Управление экономикой и государственный капитализм

 

Вмешательство короля или его ставленников в дела и жизнь цехов вписывалось в рамки более общей, четко определенной политики, целью которой были контроль и твердое управление производственной, торговой, финансовой и банковской деятельностью в стране. Пьер Буассонад проанализировал в 1927 году стиль управления экономикой Людовика XI и назвал его «государственным социализмом». Этот термин воспринимается как чрезмерная модернизация, однако совершенно точно, что Людовик, следуя примеру своего отца и Жака Кёра, старался поставить крупные секторы производства и торговли под государственный контроль — создавая своего рода «государственный капитализм», во всяком случае государственное управление экономикой.

С этой целью он окружил себя людьми, на которых обратил внимание еще когда был дофином и которые явно поддерживали его политику государственного вмешательства в производство. Не все финансовые советники Карла VII были изгнаны в 1461 году, пав жертвами большой перетряски кадров и обновления аппарата. Этьен Пети, главный казначей Лангедока, который, будучи нотариусом и секретарем короля, сколотил огромное состояние, остался на своей должности, пользуясь доверием нового повелителя. После его смерти в 1469 году его сменил сын, тоже Этьен.

Людовик XI вернул сыну Жака Кёра Жоффруа земли, конфискованные у его отца во время процесса 1450 года. Не дав согласия на пересмотр этого процесса, против чего выступал Парламент, он все же написал, что казначей Карла VII был обвинен «по доносам, сочиненным некими злопыхателями, стремящимися обездолить его и присвоить его имущество, а среди прочих — Антуаном де Шабанном». Он вернул на службу Гильома де Вари, главного поверенного, а потом товарища Жака Кёра, сделал его земским судьей Эг-Морта и поручал ему важные задания, задействовав его, таким образом, в осуществлении своих великих проектов. Когда Вари умер в 1469 году, он выдал его вдову, Шарлотту де Бар, замуж за Пьера Дориоля, одного из своих самых доверенных советников, который стал в 1472 году канцлером Франции. Вари окружала целая группа выходцев из Берри: Жан Боштель, Рауле, Луи Тутен, Жан де Виллаж и Жан Труссо. Вместе с Жаном де Боном, тоже бывшим приказчиком Жака Кёра и его помощником, которого король в 1472 году сделал казначеем дофина Карла, прибыла другая когорта финансистов — из долины Луары и центра Франции, в частности братья Брисонне — Гильом, Жан и Пьер.

Жан де Бон и его зять Жан Брисонне (сын Жана Брисонне — первого мэра Тура) взяли на откуп несколько дорожных застав в королевстве и разбогатели на торговле сукном и шелком, солью и хлебом. В начале царствования они часто одалживали королю крупные суммы денег. Переписываясь в Туре с двумя флорентийскими компаниями — Перуцци и Медичи, они, по сути, служили лишь посредниками, получая от итальянских банкиров краткосрочные займы либо под гарантию золотой и серебряной посуды или драгоценностей, либо под письменные обязательства. Вся прибыль доставалась флорентийцам, в основном Медичи, представители которых в Лионе — Франческино Нори и Лионетто де Росси — открыли счета для нескольких королевских советников и чиновников, в частности Бофиля де Жюжа и Эмбера де Батарне.

Людовик XI пожелал положить конец этой практике, которая ставила его самого и близких ему людей в сильную зависимость от иностранных финансистов. Итальянцы требовали, сверх процентов с одолженных сумм, плату за услуги и даже пытались иногда повлиять на принимаемые решения политического характера. Более того, эти компании уже давно завоевали и не выпускали из рук почти полную монополию на взимание и пересылку в Рим доходов французской Церкви, так что король не знал их объема и не мог их контролировать. Поэтому в 1462 году он поручил Гильому де Вари основать банк, который имел бы монопольное право переводить деньги папской десятины, так чтобы его правительство точно знало, сколько золота и серебра вывозится из королевства и сколько ввозится в Италию.

Вари серьезно взялся за дело; поселившись в Монпелье, он опубликовал свои планы и первые распоряжения. Он хотел дать полномочия одному «честному человеку» в Лионе и другому в Париже для сбора переводов из Нормандии, Пикардии и Шампани, затем назначить еще одного поверенного в самом Монпелье. Только эти люди должны были вести дела с корреспондентами из Рима, но чтобы избежать больших убытков, которые в прошлом понесли все, кто имел дело с итальянцами при римском дворе из-за банкротств и разорений, от них потребовали больших залогов и верной отчетности без всякого лукавства. Королевский банк был учрежден, члены общества собраны, а руководители разместились в Париже (Никола Арну), Лионе (Жан де Камбре, сбиравший вспомоществование в Лионе, Форе и Божоле) и Монпелье (Жоффруа де Сирье). Но затея провалилась из-за мошенничества, сразу же принявшего крупные размеры и еще усугубившегося во время войны с Лигой общественного блага. Людовику XI пришлось отказаться от своего замечательного плана и предоставить иностранным компаниям свободно перевозить деньги и отправлять их в Рим. Снова обратились к Медичи. Большой государственный банк приказал долго жить.

Как раз в это время Гильом де Вари был назначен управляющим другой государственной компанией, основанной по приказу короля, чтобы вести морскую торговлю со странами Востока. Эта компания стала бы почти точной копией «Французских галер» Жака Кёра и точно так же должна была обеспечить королевскую монополию на морские перевозки. Ордонанс от ноября 1463 года запретил ввозить в страну пряности иначе, чем через порты Лангедока и Руссильона. Несколько месяцев спустя, в августе 1464 года, Вари отправил лионцам длинное письмо, рекомендовав им две большие галеры — «Нотр-Дам Сен-Мартен» и «Нотр-Дам Сен-Никола», которые строились по приказу короля в Бо-кере; он расхваливал их достоинства и побуждал лионских купцов воспользоваться этими судами уже в первый их выход в море, назначенный на 15 марта будущего года. Все сведения можно получить у его людей в самом Лионе или в Париже, Бурже и Туре, писал он; в первых двух городах это были служащие банковской компании. Только иностранцы, поселившиеся в Лионе, в основном флорентийцы, получили разрешение ввозить пряности без их посредства.

Королевские галеры не должны были ограничиваться, как некогда суда Жака Кёра, заходом в порты Родоса и Александрии в Египте, а следовать также в Яффу, чтобы доставить туда паломников, идущих в Иерусалим, и в Бейрут. Еще два корабля — «Нотр-Дам Сен-Мари» и «Нотр-Дам Сен-Луи» — сошли со стапелей чуть позже, благодаря субсидиям, предоставленным штатами Лангедока. Их хозяевами были не судовладельцы или капитаны из Нарбонна или Монпелье, а, как во времена Карла VII, люди из центра Франции, королевские чиновники, управленцы, по большей части казначеи: Пьер Брисонне, Тома де Виллаж, Гильом де ла Круа, Пьер Гайар. Умелые управленцы, знающие, как правильно вести счета, они обладали весьма скудным опытом навигации, а знаний о дальних странах, возможно, вообще не имели.

В 1469 году Пьер Дориоль сменил Вари на посту главы этой морской компании. В 1471 году он добился полной монополии на торговлю пряностями, к большой досаде лионцев, поскольку их итальянские корреспонденты лишились прибыли. Они отправили к королю юриста Гильома Биллиу, снабдив его кругленькой суммой денег от итальянцев, чтобы изложить свои обиды и предложения. Дориоль и король отвергли всё сразу и бесповоротно. Монополия Лангедока, вернее сказать, государства, укрепилась. Людовик XI ее поддерживал. В июне 1472 года он повелел Рене Анжуйскому освободить одну из галер, арестованных его чиновниками в Марселе под предлогом того, что она осуществляла снабжение Барселоны, тогда как Прованс вел с Каталонией жестокую войну на море. По всему королевству провозгласили, что это было ложной причиной и тяжкой обидой, ибо французские купцы не смогли вовремя забрать груз для доставки на Восток; таким образом, суда выбивались из графика. Рене препятствовал перевозкам, осуществляемым королевской компанией. В следующем году король, все так же заботливо поддерживавший монополию основанной им компании, снабженцы и капитаны которой были его людьми, отказал своему союзнику Лоренцо Медичи в разрешении для одной из, флорентийских галер зайти в порт Эг-Морта; он сообщил, что не может этого сделать, не предупредив штаты Д^ягедока и не заручившись их согласием, поскольку в силу предоставленных им привилегий ни одна иностранная галера не может причаливать к сим берегам.

Война за Руссильон спутала все карты. Суда, реквизированные в 1474 и 1475 годах Жаном де Бурбоном, епископом Альбигойским, для снабжения войск, сражавшихся под Перпиньяном, больше не отправлялись на Восток. Победа осталась за лионцами, и королевской монополии пришел конец. В 1476 году Пьер Дориоль со товарищи продали свои потрепанные корабли Мишелю Гайару всего за двадцать пять ливров.

Этот Мишель Гайар не был лангедокцем и не имел большого опыта командования на Средиземноморье. Сеньор де Лонжюмо, сначала состоявший при дворе Марии Анжуйской, матери короля, а затем ставший советником, постельничим, казначеем и главным сборщиком налогов герцогини Орлеанской, получил на откуп соляные подати в Пуату и Сентонже, стал губернатором Ла-Рошели, «выборным» для сбора вспомоществования в Блуа, главным сборщиком государственных доходов в Лангедойле (в декабре 1473 года). Отправленный в Лион с поручением получить там пятьдесят тысяч дукатов, одолженных герцогом Миланским, он сам авансировал крупные суммы денег королевской казне: около четырех тысяч ливров в 1475 году, из них две тысячи были уплачены швейцарцам, в частности из Берна, и в том же году десять тысяч экю из пятидесяти семи тысяч, которые Людовик XI выплатил по договору английскому королю.

Забрав старые корабли Дориоля, Гайар получил и королевскую дотацию в тридцать две тысячи ливров на строительство других судов и на прочие расходы. Таким образом, это стало третьим предприятием, после Вари и Дориоля, существующим на государственные средства, контролируемым королем и управляемым от его имени. Управляющий галерами оставался финансовым чиновником, облеченным большой ответственностью: в 1477 году, всего через год после приобретения судов, Мишель Гайар был назначен распорядителем финансов Лангедока. Столкнувшись с тяжелой финансовой ситуацией, он получил поддержку государя: в апреле 1480 года ему передали в вотчину владение Сен-Мишель де Коллиур — порт, который должен был стать головным в торговле с левантийскими странами, и еще тысячу золотых экю на обустройство в Лангедоке. Однако и это предприятие ждал провал: 27 июля 1481 года право на ведение торговли, строительство кораблей, ввоза и вывоза товаров любым путем вернулось к жителям Лангедока.

Присоединение Прованса вдохнуло в предприятие новую жизнь. Уже 26 декабря 1481 года Людовик написал из Туара лионцам, сообщив им о своем намерении превратить Марсель в главный порт королевства на Средиземноморье. В Провансе, говорил он, есть много прекрасных гаваней, пляжей и морских портов, в которые с древнейших времен приезжают торговать представители всех народов, и христиане, и неверные. В «славном» Марселе он намерен строить галеры и прочие суда и предоставить этому порту большие вольности, чтобы иностранцы во множестве привозили туда свои товары, которые потом отправлялись бы через всё королевство в Париж, Бордо, Руан и еще далее — в Англию, Шотландию, Голландию и Зеландию. Негоцианты, которые присоединятся к предприятию, чтобы заниматься «оным мореплаванием», быстро получат от него большие прибыли и выгоды. Марсель, в котором Жак Кёр уже однажды учредил факторию и который тогда предоставлял значительную часть грузов для королевских галер, окончательно должен был заменить собой Эг-Морт, чью бухту все больше заносило песком.

Десять городов — Париж, Лион, Монпелье, Тулуза, Бурж, Орлеан, Тур, Анже, Пуатье и Лимож — избрали по два купца, которые собрались в Туре в конце января 1482 года и получили от Мишеля Гайара предложение основать новую торговую компанию с капиталом в сто тысяч ливров, которая получит монополию на перевозку пряностей. Они отказались все как один, ссылаясь на нехватку денег, но на самом деле потому, что не принимали монополий: если мореплавание и торговля открыты для всех, то найдется достаточно торговцев, которые вложат в них свои деньги, «и поболее, нежели если то совершалось бы через товарищество».

Однако Людовик XI не сдался. Жан Моро, сын Гийона Моро де Тура, камердинера и аптекаря короля, уже приобретший доходы от всех соляных складов в королевстве, за исключением Лангедока и Бургундии, занял денег у Коммина, объединился с Мишелем Гайаром, и оба получили право поднимать на своих кораблях королевский флаг (18 февраля 1483 года); немного позже король запретил всем прочим торговать с Востоком. Обходными путями он восстановил монополию, даровав ее двум «бизнесменам», которые на самом деле были всего лишь финансовыми агентами, приказчиками. Штаты Лангедока, которые долго терпели эти монополии и королевские общества, хотя и сильно недовольные главенствующей ролью, отведенной Марселю, запротестовали так громко, что 10 июля 1483 года Людовик вернул всем негоциантам и судовладельцам в королевстве свободу торговли.

Покровительствуя четырем морским компаниям, учрежденным одна за другой по одному образцу и пользующимся реальной монополией под контролем государственной казны, король так и не сумел получить от них прибыль. Государственное вмешательство в экономику наталкивалось на слишком сильное сопротивление.

Мастера цехов и крупные негоцианты, заправлявшие производством, не лучшим образом восприняли вмешательство короля. Они не желали подчиняться монополиям, чересчур многочисленным уложениям, не без основания опасаясь, что расплачиваться за все придется им.

Карл VII печалился о том, что закупка шелка в Италии приводит к вывозу из страны значительных денежных сумм, и Жак Кёр дважды объединялся с флорентийцами, чтобы управлять во Флоренции «шелковой лавкой». Результаты надежд не оправдали, предприятие потеряло много денег. Однако связи с ремесленниками, мастерами и предпринимателями Тосканы поддерживались еще долгое время. Гильом де Вари, участник второго флорентийского общества, завязал и сохранил дружеские отношения с несколькими семействами и решил попытаться наладить производство шелка в одном из французских городов. Выбрали Лион. И здесь все произошло по инициативе королевского чиновника — Жана Грана, наместника бальи, который привез рабочих-профессионалов, сумел выткать и окрасить несколько штук шелка, но потерял все, что имел, и обратился к королю за помощью.

Людовик XI назначил номинальным руководителем предприятия бальи Гильома Кузино (23 ноября 1466 года) и попросил у жителей субсидию в две тысячи ливров, которую назвал чрезвычайной (они все были такими!). Те сначала отказались, заявив, что фабрика такого рода потребует гораздо больше денег, вероятно, тридцать-сорок тысяч ливров: в 1459 году, при Карле VII, устройство поначалу немногочисленных ткачей в Перуже, под Лионом, обошлось коммуне в тысячу двести золотых флоринов за десять лет! Король и ухом не повел, потребовал уплатить назначенную им сумму и повелел горожанам и крестьянам, чтобы они предоставили итальянским мастерам дома, необходимые орудия и пятьсот флоринов ежегодно. Жан Гран остался руководить предприятием, но несмотря на значительные налоговые послабления, предоставленные иммигрантам, тех оказалось всего семь или восемь, и производство шло слабо, как и денежные поступления. Начались перебои с деньгами. 29 марта 1469 года король снова написал лионцам: Жан Гран не сможет продолжить начатое, если ему не помочь, а мы знаем, что вы не уплатили ему того, что должны. Заплатите немедленно и дайте ему все необходимое, чтобы он мог работать. Как бы не так. Шелковые ткани, сотканные в Лионе, становились все большим раритетом.

В феврале 1470 года Масе Пико, казначею Нима, поручили организовать переезд рабочих в Тур, и жители Лиона дорого заплатили за их отъезд. Людовик XI выбрал Тур, расположенный в самом сердце королевства, рядом с его излюбленными резиденциями, так как думал, что его жители, многие из которых были придворными поставщиками и этим кормились, ни в чем ему не откажут. Он убаюкивал их красивыми словами, утверждая, что вся прибыль пойдет им, а расходы — ему, но требовал от них очень много: тысячу двести экю на жилье и оборудование, шесть тысяч на закупку сырья — шелка-сырца и красителей. Пико, а потом сменивший его Пьер Дориоль встретили очень плохой прием, но не придали значения яростному сопротивлению, ибо так «было угодно государю» и мастера должны были поскорее приниматься за работу. Они заставили эшевенов уступить итальянцам для установки станков и прочих инструментов большое помещение в особняке Кларте-Дье, где уже работали суконщики. Первые результаты (за год, в декабре 1472 года) были неудовлетворительны: 1185 ливров расходов на шелк и жалованье, 728 ливров выручки от продажи тринадцати штук шелка. Но люди короля следили за тем, чтобы производство продолжалось; они заставили муниципалитет выплатить оговоренные суммы, и десятью годами позже итальянцев стало больше, а результаты начали вселять надежду.

Внедрение шелкового производства увенчалось относительным успехом лишь благодаря многочисленным вмешательствам со стороны королевской власти. Конечно, прежде всего речь шла о том, чтобы покончить с вывозом крупных денежных сумм за границу, но король сумел поставить серьезное производство под контроль своих агентов, которые не были ни опытными дельцами, ни признанными мастерами в этом деле, а его собственными казначеями или сборщиками налогов.

По сути, в этом вмешательстве не было ничего исключительного, и государственное управление, та же манера порождать и контролировать экономическую деятельность утвердились и в других областях производства, взятых под опеку, подверженных регламентированию «сверху» и подчиненных «засланным» управляющим, чиновникам королевского двора или администрации. В 1475 году в парижской ратуше состоялось собрание мещан и купцов: король интересовался их мнением по поводу производства шерстяных тканей, чтобы разработать ряд уставов и уложений. В ордонансе от 1479 года долго расписывается, как надлежит изготовлять разного рода ткани, и эти распоряжения обязательно применялись, под страхом тяжкого наказания, парламентами Парижа, Руана, Бордо и Тулузы — в общем, на большей части страны. С другой стороны, на ином, совершенно отличном поле деятельности королевские мастера-плотники и каменщики получили в свое ведение строительные цеха. В 1464 году Людовик XI учредил должность «великого магистра кровельщиков Франции». А главное, уже в сентябре 1461 года, вскоре после своего прихода к власти, он торжественно провозгласил в знаменитом ордонансе о «правах и преимуществах короны и государства» абсолютное право государства на полезные ископаемые и запретил всем вельможам, кем бы они ни были, вмешиваться в разработку шахт, не получив на то формального разрешения. Тем же ордонансом учреждалась должность мастера, управляющего и смотрителя шахт. Десятью годами позже, в июле 1471 года, была создана специальная комиссия по разведке и оценке природных ресурсов. Гильом Кузино, губернатор Монпелье и главный смотритель, тотчас отправился инспектировать серебряные копи в Руэрг; он вызвал немецких шахтеров для работы в Руссильоне, Фуа, Кузеране и Комменже.

Раньше граф Шампанский самовластно проводил в своем графстве большие ярмарки, а принцы, вельможи, архиепископы, епископы или настоятели крупных аббатств тоже могли проводить на своих землях или на подвластных им территориях одну-две ярмарки в год и гарантировать купцам значительные налоговые послабления и защиту от злодеев и разбойников. При Людовике XI только король назначал место, количество и даты ярмарок, определяя условия и гарантируя их спокойное протекание. Он беспрестанно выдавал множество «жалованных грамот», зачастую в ответ на мольбы местных жителей, в основном торговцев или менял, которые видели в этом случай развить свою деятельность и получать прибыль. Бальи и сенешали проводили расследование, чтобы оценить выгоду от местного рынка для экономики страны и налоговые поступления, которые можно было от него ожидать; поскольку ярмарки становились все многочисленнее, они также должны были предупреждать возможную конкуренцию между ними и конфликты между общинами.

Эти уступки сыграли большую роль в утверждении власти государя, способного принимать решения о торговых центрах и о будущности путей сообщения. К тому же они стали политическим оружием, зачастую очень действенным и даже грозным, которое кое-кто испытал на себе. Ничто не делалось без задней мысли. Речь попросту шла о распределении благ между фаворитами, о благодарности за верную службу и о том, чтобы облагодетельствованные оставались верны, и это касалось все большего количества людей. Придворным чиновникам и городским общинам предоставили ярмарки, не все из которых были так уж необходимы, и не всем из них было уготовано прекрасное будущее. Но их учреждение говорило об участии короля, о его интересе к делам его верных подданных.

Ярмарку Сен-Ромен в Руане в ноябре 1468 года продлили до шести рабочих дней. За полгода, с февраля по июль 1470 года, Людовик создал две ежегодные ярмарки в Турно-не и одну в Шартре, подтвердил большие торжища в Сен-Максане и две ярмарки в Ване (Лангедок), дарованные Карлом VII в 1455 году. Подобные вмешательства позволяли ему контролировать ярмарочную торговлю в стране, назначать места и даты проведения ярмарок, чтобы избегать чересчур острого соперничества. Жителям Монвиля в бальяже Руана, которые сообщили ему в марте 1473 года, что в их городок каждый год в декабре приезжает много купцов на праздник Зачатия Богородицы, позволили создать ярмарку при том условии, чтобы никакой другой не было на четыре лье в округе. В городе Арк под Дьепом до того момента проводились две ярмарки — в июне на святого Варнаву и в январе на святого Винцента, а еще рынок по субботам; но в городке Анвермейль, в Дьепе и в полулье оттуда рынок также открывался по субботам, поэтому рынок в Арке «отменили»: его перенесли на понедельник, если только в этот день не проводится других торжищ в пределах четырех лье. Сеньор де Давенкур из Пикардии пожаловался королю: его трехдневная ярмарка на святого Михаила в конце сентября терпит конкуренцию со стороны ярмарки Катенуа и других вольных ярмарок в округе, а посему она обезлюдела и не приносит дохода. Ему разрешили перенести ее на зиму, на День святого Мартина.

В результате каждому становилось ясно, что власть короля простирается повсеместно, до самых дальних уголков страны. А уж когда конфликт возникал между гораздо более важными интересами и общинами, чей голос звучал достаточно громко, решения подолгу взвешивались и принимались после расследования и сопоставления. Нужно ли сохранить некоторые привилегии и статус-кво? Или наоборот — открыть другие пути и торговые маршруты? Последнее слово оставалось за королем. Три ярмарки в Пезена и две в Монтаньяке уже давно оставались единственными на тридцать лье в округе, и их жители выиграли дело против граждан Безье, Люнеля, Нима, Алеса, Милло и даже Авиньона, которым пришлось отменить свои ярмарки или перенести их дату. В феврале 1471 года, под угрозой со стороны Бокера, они обратились к королю, который, в ответ на их четко аргументированную просьбу, повелел запретить ярмарки в Бокере и торжественно напомнил об обязательстве не проводить ярмарок на тридцать лье в округе.

Вмешательство в экономику широко практиковалось еще Карлом VII и Жаком Кёром и его подручными. Но теперь оно восторжествовало окончательно, хотя, конечно, и противоречило множеству частных интересов и успешной работе многих предприятий либо из-за некомпетентности, либо из-за ненасытности их руководителей. Не вызывает сомнений, что возникшая тогда практика и государственные структуры определили концепцию предприятий и менталитет в стране на целые века вперед. Сказать, что в конечном итоге это обернулось во благо, значит сделать спорное заявление. Здесь нам важнее задержать внимание на обстоятельствах того времени и отметить, что самодержавные меры короля, его решимость и даже его упрямство отвечали некоторым ожиданиям. Столетняя война, а еще более гражданские войны и разбой, порождение безвластия, разорили страну. Опустошенные и невозделанные земли, болота, заброшенные фермы, выкопанные пограничные столбы и споры о правах собственности — многие думали, что только король сможет преодолеть все эти беды своей властью, восстановив порядок и заставив исполнять строгие указания.

Людовик велел «продать с молотка» необитаемые владения. Трижды — в 1467, 1470 и 1477 годах — он провозглашал в своих ордонансах, что орудия труда землепашцев не могут быть конфискованы землевладельцами, а также ростовщиками, требующими возврата задолженностей. Он запретил купцам, заимодавцам и спекулянтам покупать хлеб на корню и продавать его до августа. Однако это участие к крестьянам, задавленным долгами и угрозой лишиться всего, имело свои границы, ибо король выказал себя решительным сторонником более рационального, более рентабельного землепользования, а потому поощрял «огораживание» лугов для развития животноводства, в частности овцеводства. Это «огораживание», которое тогда уже коренным образом изменило сельский пейзаж в нескольких графствах Англии, посягало на коллективные права сельских общин, например на право «вольного выпаса», позволявшее каждому, даже последнему бедняку, пасти свой скот на землях, оставленных под паром. Однако королевские агенты не отступали, и король лично вмешался, чтобы поддержать своего верного Коммина против жителей одного из его владений — Савиньи.

С другой стороны, для того чтобы вдохнуть больше жизни во французскую экономику, Людовик постоянно пользовался своей властью, намереваясь продвигать или контролировать развитие торговли, промышленности и добычи полезных ископаемых. Он часто напоминал о необходимости не терять из виду «торговлю — источник богатства, плодородия и изобилия». Он «ясно видел по опыту», что страны, ведущие активную торговлю, были самыми богатыми и «обильными», что благодаря негоции и перевозке по морю и по суше больших караванов многие соседние страны обеспечивали свое население, «которое иначе пребывало бы в праздности», честной и доходной работой. Эти страны были богаче других во всем, и даже в народонаселении, «а оное есть наибольшая слава и счастье для государя, коего ему должно желать». Но в нашем королевстве, говорил он, в частности в Дофине, товарообмен еще недостаточен, нестабилен и мало распространен, поскольку до сих пор благородному сословию не было позволено заниматься коммерцией, не поступаясь правами дворянства, а королевским чиновникам, принцам и служителям Церкви — не подвергаясь преследованиям по суду и штрафам. Поэтому он своим эдиктом, ордонансом и государственным уложением приказал, чтобы отныне все его подданные, какого бы роду они ни были, могли торговать на суше и на море, не лишаясь своих сословных прав, должностей, достоинств и прерогатив.

Эти меры явно были продиктованы заботой о восстановлении и дальнейшем развитии экономики страны, разоренной и ослабленной за долгие годы беспорядков. Людовик не боялся действовать вопреки привычкам, которые он считал дурными. Но его действия выражали и совершенно твердое намерение все подчинить своему собственному контролю. Они свидетельствуют не только о желании сохранить унаследованную страну, хорошо ею править и защищать права каждого. Людовик был не судьей, а деятелем, убежденным в том, что мир и процветание в королевстве зависят от вмешательства государства.

Его времена, похоже, еще не настали, но он сделал больше, нежели просто наметил путь.

 

Часть четвертая.

⇐ Предыдущая15161718192021222324Следующая ⇒

Поделиться: