Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Северная Европа: восприимчивость к переменам. Финляндия



Так уж распорядилась история, что общественный климат в этой части Европы оказался более восприимчив к переменам в международных делах. Знаменательно, что хельсинкский процесс начался здесь. Знаменательно, что крупный шаг в развитии этого процесса — принципиальная договоренность о мерах доверия — был сделан в другой северной столице — Стокгольме. Рейкьявик стал символом надежды, что ядерное оружие не вечно и человечество не обречено жить под этим дамокловым мечом.

С именами известных политических деятелей Северной Европы связаны крупные инициативы в вопросах международной безопасности и разоружения. Это Урхо Кекконен. Улоф Пальме, гибель которого глубоко меня потрясла. Калеви Сорса, на протяжении многих лет возглавлявший Консультативный совет Социнтерна по разоружению.

Финляндии принадлежит особое место в налаживании международных связей по критериям нового мышления. Советско-финские отношения носили в течение всего послевоенного периода уникальный характер. Это во многом объясняется тем, что Финляндия сумела сохранить себя вне рамок «холодной войны». А советскому руководству хватило здравого смысла не провоцировать и не втягивать ее в конфронтацию между Западом и Востоком. В результате наши отношения являли собой как бы модель мирного существования в его первоначальном варианте и своего рода образец отношений между большой страной и малой — соседями, находящимися в разных социально-политических системах.

Мне никогда не нравился термин «финляндизация». В нем присутствовал некий намек на то, что Финляндия вроде бы не до конца свободна в своей международной политике, вынуждена постоянно «оглядываться на Москву». Что сказать на это? Довоенная история советско-финских отношений очень непроста. Финляндия была первой из провинций царской России, получившей после Октябрьской революции полную государственную независимость. Это произошло в декабре 1917 года, спустя месяц с небольшим те же люди, которые подписывали акт о признании независимости Финляндии, не могли удержаться от искушения, чтобы не поддержать «красным штыком» начавшуюся в этой стране революцию.

В 20-е и 30-е годы идиллии тоже не наступило. И виной тому не только сталинская дипломатия. В одном из своих выступлений во время моего визита в Финляндию в октябре 1989 года президент Мауно Койвисто публично признал, что в тот период и «со стороны Финляндии не прилагалось больших усилий для развития отношений между двумя странами». Печально известная «зимняя война» 1939/40 годов не была, конечно, «оборонительной» со стороны Советского Союза. Одним из следствий ее было то, что в июне 1941 годов Финляндия вступила в войну против нас на стороне Гитлера.

В 1948 году был подписан Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи. Именно в этом документе были заложены основы дружественных, доверительных отношений.

Несмотря на отнюдь не благостное прошлое, а временами даже жестокую вражду, русские и финны сумели извлечь из истории необходимые уроки. Так что известный парадокс «история нас учит тому, что она нас ничему не учит» верен не всегда.

Мы впервые встретились с президентом Койвисто в Москве через несколько месяцев после моего избрания на пост Генерального секретаря — в сентябре 1985 года. Это не был официальный визит, скорее короткая рабочая встреча, где мы оба подтвердили обоюдную линию на дружбу и доверие между нашими странами.

Официальный визит Койвисто состоялся в начале октября 1987 года.

За несколько дней до приезда Койвисто в Москву я совершил поездку по северным районам страны, выступил в Мурманске с конкретными предложениями по радикальному снижению уровня военной активности на Севере в целом — как в Восточном, так и в Западном полушарии.

К этому времени мы уже демонтировали в одностороннем порядке пусковые установки ракет средней дальности на Кольском полуострове и большую часть таких ракет на остальной территории Ленинградского и Прибалтийского военных округов. Было принято решение об ограничении военных учений во всех районах, близких к нашим северо-западным границам.

В Мурманске я предложил вновь вернуться к идее, выдвинутой в свое время Президентом Финляндии Кекконеном, — о создании безъядерной зоны в Северной Европе. Причем мы были готовы пойти достаточно далеко, в частности, в качестве первого шага вывести из состава Балтийского флота подводные лодки, оснащенные баллистическими ракетами. Сказал я и о нашем позитивном отношении к инициативе Койвисто об ограничении военно-морской активности в прилегающих к Северной Европе морях и распространении на них мер доверия. Среди таких мер, по моему мнению, могли быть договоренности об ограничении соперничества в противолодочном оружии, уведомлении о крупных учениях ВМС и ВВС.

Мы придавали большое значение мирному сотрудничеству по освоению ресурсов Севера, Арктики, международной кооперации в деле охраны здесь окружающей среды. В Мурманске мною было сказано, что при определенных условиях мы могли бы открыть Северный морской путь для иностранных судов. Словом, смысл моего выступления был в том, чтобы призвать и страны Северной Европы, и Запад, США вести дела в этом регионе таким образом, чтобы климат здесь определялся теплым «Гольфстримом» общеевропейского процесса, а не полярным дыханием накопившихся подозрений и предрассудков.

В беседе с Койвисто я обратил внимание на то, что мое выступление в Мурманске было своеобразной подготовкой к его визиту в Москву:

«ГОРБАЧЕВ. В речи в Мурманске мы учли вашу мысль — она нам представляется очень важной — о том, что процесс разоружения не должен сопровождаться наращиванием вооружений на морях.

КОЙВИСТО. Это очень опасно. К сожалению, на Западе многие действительно стремятся увеличить количество ядерных и обычных вооружений в других районах при сокращении их на Европейском континенте. В свое время я с ужасом читал высказывания американского адмирала Уоткинса о том, как намерен действовать флот США в кризисных ситуациях в морских районах. О том, какими поэтапно будут его действия по уничтожению, скажем, советского ядерного оружия обычным оружием. И это был не просто какой-то адмирал, а начальник штаба ВМС США. Я высказал на этот счет свое удивление в беседах с Кроу — председателем Объединенного комитета начальников штабов США, Шульцем и некоторыми другими американскими представителями. Они отвечали, что не надо к этому относиться серьезно. Но как же не относиться серьезно? Ведь человек, высказывающий эти мысли, занимает такой пост!

Мне понятно, что представители различных видов вооружений стараются таким способом получить из бюджета дополнительные средства, причем именно на развитие своего оружия. Американцы на переговорах проявляют готовность сокращать ракеты наземного базирования. Но надо видеть и другое. У Запада есть беспрепятственный доступ во все моря мира. С нашей точки зрения, наибольшую опасность представляет рост морских вооружений. А их становится все больше и больше.

Новые советские инициативы встретили положительный отклик во многих странах мира. Все народы хотят мира, хотят избавиться от страха. Но процесс этот трудный, долгий, болезненный. Тем не менее я убежден, что у вас хватит терпения.

Прошло 24 года, как Кекконен высказал идею безъядерной зоны на севере Европы. Она тогда нашла слабый отклик на Западе. Да и сейчас США относятся к ней отрицательно. Но народы Севера широко поддерживают идею создания здесь безъядерной зоны. Это естественно.

ГОРБАЧЕВ. МИД СССР дано поручение продумать шаги, чтобы предложения, выдвинутые в Мурманске, продвигались в плоскость реальной политики. Мы видим, как Мурманск вскрыл настроения в самых различных кругах. Есть первая реакция северных стран, в целом позитивная. Но есть и реакция Запада. В Америке она сдержанная и мало что обещает. Мы не ждали аплодисментов. Но главное, чтобы завязался диалог. Подумаем, и вы подумаете, что можно сделать. С интересом будем рассматривать любые предложения. Мы намерены держать эти вопросы постоянно в поле зрения».

Мой ответный визит в Финляндию состоялся 25—27 октября 1989 года. Это был очень насыщенный встречами и переговорами визит, запомнившийся мне. Проезжая по улицам, общаясь с незнакомыми людьми, я не мог скрыть удивления — финны ли это, — настолько эмоционально, бурно нас приветствовали. Особенно запомнилась в этом смысле поездка в университетский город в Центральной Финляндии Оулу — открытостью, простотой, добросердечием десятков тысяч людей, встречавших нас на площади Ратуши, в самой ратуше, в университете.

Внутренние проблемы Советского Союза заняли большое место в беседах с финскими руководителями. Финнов интересовало буквально все. Койвисто откровенно сказал мне:

— Нам требуется ясность — в случае осложнений у нас должна быть одна политическая линия, в случае успеха вашего курса — другая.

Собеседников особенно интересовали два сюжета, и мотивы пристального внимания к ним были мне понятны. Первый был тесно связан с перспективами развития торгово-экономических связей с СССР, на который приходилось около 60 процентов финского экспорта. Второй непосредственно затрагивал судьбу региона, с которым Финляндия традиционно имела близкие связи. Речь шла о Прибалтике, и прежде всего об Эстонии. По этому вопросу и президент, и премьер-министр Х.Холкери заняли взвешенную позицию.

В политическом отношении своеобразной кульминацией моего визита в Финляндию стало подписание советско-финляндской Совместной декларации. Это был неординарный документ международного значения: крупнейшее ядерное государство, «сверхдержава», член одного из двух главных военных союзов, с одной стороны, и относительно небольшое нейтральное государство Северной Европы — с другой, заявили о своей решимости действовать совместно во имя укоренения в межгосударственных делах принципов свободы выбора, демократизации и гуманизации отношений, примата международного права, верховенства общечеловеческих интересов. И призвали к этому другие страны и народы.

В документе содержалась важная мысль: в современных условиях нейтралитет не означает ни безразличия к происходящим в мире процессам, ни пренебрежения обязательствами и ответственностью, которые каждый член мирового сообщества принимает на себя, вступая в цивилизованное общение с другими государствами.

В дни пребывания в Финляндии мы с Раисой Максимовной еще ближе познакомились с Мауно Койвисто и его супругой. Запомнился вечер, который мы провели в уютной гостиной вчетвером — при свечах. Много говорили... и обо всем! О собственности вообще и на землю в частности. О заработках и ценах. Об условиях жизни президента и нагрузках, которые он несет. Жена Койвисто, в прошлом известная журналистка, теперь больше занята протокольными делами и гуманитарными вопросами.

Но особенно их интересовало, что происходит у нас, какие надежды на успех. Оказалось, почти каждый вечер смотрят телепередачи из СССР. Роль переводчика выполняет президент. И тут жена президента призналась, что она, наблюдая за нашими политическими баталиями, всегда согласна со мной, на моей стороне. А потом спросила меня: как я все это выдерживаю, откуда берутся силы? Вопрос оказался неожиданным. Я ответил: наверное, надо благодарить родителей — исконных крестьян, Раису Максимовну, разделившую со мной все, что выпало на мою долю. И, наконец, я верю в свой выбор.

Нобелевская премия мира

В октябре 1990 года Комитет по Нобелевским премиям принял решение присудить мне премию мира. Это решение вызвало у меня, откровенно говоря, смешанные чувства. Конечно, было лестно получить одну из самых престижных международных премий, которой до меня были удостоены такие выдающиеся люди, как Альберт Швейцер, Вилли Брандт, Андрей Сахаров. Я получил много поздравлений — от своих коллег, соотечественников и из-за рубежа.

Но отношение в советском обществе к Нобелевским премиям, особенно за общественно-политическую деятельность, было, мягко говоря, специфическим. Как известно, присуждение премий по литературе Пастернаку и Солженицыну произошло при обстоятельствах, которые выдвигали на первый план их диссидентство. И расценивалось у нас как антисоветская провокация. Исключением, правда, было присуждение Нобелевской премии по литературе Шолохову. А в общем, серьезно воспринимались, причем лишь в академических кругах, только премии за достижения в области точных и естественных наук.

Все это сказывалось на оценке присуждения Нобелевской премии мне: она была далека от цивилизованной, достойной. К тому же в этот период крайне обострилась ситуация в стране. Нападки на меня усиливались с разных сторон. Соответственно Нобелевская премия была оценена как демонстрация прямого одобрения моей деятельности со стороны тех, кого значительная часть общественного мнения считала выразителями «империалистических» интересов Запада. Но поразительно, что по этому случаю особенно злобствовали в руководстве Российской Федерации.

В этот момент я не счел возможным лично принять участие в церемонии вручения премии, происходившей в Осло 10 декабря. Поручил эту миссию тогдашнему первому заместителю министра иностранных дел Анатолию Ковалеву (в порядке исключения такая процедура допускалась). Он зачитал мое благодарственное слово и от моего имени принял премию.

Согласно установившемуся порядку Нобелевскому лауреату полагалось выступить с лекцией — сразу при вручении премии или позднее, но в пределах ближайших шести месяцев. Я получил приглашение выступить с такой лекцией в первой декаде мая 1991 года. Между тем политическая ситуация внутри страны еще более осложнилась, особенно после январских событий в Вильнюсе и Риге. На меня посыпались обвинения и дома, и за рубежом. Обыгрывался и факт присуждения Нобелевской премии мира: некоторые даже заявляли, что это было «ошибкой», Комитет должен «пересмотреть» свое решение и т.п. В этих условиях я, несмотря на напоминания, несколько раз откладывал решение о поездке в Осло. Рассчитывал поехать в начале мая, но не удалось. Должен признаться, до сих пор испытываю чувство неловкости из-за того, что такая ситуация могла быть воспринята как неуважение к Нобелевскому комитету. Но постепенно созрело решение: воспользоваться его международной трибуной, чтобы еще раз изложить свое кредо роли перестройки и нового мышления для нас и всего человечества.

С нобелевской лекцией я выступил в Осло 5 июня 1991 года. Конечно, попытался прежде всего загладить неловкость, возникшую из-за затяжки с выступлением. Подчеркнул, что воспринимаю решение Комитета как признание огромного международного значения происходящих в Советском Союзе перемен к политике нового мышления, как акт солидарности с громадностью дела, которое уже потребовало от нашего народа неимоверных усилий, затрат, лишений, воли и выдержки.

Мой исходный тезис состоял в том, что современное государство достойно солидарности, если проводит и во внутренних, и в международных делах линию на соединение интересов своего народа с интересами мирового сообщества. А это сложнейшая задача, ее решение требует соединения политики с нравственностью. Перестройка позволила нам открыться миру, вернула нормальную связь между внутренним развитием страны и ее внешней политикой. Но давалось это непросто. Народу, убежденному, что политика его правительства всегда отвечала делу мира, мы предложили во многом другую политику, которая действительно служила бы миру, но расходилась с привычными представлениями о самом этом мире, с устоявшимися стереотипами.

«Мы хотим быть понятыми» — этими словами начиналась моя книга о перестройке и новом мышлении. И на первых порах представлялось, что это уже происходит. Но мне хотелось вновь повторить эти слова, повторить со всемирной трибуны. Потому что понять нас по-настоящему — так, чтобы поверить, — оказалось непросто. Слишком грандиозные были перемены. Масштабность преобразований страны и их качество требовали основательного размышления. Тех, кто выставлял условие: мол, поймем и поверим, когда вы, Советский Союз, станете полностью похожими «на нас», я должен был предупредить: это бессмысленно и опасно. Использование опыта других — да, мы это делаем и будем делать. Но это не значит стать точно такими же, как другие. Наше государство сохранит свое «лицо» в международном сообществе. У многоязычной страны, уникальной по межнациональному взаимопроникновению, культурному разнообразию, по трагичности своего прошлого, величию исторических порывов и подвигов ее народов, — у такой страны свой путь в цивилизацию XXI века, свое место в ней. Да и невозможно «выпрыгнуть» из собственной тысячелетней истории, которую, кстати говоря, нам самим предстояло еще основательно осмыслить, чтобы взять в будущее только правду о ней.

Мы, говорил я, хотим быть органической частью современной цивилизации, жить в согласии с общечеловеческими ценностями, по нормам международного права, соблюдать «правила игры» в экономических связях с внешним миром. Нести бремя ответственности со всеми народами за судьбу нашего общего дома. Но наша демократия рождалась в муках. На шестом году перестройка вступила в самую драматическую полосу. Уже пролилась кровь. Поэтому я предупредил: от правильной оценки того, что происходит в Советском Союзе на данном этапе, очень многое зависит и в мировой политике. Сейчас и на будущее. «Приблизился, — сказал я, — может быть, самый решающий момент, когда мировое сообщество, прежде всего государства, обладающие большими возможностями влиять на ход событий, должны определиться по отношению к Советскому Союзу, причем в реальных действиях».

В те месяцы многое в стране должно было решиться для создания предпосылок выхода из системного кризиса. Конкретные задачи, с этим связанные, виделись мне на трех главных направлениях:

— стабилизация демократического процесса на основе широкого общественного согласия и нового государственного устройства нашего Союза как подлинной, свободной, добровольной федерации;

— интенсификация экономической реформы в сторону создания смешанной рыночной экономики на основе новой системы отношений собственности;

— решительные шаги к открытости страны в мировую экономику через конвертируемость рубля, признание цивилизованных «правил игры», принятых на мировом рынке, через вступление в члены Мирового банка и Международного валютного фонда.

Все это требовало разговора на «семерке» и в Европейском сообществе, какой-то совместной программы действий на ряд лет. И означало также, что необходимость перехода к новой фазе сотрудничества должны осознать обе стороны. От этого зависел успех наших реформ, от этого зависела реальная возможность продвижения к новому мировому порядку, к цивилизации XXI века.

Заключил лекцию следующими словами: «В присуждении мне Нобелевской премии я увидел понимание моих намерений, моих устремлений, целей начатого глубокого преобразования страны, идей нового мышления, признание вами моей приверженности мирным средствам реализации задач перестройки. За это я признателен членам Комитета и хочу их заверить: если я правильно оцениваю их мотивы, они не ошиблись».

Поездка в Осло дала возможность возобновить контакты с Гру Харлем Брундтланд — премьер-министром Норвегии, лидером Норвежской рабочей партии, видной деятельницей Социнтерна. Состоявшаяся беседа охватила и наши двусторонние отношения, и широкий круг международных проблем. Мы пришли к выводу, что у нас много общего в их понимании.

Подчеркнув нашу общую, совместную ответственность за обеспечение безопасности на севере Европы, за управление процессами в рамках природоохранительного, экономического, культурного, другого сотрудничества, Брундтланд высказалась за то, чтобы придать ему дальнейшее развитие в рамках Парижской хартии для новой Европы.

Норвегия, сказала Брундтланд, озабочена тем, чтобы сделать процес СБСЕ более структурно развитым, более институциализированным. И стремится принимать активное участие в создании новой европейской архитектуры. Я предложил подумать о каком-то постоянном механизме обсуждения северной проблематики с участием министров иностранных дел.

Мы затронули тему — о нашей интеграции в мировую экономику. Брундтланд повторила то, о чем заявила ранее в Париже: Норвегия активно поддерживает идею Любберса в отношении европейской хартии по вопросам энергетики. Мы были согласны с этой идеей, более того, начали заниматься ею вполне предметно. Поддержал я и предложение создать какой-то форум, на котором обсуждались бы во взаимосвязи вопросы развития экономики, энергетики и охраны окружающей среды. По мысли Брундтланд, такое обсуждение помогло бы найти подходящую модель смешанной рыночной экономики, которая сработала бы как надо.

Мы покинули Осло, но этот город в сиреневом цвету (столько сирени я не видел нигде и никогда) стоит перед моими глазами.

На следующий день, по приглашению премьер-министра Швеции Ингвара Карлссона, я прибыл в Стокгольм. Мы нанесли визит вежливости королю Швеции Карлу XVI Густаву.

С Карлссоном мы провели обстоятельные переговоры. Они начались беседой в узком составе, посвященной в основном ситуации в Прибалтийских республиках. Премьер-министр счел нужным объяснить довольно эмоциональное восприятие этой ситуации в Швеции; я, со своей стороны, изложил нашу принципиальную позицию.

Карлссон говорил о том, как ему видится роль Швеции на международной арене, о системе совместной безопасности. Швеция, сказал он, готова всеми средствами способствовать созданию новой системы безопасности в Европе. Но этот процесс не должен ограничиваться только Европой. Впереди главные проблемы — преодоление нищеты и бедности третьего мира.

Незадолго до моего визита, в конце апреля, в Стокгольме по предложению Карлссона собрались около 30 известных политических деятелей, ученых из разных стран, чтобы обсудить перспективы развития мира. Центральной темой дискуссии стал вопрос о том, как надо реформировать ООН, чтобы эта организация смогла лучше выполнять свою роль в будущем. В этой связи Карлссон попросил меня высказать свое мнение о будущей роли ООН.

Я охотно откликнулся на это. Пожалуй, впервые ООН, благодаря изменениям в международных делах, оказалась в такой среде, что могла играть свою изначально запрограммированную роль. Оказалось, что ООН необходима и для Соединенных Штатов, которые к ней ранее особо не благоволили. Через ООН уже удалось решить много сложных проблем — как при посредстве генерального секретаря, так и с помощью Совета Безопасности, всей организации.

Поэтому, сказал я, мы в принципе поддерживаем общую позитивную направленность стокгольмской инициативы, касающуюся повышения эффективности этой уникальной международной организации. Вместе с тем я высказался за то, чтобы проявить определенную сдержанность в плане реформирования ООН. Я считал, что надо дать этой организации возможность еще показать себя, имея в виду прежде всего такие сферы приложения усилий, как регионы мира, отстающие от общего развития.

Воспользовавшись случаем, сказал, что с определенной дозой критичности отношусь к деятельности «семерки», так как она пытается как бы вытянуть из ООН группу наиболее экономически сильных государств. Гармонизируя свои интересы, не возводят ли они стену между своей группировкой и остальными, государствами — членами ООН? И зачем придумывать какой-то новый институт, когда он уже есть, существует. Это — ООН, организация демократическая, центр, где встречаются интересы всего международного сообщества.

Договорились с Карлссоном продолжать обмен мнениями.


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-06-08; Просмотров: 177; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.042 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь