Реальный текст ЕГЭ по русскому языку 2018. Основная волна.

 

Паустовский. О молоке и девочке. На перекрестках лесных дорог, около шалашей, сложенных из сосновых веток, стояли девушки-бойцы с флажками. Они руководили потоком военных машин, указывали им дорогу, проверяли наши документы. Мы встречали этих девушек-регулировщиц в полях очень далеко от деревень, в лесах, около переправ через быстрые реки. Под дождем и на ветру, в пыли и на солнцепеке, в северные ночи и на рассветах – всюду и всегда мелькали мимо нас их обветренные лица, строгие глаза, выцветшие пилотки. Ночью в глухом лесу одна из таких девушек остановила нашу машину и спросила: – Нет ли у вас, товарищи, молока? – Мы с фронта едем, а не с молочной фермы, – недовольно ответил шофер. – Своих коров мы, как на грех, подоить не успели, – насмешливо добавил боец с автоматом. – Вот беда! У нас не за каждой ротой ходит стадо молочных коров. – А вы бросьте шутить, – сердито сказала девушка. – Я вашим остроумием не интересуюсь. Значит, нет молока? – А в чем дело? – спросил майор, вылезая из машины. За ним вылез боец. Регулировщица рассказала, что этой ночью она впервые за время войны сильно испугалась. Артиллерия открыла ночной огонь. В лесу это хуже всего. Когда тихо, то хоть ничего и не видно, но, по крайней мере, слышно, как захрустит под сапогом каждая ветка. Никакой немец, отбившийся от своих, не может застать врасплох. А когда бьет ночью артиллерия – и слепнешь от темноты и, вдобавок, глохнешь. Девушка стояла ночью на перекрестке. Вдруг кто-то крепко схватил ее за ноги. Девушка закричала, отскочила, схватилась за винтовку. Сердце у нее колотилось так громко, что она не сразу услышала тихий плач у своих ног. А услышав, зажгла электрический фонарик и осветила дорогу. – Смотрю: маленькая девочка в рваном платке стоит рядом. Такая маленькая, ростом мне до колен. Я слова сказать не могу, а она обхватила меня за ноги, уткнулась головой в колени и плачет. Нагнулась я над ней, сама реву, дура, и слышу, как она одно только слово шепчет: «Мама». И так настойчиво, знаете, шепчет, будто я действительно ее настоящая мать. Отнесла я ее в шалаш, уложила, закутала шинелью. Спит она сейчас. Молока бы ей надо, когда она проснется. – Да, дела, – сказал майор. – А сколько ей лет? – Годика три. Она уже разговаривает хорошо. Все, что могла, мне рассказала. Изба их – там где-то, за лесом, – сгорела вместе со всей деревней, а мать, должно быть, убили немцы. Она говорит, что мать спит, а она ее будила-будила и никак не могла разбудить. – Да, дела! – повторил растерянно майор. – Есть у меня банка сгущенного молока, – пробормотал шофер и начал рыться в темноте у себя под ногами. – Молоко, конечно, молоком, – сказал боец с автоматом, – только ее в тыл надо определить. – Жалко мне ее, – тихо вздохнула регулировщица. – А ты что ж, – спросил боец, – при себе ее оставить хочешь? Кто тебе разрешит? Ребенку забота нужна. Скажем, детский сад или что-нибудь в этом смысле. – Да, я понимаю, – согласилась девушка, – только не – охота мне ее вам отдавать. – Давайте, давайте! – суровым голосом сказал майор. – Мы ее устроим в надежное место. Регулировщица побежала в шалаш за девочкой. – Вот происшествие! – сказал боец, – Я от Сталинграда до Брянска дошел, а ничего похожего не случалось. – Научили меня немцы ихний род, фашистский ненавидеть, – пробормотал шофер. – И меня научили, – сказал боец. – Я семьдесят пять немцев пока что уничтожил. – Ты что ж, снайпер? – спросил шофер. – А как же. Мы все, яранские, снайперы. Регулировщица принесла девочку. Она крепко спала. – Кто из вас ее держать будет? – спросила регулировщица. – Я, – сказал боец с автоматом. – Всю дорогу буду держать. – Смотри, уронишь, – заметил шофер. – Все-таки хрупкое существо. – Это кто уронит? – грозно спросил боец. – Я, что ли? Сказано тебе, что я снайпер. Рука у меня твердая. Это не то, что твою баранку крутить. И опять же – дочка у меня в деревне осталась, чуть поболе, чем эта. Я ее сам, бывало, в коляске укачивал. Боец неожиданно и смущенно улыбнулся. – Ну и держи, – примирительно сказал шофер. – Я все равно очень аккуратно поеду. С моей ездой ты ее не уронишь. Боец влез в машину, осторожно взял девочку. Над вершинами леса небо уже синело, приближался рассвет. – Поехали, – сказал майор. Регулировщица покраснела, обдернула гимнастерку и тихо сказала, вертя в руках измятый листок бумаги: – Разрешите обратиться, товарищ майор. Вот тут я адрес написала, свою полевую почту. Очень мне желательно знать, куда вы ее определите. Пусть мне напишут. Пожалуйста! – Давайте, – сказал майор. – Значит, не хотите с ней навсегда расставаться? – Не хочу, товарищ майор. Машина тронулась. Над первой же просекой, заросшей высокой травой, мы увидели солнце. Белое и огромное, оно подымалось в синеватой утренней мгле. По просеке вели пленных немцев. Они сошли с узкой лесной дороги, чтобы дать дорогу машине. Злыми, тяжелыми глазами они смотрели на нас из-под стальных шлемов, а один из них, с редкими, будто выщипанными усиками, чуть заметно оскалился. Шофер обернулся к бойцу и спросил: – Сколько ты, говоришь, уничтожил? – Семьдесят пять. – Маловато, по-моему, – сказал шофер. – Ничего, – пробормотал боец. – У меня с ними еще разговор будет. Автоматический.

⇐ Предыдущая12345Следующая ⇒

Поделиться: