КРЕПОСТЬ НА БОРОВИЦКОМ ХОЛМЕ

 

Опала ростовского епископа Нестора, случившаяся зимой 1156/57 года, отражает какие-то неведомые нам процессы, происходившие в Суздальской земле. Выше мы предположительно связали ее с конфликтом между Юрием и его сыном Андреем. Однако надо признать, что в источниках никаких следов этого конфликта, помимо самого известия об уходе Андрея во Владимир, не обнаруживается. Юрий не пытался выгнать сына из Суздальской земли. Именно в эти годы он ведет во Владимире на Клязьме церковное строительство, как бы демонстрируя свое присутствие здесь и мирясь с присутствием здесь же Андрея. В свою очередь, Андрей, кажется, не выказывал по этому поводу ни малейшего беспокойства.

В последние годы жизни Юрий продолжал заниматься внутренними делами своего княжества. Оборонительные укрепления возводятся им еще как минимум в двух «залесских» городах — Дмитрове и Москве. О Дмитрове речь шла выше. Уникальное же известие о строительстве первого московского кремля содержится в Тверской летописи XVI века. В самом конце летописной статьи 6664 (1156/57) года читаем: «Того же лета князь великий Юрий Володимеричь заложи град Москьву, на устни (устье. — А.К.)  же Неглинны, выше рекы Аузы (Яузы. — А.К.)»331.

Известие это давно уже стало предметом самого тщательного разбора исследователей. Ему то отказывали в достоверности, то, наоборот, принимали полностью. Между тем определенное противоречие в нем все же имеется.

После того как зимой 1154/55 года Юрий покинул Суздальскую землю, он сюда более не возвращался[132]. Следовательно, в 1156 году или, тем более, в начале 1157 года сам он никак не мог закладывать город в устье Неглинной. Соответственно, исследователи признают ошибочными либо названную в летописи дату, либо имя строителя Москвы. Во втором случае подразумевается, что Москву строил сын Юрия Андрей332.[133] Но и такой вывод, по-видимому, нельзя признать бесспорным.

Юрий действительно не мог лично присутствовать при возведении московской крепости. Но отдать повеление о ее возведении, руководить работами в целом, из Киева, было вполне в его воле. Во всяком случае, строительство это — точно так же, как строительство в Дмитрове или Владимире, — полностью соответствовало его стратегическим замыслам. И здесь его интересы и интересы его старшего сына совпадали.

Юрий давно уже должен был оценить все выгоды расположения Москвы. Этот город находился у самых границ княжества, на пути из Чернигова к Суздалю и Ростову. Здесь сходились границы четырех княжеств — помимо Суздальского и Черниговского, еще и Смоленского и Рязанского. От владений черниговских и новгород-северских князей по рекам Оке и Лопасне Москву отделяли всего 60 с небольшим километров, от смоленских и рязанских пределов — чуть более ста. Совсем недалеко был и Волок Ламский, принадлежавший Новгороду. К началу 1156 года правители всех названных земель были союзниками Юрия Долгорукого. Но в течение года ситуация изменилась кардинально. Строительство московской крепости — это еще и свидетельство растущей напряженности в отношениях Юрия и с Изяславом Черниговским, и с Ростиславом Смоленским, и с рязанскими князьями. Москва стала в прямом смысле слова форпостом Суздаля на юго-западном — самом опасном — направлении. В случае начала военных действий именно она должна была принять первый удар вражеских ратей.

 

Карта 5. Схема московского Кремля.  

Знаком

обозначены укрепления XII—XIII веков; цифрами: 1 — Успенский собор; 17 — церковь Иоанна Предтечи на Бору.

Фрагменты построенных в 1156 году укреплений обнаружены археологами. Это дает нам возможность в общих чертах представить себе их внешний облик333. Первый московский кремль занимал юго-западную оконечность Боровицкого холма — возвышенности на левом берегу реки Москвы при впадении в нее Неглинной, то есть лишь небольшую часть нынешнего Кремля. Он был не слишком велик по размерам: общая длина стен составляла около 850 метров; площадь немногим превышала 3 гектара (для сравнения: площадь современного Кремля — 27,5 гектара); в плане крепость представляла собой неправильный овал. В общем, можно сказать, что это была типичная крепость для Суздальского княжества той поры.

Основой вала шириной 14,5 метра и высотой около 7 метров служили деревянные конструкции из мощных дубовых бревен, скрепленных друг с другом в несколько слоев особым способом. На вершине вала возвышались бревенчатые срубы — так называемые заборолы, или забрала, с бойницами для защитников крепости. Снизу тянулся ров шириной 16—18 метров и глубиной не менее 5 метров.

Сравнивая московскую крепость с другими городами княжества, исследователи отмечают необычную конструкцию бревенчатого основания московских валов. Полагают, что для строительства были привлечены мастера из Киевского или Галицкого княжеств (подобная система возведения стен применялась в Польше и ближайших к ней русских землях)334. Если мы вспомним о вероятном участии галицких зодчих в возведении белокаменных храмов «залесских» городов Юрия Долгорукого, то этот факт не будет казаться нам удивительным. После того как Юрий утвердился в Киеве, и он сам, и его старший сын тем более получили возможность воспользоваться услугами южнорусских и западнорусских градостроителей.

Средоточием и душой любого средневекового города являлась церковь. По преданию, первая деревянная московская церковь была посвящена святому Иоанну Предтече и находилась на месте позднейшей каменной церкви Рождества Иоанна Предтечи у Боровицких ворот. «Глаголють же, яко то пръвая церковь на Москве: на том месте бор был, и церковь та в том лесе срублена была тогды», — записывал в XV веке московский летописец335. Здесь же, около церкви, располагался древнейший княжеский двор.

Первая московская крепость просуществовала почти два века. В первый раз она была сожжена осенью 1176 года рязанским князем Глебом Ростиславичем, но вскоре отстроена вновь. Когда зимой 1238 года полчища монголо-татар обрушатся на Северо-Восточную Русь, Москва будет представлять собой значительный и хорошо укрепленный город: для его взятия монголам потребуются несколько дней. Из летописного повествования известно, что в Москве к тому времени насчитывалось уже несколько церквей и монастырей — все они были сожжены завоевателями, а люди истреблены — «от старца и до сущаго младенца». Однако и после этого страшного разорения Москва возродится: спустя несколько лет те, кто уцелел во время нашествия или пришел на эти земли позднее, сумеют заново отстроить город, повторив очертания первой крепости Юрия Долгорукого. Новый же дубовый кремль будет возведен московским князем Иваном Даниловичем Калитой зимой 1340 года.

 

СНОВА ВОЙНА

 

«Тишина» в Русской земле была взорвана весной—летом 1156 года двумя междоусобными войнами, начавшимися почти одновременно в Черниговском княжестве и на Волыни.

Первым нарушил мир обделенный дядьями князь Святослав Всеволодович. Он не решился бросить открытый вызов Изяславу Черниговскому, но предпочел напасть на его племянника Святослава Владимировича (сына Владимира Давыдовича), который княжил в небольшом черниговском городке Березом. Кажется, именно так следует понимать не вполне ясный текст летописи. Впрочем, не исключено, что Святославу Всеволодовичу удалось договориться со своим младшим тезкой и оба Святослава с самого начала действовали заодно. Святослав Владимирович ушел во Вщиж — город у границ Вятичской земли; Всеволодович же занял не только Березый, но и все земли по верхнему течению Десны.

Еще один черниговский Святослав, Ольгович, не поддержал авантюру младших князей. Не был заинтересован в серьезном ослаблении Изяслава Давыдовича и Юрий Долгорукий. Понимая это, хитроумный Святослав Всеволодович нашел себе покровителя в лице смоленского князя Ростислава Мстиславича. «Не створив извета хрестьному целованию к стрыеви своему (Изяславу. — А.К.)»,  Всеволодович «яся по Ростислава по смоленьскаго князя, а от строя отступив», — свидетельствует киевский летописец. И Ростислав поддержал мятежного князя336.[134]

В этой войне Юрий занял позицию стороннего наблюдателя. Можно предположить, что он не хотел ссориться ни с Ростиславом Смоленским, ни с Изяславом Черниговским, но еще вернее — что он был заинтересован в том, чтобы два этих князя, его недавние конкуренты в борьбе за киевский стол, напрямую столкнулись друг с другом. Ибо их возможный союз, направленный против него, Юрия, был главной опасностью для него во все время его третьего киевского княжения.

Однако расчеты Юрия не оправдались. Довольно скоро черниговский и смоленский князья сумели примириться друг с другом. Причем произошло это без всякого участия Юрия. И это обстоятельство имело для него самые печальные последствия.

Изяслав Давыдович, по-видимому, обратился к Юрию с просьбой о помощи. Юрий, однако, помощь не предоставил. В это время на Русь явились очередные половецкие послы с предложением мира. Юрий договорился о совместных действиях с тем же Изяславом Давыдовичем и Святославом Ольговичем и вместе с ними, во главе объединенного войска, подошел к Зарубу (в Киевской земле), где его ждали половцы. Предосторожность оказалась не лишней: половцев было «многое множество».

На этот раз демонстрация силы принесла плоды: мир был заключен на условиях, удовлетворяющих обе стороны. После этого Юрий и Святослав Ольгович вместе вернулись в Киев. Изяслав же воспользовался случаем и заключил отдельный союз с половецкой ордой: половцы, вполне готовые к участию в боевых действиях, вошли в состав его войска. С ними Изяслав Давыдович и направился к Березому, еде пребывал тогда Святослав Всеволодович.

О том, как развивались события дальше, летопись не сообщает. Однако осенью того же года мы застаем Изяслава Давыдовича в пределах Смоленского княжества, у города Мстиславля. Надо полагать, что Изяславу удалось вернуть себе все Подесенье, а его противники, оба младших Святослава, отступили на территорию своего союзника, смоленского князя.

Сюда же, к Мстиславлю, пришел и Святослав Ольгович, Младшие Святославы продолжать войну не решились и вступили в переговоры с дядьями. Так в пределах Смоленской земли все четыре черниговских князя — два дяди и два племянника — заключили мир. Очень похоже, что Ростислав Мстиславич выступал при этом в роли посредника и гаранта мирного договора.

Для Юрия это был плохой знак. То, чего он опасался более всего, свершилось — возникли предпосылки для образования союза двух враждовавших прежде князей — Ростислава Смоленского, старшего среди князей «Мстиславова племени», и Изяслава Давыдовича, старшего среди черниговских князей. Пока что союз этот не был направлен против киевского князя. Но ход событий с неизбежностью должен был привести именно к такому результату. Ибо и Ростислав, и Изяслав вынужденно признали власть Юрия. Оба пошли на мир с ним только потому, что в данных конкретных обстоятельствах оказались слабее Юрия и не имели возможности противиться его силе. Теперь же, после примирения друг с другом, они оказывались уже сильнее Юрия — и это грозило кардинально изменить расстановку политических сил.

За Изяславом Давыдовичем после Мстиславльского мира стояла сила всех черниговских князей, а также половцы — его бывшие и нынешние союзники. За Ростиславом — роль признанного главы князей «Мстиславова племени», а также высокий авторитет во всем русском обществе. И этот авторитет смоленский князь подтверждал реальными делами.

Ростислав не в первый раз брал на себя функции, не вполне соответствующие его статусу удельного князя. Еще зимой 1155/56 года он заключил отдельный договор с рязанскими князьями — наследниками недавно умершего Ростислава Ярославича. Киевский летописец пишет об этом в конце летописной статьи 6663 (1155/56) года: князь Ростислав Мстиславич «целова хрест с братьею своею с рязаньскими князи на всей любви; они же вси зряху на Ростислава, имеяхути и отцемь собе»337.

Трудно сомневаться в том, что этот договор был уже прямо направлен против Юрия Долгорукого. Рязанские князья слишком натерпелись от близкого соседства с Суздалем. Теперь, когда Юрий ушел в Южную Русь, они поспешили выйти из-под его жесткой опеки. А для этого необходимо было найти нового покровителя, менее опасного (хотя бы из-за отсутствия общей границы), но в то же время способного в случае необходимости защитить их от того же Юрия. И это при том, что один из рязанских князей, Глеб Ростиславич, приходился Юрию Долгорукому внучатым зятем!

Так стали проступать контуры будущей коалиции князей, направленной против Юрия. Пока что и Ростислав Мстиславич, и Изяслав Давыдович — по крайней мере, на словах — оставались его союзниками. Но Юрий сам сделал шаг к тому, чтобы поссориться с Изяславом Давыдовичем, наиболее опасным своим противником. Эта ссора явилась следствием той линии поведения, которую он выбрал в конфликте, начавшемся на Волыни.

 

* * *

 

Летом 1156 года князь Мстислав Изяславич внезапно («изъездом») напал на своего дядю Владимира Мстиславича. Последний бежал из Владимира-Волынского в Перемышль, а оттуда — в Венгрию, к своему зятю королю Гезе. Мстислав же захватил жену Владимира, «бановну», а также его мать со всем добром, которое та незадолго до этого привезла из Венгрии: «и всадив я (их. — А.К.)  на возы, везе я Лучьску… а дружину его (Владимира. — А.К.)  изограби и товар весь отъя».

В Венгрии Владимира приняли, однако военной помощи — во всяком случае, достаточной для того, чтобы вернуть Волынь, — не оказали. Возможно, это объяснялось тем, что Мстислав Изяславич пользовался особым благорасположением своей родной тетки, королевы Евфросинии, для которой Владимир был всего лишь сводным братом, «Матешичем». Кроме того, еще в 1153 году, после непродолжительного перерыва, возобновилась венгерско-византийская война, отвлекшая все внимание короля Гезы. И тогда Владимир обратился за поддержкой к Юрию Киевскому, с которым был связан недавно заключенным мирным договором.

Юрий охотно вмешался в конфликт дяди и племянника. Случившееся в Волынской земле он воспринял как открытый вызов. Во-первых, Мстислав нарушил крестное целование ему, Юрию; во-вторых, посягнул на тот самый принцип «старейшинства», который он так рьяно отстаивал. Но, главное, у Юрия, оказывается, имелись собственные виды на Владимир-Волынский. Он намеревался посадить сюда на княжение своего племянника Владимира Андреевича, сына князя Андрея Владимировича Доброго. На этот счет, как мы помним, у него существовала договоренность с братом: в свое время Юрий «целовал бяшеть хрест к брату своему Андрееви… яко по животе его волость удержати сынови его». После смерти Андрея Юрий целовал крест уже племяннику — «яко искати ему Володимеря (Волынского. — А.К.)».  Нарушение мирного договора Мстиславом Изяславичем позволило Юрию приступить к реализации этого замысла. Владимир Мстиславич в планы киевского князя посвящен не был, а потому должен был полагать, что Юрий начал войну ради возвращения Владимира-Волынского ему.

На исходе осени или в начале зимы 1156 года Юрий вместе с сыновьями и племянником выступил из Киева[135]. Основу войска составляли княжеские дружины (его самого и сыновей), а также «черные клобуки» — берендеи. Как и прежде, союзником Юрия в этой войне стал галицкий князь Ярослав Осмомысл.

Первоначально Юрий намеревался позвать в поход также своих черниговских союзников, Святослава Ольговича и Изяслава Давидовича. Однако затем отказался от этой мысли. Летописец объяснял все происками Ярослава Осмомысла: оба черниговских князя «хотяшета пойти с Дюргем; Гюргии же не поя ею (их. — А.К.),  послушав зятя своего Га-личкаго, има ему веры…».

Каким образом Ярославу удалось уговорить Юрия, неизвестно. Но Юрий послушался его. Эта доверчивость дорого обошлась киевскому князю. Помимо прочего, она продемонстрировала чрезвычайную хрупкость мира, заключенного им с черниговскими князьями, прежде всего с Изяславом Давыдовичем. Можно сказать с уверенностью, что столь явное неуважение к союзникам стало одной из причин скорого разрыва между ними. Да и на ходе военных действий отсутствие черниговских дружин не могло не сказаться.

У села Свинухи, недалеко от Владимира-Волынского, Юрий встретился с Ярославом Галицким. Отсюда князья двинулись к Владимиру. Близ самого города, в селе Хвалимичи, их встретил князь Владимир Мстиславич, вернувшийся из Венгрии. Его отряды Юрий и направил «на вороп», то есть в набег, к городу.

Мстислав Изяславич с братом Ярославом затворились во Владимире. На следующий день, в воскресенье, к городу подступили основные силы союзников — отряды Юрия и Осмо-мысла: «…поидоша к городу и с товары (с обозами. — А.К.),  и пришедше, и сташа около города». Юрий обошел владимирские укрепления и занял позиции у «Гридшиных ворот»; Ярослав же расположился на главном направлении — у Киевских ворот, «подле луга». Как видим, на этот раз праздничный, воскресный день не стал препятствием для начала военных действий.

Осада продолжалась десять дней. Жители защищались отчаянно, совершали вылазки и поражали нападавших с городских стен. По всему было видно, что они готовы умереть за Изяславичей, не желая принимать на княжение ни Владимира Мстиславича, ни Владимира Андреевича, ни любого другого ставленника киевского князя. Юрий и его союзники неоднократно приступали к городу, но всякий раз неудачно. Обе стороны несли значительные потери. «И многы крови проливахутся межи ими, друзии же уязвляеми умираху», — пишет киевский летописец.

(По свидетельству поздних польских источников, в войске Мстислава Изяславича находились поляки, проявлявшие будто бы чудеса храбрости338. Другую подробность приводит В.Н.Татищев. По его словам, однажды ночью Мстислав Изяславич совершил вылазку из города и напал на галицкий обоз. «И так оной разбил, что если бы от Юрия помосчь не поспела, то б всех побил. Но Мстислав, видя помочь Юрьеву, с честию во град возвратился. А Ярослав, потеряв близ половины людей, забыв свою похвальбу, прижался обозом к Юрию»339.)

Самостоятельную роль в событиях попытался сыграть князь Владимир Андреевич. Он отпросился у Юрия к Червену — старому центру Волынской земли. Однако и жители Червена не приняли его на княжение, но затворились в городе. Владимир попробовал лестью и уговорами добиться их расположения. «Яз есмь не ратью пришел к вам, зане есте людие милии (милые, то есть любезные. — А.К.)  отцю моему, — с такой речью обратился он к горожанам. — А яз вам свои княжичь, а отворитеся». Но эта попытка едва не стоила ему жизни: один из защитников города выстрелил из лука и поразил его в шею. К счастью, рана оказалась неопасной, князя выручила броня: «мало бо захвати, но и то по доспеху». Разгневанный Андреевич повелел немилосердно разорять окрестности города — «и повоеваша много».

Юрий готов был уже заключить мир с Мстиславом Изяславичем, оставить за ним Волынь. Но Мстислав на мир не пошел и целовать крест киевскому князю не согласился. Пришлось отступить, «не створя мира», что было равносильно поражению. Киевский летописец, составлявший свой труд при самом князе и явно в угоду ему, постарался изобразить отступление Юрия как проявление им христианского смирения и милосердия. Но даже он не смог скрыть всей горечи разочарования и всей тяжести положения, в которое попал князь: «Дюрдии же видя непо[ко]рьство его (Мстислава. — А.К.)  к собе, и съжалиси о погыбели людьсте, и нача молвити детем своим и бояром своим: “Не можем стояти еде, зане он, мнии буда (то есть будучи младше. — А.К.),  не покорить ми ся. А яз не радуюся о погыбели его, ни прогнанью его… он же не въехоте того, но паче радуется о пролитьи крови”». «Сдумав с детми своими и с мужи своими», Юрий повернул к Киеву. Его зять Ярослав поспешил в Галич. Куда подался князь Владимир Мстиславич, в точности неизвестно. Скорее всего, снова ушел в Венгрию[136].

Отступление Юрия с Волыни оказалось очень тяжелым и походило скорее на бегство. Всякие иллюзии относительно того, что же в действительности произошло и на чьей стороне сила, рассеялись окончательно. Мстислав Изяславич преследовал отступающего противника по пятам: «иде по нем до Дорогобужа, воюя и жга села, и много зла створи». (Так в Ипатьевской летописи. В Лаврентьевской текст сокращен и сообщается лишь о том, что Юрий, «сжалиси о погыбели людьстеи», «възвратися в Кыев».)

В Дорогобуже, городе на Горыни, на границе Киевской и Волынской земель, Юрий остановился. Мстислав не стал далее преследовать его. Юрий же посадил на княжение в Дорогобуже своего племянника Владимира Андреевича. Летописец приводит его речь, обращенную к племяннику: «Сыну, яз есмь с твоим отцемь, а с своим братом Андреем хрест целовал на том, яко кто ся наю останеть, то тыи будет обоим детем отець и волость удержати. А потом к тобе хрест целовал есмь имети тя сыном собе и Володимиря искати. Ныне же, сыну, аче ти есмь Володимиря не добыл, а се ти волость». Помимо собственно Дорогобужа, Владимир Андреевич получил от дяди Пересопницу и «все Погориньские», то есть расположенные по Горыни, города.

Несомненно, Юрий вел себя благородно по отношению к племяннику. Он все сделал для того, чтобы исполнить обещание, данное брату. Но, сажая Владимира Андреевича в Дорогобуже, Юрий преследовал и чисто политическую цель. Речь шла о воссоздании буферного княжества между Волынью и Киевской землей. Оно должно было послужить плацдармом для будущего наступления Юрия на Волынь и в то же время защищало Киев от внезапного нападения Мстислава Изяславича. Другое дело, что возможности племянника Юрий переоценил. Никакой реальной помощи дяде тот оказать не сможет.

 

* * *

 

Тогда же, по летописи, Юрий вновь наделил своего сына Бориса Туровом. Факт этот важен для нас. Получается, что ранее Юрий выводил Бориса из Турова (куда, напомним, он посадил его на княжение еще весной 1155 года). Летопись ничего не сообщает об этом, но по-другому трактовать ее текст, по-видимому, невозможно. Скорее всего, перемена стола явилась следствием ухода в Суздальскую землю из Вышгорода князя Андрея Юрьевича. Борис оказался старшим среди оставшихся при Юрии сыновей и, по мысли Юрия, мог претендовать на то, чтобы наследовать за ним киевский стол. А для этого ему необходимо было находиться в непосредственной близости от Киева, то есть в Вышгороде — городе, который при Юрии превратился во второй по значимости княжеский стол Киевской земли.

Новое наделение Бориса Туровом означало отказ Юрия от прежнего замысла. В таком случае кого же он мог видеть своим возможным преемником на киевском княжении? Своего следующего сына Глеба, сидевшего в Переяславле?

Но, положа руку на сердце, можно ли утверждать, что Глеб — даже в случае возобновления им союза с половцами — был в состоянии удержать за собой Киев? Конечно же нет. Точно так же, как не был в состоянии сделать это Борис или, скажем, Василько, также оставшийся при отце. Ни у кого из них не было ни малейших шансов реализовать свои «отчинные» права на стольный город Руси. Юрий слишком много сделал для того, чтобы утвердить принцип «старейшинства» в политической жизни Русского государства, но после его смерти этот принцип начинал работать уже против него и против его сыновей. В соответствии с ним любой из Юрьевичей имел намного меньше прав на Киев, чем Изяслав Давыдович, Святослав Ольгович или Ростислав Мстиславич. Удержать Киев Юрьевичи могли только силой и только в случае полнейшего единодушия и согласованности в действиях.

Пожалуй, единственным из Юрьевичей, кто обладал хотя бы мало-мальским авторитетом на юге, был Андрей. Так может, возвращая Бориса в Туров, Юрий рассчитывал на примирение со старшим сыном, на его возвращение на юг, в Вышгород?

Конечно, любые рассуждения на этот счет беспочвенны, поскольку никакими показаниями источников мы не располагаем. И все же одно можно сказать наверняка: двукратное наделение Бориса Туровом (всего за полтора года!) свидетельствует о явных колебаниях в политике Юрия Долгорукого. Похоже, что он все менее уверенно чувствовал себя на юге.

И еще одно замечание. Вторично сажая сына в Турове, Юрий, очевидно, нарушал права того князя, который владел этим городом во время отсутствия там Бориса. Летописец ничего не говорит о том, кого сменил Борис. Но мы можем назвать имя предыдущего туровского князя с большей или меньшей уверенностью — по всей вероятности, им был недавний союзник и подручный Юрия Долгорукого князь Юрий Ярославич. Туров считался его «дединой», ибо некогда принадлежал его деду князю Святополку Изяславичу. И отказываться от своих прав на этот город Юрий Ярославич, кажется, не собирался. А значит, и у него появлялись причины для недовольства киевским князем. Во всяком случае, сразу же после смерти Юрия Долгорукого именно Юрий Ярославич будет княжить в Турове и Пинске — причем при очевидной поддержке жителей обоих городов и всей волости. Борис же Юрьевич скончается год спустя после своего отца, в мае 1158 года, в Суздальской земле. Собственного удела к тому времени он иметь уже не будет.

 

«БЫСТЬ КОТОРА ЗЛА В ЛЮДЯХ…»

 

Неудача волынского похода серьезно осложнила положение Юрия. Большинство из тех князей, которые целовали ему крест как киевскому князю, ныне, почувствовав его слабость, готовы были отступить от союза с ним. Проигравшим вообще редко сочувствуют, особенно если проигравший силен и еще недавно обладал властью. В таком случае ему припоминают все прежние обиды и унижения. А таких обид и унижений у князей, современников Юрия, накопилось с избытком.

Главным врагом Юрия оставался князь Изяслав Давыдович Черниговский. Он так и не простил Юрию изгнания из Киева и ждал подходящего случая для того, чтобы возобновить войну. И такой случай вскоре представился.

Мы уже называли одним из виновников начавшегося разлада между Юрием и Изяславом галицкого князя Ярослава Осмомысла. Юрий очень дорожил союзом с Галичем: только опираясь на мощь этого самого западного из русских княжеств, он мог более или менее уверенно чувствовать себя в Киеве. А потому Юрий старался по возможности идти навстречу зятю. И зимой 1156/57 года — вероятно, вскоре после возвращения из волынского похода — он решился исполнить еще одну его просьбу. На этот раз она касалась несчастного князя-изгоя Ивана Ростиславича Берладника. Напомним, что в течение нескольких лет он томился в заточении в Суздале, куда был брошен Юрием — очевидно, по договоренности с тогдашним галицким князем Владимирком Володаревичем, отцом Ярослава. Теперь же Ярослав потребовал передать Берладника ему. Ибо этот князь продолжал считаться претендентом на галицкий стол, а значит, до тех пор, пока он был жив, Ярослав не мог быть спокоен за судьбу собственного княжества. Больше того, Берладник приходился Ярославу старшим двоюродным братом и, по представлениям того времени, имел даже преимущественные, по сравнению с ним, права на галицкии стол.

Надо полагать, что решение выдать Берладника далось киевскому князю совсем не просто. Ибо для этого ему пришлось переступить через определенные нравственные запреты и нарушить крестное целование, то есть совершить поступок, противный как его собственным убеждениям, так и наставлениям отца и общепринятым христианским нормам.

Из Галича в Киев за Берладником прибыло представительное посольство во главе с князем Святополком Юрьевичем (сыном Юрия Ярославича) и галицким воеводой Константином Серославичем; их сопровождала «многая дружина». Из Суздаля привезли закованного в железа Ивана Берладника.

Что могло ждать его в Галиче? Заточение в поруб? Навряд ли. Иван был надежно спрятан и в Суздале. Пребывание же его в самом Галиче, пускай и в качестве пленника, таило в себе смертельную опасность для Ярослава Осмомысла. Ибо к Берладнику в Галиче питали искреннюю симпатию. Мы помним, что в начале 1145 года галичане в течение трех недель бились за него с князем Владимирком, отцом Ярослава. То же повторится и несколько лет спустя — когда в 1158 году Берладник вместе с половцами (!) подступит к южным галицким городам, «смерды» сотнями начнут переходить на его сторону, а галичане — «поущивать» его к себе340.

Князь Ярослав Владимирович, при всех его несомненных достоинствах, не пользовался в Галиче должным уважением. «Аще князь беспорочен будет всем норовом, тогда может с великою волостью (властью — А.К.)  мучити и пращати», — говорилось в «Пчеле» — знаменитом древнерусском сборнике назидательных афоризмов341. К Ярославу слова эти не относились ни в коей мере. Он отнюдь не отличался «беспорочным норовом». Скорее, наоборот. Само его прозвище «Осмомысл» звучало не слишком благозвучно для древней Руси и, по-видимому, означало не что иное, как «многогрешный», имеющий «восемь греховных помыслов»342. Ярослав, например, всячески третировал свою законную супругу Ольгу, дочь Юрия Долгорукого, и открыто сожительствовал с наложницей, некой Настаськой, влияние которой на дела княжества вызывало возмущение горожан. (В начале 1170-х годов дело дойдет до того, что законная княгиня вместе с сыном Владимиром и рядом видных бояр покинет Галич и убежит в Польшу; это приведет к настоящему восстанию: князя Ярослава на время даже посадят в темницу, а ненавистная Настаська будет сожжена на костре.) К середине 50-х годов ситуация еще не стала настолько острой. Но можно сказать с уверенностью: если бы галичане узнали, что Берладник находится в их городе или хотя бы в пределах их княжества, судьба Ярослава была бы решена и престола бы он лишился. Не то чтобы Берладник был так уж хорош для галичан. Своим «норовом» он, по большому счету, вряд ли отличался от Ярослава — и мы уже говорили об этом, когда вспоминали обстоятельства, предшествовавшие его появлению у Юрия. Но он уже давно находился вне Галича, а потому должен был казаться галичанам воплощением именно тех качеств, которые они хотели бы видеть в своем князе.

Все это Ярослав конечно же прекрасно понимал. Не приходится сомневаться: Берладник был нужен ему только затем, чтобы умертвить его.

Наверное, понимал это и Юрий. Передавая Берладника в руки его заклятого врага, он обрекал его на верную смерть. А ведь Берладник был князем, то есть приходился Юрию «братом», если пользоваться терминологией того времени. И значит, выполняя просьбу зятя, Юрий становился сознательным соучастником братоубийства.

В Киеве решение Юрия вызвало негодование. С просьбой о помиловании несчастного к князю обратились митрополит Константин и игумены киевских монастырей, то есть те, кому по должности положено было ходатайствовать за осужденных, тем более за пострадавших невинно. Церковные иерархи прямо обвинили Юрия в нарушении крестного целования: «Грех ти есть. Целовавши к нему хрест, держиши в толице нужи, а и еще хощеши выдати на убиство»343.

И Юрий не решился доводить до конца начатое им злое дело. Послушавшись митрополита и игуменов, он отказался от обещания Ярославу. Но и пленника не освободил. Берладника, все так же в оковах, повезли обратно в Суздальскую землю.

Это половинчатое решение не устроило никого — ни Ярослава Галицкого, ни самого Берладника, ни киевлян. Зато противники Юрия смогли воспользоваться его непоследовательностью. И случилось то, чего Юрий никак не предвидел.

Суздальские послы выбрали короткий и, как казалось, безопасный «черниговский» путь. Однако по дороге на них напали люди Изяслава Давидовича. Они отбили Берладника и доставили его в Чернигов, к своему князю. Изяслав немедленно освободил пленника. Летописец, настроенный в целом благожелательно к Юрию Долгорукому, в данном случае оказался не на его стороне. Он расценил случившееся как проявление Божьей воли и несомненное благо: «…тако же избави Бог Ивана от великия тоя нужа».

В сложившихся условиях действия Изяслава Давыдовича означали открытый разрыв с Юрием Долгоруким, фактически — объявление войны. Черниговский князь посчитал, что час его пробил и теперь он в состоянии справиться со своим противником в борьбе за киевский стол. Тем более что на этот раз он действительно поступал благородно. Освобождение Берладника возвышало Изяслава в глазах общества и, напротив, делало Юрия виновником начавшейся междоусобной распри.

К этому времени Изяслав заручился поддержкой большинства русских князей. Прочные нити заговора протянулись от Чернигова к Смоленску, Владимиру-Волынскому, Луцку, Рязани и другим городам. И даже в Киеве нашлось немало людей, сочувствующих черниговскому князю.

Прежде враждовавшие между собой князья — Изяслав Давыдович, Ростислав Мстиславич и братья Мстислав и Ярослав Изяславичи — были едины в главном: их не устраивало княжение в Киеве Юрия Долгорукого. Причины у каждого были свои. Изяслав жаждал вернуть столь «улюбившийся» ему Киев; Ростислав тяготился зависимостью от дяди и как глава князей «Мстиславова племени» не мог равнодушно смотреть на попытки выдавить Изяславичей с Волыни; Мстислав Изяславич вообще пылал ненавистью к Юрию и мечтал о том, чтобы отомстить ему — и за себя, и, главное, за отца. При этом Ростислав Смоленский, кажется, не торопился занять киевский престол. Тем более не могли выказывать свои «киевские» амбиции младшие князья «Мстиславова племени» — Мстислав и Ярослав Изяславичи. Это открывало отличные перспективы для Изяслава Давыдовича.

Соглашение между всеми названными князьями было достигнуто к весне 1157 года. Киевский летописец пишет об этом уже в следующей летописной статье, датированной им (по ультрамартовскому стилю) зловещим 6666 годом: «Нача рать замышляти Изяслав Давыдовичь на Дюргя и примири… к собе Ростислава Мстиславича и Мьстислава Изяславича…»344

К союзу против Юрия Изяслав Давыдович попытался привлечь и своего двоюродного брата Святослава Ольговича — «подъмолвивашеть» его «въстати на Гюргя». Однако Ольгович и на этот раз отказался нарушать крестное целование своему свату и давнему союзнику. «Хресть есмь целовал к нему, — объявил он Изяславу, — а не могу без вины на нь въстати», «И не яся ему», то есть не стал действовать заодно с двоюродным братом. Но и на помощь Юрию Святослав Ольгович так и не выступит.

Фактически Юрий оказался в политической изоляции. Даже самый верный и надежный его союзник, Ярослав Галицкий, был выведен из игры. Многоопытный Изяслав Давыдович недаром делал ставку на Ивана Берладника. Имея столь сильный козырь в своей колоде, он сумел поссорить тестя и зятя. Ярослав, кажется, так и не простил Юрию отказ от выдачи Берладника. В том, что этот князь оказался в Чернигове, да еще на свободе и под защитой столь сильного покровителя, виноват в конечном счете был именно Юрий — по крайней мере, в глазах самого Ярослава…

 

* * *

 

Весна 1157 года принесла Юрию еще одно горькое разочарование. Изменение политической конъюнктуры очень чутко уловили в Новгороде. И как только пошатнулось положение в Киеве самого Юрия, новгородцы «показали путь» из города его сыну Мстиславу.

К этому времени в Новгороде произошли серьезные изменения. Еще весной 1156 года один за другим ушли из жизни инициаторы приглашения Юрьева сына на новгородский стол — сначала новгородский посадник Судило Иванович, а затем архиепископ Нифонт. Первый по неизвестной причине был силой отстранен от посадничества и спустя пять дней умер. Второй, как мы помним, скончался в Киеве, но в Новгороде его смерть вызвала слухи, больше похожие на клевету. Мстиславу Юрьевичу приходилось искать общий язык с новыми властями города.

Сменивший Судилу Ивановича посадник Якун Мирославич был хорошо знаком Юрию (однажды, напомним, суздальский князь даже спас его от лютой смерти). Но Якун никогда не считался сторонником Юрия. Он не в первый раз занимал должность посадника и не скрывал своих симпатий сначала к Ольговичам, а затем и к князьям «Мстиславова племени».

Преемником Нифонта на владычной кафедре стал урожденный новгородец, основатель и первый игумен Богородицкого Успенского монастыря Аркадий. Князь Мстислав Юрьевич вместе со всеми участвовал в избрании нового владыки. Впервые оно было совершено в самом Новгороде, а не в Киеве, и киевский митрополит должен был лишь утвердить решение новгородцев. Со временем такой способ избрания новгородских владык сделается традиционным. Однако Константин, по-видимому, крайне болезненно отнесся к новшеству, увидев в нем прежде всего ущемление своих канонических прав. Во всяком случае, он не спешил утверждать новгородского владыку в его сане. Аркадию придется ждать рукоположения целых два года, и только в августе 1158 года он наконец будет посвящен в сан. Надо думать, что демонстративная медлительность киевского митрополита, ставленника и единомышленника князя Юрия Владимировича, также не способствовала укреплению авторитета Юрьева сына в Новгороде.

В марте или апреле 1157 года новгородцы открыто выступили против Мстислава Юрьевича. Очевидно, поводом к этому стало известие о разрыве между Юрием и Ростиславом Смоленским. Теперь именно Ростислава или кого-то из его сыновей новгородцы хотели видеть своим князем.

События в Новгороде приняли бурный оборот и едва не привели к кровопролитию. Летописец так рассказывает об этом: «Бысть котора зла в людьх, и въсташа на князя Мьстислава на Гюргевиця, и начяша изгонити из Новагорода…» Город разделился надвое. Жители Торговой стороны (на правом берегу Волхова) приняли сторону князя; на противоположной же Софийской стороне восторжествовали его противники. «И съвадишася (перессорились. — А.К.)  братья, и мост переимаша на Вълхове, и сташа сторожи у го-родьных ворот, а друзии на ономь полу (на Торговой стороне. — А.К.) , малы же и кръви не прольяша межи собою».

Противники Мстислава, очевидно, заранее договорились с князем Ростиславом Смоленским. Тот направил в город своих сыновей, Святослава и Давыда. Их появление и решило исход противостояния. Мстислав не решился оставаться в городе и в ту же ночь бежал к Суздалю. Спустя еще три дня в Новгород вступил сам Ростислав Мстиславич. Ему и удалось утихомирить людей и навести порядок. «И сънидошася братья, и не бысть зла ничто же»345.

Так Юрий лишился Новгорода. Ростислав же мог торжествовать. Он сумел посадить на новгородское княжение сына Давыда, и теперь новгородцы должны были согласиться с этим. Как и в те дни, когда Киевом владел его старший брат Изяслав, Ростислав распространил свое влияние на большую часть Северо-Западной и Восточной Руси — не только на Смоленск и Новгород, но и на Рязань.

Сам Ростислав пока что задержался в Новгороде. Однако дружина его находилась в Смоленске вместе с его старшим сыном Романом. Ему Ростислав и поручил действовать против Юрия в союзе с Изяславом Давыдовичем.

 

* * *

 

К маю 1157 года противники Юрия были готовы начать военные действия. Все было согласовано, роли распределены, сроки обозначены. «И сложи Изяслав путь с Ростиславом и со Мьстиславом на Гюргя, — пишет киевский летописец, — и пусти Ростислав Романа, сына своего, с полком своим, а Мьстислав поиде из Володимиря…»

Показательно, что на этот раз Ярослав Галицкий не воспрепятствовал наступлению волынских дружин на Киев. Ничего не слышно и о каком-либо участии в событиях князя Владимира Андреевича, сидевшего в Дорогобуже, или Юрия Ярославича. Юрию Долгорукому приходилось надеяться только на себя и на своих взрослых сыновей. А их возле отца осталось всего трое — Борис, Глеб и Василько. Но Борис, наверное, еще не успел как следует утвердиться в недавно возвращенном ему Турове. Глеб был силен союзом с половцами, но за годы киевского княжения Юрия Долгорукого его связи со Степью, кажется, ослабли. Василько же княжил в землях «черных клобуков», берендеев, — но о том, как поведут себя берендеи, встретившись с сыновьями и племянниками столь любезного им Изяслава Мстиславича, гадать не приходилось. Вероятность их перехода на сторону противников Юрия была очень велика. Может быть, именно поэтому мы увидим Василька в последние дни жизни Юрия не в Каневе или Юрьеве, но в Киеве, рядом с отцом.

Андрей же, самый опытный, самый энергичный и самый талантливый из сыновей Юрия Долгорукого, оставался во Владимире на Клязьме. И даже узнав о том непростом положении, в котором оказался отец, не поспешил на выручку…

…Когда-то Изяслав Мстиславич говорил Юрьеву сыну Ростиславу: «Всех нас старей отец твой, но с нами не умеет жить». Ныне «старейшинство» Юрия еще более упрочилось. Но «умения жить» с южнорусскими князьями, то есть умения принимать чужие правила игры, приноравливаться к обстоятельствам, кажется, не прибавилось. Юрий готов был идти на компромисс — но лишь при условии признания его верховной власти. В противном же случае он действовал бескомпромиссно и слишком прямолинейно, уповая только на силу и не считаясь с ситуацией в целом, — как, например, в случае с Мстиславом Изяславичем, которого он намеревался вообще лишить волости и изгнать из Руси. Но такой путь вряд ли можно назвать перспективным.

По большому счету власть Юрия распространялась лишь на Киев и ближние к Киеву города да еще на Суздальское «залесье». Утвердить же свою волю в других областях Руси Юрий мог только в союзе с другими князьями — в первую очередь с Ростиславом Смоленским и Изяславом Давыдовичем. («Сыну, мне с ким Рускую землю удержати, с тобою?» — обращался он из Киева к Ростиславу.) Так, опираясь на союз с Ростиславом и другими князьями «Мстиславова племени», Юрий добился примирения с Изяславом Давыдовичем; опираясь на союз уже с черниговскими князьями, смог заключить долгожданный мир с половцами. Но интересы всех трех княжеских кланов — Юрия и его сыновей, князей «Мстиславова племени» и черниговских — были слишком различны, чтобы согласие между ними могло продолжаться долго. К тому же и сам Юрий ничего не сделал для того, чтобы упрочить этот союз или по крайней мере сохранить его. Напротив, окончательно утвердившись в Киеве, почувствовав себя победителем, он начал действовать так, будто союзных ему князей не существует вовсе. Выступая в поход на Волынь в конце 1156 года, он, кажется, даже не поставил Ростислава в известность. Тогда же он неосмотрительно отверг помощь черниговских князей. А ведь дело было не только в том, что Изяслав Давыдович и Святослав Ольгович затаили на него обиду. Участие черниговских князей в войне с Мстиславом Изяславичем придало бы всему предприятию Юрия совершенно иной вид. Поход на Волынь мог стать совместным деянием всех южнорусских князей, а вероятный результат его — наказание зарвавшегося Мстислава — был бы воспринят как торжество Юрия и торжество проводимой им политики консолидации Руси. Вместо этого поход обернулся частным делом Юрия, обеспокоенного лишь тем, чтобы посадить на владимиро-волынский стол своего племянника. И вполне закономерно, что поход этот закончился неудачей. Князь Мстислав Изяславич оказался слишком силен для того, чтобы Юрий смог справиться с ним. То, что получилось у Владимира Мономаха, некогда присоединившего Волынь к своим владениям, не вышло у его сына. Не только потому, что Юрий был обделен воинскими дарованиями отца. Прежде всего времена изменились.

Не «умел» Юрий «ужиться» и с киевлянами. И здесь он не извлек уроков из неудачи своих прежних киевских княжений. Юрий изо всех сил старался сделаться именно киевским  князем. Но для самих киевлян — повторимся еще раз — он до самой смерти оставался чужаком. Причем чужаком, не принимавшим сложившихся на юге норм во взаимоотношениях князя и подданных, открыто попиравшим те права, которых киевляне и жители других южнорусских городов добились за прошедшие годы.

Ко времени княжения Юрия киевляне успели привыкнуть к тому, что князь, вступавший на «златой» киевский стол, заключал с ними отдельный «ряд» (договор), где оговаривал и их, и, главное, свои права и обязанности. Юрий стал первым киевским князем — по меньшей мере за четверть века — который не сделал этого. Вступив в Киев, он попытался восстановить старый порядок, по которому стольный город Руси принадлежал «старейшему» князю как его неотъемлемое владение, как «отчина» и «дедина». Права других князей Юрий не принимал в расчет, а потому считал ненужным для себя заключение какого-либо особого «ряда» с городским вече.

Однажды киевляне уже выразили свое отношение к подобному способу передачи престола. «Не хоцем быти, акы в задници», — говорили они в 1146 году, имея в виду переход киевского княжения по наследству от князя Всеволода Ольговича к его брату Игорю. Тогда дело дошло до открытого выступления против Игоря, а затем — и до его убийства восставшей толпой. Юрий, будучи Мономашичем, пользовался в Киеве все же большим авторитетом, нежели Ольгович. Но не приходится сомневаться в том, что при случае киевляне готовы были отвергнуть его, как раньше они отвергли Игоря. И если до этого не дошло, то только потому, что Юрий умер раньше, чем события приняли критический для него оборот.

 

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться: