На пути к партийной конференции

Идея проведения Всесоюзной партконференции прозвучала впервые на январском Пленуме ЦК 1987 года, а формальное решение на этот счет принял июньский Пленум того же года. Заключая его работу, я сказал: «Для нас, коммунистов, она станет, по существу, политическим экзаменом по главному предмету нашей жизни — перестройке. Всю нашу практическую работу... мы должны вести таким образом, чтобы сдать этот экзамен достойно и принести на конференцию хороший практический опыт, реальные результаты, извлечь уроки на будущее».

К весне 1988 года стало очевидным, что сопротивление обновленческим реформам нарастает и предстоящая конференция не будет «легкой прогулкой», станет полем пробы сил между реформаторским и консервативным крылом партии. А поскольку весь политический актив страны был в ней — то и всего общества. Тем большее значение приобретал вопрос, на какой платформе развернется подготовка к ней, какая сверхзадача будет одушевлять ее решения.

Назревало все подспудно. Мои оппоненты, почувствовав на февральском Пленуме, куда «гнет» генсек, всполошились и засуетились. А где суета, там всегда и ошибки. Так они «засветились». Сама того не желая, объективно нам помогла Нина Андреева. В этом смысле ей надо бы какой-то приз учредить или по крайней мере памятную доску — «За вклад в прояснение позиций».

Выполняя поручение подготовить редакционную статью в ответ на публикацию «Советской России», редактор «Правды» Афанасьев и его сотрудники написали первоначальный вариант. Но проект явно не дотягивал до «кондиции», не было в нем ни широты взгляда, ни глубины выводов. В дело включились Яковлев и Медведев с моими помощниками. Доработанный вариант разослали весьма узкому кругу. На заключительном этапе в редактировании текста принял участие и я. 5 апреля «Правда» статью опубликовала. Кажется, в тот же день ко мне зашел Лигачев. Чувствовал он себя довольно неуютно. Стал говорить, что непричастен к созданию статьи Андреевой, что нужно учинить проверку. Я остановил:

— Успокойся, не надо никаких расследований. Не хватало нам своими руками организовывать раскол в ЦК и Политбюро...

Должен напомнить, что ЦК мог даже отменить конференцию, по уставу это являлось его прерогативой. И если бы кто-то поднял «бунт на корабле», реформаторам не поздоровилось бы, большинство все-таки было не на их стороне. Теперь об этом можно прямо говорить. Горбачев, Яковлев, Медведев, Шеварднадзе, Рыжков, Слюньков. Кто еще? Зайков, Разумовский — трудно сказать... Но огромный авторитет, связанный с положением генсека, и крепнущая поддержка в обществе курса на перестройку помогали удерживать контроль над ситуацией. Важно было использовать это, и мы засучив рукава взялись за подготовку конференции, до которой оставалось всего два месяца.

Где только не пришлось тогда говорить и слушать, убеждать и в чем-то убеждаться самому! На Всесоюзном съезде колхозников, встрече с представителями прессы и творческой интеллигенции, совещании заведующих отделами ЦК (28 марта). Везде я стремился решить двуединую задачу. С одной стороны, лучше понять состояние умов в различных слоях общества. А с другой — донести до возможно более широкой аудитории свои замыслы, понимание перспективы, включить людей в активное формирование политики.

Особо выделил бы «многосерийную» встречу с партийным «генералитетом», проведенную с 11 по 18 апреля. В три приема, чтобы создать непринужденную доверительную атмосферу, я провел беседы со всеми секретарями ЦК компартий республик, крайкомов и обкомов. В общей сложности это больше 150 человек. От них в огромной мере зависела судьба партконференции, как, впрочем, и весь дальнейший ход дел. Я стремился найти общий язык с самым влиятельным слоем партии, заручиться его поддержкой, на худой конец — благожелательным нейтралитетом.

Что же слышал я в ответ на этих беседах? Были дельные, запомнившиеся выступления: Б.К.Пуго, бывшего тогда первым секретарем Компартии Латвии, кемеровского секретаря В.В.Бакатина, киевского — Г.И.Ревенко. Были речи серые, невнятные. На характере встреч еще сказывалась инерция лояльности по отношению к генсеку. Но у некоторых членов ЦК она уже перестала быть сдерживающим началом. Это проявилось, в частности, в выступлении секретаря Свердловского обкома Ю.В.Петрова.

— Мне понравилась статья Андреевой, — сказал он, — и я велел ее перепечатать в областной газете. Хватит расплачиваться за наше прошлое. Рабочие коллективы задают вопросы: до каких пор будем позволять все это?! — А когда заметил мою реакцию, бросил реплику: — Вы же сами требуете, чтобы говорили то, что думаем. Вот я и говорю...

Я не оставил без оценки такие рассуждения:

— Когда мы не знали, что происходило в прошлом, — одно дело. А когда узнали и узнаём все больше, двух мнений быть не может. Сталин — преступник, лишенный всякой морали. Для вас скажу: миллион партийных активистов расстрелян, три миллиона отправлено в лагеря. И это не считая коллективизации, которая затронула еще миллионы. Нина Андреева, если пойти по ее логике, зовет нас к новому 1937 году. Вы, члены ЦК, этого хотите? Мы должны думать о судьбе страны. За социализм? Да! Но за какой? Такой, как при Сталине, нам не нужен.

В ходе этих встреч я апробировал идею объединить при разделении властей должности первого секретаря и председателя президиума Совета — при том, что последний пост будет, естественно, выборным. Уж коли у нас одна правящая партия, то хоть таким образом поставить ее под контроль народа. По моему замыслу, такой вариант позволял осуществить более плавно, менее болезненно передачу власти Советам. С другой стороны, на выборах проверялась бы авторитетность партийного руководителя: получит мандат — будет чувствовать себя уверенней, нет — придется трудиться на другом поприще.

Надо сказать, эта идея вызвала острый спор и в партии, и в обществе. Одни налегали на то, что в случае совмещения должностей Советами опять будут командовать партийные секретари. Другие же, напротив, высказывали опасения, что это грозит перечеркнуть руководящую роль КПСС. На этот аргумент особенно упирали те, кто не без оснований опасался скверного для себя исхода выборов. Я призывал их, дабы этого не случилось, активно включаться в избирательную кампанию. Но это не вызвало энтузиазма. Ведь до сих пор они получали должности или лишались их по правилам номенклатуры, были всевластными в «дарованных вотчинах». Охота ли ставить все это под вопрос! К тому времени кое-где прошли альтернативные выборы, и даже некоторые из тех, кто считал свои позиции незыблемыми, оказались в результате тайного голосования забаллотированными.

Особое волнение у некоторых вызвало предложение ограничить двумя сроками занятие руководящих должностей. Последовал вопрос: «С какого времени начнется отсчет? » Страх потерять положение, обретенное многими недавно, читался на лицах.

В итоге откровенных бесед большинство поддержало практически весь комплекс идей, с которыми мы намеревались выйти на конференцию. Но меня не покидало ощущение, что не все секретари понимают новизну ситуации и смогут подготовить парткомы, коммунистов к работе в условиях свободных выборов и разделения властей. Действительно, многие из них, неплохие специалисты и организаторы, не сумели «вписаться в демократию». Что поделаешь, без ломки человеческих судеб не обходились никакие реформы. Я старался свести эти личные драмы к минимуму.

Тогда было много разговоров о том, чтобы на конференции провести серьезную перетряску кадров. Но я был против того, чтобы решить их на этом этапе. Кадровая проблема неизбежно стала бы в центре внимания делегатов, могла отодвинуть на задний план и даже поставить под угрозу принятие принципиальных политических решений. Да и эффект был бы, что называется, «разовый». Мой замысел состоял в другом — через конференцию открыть дорогу политической реформе, благодаря которой эти вопросы будут впредь решаться с обязательным участием народа, в результате свободных выборов. Так, собственно, и случилось.

Об организации подготовительной работы мы условились на заседании Секретариата (23 апреля), а через два дня я пригласил Слюнькова, Яковлева, Медведева, Лукьянова, Шахназарова, Фролова, Черняева, Болдина, Ситаряна, заведующего экономическим отделом ЦК Можина, Биккенина, и мы провели обстоятельный разговор о характере тезисов. С его содержанием были подробно ознакомлены журналисты и творческие работники, с которыми я встретился 7 мая. Много у меня в те дни было дел, но на первом месте стояла подготовка тезисов и доклада. Практически ежедневно приезжал в Волынское-2, [12] где трудилась рабочая группа.

Уже 23 мая тезисы были представлены Пленуму ЦК. В прениях выступили 20 человек, документ оценили положительно, и это показалось мне добрым предзнаменованием. После учета поступивших дельных замечаний он был обнародован в «Правде» (27 мая) ровно за месяц до открытия конференции.

Последовал, без преувеличения, взрыв общественного мнения. Все средства массовой информации включились в обсуждение, газеты ввели соответствующие рубрики. До этого общество все-таки пребывало в ожидании, когда и куда «верхи» распахнут дверь. Теперь люди начинали верить, что весь сыр-бор затеян не зря, речь идет не об очередной штопке дырявого решета, а о коренном его преобразовании, переходе к принципиально иной политике. В воздухе запахло свободой.

Наряду с дискуссией напряженно следили за выборами делегатов на конференцию. Благодаря принятым мерам они прошли уже не так, как прежде, когда практически весь делегатский состав формировался орготделом ЦК. На сей раз коммунисты действительно выбирали, и немалую роль в этом сыграла бдительная пресса. А ведь не пришлось ничего придумывать, просто потребовать строгого соблюдения Устава КПСС.

Ну а подготовка доклада шла в обстановке какой-то подспудной тревоги — сказывались размежевание позиций в руководстве, в партии, во всем обществе и опасения реформаторских сил по поводу того, что номенклатура и на этот раз обернет дело в свою пользу, протащит в делегаты своих сторонников, которые похоронят реформы.

7 июня в Ново-Огареве я встретился с рабочей группой для обсуждения первоначального варианта доклада. Яковлев положил передо мной 150 страниц. Не хотелось никого обидеть, но, не спеша полистав этот пухлый фолиант, я не удержался от шутки: «Настоящая повесть пламенных лет. Правда, повесть есть, а пламени нет. И доклада нет». Материал нес на себе отпечаток и незавершенности, и разности стилей.

В конце концов доклад, адекватный моему замыслу, родился в трудах и долгих дискуссиях.

⇐ Предыдущая24252627282930313233Следующая ⇒

Поделиться: