Глава 11 ОШЕЙНИК И КОЛОКОЛЬЧИКИ

 

Камчак внимательно разглядывал Африз.

– Почему это рабыня, – риторически спросил он, – нарядилась в платье свободной женщины?

– Пожалуйста, нет, тачак, пожалуйста, – в глазах прекрасной тарианки стояли слезы.

И в следующий момент благородная, очаровательная Африз из Тарии осталась у столба в чем мать родила перед глазами своего господина.

Она закинула голову и застонала. Запястья её все ещё были скованы удерживающими кольцами. Как и предполагал Камчак, она погнушалась надеть наряд рабыни под бело-золотое платье.

Кассарская девушка, прикованная напротив неё к столбу, теперь была освобождена судьей, она подошла к столбу, к которому все ещё была прикована Африз.

– Славно сделано, Камчак, спасибо.

Камчак только пожал плечами.

Тогда девушка мстительно подняла пальцем подбородок очаровательной Африз.

– Рабыня, – прошипела кассарка, – рабыня…

Затем она отвернулась и пошла к своим.

Камчак громко рассмеялся.

– Накажи её, – потребовала Африз.

Внезапно Камчак выдал Африз пощечину. Ее качнуло в сторону, и из угла рта показалась струйка крови. Девушка поглядела на Камчака со страхом. Может быть, её ударили в первый раз за всю жизнь.

Камчак стукнул её не слишком сильно, но вполне достаточно, чтобы проучить.

– Ты должна понять, что тебя может наказать любой свободный воин народов фургонов, – сказал он.

– Вижу, – произнес кто-то за спиной, – ты знаешь, как обращаться с рабами.

Я обернулся и увидел, что в нескольких футах от нас рабы, стоявшие на окровавленном песке, держали на плечах открытый и роскошно убранный паланкин Сафрара из касты торговцев.

Африз вспыхнула с головы до ног – все её тело залила краска стыда.

Круглое красное лицо Сафрара лучилось радостью, хоть я и думал, что день похищения Африч будет трагичным для него. Узкие алые губь – юргов широко раздвинулись в гримасе удовольствие показались золотые зубы. Африз дернулась в наручниках пытаясь напрасно прикрыться – теперь зрелище её наготы во всем богатстве было доступно даже для рабов, несущих паланкин. Для всех рабов Африз была теперь не больше, чем они сами: разве что её тело будет использовано не для того, чтобы переносить паланкин, носить грузы или копаться в земле, а станет служить несколько иным целям, впрочем, более легким и, без сомнения, более приятным, чем тело рабов-мужчин. – Сафрар! – закричала Африз.

Сафрар взял с бархатной подушечки, лежащей рядом с ним в паланкине, маленький монокль, обрамленный стеклянными лепестками, прикрепленный к серебряному стебельку с серебряными листьями. Через это приспособление он внимательно посмотрел на девушку.

– Африз! – вскричал он, словно ужасаясь, но сохраняя улыбку на лице.

– Сафрар,– плакала она,– освободи меня.

– Какое несчастье,– причитал Сафрар.

На солнце весело сверкали его золотые зубы.

– Африз получила сюрприз,– скаламбурил Камчак.

– Я богатейшая женщина в Тарии! – выкрикнула Африз Камчаку.– Назови твою цену.

Камчак посмотрел на меня. – Думаешь, пяти золотых будет достаточно, не слишком много? – спросил он.

Я был изумлен.

Африз едва не задохнулась от обиды в цепях у столба. – Слин! – зарыдала она, но затем обернулась и потребовала у Сафрара: – Купи меня! Если необходимо, используй все мои ресурсы, все! Освободи меня!

– Но, Африз! – Сафрар изобразил изумление,– Я забочусь о твоих деньгах и обменивать всю твою собственность на одну рабыню будет самым немудрым и абсурдным решением с моей стороны, даже непростительным.

Африз смотрела на него, отказываясь понимать, что он говорит.

– Это правда, точнее, была правда, что ты была богатейшей женщиной во всей Тарии, – продолжил Сафрар. – Но твои богатства находятся не в твоих руках, а в моих, во всяком случае пока ты не достигла своего совершеннолетия, что случилось бы всего через несколько дней.

– Я не хочу оставаться рабыней даже на день! – плакала, кричала девушка.

–Я понимаю так, – сказал Сафрар, приподымая золотые капельки бровей над глазами,– что ты хотела бы по достижении своего совершеннолетия передать все свои богатства тачакам, чтобы освободиться?

– Конечно,– плакала она.

– Какое счастье,– констатировал Сафрар,– что такая передача запрещена законом.

– Я не понимаю? – пробормотала Африз.

Камчак сжал мое плечо и потер свой нос.

– Без сомнения, ты знаешь,– сказал Сафрар,– что раб не может иметь собственности, так же как каийла, тарларион или слин?

– Я богатейшая женщина Тарии! – вскричала она.

Сафрар чуть-чуть склонился вперед. Его круглая физиономия лоснилась; он надул губы, улыбнулся, затем склонил голову и очень быстро сказал:

– Ты рабыня,– а затем самодовольно заржал.

Африз откинула голову и завизжала.

– У тебя даже нет имени,– прошипел маленький торговец.

Это была правда. Камчак, без сомнения, продолжал бы называть её Африз, но это было бы уже имя, данное им, а не её собственное. Раб или рабыня, не будучи полноправным разумным существом в глазах горианского закона, не может выбирать имена по собственному усмотрению. Таким образом, с точки зрения горианского закона, как это ни неприятно говорить, рабы – это животные, полностью и безоговорочно принадлежащие своим господам и вынужденные делать то, что господа захотят.

– Думаю, я назову её Африз,– сказал Камчак.

– Освободи меня, Сафрар,– заискивающе тихо попросила девушка,– освободи меня.

Сафрар рассмеялся.

– Слин,– завизжала она.– Вонючий слин!

– Будь осторожна,– предостерег Сафрар,– теперь ты говоришь с богатейшим человеком в Тарии. Африз плакала и рвалась в наручниках – Ты понимаешь, разумеется, – продолжал Сафрар,– что когда ты стала рабыней, все твои богатства, гардероб и драгоценности, вложения и счета целиком и полностью становятся моими.

Африз безудержно рыдала у столба.

– Я прошу тебя, благородный Сафрар,– всхлипывая, повторяла она,– прошу тебя, прошу тебя освободить меня, пожалуйста, пожалуйста!.

Сафрар улыбнулся ей и затем повернулся к Камчаку.

– Что, тачак, просишь ты за нее? Какую цену ты назначал?

– Я снизил,– сказал Камчак,– до одного медяка. Сафрар улыбнулся.

– Цена слишком высока,– сказал он. Африз завизжала Сафрар снова поднял крохотное стекло, через которое он же рассматривал девушку, и изучив её более внимательно. Затем он пожал плечами и жестом приказал рабам разворачивать паланк.

– Сафрап! – ещё раз вскричала девушка.

– Я не разговариваю с рабами,– отрезал торговец в паланкине и медленно поплыл в сторону стен надменной Тарии.

Онемевшая Африз смотрела торговцу вслед; её глаза покраснели, на щеках остались грязные дорожки от слез.

– Не имеет значения,– утешающе сказал Камчак девушке.– Даже если бы Сафрар и был стоящим человеком, он бы не освободил тебя сейчас.

Она повернула свое прекрасное лицо к нему.

– Нет,– сказал Камчак, наматывая на руку её волосы и слегка встряхивая голову, – я не продал бы тебя за все золото Тарии.

– Но почему? – прошептала она.

– Я вспоминаю,– сказал Камчак,– ночь два года назад, когда ты принимала мой дар и обозвала меня слином.

Девушка, побледнев, кивнула.

– В ту самую ночь,– сказал Камчак,– я решил сделать тебя своей рабыней.

Она уронила голову.

– Именно по этой причине,– сказал Камчак,– я не продам тебя за все золото Тарии.

Она снова подняла на него красные глаза.

– В эту самую ночь, маленькая Африз, я решил, что хочу тебя и буду иметь тебя как рабыню.

Смех Камчака из тачаков был громок. Без сомнения, он долго ждал, чтобы так рассмеяться, долго ждал, чтобы увидеть своего милого врага поверженным перед собой, связанного и униженного. Камчак взял ключ с крюка над головой Африз и открыл наручники, затем он повел сломленную, несопротивляющуюся тарианскую девушку к своей каийле.

Здесь, у лап животного он заставил её преклонить колени.

– Твое имя Африз,– сказал он, давая ей имя.

– Мое имя Африз,– сказала она, принимая это имя.

– Подчиняйся,– приказал Камчак.

Дрожащая Африз опустила голову и протянула сведенные вместе руки. Камчак быстро и плотно связал их.

–Я буду привязана к седлу? – робко спросила она.

– Нет,– ответил Камчак,– спешки нет.

– Я не понимаю,– сказала девушка.

А Камчак уже накинул ей петлю на шею и привязал свободный конец к луке седла.

– Ты побежишь рядышком,– проинформировал он её.

Она недоверчиво посмотрела на него.

Элизабет была не связана и уже встала рядом с каийлой Камчака, держась за правое стремя. Затем Камчак со своими двумя женщинами и я оставили Равнину Тысячи Столбов и направились к воинам тачаков.

Позади были ещё слышны звуки схваток и крики людей.

Двумя часами позже мы достигли лагеря тачаков и медленно поехали между фургонов, котлов, играющих детей; рабыни бежали рядом с нами. Свободные женщины, отрываясь от тарелок и котлов, скептическим взором смотрели на новую тарианскую женщину, привезенную в лагерь.

– Она была у первого столба,– похвастался Камчак хихикающим девушкам, обступившим его. – А у какого были вы? – Он внезапно поднял каийлу на дыбы в их сторону, и они рассыпались, визжа и смеясь, как стая птиц, и так же, как стая птиц, снова сошлись вместе.

Камчак широко улыбнулся.

– Первый столб! – крикнул он встречному воину, тыкая пальцем в уставшую, тяжело дышащую Африз. Воин одобрительно прищелкнул языком. – Правда! – взревел Камчак, хлопая ладонью по седлу.

Конечно, некоторые сомнения в том, что измотанная девка, привязанная к каийле Камчака, могла получить первый столб, возникнуть могли. Она спотыкалась и хватала воздух ртом, её тело блестело от пота, а ноги были черны от травы и грязи, волосы были спутаны, ступни кровоточили, а бедра и икры были оцарапаны до красных искорок крови там, где соприкоснулись с колючками. Когда Камчак добрался до своего фургона, бедная девушка обессиленно упала на траву, дрожа от усталости после бега. Я предположил, что Африз прежде вряд ли приходилось делать что-нибудь тяжелее, чем входить или выходить из ароматизированного бассейна. Элизабет Кардуэл, с другой стороны, и я был рад это видеть, пробежала хорошо и теперь дышала не слишком глубоко, почти не выказывая усталости. Безусловно, за время своего пребывания среди кочевников она привыкла к таким упражнениям. Я начинал восхищаться ею. Жизнь на открытом воздухе и физический труд, по-видимому, сделали для неё доброе дело. Она была полна сил и здоровья.

Не многие девушки из офисов Нью-Йорка смогли бы пробежать у седла тачакского воина.

Камчак соскочил с каийлы. – Добро пожаловать,– радушно вскричал он, поднимая Африз с земли.– Девка, есть работа!

Ременная петля все ещё была на её шее, а запястья – связаны. Глаза девушки уже почти ничего не выражали. – Нужно вычистить босков,– приказал ей хозяин, – отполировать их рога и копыта, нужно задать им корм и собрать навоз; фургон нужно подмести и смазать колеса; ещё нужно принести воды из родника в четырех пасангах отсюда и приготовить мясо на ужин. Быстро! Быстро! Ленивая девчонка!

Затем он запрокинул голову и рассмеялся на тачакский лад, шлепая ладонями по бедрам.

Элизабет помогла снять петлю с шеи девушки и развязала ей запястья. – Пойдем! – сказала она мягко.– Я покажу тебе.

Африз встала, её покачивало, она все ещё не верила происходящему. Она посмотрела на Элизабет, казалось увидев её в первый раз.

– Твой акцент,– медленно сказала Африз.– Ты не из наших краев.

– Ты видишь, что она носит шкуру ларла и что у неё нет ошейника, у неё нет кольца в носу и клейма,– сказал Камчак и добавил: – А у тебя будут.

Африз, задрожав, упала снова на колени.

– Отчего, ты думаешь, маленькая Африз,– спросил Камчак, – варварка, будучи рабыней, не одета в кейджер? Почему у неё нет кольца, клейма и ошейника?

– Почему? – испуганно спросила Африз.

– Потому что она по положению в фургоне выше, чем ты.

Я раньше удивлялся, почему Камчак не обошелся с Элизабет Кардуэл, как обходились с другими рабынями тачаков.

– Поэтому,– сказал Камчак,– среди прочих твоих обязанностей, моя дорогая, будет обязанность выполнять для этой варварки то, что выполняет рабыня-служанка.

Это обожгло Африз из Тарии, как огонь,– она внезапно выпрямилась и вскрикнула:

– Не я, не Африз из Тарии.

– Ты,– сказал Камчак.

– Служить рабыней варварке?

– Да,– сказал Камчак.

– Никогда! – вскричала девушка.

– Да! – зарычал Камчак, закидывая голову, и громко крикнул: – Африз из Тарии в моем фургоне будет служанкой варварки!

Девушка крепко сжала кулаки.

– Я позабочусь,– добавил Камчак,– чтоб слух об этом достиг Тарии. Затем он согнулся и принялся лупить себя кулаками по коленям – он был удовлетворен.

– Пожалуйста,– сказала Элизабет новой рабыне,– пойдем.

Она попыталась взять Африз за руку. Африз гневно отдернула руку, не желая чувствовать её прикосновение, но затем, высоко подняв голову, она сделала шаг, следуя за Элизабет. – Если она не будет хорошо работать,– весело сказал Камчак,– побей её.

Африз повернулась лицом к нему, сжимая кулаки.

– Ты поймешь, моя маленькая Африз,– сказал он,– кто здесь господин. – Разве тачак слишком беден,– покорно спросила Африз,– чтобы одеть ничтожную рабыню?

– В моем фургоне много алмазных бус, которые ты можешь надевать, если хочешь, но ничего другого, пока не угодишь мне.

Она молча развернулась и последовала за Элизабет.

После этого мы с Камчаком оставили фургон и пошли слоняться по лагерю, остановившись в одном из фургонов рабов, чтобы взять кувшин паги, который мы вскоре и прикончили.

Оказалось, что в этот год народ фургонов успешно провел игры Войны Любви – эти новости мы узнали, распивая пагу в кругу воинов. Почти все тарианские девушки были уведены от столбов, к которым они были прикованы, в качестве рабынь. В некоторые годы, правда, успех склонялся и на другую сторону– это придавало интерес соревнованию. Мы также узнали, что девушка Херена из первого фургона была выиграна тарианским офицером, представлявшим дом Сафрара-торговца, которому воин и продал её.

Херена станет новой его танцовщицей, а духи и шелк Африз пойдут этой тачакской девке, отметил Камчак.

Казалось странным думать о ней, самой своенравной и надменной в лагере, гордо сидевшей на спине каийлы, как о надушенной, одетой в шелка рабыне тарианцев. «Она привыкнет к укусам бича и стали, эта девка»,– бормотал Камчак между глотками паги. Я считал, что это не слишком приятная новость, но в то же время предполагал, что среди тачаков найдется хотя бы ещё один человек, который согласится с Камчаком,– юноша Гарольд. Его, не успевшего выиграть свой шрам храбрости, девушка настолько достала, что он будет рад от того, что Херена со всей её насмешливостью и дерзостью теперь уведена в оковах и колокольчиках в дом Сафрара и спрятана за высокими, толстыми стенами тарианского сада наслаждений.

Вскоре мы с Камчаком, уже довольно пьяные, опять обнаружили себя возле фургона рабов.

Мы решили побиться об заклад на ещё один кувшин паги.

– Как насчет полета птиц? – спросил Камчак.

– Согласен,– сказал я,– но я выберу первым.

– Очень хорошо.

Я знал, что сейчас весна и в этом полушарии большая часть птиц перелетает на юг.

– Юг,– сказал я.

– Север,– сказал Камчак.

Мы подождали примерно минуту и увидели несколько птиц, речных чаек, летящих на север.

– Эти чайки с Воска, – сказал Камчам – Весной, когда на Воске ломается лед, они летят на север.

Я вытащил несколько монет из кошелька и заплатил

– Первыми летят на юг луговые коршуны,– объяснил мне хитрый тачак. – Они уже тю-тю. А лесные харлеты и рогатые джаймы не тронутся с места, пока не наступит поздняя весна. В это время летят чайки с Воска.

Распевая тачакские песни, мы с трудом нашли свой фургон.

Элизабет грела на огне мясо, хотя оно было почти пережаренным.

– Мясо пережарено,– сказал Камчак.

– Вы в стельку пьяны,– проворчала в ответ Африз.

Я посмотрел на девушек. Обе они сейчас были прекрасны особенно.

– Нет,– поправил я её.– Мы божественно набрались.

Камчак пристально рассматривал девушек, наклонившись вперед и при этом заметно покачиваясь.

– Что-то не так? – спросила Элизабет.

Я заметил, что на её лице был большой синяк, что волосы были немножко повыдерганы, а на щеке слева красовались пять длинных царапин.

– Нет,– сказал я.

Африз находилась в худшем состоянии. Она потеряла, по-видимому, больше чем один клок волос. На её левой руке запеклась кровь, похоже от укуса, и синяк располагался под правым глазом.

– Мясо пережарено,– проворчал Камчак.

Хозяин не интересуется стычками между рабами – это ниже его достоинства. Хотя, разумеется, он не одобрил бы, если бы его девушка была покалечена или ослепла.

– Боски стреножены? – спросил Камчак.

– Да,– хмуро ответила Элизабет.

Камчак посмотрел на Африз.

– Воды принесли? – спросил он.

Африз вскинула голову, в её глазах стояли слезы.

Она бросила злой взгляд на Элизабет.

– Да,– сказала она,– принесли.

– Хорошо, – сказал Камчак, а затем ткнул пальцем в мясо.

– Оно пережарено.

– Вы задержались на несколько часов,– промолвила Элизабет.

– Уже поздно,– поддержала её Африз.

– Оно пережарено, – сказал Камчак.

– Я поджарю свежее мясо,– сказала Элизабет, вставая.

Африз только фыркнула.

Когда мясо было готово, Камчак наелся и выпил ещё кувшин молока боска, я сделал то же самое, хотя молоко для меня не очень-то хорошо сочеталось этой ночью с пагой.

Камчак, как делал это часто, уселся на какой-то штуке, напоминавшей обработанный камень. Это был прямоугольный предмет с закругленными углами. Когда я первый раз увидел эту штуку, лежащую в куче всякой всячины в углу фургона, в том числе шкатулок с драгоценностями и маленьким тяжелым сундуком, наполненным золотыми монетами, то подумал, что это просто камень. Но как-то раз, роясь в своих вещах, Камчак швырнул странный предмет мне, чтобы я посмотрел. Я был удивлен, что эта штука отскакивает от ковра, взял её в руки и удивился её легкости. Вещица имела структуру, похожую на кожу, и зернистую поверхность. Она напоминала пемзу или пенопласт, и я вспомнил, что видел подобное в некоторых покинутых частях пещер Царствующих Жрецов глубоко под Сардаром.

– Что ты думаешь об этом? – спросил Камчак.

– Интересная штуковина, – сказал я.

– И я думаю, что интересная.– Он протянул руки, и я швырнул ему предмет обратно.– Мне её оставили два путешественника.

Я тогда промолчал и не высказал своих предположений…

Когда Камчак доел свежеподжаренное мясо и допил молоко, он встряхнул головой и потер нос.

– Тенчики и Дины больше нет, – сказал он Элизабет. – Ты можешь снова спать здесь в фургоне.

Элизабет посмотрела на него с благодарностью.

На земле спать было, конечно, жестковато.

– Спасибо,– сказала она.

– Я думала, что он твой хозяин,– сказала Африз, кивнув на меня.

– Нет, Камчак.

Я теперь понял, почему в фургонах частенько случались ссоры, если в нем находилась более чем одна девушка. Впрочем, Тенчика и Дина не очень много ругались. Может быть, это было потому, что сердце Тенчики находилось в фургоне кассара Альбрехта?

– А кто были Тенчика и Дина? – спросила Африз.

– Рабыни, тарианские девки,– сказал Камчак.

– Их продали, – проинформировала Африз Элизабет.

– Может, и меня продадут?.. – тихо вздохнула тарианка.

– Может быть, за тебя дадут высокую цену,– сказала Элизабет.

– Ну безусловно большую, чем за тебя,– ответила Африз.

– Не тебе решать, маленькая Африз,– сказал Камчак, – так что можешь не строить планов… Вдруг я передам тебя в публичный фургон рабов?

– С надеждой жду этого дня,– сказала она.

– С другой стороны,– сказал Камчак, – я могу накормить тобой каийлу.

Тарианская девушка вздрогнула и опустила голову.

– Я не думаю, что ты для чего-нибудь годна, – сказал Камчак, – кроме как для каийлы.

Африз гневно посмотрела на нее. Элизабет рассмеялась и захлопала в ладоши.

– А ты,– сказал Камчак, тыкая пальцем в Элизабет,– глупая маленькая варварка. Ты даже не умеешь танцевать.

Сконфуженная Элизабет тут же потупила взгляд.

То, что Камчак сказал, было правдой.

Голос Африз был тих и спокоен.

– Я тоже не могу,– сказала она.

– Что? – вскинулся Камчак.

– Я никогда не училась,– пояснила Африз.

– Каийлий корм! – заорал Камчак.

– Мне жаль,– сказала Африз немного раздраженно. – Я никогда не собиралась становиться рабыней.

– Все равно придется научиться! – закричал Камчак.

– У меня ничего не получится.

– Это будет стоить денег,– проворчал Камчак,– но ты научишься. Я заставлю тебя научиться.

Африз фыркнула и отвернулась.

Элизабет посмотрела на меня, затем повернулась к Камчаку и, к моему удивлению, спросила:

– А меня тоже можно научить?

– Зачем?

Элизабет вспыхнула.

– Она всего-навсего варварка,– сказала Африз,– она-то никогда не научится.

– Маленькая варварка не хочет оставаться второй девушкой в фургоне?! – рассмеялся Камчак и грубо встряхнул Элизабет:– Вы будете биться за место! Великолепно!

– Она может быть первой девушкой, если захочет! – фыркнула Африз. – А я убегу при первой возможности и вернусь в Тарию.

– Учти, что существуют сторожевые слины, – напомнил ей Камчак. Африз побледнела. – Если попытаешься сбежать ночью, они почувствуют тебя и разорвут мою маленькую милую рабыню на кусочки.

– Это правда,– согласился я.

– Все равно я спасусь.

– Но не этой ночью! – заорал Камчак уже добродушно.

– Нет,– едко сказала Африз,– не ночью.

Она осмотрелась, недовольно изучая внутренности фургона. Ее взгляд на секунду остановился на седле каийлы, которое было частью выкупа, полученного Камчаком за Тенчику. В седельных ножнах было семь кайв.

Африз опять обратилась к Камчаку.

– Эта рабыня, – сказала она, указывая на Элизабет, – не дала мне ничего поесть.

– Камчак должен есть первым, рабыня, – парировала Элизабет.

– Что ж,– сказала Африз,– он поел.

Камчак взял в руки кусок мяса, оставшийся от поджаренного Элизабет.

– Ешь,– сказал он Африз. – Но не касайся руками.

Африз улыбнулась.

– Конечно,—сказала гордая Африз из Тарии и, встав на колени, вытянула шею, чтобы откусить мясо, которое держал в руке её господин.

Смех Камчака быстро оборвался – она запустила свои острые белые зубы в его руку, с дикой злобой укусив тачака.

– И-ий! – взвыл он, подскакивая и засовывая кровоточащие пальцы в рот.

Мы с Элизабет не успели опомниться, как Африз вскочила на ноги и метнулась к тому борту фургона, у которого лежало седло с каинами. Она выхватила один нож и, зажав его в руке, с решимостью повернулась ко всем присутствующим.

Камчак же как ни в чем не бывало плюхнулся на место, посасывая ранку.

Я тоже опустился на пол. Элизабет последовала нашему примеру.

Африз стояла, сжимая нож.

– Слин,– кричала девушка,– у меня нож!

Камчак не обращал на неё ни малейшего внимания и созерцал свою руку. Вид его был удовлетворенный – он обнаружил, что рана несерьезна. Он поднял кусок мяса, который выронил, и бросил его Элизабет.

Та принялась смачно вгрызаться в него. Камчак указал на остатки подгоревшего мяса, давая ей понять, что она может доесть и это.

– У меня нож! – нервно выкрикнула Африз.

Камчак ковырял ногтем в зубах.

– Принеси вина,– обратился он к Элизабет.

Та поднялась с набитым ртом и, не прекращая жевать, достала небольшой бурдючок вина и чашу, которую не замедлила наполнить. Камчак осушил чашу и лишь тогда взглянул на Африз.

– За то, что ты сделала, – спокойно произнес он, – обыкновенно зовут кого-нибудь из касты палачей.

– Сначала я убью себя! – вскричала Африз, приставляя кайву к своей груди.

Камчак пожал плечами.

Девушка не убила себя.

– Нет,– вскричала она,– я убью тебя!

– Уже лучше,– кивая, сказал Камчак,– гораздо лучше.

– У меня нож! – вопила она.

– Это всем известно, – сказал Камчак. После чего встал, тяжело подошел к борту фургона и снял со стены бич для рабов.

– Слин! – Африз занесла нож, изготовившись броситься вперед и вонзить его в сердце Камчака, но бич хлестнул и в четыре оборота захлестнул руку девушки, вскричавшей от боли. Камчак чуть отступил в сторону и легким движением нарушил её равновесие.

Затем при помощи того же самого бича он грубо протащил её по полу к своим ногам. Тут он остановился, наступил на её запястье и вынул нож из раскрывшейся ладони. Он засунул его себе за пояс.

– Убей меня! – плакала девушка.– Я не буду твоей рабыней!

Но Камчак поднял её и швырнул туда, где она стояла только что вооруженная.

Ошеломленная Африз, сжав правую руку с четырьмя синими следами от бича, поднялась и испуганно посмотрела на хозяина. Камчак вытащил из-за пояса кайву и метнул её так, что она вознилась в один из поддерживающих крышу фургона шестов, на два дюйма войдя в дерево совсем рядом с шеей девушки.

– Возьми кайву,– сказал Камчак.

Девушка не шевельнулась.

– Возьми,– приказал Камчак. Она сделала это.

– Теперь,– приказал он,– положи на место.

Она, дрожа, повиновалась.

– Еще раз возьми и положи на место.

Девушка выполнила это.

– Теперь подойди сюда и ешь,– сказал Камчак.

Африз повиновалась. Преклонив колени, она осторожно выгнула шею и приняла мясо из его рук.

– Завтра,– произнес Камчак,– разрешу тебе, после того как я поем, кормиться самой.

Внезапно и, может быть, опрометчиво, Элизабет сказала:

– Ты жесток.

Камчак удивленно посмотрел на нее.

– Я добр,– сказал он. – Я позволил ей остаться в живых.

– Думаю, что этой ночью ты выиграл, – сказал я. – Но предупреждаю тебя, девушка из Тарии опять подумает о кайве и сердце тачакского воина.

– Конечно,– промолвил Камчак, кормя Африз,– она великолепна…

Девушка изумленно посмотрела на него.

– …для тарианской рабыни, – добавил он и сунул ей в рот ещё кусок мяса. – Завтра, прелестная Африз, я ещё дам тебе чего-нибудь надеть…

Она благодарно взглянула на него.

– …колокольчики и ошейник…– сказал он.

В её глазах появились слезы.

– Могу ли я доверять тебе? – спросил Камчак.

– Нет,– ответила она.

– …ошейник и колокольчики,– повторил он. – Но я украшу их алмазными нитями, чтобы все, кто увидит тебя, знали, что твой хозяин может запросто предоставить тебе то, без чего ты вынуждена ходить.

– Я ненавижу тебя,– сказала она.

– Великолепно,– произнес Камчак,– великолепно!

Когда девушка закончила есть, Элизабет принесла ей чашу воды, налив её из кожаного меха у двери.

Африз выпила воду и протянула сложенные руки Камчаку. Того это озадачило.

– Ты, разумеется, закуешь меня в наручники и посадишь на ночь на цепь?

– Да пока ещё рано…– заметил Камчак.

В глазах Африз на мгновение вспыхнул страх, но потом она, овладев собой, решилась:

– Ты сделал меня рабыней, но я все ещё Африз из Тарии. Ты, тачак, можешь убить Африз, если это обрадует тебя, но знай, что она ни-ког-да не послужит твоим наслаждениям. Ни-ког-да!

– Что ж, – сказал Камчак, – сегодня я довольно пьян.

– Ни-ког-да! – повторила Африз из Тарии.

– Я замечаю, – сказал Камчак,– что ты никогда не зовешь меня господином…

– Я ни одного мужчину не зову господином,– ответила девушка.

– Я очень устал, – зевая, проронил Камчак, – сегодня у меня был трудный день.

Африз задрожала от гнева, все ещё держа запястья скрещенными.

– Я могу сбежать, – сказала она.

– Может, после, – сказал, не слушая её, Камчак, – я дам тебе алый шелк для одеяния и шкуры ларла…

– Как тебе будет угодно,– сказала она.

Камчак похлопал её по плечу.

– Сегодня, – сказал он, – я не буду сажать тебя на цепь или сковывать наручниками.

Африз была совершенно сбита с толку. Я заметил, как её быстрый взгляд опять метнулся в сторону седла с кайвами.

– Камчак пожалеет, – произнесла девушка.

– Помнишь,– спросил Камчак,– пир у Сафрара?

– Конечно, – настороженно сказала она.

– Помнишь, как тебе принесли духи? Ты что-то сказала про дерьмо боска… Как благородно ты поступила, пытаясь спасти зал от этого самого неприятного и отвратительного запаха…

Африз молчала.

– А ты не припомнишь, – спросил Камчак, – что я тебе тогда сказал?

– Нет! – вскричала девушка, вскочила на ноги, но Камчак метнулся к ней, скрутил её и перебросил через плечо.

Она извивалась и дрыгалась, пинаясь и колотя руками и ногами по его спине.

– Слин! – кричала она – Мерзкий слин! Слин! Слин!.

Я спустился вслед за ними по ступенькам фургона. От теплого весеннего воздуха меня снова развезло; чувствуя неприятную отрыжку от паги, морщась, я с трудом раскрыл здоровенный навозный мешок, обычно лежащий у левого заднего колеса фургона.

– Господин! – визжала Африз.

– Ты не зовешь мужчин господами, – напомнил Камчак и засунул прелестную Африз из Тарии головой вперед в мешок, несмотря на то что она орала, брыкалась и пиналась.

– Господин! – кричала она – Господин! Господин!

Я был полусонным от паги, но все равно помню, как бугрился и шевелился мешок, когда она возилась внутри. Затем Камчак завязал отверстие в кожаном мешке и устало поднялся.

– Я очень устал, – сказал он. – Сегодня был какой-то тяжелый и опустошительный день.

Я поднялся за ним в фургон, где мы и завалились спать.

 

Глава 12 КАЙВА

 

В последующие несколько дней я пару раз близко подходил к огромному фургону Катайтачака. Но дальше не пускали стражники. Я знал, что в этом фургоне, если Сафрар не лгал, находилась золотая сфера – без сомнения, яйцо Царствующих Жрецов, которое почему-то так жаждал заполучить Сафрар.

Моей задачей было каким-либо образом пробраться в фургон, найти и вынести сферу, после чего попытаться вернуть её в Сардар. Много бы я дал сейчас за тарна! Даже на моей каийле, я, несомненно, вскоре буду настигнут многочисленными всадниками, каждый из которых на тачакский манер поведет с собой сменных скакунов. Следовательно, я буду схвачен в прерии преследователями, как только устанет моя каийла. Выслеживание, безусловно, может быть осуществлено и при помощи натасканных пастушьих слинов.

На сотни пасангов во все стороны простиралась прерия. Укрытия не было. С другой стороны, огласи я свою миссию Камчаку или Катайтачаку, кто знает, как обернулось бы дело. Однако я слышал сам, как Камчак говорил Сафрару о том, что тачаки дорожат золотой сферой и надежд на то, что мне её отдадут, не было; конечно, у меня не было таких богатств, как у Сафрара, чтобы попытаться её выкупить, да и, как я понял, даже его попытки потерпели поражение.

Я колебался, стоит ли наносить воровской визит в фургон Катайтачака – тачаки на свой грубоватый лад были со мной гостеприимны, и я дорожил их уважением, в особенности – мнением Камчака, ироничного и хитрого хозяина фургона, в котором я обитал Мне казалось недостойным предать гостеприимного тачака, попытавшись стащить предмет, который он, похоже, берег как зеницу ока. Вряд ли кто-нибудь из лагеря тачаков понимал, насколько велико настоящее значение этой сферы, что она содержала последнюю надежду живых богов планеты Гор – Царствующих Жрецов. В Тарии мне, к сожалению, не удалось ничего выяснить относительно загадочного ошейника с посланием о тайне появления мисс Элизабет Кардуэл на южных равнинах Гора. Впрочем, я хотя бы разузнал о местонахождении золотой сферы, которую так хотел заполучить себе тарианский торговец Сафрар. Эти обрывки информации, безусловно, имели определенную ценность. Не исключено, что сам Сафрар мог оказаться ключом к тайне. Такое казалось вполне вероятным. Как он, торговец, узнал о золотой сфере?

Почему он, прижимистый, расчетливый человек, повидимому, был готов отдать значительную часть своих сокровищ за то, что сам именовал «всего-навсего безделушкой»? Все это казалось странным не только в сравнении с разумной скупостью меркантильного торговца, но даже по сравнению с часто безрассудным рвением коллекционера, которого он пытался изобразить. Я знал, что уж кто-кто, но Сафрар, торговец из Тарии, может быть кем угодно, но не дураком. Он или те, на кого он работает, должны были либо иметь какие-то намеки, либо попросту знать истинную природу золотой сферы. Теперь я должен был заполучить яйцо как можно скорее и вернуть его в Сардар. Нельзя терять ни дня. Но как мне это сделать?

Я решил, что лучшее время для кражи яйца – это дни получения знамений. В это время Катайтачак, как и другие высокопоставленные персоны тачаков, включая Камчака, будет находиться на холмах, окружающих Долину Знамений, в которой будут установлены сотни дымящихся алтарей и предсказатели четырех народов займутся своим делом: толковать знамения, определяющие, подходит ли этот год для выбора Убар-Сана – единого убара всех кочевников.

Если его изберут, то я, по крайней мере, надеялся, что им будет не Катайтачак. Быть может, когда-то он и был великим воином, но теперь, сонный и жирный, он мало о чем думал, разве что о содержимом золоченой коробки с кандой. Но, напомнил я себе, такой выбор, если бы он состоялся, был бы лучшим для городов Гора, поскольку под Катайтачаком народы фургонов вряд ли двинулись бы войной на север, да и к воротам Тарии тоже. Хотя надо заметить, что Убар-Сан не выбирался уже сотню лет, если не более, – своенравные и независимые народы фургонов не хотели единоначалия.

Несколько раз я заметил, как за мной следовала чья-то фигура в маске, прикрывающая лицо капюшоном касты палачей. Я заподозрил поначалу, что человек просто любопытствует насчет меня: не тачак, не торговец, не певец, но тем не менее живет среди кочевников.

Стоило мне взглянуть в его сторону – он тут же отворачивался. Может быть, мне просто казалось, что он следит за мной? Однажды я решил поговорить с ним, но он исчез. Я тогда развернулся и побрел к фургону Камчака.

Маленькя девица из Порт-Кара, которую мы с Камчаком видели в фургоне рабов, когда покупали пагу ещё до игр Войны Любви, в эту ночь должна была исполнять танец цепей. Я почему-то подумал, что Камчак непременно когда-нибудь приобретет эту девушку. Она, безусловно, завладела его вниманием и, должен сказать, моим тоже.

Поблизости от фургона рабов уже установили большой павильон, где хозяин фургона за плату будет принимать гостей. Эти приготовления, признаюсь, несколько раздражали меня, поскольку обычно танец цепей, танец бича, танец любви, танец рабыни, недавно надевшей ошейник, танец клейма и так далее исполняют вечером, открыто у костра, к удовольствию любого, кто пожелает посмотреть. Действительно, весной, когда уже результат набегов на караваны становится ощутимым, редкая ночь проходит без одного или нескольких таких танцев, Я был уверен, что маленькая девушка из Порт-Кара великолепна. Камчак, по-видимому, был того же мнения. Я решил не биться с ним об заклад за то, кто заплатит за посещение. Когда я вернулся к фургону, то увидел, что боски уже стреножены, хотя было довольно рано.

Снаружи давно бурлил котел, а мешок для навоза был полон до краев. Я поднялся по лестнице и вошел в фургон. Там Африз, стоя на коленях за спиной Элизабет, расчесывала той волосы. Камчак велел ей делать тысячу расчесываний в день. Шкура ларла, которую носила Элизабет, была слегка порвана. Обе девушки недавно успели вымыться в ручье в четырех пасангах от лагеря, когда ходили по воду.

Они казались возбужденными. Может быть, Камчак позволил им куда-нибудь сходить? Шею Африз обнимал ошейник, увешанный колокольчиками, а вокруг запястий и лодыжек висел даже двойной ряд.

Кроме ошейника и колокольчиков, на ней было только несколько ниток бриллиантов поверх ошейника с колокольчиками.

– Приветствуем тебя, господин, – сказали обе девушки одновременно.

– Ой! – вскрикнула Элизабет. – Африз, осторожнее чеши.

– Приветствую, – кивнул я. – Где Камчак?

– Он сейчас подойдет, – сказала Африз.

Элизабет чуть повернула голову.

– Я должна говорить с ним, – бросила она через плечо. – Я – первая.

Гребень, кажется, вновь запутался в волосах Элизабет, и она опять вскрикнула.

– Ты – только варварка, – ласково сказала Африз.

– Волосы мои расчесывай, рабыня, – огрызнулась Элизабет – Я вижу, вы в прекрасном настроении, – сказал я.

Пожалуй, это было правдой – они казались возбужденными и счастливыми, а их пикировка была ленивой.

– Господин, – промолвила Африз, – берет нас с собой посмотреть танец цепей девушки из ПортКара.

Я был озадачен.

– Может быть, я не пойду-у… – протянула Элизабет, – мне слишком жалко бедную девушку.

– Можешь остаться в фургоне, – сказала Африз.

– Если вы увидите её, думаю, вы не почувствуете жалости к ней.

Я кривил душой, говоря это, я действительно не понимал, как кто-нибудь может чувствовать жалость по отношению к порт-карской девице. Они считались великолепными, злобными красавицами, жизнелюбивыми и непокорными, как кошки. Они известны как танцовщицы во всех городах Гора. Впрочем, меня заинтересовало, с чего это жуликоватый и практичный Камчак брал с собой девушек, ведь хозяин фургона рабынь, несомненно, потребует входную плату и за них.

– Хо! – вскричал Камчак, запрыгивая в фургон. Мясо!

Элизабет с Африз бросились снимать котел с огня. Камчак уселся, скрестив ноги, на коврике близ прикрытого медной решеткой очага.

Он, прищурившись, посмотрел на меня и вытащил из кармана тоспит – желто-белый горьковатый фрукт размером со сливу. Он кинул его мне.

– Чет или нечет?

Я решил больше не биться об заклад с Камчаком, но здесь, безусловно, мне предоставлялась возможность отыграться, что со своей стороны я не мог не приветствовать. Обычно, когда угадывают семена тоспита, загадывают нечетное число. Обыкновенный тоспит почти всегда имеет нечетное количество семян. Но есть ещё и редкая разновидность плода – с длинным черенком, имеющая четное количество семян. Оба фрукта почти неотличимы друг от другаи, быть может, это было случайно, но у тоспита, который подбросил мне Камчак, черешок был оторван.

Африз поднялась и достала не мех, а бутыль вина ка-ла-на, с виноградников Ара. Потом она принесла черную, обрамленую красным чашу с острова Кос.

– Могу я прислужить тебе? – спросила она.

Глаза Камчака чуть блеснули.

– Да, – ответил он.

Она наполнила чашу вином, после чего отнесла бутыль на место.

Камчак очень внимательно следил за её руками.

Ей пришлось сломать печать на бутыли, чтобы открыть её. Когда она брала чашу, та была перевернута.

Если она и отравила вино, то сделала это чрезвычайно ловко. Затем она опустилась перед ним на колени в позе рабыни для наслаждений и, склонив голову, протянула ему чашу.

Камчак взял её и осторожно пригубил. Потом он запрокинул голову и осушил чашу до дна.

– Ха! – произнес он, утираясь рукавом.

Африз подпрыгнула.

– О чем тарианская рабыня собиралась умолять своего господина? – поинтересовался он.

– Ни о чем, – ответила Африз.

– Если ты не попросишь его, я сама сделаю это, сказала Элизабет.

– Говори, рабыня! – рявкнул Камчак, и Африз побледнела и испуганно затрясла головой.

– Она кое-что нашла сегодня, – сказала Элизабет, – кое-что, что было выброшено.

– Принеси, – приказал Камчак.

Африз робко выпрямилась и пошла к тонкому покрывалу, служившему ей подстилкой у ног Камчака.

В нем был спрятан аккуратно сложенный Африз лоскуток желтой шелковой ткани. Она вернулась и протянула его Камчаку.

Он взял шелк и развернул. Это был поношенный, испачканный камиск, несомненно, один из тех, что был на тарианских девушках, захваченных в играх Войны Любви.

Африз, дрожа, опустила голову на ковер. Когда она подняла взор, в её глазах стояли слезы. Она сказала очень тихо:

– Африз, рабыня, просит господина, чтоб он позволил ей одеваться.

– Африз из Тарии, – рассмеялся Камчак, – просит, чтоб ей разрешили надеть камиск?

– Да, – ответила она и быстро опустила голову.

– Подойди сюда, маленькая Африз, – сказал Камчак.

Она подошла.

Он коснулся бриллиантов на её шее.

– Ты больше бы хотела носить алмазы или рабский камиск? – спросил он.

– Господин, камиск!

Камчак снял алмазы с её ошейника и отбросил их к борту фургона. Затем он, вытащив из кармана ключ от её ошейника с колокольчиками, снял его.

Она не верила своим глазам.

– Ты очень шумела, – сурово сказал ей Камчак.

Элизабет захлопала в ладоши от радости и расправила камиск.

– Рабыня благодарна своему господину, – сказала Африз со слезами на глазах.

– И правильно, – согласился Камчак.

Затем радостная Африз с помощью Элизабет облачилась в камиск. Желтый камиск великолепно сочетался с её темными миндалевидными глазами и длинными черными волосами.

– Подойди сюда! – скомандовал Камчак, и Африз легко подбежала к нему. – Я покажу тебе, как его нужно носить, – сказал он, взявшись за шнур, и затянул его так, что тарианская девушка едва смогла вдохнуть. Затем он завязал его на талии. – Вот так носят камиск.

Африз из Тарии притягивала и привлекала в этом одеянии. К моему удивлению, она прошлась по фургону и дважды повернулась перед Камчаком.

– Разве я не мила, господин?

– Да. – кивнул Камчак Она рассмеялась от радости, гордая надетым на неё камиском, как некогда могла гордиться своим бело-золотым кастовым нарядом – для тарианской рабыни, – добавил Камчак.

– Конечно, – рассмеялась она, – для тарианской рабыни.

– Мы опоздаем на представление, – сказала Элизабет, – если не поторопимся.

– Я думала, ты остаешься в фургоне.. – сказала Африз.

– Нет, – ответила Элизабет, – я решила идти.

Камчак, порывшись в своем барахле, вытащил пару цепей, предназначенных для сковывания запястий и лодыжек.

– Для чего это? – спросила Африз.

– Для того, чтобы вы не забыли, что вы – рабыни, – проворчал Камчак.

Камчак оплатил наш проход на представление моими деньгами, выигранными честнейшим образом, и мы вошли в павильон. Там уже находилось несколько мужчин вместе с рабынями. Среди них я видел даже пару кассаров и паравачи и одного из катайев, очень редко посещающих лагеря других народов. Тачаки, разумеется составлявшие большинство, сидели скрестив ноги вокруг большого костра у центра павильона. Они были в добром настроении, смеялись и жестикулировали, похваляясь друг перед другом собственными свершениями, которых, безусловно, было очень много, поскольку этой зимой был наиболее удачный грабительский сезон, когда через степь двигалось очень много караванов. Я с радостью заметил, что костер был не из кизяка боска, а из дерева – планок и досок, впрочем, мое удовольствие было испорчено, когда я заметил, что эти доски и дерево были оторваны от фургонов торговцев. Позади костра стояла группа из девяти музыкантов. Они ещё не начали игру, хотя один из них с отсутствующим видом выдавал ритм на маленьком барабане кейске, двое других со струнными инструментами настраивали их, приложив инструменты к уху. Одним из инструментов был восьмиструнный цехар, похожий на длинную плоскую продолговатую коробку, – его держат на коленях, сидят скрестив ноги и играют при помощи медиатора из рога. Другой инструмент – шестиструнная кейлика, струны на нее, так же как и на цехар, натягиваются при помощи маленьких деревянных шпеньков; она немного схожа с мандолиной, имеет такой же полусферический резонатор, но гриф длиннее. Кейлика, как и цехар, – это щипковый инструмент. Я никогда не видел смычковые инструменты на Горе, и, должен отметить кстати, я никогда не встречал на Горе и записываемой в виде нот музыки. Я не знаю, существует ли здесь нотная запись: мелодии передаются от отца к сыну, от мастера к ученику. В оркестре присутствовал ещё один человек с кейликой, но он сидел, держа свой инструмент на коленях, и рассматривал рабынь. Три флейтиста извлекли инструменты и беседовали между собой, я понял, что разговор бьы не праздным, поскольку то один, то другой останавливался, чтоб проиллюстрировать на своей флейте какие-либо варианты мелодии, затем один или оба слушавших флейтиста пытались скорректировать или повторить то, что он сыграл. Время от времени их дискуссия становилась довольно оживленной. Среди музыкантов был и старый барабанщик, сидящий с кейском, и ещё один молодой парень, который очень серьезно расселся перед целой кучей предметов – там были деревяшка с зарубками, на которой играли, проводя по её поверхности полированной палочкой из дерева тем, самые разнообразные цимбалы, нечто похожее на тамбурин, несколько других ударных инструментов: кусочки металла, проволочки, тыквенные бутыли с насыпанной в них галькой, колокольчики на кольцах и т.д. Эти приспособления время от времени будут использоваться не только им, но и другими, может быть, вторым барабанщиком и третьим флейтистом. Как правило, профессия цехариста считается горианскими музыкантами наиболее престижной; в группе был всего один мастер цехара, и, заметим, он был руководителем группы. Следующими по престижу идут флейтисты, затем игроки на кейлике, за ними идут барабанщики, и в самом низу находится человек, который заботится о целой сумке разнообразных инструментов и приспособлений, играет на них и передает их другим, когда это нужно. Наконец, можно заметить, и это представит некоторый интерес, что музыкантов Гора никогда не обращают в рабство. Разумеется, их могут ограбить, убить, но по закону тот, кто делает музыку, должен быть свободен, как чайка с берегов Воска.

В павильоне с одной из сторон я увидел небольшой распряженный фургон с напитками. Фургон был открыт, и можно было подойти и приобрести бутылку паги, если кому-нибудь хотелось выпить.

– Кое-кто страдает от жажды, – намекнул Камчак.

– Я куплю, – быстро ответил я.

Камчак пожал плечами; в конце концов, это он покупал билеты на вход.

Когда я возвращался с бутылью, мне пришлось переступить через несколько тачаков. К счастью, моя неуклюжесть не была принята за вызов. Один парень, на которого я наступил, был даже настолько вежлив, что произнес: «Прости меня, что я сижу там, где ты собирался наступить». С самыми изысканными тачакскими манерами я заверил его, что не собирался его оскорбить, и наконец дошел до Камчака. У него уже были хорошие места, которых здесь не было раньше, полученные при помощи тачакского метода, заключающегося в том, что находят двух человек, сидящих бок о бок, и ловко усаживаются сами между ними. Он ухитрился также уместить справа от себя Африз и слева – Элизабет. Я выдернул зубами пробку из бутыли с нагой и передал её Камчаку, как требовал обычай. Когда Элизабет, поморщившаяся от запаха выпивки, вернула мне бутыль, в ней отсутствовала примерно треть.

Раздалось два щелчка, и Камчак сковал Африз. В таких случаях применяется приспособление, состоящее из двух браслетов – один для запястья, а другой для лодыжки, соединенные примерно семью дюймами цепи. Как правило, она схватывает правое запястье и левую лодыжку. Когда девушка стоит на коленях в любой из традиционных поз горианских женщин, как свободных, так и рабынь, цепь не причиняет неудобства. Несмотря на оковы, Африз с огромным вниманием разглядывала все вокруг, стоя на коленях рядом с Камчаком. На ней был желтый камиск, её великолепные черные волосы в буйном беспорядке рассыпались по коленям, и я увидел, как несколько тачаков разглядывали девушку с восхищением. Рабыни на Горе очень часто подвергаются пристальному постороннему взгляду. Они ждут этого и приветствуют это. Как я обнаружил, Африз не являлась исключением.

Элизабет немного вздернула голову, держась очень прямо, по-видимому не пребывая в неведении относительно того, что и на неё были направлены заинтересованные взгляды.

Я заметил, что, несмотря на то что Африз была в фургоне уже несколько дней, Камчак так и не позвал кузнеца. У девушки до сих пор не было клейма. Это заинтересовало меня. Более того, за исключением первых двух дней Камчак не обращался с девушкой сурово, разве что однажды довольно сильно стукнул её, когда она уронила чашку. Хотя она была его рабыней всего несколько дней, он уже разрешил надеть ей камиск. Я молча пожал плечами и сделал внушительный глоток паги. «Хитрый тачак».

Африз, со своей стороны, хотя все ещё спала в фургоне на своем месте у ног Камчака, казалось, както очень быстро перестала думать о том, чтобы воткнуть кайву тачаку в сердце. Разумеется, это было мудрым решением, поскольку если бы попытка была удачной, последующая ужасная смерть у палачей сделала бы такой обмен любезностями довольно плохой сделкой.

С другой стороны, Африз могла бояться, что Камчак проявит свою феноменальную бдительность и ловкость и схватит её. Кроме того, очень трудно подобраться к человеку, имея на себе колокольчики. И, может быть, больше, чем смерти, она боялась в случае неудачной попытки убить Камчака быть засунутой опять в мешок, который все время стоял наготове у заднего левого колеса фургона. Мне представлялось, что этот опыт ни она, ни Элизабет не были готовы повторить.

Я хорошо помню первый день после того, как Африз стала рабыней Камчака. Мы в этот день спали до полудня, и наконец, когда Камчак соизволил встать, после позднего завтрака, неторопливо приготовленного Элизабет, он вспомнил об Африз и развязал её спальные апартаменты. Она выбралась на четвереньках и взмолилась, прижав голову к его сапогам, чтобы ей приказали принести воду для босков, хотя для этого было ещё слишком рано. Стало очевидно, что очаровательная девушка из Тарии приложит в дальнейшем все усилия, чтобы не провести ещё одну ночь, подобную этой.

– Где ты будешь спать этой ночью, рабыня? – вопросил Камчак.

– Если господин разрешит, у его ног.

Камчак рассмеялся и заорал:

– Вперед, ленивица! Боскам нужна вода!

И благодарная Африз подхватила кожаные ведра и устремилась к ручью за водой.

Звон цепей почему-то стал меня раздражать. Камчак бросил мне другие кандалы.

– Надень на варварку, – сказал он.

Это насторожило и меня, и Элизабет.

Почему это Камчак решил, что я должен приковывать его рабыню? Она принадлежала ему, а не мне.

Наложение на рабыню цепей всегда считалось правом собственника и редко делалось кем-нибудь, кроме хозяина.

В этот момент Элизабет выпрямилась, вглядываясь в пространство перед костром, а её дыхание участилось.

Я взял её правое запястье, завел его за спину и закрыл на нем наручник; затем я немножко приподнял её левую лодыжку, охватил её вторым кольцом и нажал. Железо издало ясный тяжелый щелчок.

Элизабет испуганно посмотрела на меня.

Я засунул ключ от цепей в кошелек и переключил внимание на толпу.

Камчак правой рукой обнял Африз.

– Сейчас, – сказал он ей, – ты увидишь, что может делать настоящая женщина.

– Это будет всего-навсегда рабыня, такая, как я, ответила Африз.

Элизабет теперь рассматривала меня со смущением.

– Что это значит? – спросила она. – Зачем ты приковал меня?

– Ничего, – ответил я.

Она опустила глаза и шепнула:

– Она ему нравится.

– Рабыня Африз?

– Меня продадут? – вдруг спросила Элизабет.

Я не стал скрывать от девушки правду.

– Возможно.

Она подняла на меня увлажнившиеся глаза.

– Тэрл Кэбот, – прошептала она, – если я должна быть продана, купи меня.

Я с сомнением посмотрел на нее.

– Зачем?

Она уронила голову.

Камчак перегнулся через Элизабет и вытащил бутылку паги из моей руки. Затем он запрокинул голову Африз, зажав ей пальцами нос, а горлышко бутылки сунул ей в губы. Она извивалась, мычала и трясла головой, но ей пришлось выпить. Пага прожгла свой путь в желудок, заставив Африз судорожно глотать воздух и кашлять. Я сомневался, что она когда-либо пробовала напиток крепче, чем сладкие вина Тарии. Она хватала воздух ртом, а Камчак стучал по её спине.

– Зачем мне тебя покупать? – я снова спросил Элизабет.

Американка свободной левой рукой выхватила бутылку паги из рук Камчака и, к моему изумлению, сделала несколько больших глотков.

Когда мне удалось оторвать Элизабет от бутылки, её глаза открылись очень широко и заслезились. Она медленно выдохнула, как будто наружу мог вырваться огонь вместо дыхания, затем вздрогнула, как будто её ударили, и начала спазматически кашлять и кашляла до тех пор, пока я, боясь, что она может задохнуться, не ударил её несколько раз по спине. Наконец она начала приходить в себя. Я придерживал её за плечи. Внезапно она извернулась в моих руках.

Скрестив ноги, она улеглась спиной мне на колени, причем её правое запястье так и оставалось сковано с левой лодыжкой. Она потянулась, как могла, и только сейчас ответила.

– Потому что я лучше, чем Дина и Тенчика.

– Но не лучше, чем Африз, – вставила Африз.

– Нет, – сказала Элизабет, – лучше, чем Африз.

– Встань, маленькая самка слина, – сказал довольный Камчак, – или мне придется тебя убить, чтоб сохранить собственную честь.

Элизабет посмотрела на меня.

– Она пьяна, – сказал я Камчаку.

– Может быть, кому-нибудь понравится девушка варварка? – сказала Элизабет.

Я заставил Элизабет принять прежнюю коленопреклоненную позу.

– Никто не хочет покупать меня, – громко пожаловалась она.

Последовали немедленные предложения от трех или четырех тачаков, сидящих вокруг, и я испугался, что Камчак вполне может, если, конечно, цена возрастет, расстаться с мисс Кардуэл.

– Продай её, – посоветовала Африз.

– Спокойно, рабыня, – произнесла Элизабет.

Камчак засмеялся.

По-видимому, пага действовала на земную девушку быстро и сильно. Казалось, она едва способна была стоять на коленях, и я позволил ей прислониться ко мне. Она приспособилась, удобно уложив голову мне на правое плечо.

– Знаешь, – сказал Камчак, – маленькая варварка хорошо принимает твои цепи.

– Чушь, – ответил я.

– Я видел, как на играх, когда ты подумал, что люди из Тарии напали на нас, ты приготовился спасти её.

– Я не хотел, чтобы была повреждена твоя собственность.

– Она тебе нравится, – заявил Камчак.

– Бред, – сказал я ему.

– Бред, – подтвердила Элизабет.

– Продай её ему, – порекомендовала Африз, икая.

– Ты просто хочешь быть первой девушкой, сказала Элизабет.

– Я бы её продала, – сказала Африз, – она всегонавсего варварка.

Элизабет подняла голову с моего плеча и вдруг заговорила по-английски:

– Меня зовут мисс Элизабет Кардуэл, мистер Кэбот. Не желаете купить меня?

– Нет, – сказал я по-английски.

– Я так не думаю, – сказала она и снова прислонилась к моему плечу.

– Разве ты не видел, как ей нравилось, когда ты надевал на неё кандалы? – спросил Камчак.

– Нет.

– Зачем бы, ты думал, я заставил тебя сковать ее? – спросил Камчак.

– Не знаю, – ответил я.

– Посмотреть, понравится ли ей это.

– Чепуха, – сказал я.

– Чепуха, – эхом отозвалась Элизабет.

– Ты хочешь купить ее? – внезапно спросил Камчак.

– Нет, – ответил я.

– Не надо, – сказала и Элизабет.

Единственное, чего мне не хватало для предстоящей опасной миссии, так это быть обремененным рабыней.

– Скоро начнется представление? – спросила Элизабет у Камчака.

– Да, – ответил он.

– Что-то мне расхотелось смотреть, – сказала Элизабет.

– Отправь её домой, – предложила Африз.

– Думаю, я сумею допрыгать на одной ноге, предположила Элизабет.

Я сомневался, что это окажется ей под силу, учитывая её состояние.

– Сможешь, – сказала Африз. – У тебя сильные ноги.

Бегала Элизабет, конечно, хорошо, но чтобы прыгать… Она оторвалась от моего плеча.

– Освободи её, – сказал Камчак.

Я достал кошелек из пояса, чтобы вытащить ключ от цепей.

– Нет, я лучше останусь, – произнесла Элизабет.

– Если господин позволит, – вставила Африз.

– Да, – сказала Элизабет, сердито посмотрев на нее. – Господин позволит?

– Ладно, ладно, – сказал Камчак.

– Благодарю тебя, господин, – вежливо сказала Элизабет и вновь уложила голову мне на плечо.

– Ты должен купить её, – сказал Камчак.

– Нет, – ответил я.

– Я назначу подходящую цену, – сказал он.

– Нет, – ответил я.

– Ну что ж, тебе виднее, – сказал Камчак.

В это время фигура женщины в черных одеждах появилась на ступеньках фургона, торговавшего пагой. Камчак ткнул Элизабет в бок.

– Смотри, ты, ничтожная кухонная девка, научись хоть чему-нибудь.

Я заметил члена касты палачей, одетого в плащ, но не придал этому значения. Я был уверен, что это именно тот, который периодически встречался мне в лагере. Впрочем, я скоро забыл о нем.

Представление вот-вот готово было начаться. Африз внимательно смотрела на сцену. Глаза Камчака блестели. Даже Элизабет приподняла голову с моего плеча и чуть-чуть привстала на колени, чтобы лучше видеть.

По ступенькам фургона спустилась женщина, одетая в черное, с густой вуалью на лице. У подножия лестницы она остановилась и замерла. Вступили музыканты – сначала барабаны, выбивающие ритм, затем остальные.

Прекрасная фигура танцовщицы заметалась под музыку, уворачиваясь от чего-то угрожающего, выкидывая руки вперед, словно бежала сквозь толпы в горящем городе. На заднем плане, поначалу незаметная, появилась фигура воина в алой тунике. Он приближался, и теперь казалось, куда бы девушка ни бежала, она везде натыкалась на воина, и наконец его рука легла на её плечи, он запрокинул девушке голову, и она подняла руки в жесте покорности. Воин развернул девушку к себе и обеими руками сорвал с неё тяжелый балахон-девушка осталась в черном легком платье – и вуаль.

Толпа издала восторженный крик. Лицо девушки исказилось в наигранной гримасе ужаса, но она была прекрасна. Разумеется, я, как и Камчак, видел её и раньше, но наблюдать её вот так, в свете костра, было новым наслаждением. Черные волосы девушки были длинными и блестящими, у неё были темные глаза и загорелая гладкая кожа.

Казалось, она о чем-то молила воина, но тот не двигался.

Она отчаянно пыталась вырваться, но не могла.

Тогда воин убрал руки с её плеч, и под крики толпы девушка опустилась к его ногам и выполнила церемонию подчинения, встав на колени, уронив голову и протянув к воину руки со скрещенными запястьями.

Воин отвернулся от неё и поднял руку.

Кто-то из темноты бросил ему свернутую цепь с ошейником.

Он жестом приказал женщине встать. Она сделала это и теперь стояла с поникшей головой.

Он вздернул ей голову за подбородок и щелчком, который был слышен по всему павильону, захлопнул ошейник. Цепь, прикрепленная к ошейнику, была намного длиннее, чем цепь, полагающаяся к сирику, – примерно двадцати футов длиной.

Затем в ритме музыки девушка повернулась и побежала прочь от воина, а он играл с цепью, пока танцовщица не остановилась где-то в двадцати футах от него, натянув цепь. Она не двигалась секунду и стояла, держась руками за цепь.

Я заметил, что Африз и Элизабет завороженно смотрели на танцовщицу. Камчак тоже не отрывал от неё глаз.

Музыка замерла.

И тут внезапно музыка началась снова, но уже в новом, энергичном ритме, выражающем неповиновение и гнев. Девушка из Порт-Кара превратилась в скованную самку ларла, кусающуюся, бьющуюся на цепи, она сбросила с себя свое черное платье и осталась в блестящих, переливающихся желтых шелках наслаждения. Теперь в её танце были ненависть и неукротимость, ярость, заставляющие её сжимать зубы и рычать. Она вертелась внутри ошейника (в тарианском ошейнике это возможно).

Она бегала вокруг воина, как плененная луна вокруг властного алого солнца, все время на натянутой цепи.

Воин стал дюйм за дюймом подтягивать цепь. Временами он позволял девушке отбежать, но не отдавал ей полную длину цепи, каждый раз уменьшая расстояние её свободы. Девушка меняла фигуры танца в зависимости от расстояния, на котором она находилась от воина. Некоторые из них были очень медленными, в них почти не было движений за исключением, может быть, поворота головы или движения руки, другие были стремительны и быстры или грациозны и вычурны, некоторые просты, некоторые выражали гордость, какие-то – вызывали жалость, но все время девушка подтягивалась все ближе и ближе к воину. Наконец его рука легла на тарианский ошейник, и он притянул измученную сопротивлением девушку к своим губам, подчинил её поцелуем, её руки легли на его плечи – и, покорная, она прижала голову к его груди. Он легко поднял её на руки и унес от костра.

Зрители швыряли золотые монеты в песок к огню – Она была прекрасна! – вскрикнула Африз.

– Я никогда не видела женщины, – сказала Элизабет, возбужденно поблескивая глазами, – которая бы так хорошо танцевала.

– Она была удивительна, – сказал я.

– А я имею только ничтожных кухонных девок! – сокрушенно заявил Камчак.

Мы с Камчаком встали. Африз внезапно прижалась головой к его бедру, глядя вниз.

– Научи, – прошептала она, – сделай меня такой рабыней. Камчак запустил пальцы в её волосы, приподнял ей голову, чтобы она смотрела на него. Ее губы приоткрылись.

– Ты была моей рабыней несколько дней, – сказал он.

– Сегодня ночью, пожалуйста, господин, сегодня…

Камчак легко поднял её, перебросил, все ещё скованную, через плечо. Она вскрикнула, а он, распевая тачакскую песню, затопал прочь. У выхода он на секунду остановился, повернулся и посмотрел на нас с Элизабет. Он вскинул правую руку в приветственном жесте.

– На ночь маленькая варварка твоя! Я рассмеялся. Элизабет посмотрела ему вслед, затем перевела взгляд на меня.

– Это его приказ? – спросила она.

– Разумеется, – сказал я.

– Конечно, – сказала она – Почему нет?

Затем она внезапно дернулась в цепях, но встать не смогла и чуть не упала, опершись на левую руку – Не хочу быть рабыней!

– заплакала она. – Не хочу быть рабыней!

– Мне жаль, – сказал я.

Она посмотрела на меня, в её глазах были слезы.

– У него нет такого права! – вскрикнула она.

– Оно у него есть.

– Конечно, – рыдала она, уронив голову. – Это словно с книгой, со стулом, с животным. Она твоя! Бери ее! Подержи её до завтра! И верни утречком, когда закончишь с ней!

– Ты надеялась, что я смогу купить тебя?

– Ты не понимаешь? Он мог меня отдать любому, не только тебе, но любому, любому!

– Это правда, – сказал я.

– Любому! Любому! Любому!

– Перестань, – сказал я. Она встряхнула головой, посмотрела на меня и выговорила сквозь слезы:

– Кажется, господин, что сейчас так вышло, что я твоя.

– Похоже на то, – ответил я.

– Ты потащишь меня на плече в фургон? – с любопытством спросила она. – Как Африз?

– Увы, нет, – сказал я.

Я склонился к её оковам и убрал их. Она встала.

– Что ты будешь делать со мной, господин? – спросила она и ультбнулась.

– Ничего. Не бойся.

– Ах так? – Она нахмурилась. – Я и вправду так безобразна?

– Нет, ты не безобразна.

– Но ты меня не хочешь?

– Нет.

Она вызывающе откинула голову.

– Почему «нет»?

Что я мог ей сказать? Она была очаровательна, но вызывала жалость. Меня тронула её наивная надежда. Маленькая секретарша, так далеко от карандашей, пишущей машинки, перекидных календарей и блокнота для стенографии, так далеко от её мира, так беспомощна, отдана на милость Камчаку и на эту ночь – если бы я не был против – на мою милость.

– Ты всего-навсего маленькая варварка, – сказал я ей.

Почему-то я о ней все ещё думал как о напуганной девушке в желтом платье, попавшей в сплетение войн и тайных интриг, о которых она не имела ни малейшего понятия. Она нуждается в том, чтоб её защищали, обращались с нежностью, поддерживали, вселяли уверенность. Я не мог думать о ней в своих объятиях, о её невинных губах, потому что она была всегда и всегда останется несчастной Элизабет Кардуэл, безвинной и нечаянной жертвой необъяснимых перемещений в пространстве и неожиданного, несправедливого использования в постыдных целях, она принадлежала Земле и не знала о пламени, которое её слова могли разбудить в груди горианского воина; она не понимала до конца того, что она рабыня, что она в своих правах не более чем вещь в глазах свободного человека, которому отдана на час. Она понимала, что другой воин мог схватить и увлечь её в темноту меж высокими колесами своего фургона. И все-таки до конца она этого ничего не понимала, она была наивна и глупа, девушка с Земли, оказавшаяся не на Земле, – женщина, принадлежащая варварскому, в глазах горианцев, миру. На Горе она навсегда останется девушкой с Земли – яркой, прелестной девушкой с блокнотом для стенографии, как миллионы других девушек Земли.

– Но ты очень красивая маленькая варварка.

Она уронила голову в плаче. Я приобнял её, чтобы утешить, но Элизабет оттолкнула меня и выбежала из павильона.

Я озадаченно посмотрел ей вслед.

Затем я тоже покинул павильон, решив побродить по лагерю в одиночестве и подумать.

На память пришел Камчак. Я был рад за него: никогда раньше я не видел его настолько довольным.

Но меня смущала Элизабет, её состояние сегодня казалось мне несколько странным. Я полагал, что, может быть, она была так напугана тем, что может потерять позиции первой девушки в фургоне: на самом деле она могла быть скоро продана. Поскольку Камчак наконец соединился со своей Африз, обе возможности мне казались весьма вероятны. У Элизабет были причины их бояться. Разумеется, я мог бы уговорить Камчака продать её хорошему хозяину, но Камчак, охотно идущий мне навстречу во многих отношениях, без сомнения, в данном случае обращал бы в основном внимание на цену. Разумеется, если бы я нашел деньги, я мог бы её и сам купить у Камчака и попытаться найти ей хорошего господина.

Может быть, кассар Конрад оказался бы как раз таким. Впрочем, как я вспомнил, он недавно выиграл тарианскую девушку в играх. Более того, не каждый человек захочет владеть необычной варваркой, поскольку даже варварок необходимо кормить, а я этой весной, когда ходил по лагерю, не заметил никакого дефицита в девушках с недавно надетыми ошейниками, может быть, необученными, но зато горианскими девушками. И это имело большое значение. Элизабет Кардуэл не принадлежала Гору и, по моему личному мнению, никогда не будет к нему принадлежать.

По не вполне ясной мне причине я рассеянно купил ещё одну бутылку паги – может быть, для того, чтобы скрасить одиночество.

Я едва на четверть опустошил бутылку и проходил мимо чьего-то фургона, когда увидел, как мимо меня промелькнула тень человека… Я инстинктивно дернул головой, и кайва, блеснувшая перед моим лицом, воткнулась в деревянный борт фургона. Отшвырнув бутыль паги, я присел и увидел в пятидесяти футах от себя между двумя фургонами темную фигуру человека в капюшоне палача, который и раньше слишком часто попадался мне на глаза. Он развернулся и побежал, я за ним, но через несколько секунд мой путь преградила цепочка связанных каийл, возвращавшихся с охоты в степи.

За то время, пока я огибал их, нападавший скрылся. Погонщик каийл сердито закричал мне, чтобы я не путался под ногами.

Я злой вернулся к фургону и вытащил из доски кайву. Хозяин фургона, который услышал удар, вышел полюбопытствовать, что произошло. Он держал в руке факел, которым осветил дырку в доске.

– Неумелый бросок, – заметил он.

Это была оценка знатока.

– Может быть, – я пожал плечами.

– Так что тебе повезло, парень.

– Да, – ответил я, – именно так.

Я нашел выброшенную бутыль паги и заметил, что в ней осталось ещё немного жидкости. Я вытер горлышко и вручил её хозяину фургона. Он отхлебнул примерно половину, вытер рот, передал обратно мне, я прикончил бутыль и вышвырнул её в яму для мусора.

– Неплохая пага, – сказал мой собеседник.

– Действительно.

– Можно посмотреть кайву? – спросил он.

– Да.

– Интересно.

– Что? Что в ней такого?

– Это кайва паравачи.

 

Глава 13 АТАКА

 

Утром Элизабет Кардуэл обнаружить не смогли.

Камчак был вне себя от ярости. Африз, знающая горианские обычаи и темперамент тачаков, тоже была напугана и почти ничего не говорила.

– Не спускай охотничьих слинов, – попросил я Камчака.

– Они будут на поводке, – угрюмо ответил он.

Я с неприязнью смотрел на двух шестиногих и приземистых бурых охотничьих слинов на металлических цепях. Камчак дал им понюхать одеяло с постели Элизабет.

Их уши прижались к треугольным головам, длинные змееобразные тела задрожали. Я видел, как из лап вылезли когти, пошевелились, спрятались и опять вылезли, царапая землю, слины приподняли головы, поводили ими из стороны в сторону, уткнули носы в землю и начали рваться с цепей.

– Она наверняка пряталась среди фургонов ночью, – сказал Камчак.

– Конечно, – ответил я, – слины при стаде, они бы разорвали девушку на куски среди степи, залитой светом трех горианских лун.

– Она не должна быть далеко, – сказал Камчак.

Он взгромоздился на седло каийлы, держа по нетерпеливо дергающемуся слину по бокам животного, и привязал их цепи к луке седла.

– Что ты с ней сделаешь? – спросил я.

– Отрежу ноги, – сказал Камчак, – нос, уши, ослеплю на один глаз – и пусть живет.

Прежде чем я успел хоть как-то возразить разъяренному тачаку, охотничьи слины внезапно пришли в неистовство, поднимаясь на задние ноги, перебирая лапами в воздухе, дергая за цепи. Каийла Камчака изо всех сил старалась сопротивляться их бешеным рывкам.

– Ха! – вскричал Камчак.

Вдруг я увидел Элизабет, несущую на деревянном коромысле два кожаных ведра с водой. Они были полны до краев и вода немного выплескивалась на землю.

Африз вскрикнула от радости и побежала к Элизабет, к моему удивлению, поцеловала её и помогла нести воду.

– Где ты была? – спросил Камчак.

Элизабет невинно наклонила голову и кокетливо поглядела на него.

– Набирала воду, – сказала она.

Слины пытались добраться до нее, и она отпрянула к фургону, с опаской глядя на них.

– Уберите их, – попросила она.

Камчак закинул голову и засмеялся.

На меня Элизабет не смотрела.

Затем Камчак посерьезнел и сказал:

– Иди в фургон, принеси наручники рабыни и бич, а затем иди к колесу.

Она взглянула на него, но в её глазах не было страха.

– Зачем? – спросила она.

Камчак слез с каийлы.

– Ты задержалась, ходя по воду.

Элизабет и Африз ушли в фургон.

– Она правильно поступила, вернувшись, – сказал Камчак.

В душе я был с ним согласен, но не произнес этого вслух.

– Вроде бы она действительно ходила за водой,сказал я.

– Она тебе нравится? Нет? – спросил Камчак.

– Мне её жаль.

– А как она тебе ночью? – спросил Камчак.

– Я не видел её после того, как она покинула павильон.

– Если бы я знал это, – ответил Камчак, – я бы выпустил на ночь слина.

– Тогда девушке повезло, что ты об этом не знал.

– Согласен, – улыбнулся Камчак. – Но почему ты не порезвился с ней?

– Она девушка, – сказал я.

– Она женщина, – уверенно сказал Камчак.

К этому времени Элизабет вернулась с бичом и наручниками, вручив их Камчаку. Она подошла к левому заднему колесу фургона. Там Камчак приковал её вытянутые руки над головой, провел цепь между спицами; Элизабет уткнулась лицом в колесо.

– От народов фургонов нет спасенья, – назидательно сказал он.

– Я знаю, – вздохнула девушка.

– Ты лгала мне, говоря, что ходила за водой.

– Мне было страшно, – сказала Элизабет.

– А ты знаешь, кто боится говорить правду? – вопросил Камчак.

– Нет, – ответила она.

– Раб.

Он сорвал с неё одеяние из шкуры ларла, и я понял, что Элизабет больше не будет его носить никогда.

Она стояла с закрытыми глазами, прижав правую щеку к деревянному ободу колеса. Слезы сочились между плотно сжатыми веками, ей было больно, но она держалась великолепно, не издав ни звука.

Она молчала и когда Камчак освободил её. Но теперь он сковал её запястья за спиной. Она стояла, опустив голову и дрожа. Затем он взял её скованные руки и заломил их левой рукой.

– Ты думаешь, – сказал мне Камчак, – она девочка? Ты дурак, Тэрл Кэбот.

Я не ответил.

Камчак все ещё держал в правой руке свернутый бич.

– Рабыня, ты хочешь служить мужчине? – спросил он.

Со слезами на глазах она затрясла головой.

– Нет, нет, нет!

– Гляди, – сказал Камчак мне.

И он подверг американку тому, что среди рабовладельцев и торговцев рабами цинично именуется «ласка бича». Элизабет закричала, прижав голову к плечу. Под лаской бича обыкновенно сознаются все.

– Она женщина, – уверенно усмехнулся Камчак.

– Ты не понял, Тэрл? Она достойна славы господина, она женщина и рабыня!

– Нет! – вскричала Элизабет. – Нет!

Камчак толкнул её, скованную, в пустую клетку для слинов и закрыл за ней дверь. Она не могла встать в длинной узкой клетке и опустилась на колени.

– Это неправда! – застонала она.

Камчак рассмеялся:

– Рабыня!

Он протянул руку сквозь прутья решетки и расковал её. Она закрыла лицо ладонями и разрыдалась.

Она теперь знала, что благодарна нам и себе, может быть, в первый раз. Она понимала бессознательное влечение своей красоты и что это означает.

Отреагировала она на это как истинная женщина.

– Это неправда, – упрямо шептала она снова и снова, всхлипывая, – это неправда!

– К вечеру, – сказал Камчак, – я позову кузнеца.

– Не надо, – сказал я.

– Позову.

– Почему? – спросил я.

Он угрюмо сдвинул брови.

– Она задержалась, ходя по воду.

Я ничего не сказал. Для тачака Камчак не был жестоким. Бежавших рабов обычно наказывали чрезвычайно жестоко, вплоть до смерти. Он же не собирался делать с Элизабет Кардуэл ничего, кроме того, что всегда делалось с рабынями кочевников, даже с теми, которые никогда не осмеливались прекословить или бунтовать. Элизабет ещё повезло. Камчак разрешил ей жить. Я не думал, что она попытается убежать снова.

Африз принесла Элизабет воды. Африз тоже плакала. Камчак не стал ей мешать.

– Пошли, – сказал он мне, – я должен посмотреть новую каийлу у кожевника Ячи.

Это был беспокойный день для Камчака. Он не купил каийлу у кожевника Ячи, хотя на первый взгляд это было великолепное животное. Камчак же обмотал свою левую руку кожей и внезапно ткнул ею каийлу в нос. Ответный выпад животного был недостаточно быстр, она едва зацепила зубами защищенную левую руку. Камчак отскочил, и каийла, остановленная цепью, ещё раз щелкнула на него зубами.

– Такая медленная тварь может стоить человеку жизни в битве, – сказал Камчак.

Я понял, что это правда: каийла и её хозяин в бою должны вести себя как одно целое существо, вооруженное зубами и копьем. После этого мы отправились в соседний фургон, где Камчак обсудил предложение оплодотворить своих телок при помощи соседского боска-быка. В другом фургоне он посмотрел на набор кайв, сделанных в Аре, и, заплатив за них, распорядился, чтобы их вместе с новым седлом принесли к нему в фургон наутро. Мы прихватили сушеного мяса боска и паги и направились в фургон Катайтачака, где Камчак обменялся приветствиями с сонной фигурой в серой мантии, поговорив, как обычно, о здоровье своем и босков, о новостях из других краев, а также перекинулся парой слов с другими тачакскими вождями. Камчак, как я уже давно понял, занимал среди тачаков действительно важную позицию. Поговорив с Катайтачаком и другими, Камчак зашел к кузнецу и, к моему огорчению, велел этому человеку зайти к нему тем же вечером.

– Я не могу её держать вечно в клетке для слинов, – сказал Камчак. – Все-таки ей надо работать.

Затем Камчак одолжил двух каийл у тачакского воина, которого я никогда раньше не видел, и поехал вместе со мной в Долину Знамений.

Забравшись на низкий пологий холм, мы увидели огромное число палаток, расставленных вокруг большой травянистой площадки. Эта площадка имела примерно две сотни ярдов в диаметре, и на ней было установлено множество маленьких алтарей. В центре поля находилась большая круглая каменная платформа.

На этой платформе возвышался огромный четырехгранный алтарь, к каждой стороне которого вели ступеньки. На одной стороне алтаря был выбит знак тачаков, а на других – знаки кассаров, катайев и паравачей. Я и думать забыл о кайве паравачи, которая едва не убила меня прошлой ночью, занятый волнениями по поводу исчезновения Элизабет и прочим, а тут вспомнил. Я решил как-нибудь это рассказать ему – но не в этот вечер, который обещал быть не очень хорошим для обитателей нашего фургона, за исключением разве что Камчака, казавшегося довольным обещанным приплодом своих босков. Между палаток мы увидели великое множество связанных жертвенных животных. У каждого алтаря на поле стоял по меньшей мере один предсказатель. Среди животных было много верров, домашних тарсков с отпиленными клыками, бьющих крыльями вулосов в клетках, несколько слинов, каийл и даже босков. У одного из паравачских предсказателей мы увидели закованных рабов-у этого народа было принято приносить в жертву людей. В противоположность им, как я понял из пояснений Камчака, тачаки, кассары и катайи отказались от приношения в жертву рабов, поскольку считалось, что сердце и печень раба дают неверные предсказания.

– Кто поверит печени обряженного в тарианский кес раба, – заметил, ухмыляясь Камчак, – в таком важном вопросе, как избрание Убар-Сана?

Это казалось мне вполне гуманным; думаю, наличие такого аргумента радовало и рабов. Принесенных в жертву животных потом использовали в пищу, так что Время Знамений представляло для народов фургонов время веселого празднества с обильной пищей, и каждый любил это время в независимости от того, был избран Убар-Сан или нет. Как я уже говорил, Убар-Сан не переизбирался в течение уже сотни лет.

Время знамений ещё не пришло. Предсказатели ждали у своих алтарей, перед каждым из которых горел маленький костерок из кизяка и курились благовония.

Мы спешились и остались наблюдать сверху за четырьмя главными предсказателями народов фургонов, которые приближались к центральному алтарю. За ними шествовали ещё четверо предсказателей по одному от каждого племени, они несли огромные клетки с белоснежными вулосами, по дюжине в каждой. Клетки водрузили на алтарь. Каждый из четырех главных предсказателей нес с собой по большому белому мешку, из тех, что используют крестьяне для хранения семян.

– Это – предварительное знамение, – пояснил Камчам – чтобы посмотреть, благоприятствует ли небо тому, чтобы проводить предсказания.

Четверо предсказателей, произнеся молитву к раскинувшемуся над ними небу, бросили по пригоршне зерен в деревянные клетки. Даже с того места, где я стоял, было видно, как вулосы набросились на зерна. Предсказатели повернулись, обратясь лицом к своим помощникам, и провозгласили:

– Знамение благоприятно!

Толпа радостно загудела в ответ на это заявление.

– Да, эта часть ритуала всегда проходит хорошо, – сказал Камчак.

– Почему? – спросил я.

– Не знаю, – ответил он и ухмыльнулся, – может, просто потому, что вулосов не кормят три дня до того, как сюда принести.

– Разумно, – согласился я.

– Я выпил бы бутылочку паги, – заявил Камчак.

– И я тоже.

– Кто будет покупать? – живо поинтересовался Камчак.

Я отказался отвечать – и так было ясно.

– Может, побиться об заклад? – лениво потягиваясь, предложил он.

– Я куплю, – мрачно ответил я.

Теперь и другие предсказатели народов фургонов пошли со своими животными к алтарю. Знамения в целом занимают несколько дней, и за это время уничтожают сотни животных. Когда мы уже уходили, внизу пронесся крик, вещающий, что один из предсказателей обнаружил благоприятную печень. К нему бросился другой, и в стороне от алтаря разгорелся жаркий спор. Я догадался, что чтение знаков было сложным делом, допускающим разногласия и вольную интерпретацию.

Вскоре выяснилось, что два предсказателя нашли ни на что не пригодную печень. Писцы с пергаментными свитками суетились меж алтарей, как я понял, отмечая имена предсказателей и их народность. Четыре главных предсказателя застыли у главного алтаря и ждали, пока к ним торжественно вели белого боска. По темноте мы с Камчаком наконец-то достигли фургона рабов и купили себе паги. А невдалеке мы увидели работу кузнеца. Девушка с Коса, взятая в сотне миль отсюда в набеге на караван, направлявшийся в Ар, сидела, прикованная к лежащему на земле большому колесу. Одежда её была снята, а на бедре горело свежевыжженное клеймо-четыре рога босков. Она плакала, а кузнец укреплял на её шее тарианский ошейник. Он покопался в своих принадлежностях, вытащил оттуда тонкое разомкнутое золотое кольцо, нагрел железное шило и приготовил щипцы. Я отвернулся и услышал визг девушки.

– Разве жители Ко-ро-ба не надевают на рабов ошейник? – поинтересовался Камчак.

– Надевают, – мрачно кивнул я.

Я не мог изгнать из своего сознания образ девушки с Коса, плачущей, прикованной к колесу. Так же в этот вечер или в следующий на колесе будет лежать прелестная Элизабет Кардуэл. Я сделал большой глоток паги и решил, что просто обязан освободить девушку от злого рока, преследовавшего её, представшего перед ней в лице Камчака.

– Ты что-то молчалив, – заметил Камчак, озабоченно отбирая бутьшь.

– Разве обязательно звать в фургон кузнеца?

Камчак внимательно посмотрел на меня.

– Да, – ответил он наконец.

– Разве тебе не жаль варварку? – спросил я.

Камчак так и не научился правильно произносить её имя, которое он воспринимал как слишком сложное. У него получалось: «Э-лизд-э-бэтт-кард-велла».

Как и остальные горианцы, он никогда не мог правильно произнести звук «у», редкий в местных языках звук, встречающийся лишь в нескольких, по-видимому заимствованных у землян, словах. Звук «у», изначально доступный любому земному ребенку, для жителей планеты Гор представлял огромную трудность.

Иногда Камчак отчего-то называл Элизабет «Велла», однако чаще он обращался к ней просто как к «маленькой варварке». Со своей стороны, я через несколько первых дней начисто прекратил разговаривать с Элизабет по-английски, справедливо полагая, что лучше ей привыкать говорить, слушать и думать по-гориански быстрее, как только это возможно. Теперь она неплохо овладела языком, но читать ещё не могла – она оставалась неграмотной.

Камчак снова внимательно посмотрел на меня, потом, рассмеявшись, дружески хлопнул меня по плечу:

– Она же рабыня!

– Неужели тебе её не жалко? – взмолился я.

– Да, – помолчав, согласился он, – мне нравится маленькая варварка.

– Тогда зачем?

– Она убежала.

Я не стал этого отрицать.

– Ее нужно проучить, – сказал Камчак, – и, кроме того, фургон переполнен, её нужно готовить на продажу.

Я молча отобрал у него бутыль паги и пропустил ещё глоток.

– Ты хочешь купить ее? – спросил он.

Я подумал о фургоне Катайтачака и золотой сфере. Началось Время Знамений, и я должен был этой ночью или ближайшей постараться заполучить золотую сферу и как-нибудь переправить её в Сардар. Я совсем уж было собрался ответить «нет», но вспомнил плачущую девушку с Коса, прикованную к колесу. Удастся ли мне заплатить цену, которую он просит?

Внезапно Камчак поднял руку, призывая к тишине.

Я заметил, что другие тачаки замерли у своих фургонов, прислушиваясь.

Я услышал, как где-то взвыл рог боска, за первым сигналом последовал другой. Камчак вскочил на ноги.

– Лагерь атакуют! – заорал он.

 

Глава 14 ТАРНСМЕНЫ

 

Мы с Камчаком скатились по ступенькам своего фургона в темноту, вмиг заполнившуюся бегущими людьми; кто-то догадался прихватить с собой лампу и теперь на ходу разжигал в ней огонь, кто-то успел оседлать каийлу, и в проходах между повозками мелькали силуэты всадников.

В темноте на шестах уже разгорались военные фонари – голубые, желтые, зеленые, обозначая места сбора орлус – сотен и оролус – тысяч. Любой способный держать в руках оружие мужчина народов фургонов принадлежал к лорлу – десятку, который входил в орлуса, являющуюся в свою очередь подразделением оролуса. Те, кто не был близко знаком с народами фургонов или сталкивался с ними лишь во время их коротких набегов, иногда думают о них как о полностью лишенных организации, представляющих собой что-то вроде могучего стада, свирепого сборища диких воинов. Но это не так. Каждый человек здесь знает свою десятку, сотню и тысячу. В дневное время быстрый сбор этих боевых единиц обеспечивается звуками боевых рогов боска, а также боевых знамен. Ночью же о продвижении подразделений можно судить по цветным фонарям, подвешенным к высоким шестам, и опять-таки по трубным звукам боевых рогов. Мы с Камчаком вскочили на каийл и проехали со скоростью, которую только было возможно развить в этой толпе, к месту сбора.

При первом же сигнале боевых рогов женщины помогают собирать оружие мужчин, стрелы, луки и копья. Оседланные каийлы ставятся у фургонов, запрягаются боски и сковываются рабы, способные убежать, использовав всеобщее замешательство и сутолоку. Затем некоторые свободные женщины поднимаются на крыши фургонов и следят за сигналами военных фонарей, понимая их так же хорошо, как мужчины. Они смотрят, должен ли фургон двигаться и куда.

У соседей громко заплакал ребенок. Африз кинулась запрягать боска, предварительно затоптав огонь в очаге.

– Что случилось? – крикнула она.

Камчак схватил её за руку и поволок к клетке для слинов, где уже сидела, ухватившись за прутья, перепутанная Элизабет. Камчак отпер клетку и швырнул Африз внутрь к Элизабет. Она – рабыня и должна быть заперта, дабы не могла завладеть оружием или поджечь фургоны.

– Что произошло? – кричала она, протягивая руки сквозь прутья, но Камчак уже захлопнул дверь и повернул ключ в замке. – Господин!

Я понимал, что для неё это было гораздо лучше, чем оставаться прикованной к колесу фургона – в тарианских набегах фургоны часто поджигались.

Камчак швырнул мне копье, колчан с сорока стрелами и лук. Каийла, на которой я обычно ездил, уже была оседлана. Из седельной сумки торчали наготове кайвы, к нужным местам были приторочены веревки и бола. Камчак вскочил в седло и, пришпорив каийлу, помчался на звуки боевых рогов.

– Господин… – несся у нас за спиной крик Африз.

За несколько минут мы добрались до места сбора войска. Здесь уже выстроились тысячи всадников, и длинная линия, обозначаемая военными фонарями, уходила в темноту.

К моему удивлению, Камчак не присоединился ни к какой сотне или десятке, а направил каийлу к центру войска, где стояли несколько всадников, выделявшихся богатым вооружением.

Кратко посовещавшись с ними, он поднял левую руку. По этому знаку остались поднятыми только красные военные фонари, и тут стадо босков, согнанных вокруг лагеря тачаков, расступилось: погонщики и пастушьи слины отогнали животных так, чтобы в стаде образовался широкий проход, и по этому проходу с большой скоростью полетела длинная лавина всадников.

Я ехал рядом с Камчаком во главе войска. Вскоре тачакская лавина стала рассыпаться по равнине. В свете трех лун мы увидели сотни убитых босков и в нескольких пасангах от нас удаляющихся на тарларионах всадников.

Неожиданно вместо того, чтобы продолжать преследование, Камчак осадил свою каийлу. Ближайшие к нему всадники тоже остановились. Я увидел, как поднялись сигнальные желтые фонари.

– Что случилось?! – послышались крики.

– Продолжаем преследование!

– Стой! – гаркнул Камчак. – Мы дураки! Слушайте!..

Донесся звук, похожий на шум крыльев, и луны дали увидеть сотни тарнсменов, летящих на боевых тарнах по направлению к лагерю. С небес раздавался бой тарнсменского барабана.

– Мы идиоты! – простонал Камчак, разворачивая каийлу. – Назад!

Тачаки поспешили обратно – каждый к своему фургону.

– Готовьтесь к битве! – крикнул Камчак.

Поднялись на шестах две красные и одна желтая лампы.

Я был удивлен появлением на южных равнинах тарнсменов – их ближайшие отряды базировались весьма далеко отсюда – в Аре. Но уж чего никогда не собирался делать Ар, так это воевать с тачаками южных равнин. Наверняка это наемники.

Камчак и несколько неотступно следовавших за ним всадников помчались туда, где виднелись штандарт и знамя с четырьмя рогами боска, где стоял огромный фургон Катайтачака.

Среди фургонов тарнсмены могли найти лишь рабов, женщин и детей, однако в лагере не было видно ни огня пожаров, не слышно криков раненых. Тут же высоко над нами, подобный черному шторму, под бой барабанов отряд тарнов прошел в обратный путь.

Несколько стрел, пущенных кочевниками, не достигли врага. Расшитые, разрисованные шкуры боска, покрывавшие раму фургона Катайтачака, были разорваны и содраны со стоек. Вокруг фургона и на помосте лежали убитые стражники. В одном из тел позднее я насчитал шесть стрел.

Камчак соскочил с каийлы и, схватив факел, вбежал по ступеням в фургон. Я поспешил за ним и застыл, пораженный открывшимся мне зрелищем: буквально тысячи стрел, выпущенных тарнсменами, усыпали все вокруг. В центре в мантии из серой шкуры боска лежал мертвый Катайтачак. В его спине торчало штук пятнадцать стрел. Рядом валялась рассыпанная золотая коробка с кандой. Я огляделся: фургон был разграблен, но, насколько можно было понять, это был единственный разграбленный фургон во всем лагере. Камчак подошел к телу Катайтачака и сел возле него, уронив голову и скрестив ноги.

Я не тревожил его. В фургон вошли ещё несколько человек и замерли. Камчак застонал, а потом зарыдал, раскачиваясь взад-вперед. Кроме его плача, было слышно лишь, как потрескивает лампа, освещавшая внутренности разграбленного фургона. Тут и там среди тряпья и полированного дерева валялись перевернутые шкатулки с вывалившимися из них драгоценностями. Золотой сферы не было видно-если она и находилась здесь раньше, то теперь уже исчезла.

Наконец Камчак встал.

Он повернулся ко мне – слезы все ещё блестели в его глазах.

– Он некогда был великим воином.

Я молча кивнул.

Камчак оглянулся, схватил одну из стрел и сломал её.

– Тарианцы ответят за это!

– Сафрар? – предположил я.

– Без сомнения, – ответил тот. – Кто, кроме него, мог нанять тарнсменов организовать эту вылазку, которая отвлекла наше внимание? Здесь была золотая сфера… Он хотел завладеть ею.

– Как и ты, Тэрл Кэбот, – вдруг добавил он.

Я вздрогнул.

– Зачем ещё ты пришел бы к народам фургонов?

Я долго не мог ответить.

– Да, – произнес я наконец, – это правда. Я хотел достать её для Царствующих Жрецов. Она очень важна для них.

– Она не имеет никакой цены, – насторожился Камчак.

– Не для Царствующих.

Камчак покачал головой.

– Нет, Тэрл Кэбот, – повторил он, – золотая сфера ничего не стоит!

Затем он оглянулся на могучую фигуру Катайтачака.

– Он был великим воином! – вскричал Камчак.Когда-то он был великим воином!

Я кивнул, хотя и знал Катайтачака лишь как большого, сонного человека, производившего впечатление слабоумного.

Внезапно Камчак гневно вскрикнул, схватил коробку с кандой и с силой отшвырнул её.

– Теперь у тачаков должен быть новый убар, – тихо произнес я.

Он резко обернулся и посмотрел мне в глаза.

– Нет, – произнес он.

– Но Катайтачак мертв…

– Катайтачак не был убаром тачаков.

– Что? – выдохнул я.

– Его звали убаром тачаков, – сказал Камчак, – но он им не был.

– Это как? – спросил я.

– Мы, тачаки, не такие ослы, как думают тарианцы, – сказал Камчак, – и именно для такой ночи, как эта, Катайтачак сидел в фургоне убара. Он сам выбрал для себя эту роль. – Камчак утер рукавом глаза. – Он говорил, что это все, на что он теперь годится.

Это была разумная стратегия.

– В таком случае истинный убар тачаков жив?

– Да, – ответил Камчак.

– Знает ли кто-нибудь, кто истинный убар тачаков? – поинтересовался я.

– Да, – ответил он, – воины знают.

– Кто же убар тачаков? – спросил я.

– Я, – ответил Камчак.

 

Глава 15 ГАРОЛЬД

 

Тария была осаждена, и не одними тачаками. Сами по себе они не смогли бы завоевать город. Остальные народы фургонов рассматривали убийство Катайтачака и разграбление его фургона как личное оскорбление. Но единодушия не было. По мнению многих, это дело их не касалось. Половина кассарских и катайских воинов рвалась в бой, но спокойные головы паравачей считали, что проблема лежала между тарианцами и тачаками, а не между народами фургонов в целом и горожанами. На самом деле это объяснялось тем, что к кассарам, паравачам и катайям наведались люди на тарнах с заверениями, что Тария не питает вражды к ним, сопроводив это заявление богатыми дарами.

Впрочем, кавалерии кочевников удавалось поддерживать эффективную блокаду города. Четырежды массивная кавалерия на тарларионах делала вылазки за пределы города, но всякий раз тачаки расступались перед ними, пока отряд не оказывался в гуще каийл, после чего наездники тарларионов попадали под густую стрельбу из луков. Несколько раз воины на тарларионах пытались защитить выходящие из города торговые караваны или прикрыть караваны, идущие к Тарии, но всякий раз быстрые всадники тачаков заставляли караваны повернуть назад или же уничтожали их человек за человеком, животное за животным, рассыпая мертвые тела по степи. Конечно, наемные тарнсмены Тарии сеяли смерть среди тачаков, поскольку могли без особого ущерба для себя стрелять со спин тарнов. Но даже это столь ужасное орудие Тарии не способно было отогнать разъяренных тачаков от стен города Тачаки и другие кочевники встречали тарнсменов, рассредоточиваясь по степи, а это – непростые мишени. Трудно снять всадника со спины каийлы, когда он видит опасную птицу в небе и находится в беспрерывном движении. Если же тарнсмен приближался слишком близко, он и крылатая тварь тут же оказывались великолепной мишенью для тачаков, стрелявших очень метко. Лучники-тарнсмены были более эффективны против кавалерии тарларионов. К тому же многие из наемных тарнсменов оказались вовлеченными в снабжение города продуктами, что воспринималось ими с явным неудовольствием они вынуждены были доставлять пищу и дерево для стрел, носить грузы даже из восточных долин Картиуса. Но наемники, смелые и высокомерные воины, затребовали у тарианцев довольно высокую цену за свои услуги, и поэтому ущемленное самолюбие, вызванное тем, что их использовали как извозчиков, отчасти компенсировалось весом золотых монет. С водой у Тарии проблем, похоже, не было – запасы её хранились в глубоких, порой достигающих нескольких сотен футов глубины керамических колодцах, к тому же у осажденных имелись резервуары, заполняемые весной талой водой, а летом – дождевой. Камчак с ненавистью рассматривал белые стены Тарии. Он не мог помешать снабжению города с воздуха. Отсутствие осадных орудий, специально обученных воинов делало штурм города невозможным. На севере, где в частых сражениях враждующих городов осада была делом привычным, подобных проблем просто не могло бы возникнуть, но кочевник Камчак был поставлен в тупик и ему ничего не оставалось делать, как со злостью смотреть на возвышавшиеся перед ним неприступные стены великого города.

– Странно, – заметил я, – почему тарнсмены не нападают на фургоны, поджигая их, не стреляют с неба по боскам? На их месте я бы быстро развернул тебя от стен Тарии, заставив бежать защищать босков. Это казалось мне наипростейшим, элементарнейшим решением: на всем протяжении равнин не было ни одного места, где можно было бы укрыть повозки и босков – тарнсмены запросто разыскали их в любом месте прерий в радиусе нескольких сотен пасангов.

– Они же наемники, – проворчал Камчак.

– Я что-то не уловил твоей мысли.

– Мы платим им, чтобы они не жгли фургоны и не трогали босков.

– Они что, берут плату с обеих сторон?!

– Конечно, – зло фыркнул Камчак.

Такой цинизм тарнсменов вконец разозлил меня, хотя, конечно, я был рад тому, что фургоны и боски все-таки останутся в целости и сохранности. Все же подобная «гибкость принципов» (а я сам был раньше тарнсменом), я знал, несвойственна гордым и сильным всадникам на могучих птицах!

– Но я думаю, в конце концов Сафрар из Тарии перебьет нашу цену и они начнут охоту на босков и фургоны. – Камчак скрипнул зубами. – Сафрар не перебил цены только потому, что мы ещё не прижали его как следует, мы не прищемили ему хвост!

Я кивнул.

– Пора сматывать удочки, – вздохнул Камчак, поворачиваясь к адъютанту, – труби сбор, возвращаемся к фургонам, нужно отвести босков от Тарии.

– Мы отступаем? – удивился я.

Глаза Камчака на миг блеснули, он ухмыльнулся.

– А ты что думал?

Я пожал плечами.

Я решил, что должен проникнуть в Тарию, ибо там, в Тарии сейчас находилась золотая сфера; необходимо выкрасть её и возвратить в Сардар. Разве не для этого явился я к народам фургонов? Я и так проклинал себя за то, что упустил время – даже во Время Знамений, оказавшись в фургоне Катайтачака, я не воспользовался случаем, чтобы выкрасть золотое яйцо, и вот наказание! Теперь эта сфера лежит не в повозке кочевника на широком поле – она перекочевала в покои Сафрара, под каменную защиту, за высокие, неприступные белые стены Тарии.

Я не стал рассказывать Камчаку о своих намерениях, решив сохранить их в тайне, поскольку имел все основания предполагать, что он, и совершенно справедливо, будет против такой дурацкой затеи и даже, возможно, постарается воспрепятствовать моему отъезду из лагеря.

Я не знал города и понятия не имел, как в него пробраться. Честно говоря, я вообще не знал, как подступиться к столь сложному и опасному предприятию.

В полдень среди повозок царило оживление – все готовились к отбытию. Неторопливые стада поворачивали к западу, к далекому морю. Погонщики проверяли упряжь и повозки, заготавливали мясо, полосками развешивая его вялиться на солнце и ветре на движущихся повозках. С утра длинная вереница фургонов двинулась прочь от стен Тарии. Все Время Знамений участие тачакских предсказателей в ритуале было заметным. И я узнал, что знамения одно за другим говорили против избрания Убар-Сана.

После смерти Катайтачака Камчак заметно помрачнел. Теперь он редко участвовал в пирушках или общественных увеселениях. Он казался полностью поглощенным ненавистью, испытываемой им к Тарии и тарианцам. Особенно нетерпимым он казался по отношению к тарианке Африз. Вернувшись в ту ночь из фургона Катайтачака, он решительно зашагал к слиновой клетке, где он запер Африз и Элизабет. Откинув запоры, он приказал тарианке выйти из клетки и встать перед ним на колени. Затем, не говоря ни слова, он сорвал с неё желтую тунику и защелкнул на её запястьях наручники.

– Я накажу тебя плетьми, – с мрачным видом пообещал он ей.

– Но за что, господин? – воскликнула она.

– За то, что ты – тарианка, – ответил он.

В глазах у девушки заблестели слезы.

Камчак грубо схватил её за руку и снова втолкнул в клетку, к дрожащей от страха Элизабет. После этого он закрыл дверцу и запер её на замок.

– Господин, – обратилась к нему Африз.

– Молчать, рабыня! – рявкнул на неё Камчак.

Девушка не осмелилась открыть рот. – Теперь ждите мастера металлических дел. Он понадобится вам обеим!

С этими словами он круто развернулся и зашагал к своему фургону.

Однако металлических дел мастер не появился ни в этот день, ни на следующий, ни днем позже. В эти дни осады и напряженных боевых действий у всех тачаков были гораздо более важные дела, нежели клеймение и надевание ошейников на двух рабынь.

Кузнецы выполняли боевые задания в составе своих сотен.

– Ничего, – говорил Камчак, – никуда эти девки не денутся. Пусть посидят, как самки слина, в своей клетке. Пусть помучаются от ожидания и неизвестности.

Он, возможно не имея никакой иной причины, кроме проснувшейся в нем внезапно ненависти к тарианке Африз, вовсе не торопился выпускать обеих пленниц из заточения.

– Пусть повоют, – огрызался он. – Пусть дожидаются своего клеймения как освобождения.

Африз выглядела совершенно обезумевшей от беспричинной жестокости и трубости со стороны Камчака в отношении её и Элизабет; возможно, именно это внезапное, непонятное для нее, граничащее с ненавистью безразличие мучило её больше всего. Я подозреваю, что, хотя сама девушка отказывалась допустить эту мысль, внутренне она уже признавала право Камчака владеть ею как рабыней. Элизабет Кардуэл отводила от меня глаза, и единственное, чего я мог от неё добиться, – это выдавить пару слов.

– Уходи! – бросала она. – Оставь меня!

Раз в день, выходя кормить слинов, Камчак бросал и девушкам кусок мяса и наполнял стоящую в их клетке миску водой. Я неоднократно пытался попросить его пожалеть бедняжек, но он оставался непреклонен. Он бросал на Африз неприязненный взгляд и, вернувшись в свой фургон, мог часами сидеть на полу, скрестив ноги, и глядеть в стену. В один из дней он, словно не выдержав, внезапно яростно забарабанил кулаками по циновке, на которой по обыкновению сидел, и, будто напоминая себе об этом решающем для него, не имеющем альтернативы факте, закричал:

– Но ведь она – тарианка! Тарианка!

Работы по уборке фургона выполняла Тука и ещё одна девушка, которую Камчак взял к себе специально для этой цели. Когда фургоны трогались в путь, Тука должна была идти рядом с повозкой, на которой стояла клетка с содержащимися в ней пленницами, и с плетью в руках следить за каждым их движением.

Как-то заметив её грубый тычок плетью в грудь Элизабет, я резко отчитал Туку, и после этого, когда я был поблизости, она больше не позволяла себе ничего подобного. Тука, казалось, вообще не замечала удрученную, с покрасневшими от слез глазами Африз, может, потому, что она сама была тарианкой, а может, просто не испытывая к ней особой ненависти или раздражения. Однако она продолжала изводить Элизабет своими насмешками.

– Ну, где же твоя накидка из шкуры огненного ларла, рабыня? – кричала она, угрожающе помахивая перед лицом девушки длинной плетью. – А знаешь, рабское кольцо в носу очень тебе пойдет! Вот посмотришь, ошейник тебе понравится! А клеймо у тебя на бедре будет не хуже, чем у меня!

Камчак никогда не останавливал Туку, но я, оказываясь рядом, заставлял её замолчать. Элизабет реагировала на её оскорбления так, словно они относились не к ней, но иногда по ночам я слышал её глухие, сдавленные рыдания.

Я обошел весь лагерь, пока разыскал юного Гарольда, сидевшего, скрестив ноги, под фургоном, укрывшись темной шерстяной накидкой, – белокурого, синеглазого парня, того самого, кто так настрадался от Херены-девушки из первого фургона, которая попала в Тарию.

Он чисто по-тачакски ел мясо, левой рукой поднося его ко рту и перерезая кайвой в дюйме от губ.

Затем он медленно жевал, после чего вновь подносил кусок ко рту, и вся процедура повторялась снова.

Я молча подсел к нему и стал тихо наблюдать за трапезой. Он бросил на меня осторожный взгляд, но продолжал жевать. Наконец я заговорил:

– Как боски?

– Боски хороши, как им и следует быть.

– Остры ли лезвия у кайвы?

– Мы следим и за этим.

– Хорошо, – продолжил я. – Смазаны ли оси колес?

– Мне кажется, они смазаны, – чуть ухмыльнулся он и протянул мне кусок мяса, и я впился в него зубами. – Ты – Тэрл Кэбот из Ко-ро-ба.

– Да, – кивнул я, – а ты – Гарольд-тачак.

Он посмотрел на меня и улыбнулся:

– Да, я – Гарольд-тачак.

– Я вот в Тарию собираюсь.

– Это интересно… – протянул он. – Я тоже собираюсь… в Тарию.

– По какому-нибудь важному делу?

– Нет.

– Может, это ты так думаешь, что оно не важное?

– Женщину украсть.

– Ах, это…

– А тебе чего в Тарии нужно? – спросил Гарольд.

– Ничего особенного… так, пустяки, – отмахнулся я.

– Женщина?

– Нет, золотая сфера.

– Я слышал об этом, – чуть кивнул Гарольд, – её украли из фургона Катайтачака.

– Возможно, – согласился я. – Однако я думаю поискать её в Тарии. Как знать, быть может, я её добуду.

– Так ты думаешь, золотая сфера там?

– Я предполагаю, – ответил я, – найтись она может где-нибудь у Сафрара в доме. Торговца знаешь?

– Интересно… Я как раз собирался попытать счастья в Садах Наслаждения одного тарианского торговца по имени Сафрар.

– И правда, интересно, – сказал я. – Может, это тот же самый торговец?

– Все может быть, – степенно согласился Гарольд. – Маленький, жирный такой, два зуба желтые.

– Да, – обрадовался я.

– Это – ядовитые зубы, – заметил он, – тарианская придурь, но действует безотказно… если заполнить ядом змеи оста.

– Я постараюсь, чтобы он меня не укусил, – ответил я.

– Вообще-то это идея, – внезапно заявил Гарольд.

Мы помолчали ещё какое-то время. Он продолжал есть. Я смотрел, как он обрезает и жует мясо. Рядом пылал огонь. Это был не его огонь. И фургон был не его, и каийла не вертела на привязи мохнатой шеей.

Насколько я понимал, у Гарольда вообще вряд ли было что-то свое, кроме шерстяного плаща, ужина да оружия.

– Убьют тебя в Тарии. – Он прикончил свое мясо и вытер рот по-тачакски – тыльной стороной руки.

– Может, и так. – Я был с ним согласен.

– Ты даже не знаешь, как пробраться в город,добавил он.

– И это правда.

– А я пойду в Тарию, когда захочу, – заявил он, – я знаю путь.

– Быть может… я бы составил тебе компанию.

– Может, и так, – согласился он, тщательно вытирая каиву рукавом.

– Так когда мы выходим? – спросил я.

– Сегодня ночью.

Я присвистнул.

– Почему ты не пошел туда раньше?

– Камчак, – улыбнулся Гарольд. – Он попросил, чтобы я дождался тебя.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: