Среда обитания русского государя

 

Первые политические вызовы были Василием III пережиты с разной степенью благополучности. Казань стала проблемой на востоке, Крым — на юге. Михаил Глинский не смог снабдить Россию очередной порцией земель Великого княжества Литовского, зато эмигрировал сам. Все это было далеко от успеха, но в то же время некритично. В начале XVI века на татар как на врагов в России уже смотрели спокойно. Русские знали, что их можно и должно бить. Ну, новые враги, ну, будем воевать — что тут необычного и страшного для московского боярина или тульского служилого конника? Тем более что русско-литовская война 1507–1508 годов все же закончилась дипломатической победой России, да и Казань поспешила попросить прощения… В поражении мятежа Михаила Глинского был и свой оттенок приятности — если бы он прибыл в Россию в блеске славы победителя, а не униженным пораженцем и смиренным просителем, то мог доставить великому князю куда больше неприятностей.

Василий III мог перевести дух. Самое время было оглядеться вокруг, прислушаться к себе: а каково это — быть великим князем и государем всея Руси? Поэтому приглашаем читателя порассуждать о том, как же жили в начале XVI века московские монархи. О чем думали, что было предметом их переживаний, горестей и радостей? Как строили распорядок своей жизни? О чем беспокоились в первую очередь, о чем в последнюю? Ведь не о крымских же татарах, в самом деле, Василий III размышлял с утра до ночи!

Прежде всего, попробуем описать, так сказать, повседневную среду обитания Василия III. Великий князь жил или в Кремле, или в одном из своих великокняжеских сел-резиденций. Сохранившийся до наших дней Московский Кремль строился итальянскими мастерами под началом Антонио Джиларди (Антон Фрязин русских летописей), Пьетро Антонио Солари (Петр Фрязин) и Марко Руффо (Марк Фрязин) как раз в конце XV — начале XVI века, в 1485–1516 годах. Стены белокаменной крепости эпохи Дмитрия Донского (1359–1389) были перестроены и обложены красным кирпичом. Общая протяженность стен — 2235 метров, высота от 5 до 19 метров, толщина — от трех с половиной до шести с половиной метров. Твердыня образовывала неправильный треугольник с девятнадцатью башнями по периметру (девятнадцатой, последней, была Кутафья, предмостное укрепление, вынесенное за линию стен).

Мы можем себе представить Кремль того времени, если мысленно заменим у современных кремлевских башен их каменные и черепичные шатровые навершия (построены в конце XVII–XIX веке) на традиционные древнерусские деревянные шатровые крыши. А вот вид стен более похож на изначальный. Они сразу же были ограждены парапетом и зубцами-мерлонами по типу «ласточкин хвост», толщиной 65–70 сантиметров, высотой 2–2,5 метра. Ширина боевого хода по стенам была от двух до четырех метров. Чтобы на стенах не образовывались лужи и стража не хлюпала бы по ним весной и осенью, на всем своем протяжении стены снабжены по бокам боевого хода стоками воды в виде желобов и труб. Всего на стенах Кремля сегодня, после всех перестроек, сохранилось 1045 зубцов.

Именно эту картину и мог наблюдать в окно своего терема Василий III: краснокирпичные стены, грозные сутулые башни с деревянными крышами, яркие кафтаны дворцовой стражи на стенах. Перекрикивание часовых было неотъемлемым звуковым фоном в Кремле и днем, и ночью. По ночам на стенах, видимо, горели факелы, освещавшие как боевые ходы, так и подходы к крепости. Они создавали световой фон, как бы проводя ту черту, которая отделяла темную Москву (уличного освещения еще не существовало) от великокняжеского мирка. И эта граница тьмы и света была глубоко символичной. Мало того, с 1503 года по ночам московские улицы перекрывались решетками — чтобы затруднить передвижение по ним ночных воров и разбойников. То есть они были не только темными, но и труднопроходимыми[90].

Здесь важна и цветовая гамма: краснокирпичный Кремль с белыми соборами с золочеными куполами резко выделялся на фоне остальной Москвы — летом зеленой из-за насаждений, зимой — белой, заснеженной, а весной и осенью — темно-коричневой, по цвету деревянных построек и темных стволов деревьев. Для средневековья характерно восприятие ярких светлых тонов как атрибута могущества, власти, богатства. И красный Кремль в полной мере выполнял задачу прославления его владельцев.

Василий III приложил некоторые усилия в подчеркивании особости жилья московских князей, его отделенности от остального города. При нем в 1508–1516 годах был прорыт крепостной ров со стороны Красной площади от реки Неглинной до Москвы-реки. Его ширина была 32–34 метра, глубина 10–12 метров. Дно великий князь приказал выложить белым камнем. Кремль стал островом посреди Москвы. Теперь зрелище стало еще эффектнее: горящие факелы отражались в темной воде рва. Попасть к великому князю можно было только через подъемные мосты в проездных воротах.

Важнейшее место в кремлевском комплексе занимали церкви. Главным храмовым комплексом была Соборная площадь, куда выходили фасады дворца Василия III и Грановитой палаты. Здесь стояли три собора: Успенский (1475–1479), Архангельский (1505–1508) и Благовещенский (1485–1489). Напротив до 1505 года находилась каменная церковь Иоанна Лествичника, вместо нее в 1505 году начали строить колокольню Ивана Великого (ее строительство растянется почти на весь XVI век).

В Кремле были два монастыря — мужской Чудов (основан в 1365 году) и женский Вознесенский (основан около 1386 года); существовавший Вознесенский собор (1407–1467) был перестроен по приказу Василия III в 1519 году. Третий монастырь — Спасский — в конце XV века был перенесен за пределы Кремля (так возник московский Новоспасский монастырь), а его Спасский храм (1330) стал дворцовой церковью. В нем от монастырского времени остались захоронения жен великих князей XIV века.

Все эти храмы и монастыри были не только местами святости, молельными центрами — они были еще и местами памяти. Это были памятники важнейшим персоналиям русской истории и великокняжеского дома Калитичей. Василий III жил рядом с усыпальницей своих предков и церковных иерархов.

В Успенском соборе лежали внук Александра Невского и второй после Даниила Александровича князь Московского княжества Юрий Данилович (1303–1325), митрополит Петр (1308–1326), перенесший митрополичью кафедру в Москву, и его преемники Феогност (1328–1353), Киприан (1390–1406) и Фотий (1408–1431). Здесь же захоронен первый русский автокефальный митрополит Иона (1448–1561), с чьим именем связано обретение Русской православной церковью самостоятельности от Византии. Одно обращение к памяти этих людей, своими подвигами строивших Великую Русь, дисциплинировало и заставляло быть лучше. Великая история строительства «древа Государства Российского» была воплощена в надгробиях главного собора страны.

В 1508 году был освящен Архангельский собор, ставший пантеоном великокняжеского дома Калитичей. По верному замечанию Т. Д. Пановой, даже сама схема размещения могил в родовой усыпальнице московской великокняжеской семьи отражала сложные взаимоотношения, борьбу и распри в княжеском доме[91]. Великие князья лежали вдоль более почетной, южной стены, удельные — в стороне, вдоль западной. Древнейшим захоронением была могила Ивана Калиты, устроенная еще в первом Архангельском соборе (1333 года), позже возведенном заново. Здесь лежали все великие князья от Ивана Калиты до Ивана III.

Погребения были и в других храмах. Рождественская церковь (1393 года, перестроена в 1514 году) с приделом Воскрешения Лазаря стала храмом-памятником дочери Дмитрия Донского Марии. В соборе Чуда архистратига Михаила Чудова монастыря похоронен соратник Дмитрия Донского митрополит Алексий (1355–1378). Вознесенский монастырь в XV–XVI веках был женским великокняжеским некрополем.

Эта жизнь по соседству с пантеоном и погостом создавала особый духовный микроклимат при дворе. Весь род был здесь, в одном месте. Предки и Святители Земли Русской смотрели на дела потомков ежеминутно, ежечасно. Некоторые из них были канонизированы. Это повышало чувство ответственности перед Богом, Святыми и Святителями, предками. История восхождения рода Калитичей к власти все время была перед глазами, и допустить ее «поруху» было недопустимо.

Архитектурным воплощением власти монарха является его дворец. В 1499–1508 годах Алевиз Фрязин (Миланец) построил в Кремле для государя каменные палаты. Василий въехал в них 7 мая 1508 года. Фасад дворца выходил на Соборную площадь Кремля, со стороны Благовещенского собора. Здесь стояли две палаты — Большая (современная Грановитая) и Средняя (между Большой и Благовещенским собором, с 1517 года — Средняя Золотая ). Перед Средней палатой находилось Красное крыльцо (Верхние, или Передние переходы ), игравшее роль своеобразной «диспетчерской». С площади на него вели три лестницы, рядом с одной из них были ворота — проезд внутрь собственно дворцового комплекса. Позади Средней палаты возле церкви Спаса на Бору стояла Столовая изба. Через переходы и крыльцо Столовой избы можно было пройти вниз по направлению к Москве-реке к третьей крупной палате — Набережной. По линии вдоль реки внутри кремлевской стены стояли чердаки , или деревянные терема. Внутри этого комплекса, стены которого образованы от Москвы-реки Набережной палатой и теремами, от Соборной площади — Большой и Средней палатой и от Неглинной — кремлевской стеной, располагался Спасский Преображенский собор.

Рядом с ним находились Постельные покои великого князя и княгини, на месте которых в 1635–1636 годах был возведен кремлевский каменный Теремной дворец, сохранившийся до наших дней. В его фундаментах, возможно, сохранились какие-то следы дворца Василия III. При нем каменным, видимо, был подклет дворца, а жилые помещения располагались в деревянных верхних, теремных этажах. Площадка с крыльцом между дворцом и Грановитой палатой в XVII веке называлась Постельным крыльцом. Здесь нередко провозглашались самые свежие государевы решения (чаще всего о кадровых назначениях), зачитываемые с Верха , то есть из комнат государя. По крайней мере, такая практика была в XVII веке, возможно, она восходила к более ранним временам. Здесь же, в подклете под крыльцом, вероятно, располагалась арестантская комната (по крайней мере, она была там в XVII веке, когда ее называли старой жилецкой комнатой и в ней наказывали дворян, уличенных в неправильных местнических спорах). Где-то здесь также находились комнаты, в которых на великокняжеском содержании жили бомжи XVI века — нищие и странники, государевы богомольцы.

С восточной стороны дворовый комплекс замыкала Наугольная палата (впервые упоминается в 1526 году), выдвинутая в направлении Успенского собора. Позади Рождественской церкви стоял Поваренный дворец , назначение которого очевидно из названия. Таким образом, кремлевский дворец Василия III представлял собой трапециевидный в плане комплекс каменных и деревянных зданий, палат и церквей, соединенных по периметру переходами и крыльцами. Здесь, несомненно, чувствовалось влияние итальянских архитекторов с их идеей палаццо.

Кроме кремлевского, у Василия III были так называемые путевые дворцы — специальные дома, в которых он останавливался на выездах из столицы. Предполагают, что остатки такого дворца в сильно перестроенном виде сохранились в фундаментах здания по Старой Басманной улице. В начале XVI века это было уже за пределами Москвы. Деревянный дворец на каменном фундаменте был у Василия III в подмосковном селе Воробьеве (ныне на Воробьевых горах стоит Московский государственный университет). Какие-то дворцовые загородные постройки, видимо, имелись и в Коломенском.

Нам неизвестна степень внешнего декора стен и крыш дворца. Свидетельства об этом относятся только ко второй половине XVI–XVII веку. В это время стены покрывались яркими красками, узорами и надписями золотой и серебряной краской, каменной и деревянной резьбой, орнаментами, барельефами. Дворцовые постройки выглядели яркими, нарядными, богатыми, гармоничными. Мы можем только предполагать, что какие-то подобные элементы были и при Василии III, но ничего конкретного здесь сказать невозможно.

Кремль того времени представлял собой как бы большой господский двор огромной (во «всю Русь»!) государевой вотчины. Но, помимо масштабов и итальянской архитектуры, принесенной в Москву при Иване III, а также наличия больших каменных соборов, он принципиально не отличался от других крупных вотчинных дворов. Здесь важно подчеркнуть мысль, высказанную знаменитым знатоком древней Москвы, выдающимся отечественным историком И. Е. Забелиным: в эту эпоху между населением и правителями еще не было столь гигантской пропасти, которая образовалась в XVIII–XIX веках. Он писал: «…как ни были широки и царственны размеры быта, усвоенные по этому пути московским государем, в общих положениях быта и даже в мелких частностях они нисколько не удалились от обычных исконных, типических очертаний русской жизни. Московский государь оставался тем же князем-вотчинником… вотчинный тип отражался на всех мелочах и порядках его домашней жизни и домашнего хозяйства. Это был простой деревенский… чисто русский быт, нисколько не отличавшийся, в основных чертах, от быта крестьянского, сохранявший свято все обычаи и предания, весь строй и все начала древней русской жизни в той ее форме, которая была выработана веками… для отдельного, независимого существования русской семьи, более или менее достаточной, зажиточной и домовитой. Сквозь великолепные по-азиатски, ослеплявшие блеском и богатством, декорации царственного сана виднелась до крайности простая и наивная, общая всему народу действительность…»[92]

У нас нет полных и подробных описаний Кремля этого времени, но известно, что там еще в конце XV века были традиционные трехъярусные терема , состоявшие из сеней, горниц, гридней, клетей, подклетов, повалуш, ледников, чуланов и т. д. Кроме них, здесь размещались те же самые жилые и хозяйственные постройки (избы, амбары и др.), что и на любом княжеском или боярском вотчинном дворе.

Непременным атрибутом жилых помещений была печь. Ее делали из кирпича-сырца и покрывали поливой, краской или изразцами. Чаще все печи имели синий или зеленый цвет. Видимо, жилые постройки великокняжеского двора (хотя, наверное, и не все) топились «по-белому», то есть дым от печи выводился через трубу. Но, несомненно, что было отопление и «по-черному», когда дым выходил через специальный дымник — вентиляционный выход под потолком через крышу, или узкие волоконные окна (которые закрывались — «заволачивались» — досками, а не стеклом или слюдой).

Внутри домов по периметру стен располагались лавки из толстых досок, покрытые суконными покрывалами (чаще всего — белыми, различными оттенками серого, красного и реже — зеленого), мехами и подушками. Сиденья могли обивать войлоком или делать специальные суконные полавочники. Под лавками находились шкафчики-рундуки и лари. На стенах вешали поставцы — большие ящики с полками без навесных дверей, вместо которых были занавеси. Кроме того, существовали многочисленные сундуки, лари, коробья и т. д., в которых хранились предметы домашнего быта. Особо надо упомянуть так называемые подголовки, известные в первой четверти XVI века, — небольшие сундучки, окованные железными полосами, которые ставились на лавки под голову. В них хранились ценности — важные бумаги, деньги, драгоценности.

Стены, потолок и пол были обшиты досками, на полу настилались ковры. В галереях, переходах, храмах пол мог быть каменным (кирпичным или плиточным) или железным. Двери были тяжелые, сплошные, деревянные, окованные железом или железные. Окна делались чаще всего из слюды, вставленной в металлические рамы, иногда — разноцветной или украшенной рисунками. Стекло было еще мало распространено, хотя его хорошо знали (как простое, так и цветное). Стеклянные рамы также чаще были железные со свинцовой замазкой. Однако были и деревянные рамы, как вынимающиеся, так и открывающиеся (подъемные), и волоконные окна — узкие щели, закрывающиеся доской. Поскольку ни слюда, ни стекло от морозов не спасали, широко были распространены вставки — деревянные щиты по размеру окна, которые могли быть обиты тканью, что-то вроде ставен. Вставки «втулялись» в оконный проем как снаружи, так и изнутри, крепились железными затворами. Изнутри двери и окна занавешивались разноцветными суконными завесами на железных кольцах и проволоке. В государевых покоях, кроме сукон, для всех вышеназванных целей использовали шелк, сафьян, бархат и т. д.

Государевы покои, особенно места официального приема, могли украшаться бытейским письмом — росписью плафонов и стен. От эпохи Василия III не сохранилось его описаний, все они относятся ко второй половине XVI–XVII веку. Между тем нет оснований отказывать в этой практике более раннему времени: известно, что палаты архиепископа Великого Новгорода были расписаны уже в 1432 году. Из наименования в 1514 году Средней палаты кремлевского дворца Золотой палатой следует, что она была расписана золотыми красками. Сюжет росписи неизвестен.

Разноцветные сукна и ткани, а также роспись были важными, но не единственными элементами декора помещения. Неменьшую роль играла посуда, которую выставляли напоказ, а также размещали на полках в поставцах. Недаром сегодня посетители Оружейной палаты — главной сокровищницы царской казны — видят столько серебряной и золотой посуды XVI–XVIII веков, в том числе подарков иностранных дипломатов (блюда, кружки, стаканы, кувшины и т. д.).

Наконец, надо сказать об освещении, потому что света от окон, которые так или иначе старались делать сравнительно небольшими (чтобы не выходило тепло), было явно недостаточно. Центральное освещение, особенно в приемных, обеспечивали висевшие под потолком паникадила, а в простенках между окнами размещались подсвечники. Их изготавливали из железа, меди, бронзы и драгоценных металлов и пытались всячески украсить литьем и чеканкой. В паникадилах и подсвечниках жгли восковые свечи. На ночь ношники — стоячие подсвечники — ставили в специальные медные коробья (что-то вроде подноса или большой сковороды), чтобы даже опрокинутая сквозняком свеча не наделала беды.

Собственно, жилище обычного горожанина и жилище аристократа отличались только степенью отделки помещения, дороговизной мехов и узорочьем ковров и полотен, наличием каких-то ярких экзотических вещей — например, дорогой посуды, шитых золотом тканей. Несомненно наличие в княжеских хоромах резной мебели. К 1490 году относится известие о приглашении во дворец из Италии органного мастера Ивана Спасителя, «каплана белых чернецов Августинова закона». Но был ли построен орган и существовали ли другие постоянные «музыкальные комнаты» при Василии III — неизвестно.

Какова была внутренняя структура хором и теремов? Несколько комнат образовывали постельные покои государя. Самая дальняя из них была собственно спальней, ложницей. Здесь главной была кровать — спальное место под кровом, шатром-балдахином. Взору лежащего навзничь государя открывалась украшенная вышивкой и драгоценными вставками внутренность шатра — этот «потолок» назывался небом. Как именно выглядела кровать Василия III, мы не знаем. Сохранились описания царских кроватей только с XVII века, и они поражают своей роскошью и искусством мастеров-резчиков, вышивальщиц и т. д. Недаром такое ложе было не стыдно подарить персидскому шаху (что сделал русский царь Алексей Михайлович в 1662 году).

Кровати имели несколько тюфяков в наматрасниках, взголовье (длинная подушка во всю ширину постели), несколько более мелких подушек, несколько вариантов одеял, простыней. Всё — из пуха, шерсти, лучших тканей. Вокруг кровати лежали ковры; рядом стояла колодка — специальная приступка, чтобы на это пышное сооружение, которое и постелью-то язык назвать не поворачивается, государю было бы легче залезать.

Постельный покой не был обременен другими вещами. Если судить по более поздним описаниям, то там стоял поклонный крест , который должен был во сне отгонять от государя бесов. И хранилось государево нижнее белье — белая казна : сорочки, порты, полотенца, ширинки, пояса верхние и нижние, утиральники и т. д. Их очень берегли, так как считалось, что через белье проще всего навести порчу на государя. Поэтому контроль был просто маниакальный: если судить по описаниям XVII века, из-за случайно обнаруженной малейшей дырочки могло быть возбуждено целое следствие, нет ли тут какого умысла, колдовства или порчи.

По всей вероятности, в постельном покое также хранились предметы туалета: зеркала (железные и хрустальные), гребни и гребенки (из кости, рога, рыбьего зуба и дорогих пород деревьев, например кипариса), щетки и т. д. Вопрос о мыле и ароматических жидкостях остается открытым: описания состава мыла (которым царь пользовался не столько для чистоты, сколько для благовония) дошли до нас от первой четверти XVII века, а за более ранние периоды отсутствуют — что, впрочем, не исключает существования каких-то ароматических смесей, которыми пользовался Василий III.

Рядом с постельной комнатой находилось небольшое молельное помещение , увешанное образами. Мы точно не знаем, какие иконы хранились в личной молельной комнате Василия III — никакого перечня, естественно, не сохранилось. Можно только со значительной долей уверенности предполагать, что там были иконы Спаса, Богородицы и Иоанна Крестителя (традиционная основа русских домашних иконостасов), иконы-благословения, подаренные от родителей и церковных иерархов, иконы святых, особенно чтимых как личных покровителей и заступников. Кроме того, в молельной были четки, панагии, ковчежцы с мощами, кресты-мощевики, различные привесы — крестики, медальоны, монеты, перстни и т. д. Здесь же могли храниться реликвии из Святой земли, подарки приезжавших в Москву делегаций восточных патриархов: свечи воска ярого, опаленные Господним Небесным огнем, восточные миро, ливан и т. д. Из российских монастырей в дар государю привозили праздничную святыню (восковые сосуды — вощаники, наполненные святой водой) и иконы. Что-то из этих приношений также попадало в личную молельную комнату.

Перед образами горели лампады и свечи. Для чтения Священного Писания перед иконами должен был стоять налой, подставка для книги для чтения стоя. Набор книг обычно был традиционным: Требник, Триоди, Евангелие, Стихирарь и т. д. Но сами книги могли быть раритетными, иметь неординарное происхождение. Для поклонов могли быть специальные упоры (поклонные колодки или поклонные скамейки).

Все это образовывало неповторимый, индивидуальный ансамбль, о котором очень точно сказал И. Е. Забелин: «Иконостас Крестовой комнаты был хранилищем домашней святыни, которая служила изобразителем внутренней благочестивой истории каждого лица, составлявшего в Крестовой свой иконостас — собственное моление»[93].

Рядом с молельной находилось что-то вроде личного кабинета — комнаты. Василия III современники упрекали в том, что он не желает советоваться с боярами, а все дела решает с кругом избранных советников «у постели» — скорее всего, имелись в виду заседания в узком кругу в этой самой комнате. Видимо, там располагался стол с бумагами и письменными принадлежностями (хотя нет уверенности в государевом умении писать: даже сын Василия III Иван Грозный, чье эпистолярное наследие до сих пор даже не подсчитано, предпочитал диктовать дьякам свои многочисленные послания). Из последних это должны были быть очиненные перья (лебяжьи или гусиные), чернильница, клеетельница столбцов бумаги и т. п.

Самая первая комната при входе в постельные покои именовалась передней. Она исполняла функции личной приемной государя по срочным вопросам. В ней располагались царское место (трон) и по периметру стен — лавки для гостей. Перед ней — теплые сени, использовавшиеся для всяких повседневных нужд, складывания одежды, рухляди и т. д. На сенях нередко встречали приглашенных к великому князю лиц. Порядок и количество комнат, а также наличие всяких чуланов, мылен и т. д. варьировались.

Отдельно от государевых покоев ставились покои великой княгини , которые структурно были похожи. Покои монарха имели переход в официальные помещения — парадные залы, предназначенные для заседаний Боярской думы, встреч государя с церковными иерархами, приема иностранных посольств и т. д. Их называли палатами (большими и малыми), столовыми (столовыми избами), горницами, повалушами.

Что же касается мест хранения дворцовой утвари и великокняжеской казны, драгоценной посуды, ювелирных изделий, книг, дорогой одежды, образов, драгоценных крестов и ковчегов с частицами мощей и т. д., то они реконструируются не без затруднений. Понятно, что такие помещения имелись, причем недалеко от самого дворца: в казну постоянно обращались за подарками иностранным послам, раздачам наград придворным и служилым людям, для экстренных случаев выдачи жалованья и т. д. Из обрывочных свидетельств ясно, что казну еще в конце XV века хранили в подклетах кремлевских церквей (например, казна отца Василия III Ивана III лежала в церкви Рождества Богородицы и Святого Лазаря, а казна Софьи Палеолог — в подвалах церкви Иоанна Предтечи на Бору). В то же время известно, что при Иване III строились специальные каменные палаты и погреба для казны (позже этот комплекс назовут Казенным двором). В XVI–XVII веках казна хранилась в специальных палатах, расположенных между Благовещенским и Архангельским соборами. Из дворца сюда можно было попасть через специальные переходы с западной стороны Благовещенского собора.

Основные хозяйственные службы государева двора, связанные со всеми «прелестями» сельскохозяйственного быта (запахи, рев животных, малоэстетичный вид продуктов животноводства), видимо, были все же из Кремля вынесены. Так, основная масса лошадей, потребных для двора, содержалась в запасных конюшнях в Конюшенной слободе (район современной Староконюшенной улицы). У Дорогомилова перевоза у церкви Николы на Щепах стоял государев дровяной двор, откуда дрова на возах возили на государев обиход. Под Новинским у церкви Иоанна Предтечи в Кречетниках располагалась слобода, где для великокняжеской охоты содержались ловчие птицы — соколы, ястребы и т. д. В прудах на Пресне ловили рыбу для государева стола. В Старом Ваганькове, недалеко от Боровицких ворот Кремля, находилась псарня, где содержались собаки для охоты и развлечения монарха. Через реку, напротив Кремля, с 1495 года на месте специально снесенной городской застройки располагались сады и огороды, продукция с которых тоже шла на государев стол. В 1516 году по приказу Василия III за Боровицкими воротами недалеко от Кремля были выкопаны пруды и поставлена каменная мельница[94]. Один из прудов позже получил название Лебединого — здесь разводили лебедей для государева стола, а также уток и гусей.

Между тем очевидно, что некоторые хозяйственные службы непременно должны были находиться в самом Кремле. Помимо поварских служб (именно служб, потому что вряд ли пищу для государя и его семьи и для кремлевского гарнизона готовили в одном месте), это житницы, скорняцкие мастерские, портомойни, сушильни белья, плотницкие и слесарные мастерские и прочие службы по обслуживанию текущей жизни.

 

Дела семейные

 

Для любого человека средой обитания прежде всего является семья. Для монарха же в особенности. Его социальный статус определяется не личными заслугами, а происхождением. Его богатство — богатство фамилии. Его личная жизнь ему не принадлежит. Семейные проблемы стремительно перерастают в политические, и наоборот.

Василий III стал государем всея Руси в сравнительно благополучной семейной ситуации. Недоразумения с отцом, которые случались, были улажены навсегда: Иван III сошел с политической сцены. Проблем со стороны жены и ее родни можно было не опасаться. Род Сабуровых был слишком малозначим, чтобы как-то влиять на государя. Да Сабуровы и не пытались извлечь какие-либо выгоды из своего положения, стать временщиками. И хотя в самом браке, несомненно, был немалый элемент политического расчета, все же Василий III выбрал Соломонию из нескольких сотен девушек, многие из которых принадлежали примерно к тому же социальному слою, — значит, она ему как минимум понравилась внешне. Значит, была симпатия (насколько обоюдная — неизвестно, спрашивать Соломонию никому и в голову не пришло). Жениться по любви монарх, как известно, не может, но на понравившейся ему девушке — вполне. Значит, здесь тоже была гармония, по крайней мере в первое время и по крайней мере со стороны мужа.

С сестрами, а также возможными дочерьми дело обстояло совсем просто. Девушки из государева рода редко покидали Кремль: большинство из них проводили детство в палатах у матери, а затем плавно перемещались по соседству в Вознесенский монастырь, где тихо и печально доживали свой век монахинями. Рожденные в Кремле, они почти ничего в своей жизни больше и не видели. При Василии III их еще изредка выдавали замуж за других князей, но эта практика вскоре совсем прекратится. Причина проста: государева дочь могла выйти замуж только за равного себе. А равных не было: своих удельных князей при Василии III почти полностью извели. Выдавать же девушек за иностранных принцев-иноверцев было никак нельзя. Единственный случай брака сестры Василия III Елены с великим князем Литовским Александром Ягеллончиком был признан опытом неудачным: почти вся история взаимоотношений России и Литвы в это время — это протесты России против «принуждения» Елены к католичеству. Чем великокняжеская дочь утратит чистоту веры — лучше уж пусть заживо похоронит себя в монастыре.

С братьями дело обстояло много хуже. Как уже говорилось, российская политическая система располагала к тому, чтобы младшие братья смотрели на старшего как на зажившуюся на этом свете преграду на их светлом пути. А старший брат видел в младших потенциальных крамольников и заговорщиков. При этом, как водится, обе стороны были правы.

Первоначально отношения были не то чтобы братскими, но внешне вполне благопристойными. Василий III выполнял завещание своего отца, по которому он должен был гарантировать получение уделов младшими Ивановичами. Около 1507 года был создан Калужский удел Семена Ивановича. Зато в 1507–1507 годах у князя Юрия Ивановича была отобрана волость Сурожик и передана в кормление татарскому царевичу Шейх-Аулияру. Материально потеря была невеликая, но Юрий мог расценить это как укол по самолюбию, а также — как тревожный симптом, что Василий III намерен распоряжаться уделами братьев по своему усмотрению.

14 февраля 1509 года в тюрьме скончался внук Ивана III, венчанный на русский престол великий князь Дмитрий Иванович. Современники передавали слухи, будто бы он умер от голода и холода или же задохнулся в камере от дыма (то есть был убит тюремщиками). Так или иначе, теперь Василий III стал полноправным государем всея Руси. Дмитрий был официально венчан шапкой Мономаха, а Василий нет — он стал государем по завещанию отца, но не через коронацию. Теперь над тем, что более легитимно, можно было не ломать голову.

Хуже всего в 1507–1509 годах складывались отношения у Василия III с его двоюродным братом Федором Борисовичем Волоцким. Семена конфликта были посеяны еще Иваном III: он присвоил себе Рузский удел бездетного брата Федора — Ивана Борисовича, а в завещании не вернул его Федору, а распределил между Юрием Дмитровским и Дмитрием Угличским. Обиженный Федор в своем завещании, составленном в 1506 году, приказал передать удел своему сыну, если таковой у него родится. Вопреки традиции, он не стал завещать выморочный удел великому князю, а оставил вопрос открытым. Это было недвусмысленно продемонстрированное намерение сохранить удел, бросить вызов великому князю Василию III.

Но основной конфликт вспыхнул не из-за завещаний и дележа земель, а из-за монастырей. На территории Волоцкого удела находился Волоцкий монастырь, игуменом в котором был Иосиф, «духовный отец» Ивана III. Не в силах всерьез навредить верховной власти, князь Федор отыгрался на монастыре: не давал туда пожалований, отбирал земли, чинил всяческие пакости. В противовес Волоцкой обители Федор обласкал Возмицкий монастырь и его игумена Алексея Пильемова и подбивал волоцких монахов оставить Иосифа и перейти в Возмицкий монастырь. Десять монахов не выдержали давления и сбежали. Попытки Иосифа задобрить князя Федора и урегулировать вопрос успехом не увенчались. Особо издевательски и безнадежно звучал ответ княжеских дьяков Микулы Воронина, Алеши Скобеева и Копотя: «Волен-де государь в своих монастырях, хочет — жалует, хочет — казнит»[95].

И тогда Иосиф сделал сильный ход. В феврале 1507 года он обратился к Василию III с просьбой принять монастырь в «великое государство». И государь охотно выполнил просьбу. Обитель по-прежнему стояла на земле Федора Волоцкого, платила ему подати, но верховным главой монастыря оказался Василий III.

Федор был уязвлен, но сделать ничего не мог. Зато смог другой, пока не учтенный персонаж этой драмы: новгородский архиепископ Серапион. Ведь Волоцкий монастырь входил в его епархию, а Иосиф действовал без согласования с ним. Серапион оказался скор на расправу: в 1509 году отлучил волоцкого игумена от церкви. При этом он стыдил Иосифа, что тот унизил своим решением князя Федора, что его монастырь создавался и процветал благодаря покровительству волоцких князей, — а теперь Иосиф, преисполнившись черной неблагодарностью, передает все это Василию III.

Не то чтобы Серапион хотел заступиться за волоцкого князя. Его оскорбили прежде всего самоуправство Иосифа, его нежелание посоветоваться с новгородским архиепископом (за два года тот не счел нужным даже поставить Серапиона в известность о своем обращении к Василию III). Именно в этом он обвинял оппонента, который сделал монастырь разменной картой в политических играх светских правителей, пренебрег своими обязанностями духовного пастыря: «Что еси отдал монастырь свой в великое государство, ино де еси отступил от небесного, а пришел к земному».

Но и Иосиф не собирался сдаваться. Он попросил заступничества великого князя, изобразив дело так, будто его отлучили от церкви за сам факт обращения за покровительством к государю всея Руси. Он знал, что московские князья своих не сдают, даже если те не правы. Формально Иосиф был неправ: ему надлежало получить на свои действия разрешение Серапиона. Но Василий III рассудил иначе: специально созванный церковный собор в июле 1509 года отменил отлучение Иосифа, а другой собор весной 1510 года низложил новгородского владыку, принудительно доставленного на заседания. Основное обвинение, которое ему было предъявлено, — что он «учинил Волок небом, а Москву — землею», «князя Федора — небесным», а Василия III — «земным». Искажение смысла слов Серапиона здесь очевидно, но исход дела был предрешен.

Мы специально столь подробно остановились на этом неординарном деле, чтобы показать, как в отношениях между князьями и церковными иерархами были тесно переплетены политика, экономика, правовые вопросы, наконец, элементарные амбиции и эгоизм. И именно великий князь должен был выступать арбитром в подобных спорах, причем арбитром предвзятым — как никак, это было и «государское», и семейное дело: низлагая Серапиона и защищая Иосифа, Василий III унижал своего двоюродного брата Федора Волоцкого.

Переход Волоцкого монастыря под великокняжескую опеку бил и по другому удельному князю — Юрию. Монастырь владел землями в принадлежавших дмитровскому князю Рузском и Дмитровском уездах, и дмитровский правитель таким образом их терял. В чем именно заключалось возмущение Юрия, неясно, но ходили слухи о том, что он чуть ли не хотел «отступить» от Василия III, то есть отказаться признавать его власть. А Василий III якобы собирался его за это арестовать. Так или иначе, какой-то конфликт имел место. Положение спас сам Иосиф Волоцкий, который решил, что с него хватит одного врага — удельного князя, незачем игумену воевать со многими сильными мира сего. В июле 1510 года он сумел примирить Дмитрия и Василия и даже получил от первого в пожалование крупное село Белково.

По всей вероятности, к этому времени и относится знаменитый запрет Василия III своим братьям жениться, пока у него самого не появится наследник мужского пола. Первоначально речь шла лишь о том, что сын великого князя должен оказаться старейшим в роду. Но появление наследника затягивалось, и этот запрет стал оружием политической борьбы: братья умирали, так и не дождавшись разрешения вступить в брак, а их выморочные уделы Василий III забирал себе. К концу его правления выяснилось, что идея оказалась очень удачной: вместе с братьями физически почти вымерла сама удельная система.

У братьев оставалось крайне ограниченное пространство для политического маневра: они были слишком слабы, чтобы противостоять Василию III открыто. Ресурсы — военные, территориальные, экономические — не позволяли. При московском дворе они могли рассчитывать только на некоторую часть боярства, которое отстаивало права удельных князей не из особой любви к сыновьям Ивана III, но просто из приверженности к старине и охранению незыблемости традиционных порядков. Это могло помочь в случае какого-либо спора с великим князем, но серьезных политических дивидендов не приносило. Собственно, оставался только один способ взбунтоваться, попробовать резко улучшить свое положение — отъезд в Великое княжество Литовское. Для московских же властей обвинения в намерении отъехать (неважно, реальном или мнимом) были, напротив, инструментом в борьбе с удельными князьями — со времен Ивана III такой отъезд считался несомненной изменой.

В январе 1511 года обвинения в намерении бежать в Литву были возведены на князя Семена Калужского. Насколько они были справедливы, неизвестно, но князь пострадал сильно. Василий III произвел «перебор людишек»: «людей его, бояр и детей боярских всех переменил». В средневековье, учитывая тесную личную связь господина со своим двором, это была довольно действенная мера: на какое-то время Семен остался один, в окружении новых, чужих людей. У него также отобрали часть удела — Бежецкий Верх.

В том же 1511 году князь Василий Семенович Стародубский подал донос на князя Василия Шемячича Новгород-Северского с аналогичным обвинением — мол, тот собирается перейти на службу к правителю Великого княжества Литовского. Василий III вызвал Шемячича в Москву, причем его безопасность гарантировал лично митрополит. Неизвестно, ездил ли северский князь в столицу и как он сумел оправдаться, но в ближайшие годы с ним ничего не случилось: в тюрьму не посадили, земель не отобрали, людишек не перебирали. Зато сам Шемячич в годы Смоленской войны (1512–1522) будет активно воевать на стороне Василия III.

В 1513 году умер Федор Волоцкий, и тем самым его конфликт с Василием III был исчерпан. Его выморочный удел отошел к государю, а тело упокоилось в Волоцком монастыре. В 1518 году также бездетным умер Семен Калужский. В 1521 году скончался Дмитрий Угличский, главный соперник Василия III. Присвоение Угличского удела могло пройти не столь гладко, потому что еще были живы представители угличской династии князей: еще в 1492 году был арестован Андрей Васильевич Угличский, умерший в заточении (1494), но оставивший двоих сыновей, Ивана и Дмитрия. Эти двое несчастных, вся вина которых состояла в том, что они родились угличскими князьями, все правление Василия III скованными (!) просидели в тюрьме — сперва в Переславле, потом в Спасо-Прилуцком монастыре в Вологде. Иван Андреевич умрет в 1523 году и будет причислен клику святых. А Дмитрий Андреевич получит свободу уже при Иване Грозном, в 1540 году, проведя в заключении 48 лет…

Трудно было быть удельным князем при Василии III. Семейные дела своего рода он решал сурово и бескомпромиссно. Он мог бы торжествовать победу — собственно говоря, к 1520-м годам из реальных соперников оставался только его брат Юрий Дмитровский. Андрей Старицкий, получивший свой удел только в 1519 году, за годы юности насмотрелся на отношения внутри великокняжеского дома и вел себя тише воды и ниже травы, стараясь, чтобы Василий III пореже вспоминал о его существовании.

Но с каждым годом все больше обострялась проблема, на которую первоначально не особенно обращали внимание: в великокняжеской семье не было детей. Из личной трагедии это постепенно перерастало в политическую драму, потому что вставал вопрос о престолонаследии. Не отдавать же трон ненавистному брату Юрию! По обычаю, во всем винили Соломонию — если супружеская пара бесплодна, виновата жена. Но в XVI веке неплодие жены не являлось поводом для развода. Василий III выйдет из этой ситуации в свойственной ему решительной манере, переступая через родных и близких и ломая людские судьбы, но это будет уже в 1520-е годы, ближе к концу его правления.

 

Дела публичные

 

Время Василия III — это время удивительной метаморфозы российской монархии, середина и апофеоз процесса превращения великого князя Владимирского и Московского в православного царя. Этот процесс начался при Иване III, ставшем государем всея Руси , и был в некоторой степени завершен при Иване IV, который в 1547 году первым в русской истории венчался на царство шапкой Мономаха. Хотя многие и институциональные, и идеологические вопросы при Иване Грозном тоже были только намечены, и тенденции их развития оборваны Смутой в начале XVII века. И лишь о первых Романовых — Михаиле Федоровиче (1613–1645) и Алексее Михайловиче (1645–1676) — мы можем говорить как о воплощенном идеале православного царя.

Но время Василия III тем и интересно, что это — истоки. Идеологическое оформление русской монархии в начале XVI века отставало от политического. При Иване III возник ряд идей, основанных в основном на переосмыслении русских средневековых представлений об идеале верховной власти. Но именно от первой трети XVI века до нас дошли тексты, содержащие оформленные, целостные, развернутые концепции российской монархической власти.

Впервые такая концепция появилась на страницах «Послания о Мономаховом венце». Мы не знаем точной даты составления этого, не побоюсь сказать, эпохального текста (ученые называют разные даты между 1513 и 1523 годами4), нет согласия в научном мире, кто же был его автором. Известно только имя: «Спиридон рекомый, Сава глаголемый». Его пытались отождествить с бывшим киевским и всея Руси митрополитом Спиридоном, однако против этой точки зрения высказаны серьезные аргументы[96]. Наконец, идут споры о соотношении «Послания…» с другим важным памятником — «Сказанием о князьях владимирских». Последнее датируют в широком диапазоне от конца XV века до 1530–1540-х годов. Одни историки считают, что первично «Сказание…», другие — что «Послание…». То есть литературная история текстов остается предметом научных споров[97].

Итак, какая идеологическая задача стояла перед древнерусскими книжниками в связи с появлением на политическом небосклоне «государства всея Руси»? Прежде всего, надо было объяснить, откуда оно взялось. Традиционный ориентир и источник толкований на все случаи жизни — Библия — молчала. Русь в ней, естественно, не упоминалась. Однако происхождение государства вполне можно было объяснить происхождением династии — в средневековье народ, страна персонифицировались в государе. Но легенда о варяжском князе Рюрике, вожде «Руси», которую он привел с собой из-за моря в земли враждующих друг с другом славян, к XV веку изрядно потускнела. Происхождение от никому не известного викинга на международной арене вовсе не звучало гордо. Нужны были какие-то более известные имена, ориентиры. Надо было вписать Русь и ее правителей в европейский историко-культурный контекст, найти ей там свое историческое место. Кто такой Рюрик, с кем из европейских монархов он в родстве, где было его государство, в Московской Руси уже никто не знал, а повторять сказки древних летописей особого смысла не имело: на экспорт такая продукция не пошла бы. Легенда о Рюрике была исключительно для внутреннего употребления. Для того дипломатического контекста, в котором развивалась Россия на рубеже XV–XVI веков, ее надлежало вписать в мировую историю.

Под мировой историей в XVI веке понималась история библейская, история древняя и церковная и история Великой Римской империи. Поэтому Спиридон-Сава обращается к Библии, но исправляет и дополняет ее текст. Он выдумывает четвертого сына Ноя Арфаксада (одноименного с Арфаксадом — сыном Сима, внука Ноя). Арфаксад поселяется в уделе Хама (Африке), и от него начинается власть египетских фараонов — первый пример земной власти вообще. От Арфаксада произошли Месрем и Хус. Месрем, внук Ноя, назван прямым предком русских князей!

Концепция получалась замечательная. Русские правители — потомки египетских фараонов и самого праотца Ноя! Однако опять возникала маленькая неприятность с Библией: по Книге Бытия сыновья Хама Мицраим (по древнееврейски — Египет) и Хуш (родоначальник эфиопов), согласно проклятию Ноя, должны были служить рабами потомкам Сима и Иафета. Вот для обхождения этого неподобающего сюжета и понадобился непрбклятый четвертый сын Ноя Арфаксад.

Хуса автор «Послания…» быстренько отправил в Индию. Зато от Месрема он вывел фараона Сеостра, «начального царя Египту». Ну а от Сеостра было уже рукой подать до Василия III: «…а царству его начаток от Сеостра, начального царя Египту». Но здесь ему стали мешать уже древнерусские летописи, возводившие происхождение Руси к сыну Ноя Иафету. И автор гениально разделил две линии: царская власть на Руси идет от Арфаксада — Месрема — Сеостра, а вот народ, подданные — это потомки Иафета. Правда, пришлось изобретать потомка Иафета Фарсиса, жившего в Калаврии (Южной Италии), и как-то пытаться воссоединить линии от него и от Арфаксада[98]. На этом месте создатель «Послания…» слегка запутался и с облегчением вернулся к Царству Египетскому.

От «первого царя Египта» Сеостра он проводит линию к Филиппу («Филиксу»), «первому обладателю вселенной», а затем и Александру Македонскому, «второму обладателю». Александр передал Египет своему слуге Птолемею. Через историю Клеопатры, Антония, Юлия Цезаря и Октавиана Августа Египет связывается с Великой Римской империей. Кульминационным моментом здесь оказывается венчание, освящение во «властителя мира» Августа: «И облекли его в одежду царя Сеостра, первого царя Египта, в порфиру и виссон, и препоясали поясом фелридом, и возложили ему на голову митру царя индийского Пора, которую из Индии принес Александр Македонский, и надели на плечи окровницу  царя Филикса, владеющего вселенною… И радостно все воскликнули великим гласом: Радуйся, Августе, царь римский всея вселенныя».

А вот Август поделил вселенную между правителями отдельных стран и областей, и среди них был его родственник, некий Прус, который получил балтийское побережье от Вислы до Немана. А уже от Пруса произошел Рюрик, позванный править в Новгороде новгородским князем Гостомыслом. Таким образом, круг оказался замкнут, и русские Калитичи, происходившие от Рюриковичей, были объявлены прямыми потомками римского императора Августа! Это уже были понятная для начала XVI века генеалогическая схема, достойные ориентиры и заявка на ведущее место в мировой иерархии правителей.

Генеалогическое обоснование легитимности династии русских государей и их политических претензий вполне получилось. Теперь под него надо было подвести историко-политическое обоснование. Автор «Послания…» опять заходит издалека. Он рассказывает о совете киевского князя Владимира Всеволодовича (1113–1125) с князьями и боярами о походе на Константинополь и об удачном свершении этого похода. В Византии же в это время много проблем: из-за папы Формоса произошел раскол церкви, «латиняне» (будущие католики) вовсю наступают на православие. Император Константин Мономах советуется с патриархом Кир Ларием. «Латиняне» благополучно прокляты, утверждается православный Символ веры. После чего к князю Владимиру было послано посольство с инсигниями царской власти, которые таким образом и попали на Русь из Византии (отсюда и название короны русских государей — «шапка Мономаха»).

В этом рассказе вымышлено почти всё. Особенно нехорошо получилось с Владимиром Всеволодовичем и Константином Мономахом: император правил в 1042–1055 годах, а русский князь только родился в 1053 году и никак не мог в двухлетнем возрасте держать совет с боярами, ходить в походы и получать инсигнии. Папа Формос на самом деле занимал престол в 891–896 годах, а официальный раскол церквей состоялся в 1054 году. Да и то, как автор — вроде бы духовное лицо — путается в Символе веры, вызывает большое удивление.

Возможно, Спиридон-Сава просто переставил византийских императоров местами. При Владимире Всеволодовиче в 1081–1118 годах в Константинополе правил император Алексей I Комнин, с которым киевский князь действительно воевал в 1116 году. Другой византийский император, Мануил I Комнин (1143–1180) в 1164 году присылал какие-то дары князю Ростиславу Мстиславичу, прося у него помощи в войне с Венгрией. То есть, как предполагают ученые, за этой легендой могли скрываться какие-то реальные события, хотя, конечно, и выглядевшие иначе.

Но через этот миф была создана схема, о которой очень точно сказал В. И. Ульяновский: две равные православные державы (равные , потому что Русь только что ходила на Константинополь в победоносный поход) объединяются для укрепления сущего в них православия на условиях «уравнения власти» обоих правителей через символическую передачу инсигний византийским императором русскому князю. Что это были за инсигнии? Спиридон-Сава перечисляет их: Животворящий Крест, сделанный из дерева, на котором был распят Христос (его император снимает с собственной шеи), царский венец с императорской головы, поставленный на золотое блюдо, некая крабица (коробочка), «из нея же Август кесарь римский веселяшеся», наплечное ожерелье и кация (ручное кадило без цепей).

Предметы из перечисленных Спиридоном-Савой по-разному отождествляются исторической наукой[99]. Из этого набора наиболее интересна крабица — сердоликовая коробочка, окованная золотом, которая как семейная реликвия Калитичей упоминается уже в 1358 году в завещании великого князя Ивана Красного. Как считает Б. А. Успенский, она имела форму «чаши Августа Римского», потому что использовалась как сосуд для мирра. По мнению ученого, «чаша Августа тем самым связывает русских государей как с римской, так и с византийской традицией, что естественно отвечает восприятию Константинополя как второго Рима; вместе с тем эта чаша должна была, видимо, ассоциироваться с притязаниями русских монархов на генеалогические связи с Августом, что предполагает непосредственную связь Москвы и первого Рима»[100].

Что важно — в «Послании…» содержится идея венчания Василия III царским венцом (коронации), почему многие исследователи считают его заказным сочинением, подводящим идеологическое обоснование под эту коронацию. Н. В. Синицына писала, что в тексте содержится как бы три идеологических звена: венчание Августа — венчание Владимира Мономаха — ожидаемое венчание Василия III[101]. Василий явно размышлял, как ему преодолеть трудность, связанную с легитимным венчанием Дмитрия-внука. Его надо было как-то дезавуировать. Действительно, Спиридон-Сава предлагал вариант такой дискредитации Дмитрия: титул и венец имеют древнее происхождение и принадлежат всем князьям Владимирским. В 1518 году придворными книжниками вносятся изменения в прежний текст Чина венчания Дмитрия-внука 1498 года: теперь Иван III назван в нем православным царем. И теперь Василий III мог бы через акт венчания унаследовать этот титул без упоминания Дмитрия-внука и его коронации[102].

Таким образом, при Василии III русская монархия обзавелась собственной генеалогической легендой, которая станет основой ее самоидентификации и презентации на международной арене вплоть до 1598 года, то есть до пресечения династии Рюриковичей. Это имело большое значение, так как задавало ориентир для дальнейшего развития концепции царской власти, позволяло сделать выбор между двумя тенденциями, которые американский историк М. Чернявски обозначил так: хан или василевс ?[103]

В идеологическом отношении Русь / Россия опиралась на переосмысление византийской политической идеологии, что неизбежно вытекало из ее принадлежности восточнохристианской, православной конфессии. Но в плане политической практики русским князьям вплоть до начала XVI века пришлось больше иметь дело с татарскими ханами, чем с византийскими императорами. Ведь русские земли в течение почти трехсот лет были составной частью сперва Монгольской империи, а потом другой империи, Великой Татарии, называемой в русских летописях Золотой Ордой. Да, Русь имела особый статус, да, татары не вмешивались в дела религии, считались с мнением князей в политических вопросах, и кроме регулярных поступлений дани их мало что интересовало. Но все же только наш герой, Василий III, был первым русским правителем после монголо-татарского нашествия, для которого татары были чем-то внешним, а их ханы — правителями соседних государств. Еще ко двору Ивана III татарские послы являлись запросто и с ультимативными требованиями, как к ханскому рабу (чем это для них закончилось в 1480 году, вопрос другой). То есть несомненна определенная интеграция России в ордынскую политическую систему, да и наглядный пример стиля управления татарских ханов был перед глазами (в отличие от византийского, о котором знали гипотетически).

Это все верно, но если отбросить спекуляции публицистов, что Россия есть «восточная деспотия», следы татарского влияния в русской политической культуре выявляются не без затруднений. В наибольшей степени они заметны в бюрократической системе делопроизводства (недаром посольские грамоты в тот же Крым в XVI веке на Руси называли ярлыками ). Но вот собственно ордынскую политическую систему Москва вовсе не копировала, а творчески переосмыслила и на ее основе создала нечто свое, мало похожее на первоначальный образец.

Такой своеобразный стиль заимствования был, в принципе, характерен для Руси. О нем очень точно сказал Б. А. Успенский. Россия всегда была эксплицитно ориентирована на чужую культуру (Византию, потом — западноевропейский мир). Таким образом, свою систему ценностей она черпала извне. Однако этот механизм имел свои особенности: «попадая на русскую почву, эти модели получают совсем другое наполнение, и в результате образуется нечто существенно новое — непохожее ни на заимствуемую культуру (т. е. культуру страны-ориентира), ни на культуру реципиента»[104].

Главное, что русская политическая культура усвоила благодаря татарскому влиянию — и что в полной мере проявилось как раз в характере правления Василия III, — это то, что в самом примитивном смысле можно назвать деспотизмом. Термин здесь не очень удачен, ибо несет в себе эмоциональный оттенок. Но проблема Василия III была в том, что он не мог править иначе, чем деспотически, ибо не существовало социальных и политических структур, которые могли бы представлять альтернативу центральной власти.

Известно, что именно татарское владычество нанесло смертельный удар по древнерусской вечевой системе: вече, эта основа народного самоуправления, либо резко сужает свои прерогативы, либо вообще исчезает в ряде городов. За годы ига серьезно пострадала система княжеского вассалитета, в основе которой лежит принцип «вассал моего вассала не мой вассал». То есть внутри феодалов была своя иерархия отношений, основанная на праве и обычае. Татары резко нарушили эту систему введением института ярлыка на княжение: его мог получить не тот князь, который имел на это наибольшие права, старейший в роду, главный в феодальной иерархии, а тот, кто привез хану ббльшую взятку, сумел оболгать конкурентов, кому, наконец, хан сам хочет дать ярлык из политических соображений. То есть инстанция верховной власти, в данном случае ханской, действовала произвольно. Вассальные отношения внутри рода русских князей хана интересовали постольку поскольку.

А вот когда в 1480 году ханская власть исчезла, само отношение к верховной власти как к власти, имеющей право на произвол и чинящей его, никуда не делось. Напротив, им воспользовались московские князья, как бы заняв в политической системе вакантную нишу, оставшуюся от времен ханского владычества. Отсюда и деспотизм, и произвол, и нарушение всех традиций — вспомним хотя бы спор Василия III с Федором Волоцким из-за игумена Иосифа! Просто сама по себе эта унаследованная от Орды властная инстанция (хан = царь) предполагала подобный стиль реализации своих властных прерогатив.

Другое «наследство» татарской политической культуры еще не проявится в правление Василия III в полной мере, а станет актуальным уже при Иване Грозном. Речь идет о такой важной составляющей русской политической культуры, как стремление преодолеть вековой комплекс неполноценности («…у них в работе были отцы наши»), вытекавший из трехсотлетнего татарского ига. Причем преодолеть своеобразно: через унижение былых господ, через разгром и порабощение соседних татарских государств. Достичь собственной мощи и величия через втаптывание татар в грязь, через месть за древнее иго — это была целая политическая программа того, как сделать Россию подлинным православным царством. Программа, реализованная уже при Иване IV, покорившем Казанское (1552) и Астраханское (1556) ханства и наступавшем на Крым. Другое дело, что, как всегда это бывает, по счетам Золотой Орды заплатили «не те татары» — и казанских, и астраханских, и крымских татар нельзя назвать прямыми виновниками порабощения Руси в XIII–XIV веках, все они вышли на историческую арену позже. И для них русское нападение было несомненной агрессией. Но в истории подобные трагедии взаимного непонимания, увы, были и будут всегда.

Вернемся к Василию III. Как христианский монарх государь выступал всемирным покровителем православия. Недаром при Василии III Москву столь часто посещали посланцы православных епархий, находящихся под турецким владычеством: от афонских монастырей (1508, 1515, 1516, 1519, 1533), от Синайской горы (1518, 1519), от белградского митрополита Феофана, вдовы сербского деспота Стефана Ангелины и сербских монастырей (1508, 1509), от константинопольского патриарха Феолипта I (1516).

Иерархи вовсю восхваляли Василия III. Так, в 1516 году игумен Пантелеймонова монастыря Паисий обращался к нему так: «Благочестивому и во Христе благоверному и от вышнего промысла избранному великому государю Василею, милостию Божиею единому самодержавному правому государю всем землям Русским, восточным и северным…» Ватопедский монастырь был еще более льстив: «Благовернейший и наияснейший, и о Христе Боже царю (sic! — А. Ф. ) крепчайший всей Русской земли, и также в океане множества народов». Усилия даром не пропадали: Василий щедро жаловал меха (тысячами — шкурки белок и соболей), деньги, драгоценную утварь. Он считался ктитором (покровителем, дарителем) нескольких афонских и сербских монастырей.

Однако забота о православии не исчерпывалась помощью христианским обителям, стоявшим на печальной греческой земле, оккупированной Османской империей. Важным элементом публичной демонстрации поклонения русским православным святыням стали богомольные выезды государя (как правило, с семьей и большой свитой) к Троице-Сергиевой обители недалеко от Москвы и монастырям Замосковской земли.

Эти выезды носили характер государственных мероприятий и особо отмечались в летописях. Участвовать в них Василий III начал еще при Иване III. Поездка длилась с 21 сентября по 9 ноября 1503 года. Великокняжеская семья посетила Троице-Сергиев монастырь, святые обители Переславля, Ростова, Ярославля. Во время правления Василия III подобные выезды регулярно происходили по разным маршрутам. С 8 сентября по 5 декабря 1510 года он ездил в обители Переславля, Юрьева-Польского, Суздаля, Владимира и Ростова Великого. В июне 1518 года ездил в Троице-Сергиев монастырь. В мае 1519 года посетил Николо-Угрешский монастырь, 24–26 декабря 1526 года молился в Тихвинском Богородичном монастыре «о плодородии чрева». Осенью 1528 года состоялась большая богомольная поездка в Переславль, Ростов Великий, Ярославль, Вологду, Белозерский Кириллов монастырь. С 17 сентября по 19 ноября 1531 года Василий III вместе со второй женой Еленой Глинской и младенцем Иваном (будущим Иваном Грозным) ездил в Троице-Сергиев монастырь, Волок и Можайск. С 22 сентября по 3 октября 1532 года государь был на молитве в Троице-Сергиевом монастыре, с 10 по 19 марта 1533 года — в Николо-Зарайском монастыре. 21 сентября 1533 года государь уехал к Троице в последний раз, в Москву он вернется в ноябре уже смертельно больным.

Василий III уделял много внимания церковному строительству, украшению храмов. Воскресенская летопись содержит немало примеров государева благочестия. Назовем только те случаи, когда на участие Василия III прямо указывает летописец. 1 октября 1506 года великий князь внес в только что освященный митрополитом Симоном московский храм Николы Гостунского образ святого в драгоценном окладе. Весной 1508 года по его приказу началась роспись Благовещенского собора Кремля, в том же году завершено строительство кремлевского Архангельского собора, колокольни Ивана Великого и церкви Иоанна Предтечи у Боровицких ворот (освящена 5 ноября 1508 года).

В мае 1514 года по распоряжению Василия III был обновлен и украшен драгоценным киотом чудотворный образ Владимирской Божьей Матери, хранившийся в Успенском соборе Кремля. Весной того же года Василий III велел «со многим желанием и верою» ставить каменные церкви в Москве: Введенскую на «Большом посаде за торгом», Святого Владимира в Садах, Благовещения в Воронцове, Святого Леонтия Чудотворца Ростовского за Неглинной, Благовещения на Ваганькове, Алексея Человека Божия в женском монастыре за Черторыем, Усекновения главы Иоанна Предтечи под Бором в Замоскворечье, Святого Петра Чудотворца митрополита всея Руси за Неглинной, Введения Пресвятой Богородицы на Сретенке и церковь Святой Варвары, а в самом Кремле поставлена на месте старой деревянной церкви каменная Рождества Богородицы на Сенях с приделом Святого Лазаря.

В 1515 году по приказу Василия III была обновлена роспись Успенского собора Кремля. В августе того же года освящена Успенская церковь на Тихвине; строительство завершал итальянский архитектор, присланный великим князем. В 1518 году из Владимира на время были перенесены в Москву некоторые особо почитаемые иконы для «поновления». 2 июля их торжественно встречали митрополит и москвичи «в поле за посадом». Василий III присутствовал на торжественном богослужении в кремлевском Успенском соборе, прикладывался к образам, лично отдал приказ их обновить и украсить драгоценными киотами. Через год их вернули во Владимир. В августе 1519 года была разобрана Вознесенская церковь и заложена новая, каменная. В 1527 году по распоряжению Василия III был перестроен в камне дворцовый Спасо-Преображенский собор, у Фроловской башни Кремля построена Георгиевская церковь, а на Арбате за Неглинной — церковь Святых Бориса и Глеба.

В 1530 году по приказу Василия III на Москве «поновляли» перенесенные из Ржева иконы: «…государь с великой верою и желанием велел починить их». При этом в Москве остались копии образов. Их поставили в храме во время торжественной литургии, в которой участвовал великий князь, а оригиналы вернули в Ржев. 27 ноября 1530 года государь с женой и сыном был на освящении церкви Параскевы Пятницы.

В августе 1531 года Василий III лично участвовал в постройке особого типа храма — так называемого обыденного. Его так именовали потому, что возводили за один день. Как правило, такие церкви были обетными — ставились во исполнение того или иного обета. Речь идет о деревянной церкви Усекновения Честной главы Иоанна Предтечи на Ваганькове с приделами в честь апостола Фомы и Петра-чудотворца. По всей вероятности, обет был связан с рождением сына. Будущий Иван IV Грозный родился 25 августа 1530 года, а праздник Усекновения главы Иоанна Предтечи отмечается 29 августа. Первенец Василия получил имя Иван в честь Иоанна Предтечи.

Это была не единственная церковь в честь рождения наследника. В 1531 году по приказу Василия III в Новгороде была возведена обыденная деревянная церковь Успения Богородицы с Иоанновским приделом; в 1532 году в Коломенском — каменная шатровая Вознесенская церковь, сохранившаяся до наших дней и считающаяся одним из чудес русской архитектуры. О прекрасном храме писал еще летописец: «Была же церковь та удивительна высотою, и красотою и светом, такой не бывало еще на Руси». Храм был освящен 3 сентября, и это событие вылилось в большой церковный праздник и грандиозный трехдневный пир на все Коломенское[105].

В 1533 году, по всей видимости тоже в августе, Василий III заказал огромный колокол-благовест весом в тысячу пудов. Он был водружен на деревянную звонницу уже после смерти Василия, 19 декабря. По приказанию государя в Великом Новгороде была построена деревянная церковь Успения с приделом Святого Иоанна, опять-таки в честь сына, княжича Ивана.

Конечно, это далеко не полный перечень церквей, построенных по прямому распоряжению или под патронажем Василия III и членов его семьи. Милостыней, ктиторством, вкладами и строительством церковная деятельность Василия III отнюдь не исчерпывалась. Эпоха Московской Руси — время крупных публичных религиозных акций, целых церемоний, сопровождавших важные государственные акции. Это крестные ходы, переносы икон, переносы мощей, богослужения на победу воинства и т. д. Возможно, с XV века существовала церемония окропления войск водой, освященной на мощах святых[106]. И во всех этих акциях великий князь и митрополит играли центральные роли.

Первым подобным масштабным событием был уже упоминавшийся перенос под «надгробное пение» останков русских князей в новый кремлевский Архангельский собор 7 октября 1507 года. В 1510 году после покорения Пскова Василий III приказал в честь этого события поставить в Троице-Сергиевом монастыре негасимую свечу. Такая же свеча была поставлена в новгородской Святой Софии. Она была восстановлена «по старине», то есть Василий III делал определенный жест, реанимировал свечу как символ преемственности власти великих князей владимирских над Великим Новгородом.

Следующими летопись называет празднества по случаю взятия Смоленска в 1514 году. 1 августа Василий III во главе двора и войска торжественно вступил во взятый город. Перед городскими воротами его встретили смоленский епископ Варсофоний со священниками, иконами, городскими святынями и горожанами «и вельможи благородные, старцы с юношами, матери, девицы, иноки, инокини и весь народ града Смоленска, малые и великие, мужи и жены и дети, со светлыми очами и чистыми душами, со многою любовью и усердием». Василий III приложился к вынесенным образам и получил благословение Варсофония, а затем с крестами прошел в Успенский собор, где состоялась торжественная служба с молебнами, пением многолетия великому князю, литургией. Это было настоящее чествование победителя: Василий III стоял в главном храме вражеского города, который пал к его ногам. И священники этого города, и набившиеся в храм горожане вперемешку с его воинами истово пели государю «Многая лета»! Все завершилось грандиозным пиром с щедрой раздачей милостыни, пожалований, наград, даров и т. д.[107]

Взяв Смоленск, Василий III дал обет основать девичий монастырь в Москве с храмами во имя Пречистой Богородицы и Происхождения Честного Креста. На строительство великий князь обещал дать три тысячи рублей и одно-два дворцовых сел на содержание монастыря. Правда, выполнение этого обета несколько затянулось. Во всяком случае, выступая в поход на Казань в 1523 году, государь составил духовную грамоту, в которой сокрушался, что не исполнил обет вовремя, и завещал казначеям и чиновникам свою волю: поставить монастырь в любом случае, вернется он из похода или нет[108]. На этот раз монарх сдержал слово, и в 1525 году в Москве был основан Новодевичий монастырь.

Подобные церемонии прославляли великого князя и его государство. Очень характерна фраза, которую приводит летописец при описании другой церемонии. 27 августа 1515 года была закончена обновленная роспись кремлевского Успенского собора, устроено ее торжественное открытие, на котором присутствовали Василий III, митрополит с освященным собором, князья и сановники и «все православные христиане». При виде открывшейся им красоты они якобы воскликнули: «Господи, освяти любящих тебя, благолепие дому твоего и укрепи державу государства твоего из рода в род и до века»[109].

Иногда повод для церковной церемонии мог быть необычным. Так, в 1518 году Россию залило дождями. Почва раскисла, реки вышли из берегов. Ситуация была чревата страшным голодом, могли погибнуть посевы. Василий III энергично взялся спасать положение. Он приказал митрополиту Варлааму провести специальные богослужения об «устроении земском и о теплоте солнечной и о дожде». Освященный собор объявил пост, молитву и покаяние, в церквях пели молебны. Дожди прекратились, над страной засияло солнце и высушило почву. Василий III приказал молиться еще усерднее и благодарить Господа за чудо[110].

В 1518 году перед походом на Литву Василий III ездил в Троице-Сергиев монастырь за благословением. 21 ноября 1521 года по его приказу в Новгороде за один день «всем народом» была возведена деревянная обетная Покровская церковь — во исполнение обета для борьбы с эпидемией в соседнем Пскове. В декабре 1526 года, во время молитвенной поездки в Тихвинский монастырь, служились службы «о государском здравии и всего православного христианства», щедро раздавалась милостыня и публично прощались вины опальным.

Под сентябрем 1527 года летописец помещает целый рассказ о воинском чуде и благодарственных церемониях по этому поводу. Татары в очередной раз пытались взломать оборону русских войск по Оке. Воеводы храбро оборонялись, с войсками вышел сам Василий III. Некий татарский князь по имени Алай вошел со своим отрядом в великокняжеское село и пытался поджечь церковь Святого Николы. Она упорно не желала загораться, дважды пожар гас. Нечестивец не понял, что это знак свыше, и поджег храм в третий раз. На этот раз храм загорелся, но Небеса расправились со святотатцем: пламя от пожара увидели русские воины, которые налетели и разбили отряд Алая, а его самого взяли в плен. Эта, в общем-то, рядовая победа — мало ли зарвавшихся мародеров и поджигателей ловили русские воины во время отражения татарских набегов — была преподнесена как великое чудо. Алай «…пойман бысть, произнося хулу на Господа Бога Спаса нашего Иисуса Христа, на Пречистую Богоматерь, и на бесплотных сил, и на Божьих угодников». Основное вражеское войско ушло, не сумев прорвать заслоны московских войск на Оке. А в столице прошли грандиозные церковные празднования в честь победы и великого чуда чудотворца Николы[111].

В апреле 1533 года новгородский архиепископ Макарий прислал Василию III огонь и воск свечи, которая сама собой возгорелась у гроба преподобного Варлаама Хутынского. В июле 1533 года в связи с мором в Пскове новгородский архиепископ Макарий омывал в Святой Софии мощи и посылал святую воду по всему Новгороду и Пскову. Василий III приказал прислать жертвам эпидемии святой воды из Москвы «на освящение православным христианам». 15 августа 1533 года перед выходом с войсками на Оку против ожидаемого нападения татар Василий III слушал литургию в Успенском соборе Кремля, поклонялся гробу святителя Петра-чудотворца и брал благословение у митрополита Даниила.

Важнейшим элементом церковной жизни были чудеса, происходившие у святых икон, во время погребения святых и т. д. Воскресенская летопись поместила под 1518 и 1519 годами целые разделы «О чудесах Алексея чудотворца», в которых описывается ряд исцелений и каждый раз подчеркивается, что это произошло «в дни благочестивого и христолюбивого великого князя Василия Ивановича всея Руси». Чудеса происходили и в построенной по приказу Василия III Введенской церкви.

И конечно, православный государь должен был быть миссионером. Василий III не располагал большими возможностями для крещения окрестных народов: поблизости язычников уже не наблюдалось, оставались только северные, приуральские и сибирские народы, до которых было далековато. Татары, как правило, были тверды в мусульманской вере, во всяком случае в своей массе, а отдельные выкресты погоды не делали. Однако некоторые миссионерские акции все же удавались. Так, в 1526 году по приказу Василия III были крещены поморы и лопари.

 

Дела жалованные

 

Еще одна сфера деятельности государя, связанная с церковью, — раздача земель и выдача льгот церквям и монастырям. Она, конечно, тесно смыкалась с земельной политикой. В глазах служилой знати именно монарх являлся главным источником материальных благ, дающим земли и льготные условия держания вотчин и поместий. Церковь ждала от верховного правителя того же: земельных пожалований и разного рода налоговых, административных и судебных привилегий.

Каков был механизм наделения землей и льготами со стороны государя? Решения о выделении тому или иному владельцу сел, деревень, земель, которые только начинали осваиваться (починков), пустошей и диких земель готовились в государственном аппарате. Чаще всего, видимо, они проводились через дворецких. Земли для монастырей и церквей мог просить митрополит или другие церковные иерархи. Конечно, были и многочисленные просители, челобитчики, но тут все зависело от того, до какого уровня государственной власти им удавалось дойти. Видимо, какая-то часть раздач монастырям и церквям носила обетный характер или делалась в качестве подарков, исполнения обещаний, данных во время богомольных поездок Василия III по обителям.

Степень личного участия Василия III в выдаче этих жалованных грамот установить невозможно. Все они выдавались от его имени. В то же время вряд ли государь вникал в имущественные проблемы каждого удаленного монастыря или любого служилого человека, наделяемого поместьем. И раздачи земель, и выделения поместий осуществляли чиновники, работники государственного аппарата. Видимо, какая-то их часть делалась по личному распоряжению монарха или с представлением перед ним принятого решения (процедура такого представления называлась доклад , а принятое по нему постановление — приговор ). Но, конечно, далеко не все. И имя Василия III как лица, якобы выдавшего ту или иную грамоту, здесь не должно вводить в заблуждение.

Кроме земельных пожалований, властями выдавались различные разрешения на льготы. Собственно говоря, одного права на держание земли было мало. Землевладельцы стремились получить независимость в некоторых сферах от центральных и местных властей — такое право учеными называется феодальным иммунитетом. Он бывал административным — когда землевладелец получал право принимать некоторые управленческие решения на своей территории, например, не пускать туда каких-то лиц (скоморохов, попрошаек, незваных гостей и т. д.). Особенно часто о праве выгонять чужаков просили обители, судя по грамотам, изрядно страдавшие от внезапных приездов местных гуляк на бесплатные монастырские трапезы и их бесчинств, смущающих монахов и монашек.

Иммунитет мог быть фискальным — его-то чаще всего и добивались: освобождение на время или навсегда от уплаты различных видов податей и несения повинностей. Среди главных надо выделить дань — налог, который платился великому князю. Вероятно, судя по названию, его корни надо искать еще во временах ордынского владычества, когда князья собирали с населения дань для татарских ханов. Теперь он целиком оставался у представителей верховной власти. По всей видимости, к ордынской эпохе восходит предыстория и другой повинности — так называемого яма , обязанности предоставлять лошадей и все необходимое для гонцов, послов и других перемещающихся по территории княжьих порученцев. В средневековье был известен татарский ям — поставка лошадей для татарских послов. Позже из яма вырастет российская вестовая и почтовая служба.

Крестьяне-земледельцы платили оброк с сохи (сохой называлась единица измерения земельной площади). В разных уездах и бывших удельных княжествах размеры сохи и платежа с нее были разными, при Василии III они колебались от одного до трех рублей. Это зависело от исторических традиций данной территории, и великий князь, по крайней мере в начале XVI века, считался с ними. Кроме того, крестьяне исполняли разнообразные повинности, связанные с великим или удельным князем и его деятельностью: косили для него сено, участвовали загонщиками в охоте, собирали и платили так называемый тук — корм для княжеских собак и лошадей. Простолюдины занимались постройкой мостов, гатей, устройством прудов, нанимались в уже упоминавшиеся «чернорабочие войны» — посоху , заготавливали камень и известь для строительства и т. д. Кроме того, платились разнообразные пошлины с жизненных событий (например, знаменная пошлина — с мужчины, вступающего в брак, и другие свадебные пошлины). С перевоза товаров и торговых операций брались таможенные пошлины: тамга, мыт и померное. Отдельная плата взималась за перевозы через реки и болота, за клеймение коней (конское пятно ). Особняком стояли дополнительные платежи наместничего корма и выплаты землевладельцу.

Единой налоговой системы при Василии III еще не было. Как нестабильным был и состав адресатов выплат: тот же монастырь мог получить право взимать плату за перевоз через речку, на которой стояла монастырская деревенька, или просто ежегодно получать какую-то сумму от доходов местной таможни — в качестве государева пожалования. А остальные деньги шли в государеву казну. Поэтому именно предоставление фискального иммунитета или перевод на себя части выплат было вожделенной мечтой и светских, и церковных землевладельцев. В течение всего правления Василия III они стремились добиться для себя как можно больше подобных льгот.

Здесь, однако, желания феодалов противоречили курсу на централизацию государственной власти. А централизация власти всегда есть в первую очередь централизация финансов, перевод всех денежных потоков в исключительное ведение верховной власти. Кому, как не великим князьям московским, было знать, что деньги, проходя через руки, имеют тенденцию к ним прилипать. Как они прилипали к рукам Калитичей, десятилетиями собиравших дань для Орды и во многом на этом построивших могущество московского великокняжеского дома. Как известно, Иван Калита — первый московский князь, который сам стал собирать дань для татар, — в итоге накопил столько денег, что 14 соседних земель просто купил.

Поэтому с 1491 года, еще при Иване III, власть берет жесткий курс на ограничение фискального иммунитета и светских, и духовных феодалов. Как показал историк С. М. Каштанов, вплоть до середины 1511 года правительство «чрезвычайно строго придерживалось принципов иммунитетной политики, выработанных в последние 15 лет княжения Ивана III. Особенно касалось это податного иммунитета. В великокняжеские грамоты 1505-го — середины 1511 года, за редчайшими исключениями, не помещались статьи, фиксировавшие свободу феодальных владений от податей и пошлин»[112]. Позже курс Василия III меняется, он начинает жаловать монастыри в том числе и освобождениями от налогов и повинностей. Но это получило развитие уже во второй половине его правления, когда местного финансового сепаратизма можно было уже совсем не опасаться и фискальные льготы монастырям только укрепляли авторитет государя.

В документах также часто фигурирует судебный иммунитет — когда люди, жившие на земле феодала, оказывались по некоторым видам преступлений неподсудны центральному и местному воеводскому суду. Как правило, в ведении землевладельцев оставляли только незначительные имущественные преступления, но это была существенная льгота, привлекавшая к держателю земли крестьян — он их защищал от произвола властей, которого всегда хватало на Руси. Акт, вводивший освобождение от наместничьего или княжеского суда, назывался несудимой грамотой. При Василии III такие привилегии давались довольно широко.

Как можно оценить политику по выдаче жалованных грамот, раздаче земель и иммунитетов Василием III? Ведь, собственно, в этой деятельности — рутинной, почти повседневной — и проявлялся государь как хозяин своей страны, который помнит о подданных, помогает им, дает им средства к существованию и к лучшей жизни.

С. М. Каштанов считал действия Василия III в области выдачи жалованных грамот результатом продуманной концептуальной политики. Смысл этой политики был в наступлении государства на церковное землевладение и, по возможности, его сокращении и ущемлении. На 1505–1507 годы приходится 48 известных нам грамот (почти шестая доля от всех актов). В эти годы, согласно мнению ученого, дьяки Волдырь Паюсов и Данила Киприянов по приказу Василия III проводили частичный пересмотр старых жалованных грамот с целью ограничения содержащихся в них иммунитетных привилегий. То, что при этом происходила раздача земель, административных и судебных привилегий, ученый объясняет тем, что они были «…лишь видимостью пожалования новых привилегий духовным корпорациям. На самом деле это мероприятие прежде всего преследовало цель сокращения старых прерогатив феодалов»[113]. Прежде всего изымалось право монастырей за деньги клеймить лошадей — право монастырского пятна.

До 1514 года Василий III продолжал начатую Иваном III политику ограничения налоговых и податных льгот духовных и светских феодалов. Но потом он дрогнул и в 1515–1518 годах выдал «серию» грамот с разного рода привилегиями, в том числе фискальными[114]. Вплоть до 1522 года правительство «вынужденно идет на уступки духовным корпорациям»[115]. В этих действиях ученый видит продуманный план: усиливать положение московских монастырей-вотчинников в удельных (и бывших удельных) землях и тем самым добиваться ослабления уделов и возвышения великокняжеской власти. С помощью раздач жалованных грамот создаются зоны привилегированного землевладения, которыми окружаются уделы. Эти меры оказались успешными, удельные землевладельцы были ослаблены. В 1522–1533 годах имел место третий период земельной политики Василия III, компромиссный, когда какие-то монастыри получали привилегии (Троице-Сергиев, Иосифо-Волоколамский и др.), а в отношении остальных вводились ограничения.

Как уже говорилось, в это время на Руси шли споры нестяжателей и иосифлян о церковных имуществах, в том числе и о земельных владениях. С. М. Каштанов и поддержавший его А. А. Зимин были склонны считать, что Василий III сперва сочувствовал нестяжателям, потому что ему нравилась их идея, что церковь не должна иметь имуществ — а значит, все церковное имущество должно отойти государству, персонифицированному в государе. Но потом иосифляне разработали идеологическую доктрину верховной власти, неоднократно помогали Василию III в различных трудных политических ситуациях, истово служили монарху, не брезгуя клятвопреступлением, интригами, лживыми клятвами, а нестяжатели, напротив, выступали против некоторых действий Василия III. И он щедро наградил иосифлянскую церковь раздачами земель, льгот, привилегий, освобождений от налогов и т. д. А лидеры нестяжателей оказались за решеткой[116]. С. М. Каштанов писал, что 1512–1513 годы «явились кульминационным моментом союза Василия III с нестяжателями. Летом 1511 г. митрополитом стал видный последователь Нила Сорского Варлаам. Очевидно, при поддержке Варлаама правительству Василия III удалось каким-то образом приостановить рост монастырского землевладения». Именно в эти годы распространяются ружные грамоты — ругой, то есть хлебным и денежным государственным жалованием пытались заменить для обителей земельные раздачи. Но Василий III разошелся с Варлаамом в вопросе расширения или сокращения судебного иммунитета монастырей, после чего обратился к иосифлянам. «Перемена политической ориентации великокняжеского правительства не замедлила сказаться и на отношении его к монастырскому иммунитету»[117].

Думается, что в этих построениях нет ответа на два очень важных вопроса. Во-первых, совершенно отсутствует религиозная мотивация поступков Василия III и его правительства. При всем уважении к политикам XVI века, думается, что в их поступках было куда меньше рационализма и куда больше желания преподнести дар святой обители, монахи которой потом будут молить Бога за щедрого монарха. Во всяком случае, раздачи земель и льгот 1520–1530-х годов непременно надо связывать с многочисленными в это время молитвами Василия III о чадородии, благодарением о рождении наследника. Если в честь этого ставились храмы, то почему в земельной политике этих лет надо видеть исключительно поиск экономической выгоды и скрытое, но горячее желание отобрать у церкви земли и привилегии?

Второй момент, который не получил почти никакого объяснения, — большое число жалованных грамот, исходящее от удельных князей. Ведь они в совокупности выдали почти треть от известных нам грамот Василия III (приблизительно 100 против 300) — а при этом их материальные возможности по сравнению с великокняжескими были куда скуднее. Ученые видели в их поступках в основном козни против центральной власти, попытки заручиться поддержкой церкви в борьбе удельных сепаратистов против Русского централизованного государства. Конечно, в действиях удельных правителей несомненно проглядывало желание получить благосклонность высших церковных иерархов, ведущих монастырей, влиятельных архимандритов и игуменов. Но только ли политическими интригами, намерением «подкупить» церковь было вызвано это желание? Ведь удельным князьям тоже было за что молить Бога…

Необходимо, на наш взгляд, сделать еще одну ремарку. К сожалению, нам с высоты XXI века очень сложно судить о внутренней политике московских государей и даже о том, была ли, собственно говоря, в этих земельных и льготных раздачах какая-либо определенная политика. Чего в самом деле здесь было больше: продуманного социально-экономического курса, игры на материальных интересах феодалов, пожалования храмам и монастырям со стороны могучего светского, но притом глубоко верующего государя? Или в той или иной мере присутствовали все эти мотивы?

Для этого обратимся к документам. По подсчетам С. М. Каштанова, известно 247 иммунитетных грамот, выданных церквям и монастырям от имени Василия III, из них 226 жалованных и 21 указная. Последние архивные изыскания позволили немного расширить этот список, но не принципиально: сегодня известно немногим менее трехсот таких документов. К этому надо добавить около ста жалованных грамот удельных князей (Федора Волоцкого, Дмитрия Угличского, Юрия Дмитровского, Андрея Старицкого), выданных церквям и монастырям в первой трети XVI века.

При распределении грамот по годам и местностям становится очевидно, что это не все документы, а только какая-то их часть. Причем какая — установить невозможно. Соответственно, восстановление целостной и полной картины земельной политики Василия III нереально — перед нами только фрагменты документальных комплексов, уцелевшие по прихоти судьбы. И делать по этим обрывкам уверенные глобальные выводы, выделять четко датируемые этапы, на наш взгляд, не всегда обоснованно.

 

Дела судебные

 

Русский государь имел образ справедливого судьи, последней инстанции в спорах слабых с сильными мира сего. Об этой социальной роли верховного правителя говорилось в Чине венчания на великое княжение Дмитрия-внука 1498 года: «Суди людей твоих правдою». Это связывало государя с образом библейского царя Давида — православным идеалом правителя («И царствовал Давид над всем Израилем, и творил Давид суд и правду над всем народом своим» — 2 Цар. 8: 15 ; «Господь, по вечной любви Своей к Израилю, поставил тебя царем, творить суд и правду» — 3 Цар. 10: 9 ; и т. д.).

Под «судом и правдой» понималась не только абстрактная высшая справедливость, но и совершенно конкретные судебные разбирательства, заступничество за правых, но слабых, перед лицом сильных, но неправедных. От государя ожидали именно такого поведения. И летописи содержат примеры, когда Василий III эти чаяния оправдывал. Другой вопрос, насколько эти официальные оценки совпадали с реальным положением дел.

Приведем несколько эпизодов. 6 сентября 1518 года Василий III издал указ о судебной реформе в Великом Новгороде, «слышав, что наместники притесняют людей сильно и их чиновники (тиуны) судят, беря взятки». Справедливость была восстановлена по классическим канонам обращения к «земле», то есть к угнетенному народу: «из улицы» было выбрано 48 человек, которые принесли присягу, поцеловав крест, и стали судебными чиновниками — целовальниками. Теперь вместе с наместником в суде заседал новгородский купеческий староста, а с тиунами судебные процедуры осуществляли выборные целовальники, по четыре человека, которые ежемесячно ротировались[118]. Тем самым Василий III действительно сильно ограничил административные возможности мздоимства.

В роли спасителя от засилья криминальных элементов Василий III выступил в Новгороде в 1531 году. В город по его приказу приехали дьяки Яков Шишкин, Афанасий Фуников и Митя Великий. Они разметили улицы, перегородили их через определенные промежутки решетками. С 1 октября по улицам уже нельзя было свободно ходить по ночам: у решеток горели огни и стояла стража, которая проверяла благонадежность прохожих. Раздолью воров на улицах ночного Новгорода был положен конец. Летописец об этом пишет так: «Прежде было в городе много злых людей, грабежей, воровства и убийств, и всяких злых дел, и с тех пор наступила милость Божия и великая тишина по всему городу от лихих людей, хищников и убийц, и многие злые люди из-за той крепости градской убежали прочь, и пропали без вести, а иные покаялись и обучились честному труду»[119]. Тем самым на Новгород был распространен успешный московский опыт борьбы с уличной преступностью.

Но главным, конечно, была повседневная юриспруденция. При Василии III должен был действовать Судебник 1497 года, принятый Иваном III. Правда, здесь кроется некоторая загадка. Дело в том, что в делопроизводстве нет прямых следов этого кодекса. Если, скажем, Судебник Ивана Грозного 1550 года, несомненно, применялся — дошло несколько десятков его списков со следами использования, дьячими пометами на полях, приписями и т. д., то ни одного подобного экземпляра Судебника 1497 года не существует. Он вообще дошел в одном-единственном списке, который ученые датируют в промежутке между 1543–1554 годами и связывают с московским Новоспасским монастырем[120]. Текст дефектен, из чего историки делают вывод о существовании «десятков списков» кодекса: мол, только тогда могли бы возникнуть ошибки, невозможные при переписывании с единственного экземпляра. Правда, эти «десятки» до нас не дошли.

Всего за 1500–1547 годы в актовом материале известно около двадцати отсылок на некое «уложение» или «судебник», под которыми, видимо, надлежит понимать Судебник 1497 года. Из них восемь приходятся на время правления Василия III. Видимо, все же в первой трети XVI века судопроизводство по централизованному великокняжескому закону еще только переживало свое становление. Судили не только по Судебнику, но и по уставным грамотам — локальным законодательным актам, данным великим князем отдельным областям, по конкретным государевым указам, наконец, с учетом местных обычаев и здравого смысла.

Судебник 1497 года, действовавший и при Василии III, предусматривал три типа судов: великого князя и его детей, бояр и окольничих, местный суд наместников и волостелей. Случаи прямого великокняжеского суда, видимо, были редкими. Гораздо чаще его участие в судопроизводстве выражалось в выдаче указных грамот о назначении тех или иных лиц судьями для разбирательства конкретного дела. Такой указ содержал имена назначенцев и краткое описание дела и давался от имени Василия III. В дальнейшем, ссылаясь на данное распоряжение, судья мог действовать «государевым словом». Как и в случае с жалованными грамотами, такие документы готовились в государственном аппарате, и ссылки на монарха не должны вводить в заблуждение. Но они придавали высшую легитимность самому суду, который осуществлялся как бы от имени Василия III.

Сам судебный процесс и принятое решение описывались в специальном документе — так называемой правой грамоте. Она содержала имена судей, истцов и ответчиков, описание сути конфликта, показания участников процесса и свидетелей, описание способа установления истины, мотивов принятия судебного решения и самого решения. Правая грамота могла даваться с докладом Василию III, то есть в ряде случаев он ставился в известность об итогах судебного разбирательства.

Также мог последовать прямой указ государя — рассудить дело так или иначе, одернуть зарвавшихся местных администраторов, чинивших произвол. Так, 11 августа 1511 года Василий III приказал владимирским городовым приказчикам вернуть Ивану Бородину несправедливо отобранную у него пожню[121]. 9 августа 1532 года Василий III приказал расследовать в Рязани тяжбу о земле Филиппова Корь[122].

Но иной раз надлежало и побудить местных администраторов к действию. 5 февраля 1533 года Василий III писал в Рязань Ф. И. Ромоданову, чтобы он прогнал с монастырской земли крестьянина Ивана Ботурина, злостного неплательщика оброка. В течение месяца злодей должен был собрать вещички и убраться восвояси, в противном случае — «ты б его однолично выметал вон»[123].

Конечно, степень личного участия Василия III в принятии подобных решений трудноустановима. Но для нас важно подчеркнуть, что фигурирование в документации судебных решений от имени государя формировало в сознании современников его определенный образ, символическую фигуру справедливого судьи, выше которого только Бог.

 

Дела интимные

 

Каковы были приблизительный распорядок дня, сфера занятий государя в течение суток? Увы, все наши реконструкции носят значительную долю условности, так как в них привлекается материал за вторую половину XVI–XVII век. Источники по этой стороне жизни Василия III весьма скудны. Актового материала и иностранных описаний дворцовой жизни мало, а в русских летописях эта сторона жизни почти не получала освещения. Такова особенность древнерусского летописания: в нем гораздо больше внимания уделялось внешней политике, войнам, дипломатии или церковному строительству, а вот отношения внутри великокняжеского дома, внутренняя политика, какие-либо государственные преобразования и уж тем более дворцовая жизнь попадали на страницы хроник только случайно. Данная сфера считалась государевой вотчиной, о которой не стоит говорить публично. Во всяком случае, летописцы о ней дружно помалкивали.

Но хотя бы приблизительное представление о повседневной жизни государя, на наш взгляд, составить все же можно. Попытаемся вообразить себе один день с Василием III.

В обычае русских государей было вставать очень рано. Одеваться и совершать утренний туалет (причесывание, умывание) ему помогал постельничий. После чего государь проходил в молельную комнату. Там его встречали духовник, священник и дьяк для совершения службы. Если судить по описаниям XVII века, то после молитвы государя окропляли освященной водой из праздничных сосудов. После чего следовало чтение дьяком вслух фрагмента из книги «Златоуст» — какого-либо церковного поучения.

После этого государь направлялся в покой к жене и встречался с ней в передней или столовой. Вместе они шли в один из кремлевских храмов слушать заутреню. Вернувшись, монарх мог заняться первыми делами: принять доклады от людей в передней, провести какие-то встречи или небольшие заседания с прибывшими во дворец боярами и т. д. Как правило, после этого вместе с боярами и другими спутниками он либо шел к обедне в одну из придворных церквей, либо торжественно выезжал в какой-то московский храм, если случался какой-либо церковный праздник.

По возвращении во дворец государь занимался решением текущих дел, принимал людей, разбирал бумаги, принимал иностранных послов и т. д. После этого следовал обед. Если был какой-либо прием, то он происходил в столовой и стол оказывался более роскошным. В обычные дни государь ел один, и довольно простую пищу. При этом он неукоснительно соблюдал все посты, понимая, сколько глаз подданных на него смотрят, — православный царь по своему положению просто обязан был ревностно и истово соблюдать все обряды и церковные правила, чтобы никто не мог усомниться в его высоком статусе и примере для других христиан.

После обеда государь спал, затем выходил к вечерней службе — и, если в государстве не случалось дел, требующих его вмешательства, от вечерней службы до ужина было его семейное время, время общения с женой, детьми, домочадцами и т. д. День заканчивался молитвой в молельной комнате и отходом ко сну с помощью того же постельничего.

Это — стандартный кремлевский день. На самом деле государь часто был занят публичными делами: смотрами служилых людей, объездом различных дворцовых служб, участием в церковных мероприятиях — молебнах, крестных ходах, выносах икон и т. д. Немалое время занимали выезды — на богомолье в отдаленные монастыри, а также посещения великокняжеских сел, охота и «государев прохлад», то есть загородный отдых. Василий III не был домоседом и посещал по необходимости другие города, выезжал в армию и т. д.

Словом, быть государем означало жить немалым трудом — всегда напоказ, всегда на виду, мало принадлежать себе и гораздо больше — условностям эпохи и потребностям текущей политики. Российские монархи в то время не проводили время в увеселениях, как некоторые их потомки, — для этого просто не было возможностей. Они служили Богу, и их службой Богу была забота о вверенной Господом стране и христианском люде. Так они понимали свое место на этой земле, в это верили и этим жили. Таким был и Василий III.

Собственно развлечений у государя было не так и много. Василий III любил охоту и то, что мы бы назвали «загородными поездками». Особенно во второй половине правления он с удовольствием на один-два месяца покидал Москву, ездил по монастырям или жил в дальних резиденциях. Там прогуливался, размышлял, охотился. У государя было два главных места, где он останавливался подолгу: его охотничьи угодья на Волоке Дамском (первая «потеха» там состоялась в апреле 1515 года; кроме того, летописец зафиксировал крупные поездки на Волок с 14 сентября по 8 ноября 1518 года) и так называемая Новая слобода, которая в будущем войдет в историю как печально знаменитая опричная столица Ивана Грозного — Александрова слобода (здесь, к примеру, Василий III «осеневал» в 1528 году).

Сохранилось описание охоты Василия III, сделанное в 1518 году венецианским послом Франческо да Колло. Он писал:

«Охота происходила в роще, на расстоянии мили от Москвы, окруженной просторной равниной. Принимали в ней участие около 2000 всадников, разделенных на несколько групп, затем пешие с собаками, очень красивыми и породистыми, а кроме того всадники с 200 хищных птиц (наверное, кречетами и соколами) преимущественно белого цвета. Князь в хорошем настроении ехал на белом коне, в белой одежде с золотыми вышивками и предводил своей охотой… В начале охоты гончие собаки отправляются в лес, чтобы преследовать добычу. Выбегает столько лисиц и зайцев, что борзые не знают, кого им преследовать. За один час было собрано 80 лисиц и зайцев, и князь отдает приказ закончить охоту… Неподалеку находятся искусственно устроенные пруды, в которых множество уток, гусей и других птиц. Князь собственноручно выпускает кречетов и других хищных птиц, которые устремляются на добычу. И в данном случае добыча значительная: более 70 уток за очень короткое время. Затем все направляются пировать в соседнюю усадьбу, состоящую из нескольких деревянных построек, очень красивых, находящихся посреди парков и садов… Князь расположился на золотой кафедре, ноги его отдыхают на скамеечке. Около него скамейки, покрытые коврами… Подают арбузы и дыни, яблоки, разные яства и, конечно, пьют много медовухи»[124].

В сентябре 1515 года Василий III ездил «на побывание» в Ярославль; в июне 1519 года «жил» в Острове, а потом вернулся к Москве, но в столицу не поехал, а до осени проводил время в селе Воронцове. Летом 1527 года до конца августа он жил в селе Воробьеве. Осенью 1531 года из Троице-Сергиева монастыря ездил охотиться на Волок и в Можайск. Наконец, он смертельно заболел во время поездки на Волок из Троицы осенью 1533 года, и 23 ноября его привезли в Москву умирать.

Что же касается дворцовых развлечений, то о склонности Василия III к «потехам» у нас нет никаких сведений. Известно, что Иван Грозный любил шахматы (официально запрещенные церковью как «игра развратная»), а Алексей Михайлович — домашнюю музыку и придворный театр. А вот про Василия Ивановича мы ничего не знаем — никаких зацепок.

Были ли у правителя домашние животные? В 1490 году русские правители впервые получили в подарок попугая, которого привез посол германского императора Юрий Делатор[125]. От эпохи Василия III точных сведений о попугаях и канарейках во дворце нет, но они вполне могли быть. Позже, в XVII веке, во дворце в клетках держали соловьев, щеглов, снегирей, перепелок. Из четвероногих не исключено обитание во дворце ручных горностаев и белок. А вот кошки исполняли скорее не декоративную, а практическую функцию: ловили мышей и крыс. Собаки содержались на специальной псарне; неизвестно, держали ли их в покоях дворца. То же касается лошадей.

Мы не знаем круга чтения Василия III. С именем его сына, Ивана Грозного, связывают легендарную библиотеку Палеологов (что, впрочем, является мифом). Известен состав личной библиотеки первого русского царя[126]. А вот читал ли что-либо Василий III, кроме обязательной духовной литературы, неизвестно. Да и культура восприятия священных текстов на Руси была в большей степени слуховой, вербальной — их слушали на церковных службах, читали вслух при различных обрядах и ритуалах, и люди усваивали их и помнили огромные отрывки наизусть из-за многочисленных повторений. Тихое же, личное духовное чтение было распространено в основном в монастырях.

Некоторые штрихи к облику государя и какой-то свет на его человеческие интересы проливают пять сохранившихся писем Василия III его второй жене, Елене Глинской (1525–1533)[127]. Единственная немедицинская тема писем — сообщение о том, что муж-государь послал супруге подарок. Но тут Василий III оригинальностью не отличился: он преподнес икону, образ Преображения (1526). Основное содержание посланий — информация о своем здоровье и вопросы о здоровье Елены и наследника престола княжича Ивана: «Яз здесь, дал Бог, милостию Божиею и Пречистые Его Матери и чюдотворца Николы, жив до Божьей воли и поздорову есми совсем и не болит у меня, дал Бог, ничто. А ты б ко мне и вперед о своем здоровье отписывала и о своем здоровье без вести меня не держала и о своей болезни отписывала, как тебя там Бог милует, чтобы мне про то было ведомо» (1526).

О сыне Иване — особая забота Василия III, которая сквозит буквально в каждой фразе письма: «…а ныне писала есми ко мне, что у сына Ивана явилось на шее под затылком место высоко и крепко, а наперед чего о том еси мне не писала! А ныне пишешь, что утре, в неделю, на первом часу, то место на шее стало у него повыше и черленее, а гною нет, и то место у него поболает. И ты ко мне наперед того чего деля о том не писала?» (между 1530 и 1533 годами).

Новоиспеченный отец буквально исходил беспокойством: «И со княгинями бы еси и з боярынями поговорила, что таково у сына Ивана явилося и жывет ли таково у детей у малых? И будет жывет, ино с чего таково жывет, с роду ли, или с иного с чего? О всем бы еси о том з боярынями поговорила и их выпросила, да ко мне о том отписала подлинно, чтобы то яз ведал. Да и впредь как чают, ни мака ли то будет?»

Что такое эта зловещая «мака»? Значение этого термина раскрыл американский исследователь Э. Кинан[128]. Под ним понималась опасная болезнь, туберкулез шейных лимфатических узлов (современное название — туберкулезный шейный лимфаденит). Слава богу, оказалось — не «мака». Нарыв прорвался, вышел гной, опухоль спала. Будущий Иван Грозный выжил… Но беспокойство Василия Ивановича не было пустым: туберкулезные поражения тканей в XVI веке лечить не умели, сам Василий III умрет от похожей болезни — ученые предполагают, что у него мог быть туберкулезный абсцесс на ноге.

В остальных посланиях Василий благодарил жену за описание цвета мочи второго сына, Юрия, просил сообщать, что кушают дети, как здоровье матери, рассказывал о том, как у него болят зубы. В общем, его письма почти ничем не отличаются от взволнованных посланий любого начинающего папы к маме о своем первенце. Да и предмет описания тоже — чем ребенок пописал, что съел, что означает то или иное красное пятнышко на его коже… Круг интересов и проблем абсолютно универсален и в XVI веке, и в наши дни. Единственный нюанс — ни одно из этих писем не написано Василием собственноручно. Все он диктовал своему дьяку. Значит ли это, что государь был неграмотным? В принципе, такая ситуация не исключена. Известно, к примеру, что сын Василия III Иван Грозный умел читать — но мы также не знаем ни единой буквы, написанной им собственноручно. В качестве подписи монарх прикладывал перстень с печатью.

Вообще болезни особ государева семейства были большой проблемой. Характерно, что Василий III, узнав о болезни сына, просит жену не обратиться к врачу, а поспрашивать мамок-бабок, других придворных женщин, рожавших младенцев. Где же государев лекарь? Он не фигурирует ни в одном из писем. Видимо, такой должности еще не существовало — недаром Софья Палеолог в 1490 году выписывала для пасынка врача из Италии. Несколько большее количество заморских докторов появится только при дворе Ивана Грозного, да и это будет вызвано не желанием наладить медицинское обслуживание царя, а просто общим увеличением числа иностранцев в Москве. Собственная придворная медицинская служба появится только у весьма болезненного государя Михаила Федоровича (1613–1645) — первого русского царя, который носил очки.

А как же в начале XVI века лечился русский монарх? А так же, как и все остальные: молитвой, баней, народными снадобьями. Так, сын Василия III Иван Грозный лечился от зубной боли прикладыванием к щеке зуба святого Антипия, окованного серебром. Зуб хранился в его личной молельной комнате, стало быть, бывал часто востребован… Когда у Василия III в 1533 году открылась на бедре рана, его лечили прикладыванием к ней печеного лука и смешанной с медом пшеничной муки. Все, к чему привели подобные меры, — воспаление и летальный исход.

Таким образом, жизнь человека, даже столь обеспеченного и благополучного, как государь всея Руси, была воистину в руце Божьей. Французский историк Ж. Ле Гофф, описывая средневековое общество, обратил внимание на особую психологию тогдашних людей. Их жизнь была необычайно хрупка, так как количество «факторов риска» несравнимо с нашим временем. Эпидемии, случайные отравления некачественной пищей, пожары (Василий III пережил первый крупный городской пожар, уничтоживший значительную часть Москвы, в 14 лет, в июле 1493 года), войны, несчастные случаи, а для рядовых горожан, монахов, крестьян — еще и произвол власть предержащих, когда прибить могли просто так, походя, даже не заметив… Сколь-либо серьезная болезнь почти всегда означала смерть или увечье.

Но вот эта хрупкость бытия обеспечивала особую интенсивность жизни. Люди спешили жить, спешили что-то успеть. Рано взрослели, рано заводили семью, рано совершали поступки, для которых сегодня существует гласный или негласный возрастной ценз. Люди того времени отличались от нас бо́льшим чувством остроты жизни, необходимости ее полноты.

В полной мере это относится и к жителям Московского государства времени Василия III. Можем ли мы хоть в какой-то степени приподнять завесу над их мировоззрением, моралью, поведенческими установками? И эту модель перенести — с известной долей условности — на Василия III? Наверное, кое-что здесь возможно. Как известно, все православные христиане должны были ходить к исповеди. Сохранились церковные служебные сборники XVI века, содержащие вопросы, которые священники должны были задавать прихожанам. Из этих вопросов можно установить круг нравственных проблем, волновавших людей того времени именно в личной, интимной сфере и области человеческих взаимоотношений. Причем это касалось всех, от простолюдина до великого князя. У каждого из них был свой духовный отец, исповедовавший по типовым и высочайше утвержденным и освященным образцам. В Чине исповедания есть оговорка: «…аще ли сам будет князь»[129], то есть на главу светской власти распространялись те же правила, что и на всех.

Набор грехов был основан на христианском вероучении. При этом преступлением являлся как сам проступок, так и «помышление» о нем: все равно очиститься можно было только через покаяние. На первом месте стоял блуд (разнообразные прегрешения в половой сфере), затем татьба (воровство), грабеж могил, разбой, душегубство, осуждение других, несправедливый гнев, клевета, хула, ложь, зависть и прочие «скверные помышления», ссора с другом, которая не закончилась примирением, лукавство, лень, тщеславие, жадность, сребролюбие, насилие, немилосердие, языческие верования («к волхвам ходишь»), нарушение клятвы или неправедная клятва (особенно «именем Господним»), неправедный суд за взятку. Прегрешением было при передаче исказить смысл слов князя. Знание лекарственных трав и зелий приравнивалось к «отравам бесовским» и также запрещалось.

К грехам также относились злословие в адрес родителей и церкви (а также болтовня и смех в церкви во время службы). Нельзя было бить священника и монаха и выгонять его из своего дома. Порицались опоздание на церковную службу или тем более ее пропуск без уважительной причины. Само собой, жестко порицалось недержание постов. Отдельно выделялось такое прегрешение, как напиваться «до блевотины» (или «до беспамятства»), чревоугодие, объедение, веселые пиры с плясками и гуслями (как и вообще скоморошьи песни и игра на музыкальных инструментах). К числу экзотических грехов относились «помочиться на восток», «смех до слез», мазание калом или обливание мочой одежды окружающих из неприязненных побуждений, питье взрослыми женского молока, потребление в пищу мяса медведя и бобра, умывание молоком и медом с целью кого-нибудь потом напоить оскверненным напитком. Надлежало каяться в толковании снов, в нанесении ударов по лицу, плевании в лицо, рот и нос.

Убийство наказывалось епитимьей до пяти лет, но примечательно, что в некоторых списках убийство в бою, на войне тоже считалось грехом, достойным церковного наказания. То же касалось случайного убийства разбойника или вора — за них надо было нести покаяние.

Главный круг вопросов, которые задавали при исповеди, касался проблемы телесной чистоты. Прежде всего интересовались, каким образом прихожанин лишился девственности: было это в законном браке или нет и естественным или противоестественным путем. Дальше шли вопросы, со сколькими женщинами он спал, были ли это чьи-то жены, или вдовы, или блудницы, или принужденные силою рабыни, или — самое тяжкое — монахини. Следующий ряд вопросов был посвящен гомосексуальным связям. Пассивный грех считался менее тяжким, активная роль — бблыним согрешением, а хуже всего было сочетание этих ролей. Затем шли вопросы о половых сношениях с животными и о мастурбации («ручной грех»), которая разделялась на самоублажение и использование для этого чужих рук, что еще хуже, потому что грешат двое. Здесь в одном из списков Чина исповеди стоит примечательная ремарка: «…якоже некде князи творят с собою и иных губяще». Видимо, развлечения при княжеских дворах иногда приобретали своеобразный характер…

Вслед за этим исповедник начинал спрашивать, имел ли прихожанин половые сношения с родственниками, очень подробно перечисляя всю родню от братьев и сестер до родителей и их родственников. Следующим согрешением считалась связь с женой, «как с мужчиной» (анальный и оральный секс). Причем если жене нравилось, наказание было втрое большим (три года епитимьи против одного года, если муж заставил жену). Такой же запрет и такая же система наказаний (троекратного в случае, если женщине нравился этот вид половой связи) касались позиции «женщина сверху».

Видимо, здесь играли роль определенные гендерные стереотипы: мужчина не должен занимать даже в сексуальных позах подчиненное положение, а всегда обязан доминировать. Что же касается запретов на оральный, анальный секс, мастурбацию, гомосексуализм, то они запрещались, так как отрицался любой вид сексуальной связи, ставящий своей целью греховное ублажение плоти, но не деторождение. Можно было только с женой, только в разрешенные церковью дни и только для зачатия ребенка. Все остальное являлось грехом. Даже «…язык в рот втыкать жене» и просто спать голым.

Нельзя было иметь половую связь в субботу вечером и в святые праздники, в среду и пятницу. Не подобало кусать и хватать женщин и мужчин за груди и половые органы. Церковному наказанию подлежал также человек, не умывшийся после сношения и грязными руками берущий еду и питье. Половым преступлением считалось наступить кому-то на ногу (видимо, форма заигрывания в той же церкви между прихожанами и прихожанками, стоявшими толпой во время службы). Сюда же относилось подмигивание. Грехом было посещение «сонмища», где собирались «блудные бабы», причем не важно, было ли результативным это посещение. Запрещалось иметь половую связь с пьяной собственной женой, надо было подождать, пока она протрезвеет. Особо запрещались половые связи с иноверцами.

Развод был разрешен, но за второй брак прихожанин уже нес церковное наказание, а в случае третьего брака он нес пятилетнюю епитимью, причем ему запрещалось во время службы заходить в храм, он должен был стоять «у церкви»[130].

В XVI веке выделяются также отдельные списки «Вопросов вельможам». Судя по формулировке первого вопроса («Не изменил ли еси государю великому князю…»), некоторые можно отнести к правлению Василия III, потому что здесь еще не фигурирует царский титул. Вельможу спрашивали, не изменял ли он государю и не умышлял ли подобной измены через клятву верности — крестное целование; не морил ли свою челядь «ранами великими, наготою и босотою», не доводил ли своих «рабов» и подчиненных до самоубийства; не судил ли неправедно и не брал ли «мзды»[131].

Насколько данные тексты могут характеризовать нравы российского населения в первой половине XVI века? Думается, что вполне могут, хотя и с известными оговорками. Понятно, что если вопросы задавались, то, значит, имелись прецеденты — спрашивали только о том, что в принципе могло быть. Для средневековья характерно повышенное, болезненное, обостренное внимание к проблеме телесного греха — и именно ему посвящены самые подробные разделы вопросников.

Другое дело, что некоторые вопросы не стоит абсолютизировать и распространять на все общество. Ведь что такое вопросник в чину исповеди? Это рабочий экземпляр, написанный каким-то священником в качестве пособия для себя и своего круга. Несмотря на общепринятую основу — Чин Иоанна Постника — текст очень сильно варьировался. Его правили в соответствии с собственными представлениями, а также имевшими место прецедентами. Нередко происходила путаница. И поэтому в одних текстах считалось грехом мочиться на восток, а в других — на запад… Ко многим пунктам надо относиться с осторожностью и не отождествлять сексуальные фобии конкретного попа с типичными особенностями половой жизни россиян XVI века.

Можно ли как-то увязать эти тексты с нравственным обликом Василия III? Вопрос довольно сложный. С одной стороны, кажется нелепым, чтобы государя спрашивали, мочился ли он в молоко с целью потом им кого-нибудь напоить. С другой — из истории взаимоотношений сына Василия III, Ивана Грозного, со священником придворного Благовещенского собора Сильвестром мы знаем, что духовные лица в своем контроле могли быть очень дотошными. Иван IV жаловался, что от него требовали отчета во всем: что он ест, как он спит, что делает с женой и прочее, «до малейших и худейших». Терпение царя в конце концов лопнуло, и Сильвестр закончил свои дни в ссылке в Кирилло-Белозерском монастыре. Но этот сюжет подтверждает, что священники особо не стеснялись вмешиваться в интимную жизнь даже таких суровых правителей, как Иван Васильевич Грозный.

Существовал ли особый чин исповеди для государей? Да, но появляется он довольно поздно, в первой трети XVII века, и выглядит достаточно официозно. А список помещенных в нем вопросов — это просто какая-то летопись прегрешений русских монархов от Василия III до Василия Шуйского (1606–1610). Царей спрашивали, сколько раз они разводились и меняли жен (Василий III и Иван IV), не постригали ли свою жену в монастырь (они же), не захватывали ли престол насилием и неправдою (Борис Годунов, Лжедмитрий), не казнили ли кого неповинного (тут можно перечислить всех монархов XVI века, исключая разве что слабоумного Федора Ивановича), не нарушали ли они международных договоров (все нарушали), не обижали ли церковь (все обижали) и т. д.[132] То есть перед нами явно какая-то парадно-официозная декларация, которая мало может помочь нашей книге.

Нам представляется, что в эпоху Василия III только происходило становление особого социального статуса великого князя и государя всея Руси. И он исповедовался по общему чину. Если в чинах исповеди XIV–XV веков еще содержатся упоминания о князе, что подтверждает применимость этих вопросников к исповеди власть предержащих, то что такого должно было случиться в начале XVI века для изобретения особого, «деликатного» чина исповеди для великого князя московского и всея Руси? Думается, здесь все зависело от персоналий. Понятно, что духовниками Василия III могли стать только умные священнослужители, знавшие, когда и что можно и нужно сказать. Что, впрочем, не отменяет рисуемого в исповедальных вопросниках общего фона нравов эпохи.

 

 

Глава пятая

«Един правый государь всея Руси»

 

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться: