Апреля. Перекрестный допрос Розенберга

 

Утреннее заседание.

 

Мистер Додд устроил Розенбергу перекрестный допрос, что позволило сдернуть с него маску невинности, в особенности когда речь зашла об отправлении на принудительные работы гражданских лиц и террористического оккупационного режима на восточных территориях. Мистер Додд предъявил суду множество документов, служивших доказательством тому, что Розенберг не ограничивался одним лишь философствованием, а, будучи имперским комиссаром по делам восточных оккупированных территорий, невзирая ни на что, проводил нацистскую политику в жизнь.

 

(Когда Розенбергу зачитали один документ, из которою явствовало, что в России следует действовать без оглядки на принципы гуманизма, Геринг шепнул Редеру: «Хотел бы я дожить до войны между Америкой и Россией». А когда ответственность Розенберга за творимые бесчинства на восточных территориях была полностью доказана, Геринг признался Дёницу: «Да, этот Додд хитрее, чем я предполагал».)

 

Документы переписки между Борманом и Розенбергом, предъявленные мистером Доддом, свидетельствовали о единстве взглядов на применение нацистской идеологии к славянским расам: «Славяне обязаны трудиться на наше благо. Если нам это не потребуется, так пусть подыхают… Размножение славян – фактор нежелательный. Пусть они пользуются противозачаточными средствами, пусть делают аборты, и чем больше, тем это будет для нас лучше. Всякое образование таит в себе опасность. Вполне достаточно научить их считать до 100… Любой образованный славянин – наш потенциальный враг. Религия может быть оставлена им в качестве отвлекающего средства. Что касается пропитания, здесь речь может идти лишь о самом необходимом. Правители – мы, и мы всегда и во всем должны быть первыми». Розенберг возразил, что, мол, стремился лишь успокоить Бормана. Что же касается его одобрения искоренения евреев, то Розенберг углубился в дефиниции слова «искоренение».

 

Обеденный перерыв. Во время обеда Папен высказал следующее:

– Додд задал ему вопрос, знал ли он о том, что Гесс, комендант Освенцима, знаком с его работами. Попятно, это был узловой вопрос. Розенберг отделался уклончивым ответом.

– Да, – вмешался Шахт. – Розенберг слишком много писал.

В отсеке для младших обвиняемых этот вопрос также не обошли вниманием, что вызвало оживленную перепалку о психологических аспектах процесса. Фриче настаивал на том, что данный процесс так и останется серией холостых выстрелов, если к участию в суде над нацистскими фюрерами в статусе главного обвинителя не будет допущен и весь немецкий народ. Он вновь стал уверять меня в том, что при вынесении приговора немцы, в отличие от иностранцев, церемониться не будут, поскольку последних волнуют в основном преступления, совершенные против их государств. Все четверо обвиняемых были едины во мнении, что Гитлер обманул Германию, но совершенно по‑разному оценивали возможность признания факта такого обмана в случае победы Германии в войне и перспектив начала революции. Хотя Фриче полагал, что миллионы обманутых немцев готовы были взбунтоваться в конце войны, Ширах не сомневался, что вероятность бунта в стране‑победительнице, объектом которого к тому же являются овеянные славой вожди, ничтожно мала.

Как мне доложили, Франк решил следующим образом подготовить аудиторию к своей защитительной речи: «Неважно, отрицаете вы все или же во всем признаетесь, стоя у свидетельской стойки, если у них в руках документ за вашей подписью, он оценивается ими как доказательство не в вашу пользу. И когда вы окажетесь за этой стойкой, вам остается лишь одно – попытаться отделаться малой кровью и предоставить события их естественному ходу. Можно пытаться пробить лбом каменную стену, но это ни в коей мере не избавит вас от фактов. Ваши адвокаты должны говорить за вас, но нет никакого смысла ударяться в отрицание того, что известно всему миру… Да, это был Великий рейх, пока существовал.

Кейтель также не удержался от соблазна погрузиться в воспоминания.

– Да, Гитлер подмял под себя весь Рейх, много было такого, чего он не терпел; он не терпел демократию, а заодно с ней – и дипломатию. Но стоит мне задуматься о том, как Англия с Америкой грабастали все подряд, лишь бы не оказаться обделенными, я не виню его в том, что и ему захотелось проверить, насколько далеко он может зайти в таком грабастании.

Затем Франк зачитал бумагу, полученную им от кого‑то из обвиняемых, в которой говорилось следующее: «Ладно, мы свой долг исполнили, теперь уже неважно, что нас повесят!»

Как только Геринг прибыл к своему месту на скамье подсудимых, он, призвав к себе Розенберга, сообщил ему, что тот был нрав, когда развернул дискуссию о значении слова «искоренение»; следовало им объяснить, что в разных диалектах это слово имеет различный смысл. Потом Ширах получил от бывшего рейхсмаршала дальнейшие напутствия, как при помощи уклончивых ответов успешно противостоять обвинению.

– Теперь, когда американцы закончили, самое худшее позади; Руденко вам нечего бояться. Услышав неприятный вопрос, становитесь на дыбы и говорите им, что, мол, перевод неверен или сошлитесь ещё на что‑нибудь. Вы же видели, как я менялся ролями с Джексоном. Просто дождитесь, когда вам зададут хороший вопрос, и поддайте им как следует!

Эти натаски профессионала Геринга вызвали улыбку Дёница.

– Вот так и действуй! Ничего, как‑нибудь пробьешься! – снисходительно приободрил он Розенберга.

– Ладно, ладно, ребята, вы там занимайтесь своими подводными лодками! – с улыбкой отпарировал Геринг, повернувшись к бывшему гросс‑адмиралу.

Крохотную реплику вставил и Гесс:

– Вас уж никто не обвинит в том, что вы своими лодками изничтожали евреев.

Собственная острота показалась ему очень удачной, и Гесс, весьма характерно обнажив свои выступавшие вперед зубы, рассмеялся.

Послеобеденное заседание. (В полном соответствии с полученными от Геринга инструкциями Розенберг продолжил ставить палки в колеса советскому обвинителю Руденко во время перекрестного допроса – услышав неприятный для него вопрос, сетовал на якобы неверный перевод, прибегал к другим приемам для затягивания хода разбирательства.)

 

Все творимые на восточных оккупированных территориях бесчинства – дело рук ретивых подчиненных Розенберга, пусть они и ответят за все; сам же Розенберг всегда проявлял умеренность. После своей столь удачной попытки насадить свою идеологию на восточных территориях Розенберг предпринял попытку усесться в кресло министра иностранных дел, но ему не хватило влияния на Гитлера. Господин Моннере, представитель обвинения от Франции, обвинил Розенберга в депортации и расстреле французских евреев с последующей конфискацией принадлежавших им ценностей.

 

 

Тюрьма. Вечер

 

Камера Дёница. Вечером я посетил камеру Дёница.

– Этот Розенберг – вот уж самый настоящий мечтатель. Не сомневаюсь, что он и мухи не обидит, но нет никаких сомнений и в том, что именно пропагандисты проторили путь этим жутким антисемитским мерам… Жаль, что нет здесь Гитлера. Он столько наделал из того, что здесь сейчас обсуждается.

Нарисовав на бумаге квадрат, Дёниц заштриховал почти всю его площадь.

– Что до Кальтенбруннера, если бы все, что он утверждает, и было правдой – предположим такое в интересах представления доказательного материала, – то как ему укрыться за ширмой оправданий, что, мол, где‑то его подпись оказалась поддельной? Как, если за подделки такого рода отдавали под трибунал? Как, если он нес прямую ответственность за все, что происходило в подчиненной ему организации?

– Вы находите правдоподобным, что кто‑то из его подчиненных подделывал его подписи и Кальтенбруннер ни о чем подобном не знал?

– Ну, звучит это весьма сомнительно.

И тут Дёниц пустился в разъяснения своего тезиса о русской угрозе Германии, указывая на то, что отнюдь не в интересах Америки позволять России воцариться в Европе; он также выразил желание но завершении процесса пообщаться с кем‑нибудь из разумных представителей американской администрации.

 

Камера Франка. Франк сидел, спокойно покуривая свою трубку.

– Мы рады тому, что дела Розенберга идут гладко. Хорошо, что они поставили точку на всех рассусоливаниях на философские темы. В конце я спросил его, рад ли этому он сам. Он мне ответил: «Да!» Конечно, вся эта трепотня но поводу значения слова «искоренение», она выглядела никудышным образом. Ему, как и всем нам, приходилось с этим сталкиваться. Я напомнил остальным, что мы все как минимум четверть века так или иначе были связаны с нацистским движением. Так что какой смысл отрицать это сейчас. От фактов не уйдешь. И поэтому я решил для себя: чего тратить время на пустую болтовню, не лучше ли заявить такое, от чего у всех волосы дыбом встанут. И мой адвокат тоже за. Но что теперь сделаешь? Весь этот ужас, о котором рассказал Гесс, до сих пор стоит у меня в ушах. 2000 убитых в день. Гитлер обесчестил Германию на вечные времена. Обманул и обесчестил народ, который доверился ему, любил его! И как любил! Я первым поднимусь и скажу, что просто не верил СС, когда они попытались отрицать все творимые ими ужасы. И буду первым, кто признает свою вину.

– А в чем вы видите свою вину? – спросил я.

Ответ был более чем лаконичным.

– В том, что я был фанатиком‑нацистом и не прибил его! Кто‑нибудь из нас должен был его прикончить.

 

⇐ Предыдущая48495051525354555657Следующая ⇒

Поделиться: