Морские операции 334 года

 

Не имея возможности входить в детали событий, разворачивавшихся на двух разных морях и на реках разных размеров и разных географических районов, в разные времена года и в почти противоположном по своему характеру климате, мы вынуждены лишь схематично набросать историю морских операций. В конце 335 года разные города Греческого союза, объединившиеся в Коринфе, получили приказ следующей весной сосредоточить свои военные и транспортные корабли в устье Стримона, между тем как корабли союзников, охранявшие проливы, Византий, Халкедон, Кизик, Сеет, Абидос, должны были препятствовать персидскому флоту, если бы он когда-нибудь собрался перекрыть Босфор и Дарданеллы. Счета афинского арсенала, выбитой на камне копией которых мы располагаем, показывают, что великий город мог выставить тогда 277 триер (Inscriptiones Graecae , III, 1627) и что он располагал деревом и снастями еще на 400 таких кораблей, бравших на борт по 200 человек каждый. Однако город оснастил, да и то после предъявления требований, всего только 20 военных кораблей, для которых богачи оплатили вооружение, а бедные составили плохо оплачиваемые экипажи. Поскольку военная эскадра, вооруженная Македонией, состояла лишь из кораблей старинных греческих колоний Халкидики, к тому же вынужденных обеспечивать охрану македонских берегов, можно сказать, что основной вклад в снаряжение флота выпал исключительно на долю греческих городов Фессалии, Эвбеи, Пелопоннеса и островов, уже несших расходы по ведению наземных военных действий.

Каждый из флотов-участников располагал своими кораблями и командованием, перевозил собственные войска и более всего страшился встречи с эскадрой персидского царя, в два раза превосходящей греков числом (четыре сотни военных кораблей!) и куда лучше оплачиваемыми моряками (Арриан , I, 18, 5). В 333 году Мемнон от имени Дария мобилизовал еще 300 кораблей. К тому же флот, собранный Греческим союзом, полностью, включая сюда грузовые корабли и транспорты для перевозки лошадей, подчинялся командованию сухопутного войска, по крайней мере вначале. В то время как 60 длинных кораблей с тремя рядами весел прикрывали Дарданеллы от любого вражеского вторжения с Мраморного и Эгейского морей, остальные 182 (?) триеры и бесчисленные транспорты сновали между Сестом и Абидосом, загружая и выгружая 43 тысячи пехотинцев и шесть тысяч всадников, которые должны были действовать в Малой Азии. Считается, что для форсирования, которое организовал и контролировал методичный Парменион, понадобилось не менее пяти дней и ночей. Тем временем Никанор, македонский флотоводец, перевозит царя на мыс Сигей, туда, где ахейцы некогда разбили свой лагерь для осады Трои. Легко можно вообразить себе высадку людей с помощью мостков и трапов, для лошадей и мулов она была более трудной. Достаточно было скинуть с пристани в шлюпку козла или барана, как за ними бросался весь мелкий скот, но пугливых от природы лошадей следовало избавить от вида волн и качки. Можно предположить, что их грузили на транспорты, ведя по горизонтальным мосткам с завязанными глазами, или с помощью наклонных, огражденных по бокам, сходней вспомогательных судов, или на подпругах подвешивали на грузовой стреле, которую потом разворачивали, пока лошадь не окажется на месте. Количество животных при погрузке на шлюпку с тридцатью гребцами для преодоления двухкилометрового пролива не превышало семи-восьми. Это число заставляет вспомнить наши грузовые вагоны времен Первой мировой войны: «Человек — 40; лошадей в длину — 8». Во всяком случае, и речи не могло быть о перевозке лошадей и вьючных животных на 160 триерах Греческого союза, разновидности очень узких галер (не более 5,2 метра шириной), военных кораблях, более похожих на гребные скифы, чем на баржи с плоским дном. Триеры брали на борт только воинов. Как минимум 400 транспортов для животных (hippagogoi ), оборачиваясь как минимум два раза в день, перевозили с берегов Европы на берега Азии животных, продовольствие, военную технику, повозки, а также всех гражданских, следовавших за армией, не смешиваясь с войсками. Даже будучи хорошо организованным, продвижение такого количества кораблей той очень бурной весной 334 года по реке с быстрым течением, которую представляют собой узкие Дарданеллы, не могло проходить без давки, брыкания, криков, брани, тошноты. Без этого невозможно было бы представить жителей Средиземноморья. И, разумеется, не существовало никакого расписания. В ту эпоху не было другого хронометра, кроме солнца или луны, другого компаса, кроме звезд.

Высадив сухопутную армию на землю Азии, транспорты и купеческие корабли вернулись в свои порты, между тем как часть военных кораблей крейсировала в Мраморном море, а другая — между островами Эгейского моря и вдоль западного берега Малой Азии, готовые прийти на помощь воинам Греческого союза, если у тех возникнут трудности с армией персидских сатрапов, а также нейтрализовать флот Финикии и греческих городов, принявших сторону врага. Практически это означало, что ежедневно греческие эскадры бороздили море, ловя ветер прямыми парусами или гребя веслами, но не теряя из виду берег, и каждый вечер моряки искали гавань, чтобы вытащить на прибрежный песок или гальку тяжелые 70-тонные корабли с почти плоскими днищами, чтобы дождаться конца ночи или плохой погоды. Каждый вечер весной 334 года моряки сходили на сушу, подклинивали и укрепляли вытащенные на берег суда, готовили ужин — буйабес, рагу из сушеных овощей с оливковым маслом, сыром, оливками и изюмом — и засыпали, завернувшись в одеяла, под охраной сигнальных. Не происходило решительно ничего, кроме пополнения запасов питьевой воды, исправления поломок, конопачения течи, вычерпывания нечистот из трюмов, обсуждения новостей о победах на суше… Как вдруг в один прекрасный день в июле 334 года командиры кораблей получают приказ направляться к Милету, греческому городу, правитель которого Гегесистрат встал на сторону персов и закрыл ворота перед армией-освободительницей. В рассредоточенном боевом порядке, но, несмотря на это, не слишком тревожимый четырьмя сотнями судов, состоявших на службе у Дария, греческий флот в 160 боевых кораблей с опозданием на несколько дней высадил морской десант на острове Ладе и, развернувшись в сторону открытого моря, блокировал один из четырех портов Милета. Около трехсот осажденных захватили островок посреди илистых отложений Меандра. Александр взошел на корабль и отдал морским пехотинцам приказ взять остров приступом с помощью мостиков, перекинутых с носовой части триер на берег — там, где он крутой. Неслыханный маневр, требующий полной устойчивости или, вернее, полной неподвижности кораблей, то есть еще неизвестной грекам постановки на якорь и швартовки. Подобные инновации позволяют оценить важность флота в будущих операциях. По-видимому, еще до решительного приступа осажденные капитулировали (Арриан , 1, 19, 5–6).

Флот персов, стоявший у мыса Микале, не имевший возможности пополнить запасы питьевой воды и провизии без того, чтобы на него не напали конница и македонская фаланга, отправился за провиантом на Самос, а затем разместился на боевых позициях в заливе Милета. Он пытался спровоцировать греческий флот на крупное морское сражение. Несмотря на мнение Пармениона: рискнуть всем, мы ничего не теряем! — «совет гетайров» («друзья» Александра) решил маневрировать лишь десятью кораблями, тем более что большая часть экипажей была занята сбором дерева, продовольствия и фуража и просто бродила поодаль от кораблей. Греческие триеры, более быстрые, чем азиатские, поскольку могли развивать скорость до 12 узлов, обратили в бегство персидские сторожевые суда и даже захватили тяжелый родосский корабль. Союзники персов тут же вышли в открытое море и исчезли, несомненно, из опасения быть застигнутыми врасплох в глубине залива, как некогда их предки при Саламине, а возможно и потому, что команды, собранные из греческих наемников, не хотели мериться силами со своими уже одержавшими победу соотечественниками, но, может быть, в первую очередь из финансовых соображений. Потому что стоило им только скрыться из вида, как Александр распустил весь греческий флот. Ему тоже было нечем платить своим морякам. Ему едва хватило всего золота Сард и Пактола для оплаты собственных долгов и процентов по ним, для покупки новых метательных машин, содержания огромной сухопутной армии и собственной свиты. Античные историки полагают, что, оценивая свое войско в состоянии численного меньшинства, щедрый царь решил не рисковать даже меньшей частью флота; он также, вероятно, сказал себе, что, когда Азия будет покорена, персидский флот все равно отойдет победителям. Рассказывают даже, будто на одну из рей вытащенных на песок около Милета греческих кораблей сел орел и что это было предзнаменованием победы земли над морем. Несомненно одно: моряки были весьма легковерны, и столь же наивны оказались историки, читавшие сообщения, исходившие из канцелярии Александра, регенту Македонии и совету Греческого союза.

 

Жалованье

 

Зная, что во времена Демосфена афинский моряк получал на пропитание по два обола ежедневно (1-я Филиппика, 28, в 351 году), то есть гораздо меньше квалифицированного рабочего в Афинах около 330 года (12 оболов) и гоплита сухопутной армии в Азии, нам становится понятно, почему гребцы и воины на галерах, которым ведь приходилось буквально налегать на весла и гораздо больше рисковать, жестко требуя выплаты своего жалованья, нередко разбегались по суше и угрожали завербоваться к врагу. Вот, для справки, что можно сообщить о пехотинцах, вступивших в македонское войско в 325 году: десятник, командуя десятью солдатами, получал 75 драхм в месяц (15 оболов в день, в одной драхме 6 оболов); македонянин, получавший двойное жалованье (dimoirites — двудольник ), — 60 драхм в месяц; «человек на 10 статеров» (десятистатерник) — 40 драхм в месяц (= 1,5 драхмы в день); простой солдат — 30 драхм в месяц (согласно Арриану , VII, 23, 3). Исходя из минимальной выплаты моряку в размере одной драхмы в день, как во времена Фукидида (VIII, 29) — не включая пропитание, входившее в обязанности городов, — македонское командование должно было выплачивать флоту, стремившемуся любой ценой избежать контакта с врагом, ежедневно 5,3 таланта. К концу июля 334 года флот теоретически обошелся армии в 640 талантов (один талант — 6 тысяч золотых франков), что в девять раз превышало все деньги, которые имелись к началу похода! (Плутарх «Жизнь», 15, 2). Отпуская союзные корабли, правитель лишь покорялся необходимости, причем необходимости финансовой. Ознакомившись по приписываемой Аристотелю «Экономике» со всеми приемами, использовавшимися для того, чтобы избежать выплаты жалованья, как-то его конвертировать или отложить, начинаешь понимать плачевное состояние духа, которое могло господствовать на борту. Я уже не говорю о приговоре, вынесенном Платоном (Законы, 706b—707b) гоплитам афинского флота, которые, по его мнению, способны были лишь на то, чтобы высадить десант и тут же убежать. Летом 334 года Александр ограничился тем, что оставил лишь двадцать афинских триер в качестве заложников и грузовые корабли, построенные для перевозки осадных механизмов.

 

Операции с 334 по 332 год

 

Последствия подобного пренебрежения не замедлили сказаться, причем достаточно серьезно. За зиму 334/33 года Мемнон с Родоса, назначенный Дарием верховным командующим всех азиатских сил на Средиземноморье, собрал большое количество наемников и снарядил триста кораблей. С их помощью он захватил острова Кос, Хиос, Тенедос и все города Лесбоса, за исключением Митилен, которые персы в конце концов все же возьмут приступом (Диодор , XVII, 29; Арриан , II, 1). Киклады шлют ему послов. На Эвбее и Пелопоннесе поднимают голову сторонники Мемнона. Считается, что он намерен напасть непосредственно на Македонию и уж во всяком случае перерезать все линии снабжения войска Александра, увязнувшего в теснинах и пустынях Малой Азии. В Гордии в мае — июне 333 года царь приказал Амфотеру из Орестиды, младшему брату своего любимого Кратера, как можно быстрее вооружить и набрать команды на корабли, чтобы защитить Македонию и прикрыть проливы. Гегелох, назначенный командующим флотом, получил 500 золотых талантов, то есть сумму, достаточную на то, чтобы на протяжении четырех месяцев летней кампании выплачивать жалованье приблизительно ста пятидесяти экипажам. Самое большее, что ему удалось сделать, это разблокировать проливы с помощью триер Греческого союза и войск освобожденных греческих городов. «В это же время, — пишет Квинт Курций (IV, 1, 36), — и флоту македонян, вызванному из Греции, удалось взять верх над Аристоменом (еще один грек на службе у персов!), которого Дарий послал отвоевать берега Геллеспонта (от Дарданелл до Босфора): все его корабли были либо потоплены, либо захвачены». Но Фарнабаз, командовавший персидским флотом, вновь овладел Милетом и потребовал с него огромную военную контрибуцию; затем он разместил гарнизон в городе Хиос и с сотней судов захватил Андрос и Сифнос на Кикладах, взяв с них большую дань. Тридцать пять тысяч греческих моряков своими кораблями поспешно пытались прикрыть берега Фракии и Македонии. В сентябре 333 года решалась судьба всего Азиатского похода, и решалась она в Эгейском море. Три главных города Греции — Фивы, Афины и Спарта — уже отправили послов в Дамаск. Они вот-вот должны были вступить в союз с Дарием против Александра (Арриан , II, 15, 2–5).

Битва при Иссе в конце октября 333 года переворачивает всё. «Надежда переметнулась в другой лагерь, сражение переменило душу». Персидское командование совершило минимум две стратегические ошибки: оно упустило прекрасный случай высадить свою морскую пехоту в количестве не менее 60 тысяч человек на беззащитные берега Македонии; оно отозвало 30 тысяч греческих наемников, сражавшихся на флоте, чтобы бросить их в битву при Сирийских и Киликийских воротах. Узнав, что при Иссе они потерпели поражение, а их послы пленены, греческие города одумались. Корабли с экипажами из кипрских и финикийских городов поспешно, еще до наступления зимы, вернулись в свои порты, как будто для защиты того, что осталось от Персидской державы, а на деле, чтобы перейти на более сильную сторону. В течение зимы 333/32 года правители Кипра и ассиро-финикийских берегов сдавались победителям при Иссе и Дамаске, то есть практически все морские силы Дария перешли на службу Греческому союзу и Македонии. Так, пока македонская армия топталась у острова Тир, образовался огромный флот, полностью составленный из иностранных кораблей, самый большой, какой македонский флотоводец Гегелох когда-либо имел в своем распоряжении. В течение лета 332 года флот собирался в Сидоне, непосредственно перед тем, как вступить в бой и взять Тир штурмом. Согласно Арриану (II, 20, 1–3), в это время флот насчитывал около 225 военных кораблей: около 80 пришло из Арвады (Арада), Библа и Сидона, 120 — с Кипра, в первую очередь из эллинизированных городов Амафунта, Куриона и Саламина, 15 — с берегов Киликии и Ликии, 10 — с острова Родос. Без них Тир никогда бы не капитулировал, никогда финикийская торговля не уступила бы торговле греческой, и гетайры Александра никогда бы не выдвинулись так далеко вперед — на Египет, Вавилонию и Индию.

 

Новый флот

 

В этой победе наиболее важно было не число кораблей, а их форма; не количество, а качество. Помимо того следует отметить, что моряками, как правило, служили люди, родившиеся от браков греческих колонистов и азиатских женщин. Они не считались ни греками с Балканского полуострова, ни семитами, в которых Александр никогда не видел воинов, но служили на судах столь же разнообразных, как и практичных, вооруженных для новой формы войны. Историки упоминают пентеры (pentereis. — Арриан , II, 22, 3), тетреры или квадриремы (tetrereis, quadriremes. — Квинт Курций , IV, 3), триеры «с ускоренным ходом» (Арриан , II, 21, 1), hemioliai или «полуторарядные суда» (Арриан , III, 2, 4), triakontoroi (Арриан , II, 21, 6), которые Квинт Курций, очевидно, описывает как «малые корабли» (Квинт Курций , IV, 4, 6), которые при случае могли иметь палубу, то есть были kataphraktoi , а еще dikrotoi и, наконец, kerkouroi. Список можно было бы расширить еще очень сильно, как минимум в десять раз. Уже в лексиконе до-финикийского языка Угарита-Рас-Шамра (Сирия. Т. 12. 1931. № 5. С. 228–230) насчитывается не менее двадцати восьми типов различных судов. Выше мы не приняли в расчет ни торговых и грузовых судов, ни транспортных для перевозки лошадей, ни маленьких беспалубных галер, ни рыбачьих кораблей, ни китобоев, ни различных типов плотов, сдваивавшихся при высадке подобно катамаранам, которые тексты постоянно упоминают в связи с походом Александра. По правде говоря, чтобы их идентифицировать, нам не хватает не только подводных раскопок, макетов и рисунков, но и большого «Словаря античного флота». Да будет мне позволено указать эллинисту, который задался бы таким намерением, что после Геродота, Полибия, Тита Ливия и Плиния Старшего и гораздо раньше византийских лексикографов Авл Геллий около 175 года нашей эры собрал в своих «Аттических ночах» (X, 25, 5) тридцать два названия различных судов, из которых больше половины греческие… или финикийские и которые соответствуют нашему грузовому кораблю (например, сиро-финикийский gaulos в форме круглой вазы, по-еврейски guild ). Это корабли-корзины, транспорты для перевозки скота, корабли с высокой посадкой, ялики, шлюпки, простые паромы, корабли с закругленным корпусом, прогулочные корабли, пиратские, крытые суда, барки и баркасы, лодки, сторожевые суда, баржи… Дело в том, что уже в эпоху Филиппа Македонского корабли Восточного Средиземноморья становятся все более специализированными, все более скоростными и, наконец, все более грузоподъемными, способными перевозить войска и огромные машины. В который раз мы утверждаем: война была выиграна не мнимым гением Александра, а благодаря его инженерам. И сколько бы раз он ни ступал на борт корабля в августе 332 года на правом крыле сидонского флота, предназначенного противостоять флоту Тира и штурмовать крепостные стены города, он ничего не добился бы без судов со сплошной палубой, перевозивших осадные башни и катапульты, также как и без гения Диада из Пеллы, столь же одаренного механика и изобретателя, каким был впоследствии прославленный Архимед. Одной из причин, вследствие которых Афины утратили свое могущество и державу в 338 году, было их отставание в области морского вооружения.

Наши источники информации, какими бы приблизительными и разрозненными они ни были, отмечают пять основных типов судов (ploia ): «длинный корабль», naus makra , или военный корабль, бывший в девяти случаях из десяти триерой, то есть галерой с тремя рядами весел и единственным парусом; грузовой корабль, phortis или phortion , как правило, это было каботажное судно с прямым парусом и довольно высокой посадкой; транспорт для перевозки лошадей, hippagogos : сколько можно судить, его борта (скорее, нежели корма) могли мгновенно открываться (или опускаться?); рыболовный корабль, halias или halieutike ; пиратский корабль, paron или myoparon , легкое судно, имевшее от нашей бригантины лишь прямой парус и скорость. А ведь говоря о военных кораблях или триерах экспедиции Александра, мы наивно представляем их себе по образцу афинских галер предыдущего века, такими, какими знаем их по рассказам Фукидида и редким изображениям, например, как на рельефе Ленормана в музее Акрополя или на античной вазе, называемой Вазой аргонавтов, или Талосской, конца V века до нашей эры. Мы ищем ответ в описях с мрамора Пирейского порта и измеряем крытые доки порта Зеи[62]. Можно утверждать, что в то время, когда Демосфен около 350 года требовал от афинского народного собрания снарядить двадцать несчастных триер для прекращения рейдов македонских корсаров, каждый из этих боевых кораблей и судов сопровождения имел немногим более 36 метров в длину, 5,20 метра в ширину, возвышался над водой на 2,20 метра при осадке немного более метра. Их широкое и практически плоское дно позволяло каждый вечер вытаскивать корабль на песчаный берег. На носу закреплялся бронзовый таран с тремя зубцами, предназначенный пробивать и топить вражеские суда. Теперь мы можем представить себе греческие корабли благодаря великолепному экземпляру, обнаруженному в Атлите, около Хайфы, в 1981 году, на котором красуется знак кадуцея. Здесь можно вспомнить знак водителя душ, бога Гермеса, из храма Артемиды в Эфесе (350–339 годы). Ибо такое судно водоизмещением от 80 до 90 тонн перевозило как раз души. Теоретически на нем помещались двести человек: сто семьдесят гребцов, пятнадцать матросов, пятнадцать гоплитов или тяжеловооруженных солдат. Командовал судном триерарх или арматор, а управляли им кормчий и сигнальщик.

Поскольку это очень узкое и вытянутое судно больше напоминало скоростную яхту, чем транспорт для воинов, коринфские инженеры, чтобы выиграть место, приблизительно в 625 году догадались рассадить гребцов на трех уровнях со смещением и расположить верхний ряд уключин на выступающих брусьях, parexeiresia. В V веке до нашей эры, около 460 года, афиняне разместили этих последних гребцов под второй палубой, сделавшейся палубой боя и управления. Они закрыли отверстия, за которыми гребли люди, боковыми выступами. Корпус корабля, тем более хрупкий, что он строился поспешно и каждый вечер его вытаскивали на берег, был укреплен двояко: деревянными вельсами (zosteres ) и арматурой из тросов (hypozomata ). Такие корабли очень быстро выходили из строя. Флот постоянно обновлялся. Отсюда пошел порядок обеспечения военным вооружением, при котором тяготы по снаряжению кораблей возлагались лишь на богатых людей, и создавалась особенно ненавистная земледельцам система морских округов, навкрарий, при которой каждый округ был обязан снарядить один корабль. Классическая афинская триера обычно ходила под прямым парусом площадью около 170 квадратных метров, без лавирования, маневрируя на веслах только в случае штиля или боя. При скорости около 18 гребков в минуту она делала только на веслах чуть более 5 узлов; с парусом и на веслах — более 10 узлов. Этой информацией, относящейся к 399 году, мы обязаны Ксенофонту (Анабасис, VI, 4, 2), который рассказывает о путешествии из Византия в Гераклею (современный Эрегли) по Черному морю. Превосходно подходившая для того, чтобы на полном ходу в 10 узлов протаранить борт противника, триера, чью маневренность мы так нахваливаем, была на самом деле очень неустойчивым судном. Бокового ветра в парус при пяти баллах по шкале Бофорта было бы вполне достаточно, чтобы ее опрокинуть. Можно подсчитать, что максимальное отклонение центра тяжести водоизмещения триеры от центра выталкивающей силы, то есть 0,4 метра, оставляло ей очень малый запас остойчивости, особенно с учетом того, что галеры были почти в пятьдесят раз более чувствительны к бортовой, чем к килевой качке. Отсюда вывод: собственные движения корабля препятствовали всякой атаке, если только на море не устанавливался полный штиль; они также решительным образом сказывались на точности стрельбы палубного оружия. На практике это означало, что малейшее боковое колебание при бортовой качке или развороте препятствовало наводке катапульты. Мы уже не говорим об удержании равновесия гоплитами, стоявшими на верхней палубе. Таковы были суда, которые афинские морские плотники настойчиво пускали в серию вплоть до начала похода Александра — из удобства, из уважения к прошлому и, скажем честно, из лени.

 

Жизнь на корабле

 

Эгейское море судоходно сто дней в году: пятьдесят весной, в основном в апреле и мае, и пятьдесят дней в конце лета и середине осени, когда утихают жестокие ветры этесии, дующие с гор Македонии и Фракии. Между 28 октября и 9 ноября по нашему календарю.

 

После того как ужасная мощь Ориона погонит

С неба Плеяд, и падут они в мглисто-туманное море,

С яростной силою дуть начинают различные ветры.

На море темном не вздумай держать корабля в это время,

Не забывай о совете моем и работай на суше.

Черный корабль из воды извлеки, обложи отовсюду

Камнем его, чтобы ветра выдерживал влажную силу;

Вытащи втулку, иначе сгниет он от Зевсовых ливней.

 

(Гесиод. Труды и дни / Пер. В. Вересаева. С. 621–625)

Повседневная жизнь моряков Азиатского похода была тесно связана с распорядком течений и ветров. Во время неблагоприятных сезонов, то есть около шести месяцев в году (скажем, как это бывает в современной Греции, со Дня Всех Святых и до Пасхи), гребец становился работником, скотоводом или безработным в городе. С наступлением хорошей погоды, когда триеры вновь готовили к плаванию, он складывал в мешок из непромокаемого полотна белье, одеяла, а дорожную суму наполнял зерном, сушеными овощами и фруктами, оливками, сухарями, брал флягу с оливковым маслом и еще одну — с вином (Фукидид , III, 49, 3). Первые дни проходили в тренировках. Невозможно, чтобы примерно 170 человек управляли судном с помощью весел длиной от 4,17 до 4,4 метра без многократных повторений движений и без помощи ритма. Музыкальный инструмент (флейта, гонг или барабан) задавал ритм, которого следовало придерживаться. Французское слово «chiourme», которое обозначает команду гребцов на галере, произошло от греческого keleusma , означающего ритмическую песню загребного. Всем известно, что дисциплина на борту гораздо строже, чем на суше, а выше морского офицера на корабле нет никого, кроме Бога. Гребля — это честь и спорт одновременно, ей занимались исключительно граждане, то есть свободные люди. Во время походов они постоянно тренировались, выполняли упражнения и целыми днями маневрировали. Марсовые матросы при попутном ветре разворачивали парус, натягивая его на рее, сделанной из двух длинных шестов, поднимали всё полотно, управляя шкотами, или растягивали его как портьеру с помощью гитовых, продетых в кольца. Поскольку обычно при хорошем ветре галера шла под одним парусом, гребцы, которые в это время не спали и не играли, могли участвовать в маневрировании, драить палубу, вычерпывать нечистоты из трюма, чинить снасти и паруса, скручивать канаты. Никаких рифов на парусе предусмотрено не было. Команда лишь старательно сворачивала грот, обделанный по краям кожей или несмоленым пеньковым тросом, ликтросом, а в каких-то случаях — тот раздутый парус, который изображен на вазе конца VI века до нашей эры, найденной в Коринфе в 1972 году (Hesperia, t. 42, p. 13–14). Оснащенный дополнительными шкотами и булинями, он, похоже, крепился на рее мачты и за кнехты для крепления лееров или за фальшборта. Свое место для каждой вещи, всякая вещь на своем месте.

Стоило ветру посвежеть, как парус спускали, отвязывали растяжки и штаги, мачту вытаскивали из ее гнезда и крепили на верхней палубе. Если мачта составляла, как это часто бывало, чуть больше трети максимальной длины всего корабля, она все равно имела не менее 15 метров в длину и сама по себе весила как хвойных пород бревно высотой с пятиэтажный дом. Поэтому двенадцать человек были потребны на то, чтобы ее поднять и перенести. И хотя в ту эпоху, около 332 года, мачты еще не начали собирать из нескольких частей, соединенных с помощью металлических обручей, эзельгофтов, позволим себе на мгновение остановиться, чтобы провести одно сравнение. На Мальте галеры строили вплоть до 1785 года. Для мачтового судна длиной 55 метров, груженого и весящего от 260 до 300 тонн, с пятью пушками весом 3,5 тонны, дерева требовалось немногим менее половины этого веса. Дерева, которое следовало прежде долго сушить, а затем вымачивать или, вернее, гнуть, чтобы подогнать шпангоуты под размер. Итак, если допустить, что триера афинского типа, самого распространенного среди кораблей бывших афинских колоний, весила с грузом 90 тонн, это означает, что на ее постройку требовалось 40 тонн безупречного дерева, что эквивалентно 80 дубам высокого строевого леса, или 100 северным соснам, или 5 гектарам леса на один корабль. 400 триер Афинской республики времен ее расцвета представляли собой 1200 гектаров леса, вырубленного на Балканах или по берегам Черного моря. Когда республика пала, где же было добывать дерево по сходной цене, как не поблизости, на горах Тавра и в массиве Троодос на Кипре, на горах Аманус, Ливан и Антиливан? Обычно говорили, что гребец отделен от судьбы деревом толщиной в три пальца — простой пятисантиметровой доской. Но дубовый киль имел толщину больше одного локтя; флоры (балки поперечного набора) и элементы, максимально приближенные к шпангоутам, — толщину больше ладони. А еще мы не упомянули здесь о большом количестве битума, смолы, вара, пакли и клея, требовавшихся для водонепроницаемости. Заметим еще, что на военных кораблях XVIII века было около 45 километров веревок из конопли, сизаля или волокна агавы и корабли эти никогда не превышали 64 метров в длину, то есть были всего в два раза длиннее нашей триеры. Откуда же поступали конопля и джут, если не из Скифии и Индии?

 

Жизнь на суше

 

Не требуется каких-то специальных документов, чтобы представить, чем могли заниматься моряки на суше в дружеской стране кроме стряпни и поиска съестного. У греков была горячая кровь. У женщин из средиземноморских портов — тоже. Что касается вражеской страны, достаточно привести выдержку из «Анабасиса» Арриана (I, 19, 9): «Пять судов (находившихся на службе у Персии) вошли в пролив между островом Ладой (напротив Милета) и гаванью, где был вытащен на берег флот в надежде захватить корабли Александра пустыми. Они узнали, что матросы в большинстве своем разбрелись с кораблей, получив приказы идти одним за топливом, другим за продовольствием, третьим за фуражом. Какая-то часть моряков действительно отсутствовала, но из тех, которые были налицо, Александр смог составить полные экипажи для десяти галер». Десять из ста! Никакого сомнения, что эти случайные моряки не имели ни малейшего желания становиться героями, бродяжничество и игры интересовали их гораздо больше, чем война.

Вывод: поскольку глава Греческого союза рассчитывал на военные корабли или триеры бывшей Афинской республики (но в какой степени рассчитывал он на них когда-либо?), он имел дело лишь с медленными, непрочными и ненадежными судами и с экипажами, годными в лучшем случае сопровождать транспортные корабли. Ему требовались суда более прочные и в то же время надежные, а экипажи — более обстрелянные. И ему удалось отыскать их на Кипре, в Киликии и на сиро-финикийском побережье.

 

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться: