ОДИН, ДВА, ТРИ — БЕСПРЕДЕЛ СПЕКУЛЯЦИИ

 

По большому счету, Фрейд мог бы на этом и остановиться (что он и делает в некотором роде. А по-моему, так все разыграно уже с первых страниц. Другими словами, Фрейд то и делает, что повторяет свои остановки, имитацию движения. Оно и понятно, ведь речь идет как раз о повторении): возможность спекулировать на чем-то совсем другом (нежели принцип удовольствия) загодя обозначена в письме-обязательстве, которое, как ему кажется, он посылает сам себе по кругу спекулятивным образом. Она обозначена, но не черным по белому, она тенью не всходит от одной работы к другой, ее печатью отмечен и сам принцип. Уже и видимая часть «самого» больше себе не принадлежит, она уже не та, за что себя выдает. Написанное разъедает даже поверхность своей основы. Такая неприкаянность и дает волю спекуляции.

Вы уже, должно быть, догадались, что я сам искажаю смысл «собственно Фрейдова» употребления слова «спекуляция» (speculation), его значения или понятия. Там, где, по мнению Фрейда, он вкладывает в него понятие исследования, теоретическое начало, я рассматриваю такую спекуляцию в качестве объекта его высказываний. Как если бы Фрейд не только готовился высказаться спекулятивно  о том или об этом (например, о той стороне принципа удовольствия), но и говорил уже о  спекуляции. Как если бы он не довольствовался только тем, что барахтается в ней, а стремился поведать о ней окольным путем. Этот-то окольный путь и вызывает у меня интерес. Я исхожу из того, как если бы даже то, что он пытается анализировать, например, соотношение между двумя принципами, уже являлось элементом спекулятивной структуры в целом: одновременно в смысле спекулятивной рефлексии (принцип удовольствия может распознавать себя или же вовсе не распознавать в принципе реальности), в смысле создания прибавочной стоимости, расчетов и ставок на Бирже, даже выпуска более или менее фиктивных акций и, наконец, в смысле того, что выходит за рамки наличия данности подарка, данности дара. Я проделываю все это в уверенности, что это необходимо в целях приобщения к тому, что разыгрывается там, по ту сторону «даваемого», отвергаемого, удерживаемого, возвращаемого обратно, к той стороне принципа того, о чем Фрейд говорит  в данный момент, если бы нечто подобное было возможно в отношении спекуляции . Что-то же должно быть в его изложении от спекуляции, о которой он упоминает. Но я не смогу удовлетвориться таким иносказанием путем его повторного употребления. Я утверждаю, что спекуляция — это не только метод исследования, упомянутого Фрейдом, не только уклончивый объект его речи, но и процесс написания, сцена (того), что он делает при написании того, о чем он здесь говорит, что его побуждает это делать и что он побуждает делать, того, что его вынуждает писать и что он заставляет — или позволяет — писать. Заставляет делать, заставляет писать, позволяет делать или писать, — синтаксис этих процессов не разъясняется.

Не бывает дороги (Weg )без объезда (Umeg ): окольный путь не возникает внезапно, по дороге, он-то и составляет дорогу, даже прокладывает ее. Не похоже, чтобы при этом Фрейд изучал схему объезда просто ради изучения, как таковую. Но возможно ли ее изучать, как таковую? Как таковой, ее нет. Как бы то ни было, может ведь она отобразить всю бесконечность объезда, совершаемого данным текстом (а сам-то он здесь ли) в его спекулятивном атезисе.

Удовольствие и реальность в чистом виде являются крайне идеальными понятиями, проще сказать, фикцией. Одно разрушительнее и смертельнее другого. Окольный путь якобы создает между ними саму эффективность процесса, «психического» процесса в качестве «живого». Ни наличия, ни данности такой «эффективности» нет и в помине. Существует (es gibt ) — вот в чем данность, отсрочка. Итак, невозможно даже вести речь об эффективности, о Wirklichkeit ,разве только постольку, поскольку она подчинена понятию присутствия. Обходной путь «явился бы» в таком случае общим корнем, иными словами, корнем отсрочки обоих принципов, выдернутым из себя самого, в любом случае нечистым и структурно обреченным на компромисс, на спекулятивную сделку. Три члена — два принципа плюс или минус отсрочка — составляют один, такой же делимый член, так как второй принцип (принцип реальности) и отсрочка являются только «проявлениями» изменяемого принципа удовольствия.

Каким концом ни возьмись за эту одно-двух-трехчленную структуру, конец один — смерть. И эта смерть уже не поддается противопоставлению, она ничем не отличается в смысле противопоставления от обоих принципов и их отсрочки. Она вписывается, но не черным по белому, в процесс этой структуры — в дальнейшем мы будем ее именовать ограничительной структурой. И если смерть уже не поддается противопоставлению, то это уже жизнь /смерть .

Об этом-то Фрейд не распространяется, по крайней мере явно, в этом месте, да и где-либо еще в такой вот форме. А это дает (себе) пищу для размышления, по сути не давая и не размышляя. Ни в этом месте, ни где-либо еще. Но моей «гипотезе» по поводу этого текста и некоторых других возможно удастся распутать в них то, что здесь переплетено между первым принципом и тем, что появляется как его иное , а именно, принцип реальности как его  иное, влечение к смерти как свое иное:  понижающая структура без противопоставления. Что якобы придает принадлежности смерти к удовольствию, не будучи частью оного, большую последовательность, имманентность, естественность, но также и придает ей большую возмутительность в отношении диалектики или логики противопоставления, позиции или тезиса. Из этой отсрочки нельзя вывести тезис. Тезис был бы смертным приговором для отсрочки. О синтаксисе этого выражения смертный приговор , который присуждает смерть в двух разных смыслах (приговор, присуждающий к смерти, и приостановка, откладывающая смерть), речь пойдет в другом месте (в книге Survivre ,которая будет опубликована в скором времени).

Моя «гипотеза», вы предугадываете, какой смысл я вкладываю отныне в это слово, заключается в том, что спекулятивная структура находит и уместность и потребность в таком маршруте.

Каким же образом ухитряется смерть затаиться в конечном его Пункте, во всех имеющихся пунктах, при этом все три переплетены и образуют одно составное целое этой структуры, во всех проявлениях этой спекуляции?

Всякий раз, когда один из этих «членов», псевдочленов или псевдоподов, приближается к своему собственному завершению , следовательно, к своему иному, без обсуждения, без спекуляции, без посредничества третьего лица, и всякий раз это приводит к летальному исходу, к смертельному завороту, который расстраивает все их изворотливые расчеты. Если принцип реальности автономен и функционирует самостоятельно (абсурдная по определению гипотеза, относящаяся, что называется, к области патологии), то он при этом отрешается от какого бы то ни было удовольствия и какого-либо желания, от какого бы то ни было автоаффективного отношения, без которого невозможно возникновение ни желания, ни удовольствия. Это и есть присуждение к смерти, той самой, что настигает и на двух оставшихся пунктах маршрута: как по причине того, что якобы принцип реальности утверждается и без наличия удовольствия, так и от того, что он якобы ставит смерть на службу, отданную ему на откуп принципом удовольствия. Он, принцип реальности, возможно, и сам примет смерть на своем посту от чересчур экономного подхода к удовольствию, от удовольствия, слишком трепетно относящегося к самому себе, чтобы позволить подобную экономию. Но настал бы черед и удовольствия, которое, чересчур сильно оберегая себя, дошло бы до того, что задохнулось бы в своей экономии от своих собственных накоплений.

Но если пойти в обратном направлении (если это выражение применимо, поскольку вторая вероятность не меняет направление первой), в направлении истоков этого компромиссного соглашения, которым является Umweg —  в некотором роде чистая отсрочка, — то это все равно смертный приговор: удовольствию не суждено проявиться никогда. Но хоть когда-нибудь должно ведь удовольствие проявиться? Понятие смерти вписано непостижимым образом «в» отсрочку так же, как и в принцип реальности, служащей ей лишь прикрытием, названием другого «момента», так же, как удовольствие и реальность обмениваются местами между собой.

Опять-таки, следуя в обратном направлении с вашего позволения, так как третья вероятность не меняет направления обеих предыдущих, если принцип удовольствия немедленно освобождается, не отгораживаясь от препятствий внешнего мира или опасностей в общем смысле (в том числе и опасностей психической реальности), или даже следуя своему «собственному» тенденционному закону, который все сводит к самому низкому уровню возбуждения, то это — все «тот же» смертный приговор. На том этапе Фрейдова текста, на котором мы еще удерживаемся, есть единственная однозначно рассматриваемая гипотеза: если существует специфика «сексуальных влечений», то она обусловлена их диким, необузданным, «трудно воспитуемым», недисциплинированным нравом. Эти влечения имеют склонность не подчиняться принципу реальности. Но что же в таком случае может указывать на то, что последний является не чем иным, как принципом удовольствия? Что же может означать другое если не то, что сексуальное начало никак не связывается с удовольствием, с наслаждением? и что сексуальное, если только это не порыв влечения, даже прежде чем найдется совсем другое определение, является силой, оказывающей сопротивление связыванию или ограничительной структуре? своему самосохранению, тому, что охраняет ее от себя самой; оказывает сопротивление своему естеству, самому естеству? рациональности?

В таком случае все это обрекается на смерть, путем побуждения-позволения перепрыгнуть через перила, которые, однако, являются ее собственным продуктом, ее собственной модификацией, как ПР является модифицированным ПУ (произносите как вам заблагорассудится, эта родовая ветвь найдет свое продолжение во время следующего сеанса, поскольку суть заключается, как вы можете вообразить, в видоизменении подобного потомства).

Итак, мы имеем здесь следующий ведущий принцип, принцип функционирования принципов, который может только дифференцироваться. Фрейд упоминает об этой дифференциации, называет ее последующей, когда говорит о Umweg  принципа реальности: «Принцип удовольствия еще долгое время остается методом работы сексуальных влечений, которые являются «трудно воспитуемыми», и мы повторно встречаемся с тем фактом, что либо под влиянием последних, либо в самом «я» принцип удовольствия берет верх над принципом реальности, принося вред всему организму».

До сих пор, а мы только и начали рассматривать этот текст, законы этой структуры, состоящей из одного или трех в одном членов (то же самое в отсрочке), как бы ни были они сложены, они бы вполне могли быть изложены, не обращаясь к некой специфической инстанции, под названием Вытеснение.

Введение понятия Вытеснения остается весьма загадочным, да будет замечено попутно для тех, кто об этом, возможно, подзабыл. Настолько ли необходимо и обосновано его появление исходя из только что рассмотренной нами структуры? Может, это попытка представить ее как-нибудь по-другому? Или, может быть, оно видоизменяет ее, затрагивает ее сущность? Либо оно делает жизнеспособной ее первоначальное строение?

Невозможно переоценить значение этих вопросов. Ведь в общем и целом речь идет о специфичности в «последней инстанции» такого явления, как психоанализ, в качестве «теории», «практики», «движения», «дела», «института», «традиции», «наследия» и так далее. Чтобы эту непреложную специфичность можно было наглядно доказать и чтобы она получила безоговорочное признание, то тогда следовало бы обращаться к другим способам доказательства и признания; она не должна быть представлена ни в каком другом месте; ни в том, что в общепринятом смысле называют опытом, ни в науке с ее традиционными, то есть философскими, представлениями, ни в философском представлении о философии. Наука, как сфера объективных знаний, например, не может сформулировать вопрос количественной оценки качественного аффекта, в который неукоснительно вводится субъект, скажем, чтобы быстро сделать его «субъективным». Что же касается философского представления или знания на основе бытия, то здесь допускается, что существует знание или то, что ему предшествует, по меньшей мере предпонимание того, что же такое удовольствие, и того, что «оно» «обозначает»; сюда вовлекается то, что единственным критерием такого явления, как удовольствие или неудовольствие, также как и их различия, является сознательный или перцептивный опыт, самобытие: удовольствие, которое не воспринималось бы как таковое, не заключало бы в себе и смысла удовольствия; удовольствие в переживании неудовольствия, и тем более отвращения, считалось бы либо абсурдом в семантическом плане, не заслуживающим ни капли внимания, либо спекулятивным бредом, не позволяющим связно оформить мысль, ни передать ее в виде сообщения. Минимальный договор о значении слова был бы провозглашен приостановленным. В чем и состоял бы феномен сущности любой философии, рассматривающей субъект или же субъективный аффект. Однако здесь сама возможность спекуляции, которая, не являясь ни философской, ни научной в классическом смысле (загвоздка для науки и философии), якобы и проложила путь другой науке как очередной фикции; эта возможность спекуляции предполагает нечто, что здесь именуется Вытеснением, и в частности то, что, к примеру, позволяет переживать и воспринимать удовольствие как неудовольствие. Причем без того, чтобы эти слова потеряли свой смысл. Сама специфичность Вытеснения является возможной, только исходя из этой спекулятивной гипотезы. И единственной подходящей манерой изложения таких представлений является спекуляция, если только рассматривать само понятие спекуляции в разрезе представленных соображений.

С тех пор как она — и только она — является принципиально способной вызвать к жизни такое понятие, как спекуляция, и такое понятие, как вытеснение, схему отсрочки уже невозможно отнести ни к науке, ни к философии в их классических пределах. Но разговора о Вытеснении — и, соответственно, как полагают, о психоанализе — вовсе недостаточно, чтобы пересечь или размыть эти пределы.

Этот первый маршрут, похоже, привел нас к той самой точке, с которой положено начало использованию Вытеснения на месте ПУ в первой главе, полностью подчиненной гипотезе о психоаналитическом опыте, как об этом упоминалось, начиная с первой фразы. В ней будто бы не подлежало сомнению верховенство ПУ как непреложного закона.

Почему именно Вытеснение? Подмена или, скорее, смена ПР объясняет лишь небольшую часть наших впечатлений о неудовольствии, и к тому же речь идет не о самой интенсивной его части. Итак, существует «другой источник» неудовольствия, другой источник для его разрядки, снятия, освобождения от бремени (Unlustentbindung ). В составе Я и в синтезе личности некоторые компоненты влечений выказывают свою несовместимость с другими компонентами. Фрейд не затрагивает вопроса об этой несовместимости, он исходит из факта ее наличия. Такие несовозможности[34] оказываются разведенными по разные стороны с помощью процесса, который называют Вытеснением. Почти лишенные всякого удовлетворения в единстве, они не участвуют в синтезе Я, остаются на низшем или архаичном уровне психического развития. И, так как иногда эти составляющие влечений получают удовлетворение прямым или заменяющими путями, но непременно путем отсрочки обходного пути (Umweg ), это воспринимается организованным Я как неудовольствие: Я, а не «организмом», как это говорится во французском переводе. Наряду с топической дифференциацией, наряду с нагромождением инстанций, которые выстраивает Вытеснение, — которые оно скорее привлекает на свою сторону и наполняет значением, — Вытеснение повергает всякую логику, присущую какой бы то ни было философии: оно делает так, что удовольствие может восприниматься — Я — как неудовольствие. Такая топическая дифференциация неотделима от Вытеснения в самой возможности этого явления. Она — неизбежное следствие отсрочки, 1,2,3-членной  структуры в одной отсрочке себя самой . Ее очень трудно описать в классическом логосе философии, она побуждает к новой спекуляции. Вот что я хотел подчеркнуть, напоминая все то, что «всем-давно-известно». И то, что я только что назвал классическим логосом философии, является порядком того, что поддается отображению либо отображается легко и понятно, чтобы упорядочиться соответственно значимости отображаемого, которое управляет всеми проявлениями опыта . Не в этом ли трудность, из которой по-своему исходит Фрейд? «Детали [особенности: Einzelheiten ]процесса, в котором Вытеснение преображает возможность удовольствия в источник неудовольствия, еще не вполне понятны (verstanden )или не могут быть ясно изложены [описаны, отображены, dastellbar ],но всякое неудовольствие невротического характера данного типа является, несомненно, удовольствием, которое не может восприниматься как таковое». Одно непереведенное замечание уточняет: «Вне всякого сомнения самое существенное заключается в том, что удовольствие и неудовольствие, как сознательные ощущения, связаны с Я».

«…удовольствие не может восприниматься как таковое». (..Lust die nicht als solche empfunden werden kann ). Структура немецкой фразы кажется менее парадоксальной и сногсшибательной, чем вариант С. Янкелевича во французском переводе, который гласит: «удовольствие не воспринимается как таковое». Конечно, этот перевод ошибочный из-за опущения, где вместо оригинального «не может восприниматься» фигурирует «не воспринимается». Но этим самым он придает «опыту» (бессознательному) удовольствия, которое не воспринимается (подразумевается сознательно) как таковое, актуальность или эффективность, которая кажется как нельзя более близкой к тому, что, очевидно, хочет сказать Фрейд. Будучи неточным в буквальности переводимого, опуская слова «не может», которые указывают на инстанцию Вытеснения, этот перевод абсолютно четко ставит акцент на парадоксе этого Вытеснения: действительно существует действительное удовольствие, действительно проходящее в данный момент как неудовольствие. Опыт, в классическом, философском и обиходном (это одно и то же) смысле, слово «как таковое », приведенное сознательным опытом, опытом присутствия, — вот что выходит за рамки. Если бы, придерживаясь буквального перевода, в тексте было бы оставлено «не может восприниматься как таковое», то парадокс был бы менее ощутим. Даже вопреки намерениям Фрейда, как представляется, можно прийти к выводу, что речь здесь идет, скорее, о возможности удовольствия, которая не может реализоваться, нежели о возможности эффективного настоящего удовольствия, которое в данный момент также «ощущается» как неудовольствие.

Однако вторая возможность согласуется только с Фрейдовой радикальностью, которая еще далека до завершения в  этой первой главе. Пока удовольствие и неудовольствие расположены в разных местах (то, что здесь  является удовольствием, там  это — неудовольствие), разделение по местному признаку вводит элемент систематической упорядоченности и классической рациональности. Удовольствие и неудовольствие послушно остаются на своих местах. Поскольку никакое смешивание не возможно, ведь смешивание сумасшествию подобно. Топология и распределение мест соблюдают принцип распознавания. Хотя топическое распределение и является результатом отсрочки, оно все же удерживает отсрочку в среде, внушающей доверие, и в пределах логики противопоставления: это еще не само  удовольствие, которое ощущается как  неудовольствие. Хотя, изучая проблематику первичных нарциссизма и мазохизма, нужно будет довести до конца изучение этого парадокса и, не уменьшая степени топического разделения, не останавливаться на достигнутом.

Но начнется ли она? Разве не все высказано или выдвинуто против этой спекуляции, о которой якобы никто ничего не говорил?

Итак, спекулятивный перехлест еще впереди. Притом широкомасштабный. Он приведет к выдвижению очередной «гипотезы»: влечений, «за которые радеет» абсолютный властитель — ПУ, так называемых влечений к смерти. А не были ли они уже задействованы, исходя из той самой логики, с которой мы только что разобрались?

Они задействованы — такой вот еле внятный лепет послышится позднее в отношении так называемых влечений. Об этом будет написано едва слышно.

Так на чем мы остановились? Верховенство ПУ не было поколеблено. Даже в конце главы Фрейд сообщает, что в список следует дополнительно внести и другие источники неудовольствия, которые не более чем предыдущие оспаривают законную власть ПУ. И только в IV главе, объявляя на сей раз широкомасштабную спекуляцию, Фрейд рассматривает ту функцию психического аппарата, которая, не будучи противопоставленной  ПУ, не менее зависима от него и более изначальна, чем склонность (отличная от функции) к поиску удовольствия и избежанию неудовольствия: первое исключение, без которого, в итоге, «спекуляция» никогда бы не началась.

 

 

ЗАВЕЩАНИЕ ФРЕЙДА

 

Название этой главы является преднамеренно искаженной цитатой. Без сомнения, ее узнали. Выражение «завещания Фрейда» часто встречается в трудах Жака Лакана и Владимира Гранова. Разумеется, я предоставляю читателю право судить о том, что происходит при этом искажении.

Данная глава сначала была опубликована в номере Исследований Фрейда , посвященном Николасу Абрахаму. Я предварил его тогда следующей заметкой:

«Выдержка из семинара, состоявшегося в 1975 году в педагогическом институте, под названием Жизнь Смерть . Мария Торок, ознакомившись с ней в прошлом году, утверждает, что я оказался слишком восприимчив к некоторым открытиям, совпадениям, сходствам с подобными еще неизданными исследованиями Николаса Абрахама, в ряду тех, что вскоре будут опубликованы в Ядре и ободочке  (Anasemies II ,Aubier-Flammarion, серия «Философия как она есть»). Что и побуждает меня опубликовать здесь это извлечение. При желании более точно очертить его рамки можно будет также рассматривать это извлечение прочтением второй главы По ту сторону принципа удовольствия . На определенном этапе этого семинара речь зашла о том, чтобы обсудить специфичность (проблематики и текста) работы По ту сторону …установить связь между неотвратимостью «спекуляции» с экономией сцены, изображающей процесс написания, которая в свою очередь неотделима от сцены наследования, ставящей под вопрос и завещания Фрейда и психоаналитическое «движение». На заседании, состоявшемся непосредственно перед этим, были установлены рамки проведения такого исследования, в котором будет и отмечено своеобразие спекулятивных высказываний  Фрейда. На нем также были предложены аббревиатуры, например, ПУ — для принципа удовольствия, ПР — для принципа реальности. Другие выдержки из этого семинара вскоре выйдут в свет отдельным изданием».

 

 

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: