ТАМ, ГДЕ ОСТАНОВИЛОСЬ ВРЕМЯ

 

Несите бремя белых, и лучших сыновей,

На тяжкий труд пошлите за тридевять морей.

На службу к покоренным угрюмым племенам.

На службу к полудетям, а может быть-чертям.

 

Редъярд Киплинг

Вполне объяснимо, что все, что мои новые друзья видели впервые в своей жизни, вызывало в них живейший интерес. Им хотелось не только видеть, но и понять функциональное назначение каждой вещи. Они щупали одежду, бесконечно расстегивали и застегивали пуговицы, молнии, пряжку портупеи и кнопки, осторожно залезали в мои карманы и, извлекая оттуда что-либо, вопросительно смотрели мне в глаза, ожидая демонстрации возможностей и объяснения назначения этих предметов. Все, что было на мне, при мне и даже я сам: особенности и отличия языка, движения, телосложения, привычки, вкусы, поступки, – коллективно обсуждались в племени.

Особый интерес индейцы проявили к моей бороде, поскольку сами густой растительности на теле практически не имеют, и… к наручным часам. Нужно признаться, что механические часы "Амфибия" Чистопольского завода были на мне не случайно, они все больше нравятся мне, так как в отличие от других навороченных хронометров от экспедиции к экспедиции оплачивают все счета, выставляемые им дождем и ветром, перепадами температур и давления.

Уместно рассказать один случай, связанный с часами и произошедший накануне экспедиции в неофициальной столице Амазонии, маленьком городке Пуэрто-Аякуче. Был теплый вечер, и мы сидели в уютном ресторанчике аэропорта, куда зашли отведать национальную кухню, а заодно и отблагодарить ужином местного чиновника. Он организовал нам встречу с влиятельной персоной, от которой зависело очередное разрешение властей на законное передвижение в глубь национального заповедника. Закуска была на редкость вкусна и экзотична: местная рыба под муравьиным соусом.

– Нравится? – интересуется чиновник, наблюдая, как я вживаюсь в роль муравьеда.

– Очень.

– Вкуснее, чем в России?

– Конечно, – отвечаю я, освобождаясь с помощью зубочистки от хрустящих останков насекомых, – конечно, нет!

– О, да вы патриот?

– А вы догадались, что я патриот, исключительно по тому, что я предпочитаю муравьям, скажем, борщ или пельмени?

– Да нет, но я вижу на вас и часы советские, кстати, можно посмотреть? – Повертев "Амфибию" в руках, латиноамериканец одаривающим жестом снимает с запястья свои "Сейко" на дорогом позолоченном браслете и хитро прищуривается, – махнемся?

– Только во имя дружбы народов, – отвечаю я, но, отведя в сторону его руку, протягивающую мне часы, заканчиваю начатое предложение, – и только после нашего возвращения из сельвы. Я не хочу, чтобы после первого же порога на реке на моей руке красовался блестящий кусочек металла. Приятель не скрывает своей досады.

– Уж не хотите ли вы сказать, что советская техника и электроника лучше?

Отправив в рот кусок рыбы, молча пожимаю плечами.

– Ну, разве что она сделана в КГБ, – не унимается собеседник, опрометчиво решивший меня "завести".

Делаю большой глоток пива и улыбаюсь.

– А вы случайно не сотрудник этой организации? – донимает жертва "холодной войны"?

– А что, возможны варианты ответа, которые вас успокоят? – дразню настырного собутыльника.

Почувствовав, что его юмор принимает темную окраску, собеседник пытается перевести все в шутку.

– А я вот разведчик, смотрите, видите у меня что есть. – Он достает из внутреннего кармана пиджака диктофон. – Видите, какой маленький шпионский аппарат. Нажму вот эту кнопочку и все, о чем мы говорим, будет записано и доложено. – Показывая мне диктофон, он победно оглядывает присутствующих за столиком и наигранно хохочет.

– А почему такие сложности, – решив отбить у простодушного собеседника всяческое желание к подобным шуткам, спрашиваю я серьезно. – Мне, например, даже и записывать не нужно, главное, чтобы на мне были мои часы. Все, что нужно и кому это в Москве нужно, сейчас слышат…

Больше вообще никаких вопросов я от него не слышал.

Но вернемся в джунгли. В очередной раз, ощутив сполна всю бесплодность попыток объяснить индейцам, что же это такое, а главное, зачем они нужны, я просто отдал часы им в руки и стал наблюдать. Индейцы садились на корточки и подолгу зачарованно наблюдали за движением секундной стрелки. Я предложил им приложить часы к уху, и с тех пор очередной желающий подержать их просил дать ему "тих-тих". Однажды я ушел с охотниками в сельву на двое суток. Когда мы вернулись ко мне подошли два молодых воина Каракуа и Пэнау. Их лица были полны скорби. Они взяли меня под локти и, молча, подведя к месту, где я жил, так же молча отошли. На одной из жердей висели привязанные тонкой лианой часы, оставленные мной перед уходом на запястье Пэнау. Я обернулся к индейцам, но они отвели глаза, а некоторые даже повернулись ко мне спиной. Достаточно было посмотреть на циферблат, чтобы все понять. Механические часы, исчерпав завод, остановились, и индейцы, вероятно, предвидя мое горе по поводу безвременной кончины "тих-тих", благородно оставили меня наедине с "покойным". Каково же было их ликование и мистический трепет по факту оживления мною часов спустя минуту.

Чередовались дни и ночи. Мы учили друг друга всему, что нам было неизвестно. Я учил их язык, обычаи, песни, изучал их оружие, нехитрую утварь и приемы ее изготовления, а они не упускали момента, чтобы "вытянуть что-то" из меня.

В конце каждого дня, когда все племя возвращалось на стоянку, и оба лаза в шабоно плотно заделывались изнутри на ночь, добрая треть племени собиралась у моего костра. Чаще индейцы пели для меня свои песни, которые я записывал на диктофон. Когда все расходились спать, я ложился в гамак и при свете костра, под заунывное пение колдуна, делал короткие записи в дневнике. Если я пытался сделать запись днем, меня окружали желающие порисовать в моем дневнике. Порисовать ручкой на бумаге. И то и другое они, благодаря мне, увидели впервые, и их первые каракули вызывали восторг не только у них самих, но и у всех их соплеменников. Чтобы подумать над содержанием отдельных рисунков, я подписывал их именами авторов. Индейцы вскоре обнаружили, что я без труда нахожу рисунок каждого из них, посмотрев на подпись. Рассматривая изображение своих имен, некоторые, иногда безуспешно, пытались их письменно воспроизвести. Как только яномами поняли, что за каждым написанным словом стоит понятие, началась новая волна расспросов, а любой ответ снежным комом обрастал десятком новых, еще более сложных вопросов.

– А что обозначает это? – спросил меня, например, делающий успехи в рисовании Якрокуве, ткнув пальцем на надпись "BRM" на моем снаряжении. Проще было бы соврать, но я опрометчиво пустился во все тяжкие и начал объяснять, что это название фирмы, которая доставляет разную вкусную еду очень многим людям в моей стране и благодаря которой я, кстати, смог осуществить эту экспедицию…

– А кто такая Фирма?

– А почему и как эта "BRM" (она женщина?!) всех кормит?

– А откуда она узнала о нас и почему прислала тебя?

Хотите сойти с ума? Тогда для начала попробуйте объяснить индейцу, "безвыездно" живущему в тропических джунглях, что такое лед или троллейбус, за что ест свой обед политик или что такое ваучер? Не пробуйте, это я вам как специалист по выживанию советую…

Учиться драться без оружия, играть в новые игры и рисовать "детям Луны" нравилось больше всего. Солнце опускалось в джунгли. Я сидел рядом с взрослым воином по имени Каракуа. В руках индейца был нож: небольшая палочка, продолжающаяся прочно привязанной костью – частью обезьяньего ребра. С помощью этого ножа воин затачивал острие "рафакка" – большого обоюдоострого наконечника для стрелы. Закончив работу, он ловко перебросил наконечник в правую руку и вдруг резким движением имитировал удар мне в грудь. Прежде чем я успел оценить его шутку, мои руки автоматически выполнили привычное движение. Наконечник Каракуа отлетел в сторону, а его хозяин, ткнувшись затылком мне в колено, замер в неестественной позе. Его возглас от удивления и боли в запястье привлек внимание других воинов, и вскоре я был окружен плотным кольцом мужчин, желающих еще и еще раз увидеть этот, а затем и другие несложные схемы рукопашного боя.

Менялись виды оружия, в ход пошли и стрелы ("черекаве"), используемые в качестве копий, и увесистая дубинка. Затем стали меняться и партнеры по поединку. На смену падающим под общие крики и пронзительный хохот соплеменников вставали более сильные воины. Кульминацией было действо, причиной которому послужило мое предложение нападать на меня одновременно всем желающим. Дорого бы я отдал, чтобы посмотреть на это со стороны. Крики растревоженных попугаев, лай растерянных собак, визг детей, возбужденные возгласы взрослых зрителей и участников этого спонтанного шоу, казалось, не только разгонят всех обитателей джунглей на версты вокруг шабоно, но и отпугнут самого духа ночи – черного Титири. Но этого не случилось, сумерки стремительно сгущались и вскоре лишь слабые отблески от костров выхватывали из мрака экзотические сценки из нашего веселого и буйного спектакля. Энергично, но максимально осторожно я вновь и вновь освобождался от горячих и влажных тел, прыгал и кувыркался на сырой, утоптанной босыми ногами земле, "работая" в режиме пассивной защиты, в основном освобождаясь от захватов и используя силу наиболее активных противников против остальных. В пылу "сражения", как этого и следовало ожидать, я, незаметно увлекшись, перешел от управления к подсечкам и дезбалансирующим толчкам, а вскоре и к остальному арсеналу любого инструктора по рукопашному бою, естественно за исключением ударной и травмирующей техники. Но активность моих партнеров не угасала. И тогда, истекая потом и давясь от уже давно ставшего густым и горячим воздуха, стиснув зубы, чтобы изо рта не выскочило бешено колотившееся об ребра и стучащее "там-тамом" в висках сердце, я вырвался на свободное пространство. Подхватив на руки улепетывающего от меня во все лопатки какого-то малыша, я прижал его к груди и как подкошенный рухнул с ним на спину. Широко раскинув на земле руки, я тут же объявил мальчонку победителем схватки, вызвав этим поступком волну веселого одобрения, а главное, закончив наши состязания без победителей и побежденных.

На следующий день яномами устроили мне своеобразные испытания по обращению с луком ("фатто"), главным предметом в их жизни, не изменившимся за все века существования южно-американских индейцев. Лук и три двухметровых стрелы с большими наконечниками, зачастую обработанными ядом кураре, – единственное, что несет в одной руке индеец-мужчина, отправляясь в джунгли. Оружие всегда должно быть под рукой. Стрелы – большая ценность, и поэтому их подбирают всякий раз после выстрела. Каждая стрела – произведение искусства, и ее изготовление требует немалой сноровки, терпения и мастерства от ее владельца, не говоря уже о ценности материала, из которого она изготовлена. Это специальные твердые породы древесины пальмы-пупунье или пашиубы для разнообразных наконечников, в зависимости от объекта (рыба, обезьяна, птица или человек), охоты или войны; прочные тонкие растительные волокна, отборное большое перо, а главное-прямой, прочный и длинный тростник "камо", служащий немалый срок, поскольку меняется или затачивается костяным ножом лишь испортившийся наконечник. Внушительные размеры лука и стрел в руках у невысоких, по нашим меркам, индейцев объясняются просто, для того чтобы поразить цель, стрела должна не изменить направления полета, что весьма сложно в густых зарослях джунглей.

А чтобы придать большую скорость полету такой стрелы, нужны не только соответствующих размеров и прочности лук, но и немалая сила и сноровка охотника-воина, поскольку стрелять порой приходится из самых невероятных позиций.

Состязание заключалось в следующем: необходимо было максимально растянуть лук и удерживать тетиву со стрелой в этом положении дольше, чем твой соперник. Стрелять в длину в джунглях просто некуда, а на меткость выстрела состязаний не происходит, как мне кажется, по двум причинам: во-первых, в результате попадания портится наконечник или стрела, но главное, по мнению индейцев, если ты в состоянии выследить объект охоты, подойти к нему на расстояние поражения цели и при этом можешь не спеша прицелиться, держа лук растянутым, промах исключен. Ну, разве что духи помешают, но тогда причину неудачи нужно искать в другом и обращаться за помощью к колдуну. Потому что для индейца не попасть стрелою в видимую цель – это примерно то же самое, что для нас не попасть ложкою в рот.

Вскоре вещи стали интересовать нас все меньше, тем более что ни в наших мешках, ни в целом шабоно уже не оставалось предметов, тщательно не изученных обеими сторонами. Годовое количество московских осадков, "выпадаемое" здесь мне на голову чуть не еженедельно стало нормой. Даже 30 граммов воды, растворенных в каждом квадратном метре предельно насыщенного воздуха, проглатывались уже привычно. Перечень того, без чего впредь вполне можно обходиться в этой жизни, неумолимо стремился в моем понимании к абсолютному. И однажды, когда я снял с себя последнюю деталь одежды, трусы, то и по собственным ощущениям и по реакции окружающих (внимание которых в этот момент заметно активизировалось), я понял, что потерял гораздо меньше, чем приобрел. Очевидно, вместе с последней искусственной чешуей цивилизации с меня спали остатки покрова "странности" и необоснованной таинственности. Ну, а как только я стал "похож на человека", мне предложили стать человеком "красивым". В ход пошла натуральная краска, изготовляемая из плодов "уруку", и спустя десять минут из-под руки самой искусной "визажистки" племени вышел первый и единственный бородатый яномами. Приложить руку к моему преображению настала очередь и мужчин, доставших из своих запасов украшения из перьев и птичий пух. Одни показывали мне, как и куда подвязывать пучки и ожерелья из гардероба пернатых, другие, со знанием дела поплевывая мне на волосы, приклеивали пух, всякий раз чуть отходя и сосредоточенно разглядывая каждый "мазок" своей работы.

– Хотел бы я посмотреть где-нибудь эдак в сибирской деревне, – помню, подумал я в тот момент, – на реакцию человека, ощутившего на своей голове вдохновенные плевки, например, соседа.

Вскоре вождь, пристально следивший как за моими прошлыми поступками, так и за последним внешним перевоплощением, одобрительно кивнул. Не скрывали удовлетворения женщины и дети племени. На кого я стал похож? Это выяснилось чуть позже, когда я услышал что к моему имени "Витта" (так с первого дня называли меня индейцы) вместе с раскраской и украшениями, несущими смысловую нагрузку, добавилась и гордая приставка "воин".

Но какой же я воин-яномами без традиционного оружия? Проблема разрешилась неожиданно. Ко мне подошла молодая женщина, щеки которой были вымазаны черной краской (уруку с золой). Ее раскраска свидетельствовала о трауре, а в ее руках был черный двухметровый лук и три стрелы – фатто и черекаве – ее недавно погибшего мужа. Она улыбнулась и протянула оружие мне. Я почтительно взял отполированный руками лук, оттянул до плеча его тугую тетиву и, цокая языком, как это делают яномами, выражая благодарность и удовлетворение, лихорадочно соображал: не принимаю ли я на себя этим ритуалом известные обязательства перед этой женщиной? Выяснилось, что она может лишь надеяться на серьезные отношения.

 

 

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться: