остервенело хлестал своих коней, но разрыв в три лошадиных корпуса не сокращался ни на палец. Из сектора, где сидела партия «синих», на Ипподром летели остатки еды, болельщики рвали на себе волосы и бились в конвульсиях.

На шестом круге Гиларию удалось поравняться с соперником, но тот все еще опережал его па полкорпуса, и тогда синий возничий не выдержал – он принялся хлестать не в меру резвого противника бичом. По стадиону пошли волны возмущения, а поклонники Гилария радостно завыли в предвкушении скорой победы своего кумира – синяя колесница наконец вырвалась вперед.

На последнем повороте оба возничих даже не думали сбавлять скорость, они изо всех сил подгоняли четверки лошадей. На самом крутом участке белая повозка подскочила и всей своей массой налетела на синюю, шедшую по внешней стороне окружности. Колесница Гилария завалилась набок, подняла тучи пыли и песка, но кони продолжили тащить ее вперед. Раздался жуткий треск, одно из колес отломилось и едва не угодило в зеленую квадригу. Синяя повозка на полном ходу врезалась в каменное ограждение. Дюжина людей с носилками бросилась к искореженной груде дерева и металла извлекать из-под нее Гилария, а белая колесница триумфально пересекла черту, обозначающую конец забега.

Арсений скакал на трибуне диким оленем, обнимался с друзьями и вопил, будто свинья, пойманная за задние копыта. Но радовался он не тому, что выиграл пятнадцать золотых (из прихоти он поставил на самого слабого участника скачек). В его крови бурлил азарт охотника: три месяца он загонял свою жертву, «критского быка», всаживал в него одну стрелу за ругой, разил копьем, и через несколько часов тот должен был угодить в заготовленную яму прямо на острые колья.

Арсений давно понял, как будет строить свою жизнь. Одной из критически важных ступеней в этой лестнице к процветанию была женитьба на Елизавете – самой младшей из четырех сестер. С этим браком он приобретал не только красавицу жену, но и состоятельного влиятельного тестя, что было гораздо важнее, поскольку давало в его руки ключ от многих запертых дверей.

Окучивание Забеты и ее отца шло два года: частые визиты, подарки девушке, знаки внимания ее отцу, интерес к юриспруденции, распускание слухов и множество иных мелочей должны были подтолкнуть Гермогена к мысли, что лучшего жениха, чем Арсений, не сыскать во всей Империи. Однако титанические усилия (не говоря уже о неимоверной сумме потраченных денег) рассыпались в прах, когда деревенский бычок Фотий, приглашенный в дом к нотарию исключительно для того, чтобы на его фоне жених более выгодно смотрелся, вдруг превратился в критского быка, и сожрал все плоды, которые Арсений так долго и старательно готовил для себя.

Несостоявшийся жених был вне себя от ярости, однако Фотию этого не показал. Внешне все осталось по-прежнему, юноши вели себя, как лучшие друзья. Через месяц первая стрела полетела во взбесившееся животное – один из клиентов Гермогена устроил скандал, обвинив товарища нотария в ущербе на несколько литр золота. Еще через месяц из конторы пропала крупная сумма денег, и Гермогену поступил донос, что сразу после этого Фотий купил комнаты, в которых живет с Забетой. Вчера острое копье пронзило шкуру быка – по наводке Арсения банда мошенников превратила счастливого молодожена в несчастного, подложив ему змею вместо золотого пояса. И вот пришло время завалить зверя: загонщики – Массин и Эсхил – были в сборе. Восторженные зрители – эти пафлагонские мужланы Вэл, Иоанн и Сокол – заняли свои места и не подозревали, какое изысканное зрелище им вскоре предстоит увидеть. Сам бык мирно пасся рядом – сидел на трибуне, обнимал Елизавету и что-то радостно бормотал ей на ухо.

Места у студентов были самые лучшие, рядом с Кафизмой – монументальной ложей, из которой за скачками наблюдал сам император Фока в окружении экскувитов и высших чиновников. Сверху трибуны были накрыты гигантскими солнцезащитными козырьками из парусины, а в проходах стояли лотки с едой. Провинциалы, которых Арсений взял на Ипподром для забавы, вставали на носки и подпрыгивали, желая разглядеть царя.

– Не скачи, а то свалишься с трибун! – Арсений покровительственно шлепнул Вэла по плечу. – Видишь площадку перед Кафизмой? Сейчас на нее выйдет Фока, чтобы наградить победителя гонки.

От этого известия мужланы заволновались, заозирались по сторонам. Тем временем победитель скачек взбежал по ступеням, снял шлем и преклонил колено перед императорской ложей, однако самодержец не торопился. Он оживленно рассказывал что-то седовласому статному мужчине, а тот прыскал от хохота.

– С кем это разговаривает Фока? – поинтересовался Велизарий.

– Приск, царский зять и глава его охраны, комит экскувитов – снисходительно ответил Эсхил, всем своим видом показывая, что не знать в лицо такого легендарного человека может только бескультурный варвар.

– Тот самый? – удивился Иоанн. – А правда, что Фока чуть не казнил его за то, что он поставил на Ипподроме свою статую?

– Вон там она стояла, прямо напротив Кафизмы – показал рукой Арсений.

– Вообще-то Приск – великий полководец, и знаменит своими победами над варварами, а не глупыми казусами при дворе – презрительно фыркнул Массин.

– Приск хорош во всем: и в бою, и в речах, и в интригах – вскинул руки Эсхил. – Без ораторского искусства он не стал бы хорошим полководцем.

– Ту ты и горазд врать! – осклабился Массин.

– Врать?! Это чистейшая правда. Или ты не знаешь, как Приск опустошил земли славян, бывшие под властью Ардагаста?

– Конечно, знаю! Рассеял их, как горох, и взял богатую добычу.

– Эта самая добыча едва не стоила ему жизни – покровительственно улыбнулся Эсхил. – Разделил он ее так: первую часть отдал императору Маврикию, вторую – старшему сыну царя Феодосию, третью – царевичу Тиберию, четвертую – царевичу Павлу, ну и все остальные части предназначил для многочисленного императорского потомства. Ромейское войско, обнаружив внезапное исчезновением добычи, было неприятно поражено и обижено. Стали раздаваться призывы повесить Приска на ближайшем дереве, или разделить его самого вместо трофеев. Стратиг же собрал рядовых воинов и обратился к ним со следующими словами:

«Друзья, воины и союзники, храбрые герои! Чего ради вы так неразумно и чрезмерно расчванились? Я обидел вас, отправляя вашу добычу императору. Вы мучились, показывая свои триумфы. Всякий из вас кипел гневом на меня за то, что я уделяю часть вашей славной добычи, ваших трофеев государству, императорскому дому и народу.

А каких же еще других свидетелей ваших доблестных дел вы будете в состоянии мне показать? Кто же будет знать о понесенных вами трудах? Как еще запечатлеем мы картины нашей славы? Как, где, когда и кому мы поведаем о нашей храбрости? Если вам одним будет известно то, что вы собрали на войне, не поверят вашим трудам, недоказуема будет ваша удача, сказкой покажутся ваши трофеи!

Вы, спокойно идущие на смерть, разве не отдадите своей добычи за чувство расположения? Разве вы забираете добычу не для собственной славы? Чего ради предались вы душой сребролюбию? Страсть к богатству не может быть основанием к славе, и жажда денег не сохранит стремления к почестям. Или откажитесь от него, или не порочьте законов военной службы! »

– Ты что, заучил всю речь наизусть? – усмехнулся Арсений, но Эсхил не удостоил его ответом.

– Приск еще не окончил своей речи, как воины подняли шум, сменив недовольство на расположение, упреки на похвалы, а злые насмешки на приветствия.

– И что это доказывает? – насупился Массин.

– То, что не меч, а сила слова властвует над природой, устанавливает законы, направляет в желанную сторону душевные движения, меняет ход событий, дает всему новый вид, творит и создает повиновение.

Фока, наконец, вспомнил об ожидающем победителе и спустился из Кафизмы на площадку. При свете дня Император выглядел неказисто – маленького роста, коренастый, угловатый. Расшитые драгоценностями ризы выглядели на нем, как шелковая рубашка на диком кабане. Улыбка на грубом солдатском лице, обросшем рыжей двухнедельной щетиной, отталкивала и пугала. Сзади него полукругом стали экскувиты и некоторые сановники. Фока возложил лавровый венок на голову возницы и что-то пробормотал. Референдарий тут же поднял огромный раструб и стал выкрикивать в него слова самодержца.

– Честь и слава победителю девятнадцатого заезда! Я, Флавий Август Фока, вручаю тебе этот венок и награду в сто номисм! Твое имя будет выбито на скрижалях триумфаторов! Твоя статуя украсит Спину! Твоя слава переживет века! Ника!

Зрители зашумели и принялась скандировать: «Ника! »

– Неужели это и есть победитель великого Гилария? – прогнусавил Эсхил. – Он что, перепутал Ипподром с полем боя? Почему он одет в старый кожаный доспех? Что это за плащ? Где одеяние, достойное того, чтобы предстать перед царем? На месте Фоки я бы не награждал этого бродягу, а столкнул вниз по лестнице.

– Вечно ты брюзжишь – ответил Массин. – Победитель может одеваться во что угодно. Он сделал то, чего ты не можешь, а значит слава ему!

– Ты рассуждаешь, как сторонник вседозволенности – закипятился Эсхил. – Послушать тебя, так людям можно не жениться, верить, во что угодно, одеваться в любые лохмотья, а то и ходить по улицам нагими!

– Я был бы не против – улыбнулся Массин.

– Смотри, возле Аспара стоит Тигран! – закричал славянин и дернул Велизария за рукав. Один из чиновников, словно услышав, что говорят о нем, резко обернулся и стал вглядываться в толпу.

– Твой сокол знает кого-то из приближенных Фоки? – удивился Арсений.

– Нет, показалось. Один из сановников похож на знакомого из Ниссы – нахмурился Велизарий. – Нам пора, Павел Декстер ждет. Не хочу опаздывать.

– Мы тоже идем к Павлу. Я считаюсь лучшим его учеником, а Фотий не пропускает ни единого занятия. Успеем посмотреть еще один заезд.

Раздался звук железного била, и зрители в едином порыве обернулись к стене, в которой были проделаны двенадцать ворот: восемь из них пропускали на Ипподром публику, а четверо вели в Карцеры – стойла с железной решеткой, из которых выезжали колесницы. Однако вместо повозок из Карцеров выскочили две дюжины ослов. На каждом из них сидел голый человек в шутовском колпаке, повернувшись лицом к хвосту животного. Толпа дружно загоготала. Вслед за ослами вышли гвардейцы и копьями погнали ослов по арене.

– Это шуты? – удивился Иоанн.

– Это патрикии, участвовавшие в заговоре против Фоки – улыбнулся Арсений.

Хохот сменился улюлюканьем трибун. В патрикиев полетели тухлые овощи и остатки еды. Зрители с передних рядов прыгали на арену, плевали в заговорщиков и швыряли в них песком. На повороте, в том месте, где разбился Гиларий, выбежало особенно много людей. Они стащили одного несчастного на землю и принялись топтать ногами.

– Гиблое это место – пробормотал Массин. – Правду говорят, что в южной части Ипподрома, прямо напротив галерей, где живут продажные женщины, по ночам ворожат чародеи…

Фока тоже заметно оживился – вскочил с трона, подлетел к мраморному ограждению Кафизмы, стал кричать и махать руками. Не дождавшись, пока осужденных довезут до его ложи, император выскочил на трибуны и засеменил вниз по лестнице, оставив охрану далеко позади. На арене он бросился к толпе, пинавшей патрикия, столкнул еще двоих на землю и с остервенением принялся избивать их ногами. Зрители взвыли от восторга и приветствовали своего автократора криками «Ника! »

Приск, наблюдавший за этой сценой из Кафизмы, сказал что-то на ухо ближайшему экскувиту. Тот побежал к Карцерам, и вскоре появился на арене, управляя колесницей. Квадрига подъехала к Фоке, и возничий окликнул императора – тот остановился, поднял голову и заулыбался, как ребенок, которому подарили новую игрушку. Гвардеец спрыгнул на землю, и наклонился к поверженным бунтовщикам.

– Что он с ними делает? – спросил побледневший славянин.

– Погоди, сейчас увидишь. Это излюбленное развлечение нашего августа! – улыбнулся Арсений.

Немного погодя экскувит вернулся на колесницу, хлестнул лошадей и поехал по арене. Позади него волочились двое обнаженных заговорщиков, привязанных за ноги к повозке. На патрикиях, словно на салазках, ехал царь. Он прикрепил свой парчовый шарф, изукрашенный золотыми пластинами и драгоценными камнями, к краям колесницы, и держался за него, словно за вожжи. Трибуны захохотали, зааплодировали, стали подбадривать своего императора криками «Ника! ».

Арсений раструбом приложил ладони ко рту.

 – На аспида и василиска наступишь, попирать будешь льва и дракона! – запел он строчку из Псалма. Зрители засмеялись пуще прежнего и подхватили напев. «На аспида и василиска наступишь, попирать будешь льва и дракона! » – скандировал весь Ипподром.

– Мы все-таки пойдем – поднялся было Велизарий, но Арсений ухватил его за руку.

– Еще немного осталось! Самое интересное пропустишь! – возбужденно крикнул он.

Фока проехал три круга и спрыгнул на землю. Толпа конелюбов стала чествовать царя, как не чествовала ни одного из возниц. Тот лишь вздымал руки и бегал от одной трибуны к другой. Насытившись поклонением народа, автократор взял меч у одного из гвардейцев, подошел к истерзанным заговорщикам, на которых он ехал, и принялся остервенело вонзать в них гладиус. Кровь брызгала на его одеяние, лицо, руки, но это не останавливало Фоку. Он продолжал разить своих врагов, как будто у них была тысяча жизней, и нужно было забрать каждую из них.

Внезапно он остановился, вскинул голову, принял боевую стойку, издал воинственный клич и бросился к патрикиям, сидевшим на ослах. Первого он сходу рубанул мечом по корпусу. На подходе ко второму несколько раз присел и наклонился, как будто тот разил его копьем, а Фока искусно уклонялся. Перед третьим он перекувыркнулся через голову, вскочил и ударил осла по ногам, а когда животное повалилось на землю вместе с бунтовщиком, отрубил им обоим головы.

Зрители на трибунах бесновались, крик стоял невообразимый. Император еще несколько раз поклонился, словно актер в театре, бросил меч на арену и пошел наверх в Кафизму. Как только Фока ушел с арены, гвардейцы принялись закалывать осужденных.

– Теперь можно и к Декстеру отправиться. Больше ничего зрелищного сегодня не будет – улыбнулся Арсений.

 

 

* * *

 

Компания не торопясь шествовала по Срединной улице – главной артерии Города. Несмотря на небывалую ширину в пятьдесят локтей[94], улица была запружена народом – носилки сталкивались с колесницами, всадники с пешими процессиями, разодетые патрикии с попрошайками, а странствующие монахини с блудницами. С обеих сторон шла бойкая торговля: ювелиры, зеленщики и ткачи наперебой расхваливали товар, оглашая воздух криками, словно молодые ослы. Между лавок сновали продавцы пирожков и прохладительных напитков. Балконы домов были заполнены зеваками, разглядывавшими публику, которая разглядывала их.

Эта ярмарка тщеславия, восхитившая Велизария всего несколько часов назад, теперь казалась отвратительной. «Как могут эти люди есть, пить и веселиться, если совсем рядом творятся ужасные вещи – гвардейцы режут невооруженных опозоренных людей, как скот, на потеху толпе! Допустим, они бунтовщики, и приговорены к казни, но зачем же устраивать из нее цирковое зрелище, словно мы живем не в просвещенное христианством время, а в эпоху Нерона и Юлиана Отступника? Как может православный царь опускаться до подобных мерзостей?! »

Эти вопросы жалили сердце Вэла и не находили ответа, наполняя грудь болью и растерянностью. Если великая христианская империя, господствующая на земле – это миф, то для чего тогда жить? Куда стремиться? Чему служить? Кровожадному чудовищу Фоке? Ни за что! Но как на небе есть лишь один Бог, так и на земле лишь один царь и одна Ромейская Держава, окруженная морем варваров – даже бежать из нее некуда. 

У Велизария закружилась голова, словно он заглянул в пропасть, дна которой не видно. «Нет, так нельзя. Все эти вопросы сведут меня с ума, или заставят утопиться в Босфоре. Нужно отвлечься». Юноша тряхнул головой, поднял глаза и увидел Забету – она шла рядом, сжимая ладонь Фотия в своей тонкой девичьей руке, и глядела на мужа так, что Вэлу сделалось жарко.  

«Может, нет в жизни никакого смысла, а все разговоры про служение – лишь басни для дурачков? Сильные мира сего желают есть из золотых блюд и пить из рубиновых чаш, а для этого им нужно ограбить тех, кто слабее. Вот цари и придумали разные мифы, чтобы одурманить голову тем, кого обворовывают, и кого посылают на смерть. А истина в том, что жить нужно только для себя. «Веселись, юноша, в юности твоей, и пусть вкушает сердце твое радости во все дни. Ходи по путям сердца твоего, по видению очей твоих, и удаляй печаль от себя» – так, кажется, говорил премудрый Соломон».

Велизарий вновь залюбовался Елизаветой, ее безупречной гладкой кожей. «Вот бы прикоснуться к ней» – промелькнула мысль. «Но это слишком опасно, боюсь, что оторваться я бы уже не смог…» Фотий что-то сказал Забете, и та с таким искренним чувством бросилась обнимать его, что Вэл даже приревновал. «Муж, конечно, счастливчик, но зачем так неприкрыто хвастаться этим перед всеми? »

– Наш Декстер большой оригинал – заговорил Арсений, уведя компанию со Срединной на более тихую улицу. – Считает, что Романия переживает смертельный кризис, и движется к закату. На наших землях будут жить варвары, не знающие культуры и языка. Сады они превратят в пустыни, а плодородные поля в пастбища для лошадей. Править нами будут главари, избранные для дележа добычи. Презренные разбойничьи шайки перейдут в разряд как бы государств, захватывая области, основывая оседлые жилища, овладевая городами, подчиняя своей власти народы. Дворцы обратятся в руины, а храмы Бога Живого будут служить святилищами для измышленных богов!

– А ты в это не веришь? – догнал его Велизарий.

– Нет, конечно! Наша Империя стояла тысячу лет, и простоит еще столько же. Мы живем ойкумене, центром которой является Слово. Мы вращаемся вокруг Слова, подражаем Ему, служим Ему. Христос есть источник всякой жизни и всякого порядка. Мы отражаем небесный порядок в душах, в семье, в общине, в Городе, во всей вселенной. Мы достигли созвучия небесного и земного, и в эту симфонию теперь встраивается весь мир.

– И ты считаешь, что нынешние порядки в Романии созвучны тем, что царят на небесах? – удивился Вэл.

«Неужели этот умный, яркий студент не видит того, что вижу я? Как он мог улыбаться, глядя на зверства узурпатора Фоки? »

– Конечно, ведь мы удерживаем мир от Хаоса! – убеждено воскликнул Арсений.

– Оглянись вокруг! – загорячился Велизарий. – Уже полвека Хаос затапливает Романию! Люди забыли, что такое служение, и начали поклоняться самим себе, своему брюху. Когда же Персия объявила нам войну, началась настоящая агония! Две древние империи сошлись в смертельной схватке, и победителей в ней не будут. Мы исчезнем, на радость варварам и трупоедам!

– Декстер нашел себе нового союзника. Еще один Иеремия, рыдающий об Иерусалиме! – засмеялся Арсений. – Настанет день, и Романия исчезнет с лица земли, но не обольщайся: день тот не придет, пока не откроется антихрист, сын погибели. Только тогда будет взят от среды удерживающий теперь – наша великая христианская держава!

Велизарий открыл, было, рот, чтобы возразить, но не смог. Пророчество, которое упомянул Арсений, было знакомым, но кто его сделал? Что-то из Апокалипсиса? Или из святых? А может вообще древняя легенда? Начитанности Вэла явно не хватало для состязания в ораторском искусстве со студентом. Он густо покраснел и заругал себя: «Дурак! Выставился при Забете настоящим тугоумом, деревенщиной! Рядом с умными людьми нужно молчать, это хоть какую-то тень загадочности сохранит! »

– Какой ты словоохотливый, когда Павла нет рядом – ухмыльнулся Эсхил и поправил свои локоны. – А на занятиях молчишь, будто язык отрезали.

– С учителем я спорить не смею, а лишь благоговейно кланяюсь перед ним. – Арсений отвесил такой поклон, что коснулся волосами мостовой. – Кстати, Фотий, ты нашел злодеев, которые тебе змею подложили? – сменил он тему.

– Я даже искать не стал.

– Отчего же? Не хочешь вернуть свой подарок?

– Хочу, но искать этих прохвостов в самом большом Городе земли – пустая затея. Проще купить новый.

– А вот я не простил обиды, нанесенной моему другу, и уговорил одного из приятелей помочь.

– И что это за приятель? – удивился Фотий.

– Имени своего он называть не любит, но подобные поручения выполняет отлично.

Жестом фокусника Арсений извлек из рукава длинный золотой пояс, толщиной в указательный палец. Солнечные блики заиграли на матовой рифленой поверхности. На одном его конце красовалась искусная змеиная голова с блестящими красными глазками, а на другом висело венчальное кольцо. Компания остановилась, восхищенно глазея на украшения.

– Ты нашел его! – изумился Фотий, бросился к Арсению и заключил его в объятия. Тот задергал ногами и заскрипел под напором богатырских рук. – Сколько ты заплатил? Я возмещу тебе вдвое!

– Денег мне не надо, но и просто так не отдам – выдохнул помятый друг. Он расправил одежду и огляделся: в двадцати шагах находилась богатая вилла, за стенами которой был разбит сад. Ветер шелестел в кронах яблочных деревьев, и те мерно покачивали ветками. – Обменяю на три яблока вон из того сада.

– Ты хочешь, чтобы я своровал чужие яблоки? – нахмурился Фотий.

– Вот оно, сердце юриста! Чувства в нем подменяются законами, а кровь чернилами – съехидничал Арсений.

– Может ты выберешь другое…

Однако закончить фразу Фотий не успел. Велизария словно молнией ударило. «Это мой шанс доказать Забете, что я не хуже ее мужа, выскочки нотария! Я подарю ей пояс и кольцо! Пусть она принадлежит другому, но всю жизнь, глядя на эти украшения, будет думать обо мне! » Сломя голову он бросился к вилле, подпрыгнул, ухватился за верхушку каменного забора, подтянулся и сел на него.

– Вернись! Не лезь туда! – послышались крики товарищей. Вэл лишь слегка повернул голову и проверил, смотрит ли на него Забета – смотрела, да еще как! В ее глазах читались удивление, восхищение и растерянность. От неожиданности она даже выпустила руку Фотия из ладони. Вдохновленный этим знаком, Вэл перемахнул через ограждение и спрыгнул вниз.

Сад оказался на редкость уютным – выложенные мелкими цветными камнями дорожки вились вокруг ярких цветников и аккуратно подстриженных кустов. Впереди тянули свои кроны к солнцу яблони, а за ними темнел вход в лабиринт, оплетенный виноградом и душистым горошком. Велизарий подбежал к деревьям, но там его ждало разочарование – плоды только завязывались, и были размером с вишню. «Не могу же я принести Елизавете эту зеленую кислятину» – нахмурился Вэл. «Нужно что-то придумать, и быстро».

Однако от размышлений его отвлекло злобное рычание. Из лабиринта выскочили два черных мастиффа и бросились к незваному гостю. Велизарий сам не заметил, как в мгновение ока взобрался на яблоню. Одна из собак подпрыгнула за ним, и белые острые клыки сомкнулись в двух пальцах от ноги юноши. Не добравшись до своего врага, псы подняли жуткий лай. Их мощные квадратные головы дергались в припадке ярости, разбрызгивая слюни с брыл.

В лабиринте послышались голоса, топот ног, и на дорожку высыпала дюжина крепких мужчин с палицами, обитыми железом. Один из них – черноволосый, с маленькими холодными глазками, вышел вперед и скомандовал мастиффам «Сидеть! ». Те вмиг замолчали и прислонились к его ногам.

– Вот мы и дождались тебя! – прошелестел тихий голос. – Снимите его с дерева и зовите квартального надзирателя.  

 

 

Глава 22

⇐ Предыдущая1234Следующая ⇒

Поделиться: