Чрезвычайный и полномочный посол в Порте Оттоманской

 

Мирный договор с Турцией, заключенный 29 декабря 1791 года в Яссах, подтвердил условия Кючук-Кайнарджийского договора; Порта отказывалась от каких-либо претензий на Крым, признав его присоединение к России, так же как Кубани, Тамани, Новороссии с крепостью Очаков. Естественная граница между государствами теперь проходила по Днестру. Россия, в свою очередь, возвратила Турции Бессарабию с крепостями Бендеры, Аккерманом, Килией и Измаилом. Однако боевые действия для россиян на этом не закончились. Другое «сопредельное государство», Польша, «раздираемо было внутренним раздором, мятежами». Часть польских магнатов, объединившись в мае 1792 года в Тарговицкую конфедерацию, выступила против Конституции 3 мая 1791 года, принятой Польским сеймом. Король Станислав Понятовский поддержал конфедерацию, отрекся от престола, навсегда переехав на жительство в Россию. При нарастании революционных настроений во Франции «польский вопрос» приобрел особую актуальность для России, Пруссии и Австрии. Прусский король Фридрих Вильгельм II отказался от данного им Австрии обещания поддерживать Конституцию 1791 года, разорвал союз с поляками, к которому сам же их склонил, и также ввел в Польшу свои войска, прекратив боевые действия против Франции. С целью поддержать Тарговицкую конфедерацию Екатерина II ввела на территорию Польши Украинскую армию генерал-аншефа М. В. Каховского, в составе которой находился до осени и генерал-поручик М. И. Кутузов. Летом, во время столкновений с отрядами сторонников конституции, военачальник получил приятное известие, касающееся материального положения его многочисленного семейства, о чем он вынужден был задумываться все чаще и чаще. Верный сподвижник покойного князя Г. А. Потёмкина, брат непосредственного начальника Кутузова, правитель Екатеринославского наместничества генерал-майор В. В. Каховский извещал старого сослуживца о том, что «по прошению его назначена земля во вновь приобретенной от Порты Оттоманской области числом девять тысяч десятин, удобной всем, до кого сия принадлежать будет; предписываю к поселению на той земле выводимых из заграничных мест людей и к заведению домостроительства и еканомий не чинить ему, господину генерал-поручику и кавалеру, или кто от него будет к тому определен, никакого препятствия, для чего до формального этой земли отмежевания и сей от меня дан за подписанием и приложением герба моего печати»1. Земли на вновь приобретенных территориях, отличавшиеся особым плодородием, сразу же привлекли внимание российских дворян, стремившихся именно там обзавестись собственностью. Это пожалование не могло не порадовать Михаила Илларионовича, который по примеру предков связывал свое благополучие с верной службой.

25 октября 1792 года в жизни Кутузова произошло еще более значительное событие, сразу повысившее его общественный статус. Он получил из Петербурга повеление императрицы: «Михайло Ларивонович! Вознамеревая отправить Вас чрезвычайным и полномочным послом к Порте Оттоманской, повелеваем для получения надлежащих наставлений поспешить Вашим сюда приездом»2. На этом посту Кутузов должен был сменить своего бывшего сослуживца и начальника генерал-поручика А. Н. Самойлова, приехавшего в Константинополь еще при жизни Г. А. Потёмкина вместо князя Н. В. Репнина. По-видимому, оба назначения не оправдали надежд императрицы, и она остановила свой выбор на том, кому прочила великую будущность. Генерал еще не выехал в Северную столицу, когда в дипломатических кругах стала обсуждаться поразительная новость. « Императрица вчера назначила генерал-поручика Кутузова Михаила Ларионовича послом в Константинополь, — сообщал дипломатический чиновник граф В. П. Кочубей русскому посланнику в Лондоне графу С. Р. Воронцову. — Никто не ожидал подобного выбора, поскольку хотя человек он умный и храбрый генерал, но однако никогда его не видели использованным в делах политических »3. 12 ноября Михаил Илларионович отправился из Варшавы навстречу новым приключениям. Иначе и выразиться нельзя; люди в XVIII столетии были, по словам М. Ю. Лермонтова, «деятелями, а не созерцателями». Его начальник, генерал-аншеф М. В. Каховский, решил, что будет нелишним снабдить сослуживца рапортом монархине: «Всемилостивейшая Государыня! Сей генерал, находясь в команде своей в Молдавии и во время счастливо конченной сего лета кампании в Польше, исправлял всегда порученное ему с таким усерднем и ревностию, как долг того требовал от доброго и верного Вашего Императорского Величества слуги. Я потому осмеливаюсь повергнуть его обще с собою  (выделено мной. — Л. И. ) к освященным Вашего Императорского Величества стопам»4. Казалось бы, генерал-аншефу вовсе не обязательно в этом случае повергаться заодно с Кутузовым к стопам государыни, однако он пользуется случаем, чтобы так поступить. Наш герой пока не превосходит своих сослуживцев в соблюдении особых правил учтивости, которые станут «резать глаз», когда его сверстники один за другим начнут сходить со сцены, уступая дорогу новому поколению. Если бы А. В. Суворов дожил до царствования Александра I, воспитанного республиканцем Лагарпом, привившим ему свои взгляды на жизнь, то, пожалуй, и он считался бы при дворе льстецом. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать его письмо князю Г. А. Потёмкину-Таврическому в пору могущества последнего: «Утверждающая десница Вашей Светлости, величие дел достопамятных открывает Божие предопределение, устроившее особу Вашу на благотворение человечеству. Вашей Светлости дело сооружать людям благоденствие, возводить и восставлять нища и убога и соделовать благополучие ищущему Вашей милости, в чем опыты великих щедрот, сияющих повсеместно к неувядаемой славе, истину сию доказывают. Я взыскан и облагодетельствован Вами, Светлейший князь»5. Высокопарные выражения отнюдь не помешали Суворову вскоре после Измаила предать своего благодетеля, которым он в полном смысле этого слова был «возведен» и «восставлен». Великий полководец и незадачливый царедворец вообразил, что положение Потёмкина при дворе пошатнулось и могуществу фаворита пришел конец, поэтому он переметнулся в стан его врагов — графов Н. И. и И. П. Салтыковых и графа П. А. Зубова. Но «случай» Зубова не означал краха Потёмкина, бывшего не только фаворитом, но и выдающимся государственным деятелем, верным сподвижником Екатерины II, которая не простила Суворову черной неблагодарности. По признанию императрицы, убитой горем при известии о смерти князя Григория Александровича, ей «некем его заменить». О Суворове она сказала, что «он хорош только в войсках». Императрицу же волновали другие проблемы: заключение мирных договоров с Турцией и Швецией позволило перебросить войска в Польшу, на которую оказывало влияние революционное брожение во Франции, где сменилось правительство, но осталась жива неприязнь к России. На европейской арене мы по-прежнему оставались в изоляции. Поверженные противники знали об этом и грезили о реванше, рассчитывая на возрождение союза между Турцией, Швецией и Польшей. Не прошло и года после заключения мира в Яссах, доставшегося России с таким трудом, как в Европе снова заговорили о войне между двумя державами.

Итак, поздней осенью 1792 года Кутузов был приглашен к императрице. Перед государыней стоял тот самый человек, который почти тридцать лет назад горячо откликнулся на ее вопрос: не желает ли он послужить на поле чести? Теперь она видела перед собой 47-летнего генерал-поручика, кавалера орденов Святого Александра Невского, Святого Владимира 2-й степени, Святого Георгия 2-й степени, чудом уцелевшего после двух ранений, одного из верных сподвижников светлейшего князя Потёмкина-Таврического. В назначенное время Михаил Илларионович являлся на аудиенции в Зимний дворец, во время которых императрица обсуждала с ним политические вопросы. «Из тонкости, которую заметила она в уме его, из зрелых рассуждений, которые он делал о предметах дипломатических, и из предосторожности, которую соблюдал он во всех своих разговорах и поступках, тотчас заключила она, что Голенищев-Кутузов есть тот самый человек, в выборе коего она затруднялась, и который выполнит поручения ее во всей точности и в соответствии с ее ожиданиями», — сообщил первый биограф полководца Ф. Синельников, труд которого вышел в свет при Александре I, знавшем, как относилась к М. И. Кутузову его царственная бабка. Екатерину в то время больше всего волновал вопрос: действительно ли Турция готова вновь воевать с Россией? В рескрипте с прилагаемой секретной инструкцией говорилось: «В определении Вас к торжественному в Константинополь посольству, сверх особливого благоволения к заслугам Вашим, имели мы и то уважение, что Вы по искусству Вашему в ремесле военном не упустите сделать все те наблюдения, кои в свое время для нас полезны и нужны быть могут, о положении мест, о дорогах, о населениях, укреплениях, расположении войск, запасах военных и о всем к воинской части сухопутной и морской принадлежащем»6. Одним словом, Михаилу Илларионовичу предписывалось заниматься тем, что в наши дни называют военной разведкой. Об особой склонности Кутузова к этому роду деятельности государыня могла узнать от Потёмкина, на протяжении многих лет использовавшего интеллектуальный талант своего подчиненного. Но и это было не всё: бесстрашный генерал должен был заниматься и дипломатическим шпионажем: собирать слухи, перехватывать почту, выявлять агентов… При всем том поводом для поездки Кутузова в Константинополь было установление добрых дипломатических отношений: вручение султану послания императрицы, обмен богатыми подарками, устройство приемов и празднеств в посольстве, общение с турецкой знатью. Сама по себе поездка являлась знаком благоволения и средством «поправить экономию», что явствует из письма Михаила Илларионовича графу Платону Александровичу Зубову от 9 августа 1793 года. Будучи уже на пути к Константинополю, Кутузов узнал о втором разделе Польши и окончании там боевых действий и напомнил о себе последнему фавориту императрицы: «При случае предлежащего мирного торжества в будущем месяце, многие участвующие в последней войне воспользуются, без сомнения, неисчерпаемыми милостями Великой Государыни. Я при сем случае, не исчисляя трудов моих и непрерывного во всю войну управления знатною частию войск с некоторыми успехами, осмелюсь, по единому праву щедрот Всемилостивейшия Монархини, препоручить себя покровительству Вашего Сиятельства. Весьма почтенная комиссия, ныне на меня возложенная, служит, конечно, сильным ободрением для всех тех, которые посвятили себя службе военной, и для меня отличность сия превосходит, кажется, малые мои заслуги, но состояние дома моего, может быть, не поправится. Остаюсь с должным высокопочитанием и неограниченною преданностию, Сиятельнейший граф, Вашего Сиятельства всепокорнейшим слугою»7. Деловой тон письма указывает на то, что просьба Кутузова не содержит в себе по тем временам ничего из ряда вон выходящего: «многие участвующие в последней войне воспользуются, без сомнения, неисчерпаемыми милостями Великой Государыни». Генерал сознавал, что он уже достиг того рубежа службы, когда подобные просьбы составляют неотъемлемую ее часть. Бесспорно также и то, что Екатерине Ильиничне явно не хватало средств для того, чтобы растить пятерых дочерей и вести в столице открытый образ жизни, подобающий жене генерала. Очевидно, это и являлось причиной супружеских размолвок, намек на которые прослеживается в письме Кутузова от 12 августа 1793 года: «Получил, мой друг, твое милое письмо. Давно я не имел такого удовольствия. Как ты мила, когда не бранишься. Я думаю, ты уже получила письмо с курьером Ивановым и посылки, детям благодарствую за письма. Ничего в Бухареште не было. Весь товар, которым нас дарили, выписной из Константинополя. В Яссах всего много и дешевле. Пожалуйста, пришли все, что морем прислать надобно для стола, а для моего собственного употребления пришли что-нибудь точно такое, как ты, когда не бранишься. Это бы лучше всякого другого припасу было. Я вчерась и сегодня совсем здоров после твоего письма. Прости, мой друг, целую тебя всячески. Детушки — вам благословение»8.

Во главе многочисленного посольства, состоявшего из 650 человек — офицеров Инженерного корпуса и Морского департамента, охраны, обслуживающего персонала, — генерал-поручик и кавалер Голенищев-Кутузов со всей пышностью следовал в селение Дубоссары, где на реке Днестре должен был состояться «размен торжественными посольствами» при строжайшем соблюдении этикета, установленного еще в 1775 году при аналогичной миссии князя Н. В. Репнина. « Не должно Вам соглашаться ни на какое снисхождение, — требовала императрица, — от которого могло бы уменьшено быть достоинство и уважение, подобающее величию нашей империи и званию, на вас наложенному…»9 Со стороны Турции посланником в Петербург направлялся беглербей (наместник) Румелии Рассых Мустафа-паша, ярый противник мирных отношений с Россией. Соответственно, цели у обоих полномочных представителей были разные. Кутузов должен был противодействовать влиянию Французской республики, которая стремилась к союзу с Оттоманской Портой, видя в этом альянсе противовес враждебно настроенным к ней европейским державам. В секретной инструкции «по делам политическим» было определенно сказано: «Не станем тут распространяться о Франции. Разврат и гибельное превращение сего королевства в сущее безначалие не только отдалили все почти державы от сообщения с оным, но и довели до войны, которая ныне уже почти общею учинилася. Из Указу нашего от 8 февраля Сенату данного („О прекращении сообщения с Франциею, по случаю происшедшаго в ней возмущения и умерщвления короля Людовика XVI“. — Л. И. ). Вы видели, что мы всякое сношение с сими извергами пресекли. Сего самого Вы и все люди, к свите Вашей принадлежащие, в точности держаться должны, не имея ни малейшего знакомства, ни сообщения с французами, зараженными правилами возмутительными против государя их и повинующимися настоящему мнимому правлению, в руках похитителей и сущих злодеев остающемуся. Да если бы Порта приняла посла или министра, от них назначаемого, запрещаем Вам и всей Вашей свите входить с ним в какое бы то ни было знакомство, принимать от него посещения и делать ему оные взаимно, исповедуя явно образ мыслей наших и всех верных подданных наших, да и каждому благомыслящему человеку свойственный»10. Русский посланник должен был не допустить проникновения французского флота в Черное море и добиться для России благоприятных условий морской торговли не только в Черном, но и в Средиземном море. Последнее обстоятельство со времен Второй русско-турецкой войны особенно настораживало Великобританию, поэтому Кутузов готовился к противостоянию не только с французскими агентами при дворе султана.

7 июня 1793 года Михаил Илларионович доносил государыне, что 4 июня произошел благополучный размен посольствами «после некоторых с стороны турецкой настояний, которые более просьбою именовать должно, чтобы размена воспоследовала не на нашем, а на их пароме, на что мы с генералом Пассеком и почли за должное согласиться в замену всех снисхождений и дабы дальнейшим оспориванием столь маловажного над нами преимущества не отдалить времени и самой размены»11. В отличие от предыдущих посланников, которые проявляли либо замешательство, либо суровую твердость в соблюдении «достоинства империи», М. И. Кутузов, зная нравы, обычаи, характер, а главное, язык турок, умел отличить важное от маловажного, «видел за деревьями лес», отбрасывая препирательства по малозначительным вопросам. Чтобы как можно скорее выполнить главную миссию своего назначения: попасть на предполагаемый театр военных действий и определить степень готовности Порты к войне, проезжая по территории Молдавии, Кутузов от имени Российского двора поблагодарил господаря Михаила Драко-Суцу за оказанные почести и заботу о христианском населении. Однако в донесении императрице посланник сообщил об установленном факте переписки польской оппозиции с Турцией при посредничестве молдавского господаря. Валахскому господарю Александру Морузи Михаил Илларионович «явил вид холодности», поскольку тот всегда более тяготел к Турции и даже арестовал и отправил в Константинополь митрополита Молдавии и Валахии Гавриила. В то время Турции трудно было смириться с растущим влиянием соседа на Дунае, поэтому она всячески стремилась укрепить свои позиции в дунайских княжествах. Правительство Порты вело переговоры с местными князьями Александром Маврокордато, с характерным прозвищем «Безумный», и Александром Ипсиланти-старшим; первому предлагалось стать господарем Валахии, а второму — Молдавии в обмен на принятие турецких условий, но затем «Порта из уважения просьбы нашего посла сию перемену оставила», сообщил вице-консул дунайских княжеств И. А. Равич. У Кутузова было время разобраться с внутренним положением этих земель: путь до Константинополя, в соответствии с протоколом, согласно которому оба посланника должны были въехать в столицы в одно и то же время, всякий раз согласовывая место своего нахождения, занял около полугода! Дорога была не простой, о чем свидетельствует собственноручная записка нашего героя к российскому поверенному в делах в Константинополе А. С. Хвостову: «Здравствуй, любезный мой Александр Семенович. Я занемог было здесь очень, однако же оправляюсь. Больных у меня премножество лихорадками и горячками. Етова дурака куриера оставь у себя. Будь здоров, прости». Не факт, что Кутузов был близко знаком с А. С. Хвостовым, но характерной особенностью больших начальников того времени являлось то, что ко всем, входившим в их свиты, как к домочадцам, они обращались на «ты». В начале XIX столетия эта патриархальность вызывала возмущение и неприятие молодых чиновников (вспомним конфликт между графом М. С. Воронцовым и А. С. Пушкиным в Одессе!), но в ту пору, когда Кутузов ехал ко двору турецкого султана, это было вполне естественно. 26 сентября 1793 года наш чрезвычайный и полномочный посол торжественно въехал в Константинополь.

Местожительство Кутузову было отведено в предместье Пера, основанном генуэзскими купцами еще во времена Византийской империи и напоминавшем итальянские города. Российский поверенный в делах в Константинополе А. С. Хвостов не жалел денег на обустройство посольской резиденции, чтобы она «превосходила в пристойности» другие дома иностранных представительств. Кутузов мог не тревожиться по поводу того, что его забудут при распределении наград: 2 сентября 1793 года в день годовщины со дня заключения Ясского мирного договора государыня пожаловала ему из бывших польских земель на Волыни имение Горошки с двумя тысячами душ мужского пола и даровала назначение «правящего должность губернатора Казанского и Вятского». Вероятно, Екатерина Ильинична была совершенно счастлива. «Сивере и Долгоруков поздравляют меня наместником казанским и вятским. Долгоруков поздравляет и больше, но не верю. Ты, мой друг, уже теперь знаешь, что в праздники было. Курьер из Петербурга еще не бывал, и заставил бы меня сомневаться о пожаловании нам деревни, ежели бы не имел я от всюду поздравлений. Ты, мой друг, по справедливости можешь себе присвоить причину хорошего нашего состояния; но ни тебя, ни детей еще не хочу поздравлять, пока не получу курьера»12. В письме Екатерине Ильиничне заботливый супруг сообщил прежде всего о том, что волновало его «вторую половину» в особенности: «Турки в церемониале не делали никакого затруднения, и министерство велело сказать мне, что из дружбы к особе моей, более Порта желает сделать учтивости мне, нежели Репнину. Таин (деньги на содержание) определили на прежнем основании 400 пиястров на день, да султан, из особого уважения, из комнатной казны прибавляет 200, итого 600 пиястров на день. Визирь на другой день приезда прислал спросить о здоровьи и табакерку с алмазами, чашку кофейную с алмазами и яхонтами чрезвычайной работы и 9 кусков богатых парчей с таким еще вниманием, что каждого цвета по 30 пик здешней меры, чтоб стало на женское европейское платье. Все это ценят слишком на 10000 пиястров. Говорят, бытто велел султан готовить богатые подарки. Министры все живут за городом, но приезжали смотреть моего въезда. Цесарский, прусский и неаполитанский были у меня за одну станцию от Константинополя, и все вообще были с визитом на другой день приезда моего. Я ездил в Буюк-Дере, где обедал у цесарского интернунция. Они все живут хорошо». Женщина во все времена оставалась женщиной: конечно, Екатерину Ильиничну весьма интересовали подарки, поднесенные ее мужу, и почести, ему оказанные. Она жила с ним в одну эпоху и так же, как и все дамы высшего света той поры, знала, что почетное назначение проявляется и в необычных ценных подарках, а уважение, оказанное мужу, распространяется и на его жену. Письмо супруга было адресовано не только ей: она намеревалась прочитать его всем многочисленным гостям, собиравшимся в их доме. Но Екатерину Ильиничну, как и ее гостей, интересовало не только материальное доказательство общественного статуса ее мужа, но подробное описание тех мест, где он находился: «Константинополь вот что: видя турецкие города, между протчим, и Андриянополь, подумаешь иметь воображение и о Константинополе; но ошибешься. Здесь строят, особливо в Фанаре и Пере, так мудрено и смешно, что превосходит воображение. Улицы шириною с лосолев кабинет. Домы превысокие, множество окон, и балконы сходятся в верхних етажах вместе. Над моим домом есть бельведер. Взойдешь на него и увидишь все положение Константинополя: сераль, гавань превеликая, покрытая беспрестанно судами и лодками. Которых, конечно, во всякое время глазом увидишь тысячу. Константинополь с прекрасной Софией, Сулимание, Фанари, Галата, Пера, прекрасной пролив Константинопольский, называемый древними Босфор Фракийский; за ним предместье Скутар в Азии; в нем 200000 жителей; море Мрамора, острова Княжие, мыс Калцыдонский, гора Олимп, la tour de Leandre  (Башня Леандра) и множество других мест, — это все видно вдруг. Сии чудеса увидя, не рассмеешься, а заплачешь от чувства нежности»13.

На 1 ноября султан Селим III назначил аудиенцию русскому посланнику. Михаил Илларионович знал по слухам, что со времен Сулеймана Великолепного Селим III превосходил умом и образованностью всех своих предшественников. Он был молод и энергичен, «вступив на престол 7-го апреля 1789 года, во время второй войны Екатерины II с Портой, когда Суворов разрушал укрепления на нижнем течении Дуная. Селим энергично продолжал начатую борьбу и удержал Россию на Востоке в тот момент, когда происходили первые европейские осложнения, вызванные французской революцией. Екатерина II вовсе не была намерена вести крестовый поход против якобинцев во Франции из-за монархической власти. С другой стороны, революционная Франция, ниспровергнув Людовика XVI, привлекла этим на свою голову австрийское оружие и отвлекла его таким образом от границ Турции. Как и в эпоху Франциска I, Франция и Турция имели общих врагов; между Портой и Францией уже давно существовали живые симпатии; в Константинополе возникали якобинские клубы, где распевали революционные песни и носили красные колпаки»14. Кутузову немного понадобилось времени, чтобы сообщить русскому посланнику в Вене графу А. К. Разумовскому: «Впрочем, скажу Вашему сиятельству раз и за всегда и уверительно, что французские дела служат и служить будут родом политического термометра для Порты»15. Боевой генерал отлично дебютировал на дипломатическом поприще, безошибочно определив главную проблему в узле противоречий, завязывающемся между Россией и Францией. Но и в этой ситуации Кутузов не собирался сдавать без боя позиции российской дипломатии на Востоке, как писала ему государыня: «Усердие Ваше к службе нашей и Ваше благоразумие будут Вам наилучшими путеводителями в затруднениях, кои Вы иногда встретите». 5 ноября М. И. Кутузов доносил императрице из своей резиденции в Пере, что встреча с султаном прошла успешно: «Во время аудиенции у султана видно было старание Порты убегать от всего, что могло быть для характера моего унизительно, например: 1) У серальской стены, где должен был князь Репнин дожидаться визиря, едущего в сераль, и его понуждать через посланных, съехался я почти в одно время с визирем. 2) Комната под воротами серальскими, в которой посол дожидаться должен позыву в Диван, переделана вновь и убрана весьма благопристойно. 3) Пред вступлением в Диван, едва успел визирь спросить о моем здоровье, как уже и позвал меня на нишаджинскую лавку. 4) Пред вступлением в аудиенц-залу, когда надевается на посла шуба, от древних времян наблюдался обычай сажать посла на деревянную простую лавку, но ныне в некотором расстоянии от оной поставлен был покрытый парчею табурет. Переводчик же Порты при сем случае внушил мне, что сие по особой воле султанской, не в образец прежних посольств. 5) При вступлении моем в аудиенц-залу султан, сложа обыкновенную холодность оттоманских государей, принял меня с видом ласковым; когда же в речи упоминалось высочайшее Имя Вашего Императорского Величества, султан со вниманием уклонял голову; Высочайшую грамоту принял от визиря в собственные руки и положил на подобающем месте»16.

В тот же день, задерживая дипломатическую почту, Кутузов спешил удовлетворить любопытство Екатерины Ильиничны: «Как бы тебе наскоро сказать, что султан и что его двор: с султаном я в дружбе, то есть он, при всяком случае, допускает до меня похвалы и комплименты; велел подружиться своему зятю капитан-паше (капудан-паша Кючук-Хусейн, командующий морскими силами. — Л. И. ) со мною; при одном споре об шубе, как ее надевать, [я] заупрямился (то есть прежде церемонии за несколько дней. — Л. И. ). Он запретил со мною спорить и велел мне сказать, что полагается на меня, и что человек с моим воспитанием ему не манкирует. Я сделал так, что он был доволен. На аудиенции велел делать мне учтивости, каких ни один посол не видал. Дворец его, двор его, наряд придворных, строение и убранство покоев мудрено, странно, церемонии иногда смешны, но все велико, огромно, пышно и почтенно. Это трагедия Шакеспирова, поема Мильтона или Одиссея Гомерова. А какое впечатление сделало мне, как вступил в аудиенц-залу: комната немножко темная, трон, при первом взгляде, оценишь миллиона в три; на троне сидит прекрасный человек, лучше всего его двора, одет в сукне, просто, но на чалме огромный солитер с пером и на шубе петлицы бриллиантовые. Обратился ко мне, сделал поклон глазами, глазами показал и, кажется, все, что он мне приказывал (передавал) комплиментов прежде; или я худой физиономист, или он добрый и умный человек. Во время речи моей слушал он со вниманием, часто наклонял голову и, где в конце речи адресуется ему комплимент от меня собственно, наклонился с таким видом, что, кажется, сказал: „мне очень ето приятно. Я тебя очень полюбил; мне очень жаль, что не могу с тобою говорить“. Вот в каком виде мне представился султан. Задержал почту»17. Да, действительно, Кутузову не удалось из-за требований этикета напрямую говорить с султаном, но он возместил эти ограничения непринужденным общением с зятем султана Кючук-Хусейном и управляющим финансами Челеби Мустафой-эфенди. Турки изумлялись дипломатической тонкости посланника императрицы; даже 80-летний Реис-эфен-ди, которого во всю его жизнь никто не помнил улыбающимся, был весел и смеялся в обществе недавнего врага. Особое внимание было проявлено к матери султана, для которой из Петербурга привезли бриллиантовый эгрет — украшение в виде пера на женский головной убор. Екатерине II наш посол сообщил, что «султан внимание сие к его матери принял с чувствительностию». Михаил Илларионович не упустил случая порадовать и супругу: « Ничего примечательного после последней почты не случилось, кроме вещи здесь небывалой, а именно: султан-валиде, то есть мать султанская, прислала в церемонии чиновника своего валиде-кегая-колфлосы, препровождаемого переводчиком Порты, спросить об моем здоровье, объявить внимание ее ко мне и вручить от лица ее подарки, состоящие из шалей, трех платков, которые вечно сохраню, и многих парчей турецких, ост-индийских и ормусских, и чашечку для кофея с дорогими каменьями; всего пиястров на 10000»18. Вице-консул дунайских княжеств И. А. Равич в эти дни писал А. С. Хвостову в Константинополь, что слухи о необычайных милостях, оказанных М. И. Кутузову при дворе турецкого султана, распространились повсеместно: «3десь генеральный идет разговор об оказанных Портою отличиях нашему послу, каковое-де и князю Репнину не сделано…»

Из письма от 20 ноября явствует, что Екатерина Ильинична нашла верный способ, как выразить благодарность своему супругу от лица всех его домочадцев, о которых Михаил Илларионович проявлял столько заботы. «Как ты, мой друг, обрадовала меня портретами. Я заплакал; что за работа прекрасная, и какие сходства. Где ты взяла этакого живописца? У меня в тот день была ассамблея, и я всем показывал. Все гречанки, увидя чернобровую Парашу, и с превеликими черными волосами, закричали: „пола оморфи, пола кало“. Лизанька довольно похожа, только менее других. А работа лучше всех в Дашенькином портрете. Немножко некоторые потерты дорогою; особливо твой, но не много испорчены. Сходства в твоем меньше, нежели в других. Я посылаю к вам силуэт мой; сказывают похож. У капитан-паши был я на обеде. Молодой человек, женат на сестре султанской и двоюродный брат султану. Щеголь, мот: три миллиона пиастров должен. С тысячу человек слуг, в золоте залиты и все в новом. В трех комнатах ковры малиновые, бархатные, золотом богато вышиты; суди о других мебелях. Между прочими забавами была игра в жирит, т. е. езда на лошадях: пятьдесят человек в бархате и золоте; лошади из первой конюшни в свете. Две лошади мне чрезвычайно полюбились; он это заметил и прислал мне их на другой день. Я от него имею уже пять лошадей »19.

Екатерине II отрадно было слышать о теплом приеме, оказанном ее посланнику при турецком дворе, поскольку каждый знак лестного внимания к генералу Кутузову служил доказательством уважения и почтения к правительнице Севера. Но императрицу несравненно более волновал вопрос: насколько справедливы слухи о близкой войне с Турцией? Еще во время следования Кутузова со всем посольством через земли дунайских княжеств советник при посольстве Н. А. Пизани сообщил ему информацию о том, что Оттоманская Порта в самом непродолжительном времени объявит войну России, чему генерал вовсе не склонен был верить: опытный инженер, он сам видел состояние укреплений в турецких крепостях, их вооружение, наличие гарнизонов и продовольствия. « Миновав уже Разград, не примечаю я (имея все на то способы) ни малейшего в народе беспокойства, напротив, теплое желание к миру». Для убедительности Михаил Илларионович представил информацию, добытую при помощи третьих лиц. В Елизаветграде он повстречал бывшего посла казненного Людовика XVI в Константинополе графа М. Г. Шуазеля-Гофье, который был озабочен семейным вопросом: французский аристократ хотел устроить на русскую службу своего сына. Кутузов немедленно оказал ему содействие в разрешении этой проблемы. В ответ граф Шуазель, убежденный роялист, свел Кутузова со своим соотечественником Коуфером, инженером на турецкой службе. Французский специалист был крайне не доволен размером своего жалованья и ответил согласием на предложение русского генерала вступить в нашу службу. Кутузов писал графу Зубову: « Давно уже Коуфер мною обласкан и, по-видимому, Россию почитает новым себе отечеством». Через некоторое время этот инженер прислал Кутузову чертежи нескольких турецких крепостей, из которых было видно, что их укрепления далеки от завершения работ. В самом Константинополе Кутузов сразу же заметил, что султан Селим III, при всей расположенности к нашему посланнику, стремится к скорейшему проведению реформ в турецкой армии. Михаил Илларионович обратил внимание на уже существующие переводы лучших сочинений по европейской тактике на турецкий язык, да и встречи на улицах с французскими офицерами, специалистами по артиллерии и морскому делу, были не редкостью. Но опытный военачальник заметил, что благие начинания султана разбиваются о противодействие привилегированной части турецкой пехоты — янычар. Кроме того, Турция находилась в тяжелейшем экономическом положении. Правительство ввело монополию на хлебную торговлю, увеличило налоги, разорявшие не только беднейшие слои населения, но и владельцев мелких поместий. По всем владениям султана распространялись мятежи, продолжавшиеся по нескольку месяцев и приносившие огромные убытки казне, превышавшие доходы от налогов. «Не возможет Порта пуститься на разрыв, не имея к войне довольных способов», — утверждал в донесении М. И. Кутузов. И все же Екатерина усомнилась в сведениях своего резидента. В конце 1793 года генеральный консул дунайских княжеств И. И. Северин прислал тревожное известие о том, что Турция намерена объявить войну России через три месяца. 14 января 1794 года императрица направила рескрипт генерал-аншефу князю Ю. В. Долгорукову о предотвращении «нечаянного нападения на пределы наши». Почти 70-тысячная армия начала сосредоточиваться в районе Бендер вблизи от турецкой границы. На воду спешно спускались новые линейные корабли, Черноморский флот был приведен в состояние боевой готовности. Это одностороннее с русской стороны наращивание военной мощи не могло не привлечь внимания турок, создав дополнительные трудности для российского посланника. Член Государственного совета Турции Юсуф-ага, и без того враждебно относившийся к России, потребовал немедленных разъяснений. Турецкое правительство отнеслось с явным недоверием к заверениям М. И. Кутузова, что сосредоточение русских войск в этом районе связано с низкими ценами на продовольствие. Он и сам понимал всю неубедительность своих аргументов. Напряженность, возникшая в отношениях между двумя державами, могла разрешиться военным конфликтом, хотя обе стороны старались избежать этой крайности. Вероятно, именно по этой причине Кутузов отправляет раздраженное письмо Северину: «Мнится мне по всем примечаниям и обстоятельствам, что данное вами известие о предстоящей войне слишком увеличено и решительно. Я здесь в столице мало похожего примечаю. Ограничивайтесь примечаниями о приходящих новых войсках в оба княжества и в Бессарабию…»20 В то же время он в категорической форме сообщает вице-адмиралу Н. С. Мордвинову, что известие о том, что Порта намерена уже через три месяца объявить нам войну, «несколько похоже на басню». В тех же решительных выражениях Кутузов обращается к А. В. Суворову, командовавшему приграничными войсками, к князю П. А. Зубову. Заметим, что биографы, не зная подробностей служебной карьеры Кутузова, в последнее время довольно часто упрекают его в безволии, в недостатке решимости. Но разве это не решимость брать на одного себя ответственность за сообщаемую информацию, когда речь идет о безопасности государства? Разве не проще было Михаилу Илларионовичу отправлять осторожные отписки, допускающие предположение о наличии военной угрозы? А если бы он ошибался? Разве он не представлял себе последствий своей ошибки? И все-таки он упорно настаивает на том, что угрозы войны нет. Сразу же бросается в глаза, что Кутузов чувствует себя как рыба в воде там, где ему предоставлено право принимать самостоятельные решения. Его раздражает вмешательство посторонних людей, не обладающих ни его умом, ни его опытом, ни его компетенцией. Он был из тех, о ком говорят «и один в поле воин». Тогда же, когда на него оказывалось давление или он ощущал недоверие, Кутузов уходил в себя, что случалось с ним впоследствии, когда рядом не было ни его соратников, ни благодетелей, ни Екатерины Великой.

Для того чтобы окончательно опровергнуть своих оппонентов, М. И. Кутузов решился выяснить, откуда поступают слухи о военной угрозе. Источников оказалось два. Первым из них был М. Л. Декорш (маркиз де Сент-Круа), так и не добившийся от турецкого правительства аккредитации в качестве полномочного посланника Французской республики. Кутузову удалось ознакомиться с текстом ноты Декорша от 8 ноября 1793 года, в которой Франция обещала Турции восстановление ее территории в границах Кючук-Кайнарджийского мира и содействие турецкому флоту со стороны французской эскадры. Кутузов установил факт переписки польских оппозиционеров с Декоршем и неким графом Д'Аксаком, проживавшим в Константинополе. В связи с этим Михаил Илларионович сообщал в Россию: «Среди других нелепостей, он (Декорш) обещает Порте, в случае выступления против нас, диверсию 100000 поляков». Вторым источником, смутившим турецкой угрозой ум неофициального представителя русского посольства полковника И. С. Бароцци, оказался английский посол в Константинополе лорд Энсли. Общение с Энсли привело к тому, что Бароцци стал информировать Коллегию иностранных дел России о скором разрыве отношений с Портой. Цель английского посланника для Кутузова была ясна: его не устраивал торговый тариф, по которому русские купцы платили в пределах Оттоманской империи пошлину всего в три процента. Энсли же старался, по словам Кутузова, «утверждать Порту в ее заблуждении, доказывая, что будто Россия не имеет права требовать преимуществ противу наций наиболее фаворизованных». 20 августа Михаил Илларионович сообщил князю Платону Зубову, что «дело тарифа не так важно для Порты, чтобы для того должна была разорвать непременно мир». Деятельность M. И. Кутузова на посту чрезвычайного и полномочного посла встретила полное одобрение государыни, открывшей в своем подданном еще один незаурядный талант. Сам же Михаил Илларионович сделал для себя вывод, которым поделился с Екатериной Ильиничной: «Дипломатическая кариера сколь ни плутовата, но ей Богу, не так мудрена, как военная, ежели ее делать как надобно»21. 21 февраля 1794 года российский полномочный посланник отправил из Перы последнее письмо супруге: «Я, слава Богу, здоров, мой друг. Устал очень после карнавала, и теперь говею. В последнее воскресенье, на масляной, был маскарад у меня великолепен, и богато угощены были до пятого часу. В субботу был маскарад у прусского посланника, где двенадцать маскерованных женщин, одетых в нимфы, приблизились ко мне, и две из них, в том числе и прусская посланница, говорили пролог в честь мою и увенчали меня лавром и оливами»22.

 

123456Следующая ⇒

Поделиться: