Ленивая красавица и её тётушки

 

Жила когда-то на свете бедная вдова, и была у нее дочка – красивая, как день ясный, но ленивая, что ваша хрюшка, – вы уж простите меня за такое сравнение. Во всем городе не было другой такой труженицы, как бедная мать. Л уж как она искусно пряла! И заветной мечтой ее было, чтобы и дочка у нее выросла такой же искусницей.

Но дочка вставала поздно, усаживалась завтракать, даже не помолившись, а потом весь день слонялась без дела. За что бы она ни бралась, все словно жгло ей пальцы. А уж слова она тянула, как будто говорить ей было трудней трудного, а может, язык у нее был такой же ленивый, как она сама. Немало горя хлебнула с нею бедная матушка, но ей все как с гуся вода – знай себе хорошеет.

И вот в одно прекрасное утро, когда дела шли хуже некуда, только бедная вдова раскричалась по поводу налогов на муку, как мимо ее дома проскакал сам принц.

– Ай-ай-ай, голубушка! – удивился принц. – У тебя, наверное, непослушное дитя, если оно заставляет свою мать так сердито браниться. Ведь не могла же эта хорошенькая девушка так рассердить тебя!

– Ах, что вы, ваше высочество. Конечно, нет! – ответила старая притворщица. – Я только пожурила ее за то, что она слишком усердно работает. Поверите ли, ваше высочество, она может за один день испрясть три фунта льна, на другой день наткать из него полотна, а в третий нашить из него рубах.

– О небо! – удивился принц. – Вот девушка, которая пришлась бы по душе моей матушке. Ведь моя матушка – лучшая прядильщица в королевстве! Будьте так любезны, сударыня, наденьте, пожалуйста, на вашу дочку капор и плащ и посадите ее сзади меня на коня! Ах, моя матушка будет так восхищена ею, что, быть может, через недельку сделает ее своей невесткой. Право слово! Конечно, если сама девушка не будет иметь ничего против.

Так-то вот. Женщина не знала, что делать от радости и смущения, да и от страха, что все раскроется. Она не успела еще ни на что решиться, как юную Энти уже усадили позади принца и он ускакал со своей свитой прочь, а у матери в руках остался увесистый кошелек. Долго после этого она не могла прийти в себя, все боялась, как бы с ее дочкой не приключилась беда.

Принцу трудно еще было судить о воспитании и об уме Энти по нескольким ответам, которые он еле вырвал у нее. А королева так и обомлела, увидев на коне позади своего сына крестьянскую девушку. Но когда она разглядела ее хорошенькое личико и услышала, что Энти умеет делать, королева решила, что девушке просто цены нет! А принц улучил минутку и шепнул Энти, что если она не прочь выйти за него замуж, она должна во что бы то ни стало понравиться матери-королеве.

Так-то вот. Вечер подходил к концу. Принц и Энти чем дальше, тем больше влюблялись друг в друга. Только неотступная мысль о пряже то и дело заставляла сжиматься ее сердце. Когда настало время сна, королева-мать отвела Энти в нарядную спальню и, пожелав ей спокойной ночи, указала на большую охапку превосходного льна, и молвила:

– Ты можешь начать завтра же утром, во сколько захочешь, и я надеюсь, что к следующему утру мы увидим славную пряжу из этих трех фунтов льна!

В эту ночь бедная девушка почти не сомкнула глаз. Она плакала и сетовала на себя, что не слушала советов матушки.

Наутро, как только ее оставили одну, Энти с тяжелым сердцем принялась за работу. И хотя ей дали прялку из настоящего красного дерева и лен, о каком можно только мечтать, у нее каждую минуту рвалась нитка. То она получалась тонкая, точно паутина, то груоая, словно бечевка для плетки. Наконец она отодвинула свой стул, уронила руки на колени и горько заплакала.

– И в этот самый момент перед ней выросла маленькая старушонка с удивительно большими ступнями и спросила:

– О чем ты, красавица?

– Да вот, я должна весь этот лен к завтрашнему утру превратить в пряжу. А у меня и пяти ярдов тонкой нити из него не получается.

– А ты не постыдишься пригласить на свою свадьбу с молодым принцем нищую Большеногую Старуху? Пообещай пригласить меня, и, пока ты сегодня ночью спишь, все три фунта льна превратятся в тончайшую пряжу.

– Конечно, я приглашу тебя, и с удовольствием, и буду заботиться о тебе всю мою жизнь!

– Вот и прекрасно! Ты пока оставайся в своей комнате до вечернего чая, а королеве можешь сказать, чтобы она приходила за пряжей завтра утром, хоть на заре, если ей угодно.

И все случилось, как старушка пообещала. Пряжа получилась тонкая и ровная, ну словно тончайшая леска.

– Вот молодец девушка! – сказала королева. – Я велю принести сюда мой собственный ткацкий станок из красного дерева. Только сегодня тебе больше не надо работать. Поработать и отдохнуть, поработать и отдохнуть – вот мой девиз! Ты и завтра успеешь соткать пряжу. А там, кто знает...

В этот раз девушку мучил страх еще больше, чем в прошлый: теперь она очень боялась потерять принца. Но все равно она ведь не умела даже приготовить основу ткани и не знала, как пользоваться челноком. И она сидела в великом горе, как вдруг перед ней выросла маленькая и совершенно квадратная старушка: такие широкие у нее были плечи и бока. Гостья сказала, что ее зовут Квадратной Старухой, и заключила с Энти ту же сделку, что и Большеногая Старуха.

Ну и обрадовалась королева, когда раным-рано поутру нашла готовое полотно – такое белое и тонкое, словно самая лучшая бумага, какую вам только доводилось видеть.

– Ах, какая милочка! – сказала королева. – А теперь развлекись с дамами и кавалерами. И если завтра ты из этого полотна нашьешь славных рубах, одну из них ты сможешь подарить моему сыну. И хоть тут же выходи за него замуж!

Ну как было не посочувствовать на другой день бедной Энти; вот-вот принц будет ее, а может, она потеряет его навеки! Но она набралась терпенья и ждала с ножницами и ниткой в руках до самого полудня. Прошла еще минута, и тут она с радостью увидела, как появилась третья старушка. У старушки был огромный красный нос, и она тут же сообщила Энти, что потому ее так и зовут Красноносая Старуха. Она оказалась ничуть не хуже других, и когда на другой день королева пришла со своим ранним визитом к Энти, дюжина славных рубах уже лежала на столе.

Что ж, теперь дело оставалось лишь за свадьбой. И уж будьте уверены, свадьбу устроили на широкую ногу. Бедная матушка тоже была среди прочих гостей. За обедом старая королева не могла говорить ни о чем, кроме как о славных рубашках. Она мечтала о том счастливом времени, когда после медового месяца они с невесткой только и станут, что прясть, ткать да шить рубахи и сорочки.

Жениху были не по душе такие разговоры, а невесте и подавно. Он хотел уж было вставить свое слово, как к столу подошел лакей и сказал, обращаясь к невесте:

– Тетушка вашей милости, Большеногая Старуха, просит узнать, может ли она войти?

Невеста вспыхнула и готова была сквозь землю провалиться, но, к счастью, вмешался принц:

– Скажите миссис Большеногой, что все родственники моей невесты и я, и она всегда сердечно рады.

Старушка с большими ногами вошла и уселась рядом с принцем. Королеве это не очень понравилось, и после нескольких слов она довольно злобно спросила:

– Ах, сударыня, отчего это у вас такие большие ноги?

– Э-э, матушка! Верите ли, ваше величество, почти всю свою жизнь я простояла у прялки. Вот от этого!

– Клянусь честью, моя любимая, – сказал принц невесте, – ни одного часа я не позволю тебе простоять у прялки!

Тот же самый лакей опять объявил:

– Тетушка вашей милости, Квадратная Старуха, хочет войти, если вы и прочие благородные господа не возражают.

Принцесса Энти была очень недовольна, но принц пригласил гостью войти. Она уселась и выпила за здоровье каждого присутствующего.

– Скажите, сударыня, – обратилась к ней старая королева, – отчего это вы так широки вот тут, между головой и ногами?

– Оттого, ваше величество, что всю свою жизнь я просидела у ткацкого станка.

– Клянусь властью! – сказал принц. – Моя жена не будет сидеть у станка ни одного часа.

Опять вошел лакей.

– Тетушка вашей милости, Красноносая Старуха, просит позволения присутствовать на пиру.

Невеста еще гуще покраснела, а жених приветливо сказал:

– Передайте миссис Красноносой, что она оказывает нам честь!

Старушка вошла, ей оказали всяческое уважение и усадили рядом с почетным местом за столом. А все гости, сидевшие пониже ее, поднесли к носу кто бокалы, кто стаканы, чтобы спрятать свои улыбки.

– Сударыня, – обратилась к ней королева, – не будете ли вы так добры рассказать нам, отчего это ваш нос такой большой и красный?

– Видите ли, ваше величество, я всю свою жизнь склоняла голову над шитьем, и оттого вся кровь приливала к носу.

– Милая, – сказал принц Энти, – если я когда-нибудь увижу в твоих руках иголку, я убегу от тебя за тысячу миль!

А ведь по правде говоря, мальчики и девочки, хотя эта история и забавная, мораль в ней совсем неправильная. И если кто-нибудь из вас, озорники, станет подражать Энти в ее лени, сами увидите, вам уж так не повезет, как ей. Во-первых, она была очень, очень хорошенькая, вам всем далеко до нее, а во-вторых, ей помогали три могущественные феи. Теперь фей нет, нет и принцев или лордов, которые проезжают мимо и захватывают вас с собой, трудолюбивые вы или ленивые. И в-третьих, еще не известно, так ли уж счастливы были принц и она сама, когда на них свалились всякие заботы и волнения жизни.

 

Графиня Кэтлин О'Шей
(легенда)

 

В далекую старину объявились однажды в Ирландии два неизвестных купца. Никто о них прежде не слышал, и, однако, они прекрасно изъяснялись на языке этой страны. Черные волосы их перевивала золотая лента, их одежды отличались редким великолепием. Оба казались примерно одного возраста: они выглядели лет на пятьдесят, так как лоб им избороздили морщины, а бороду уже тронула седина.

В гостинице, где остановились эти важные купцы, попытались было разузнать об их намерениях, но тщетно, – те вели скрытный и уединенный образ жизни. Занятий у них не было никаких, и они целыми днями только и делали, что считали да пересчитывали золотые монеты, которые хранили в больших денежных мешках: через окна их комнаты можно было увидеть желтый блеск этих монет.

– Господа, – сказала им в один прекрасный день хозяйка гостиницы, – как же так получается, вот вы такие богачи и могли бы, кажется, поддержать людей в беде, а ни одного благочестивого дела не сделали!

– Прекрасная хозяюшка, – молвил один из них, – мы не хотели предлагать милостыню честным беднякам, боясь, что нас обманут всякие притворщики. Но пусть Нужда постучится к нам в дверь, и мы откроем ей!

На другой день, когда разнесся слух, что богатые незнакомцы приехали, чтобы раздавать всем свое золото, их дом осадила толпа людей. Правда, оттуда все выходили с разным видом: у одних на лице была написана гордость, у других – стыд.

Оказывается, эта парочка бродячих торговцев скупала для дьявола человеческие души.

Душа пожившего человека стоила двадцать золотых, и ни пенни больше: у Сатаны было достаточно времени, чтобы узнать ей цену. Душа женщины стоила пятьдесят, если та была хороша собой, и целых сто, если уродлива. Ну, а уж за душу молоденькой девушки поднимай цену выше! За свежие, чистые цветы платят дорого.

В те времена жила в этом городе графиня Кэтлин О'Шей, ангел красоты. Все ей поклонялись, а для бедняков она была единственной надеждой. Как только услышала она, что эти злодеи, воспользовавшись народной бедой – в городе в это время был голод, – крадут у бога человеческие души, она тотчас позвала к себе дворецкого.

– Скажи, Патрик, – обратилась она к нему, – сколько золотых монет в моих сундуках?

– Сто тысяч.

– А сколько драгоценностей?

– На ту же сумму, что и золота.

– А что стоит все имущество в моих замках, мои леса и земли?

– Вдвое больше, чем у вас денег и драгоценностей.

– Что ж, прекрасно, Патрик. Продай все, кроме золота, конечно, и принеси мне, что выручишь. Я хочу сохранить только этот дом.

За два дня приказания благочестивой Кэтлин были выполнены, и все богатства ее были розданы беднякам соответственно их нужде. Однако это не входило в расчеты дьявола, как передает нам предание, – ведь для него не осталось душ, которые он мог бы скупить. И вот с помощью неверного слуги эти подлые купцы проникли в покои благородной дамы и похитили последние остатки ее богатства. Напрасно она изо всех сил боролась, чтобы спасти содержимое своих сундуков: жулики Сатаны были сильнее. Конечно, если бы Кэтлин смогла перекреститься, добавляет легенда, она бы обратила их в бегство, но она защищалась, и поэтому руки у нее были заняты. Кража совершилась.

И когда вскоре бедняки обратились к ограбленной Кэтлин за помощью – увы, это оказалось бесполезно. Она более не могла уж поддержать их в нужде. Ей пришлось предоставить их искушению дьявола.

А между тем должно было пройти восемь дней, пока хлеб и прочая провизия в изобилии прибыли бы в город из восточных стран. Эти восемь дней были целой вечностью! Восемь дней требовали огромных денег, чтобы спасти всех от голода. Беднякам предстояло либо погибнуть голодной смертью, либо, отвергнув заповедь святого евангелия, совершить низкую сделку и запродать свои души – лучший дар щедрой руки всемогущего. А у Кэтлин уже не было ничего, даже свой последний дом она отдала страждущим.

Двенадцать часов провела она в слезах и стенаниях, бия себя в лилейно-белую грудь. А затем в порыве отчаяния поднялась решительно и отправилась к продавцам человеческих душ.

– Что вам угодно? – спросили те.

– Вы покупаете души?

– Да, кое-что еще удается купить, несмотря на ваши старания, синеглазая святая. А что скажешь?

– Сегодня я пришла заключить с вами сделку, – ответила она.

– Какую же?

– У меня есть душа для продажи, но она стоит дорого.

– Разве это имеет значение, если она драгоценная? Душа, как бриллиант, ценится по чистоте.

– Это моя душа.

Сатанинские посланники так и задрожали, даже коготки свои выпустили под лайковыми перчатками. Серые глазки их так и загорелись. Душа самой Кэтлин, чистая, незапятнанная, непорочная, – вот это добыча!

– Сколько же ты просишь, красавица?

– Сто пятьдесят тысяч золотом.

– Изволь! – ответили торговцы и протянули Кэтлин пергамент с черной печатью, который она, содрогнувшись, подписала.

Денежки ей были тут же отсчитаны. Вернувшись домой, она сказала дворецкому:

– Вот, раздай это! На эти деньги, что я даю тебе, бедняки протянут оставшиеся восемь дней, и больше ни одна душа не попадет к дьяволу!

Потом она закрылась в своих комнатах и приказала никому ее не тревожить.

Прошло три дня. Она никого не звала и сама не выходила.

Когда же дверь отворили, то нашли ее холодной и недвижимой. Она умерла от печали.

Но бог объявил торг этой души – столь прекрасной в своем милосердии – недействительным: ведь она спасла своих сограждан от вечных мук.

Спустя восемь дней множество кораблей доставили голодающей Ирландии несметные запасы зерна. Голод кончился.

Что же касается тех торговцев, то они исчезли из гостиницы, и никто так и не узнал, что с ними сталось. Правда, блэкуотерс-кие рыбаки поговаривают, будто по приказу Люцифера их заточили в подземную тюрьму до тех пор, пока они не сумеют снова заполучить душу Кэтлин, которая на этот раз ускользнула от них.

 

Волынщик и Пак

 

Давным-давно жил в Данморе, что в графстве Голуэй, один придурковатый паренек. Он страсть как любил музыку, а выучить больше одной песенки так и не сумел. Песенка эта называлась «Черный бродяга». Разные господа часто приглашали его для увеселения, и он получал за это немалые деньги.

Как-то раз поздно вечером волынщик этот возвращался из дома, где происходили танцы. Он был порядком навеселе. Поравнявшись с мостиком, от которого было рукой подать до материнского дома, он нажал на свою волынку и заиграл «Черного бродягу».

Тут сзади к нему подкрался пак и перебросил его к себе на спину. У пака были длинные рога, и волынщик крепко ухватился за них.

– Сгинь, гнусная скотина! – крикнул он. – Отпусти меня домой! У меня в кармане десятипенсовик для моей матушки. Ей нужен нюхательный табак.

– Наплевать мне на твою мать, – сказал пак. – Держись лучше! Если упадешь, свернешь себе шею и загубишь свою волынку. – А потом добавил: – Сыграй-ка мне «Шан Ван Вохт»!

– Но я не умею, – отвечал волынщик.

– Не важно, умеешь или нет, – говорит пак, – начинай, и я тебя научу.

Волынщик задул в свою волынку, и такая мелодия у него получилась, что он и сам удивился:

– Ей-богу, ты замечательный учитель музыки! Ну, а куда ты меня тащишь, скажи?

– Сегодня ночью на вершине Скалы Патрика в доме банши* большое торжество, – говорит пак. – Вот я туда тебя и несу, чтоб ты нам поиграл. И поверь моему слову, тебе неплохо заплатят за труды!

* Банши – в ирландской мифологии дух, стоны которого предвещают смерть.

– Вот здорово! Значит, ты избавишь меня от путешествия, – сказал волынщик. – А то, видишь ли, отец Уильям наложил на меня епитимью: велел совершить паломничество к Скале Патрика, потому что на последний Мартынов день я стащил у него белого гусака.

Пак стрелой пронес его над холмами, болотами и оврагами, пока не достиг вершины Скалы Патрика. Тут он трижды топнул ногой, тотчас растворилась огромная дверь, и они вместе прошли в великолепную комнату.

Посреди комнаты волынщик увидел золотой стол, вокруг которого сидело чуть ли не сто старух-банши. Они все разом поднялись и произнесли:

– Сто тысяч приветствий Ноябрьскому Паку! Кого это тыс собой привел?

– Лучшего волынщика во всей Ирландии, – ответил пак.

Одна банши топнула ногой, тотчас в боковой стенке открылась дверь, и волынщик увидел... Кого бы вы думали? Да того самого белого гусака, которого он стащил у отца Уильяма.

– Но ей-богу же, – воскликнул волынщик, – мы с моей матушкой до последней косточки обглодали этого гуся! Только одно крылышко я дал Рыжей Мэри. Она-то и сказала пастору, что это я украл гуся.

Гусак прибрал со стола, а пак сказал:

– Сыграй-ка этим дамам!

Волынщик начал играть, и банши пошли танцевать. Они отплясывали, пока у них не подкосились ноги. Тогда пак сказал, что нужно заплатить музыканту, и каждая банши вытащила по золотому и вручила волынщику.

– Клянусь зубом святого Патрика, – сказал волынщик, – теперь я богат, точно сын лорда!

– Следуй за мной, – сказал пак, – я отнесу тебя домой.

И они тут же вышли. Только волынщик приготовился усесться верхом на пака, как к нему подошел белый гусак и подал ему новую волынку.

Пак быстренько донес волынщика до Данмора и сбросил его возле мостика. Он велел ему сразу отправляться домой и на прощанье сказал:

– Теперь у тебя есть две вещи, которых не было прежде, – это разум и музыка.

Волынщик дошел до материнского дома и постучался в дверь со словами:

– А ну, впусти-ка меня! Я теперь разбогател, словно лорд, и стал лучшим волынщиком во всей Ирландии!

– Ты просто пьян, – сказала мать.

– Да нет же, – говорит волынщик, – и капли во рту не было! Когда мать впустила его, он отдал ей все золотыемонеты и сказал:

– Погоди еще! Послушай, как я теперь играю.

И он задул в новую волынку, но вместо музыки у него получилось, будто все гусыни и гусаки Ирландии принялись гоготать разом. Он разбудил соседей, и те принялись потешаться над ним, пока он не взялся за свою старую волынку и не исполнил им мелодичную песенку. А потом он рассказал им, что с ним приключилось в эту ночь.

На другое утро мать пошла полюбоваться на золотые монеты, однако на их месте она увидела лишь сухие листья, и больше ничего.

Волынщик отправился к пастору и рассказал ему всю историю, но пастор ни одному слову его не захотел верить, пока он не взялся за новую волынку, из которой полилось гоготанье гусаков и гусынь.

– Прочь с глаз моих, воришка! – возопил пастор.

Но волынщик и с места не сдвинулся. Он приложил к губам свою старую волынку – чтобы доказать пастору, что он рассказал ему чистую правду.

С тех пор он всегда брал только старую волынку и исполнял на ней мелодичные песенки, и до самой его смерти не было в целом графстве Голуэй лучшего волынщика, чем он.

 

Озеро исцеления (легенда)

 

– Вы видите это озеро? – спросил мой собеседник, устремляя свой взгляд на утес, возвышавшийся над Лохлейгом*. – Хотя вам это и покажется невероятным, но, несмотря на всю свою непривлекательность, – вон как оно заросло ирисом и всякой другой травой, – озеро это считается самым знаменитым во всей Ирландии, вы уж поверьте мне! Млад и стар, богач и бедняк, – словом, всякий из близка и далека идет к нему, чтобы излечить цингу, язвы и прочие недуги. Как будто сам всевышний позаботился, чтобы все члены наши были целыми и невредимыми, ибо это великое несчастье, когда они отказываются служить нам. Да вот, лишь на прошлой неделе побывал здесь у нас один очень важный француз. Приплелся он сюда на костылях, а домой к себе вернулся здоровехоньким, как огурчик, даю вам слово! Правда, он и расплатился с Билли Рейли недурно за то, что тот вылечил его.

* Лох – по-ирландски озеро.

– Скажите, пожалуйста! А как же это Билли Рейли вылечил его?

– Как-как! Так и вылечил! Взял шест подлинней да сунул его в озеро до самого дна, а потом вытащил на нем столько глины, сколько хватило бы и на тысячу болячек.

– Какой такой глины?

– Ну, какой? Черной, конечно! Ведь на дне озера полным-полно этой черной грязи, которой можно вылечить хоть целый свет.

– Да, стало быть, это и впрямь знаменитое озеро...

– Еще бы, конечно, знаменитое! – согласился мой собеседник. – Но не только потому, что оно исцеляет, нет-нет. Всем известно, что на дне его находится прекрасный город, в котором живет добрый народец, как две капли воды схожий с христианами. Ей-ей, истинную правду вам говорю! Шамас-а-Снейд сам видел их, когда отправился за своей пестрой коровенкой, которую у него украли.

– А кто же украл ее?

– Сейчас я вам все расскажу! Шамас – это бедный паренек, который жил со своей старой матерью в жалкой лачуге на самом гребне холма. Они перебивались кое-как, но так или иначе сводили концы с концами. Был у них клочок земли, который приносил немного картошки, да еще вот Пеструшка давала им глоток молока. Словом, по тем временам им приходилось не так уж туго. К тому же Шамас был мастером на все руки и, когда пас корову, срезал вереск и вязал веники. А мать продавала их в базарный день и приносила домой табаку, соли и всего прочего, без чего трудно обойтись даже бедняку.

Но вот как-то раз Шамас поднялся в горы выше обычного – он искал вереск подлинней, так как горожанки не очень-то любят низко наклоняться, а потому предпочитают веники с длинными ручками. Пеструшка его была умна, что любой из нас, грешных. Она следовала за Шамасом по пятам, словно комнатная собачонка, так что присматривать за ней почти и не надо было. В тот день она отыскала на круглой лужайке сочный мох, зеленый, как лук, и спокойно паслась. А Шамаса порядком разморило, что могло случиться со всяким в такой безоблачный летний денек, и он прилег на траву отдохнуть, – вот как мы с вами сейчас отдыхаем на этих камнях.

И что же! Не успел он немножко полежать, как вдруг увидел, что вокруг него разыгрались... Кто бы вы думали! Пыхтуны! Целая толпа пыхтунов. Это эльфы такие: они никогда не вынима-ют трубки изо рта и очень любят ухаживать за девушками, когда те пасут в уединенных долинах коров или овец.

Одни пыхтуны подбрасывали мяч, другие поддавали его ногой, а третьи подпрыгивали, словно кошки, и ловили его на лету. Все они были такие ловкие и проворные, что Шамас с восхищением следил за их игрой. Но больше всех ему понравился маленький загорелый пыхтунчик в красной шапочке, который всех подряд сбивал с ног, словно расшвыривал поганки. Раз ему даже удалось завладеть мячом, наверное, на целых полчаса. Тут уж Шамас не удержался и крикнул!

– Браво, мой маленький игрок!

Но не успел он рта закрыть, как – шлеп! – мяч попал ему прямо в глаза, так что искры из них посыпались. Бедняга Шамас решил, что ослеп, и завопил:

– Тысяча проклятий!

Но в ответ услышал лишь громкий смех!

– С нами крестная сила! – пробормотал он. – За что?! Тут он протер себе хорошенько глаза и почувствовал, что какбудто полегчало: он уже смог различить солнце и небо. Постепенно он видел уже все – все, кроме своей коровы и проказников пыхтунов. Должно быть, они растворились в утреннем тумане. Но куда вот девалась Пеструшка? Шамас искал ее и там и сям, ноон мог бы проискать ее и до сегодняшнего дня и все равно не нашел бы, и в этом нет ничего удивительного – ведь эльфы-то утащили ее за собой. Однако Шамас-а-Снейд ничего этого не знал и отправился домой к матери.

– А где корова, Шамас? – спросила старушка.

– Да шут с ней, с коровой, матушка, – ответил Шамас. – Не знаю я, где она!

– Разве так отвечают несчастной, старой матери, ты, олух!

– Ох, матушка, не подымайте вы шума по-пустому! – сказал Шамас. – Цела она, наша старая Пеструха, никуда не делась, право же. Вот если б глаза у меня были на палках, я бы увидел, где она сейчас. Да, кстати вот, о глазах. Ну и повезло же мне! Еще немножко, и нечем бы мне стало присматривать за нашей Пеструшкой.

– О господи! Что же такое случилось с твоими глазами?

– Да все эти пыхтуны, господь спаси нас и помилуй. Засадили мячом мне прямо в глаза! Битый час я не видел ничего, ну ничегошеньки.

– Так, может, они и утащили нашу корову? – спросила мать.

– Не-ет, черта с два! – сказал Шамас. – Корова наша хитра, что твой судья, на то и воля божья. И не такая она дура, чтобы идти за пыхтунами, когда я нашел для нее сегодня не траву, а просто объеденье!

Так мать с сыном и проговорили всю ночь про свою корову, а утром отправились ее искать. Обыскав все вершины и низины, Шамас вдруг заметил, что из болота торчат... Эге, да никак рога его Пеструшки?

– Матушка! Матушка! – закричал он. – Я ее нашел!

– Где же, мой мальчик? – кричит старушка.

– Да вот, в болоте! – отвечает Шамас.

Тут бедная старушка как завопит не своим голосом. Со всей округи сбежались соседи и вытащили корову из болота. Побожиться можно было, что это та самая Пеструшка. А все ж не та! Вот вы скоро и сами это увидите.

Шамас и его мать отнесли мертвую скотину домой, содрали с нее шкуру, а тушу повесили над очагом. Конечно, то, что они остались без капли молока, было очень тяжело, и, хотя теперь они получили вдоволь мяса, все равно навеки его не хватило бы. Да к тому же еще соседи косо поглядывали на них: мол, что это они собираются есть дохлятину?

Но хуже всего было то, что они и в самом деле не могли есть это мясо, потому что, когда его сварили, оно оказалось жестким, как мертвечина, да еще черным, словно торф. Вы с таким же успехом могли бы вонзить зубы в дубовую доску, как в это мясо, только потом вам пришлось бы усесться подальше от стены, чтобы не разбить об нее свою башку, стараясь выдрать из этого мяса зубы. Так что в конце концов им пришлось бросить это мясо собакам. Но даже те от него отвернулись. И вот оно было выкинуто в канаву, где и сгнило.

Эта неудача стоила бедняге Шамасу много горьких слез – ведь теперь ему приходилось работать с двойным усердием. И он с зари до зари пропадал в горах за вереском.

В один прекрасный день он проходил со связкой веников на спине мимо вот этих самых холмов и вдруг увидел свою Пеструшку! Ее пасли два рыжих человечка.

– Ба, никак это корова моей матушки? – говорит Шамас-а-Снейд.

– Никак нет! – отвечает один человечек.

– Да, конечно, она! – говорит Шамас, бросая веники на землю и хватая корову за рога.

Тогда – что бы вы думали! – рыжие человечки изо всех сил гонят корову вот к этому самому обрыву. Один толчок – и она летит кувырком вместе с Шамасом, который словно прирос к ее рогам. Один всплеск, и воды озера сомкнулись над ними, и Шамас вместе с коровой пошел ко дну.

Но только Шамас-а-Снейд подумал, что пришел ему конец, как вдруг увидел перед собой великолепнейший дворец из драгоценных камней и самоцветов. И хотя он был совершенно ослеплен великолепием этого дворца, все же у него хватило ума не выпускать из рук рога своей коровенки. Мало ли что с ней могли еще сделать? А когда его пригласили зайти во дворец, он отказался.

Но вот раздался страшный шум, двери замка растворились, и оттуда вышли сто прелестнейших леди и джентльменов.

– Что нужно этому смертному! – спросил один из них, казавшийся господином.

– Мне нужна корова моей матушки! – ответил Шамас-а-Снейд.

– Но это ведь не корова твоей матери, – сказал господин.

– То есть как так! – вскричал Шамас-а-Снейд. – Да я ее как свои пять пальцев знаю!

– А где ты ее потерял? – спрашивает господин.

Тут Шамас подходит к нему и выкладывает все: как он отправился в горы, увидел там пыхтунов, которые играли в мяч, как мяч попал ему в глаза и как пропала его корова.

– Пожалуй, ты прав, – говорит господин и вытаскивает кошелек. – Вот тебе за двадцать коров, получай!

– Э, нет! – говорит Шамас. – Меня на мякине не проведешь. Отдавай мою корову – и баста!

– Ну и чудак человек, – говорит господин. – Лучше оставайся здесь, поживи во дворце!

– А мне и с матушкой неплохо живется.

– Дурак! Да оставайся здесь, будешь жить во дворце.

– А мне и в матушкиной хижине хорошо, – говорит Шамас.

– Будешь гулять здесь по садам, фрукты рвать, цветочки.

– По мне, уж лучше вереск в горах рвать.

– Будешь есть и пить сладко.

– Хм, да раз Пеструха опять у меня, картошка с молоком всегда уж будут.

– Ой-ой-ой! – закричали вокруг него леди. – Неужели ты заберешь корову, которая дает нам к чаю молока?

– А что же? Моей матушке молоко нужно побольше вашего. И она получит его! Так что хватит мне зубы заговаривать. Отдавайте-ка мою корову!

Тут они окружили его и стали предлагать целые горы золота за корову, но Шамас наотрез отказался. Тогда, убедившись, что он упрям, как осел, они принялись его тузить.

Но все равно он до тех пор не выпускал из рук рога коровы, пока наконец резкий порыв ветра не вынес его из дворца. И вмиг он очутился со своей Пеструшкой на берегу озера. Вода была совсем спокойной, будто ее не тревожил никто с самого детства Адама, – а это было давненько, сами понимаете.

Так-то вот. Отвел Шамас-а-Снейд свою корову домой, а уж как матушка ей обрадовалась! Но только она промолвила: «Боже мой, никак наша скотинка!» – коровенка тут же развалилась, словно сухой брикет из торфа. Таков был конец Пеструшки Шамаса-а-Снейда.

– А сейчас, – сказал мой собеседник, подымаясь с камней, – пойду-ка погляжу на мою коровенку, а то, не ровен час, утащат ее пыхтуны!

Я заверил его, что ничего подобного не случится, и на этом мы расстались.

 

Заворожённый пудинг

 

Молли Роу Раферти была отпрыском – я имею в виду дочерью – того самого старика Джека Раферти, который прославился тем, что всегда носил шляпу только на голове. Да и вся семейка его была со странностями, что уж верно, то верно. Так все считали, кто знал их хорошенько. Говорили даже, – хотя ручаться, что это истинная правда, я не стану, чтоб не соврать вам, – будто если они не надевали башмаков или, там, сапог, то ходили разутые. Правда, впоследствии я слышал, что, может, это и не совсем так, а потому, чтобы зря не оговаривать их, лучше не будем даже вспоминать об этом.

Да, так, значит, у Джека Раферти было два отпрыска, Пэдди и Молли. Ну, чего вы все смеетесь? Я имею в виду сына и дочь. Все соседи так всегда и считали, что они брат с сестрой, а правда это или нет, кто их знает, сами уж понимаете; так что с божьей помощью и говорить нам тут не о чем.

Мало ли какие еще безобразия про них рассказывали, даже и повторять тошно. Вот будто и старый Джек и Пэдди, когда ходят, сначала одной ногой шагают вперед, а потом уж только другой, все не как у людей.

А про Молли Роу говорили, что у нее престранная привычка, когда спит, закрывать глаза. Если это и в самом деле так, тем хуже для нее, ведь даже ребенку ясно, что когда закроешь глаза, то ничего ровным счетом не видно.

В общем-то, Молли Роу была девушка что надо: здоровая, рослая, упитанная, а миленькая головка ее горела словно огонь – это из-за огненно-рыжих волос. Потому ее и прозвали Молли Роу, то есть Рыжая. Руки и шея у нее по цвету не уступали волосам. А такого премиленького приплюснутого и красного носавы уж наверное ни у кого не встречали. Да и кулаки – ведь бог наградил ее еще и кулаками – очень сильно смахивали на большущие брюквы, покрасневшие на солнце.

И – чтобы уж до конца говорить только правду – по нраву она была тоже огонь, как и ее голова, и ничего в этом удивительного нет, ну, горячая, так ведь кто не испытал на себе сердечной теплоты всех Раферти? А так как бог ничего не дает напрасно, то здоровые и красные кулачищи Молли – если только все, что мы сказали о них, была правда – служили ей не для украшения, а для дела. Во всяком случае, имея в виду ее бойкий характер, можно было не опасаться, что они изнежатся от безделья, и на это уж имелись верные подтверждения.

Ко всему, она еще и косила на один глаз, правда, в некотором роде это даже шло ей. Но ее будущему бедняге мужу, когда бы она завела его, следовало бы на всякий случай вбить себе в голову, что она видит все даже за углом и уж, конечно, раскроет все его темные делишки. Хотя ручаться, что это именно потому, что она косая, я не стану, чтоб не соврать вам.

Ну вот, и с божьего благословения Молли Роу влюбилась. Так случилось, что по соседству с нею жил врожденный бродяга по прозвищу Гнус Джилспи, который страдал даже еще большей красотой, чем она сама. Гнус, да хранит нас всевышний, был, что называется, проклятым пресвитерианцем и не желал признавать сочельника – вот нечестивец-то, – разве что только, как говорится, по старому стилю.

Особенно хорош Гнус был, если разглядывать его в темноте, впрочем, как и сама Молли. Что ж, ведь доподлинно известно, если верить слухам, что именно ночные свидания и предоставили им счастливый случай уединиться от всех людей, чтобы обрести друг друга. А кончилось все тем, что вскоре обе семьи стали уже всерьез подумывать о том, что же делать дальше.

Брат Молли, Пэдди О'Раферти, предложил Гнусу два выхода на выбор. Говорить о них, может, и не стоит, однако один поставил-таки Гнуса в тупик, но, хорошо зная своего противника, Гнус довольно быстро уступил. Так или иначе, свадьбы было не миновать. И вот решили, что в следующее же воскресенье преподобный Сэмюел М'Шатл, пресвитерианский священник, соединит влюбленных.

А надо вам сказать, что за все последнее время это была первая свадьба между проклятым иноверцем и католичкой, ну и, конечно, с обеих сторон посыпались возражения. Если бы не одно обстоятельство, этой свадьбе никогда не бывать. Правда, дядя невесты, старый колдун Гарри Конноли, мог бы успокоить всех недовольных с помощью средства, известного ему одному, но он вовсе не желал, чтобы его племянница выходила замуж за такого парня, а потому всеми силами противился этому браку. Однако все друзья Молли не обращали на него внимания и стояли за свадьбу. И вот, как я уже говорил вам, было назначено воскресенье, которое навсегда бы соединило влюбленную парочку.

Долгожданный день настал, и Молли, как ей и подобало, отправилась слушать мессу, а Гнус – в молитвенный дом. После этого они должны были снова встретиться в доме Джека Раферти, куда после обедни собирался заглянуть и католический священник, отец М'Сорли, чтобы отобедать с ними и составить компанию пресвитеру М'Шатлу, который и должен был соединить молодых.

Дома не осталось никого, кроме старого Джека Раферти и его жены. Ей надо было состряпать обед, потому что, по правде говоря, несмотря ни на что, ожидался пир горой.

Быть может, если бы знать все наперед, этому самому отцу М'Сорли следовало, помимо обедни, совершить еще обряд венчания, – ведь друзей Молли все-таки не очень устраивало, как освещает брак пресвитер. Но кто бы стал об этом заботиться: свадьба тут – свадьба там?

И вот что я вам скажу: только миссис Раферти собралась завязать салфетку с большущим пудингом, как в дом вошел разъяренный Гарри Конноли, колдун, и заорал:

– Громом вас разрази, что вы тут делаете?!

– А что такое, Гарри? Что случилось?

– Как что случилось? Ведь солнце-то скрылось совсем, а луна взошла и вон уж куда подскочила! Вот-вот начнется светопреставление, а вы тут сидите как ни в чем не бывало, словно просто дождь идет. Выходите скорее на улицу и трижды перекреститесь во имя четырех великомучениц! Вы разве не знаете, как говорит пророчество: «Скорее наполни горшок до краев» (он, наверное, хотел сказать: не переполняйте чаши терпения). Вы что, каждый день видите, как наше светило проваливается в тартарары? Выходите скорее, говорю я вам! Взгляните на солнце и увидите, в каком ужасном оно положении. Ну, живей!

О господи, тут Джек как бросится к двери, и жена его поскакала, словно двухгодовалая кобылка. Наконец оба очутились за домом, возле перелаза через изгородь, и принялись высматривать, что не так в нсбе.

– Послушай, Джек, – говорит ему жена, – ты что-нибудьвидишьг

– Лопни мои глаза, ничего, – отвечает он. – Разве только солнце, которое скрылось за облаками. Слава богу, ничего как будто не стряслось.

– А если не стряслось, Джек, что же такое с Гарри, ведь он всегда все знает?

– Боюсь, это все из-за свадьбы, – говорит Джек. – Между нами, не так уж благочестиво со стороны Молли выходить замуж за проклятого иноверца, и если бы только не... Но теперь уж ничего не поделаешь, хотя даже вот само солнце отказывается смотреть на такие дела.

– Ну, уж что до этого, – говорит жена, заморгав глазами, – раз Гнусуподходит наша Молли, то и слава богу. Только я-то знаю, в чьих руках будет плетка. И все-таки давай спросим Гарри, что это с солнцем.

Они тут же вернулись в дом и задали Гарри вопрос:

– Гарри, что же такое стряслось? Ведь ты один во всем свете можешь знать, что случилось.

– О! – сказал Гарри и поджал рот в кривой усмешке. – У солнца колики, его всего скрючило, но не обращайте внимания. Я только хотел вам сказать, что свадьба будет еще веселее, чем вы думали, вот и все. – И с этими словами он надел шляпу и вышел.

Что ж, после такого ответа оба вздохнули свободно, и, крикнув Гарри, чтобы он возвращался к обеду, Джек уселся со своей трубкой и хорошенько затянулся, а его жена, не теряя времени, завязала салфетку с пудингом и опустила его в горшок вариться.

Какое-то время все так вот и шло, спокойно и гладко. Джек попыхивал своей трубкой, а жена готовила, стряпала, словом, торопилась, как на охоте. Вдруг Джеку, – он все еще сидел, как я и сказал, устроившись поудобнее у очага, – почудилось, будто горшок шевелится, словно пританцовывает. Ему это показалось очень странным.

– Кэтти, – сказал он, – что за чертовщина у тебя в этом горшке на огне?

– Обыкновенный пудинг, и больше ничего. А почему ты спрашиваешь?

– Ого, – говорит он, – разве горшок станет ни с того ни с сего танцевать джигу, а? Гром и молния, погляди-ка на него!

Батюшки! И в самом деле горшок скакал вверх, вниз, из стороны в сторону, такую джигу отплясывал, только держись. Но любому было сразу видно, что он танцует не сам по себе, а что-то там внутри заставляет его выписывать подобные кренделя.

– Клянусь дырками моего нового пальто, – закричал Джек, – там кто-то живой, иначе горшок никогда бы не стал так подпрыгивать.

– О господи, ты, наверно, прав, Джек. Тут дело нечисто, кто-то забрался в горшок. Вот горе-то! Что же нам теперь делать?

И только она это сказала, горшок как подпрыгнет, точно прима-балерина какая-нибудь. И от такого прыжка, который утер бы нос любому учителю танцев, с горшка слетела крышка, из него собственной персоной выскочил пудинг и ну скакать по комнате, словно горошина на барабане.

Джек стал божиться, Кэтти креститься. Потом Джек закричал, а Кэтти завопила:

– Во имя всего святого, не подходи к нам! Тебя никто не хотел обижать!

Но пудинг направился прямо к Джеку, и тот вскочил сначала на стул, а потом на кухонный стол, чтобы улизнуть от пудинга. Тогда пудинг поскакал к Кэтти, и она во всю глотку стала выкрикивать свои молитвы, а этот ловкий пройдоха пудинг подскакивал и пританцовывал вокруг нее, как будто забавлялся ее испугом.

– Если б только достать мне вилы, – заговорил Джек, – я б ему показал! Я бы всю душу из него вытряс!

– Что ты, что ты! – закричала Кэтти, испугавшись, что в этом деле замешано колдовство. – Давай поговорим с ним по-хорошему. Мало ли, на что еще он способен. Ну, успокойся, – обратилась она к пу-дингу, – успокойся, миленький. Не трогай честных людей, которые даже не собирались тебя обижать. Ведь это не мы, ей-ей не мы, это старый Гарри

Конноли заворожил тебя. Гоняйся за ним, если тебе так уж хочется, а меня, старуху, пожалей. Ну, тише, тише, голубчик, не за что меня так пугать, вот те крест – не за что.

Что ж, пудинг, казалось, внял словам женщины и поскакал от нее опять к Джеку. Но тот, убедившись вслед за женой, что пудинг и впрямь заколдован, а стало быть, разговаривать с ним лучше помягче, решил, подобно жене, обратиться к нему с самыми нежными словами.

– Верьте, ваша честь, – сказал Джек, – моя жена говорит сущую правду. Клянусь здоровьем, мы были бы чрезвычайно благодарны вам, если бы ваша честь немного успокоились. Конечно, мы прекрасно понимаем, не будь вы истинным джентльменом, вы вели бы себя совершенно иначе. Гарри, старый негодник, вот кто вам нужен! Он только-только прошел по этой дороге, и если ваша честь поспешит, вы его вмиг нагоните. Однако, клянусь моим отпрыском, учитель танцев не зря тратил на вас время! Всего хорошего, ваша честь. Гладенькой вам дорожки! Желаю вам не повстречаться со священником или ольдерменом! Когда Джек кончил, пудинг, казалось, понял его намек и, не торопясь, поскакал к выходу, а так как дом стоял у самой дороги, пудинг сразу же свернул к мосту по тому самому пути, которым только что прошел старый Гарри.

Само собой, конечно, Джек и Кэтти выбежали следом за ним, чтобы посмотреть, куда он пойдет, а так как день был воскресный, то, само собой, конечно, по дороге шло народу больше, чем обычно. Что верно, то верно. И когда все увидели, как Джек и его жена бегут за пудингом, вскоре, наверное, целая округа увязалась за ними.

– Что случилось, Джек Раферти? Кэтти, да скажите, наконец, что все это означает?

– Ах, это все мой праздничный пудинг! – ответила Кэтти. – Его заворожили, вот и теперь он спешит но горячим следам за... – но тут она запнулась, не желая произносить имени своего родного брата, – за тем, кто его заворожил.

Этого оказалось достаточно. Встретив поддержку, Джек снова обрел отвагу и говорит Кэтти:

– Ступай-ка ты назад! И, не мешкая, приготовь новый пудинг, да не хуже того, первого. Кстати, вот и Бриджет, жена Пэдди Скэнлена. Она предлагает тебе варить его у них дома. Ведь на своем очаге тебе придется готовить остальной обед. А сам Пэдди одолжит мне вилы, чтобы преследовать нахального беглеца до тех пор, пока с помощью моих верных соседей я не подколю его.

Все согласились с этим, и Кэтти вернулась готовить новый пудинг. А тем временем Джек и добрая половина всех жителей пустились в погоню за тем, первым, прихватив с собою лопаты, заступы, вилы, косы, цепы и прочие орудия, какие только бывают на свете. Однако пудинг несся вперед, делая почти что шесть ирландских миль в час, – неслыханная скорость!

Католики, протестанты, пресвитерианцы – кто только не гнался за ним – и все вооруженные до зубов, как я уже говорил вам. И если б бедняга не так спешил, ему бы плохо пришлось. Но вот он подскочил, и кто-то хотел уже посадить его на вилы, да только пудинг подпрыгнул еще выше, и какой-то проныра, желая отломить от него кусок с другого боку, получил вместо пудинга вилы себе в бок. А Большой Фрэнк Фарелл, мельник из Бэллибул-тина, получил удар в спину, от которого так завопил, что слышно было, наверно, на другом конце прихода. Кто-то отведал острой косы, кто-то тяжелого цепа, а кто и легкой лопаты, от которой искры из глаз посыпались.

– Куда он идет? – спрашивал один. – Клянусь жизнью, он направляется в молитвенный дом на собрание. Да здравствуют пресвитерианцы, если только он свернет на Карнтолу.

– Душу вынуть из него надо, если он протестант, – орали другие. – Если он повернет налево, на блины раскатать его мало! Мы не потерпим у себя протестантских пудингов!

Ей-богу, добрые соседи вот-вот готовы были из-за этого уже передраться, как вдруг, на счастье, пудинг свернул в сторонку и стал спускаться по узенькой боковой тропинке, которая вела прямо к дому методистского проповедника. Ну, тут уж все партии принялись единодушно поносить методистский пудинг.

– Да он вовсе методист! – закричало несколько голосов. – Но все равно, кто бы он ни был, а в методистской церкви ему сегодня не бывать. Вот мы ему сейчас покажем! Вперед, ребята, берись-ка за вилы!

И все очертя голову бросились за пудингом, но не так-то просто было схватить его. Они уж думали, что прижали его к церковной ограде, как пудинг вдруг ускользнул от них, махнул через ограду, прыгнул в реку и стал быстро-быстро уплывать, прямо у них на глазах, легкий, будто скорлупка.

А надо вам сказать, что пониже этого места, вдоль самой воды, по обоим берегам речки высилась ограда владений полковника Брэгшоу. И как только преследователи натолкнулись на такое препятствие, они тут же разошлись по домам, все до одного, и мужчины, и женщины, и даже дети, не переставая, однако, ломать себе голову, что это за пудинг такой, куда он спешит и что у него на уме.

Конечно, если б Джек Раферти и его жена вздумали поделиться с ними своим мнением, что это Гарри Конноли заворожил пудинг, – в чем они нисколько не сомневались, – бедняге Гарри пришлось бы худо от распаленной страстями толпы. Но у них хватило ума оставить это мнение при себе, – ведь старый холостяк Гарри был верным другом семьи Раферти. И вот, само собой, поползли разные толки: одни говорили одно, другие другое; партия католиков утверждала, что пудинг ихний, а партия пресвитерианцев отрицала это и настаивала, что нет, он их веры, и все в таком роде.

А тем временем Кэтти Раферти была уже дома и, боясь опоздать к обеду, быстренько приготовила новый пудинг, точь-в-точь такой же, как тот, первый, что убежал. Потом отнесла его к соседке, в дом Пэдди Скэнлена, опустила в горшок и поставила на огонь вариться. Она надеялась, что пудинг будет готов вовремя: ведь они ожидали в гости самого пастора, а тот, как истинный европеец, совсем не прочь был отведать добрый кусок теплого пудинга.

Словом, время летело. Гнус и Молли стали мужем и женой, и более влюбленной парочки вы, наверное, не встречали. Друзья, приглашенные на свадьбу, прогуливались перед обедом, разделившись на дружественные маленькие кружки, болтали и смеялись. В центре всеобщего внимания был пудинг; все стремились установить его личность, потому что, говоря по правде, о его приключениях толковал, наверное, уже весь приход.

Обед между тем приближался. Пэдди Скэнлен сидел с женой у огня и, устроившись поудобнее, ждал, когда закипит пудинг. Вдруг к ним врывается взволнованный Гарри Конноли и кричит:

– Громом вас разрази, что вы тут делаете!

– А что такое, Гарри? Что случилось? – спрашивает миссис Скэнлен.

– Как что случилось? Ведь солнце-то скрылось совсем, а луна вон уже куда подскочила! Вот-вот начнется светопреставление, а вы тут сидите как ни в чем не бывало, словно просто дождь идет. Выходите скорее на улицу и поглядите на солнце, говорю я вам! Вот увидите, в каком ужасном оно положении. Ну, живей!

– Постой-ка, Гарри, что это у тебя торчит сзади из-под куртки, а?

– Да бегите скорей! – говорит Гарри. – И молитесь, чтоб не было светопреставления, ведь небо уж падает!

Ей-богу, трудно даже сказать, кто выскочил первым: Пэдди или его жена – так напугал их бледный и дикий вид Гарри и его безумные глаза. Они вышли из дома и принялись искать, что такого особенного в небе. Смотрели туда, смотрели сюда, но так ничего и не высмотрели, кроме яркого солнца, которое преспокойно садилось, как обычно, да ясного неба, на котором не было ни облачка.

Пэдди и его жена тут же повернули со смехом обратно, чтобы распечь как следует Гарри, – тот и в самом деле был большой шутник.

– Чтоб тебе пусто было, Гарри... – начали было они.

Но больше ничего не успели сказать, так как в дверях столкнулись с самим Гарри. Он вышел, а за ним следом из-под куртки тянулась тонкая струйка дыма, словно из печи.

– Гарри, – закричала Бриджет, – клянусь моим счастьем, у тебя горит хвост куртки! Ты ведь сгоришь! Разве не видишь, как из-под нее дым идет? , – Трижды перекрестись, – проговорил Гарри, продолжая идти и даже не оглядываясь, – ибо пророчество говорит: скорее наполни горшок до краев...

Но более ни слова до них не долетело, так как Гарри вдруг начал вести себя как человек, который несет что-то слишком горячее, – так, во всяком случае, можно было подумать, глядя на поспешность его движений и на странные гримасы, которые он строил, удаляясь от них.

– Что бы такое он мог унести под полой куртки, черт возьми? – гадал Пэдди.

– Батюшки, а не стянул ли он пудинг? – спохватилась Бриджет. – Ведь за ним водятся и не такие еще делишки.

И оба тут же заглянули в горшок, но пудинг оказался на месте – цел и невредим. Тогда они еще больше удивились: что же такое в конце концов он унес с собой?

Но откуда им было знать, чем был занят Гарри Конноли, пока они глазели на небо!

Так или иначе, а день кончился. Угощенье было готово, и уже собралось избранное общество, чтобы отведать его. Пресвитер встретился с методистским проповедником еще по дороге к дому Джека Раферти. В предвкушении еды у него разгорелся дьявольский аппетит. Он прекрасно понимал, что может позволить себе этакую вольность, а потому даже настоял, чтобы методистский проповедник обедал с ним вместе. Что ж, в те времена, слава богу, священнослужители всех вероисповеданий жили в мире и согласии, не то что теперь, ну да ладно.

И вот обед уже подходил к концу, когда сам Джек Раферти спросил Кэтти про пудинг. И не успел спросить, как пудинг тут же явился, большой и важный, как походная кухня.

– Господа, – обращается ко всем Джек Раферти, – надеюсь, никто из вас не откажется отведать по ломтику пудинга. Я имею в виду, конечно, не того плясуна, который пустился сегодня путешествовать, а его славного добропорядочного близнеца, которого приготовила моя женушка.

– Будь спокоен, Джек, не откажемся! – отвечает пресвитер. – Ты положи-ка вот на эти три тарелки, что у тебя под правой рукой, по хорошему ломтю и пришли сюда, чтоб уважить духовенство, а мы уж постараемся, – продолжал он, посмеиваясь, потому что был большой весельчак и любил поострить, – мы уж постараемся показать всем хороший пример.

– От всего сердца примите мою нижайшую благодарность, господа, – сказал Джек. – Могу поручиться, что в подобных делах вы всегда показывали и, надеюсь, будете показывать нам самый лучший пример. И я только хотел бы иметь более достойное угощение, чтобы предложить его вам. Но мы ведь люди скромные, господа, и, конечно, вам вряд ли удастся найти у нас то, к чему вы привыкли в высшем обществе.

– Лучше яичко сегодня, – начал методистский проповедник, – чем наседка...

«Завтра» – хотел он кончить, но запнулся, потому что, к его великому изумлению, пресвитер вдруг поднялся из-за стола, и не успел проповедник отправить в рот первую ложку пудинга и сказать Джек Робинсон, как его пресвитерианское преподобье пустился отплясывать превеселую джигу.

В эту самую минуту вбегает в комнату соседский сын и говорит, что к ним идет приходский священник, чтобы поздравить молодых и пожелать им счастья. И только он сообщил эту радостную весть, как священник уже появился среди пирующих. Однако сей святой отец не знал, что и подумать, когда увидел пресвитера, кружащегося по комнате, словно обручальное колечко. Правда, особенно размышлять ему было некогда, потому что не успел он сесть, как тут вскакивает и методистский проповедник и, сделав руки в боки, этаким залихватским манером пускается вслед за его пресвитерианским преподобьем.

– Джек Раферти, – говорит католический отец (да, между прочим, Джек был его арендатором), – что это все означает? Я просто удивлен!

– И сам не знаю, – говорит Джек. Отведайте вот лучше [...? То есть не успел и глазом моргнуть.] этого пудинга, ваше преподобье, чтоб молодым было чем похвастать: мол, сам святой отец угощался у них на свадьбе. А ежели вы не будете, то и никто не станет.

– Ладно уж, ладно, – соглашается священник, – разве чтоб уважить молодых. Только совсем немного, пожалуйста. Однако, Джек, это настоящий разгул, – продолжал он, отправляя себе в рот полную ложку пудинга. – Что же получается, уже все напились?

– Черта с два! – отвечает Джек. – Сдается мне, эти джентльмены успели хватить где-то раньше, хотя дом мой полон вина. Куда-нибудь уже заглянули. А что я могу поделать...

Но не успел Джек закончить, тут вдруг сам святой отец, – а он был человечек такой прыткий, – как подскочит на целый ярд; и не успел никто глазом моргнуть, как уже все три священнослужителя отплясывали, да так старательно, словно их нанял кто.

Ей-ей, у меня не хватает слов, чтобы описать, что сделалось с добрыми прихожанами, когда они увидели подобные дела. Некоторые давились от смеха, другие отводили в недоумении глаза; большинство считало, что преподобные отцы просто спятили, а все остальные полагали, что они, наверное, прикидываются, как это частенько с ними бывает.

– Вон их! – кричал один. – Можно со стыда сгореть, глядя на таких служителей церкви. Богохульники! Еще совсем рано, а они уже ни на кого не похожи!

– Вот так чертовщина, да что это с ними? – удивлялись другие.

– Можно подумать, их заворожил кто. Святой Моисей, вы только поглядите, какие прыжки выделывает методистский проповедник! А пресвитер-то, пресвитер! Кто бы мог подумать, что он умеет так быстро работать ногами! Ей-богу, он выкидывает коленца и отбивает чечетку не хуже самого учителя танцев Пэдди Хорегана! Смотрите-ка, и священник туда же! Ах, будь ему неладно, ведь не хочет отстать от этих заводил. Да еще в воскресенье, тьфу! Эй, господа, вы что, шуты разве? Пфф, тогда пожелаем успеха!

Но тем было не до шуток, сами понимаете. Представьте же себе, что они почувствовали, когда вдруг увидели, как и сам старый Джек Раферти тоже пустился вприпрыжку вместе с ними, да еще так лихо начал отплясывать, что даже их за пояс заткнул. Право слово, ни одно зрелище не могло бы сравниться с этим. Со всех сторон только и слышались, что смех да подбадривающие крики, все хлопали в ладоши как безумные.

Ну, а когда Джек Раферти бросил резать пудинг и вышел из-за стола, его место сразу же занял старый Гарри Конноли: для того, конечно, чтобы и дальше посылать по кругу пудинг. И только он сел, в комнату вошел – ну кто бы вы думали? – сам Барни Хартиган, волынщик.

К слову сказать, за ним посылали еще днем, но тогда его не застали дома, а потому он не получил вовремя приглашения и не смог прийти раньше.

– Ба! – удивился Барни. – Раненько вы начали, господа! К чему бы это? Но, черт подери, вы не останетесь без музыки, пока есть воздух в моей волынке!

И с этими словами он исполнил для всех «Рыбью джигу», а потом «Поцелуй меня, красотка», – в общем, старался, как мог. Веселье разгоралось дальше – больше, ведь старый плут Гарри оставался все время у пудинга, и этого забывать не следует! Быть может, он нарочно не спешил обносить пудингом всех сразу. Первой он предложил невесте, и не успели бы вы ахнуть, как она уже отплясывала рядом с методистским проповедником, а тот, чтобы не отстать от нее, так бойко подпрыгнул, что все просто со смеху покатились. Гарри пришлось это по вкусу, и он решил тут же подобрать партнеров и остальным. Не теряя ни секунды, он роздал всем пудинг, и вот, кроме него самого да волынщика, во всем доме не осталось ни одной пары каблуков, которая не отплясывала бы так старательно, как будто от этого зависела сама жизнь.

– Барни, – не удержался Гарри, – попробуй и ты кусочек этого пудинга! Клянусь, ты в жизни не ел такого вкусного пудинга. Ну же, голубчик! Возьми вот хоть столечко. До чего ж хорош!

– Конечно, возьму, – сказал Барни. – Вот еще, от добра отказываться, не на такого напали. Только не тяни, Гарри! Ведь сам знаешь, руки у меня заняты. Разве это дело, оставлять всех без музыки? Все так хорошо под нее пляшут. Вот спасибо, Гарри! И в самом деле, знаменитый пудинг. Аи, батюшки-светы, что это...

Не успел он это выговорить – и вдруг как подскочит вместе со своей волынкой, как кинется в самую гущу танцующих.

– Ура! Вот это веселье, черт возьми! Да здравствуют жители Бэллибултина! А ну, еще разок, ваше преподобие, поверните-ка вашу даму! Так, на носок, теперь на пятку. Красота! Еще разок! Так! Ура-а-а! Да здравствует Бэллибултин и ясное небо над ним!

Более прискорбного зрелища, чем это, свет еще не видал и, наверное, не увидит. Так я полагаю. Однако худшее их ожидало еще впереди. Когда веселье было в самом разгаре, вдруг посреди танцующих появился – ну кто бы вы думали? – еще один пудинг, такой же проворный и веселенький, как тот, первый! Это было уж слишком. Все, в том числе и священники, конечно, наслышались о странном пудинге, а многие даже видели его и знали уж наверное, что он был заворожен.

Да, так вот, как я сказал, пудинг протиснулся в самую толпу танцующих. Но одного его появления оказалось достаточно: сначала три преподобных отца, приплясывая, поспешили прочь, а за ними и все свадебные гости вприпрыжечку, скорей, скорей, каждый к своему дому. И все продолжали плясать, нипочем не могли остановиться, хоть убей их.

Ну, право же, разве не грешно было смеяться над тем, как приходский священник приплясывал по дороге к своему дому, а пресвитер и методистский проповедник вприпрыжку скакали в другую сторону.

Словом, все в конце концов доплясали до своего дома и даже не запыхались. Жених с невестой доплясали до кровати. А теперь и мы с вами давайте спляшем.

Только, перед тем как сплясать, чтобы уж все было ясно, я хочу рассказать вам, что, когда Гарри пересекал в Бэллибул-тине мост, что на две мили пониже ограды владений полковника Брэгшоу, он вдруг увидел плывущий по реке пудинг. Что ж, Гарри, конечно, подождал его и, как сумел, вытащил. Пудинг выглядел совершенно свеженьким, сколько вода ни старалась. Гарри спрятал его под полу своей куртки и, как вы уже, наверное, догадались, весьма ловко подсунул его, пока Пэдди Скэнлен и его жена разглядывали небо. А новый пудинг заколдовал так же просто, как и первый – напустил на него колдовские чары, и все тут, – ведь всем хорошо было известно, что этот самый Гарри на короткой ноге с бесами.

Что ж, вот я вам и рассказал про приключения спятившего пудинга из Бэллибултина. А что произошло с ним дальше, я, пожалуй, рассказывать не стану, чтоб не соврать вам.

 

Душа-бабочка
(легенда)

 

В старину в Ирландии были превосходные школы. Чего только не проходили в них. И даже самый последний бедняк владел тогда большими знаниями, чем в наше время какой-нибудь джентльмен. Что же касается священников – в науках они превосходили всех, и этим Ирландия прославилась на весь мир. Многие чужеземные короли посылали в Ирландию своих сыновей, чтобы тс получили воспитание в ирландских школах.

И как раз в одной из таких школ учился тогда юноша, совсем еще мальчик. Он всех поражал своим необыкновенным умом. Родители его были простые труженики и, конечно, бедняки. Но хотя он и был еще мал и очень беден, в знаниях с ним не мог бы сравниться ни сын лорда, ни короля. Даже учителям приходилось иногда краснеть перед ним: когда они пытались чему-нибудь научить его, он вдруг сообщал им нечто такое, о чем они никогда и не слышали, и изобличал их невежество.

Но совершенно непобедим он оказался в споре. Он мог с вами спорить и спорить, пока не доказывал, что черное это белое, и тут же, когда вы уступали, – побить его в споре не мог никто! – он утверждал обратное и доказывал вам, что белое было черным.

Родители так им гордились, что твердо решили сделать из него священника, хоть и были очень бедны. И наконец они этого добились, правда, чуть не умерли с голоду, пока копили для этого деньги.

Что и говорить, в те времена Ирландия не знала другого столь же ученого мужа, и он так и остался самым великим спорщиком: никто не мог перед ним устоять. Пытались беседовать с ним даже епископы, но он тотчас доказывал им, что они ровным счетом ничего не смыслят.

В те времена школьных учителей еще не было, и обучением занимались священники. А так как этот человек считался самым умным в Ирландии, все чужеземные короли посылали своих сынков именно к нему, лишь бы хватило для них комнат в колледже. И постепенно он загордился и даже стал забывать, с какого дна он поднялся, и – что было хуже всего – стал забывать даже бога, который и сделал его таким умным.

Гордыня так овладела им, что от одного спора к другому он дошел уже до того, что доказывал, будто нет ни чистилища, ни ада, ни рая, ну, а значит, и бога, и, наконец, даже, что нет и души у человека, что человек все равно как собака или корова – коли умер, так и нет его.

– Разве кто-нибудь видел душу? – спрашивал он. – Если вы сумеете мне ее показать, я поверю в нее.

На это ему, конечно, никто ничего не мог ответить.

В конце концов все рассудили так: если нет того света, значит каждый может делать на этом свете все, что ему вздумается. Сам священник подал первый пример, взяв себе в жены молоденькую девушку. А так как невозможно было достать ни священника, ни епископа, чтобы обвенчать их, он сам для себя отслужил службу. Это был неслыханный позор, но никто не осмелился сказать ему хоть слово, потому что на его стороне были все королевские отпрыски: они прикончили бы любого, кто попробовал бы помешать их разгульной жизни.

Бедные юноши! Они все верили в него и полагали, что каждое слово его – истина.

Таким образом, его идеи стали распространяться все шире и шире. Мир катился к гибели. И тогда как-то ночью с неба спустился ангел и объявил священнику, что жить ему осталось всего двадцать четыре часа. Священника бросило в дрожь, он стал умолять хоть немного продлить ему жизнь.

Но ангел был неумолим и сказал, что это невозможно.

– Зачем тебе жизнь, ты, грешник? спрашивал он.

– О сэр, сжальтесь над моей бедной душой! – молил священник.

– Нет, нет! А разве у тебя есть душа? Скажи, пожалуйста! И как же ты это обнаружил?

– Она бьется во мне с той минуты, как ты появился, – ответил священник. – И каким же я был дураком, что не подумал о ней раньше.

– Набитым дураком, – согласился ангел. – Чего стоило все твое учение, если оно не подсказало тебе, что у тебя есть душа?

– Ах, милорд, – вымолвил священник, – если мне суждено умереть, скажите, скоро я попаду в рай?

– Никогда, – был ответ ангела. – Ты же отрицал рай.

– О милорд, а в чистилище я попаду?

– Чистилище ты тоже отрицал. Ты отправишься прямов ад! – сказал ангел.

– Как, милорд, но ведь я отрицал и ад! – возразил священник. – Стало быть, и туда вы не можете меня отправить.

Ангел был слегка озадачен.

– Ну хорошо, – молвил он. – Я тебе скажу, что я могу для тебя сделать. Выбирай: или ты останешься жить на земле хоть до ста лет и наслаждаться всеми земными радостями, но потом полетишь на веки вечные в ад, или через двадцать четыре часа умрешь в ужасных мучениях, но зато потом попадешь в чистилище и останешься там до Страшного суда. Правда это будет возможно только, если ты сумеешь найти верующего, и тогда его вера послужит залогом твоего прощения, и твоя душа будет спасена.

Не прошло и пяти минут, как священник принял решение.

– Пусть я умру через двадцать четыре часа, – сказал он, – лишь бы только душа моя была спасена.

Тогда ангел дал ему все указания, как поступать, и улетел. Священник тут же вошел в большой зал, где сидели все его ученики и королевские сыновья, и обратился к ним; – Скажите мне правду, и пусть никто из вас не побоится противоречить мне! Скажите, вы верите, что у человека есть душа?

– Учитель, – отвечали они, – когда-то мы верили, что у человека есть душа, но, следуя твоему учению, мы в это больше неверим. Нет ни ада, ни рая, ни бога! Вот что нам известно, потому что ты учил нас этому.

Священник побледнел от страха и выкрикнул:

– Послушайте! Я учил вас ложно. Бог есть, и человеческая душа бессмертна! Теперь я верю во все, что я раньше сам отрицал.

Однако голос священника потонул во взрыве смеха, так как ученики решили, что он испытывает их умение вести спор.

– Докажите это, учитель! – закричали они. – Докажите! Разве кто-нибудь видел бога? Разве кто-нибудь видел душу?

И весь зал сотрясался от смеха.

Священник поднялся, чтобы ответить им, но не мог выдавить ни слова. Все его красноречие, вся сила его доводов покинули его. И он не нашел ничего лучшего, чем воздеть к небу руки и возопить:

– Бог есть! Бог есть! Господи, прости мою грешную душу! Но все стали потешаться над ним и повторять его же слова,которым он их научил:

– Покажи нам его! Покажи нам твоего бога!

И он бежал от них в смертельном страхе, убедившись, что никто из них больше не верит. Как же ему теперь спасти свою душу?

Тут он вспомнил о жене. «Она-то уж верит, – решил он. – Женщины никогда не отказываются от бога».

И он пошел к ней. Но она сказала, что верит только тому, чему он ее учил, что хорошая жена должна верить только своему мужу, ему одному и никому больше ни на небе, ни на земле.

Тогда его охватило отчаяние, он бросился вон из дома и стал спрашивать каждого встречного, верят ли они. Но ответ был все тот же: «Мы верим только тому, чему вы нас учили», – ведь его учение разошлось по всей стране.

У него чуть не помутился рассудок от страха, потому что истекали последние его часы. И он бросился на землю в каком-то пустынном месте и принялся громко рыдать от ужаса, что так быстро приближается час его смерти.

В это время мимо него прошел маленький мальчик.

– Да поможет тебе господь бог! – сказал мальчик.

Священник так и вскочил.

– Ты веришь в бога? – спросил он.

– Да, я пришел из дальних стран, чтобы все о нем узнать, – ответил ребенок. – Не окажете ли вы мне услугу, направив в лучшую здешнюю школу?

– И лучшая школа, и лучший учитель здесь рядом, – сказал священник и назвал свое имя.

– О нет, только не он, – возразил ребенок. – Ведь мне говорили, что он отрицает бога и небо, и ад, и даже человеческую душу, потому что она невидима. Однако я в два счета могу опровергнуть его.

Священник поглядел на ребенка с серьезностью.

– Но как? – спросил он.

– Да очень просто, – ответил ребенок. – Я бы попросил его показать мне его жизнь, если он верит, что она существует.

– Но он бы не мог этого сделать, дитя мое, – сказал священник. – Жизнь человека нельзя увидеть. Она существует, но только невидимой.

– Тогда если человеческая жизнь существует, хотя мы ее и не видим, может существовать и человеческая душа, пусть невидимая, – ответил ребенок.

Когда священник услышал такой ответ, он упал перед ребенком на колени и заплакал от радости, потому что он знал – теперь его душа спасена. Наконец-то он встретил человека, сохранившего веру. И он рассказал ребенку всю свою историю – о своей испорченности и гордыне, о преступном богохульстве и о том, как к нему спустился ангел и поведал ему о единственном пути его спасения.

– А теперь, – сказал он ребенку, – возьми вот этот нож и ударь им меня в грудь, и терзай мою плоть, пока не увидишь на моем лице бледности смерти. И тогда, – если я умер, от моего тела должно отлететь нечто живое, – это знак для тебя, что душа моя предстала пред богом. И когда ты это увидишь, беги скорее к моей школе и созови всех моих учеников, чтобы они пришли и убедились, что душа их учителя покинула его тело, а все, чему он учил их, была ложь, ибо бог есть и он наказует грешника, и рай есть, и ад, и у человека есть бессмертная душа, которой суждено либо вечное счастье, либо вечные муки.

– Я помолюсь, – сказал ребенок, – чтобы набраться смелости исполнить вашу просьбу.

И он опустился на колени и начал молиться. Потом встал, взял нож и вонзил его священнику прямо в сердце и еще раз, и еще, пока не растерзал его плоть. И все равно священник еще жив, хотя страдания его были ужасны. Но пока не истекли двадцать четыре часа, он не мог умереть.

Наконец мучения кончились, и покой смерти отразился на его лице. И тогда ребенок увидел прелестное живое существо с четырьмя белоснежными крылышками, которое поднялось в воздух от мертвого тела и запорхало над головой мальчика.

Он бросился за учениками. И только они увидели это существо, как сразу поняли, что это душа их учителя. Они с удивлением и трепетом следили за ней, пока она не скрылась из глаз за облаками.

Это была первая бабочка, которую увидели в Ирландии. А теперь люди знают, что бабочки – это души умерших, которые ждут, когда их впустят в чистилище, чтобы через муки обрести чистоту и покой.

Да, но после этого случая школы Ирландии совсем опустели. Люди рассуждали так: стоит ли отдавать детей в ученье, если даже самый ученый человек в Ирландии всю жизнь заблуждался?

 

Поэт Руманн и датчане

 

Когда в восьмом веке датчане захватили Дублин, поэт Руманн – ирландский Виргилий – отправился в этот город, чтобы по-своему расплатиться с пришельцами. Он сочинил о захватчиках поэму и в награду – а от нее отказываться было никому нельзя – потребовал по одному пенни от каждого подлого датчанина и по два пенни от каждого благородного, В городе было полно грабителей-чужеземцев, однако ученики поэта унесли оттуда целые мешки монет. Причем все монеты были но два пенни.

Руманн забрал свою добычу в лучшую школу Ратэйна, что возле Килбегана. Треть всего отдал школе, другую треть разделил между приезжими учениками, населявшими семь улиц Ратэйна, а последнюю треть оставил себе и своим многочисленным ученикам.

Так рассказывают старинные книги.

В старину говорили:

Не стоит ломиться в открытую дверь.

 

⇐ Предыдущая123456789

Поделиться: