Клеопатра. Последняя Из Птолемеев

Майкл Грант

Клеопатра. Последняя Из Птолемеев

 

OCR & Spellcheck by Flint, вычитка

«Грант М. Клеопатра. Последняя из Птолемеев»: Центрполиграф; М.; 2004

ISBN 5‑9524‑0852‑4

Оригинал: Michael Grant, “Cleopatra”, 1972

Перевод: Л. Игоревский

 

Аннотация

 

Жизнь Клеопатры – один из самых захватывающих сюжетов мировой истории. Майкл Грант излагает свою оригинальную версию жизнеописания Клеопатры, затрагивая как ее общественную деятельность, так и отношения с Цезарем и Марком Антонием. В книге воссозданы реалии политики, экономики, быта и тайных религиозных культов Египта, Греции и Рима…

Оригинальное беллетризованное жизнеописание Клеопатры, царицы Египта, очаровавшей двух великих полководцев своего времени.

Цезарь и Марк Антоний держали в своих руках судьбы античного мира, а их судьбы во многом зависели от миниатюрной гречанки, мечтающей устроить на земле золотой век. Жизнь Клеопатры – один из самых захватывающих сюжетов мировой истории и до сих пор повод для споров специалистов. Кем же она была: безрассудно влюбленной женщиной или дальновидным государственным деятелем? Музой великих поэтов Вергилия, Горация и Шекспира или живым воплощением богини Исиды?

В книге зримо и ярко повествуется обо всех значительных событиях времен последних Птолемеев, воссозданы реалии политики, экономики, быта и тайных религиозных культов Египта, Греции и Рима.

 

Майкл ГРАНТ

КЛЕОПАТРА: ПОСЛЕДНЯЯ ИЗ ПТОЛЕМЕЕВ

 

Предисловие

 

История жизни Клеопатры тесно связана, и в общественном, и в частном отношении, с историей жизни сначала Юлия Цезаря, а затем – Марка Антония. Вместе с тем это – один из самых удивительных и захватывающих сюжетов в истории человечества, поскольку и сама Клеопатра, и эти двое полководцев были людьми исключительными и держали в руках судьбы античного мира.

Мир этот контролировался римлянами, однако население его восточной, и самой богатой, половины состояло либо из эллинов, либо из представителей других восточных народов, для которых греческий язык был уже родным. Сама Клеопатра, царица египетская, последняя из династии Птолемеев, вовсе не была египтянкой по крови, но являлась настоящей эллинкой и по происхождению и по воспитанию.

Она была одержима страстью возродить былое величие и славу эллинистического царства; но этого невозможно было тогда добиться без помощи римлян. Египет, правда, был еще самостоятельным царством, но уже зависел от могущественного Рима. Клеопатра верила, что римляне действительно могут помочь эллинистическому Египту возродить былое величие, и веру эту она унаследовала от своего отца, чье влияние на эту царицу часто недооценивалось. Ее поиски союза с Римом ужасали значительную часть правящего класса в ее собственной стране. Однако, принимая во внимание растущую мощь Рима, всякая иная политика была бы тогда самоубийственной.

Как сама Клеопатра при этом относилась к римлянам – вопрос не такой уж простой. Она посвятила значительную часть собственной жизни борьбе за дело соплеменников‑эллинов, у которых не было оснований любить римлян. Конечно, Клеопатра не могла не понимать, что имперские амбиции римлян представляли собой угрозу для независимости ее страны, особенно учитывая, что ряд других стран уже превратился в римские провинции. В то же время к римлянам она подходила индивидуально, с симпатией относясь к одним из них и с неприязнью – к другим. И два человека (помимо ее собственного отца), сыгравшие важнейшую роль в жизни царицы, были римлянами.

Когда она была еще юной, Рим подпал под абсолютную власть Юлия Цезаря, самого талантливого и могущественного вождя за всю историю этого государства. Во время гражданской войны в Римской республике он появился в столице Египта, Александрии, и Клеопатра стала его возлюбленной. Затем она последовала за ним в Рим, но в это время заговорщики, сторонники восстановления республики, убили Цезаря.

Трудно сейчас верно оценить степень влияния Клеопатры на Цезаря, но, очевидно, влияние это было большим, чем сейчас полагают. Римлянин до мозга костей, Цезарь в то же время благосклонно относился к греческому образу жизни и складу мышления. То же самое касается и Марка Антония, который стал повелителем восточной части Римской империи и которому суждено было, после Цезаря, также стать любовником Клеопатры.

Их связь способствовала рождению нового представления о характере греко‑римского мира. Цели царицы Клеопатры выходили за рамки чисто династических амбиций; она мечтала, чтобы огромная территория империи управлялась не только одними римлянами, как было до сих пор. Она стремилась к партнерству, при котором эллины и эллинизированное население Востока были бы связаны/; римлянами не как подданные, а как союзники, имеющие с ними почти равный статус.

Эти цели Клеопатры породили впоследствии и ряд трудностей для ее биографов. Римляне (хотя, может быть, и не вполне) понимали эти ее цели, и они не могли не вызывать у них неприязни. Поэтому, как заметил один из современных биографов Клеопатры, У. Тарн, "она подверглась такой ненависти, как мало кто в истории; никакие обвинения против нее не казались чудовищными, и слухи в последующее время иногда принимались за факты". Поэтому проблема состоит в том, чтобы различить истину о жизни Клеопатры, отделив ее от многочисленных вымыслов.

Следствием этой пропаганды стала идущая еще из древности версия о том, будто определяющей чертой в характере Клеопатры была сексуальность и она хотела завлечь в свои сети благородных римлян. В этом скандальном аспекте рассматривались ее взаимоотношения с Цезарем и Антонием, а другие стороны ее характера оставались в тени. Такого подхода придерживались древние авторы; он оказал влияние и на множество историков, писателей, художников, поэтов Европы в Новое время, включая Шекспира, автора "Антония и Клеопатры", и Шоу, автора "Цезаря и Клеопатры".

Не то чтобы все эти многочисленные авторы были во всем не правы. Многие представители египетского правящего класса, соплеменники Клеопатры, смотрели на нее с ненавистью, однако Цезарь и Антоний находили, что она – не только прекрасная любовница, но и прекрасный друг, и это обстоятельство имеет историческое значение. Тем не менее переоценка подобных личностных факторов может привести к недооценке другого, не менее важного аспекта исторической реальности – того, что Клеопатра была способна к государственному мышлению.

Ее идеи не смогли воплотиться в жизнь, потому что ее и Антония совместный военный флот был разгромлен их общим врагом Октавианом, будущим Августом, у западных берегов Греции. После поражения Антоний и Клеопатра бежали в Египет, а через год, когда Октавиан овладел Александрией, они погибли.

Римляне так обрадовались этому обстоятельству, что преувеличили значение этого последнего сражения при Акции, провозгласив его одним из величайших сражений в истории. При этом они небезосновательно интерпретировали эту борьбу сторон в гражданской войне как часть великой вековой борьбы между Западом и Востоком. Так и было, если под Востоком понимать эллинистический мир. Греки на этот раз проиграли, но несколькими столетиями позже, когда греческий, а не римский язык и культура легли в основу новой Византийской империи, стало ясно, что цели Клеопатры не были так уж нереальны.

Завершись эта кампания победой Антония и Клеопатры, она, конечно, сыграла бы особую роль в будущем имперском режиме. Римские враги Клеопатры понимали это. Они сражались, используя военное преимущество, но потом создали легенду, будто поражение ее и Антония было делом неизбежным, проявлением воли богов. Легенде этой было легко родиться, поскольку италийцы всегда были готовы поверить, что люди Запада (то есть они сами) превосходят людей Востока (представленных в их сознании Клеопатрой).

Современные историки подчас также склонны слишком легко принимать эту римскую версию древних событий. Во‑первых, победа завораживает людей, а кроме того, мы сами – жители Запада. Для меня, может быть, оттого, что я около девяти лет прожил на Ближнем Востоке, картина выглядит несколько иначе. В политике Антония и Клеопатры не было ничего такого, что бы делало их поражение неизбежным. Были, конечно, факторы, способствовавшие проигрышу, не в последнюю очередь – поведение самой Клеопатры. Но были и факторы, которые могли способствовать поражению Октавиана, особенно острая нехватка денег. На мой взгляд, он выиграл битву при Акции просто потому, что на его стороне сражался лучший флотоводец того времени – Агриппа. Если бы не это обстоятельство, то сражение завершилось бы иначе, и мы бы сегодня, вполне возможно, говорили, что победа Антония и Клеопатры была неизбежной из‑за несостоятельности политики Октавиана.

Древние источники, на которые мы должны опираться в нашем исследовании, фрагментарны, не всегда поддаются четкой трактовке, и там немало загадочного. Хотя новая трактовка их – дело трудное, но я полагаю, что мы все же располагаем достаточными данными для того, чтобы написать о такой женщине, какой была Клеопатра.

М. Грант

 

Часть первая

ЖИЗНЬ КЛЕОПАТРЫ ДО 21 ГОДА

 

Глава 1. ОТЕЦ ЦАРИЦЫ

 

К тому времени, когда родилась Клеопатра (в 70‑м или начале 69 г, до н.э.), Египет был влиятельной державой, которой сначала около трех тысяч лет правили фараоны, а со времени кончины Александра Македонского, с 323 года до н.э. – эллинистическая династия Птолемеев, к которой царица принадлежала. Что касается Рима, то эта огромная средиземноморская держава вступила в указанное время в бурную фазу поздней Республики. Оратору Цицерону, который в дальнейшем относился к Клеопатре с выраженной антипатией, тогда было тридцать семь, Цезарю, который не разделял его взглядов, – тридцать, а Марку Антонию – всего тринадцать лет.

Отцом царицы был Птолемей XII, странный человек со сложным характером. Мы располагаем также сведениями о дополнительных титулах всех Птолемеев. Птолемей XII именовался Теос, Филопатор, Филадельф, Неос Дионис, иначе говоря – Божественный, Возлюбленный отца, Возлюбленный сестры (или брата), Новый Дионис. Однако жители Александрии, любившие давать своим монархам пренебрежительные клички, прозвали его также Незаконнорожденным и Дудочником.

У этого царя было шестеро детей. Старшую дочь тоже звали Клеопатрой, и она недолго (в 58 – 57 гг. до н.э.) являлась царицей Клеопатрой VI. Следующей дочерью царя была Береника IV, а следующей за ней – Клеопатра, будущая царица Клеопатра VII, которой и посвящена эта книга. Ее младшей сестрой была царевна Арсиноя, и последними, в 61‑м и 59 годах до н.э. родились два мальчика. Оба они стали позднее соправителями Клеопатры (Птолемеем ХIII и Птолемеем XIV), но ни один из них так и не достиг взрослого возраста.

Нам неизвестно точно, кто была мать Клеопатры, что довольно странно, принимая во внимание славу дочери. Мать Клеопатры VI и Береники известна – это Клеопатра V Трифена, сестра и жена царя (об этих кровнородственных браках разговор отдельный). Матерью обоих царевичей была вторая жена царя, чье имя неизвестно. Первая царица скончалась (или, во всяком случае, исчезла) в начале 68 года до н.э. Поскольку Клеопатра VII была зачата не позднее весны 70 года до н.э. то вполне резонно предположить, что именно Клеопатра V и была ее матерью.

Предположение, что у Птолемея XII могло быть две жены одновременно, следует отклонить, поскольку у Птолемеев всегда существовало единобрачие, а если отец Клеопатры и был исключением, то об этом сохранилась бы какая‑то информация. Поэтому, хотя в одной из египетских храмовых надписей и сказано, что этот царь посетил древнюю столицу Мемфис "со своими женами", это – либо механически повторенный архаизм, относившийся к фараонам, либо эти слова на языке жрецов могли означать "с царицей и придворными дамами". Греческий историк и географ Страбон писал, будто у Птолемея XII "была единственная законная дочь, а именно его старшая дочь" (автор не правильно указывает, что у этого царя было три дочери). Однако маловероятно, чтобы все остальные дочери Птолемея, включая Клеопатру, были незаконными. Клеопатра VII подвергалась такому количеству враждебных нападок еще в древности, что, если бы были хоть какие‑то реальные сведения о незаконности ее рождения, враждебные ей римские авторы обязательно сообщили бы об этом. Однако в действительности таких сведений не сохранилось, если не считать этого случайного упоминания Страбона. Едва ли Клеопатра могла быть дочерью царя от его второй жены. Ведь тогда будущая царица все равно считалась бы незаконнорожденной. И ее римские враги не упустили бы из виду этого обстоятельства. Таким образом, основательнее всего предположить, что Клеопатра V Трифена и была матерью нашей героини.

 

* * *

 

Исследование расового происхождения знаменитых исторических лиц не имеет особого смысла. В случае с Клеопатрой VII мы можем лишь определенно утверждать, что она была смуглой и не была блондинкой. Ее македонские предки были смешанного этнического происхождения, поскольку в основе македонского народа лежало несколько разных этнических элементов (фракийский, иллирийский, эллинский и др.). Известно, правда, что один из предков Клеопатры, Птолемей II Филадельф (282 – 246 гг. до н.э.), был блондином; но ее прапрадед, Птолемей V Эпифан (203 – 180 гг. до н.э.), был женат на царевне из рода Селевкидов, а у этой селевкидской царевны, Клеопатры I, были предки персы. Бабушка Клеопатры с отцовской стороны была, по всей вероятности, сирийкой (хотя, возможно, с примесью греческой крови). Конечно, египтянкой она не была (известен лишь один случай, когда египтянка действительно была любовницей одного из Птолемеев, притом много раньше; случаи же, чтобы кто‑то из Птолемеев был женат на египтянке, вообще неизвестны). Поэтому, когда Роберт Грин в 1589 году писал о Клеопатре как о "темнокожей египтянке", то второе было не правдой, а первое – преувеличением. Смуглой же Клеопатра, очевидно, действительно была, и поэтому, видимо, один из шекспировских персонажей в пьесе "Ромео и Джульетта" именует ее "цыганкой".

Сама же Клеопатра считала себя гречанкой. Как и ее предки, она говорила на одном из наречий греческого языка; эллинскими были ее образование и культура. Все образованные люди эллинистического мира, как принято называть эпоху, начавшуюся со времени Александра Македонского, восхищались классической Элладой. Не меньшее восхищение вызывал у них сам Александр, с деятельностью которого связывались те великие изменения в античном мире, которые ознаменовали переход от классической Греции к эллинистической. Одним из главных признаков новой эпохи была огромная географическая экспансия, в результате чего эллинизм, прежде ограниченный территорией Греции, теперь расширился вплоть до Афганистана и Индии. Греческая культура и образ жизни быстро распространялись как среди варваров, так и в регионах более древних восточных культур, которые, в свою очередь, обогащали и греческую культуру, поскольку эллинизм этой новой эпохи оказался очень терпимым и восприимчивым. Произошло великое смешение элементов греческой культуры с элементами сирийской, персидской, иудейской, египетской и других культур. Но, как ни парадоксально, греки очень ясно осознавали свой эллинизм и гордились тем, что отражали нападения врагов эллинистического мира, таких, как кельты, вторгшиеся в Малую Азию в III веке до н.э. кельты были побеждены в ряде больших сражений, но в целом одним из преимуществ эллинистического периода было уменьшение общего количества войн. В классической Греции каждый из регионов находился в более или менее постоянных войнах со своими соседями. В III и II веках до н.э. на огромных пространствах эллинистического мира где‑то происходили военные баталии (как и в современном мире), но на большей части территорий царил мир, что было значительным прогрессом по сравнению с предыдущим периодом анархии. В эллинистическом мире работало немало выдающихся ученых, художников и писателей. Хотя мир классической Эллады был разрушен постоянной борьбой между греческими полисами, но греки эллинистической эпохи смогли создать на его основе новую культурную и политическую целостность.

Лишь в последнее время (и то только частично) мы стали понимать величие эллинистического мира. В этом отчасти виноваты римляне. Они восхищались культурой классической Эллады, но современную им эллинистическую культуру они рассматривали как нечто второсортное. К тому же такой взгляд во многом разделяли и греки того времени. Но Клеопатра VII, знавшая традиции своих предшественников, не совершила этой ошибки. Правда, ее, как и ее современников (I в. до н.э.), занимал вопрос: а возможно ли вообще существование какого‑то эллинистического мира в эпоху наступающего римского господства? Из всего, что нам известно о Клеопатре, можно заключить, что для нее эпоха греческой культуры вовсе не закончилась и она всеми силами старалась продлить ее влияние.

Причина, по которой эллинистический мир обеспечил себе гораздо более мирную жизнь, чем в предшествующую эпоху, состояла в том, что множество малых стран‑полисов были заменены несколькими большими государствами. Вернее, ряд прежних городов‑государств формально продолжали существовать, но военные конфликты между ними стали практически невозможны благодаря господству и могуществу новых эллинистических держав, тех государств‑преемников, которые разделили между собой наследие Александра Великого после его кончины. Конечно, у них у всех были определенные территориальные претензии друг к другу, и конфигурация границ могла меняться, но в целом Македония оставалась ядром державы Антигонидов, значительная часть Западной Азии – ядром царства Селевкидов, а Египет – основой державы Птолемеев.

Эти державы известны по наименованиям правящих династий, потому что формой их правления была монархия. Различные формы олигархии и демократии, характерные для старых полисов, созданные ими, теперь утратили всякую силу. Новые державы восприняли не эти формы правления, а созданную Александром монархическую форму. Она с той поры превратилась в привычную форму государственного строя и оставалась таковой на протяжении двух тысячелетий вплоть до нашего века.

 

* * *

 

Клеопатра правила в традициях абсолютной монархической власти, идущей от эпохи Александра Македонского, когда монарх является генератором законов в своем государстве, а государство рассматривается как своего рода частная собственность государя (эта концепция восходит к так называемому "завещанию Александра Македонского", подлинный автор которого неизвестен). Она считалась царицей вообще, а не просто царицей Египта, как именовали ее Шекспир и многие другие. И она, конечно, не согласилась бы с тем, что власть Птолемеев ограничена только территорией Египта, так же, как не согласился бы с этим ее предок, у которого она училась, Птолемей I, один из полководцев Александра, основатель династии. Птолемей был сыном малоизвестного человека, некоего Лага, по имени которого и вся династия именовалась Лагидами. Однако Птолемей I был единственным из окружения Александра Великого, кто мог претендовать на родство с ним (мать Птолемея Арсиноя была троюродной сестрой Филиппа II, отца Александра). Эмблемой Птолемея I Сотера (Спасителя) был орел, который в дальнейшем превратился в герб дома Птолемеев.

Но Птолемей I вовсе не собирался ограничить свои владения землей Египта, так же, как не намеревались это делать прежние египетские владыки – фараоны, издревле совершавшие походы на запад и северо‑восток от границ своей страны. Агрессивных правителей, таких, как Тутмос III или Рамзес II, изображали сокрушающими орды азиатов и других иностранцев. Птолемей I правил в русле тех же традиций и мало считался с существовавшими границами. Он завоевал Киренаику, восточную часть современной Ливии, и Южную Сирию, которая оставалась спорной территорией в борьбе между Птолемеями и Селевкидами.

Он также захватил Кипр, который около двух с половиной столетий затем находился под властью династии Птолемеев. Располагали они свои гарнизоны и в греческих городах. Птолемей распространил свое влияние вплоть до крымского Боспора.

На таких примерах с юности была воспитана и сама Клеопатра. Птолемей I в своих экспансионистских устремлениях превзошел фараонов. И даже его сын Птолемей II Филадедьф, отличавшийся более миролюбивым складом характера и увлекавшийся науками и женщинами, также совершал военные походы ради захвата новых земель. И последующие поколения, вплоть до времен Клеопатры, ассоциировали расширение территории с расцветом державы. Недаром александрийский поэт Калл им ах прославлял великодержавные устремления Египта, и ряд художников воспевали морскую державу Птолемеев, обеспечивавшую благосостояние народа. Это время было периодом расцвета эллинистической культуры.

Знаменитый Фаросский маяк. Александрийский мусейон и Александрийская библиотека прославились на весь мир. Мусейон и библиотека превратились в научный центр Средиземноморья, где ученые жили и работали за счет государства, получая заказы от царей, которые и сами были людьми образованными. Как писал исследователь Э. М. Фостер в книге "Александрия", "оды в честь побед, поминальные "плачи", свадебные гимны, медицинские предписания, карты, военные орудия, механические игрушки – все это можно было получить из мусейона по запросам из дворца". Правда, он проявляет односторонность, забывая, что эти центры сыграли огромную роль в сохранении и развитии эллинской культуры, ставшей достоянием современного мира.

Птолемей III Эвергет (Благодетель) (246 – 221 гг. до н.э.) еще более расширил пределы царства, временно завоевав всю Сирию – собственность Селевкидов – в ходе большого военного похода, когда его войска дошли почти до границ Индии, снискав своему царю титул "Покоритель мира". Сын его, Птолемей IV Филопатор (221 – 205 гг. до н.э.), считался человеком жалким, пьяницей и развратником, однако он все же сумел отразить неизбежное контрнаступление Селевкидов, хотя Верхнему Египту, южным провинциям страны, был нанесен большой ущерб. А следующий царь, Птолемей V Эпифан (Знамение Божье) (205 – 180 гг. до н.э.), еще в юности потерял большую часть владений династии за пределами Египта. Началась откатная волна. Самым важным фактором этого времени было появление на сцене Рима, победившего Карфаген и претендовавшего на роль ведущей державы Средиземноморья. Еще Птолемей II заключил союз с римлянами, а в 200 году до н.э. (по крайней мере, в это верили сами римляне) они послали в Египет представителя сенатского сословия, назначенного сенатом в качестве опекуна малолетнего Птолемея V. Это был один из мифов, однако известно, что вскоре Египет стал, по сути, одним из марионеточных государств, управляемых Римом. В 168 году до н.э. римляне совершили прямую интервенцию в Египет, чтобы "защитить" Птолемея VI от вторгшегося в эту страну селевкидского царя Антиоха Эпифана. С царствования Птолемея VI началось правление ряда наиболее жестоких и коварных царей этой династии. Особой жестокостью отличался Птолемей VIII Эвергет по прозвищу Толстяк (146 – 116 гг. до н.э.). Однако же ему удалось добиться внутреннего мира в стране, хотя он дважды обращался к римлянам за помощью против своих мятежных родственников. Египет еще формально оставался независимым государством, но только в том смысле, в каком таковыми и сегодня считаются многие страны, на самом деле в своей внешней политике зависимые от тех или иных великих держав. Мы хорошо можем себе представить визит в Египет в 112 году до н.э. римского сенатора, например Луция Меммия, по описанию в сохранившемся от того времени папирусе, когда глава египетского правительства предписывает провинциальному чиновнику принять гостя с почетом и показать ему священных крокодилов во время их трапезы.

Однако практика обращения к Риму была небезопасной. Уже с начала I века до н.э. монархи полунезависимых стран вдоль границ империи обнаружили, что, если римляне помогают кому‑то из "союзников", то они требуют за это вознаграждения. В борьбе против деда Клеопатры Птолемея IX Сотера ее двоюродный дед Птолемей X Александр I занял крупную сумму у римских финансистов, чтобы собрать флот и вернуть трон (в 88 г, до н.э.). Сразу после этого он завещал (так, по крайней мере, считается, а истина нам неизвестна) свое царство римскому народу.

Если завещание и существовало, это не первый случай, когда восточный монарх поступал подобным образом. Однако Египет был самым богатым "наследством", которое римляне могли получить подобным образом, даже с учетом того, что их стране было завещано в 133 году до н.э. малоазийское Пергамское царство, ставшее римской провинцией в Азии. Тот же Птолемей Эвергет уже завещал Риму Киренаику. Эта затея ничем не кончилась, но его незаконный сын в 96 году до н.э. повторил эту попытку. Однако римляне снова не приняли этого подарка. И вот снова, в 88 году до н.э. римский сенат не утвердил аннексии Египта, несмотря на завещание (по крайней мере, предполагаемое) царя Птолемея X Александра I. На это у сенаторов были свои причины. Во‑первых, в случае аннексии наместник приобрел бы слишком уж большие богатства и власть, а провинциальные наместники в Риме в этот период часто были людьми нечестными. Во‑вторых, завещание Птолемея X едва ли имело значение, поскольку его брат Птолемей IX не допускал его возвращения в Египет. Поэтому римляне предоставили ему возможность править, собирая с него деньги, которые он, по их мнению, им задолжал.

Однако в 81 году до н.э. после кончины Птолемея IX, Луций Корнелий Сулла, диктатор Рима, активно вмешался в египетские дела и посадил на трон нового царя, Птолемея XI Александра II, который был сыном Птолемея X Александра I. Сулла при этом заставил Птолемея XI жениться на его мачехе, которая была правительницей. Однако примерно через три недели новый "царь" убил ее, после чего народ Александрии, исходя из древнего македонского права участвовать в смене царей, сверг с престола и убил его самого.

Тогда‑то и взошел на трон отец Клеопатры, Птолемей XII Дудочник. Его второе прозвище, Незаконнорожденный, отвечало действительности, поскольку он был незаконным сыном Птолемея IX. Поспешность, с которой его (когда он был, скорее всего, не старше двадцати лет) провозгласили царем, связана была с тем, что жители Александрии опасались, как бы Сулла, разгневанный убийством своего ставленника, не захватил Египет под предлогом наступившего там безвластия. Чтобы несколько усилить свое сомнительное положение (он не обладал законным правом на престол и имел основание опасаться гнева Суллы), Птолемей XII прибавил к своей титулатуре прозвание Филопатор, чтобы подчеркнуть преданность отцу.

Однако Сулла отрекся от власти и вскоре умер, а республиканское правительство, восстановленное в Риме, решило пока предоставить Египет его собственной судьбе. В 75 году до н.э. в Рим прибыли два египетских царевича в изгнании, сыновья тетки Птолемея XII, чтобы заявить о своих притязаниях на трон Птолемеев. Однако римский сенат ничего не предпринял, чтобы помочь царевичам в их борьбе за престол. Более того, возвращаясь в Сирию, они были ограблены римским наместником Сицилии.

 

* * *

 

Через шесть лет после этих событий родилась Клеопатра. Когда она была еще ребенком, Египет превратился в передний край римской политики. Для честолюбивых римских политиков возникло почти непреодолимое искушение покорить эту страну. Она была не просто очень богатой, она еще была завещана римскому народу (по крайней мере, по мнению самих римлян). Правда, римский сенат, где имел большой успех оратор Цицерон, по‑прежнему был против аннексии Египта (известны речи Цицерона на эту тему, такие, как "О царях Александрии" или "Об аграрном законе"). Однако популярные политики – сенаторы и другие, оппозиционные руководству сената и опиравшиеся на Народное собрание, очень приветствовали идею аннексии. Влиятельные лидеры этой группировки, Красс и Помпей (а по слухам, также и молодой Юлий Цезарь), сами были готовы воплотить в жизнь эти замыслы, сулившие огромные выгоды и преимущества как государству, так и им самим.

Для Помпея такая возможность стала реальной после того, как он, разгромив старого врага римлян Митридата Понтийского в Малой Азии, совершил поход в Левант и завоевал пришедшее в упадок царство Селевкидов, превратив его в римскую провинцию Сирия (63 г, до н.э.). Это должно было стать грозным предупреждением для последнего эллинистического монарха, царя Птолемея XII. Он, возможно, теперь даже сожалел о том, что Птолемеи подогревали и использовали в своих целях внутренние противоречия в соседнем царстве.

Помпей же занялся делами Иудейского царства. До 200 года до н.э. это государство входило в состав царства Птолемеев, а затем перешло к Селевкидам; однако во II веке до н.э. иудеи, во главе с династией Маккавеев, добились освобождения. Теперь же Помпей превратил Иудею фактически в римское владение. Таким образом, Римская держава теперь имела общие границы с Египтом. Желая задобрить могущественного соседа, Птолемей дал роскошный пир в честь Помпея и даже послал воинов на службу в пограничную кавалерию Помпея (см. Плиний Старший. Естественная история). Эти жесты помогли царю сохранить трон, но отнюдь не прибавили ему популярности среди его подданных, которые помнили, что соседняя Иудея была когда‑то владением Птолемеев. К римлянам отношение в народе в это время было очень отрицательным, и один из них, убивший в Александрии кошку, которая считалась священным животным, едва избег самосуда со стороны толпы (об этом упоминает Диодор Сицилийский). Подобные происшествия не могли не произвести впечатления на девятилетнюю девочку, какой тогда была Клеопатра. Во всяком случае, она не могла не почувствовать силы антиримских настроений в своей стране, вызванных беспрецедентной жестокостью, коварством, некомпетентностью, продажностью, которые были свойственны римским политикам последних лет Республики (насколько вообще можно считать политикой эту беспощадную борьбу преимущественно за личные интересы, замаскированную лицемерными фразами).

 

* * *

 

Когда Клеопатра подросла настолько, чтобы составить себе представление о международных делах, взаимоотношения между Римом и Египтом обострились, что привело к новым унижениям для египтян. В 60 году до н.э. Помпей, Цезарь и Красс составили первый триумвират, который фактически управлял Римом, а в следующем году Помпей и Цезарь решили поддержать Птолемея XII против мятежников, чьи силы к этому времени возросли. Однако Птолемей должен был заплатить за поддержку очень высокую цену. Цезарь, бывший тогда консулом, согласился провести закон о том, что Птолемей является "другом и союзником римского народа", но последний должен передать Цезарю и Помпею 6 тысяч талантов, сумму, приблизительно равную 7 миллионам фунтов, или 17 миллионам долларов. Она составляла примерный доход птолемеевского Египта за полгода. При этом Цезарь и Помпей требовали денег немедленно.

Птолемей, однако, опасался сразу собирать такие деньги со своих подданных, а потому решил занять всю сумму у опытного в таких делах римского ростовщика, финансиста Гая Рабирия Постума. Сделав это, царь решил подготовить общественное мнение своей страны к необходимости сбора средств, чтобы отдать долг и проценты. Для начала он объявил общую амнистию, ожидая, что это благоприятно подействует на общественное мнение.

В это время над владениями Птолемеев (на этот раз над Кипром) нависла новая угроза. Этот остров был тогда собственностью династии, но правил там не Птолемей XII, а его брат и тезка. Молодой римский политик Клодий, народный трибун, провел закон о бесплатной раздаче хлеба городскому плебсу. Эта небывалая мера создала огромные проблемы для римской казны, и, чтобы пополнить ее, Клодий решил захватить Кипр, тем более что его правитель, в отличие от брата, не пытался откупиться от Рима и представлял собой удобный объект для нападения. Он был обвинен (возможно, безосновательно) в сговоре со старыми врагами Рима, средиземноморскими пиратами, а потому его владения должны были перейти к Риму (при этом Клодий и другие политики опять ссылались на будто бы существовавшее завещание Птолемея X, который все свои владения (а значит, и Кипр) передавал Риму. Завоевание острова Клодий решил поручить своему врагу, консерватору Катону, чтобы убрать его с дороги. Катон совершил экспедицию на Кипр, царь которого, отвергнув предложенную ему должность главного жреца Афродиты, предпочел совершить самоубийство.

Таким образом, Клеопатра, которой было всего одиннадцать лет, уже знала о том, что жестокие и циничные завоеватели – римляне – стали причиной унижения и гибели ее дяди. Она начала понимать и унижение и деградацию собственного отца. Летом того же, 58 года до н.э. Птолемею стало ясно, что престола ему не удержать. Народ был возмущен как необходимостью выплачивать долг римлянам (что невозможно без новых налогов), так и тем, что их царь никак не помог своему брату на Кипре. Когда начались беспорядки, Птолемей XII решил бежать именно в Рим. На Родосе он застал Катона, но римлянин не проявил особого уважения к царю и отказался посетить Птолемея, заявив, что тот, как слабейший, сам должен прийти к Катону. Когда Птолемей явился к Катону, тот, не вставая с места, заявил, что царю не имеет смысла ехать в Италию, ибо если он действительно хочет помощи от первых людей Рима, то ему не хватит всех богатств Египта, чтобы расплатиться с ними. Однако Птолемей вовсе не собирался возвращаться в Египет. А вместо этого отправился в Рим, куда вскоре после этого Катон доставил сокровища Птолемея Кипрского (см. Плутарх. Катон Младший; Дион Кассий).

Египтяне же, избавившись от Птолемея, передали трон его дочери, старшей сестре Клеопатры – Клеопатре VI. Однако единства в стране не было, как и единого взгляда на законность престолонаследия. Надпись из Аполлинополя от 5 декабря 57 года до н.э. показывает, что местный жрец считал Клеопатру VI и ее отца соправителями. Жрецы Верхнего Египта, имевшие много выгод от Птолемея, не желали считать его низложенным. Кроме того, в Египте была еще одна совершеннолетняя дочь царя, Береника IV, и в отдельных регионах Египта именно ее, а не Клеопатру VI, рассматривали как царицу, что видно из письма от 23 октября 57 года до н.э. отправленного одним из чиновников в Теадельфию, город в Среднем Египте.

Возможно, однако, что Клеопатра VII сопровождала отца в его поездке за пределы Египта. Об этом можно судить на основании эпитафии, составленной в Афинах ливийской царевной в честь ее придворных дам, которые скончались там. Термин "ливийский" греки использовали вольно для обозначения выходцев из Северной Африки, и, возможно, Птолемей решил не оставлять всех своих дочерей в Египте. Если это толкование верно, то надпись относится ко времени краткого пребывания Птолемея и его дочери в Афинах по пути в Рим. Но, сопровождала ли Клеопатра отца или нет, эти годы принесли ей тяжелый политический опыт. Едва ли она была похожа на беспечную девочку, которую изобразил Бернард Шоу в пьесе "Цезарь и Клеопатра".

Птолемея в Италии приняли хорошо. Помпей даже устроил пир в его честь у себя на вилле. Ростовщик Постум, у которого царь в свое время занимал деньги для Помпея и Цезаря, недвусмысленно дал понять последним, что нужно восстановить Птолемея на троне, чтобы он, Постум, мог получить назад свои деньги. Между тем враги царя отправили из Александрии посольство примерно в 100 человек, чтобы выставить Птолемея перед римлянами виновной стороной. Однако значительная часть их сразу после прибытия в Италию была убита, явно при участии Птолемея. Ходили слухи, что в этом деле замешаны и влиятельные римляне, включая Помпея, но, очевидно, египетский царь был главным зачинщиком убийств. Оставшиеся в живых посланники теперь вовсе не жаждали давать показания против него. В конце 57 года до н.э. раздав крупные взятки римским политикам, царь удалился в Эфес, в святилище Артемиды, и стал ожидать восстановления на троне.

 

* * *

 

Наконец, после всякого рода интриг в Риме, за это дело взялся Габиний, один из людей Помпея и наместник новой провинции Сирия. Однако от Птолемея снова потребовалось передать этому Габинию и другим, включая тех же Помпея и Цезаря, Огромную сумму в 10 тысяч талантов (почти вдвое превосходившую ту, которую царь уже позаимствовал у Постума три года назад). Неизвестно, каким образом Птолемей рассчитывал собрать столько денег; возможно, он думал, что этим займется сам Габиний, когда прибудет в Египет с войском. Вместе с тем царь не очень жалел о таком огромном долге – ведь теперь римские богачи были заинтересованы в восстановлении его власти. Постум даже отправился в Египет вместе с Габинием, видимо озабоченный судьбой денег, которые ему предстояло взыскать. Римские сенаторы не были сторонниками военной экспедиции в Египет, но Габиний, жаждавший добычи, убедил их организовать ее, под сомнительным предлогом, будто Египет‑де угрожает восточным римским провинциям.

В действительности в Египте в то время воцарился хаос, и эта страна едва ли могла представлять для кого‑то угрозу. Начались распри между двумя старшими дочерьми Птолемея, Клеопатрой VI и Береникой IV. Вскоре Клеопатра VI была убита (или бежала), и Береника на время стала победительницей. Однако царицы из рода Птолемеев не могли править единолично, а потому необходимо было подобрать ей мужа. Один из двух селевкидских царевичей к этому времени скончался, а второй был отвергнут Габинием, который тогда еще скрывал свое намерение низложить Беренику и восстановить власть ее отца. Третий кандидат, некий Селевк (возможно, незаконнорожденный отпрыск Селевкидов), оказался самодуром, и Береника сразу же настолько возненавидела его, что через несколько дней он был задушен по ее приказу. Потом, в 55 году до н.э. на второй год своего правления, она, без разрешения Габиния, вышла замуж за некоего Архелая из Понта (возможно, незаконного сына бывшего царя Понта Митридата). Так как Архелай стал царем без санкции римлян, Габиний организовал вторжение в Египет. Начальником конницы у него был храбрый римский воин Марк Антоний, которому тогда было лет двадцать пять. С помощью военного отряда сторонников законного царя Габинию удалось восстановить власть Птолемея. Архелай пал в сражении, и, хотя Птолемей был против, Антоний устроил своему побежденному врагу пышное погребение, так как в свое время пользовался его гостеприимством в Сирии. Это обстоятельство, как и то, что он защищал египтян‑военнопленных от мести сторонников Птолемея, сделали Антония популярным в Александрии. Однако Береника IV была казнена по приказу отца. Как восприняла казнь сестры четырнадцатилетняя Клеопатра VII, неизвестно, однако позднее она давала понять, что неодобрительно отнеслась к узурпации Береникой отцовской власти. Теперь Клеопатра стала законной наследницей престола. В это время она могла впервые познакомиться с Антонием, только что одержавшим военную победу.

После этого Габиний и Постум вытянули из Египта все деньги, которые только могли. Постум даже стал высоким государственным лицом в правительстве этой страны – если не главой правительства, то, во всяком случае, главой финансового ведомства. Он отправил в Италию целый флот, груженный тканями, одеждой и изделиями из стекла (см. Цицерон. В защиту Рабирия Постума). Лихоимство этого римлянина вызвало такое недовольство в стране, что ему пришлось бежать из Александрии. Когда же они с Габинием в 54 году до н.э. вернулись в Италию, им обоим предъявили обвинения в финансовых махинациях. Цицерон (который ранее именовал Габиния "коварным, жуликоватым, женоподобным мальчишкой") на этот раз согласился защищать их обоих. Габиний, несмотря на то что щедро раздавал взятки, был осужден (со второй попытки) и отправился в изгнание. Но Постуму удалось выкрутиться. Он утверждал (конечно, это было ложью), будто стал бедняком, так как не смог получить долг с Птолемея. И тут Цезарь вдруг согласился взять на себя возмещение части "не полученных" Постумом денег. В свое время Цезарь получил от Птолемея столько денег, что мог возместить Постуму часть долга. Хотя не исключено, что Постум сам заплатил Цезарю, лишь бы тот публично принял на себя такое обязательство. То обстоятельство, что Цезарь согласился на это, сыграло важную роль в жизни Клеопатры.

События этого смутного времени имели и другие последствия для Египта, так как Габиний оставил в Египте войско (так называемых "габинианцев"), которое рассматривалось не как оккупационная армия, поскольку страна еще считалась независимой, а как наемная военная сила, служившая египетской короне. Птолемеи еще с III века до н.э. часто пользовались услугами иностранных наемников, считая местное население не вполне надежным; однако и наемные отряды не всегда было легко контролировать, и они могли выйти из повиновения, а к тому же существовали противоречия между ними и другими частями царской гвардии. Однако Габиний создал новое, отборное наемное войско в Египте, так что впоследствии о нем даже упомянул Цезарь в "Записках о гражданской войне".

"Люди Габиния, – писал Цезарь, – привыкли к вольной жизни в Александрии. Они позабыли о римских правилах дисциплины и даже перестали считать себя римлянами. Они женились на местных уроженках, и многие имели от них детей. Сверх того, в их войско вербовали разбойников и пиратов из Сирии, Киликии и соседних областей; они принимали многих осужденных на каторгу и изгнание. Наши беглые рабы находили убежище и получали надежное содержание, если становились там солдатами. Если хозяева пытались задержать кого‑то из беглых, их товарищи объединялись и противодействовали этому силой, поскольку сами они находились в сходном положении. Эти люди нередко требовали казни царских фаворитов, грабили богатых, осаждали дворец, требуя повышения платы, низвергали с престола одних и возводили на него других, следуя какой‑то древней традиции александрийской армии" (Записки о гражданской войне).

Для Птолемея XII было большим достижением то, что он смог дисциплинарными мерами и уступками превратить это воинство в свою опору, пусть и не совсем надежную, так что и после его смерти оно продолжало играть значительную роль в жизни страны. Цезарь даже заметил, будто габинианцы однажды "воевали и с самими египтянами". Возможно, он имел в виду раздоры после кончины Птолемея, а может быть, и напряженную внутреннюю борьбу времен его реставрации. Беспорядки в то время были не только в Александрии, но также в Гераклсополе, Фаюме и Оксиринхе. Крестьяне требовали защиты от произвола ростовщика Постума и угрожали, в противном случае, перестать проводить ирригационные работы; правительство же требовало от провинциальных начальников усилить меры против подстрекателей к бунтам.

 

* * *

 

И все же после мучительной борьбы Птолемей, до известной степени, снова стал хозяином в собственном доме. Хотя многие смотрели на него просто как на римскую марионетку, то обстоятельство, что он превратил габинианцев в боеспособную силу, говорит об упрощенности такого подхода. Птолемей также вел экспансионистскую политику на южных границах своего государства, и недаром он заставил свою дочь, Клеопатру VII, изучить не один африканский язык. По портретам этого царя на монетах (особенно – 53 г, до н.э.) можно судить о том, что именно от него Клеопатра унаследовала нос с горбинкой. Благодаря этим портретам возможно идентифицировать бронзовую статуэтку из Александрии, изображающую угрюмого, разочарованного человека, как скульптурный портрет Птолемея XII.

Несмотря на свою жестокость, проявляемую в тех случаях, когда он считал это необходимым, он был хитрый, искусный политик. При всех его слабостях и пороках он сумел сохранить наследие Птолемеев.

Одним из его пороков, несмотря на то что у него было несколько детей, являлись, видимо, гомосексуальные склонности. В одной надписи с нильского острова Филы упоминается о двух или трех мужчинах, которые будто бы были пассивными гомосексуальными партнерами царя (см. Бек. Корпус греческих надписей). Впрочем, следует заметить, что термин "кинайдос", употребляемый авторами надписи, означал не только такого партнера, но и исполнителя непристойных танцев, что не раз случалось при дворе Птолемеев. Рассказывают, что философ‑платоник Деметрий сам был принужден исполнять подобный танец при дворе Птолемея XII. Последний вообще интересовался танцами, но также и музыкой. Сам он любил аккомпанировать хористам во время празднеств на инструменте, родственном нынешним кларнету или гобою, отсюда одно из прозвищ этого царя – Дудочник. В Новое время Вольтер, превознося искусство Фридриха Великого, игравшего на духовых инструментах, утверждал, что сам Птолемей Дудочник не решился бы больше играть, если бы мог услышать игру прусского короля. Однако в древние времена к таким занятиям со стороны государственных мужей относились с известным неодобрением (особенно этим отличались римляне). И самого Птолемея в его время иногда именовали "не мужем, но дудочником и чародеем" (Атеней). Элемент модного тогда мистицизма усматривали даже в организуемых им концертах, и что‑то от этого духа проявилось в одной из александрийских статуэток того времени, изображающей человека, играющего на дудке.

 

* * *

 

Однако римляне считали, что человек не станет плясать, если он не пьян.

И надо сказать, что были основания ставить в один ряд оба эти состояния. Танцы, как и винопитие, составляли не только часть развлечений при дворе Птолемеев, но и часть их, если так можно выразиться, официальных религиозных ритуалов, связанных с обожествлением правителей. Эта доктрина играла важнейшую роль в политике Птолемея, как и его дочери Клеопатры VII.

В эту греко‑римскую эпоху люди страстно увлекались всякого рода мистическими культами, посвящениями, очищениями, верой в воздаяние в этом и в ином мире. Наряду с этим очень распространено было и обожествление правителей. Еще с давних пор эллины расценивали высшие способности как нечто сверхъестественное, а определенных людей считали гениями, сверхчеловеческими существами. Так, известно, что существовал посмертный культ поэта Софокла. Когда же на смену греческим полисам на первый план вышли эллинистические царства, идея обожествления новых правителей – царей, обладавших огромной властью казнить и миловать, стала очень популярной. В дальнейшем их стали именовать Эпифанами ("Знамениями богов", "Новыми богами"), Сотерами ("Спасителями"), Эвергетами ("Благодетелями"). Все эти титулы относились в первую очередь к Птолемеям, которые показывали пример остальному эллинистическому миру в смысле форм обожествления царей. В Египте эта традиция была очень древней и шла еще от эпохи фараонов. Со времен Птолемеев этот институт наполнился новым содержанием и широко распространился на территориях эллинистических государств.

Началось с обожествления Александра Великого, чьи останки Птолемей I привез в Египет, где они хранились в древнем Мемфисе (именно там Александр впервые официально был признан египетским царем); впоследствии же была сооружена великолепная усыпальница в новой столице Египта, Александрии, городе, который и был основан Александром Македонским. Следующим этапом было обожествление самого Птолемея I и его сводной сестры и жены Береники I, которых провозгласили "богами и спасителями". Птолемей был первым, кого провозгласили Спасителем. (Начали это родосцы, которым он оказал большую помощь, а их примеру последовали и другие эллины.) Еще во время Птолемея XII и Клеопатры портрет Птолемея I продолжали чеканить на египетских монетах. Что касается Птолемея II и его жены (и сестры) Арсинои, то они сделали заключительный шаг в создании культа царей, позволив обожествить себя еще при жизни. В дальнейшем такое прижизненное обожествление Птолемеев стало традицией. Даже дочери и сыновья Птолемея XII считались богинями и богами еще при его собственной жизни. И александрийцы именовали царя и его детей "наши Владыки и Великие боги" (надпись 52 г, до н.э.). Таким образом, Клеопатра считалась богиней еще до того, как стала царицей. Тем, кто придерживается только современных представлений, все эти ритуалы кажутся пустой лестью. Однако это была осмысленная политика, создававшая возможность для воспитания и выражения чувств преданности государству и патриотизма.

 

* * *

 

Пожалуй, лучше всего можно понять обожествление правителей при Птолемее XII исходя из его титула "Новый Дионис". Ой претендовал на то, чтобы являться воплощением этого божества (римского Вакха), символом власти которого был жезл, увитый плющом, с сосновой шишкой на верхушке. Идея отождествления с этим богом не была новостью, однако его культ, соединенный с культом правителей, приобрел новое значение при Птолемеях, включая Птолемея XII и его дочь Клеопатру, так что без учета этого культа трудно понять их политику.

В европейской литературе распространен ошибочный взгляд на Диониса как просто на бога вина и веселья. Однако достаточно внимательно прочесть "Вакха" Еврипида, чтобы понять, каким вселенским могуществом обладал этот бог в глазах древних. Он был источником мощного чувства религиозного экстаза, которое многократно проявлялось в жизни Древней Греции. Дионисийские ритуалы включали ряд мистических посвящений, вследствие которых человек становился все ближе к своему божеству, а заканчивались они мистическим ритуалом воссоединения с богом. Этот культ особенно расцвел в эллинистическую эпоху, охватив миллионы последователей, стремившихся выйти за пределы обычных человеческих возможностей и освободиться от пут повседневной жизни. Более же всего в культе Диониса привлекало людей его обещание вознаграждения и спасения не только в этой, но и в будущей, загробной жизни. Подобные обещания вечного блаженства были вообще характерны для эллинских мистерий, но наиболее яркое выражение эта идея получила именно в культе Диониса, который в ту эпоху почти затмил остальные старинные олимпийские культы. Дионис считался победителем даже над смертью, а, потому мог, согласно вере его последователей, даровать такую же победу и им самим. Но и в этом мире он считался могущественнейшим, победоносным божеством, которое (в прямом или переносном смысле) могло покорить весь обитаемый мир. Уже в "Вакхе" – Еврипида Дионис, скорее благодаря волшебной, чем военной силе, становился повелителем всех земель Азии, и эта идея получила новое развитие в эпоху Александра Великого, чье отождествление с этим божеством породило много новых легенд о триумфальном шествии Диониса по землям Востока. Кроме того, культ Диониса, отождествляемого со многими местными божествами, преемникам Александра казался хорошим средством установления взаимопонимания с местным населением. Поэтому многие эллинистические правители стремились связать себя с культом Диониса. Помимо контроля над дионисийскими мистериями (которые могли быть потенциально деструктивными) это давало возможность приписать себе дионисийские добродетели, такие, как благожелательность, щедрость, а также – покровительство искусствам.

Селевкидские монархи были также последователями культа Диониса, и опять‑таки тон здесь задавали Птолемеи, правившие в Александрии. Уже Птолемей I Сотер претендовал на происхождение от Диониса. Начиная со времени Птолемея II этому культу были посвящены грандиозные празднества, проводившиеся не только в Египте, но и в других частях греческого мира, которые включали в себя торжественную процессию, возглавляемую поэтом, игравшим роль жреца Диониса. Культ Диониса со всеми его атрибутами был доминирующим в официальной религии Птолемеев на протяжении всей истории этой династии. Птолемей II, помимо указанных празднеств, устраивал еще зимний праздник в честь Диониса‑Вакха. Его жена Арсиноя II также была последовательницей этого культа. Птолемей IV Филопатор также считал это божество своим предком и устраивал дионисийские мистерии у себя во дворце, стремясь превратить культ этого бога в фактор, объединяющий империю, а самого Диониса хотел бы видеть небесным покровителем дома Птолемеев.

Поэтому, когда философ Деметрий первоначально отказался пить и плясать при дворе Птолемея XII, это было не просто проявление пренебрежения к царским развлечениям. Это означало неприятие официальной религии Птолемеев. И недаром в разных районах страны существовали поддерживаемые Птолемеями Дионисийские союзы со своими традициями, книгами ритуалов, гильдиями актеров и музыкантов.

 

* * *

 

В те времена люди все больше склонялись к мысли, что существует только одно, а не много божеств, или, по крайней мере, нет особых различий между разными олимпийскими божествами. Тот же Дионис в тот период легко ассоциировался, например, с Паном (лучшим из танцоров) или даже с верховным Зевсом (как судья в делах войны и мира). Более того, было возможно его "слияние" не только с греческими божествами, но и богами коренного негреческого населения в великих эллинистических державах. Самой древней и почитаемой из этих религий была тогда признана религия Египта. И египетские божества в то время уже достаточно легко отождествлялись с греческими. Еще в V веке до н.э. историк Геродот старался найти аналогии греческим богам среди египетских, а в дальнейшем этот процесс продолжался. До нас дошел календарь праздников, отмечавшихся в одном из районов Египта (ок. 300 г, до н.э.), где имена египетских и греческих богов написаны друг против друга, что указывает на принятие жрецами подобных сопоставлений.

Дионис, соответственно, отождествлялся с египетским богом Осирисом. Это началось еще со времен Геродота и было подробно развито историком Диодором Сицилийским, современником Птолемея и Клеопатры, в первой книге "Исторической библиотеки". Конечно, эта идентификация касалась и культа правителей, и Птолемей XII, как Новый Дионис, был одновременно и Новым Осирисом. Осирис же (само слово означало "престол" и "око") ассоциировался в Египте с фараоном, который считался земным воплощением этого божества. Сам Осирис, согласно преданию, некогда играл роль земного царя, повелителя и возделывателя земли, подателя благ культуры. Ему даровано было бессмертие, и Осирис стал богом вечного обновления природы. Его смерть повторялась ежегодно, и, ежегодно в честь его воскресения устраивали пышные празднества, приуроченные к разливам Нила и началу полевых работ. Культ бога Осириса восходил к глубокой древности, но получил особое значение в период, предшествующий христианству. Из всех египетских богов только Осирис пользовался всеобщим почитанием людей по всему Египту, как отмечал еще Геродот. И Птолемеи, конечно, уделяли большое внимание культу этого божества, тем более что сами они, в глазах народа, являлись его земным воплощением.

 

* * *

 

Если царь ассоциировался с Осирисом, то царица – с его супругой, богиней Исидой. Клеопатра всегда охотно отождествляла себя с Исидой. Сверх того, эти небесные прототипы царя и царицы служили теологическим оправданием самого, казалось бы, странного обычая династии Птолемеев – кровнородственных браков. Ведь Исида и Осирис были не только супругами, но также братом и сестрой, детьми бога земли и богини неба. Это предание об Исиде и Осирисе послужило основанием для того, чтобы многие фараоны, отождествлявшие себя с этим богом, женились на своих родных или единокровных сестрах, чтобы предохранить свою божественную кровь от "порчи", а заодно отрезать дорогу некоторым потенциальным претендентам.

Браки между родными братьями и сестрами, не чуждые некоторым культурам, были, однако, совершенно не приняты у греков (можно в связи с этим вспомнить "Андромаху" Еврипида). В этом отношении (и по тем же политическим причинам) Птолемеи следовали египетским, а не эллинским обычаям. Около 276 года до н.э. Птолемей II Филадельф ("Возлюбленный сестры") женился на своей сестре Арсиное II Филадельфе ("Возлюбленной брата"), после чего их стали именовать "Божественными братом и сестрой". Однако поэт Сотад выразил присущее грекам неприятие подобных вещей в такой резкой форме, что он был наказан (возможно, даже казнен). Зато придворные поэты изобретали теологические объяснения и оправдания подобным бракам, особенно часто вспоминая при этом брак Зевса и его сестры Геры.

В дальнейшем в истории Птолемеев было немало таких браков между братьями и сестрами, и очевидно, что Клеопатра VII, при всем своем уме и одаренности, была плодом ряда поколений кровнородственных браков.

Возможно, некоторые черты характера Клеопатры, такие, как полное отсутствие морального чувства и тенденция к братоубийству, явились следствием постоянных кровосмесительных супружеств в этом роду.

Клеопатра также в дальнейшем дважды заключала браки со своими неполнородными братьями (воспринимая себя как Исиду, а каждого из них – как Осириса); однако до того, как она стала царицей, Осирисом был ее отец Птолемей. Это отождествление с Дионисом‑Осирисом не всегда помогало царю идти верным путем в его земной жизни, но, может быть, благодаря подобным верованиям египтян в не меньшей степени, чем благодаря помощи римлян, он снова возвратил свой престол, на котором и пребывал после этого до конца жизни.

 

* * *

 

В конце пятидесятых годов до н.э. Птолемею XII было около пятидесяти лет, однако такая бурная жизнь, очевидно, не могла не отразиться на его здоровье. В связи с этим, а также исходя из опыта недавнего прошлого, он решил подумать о дальнейшей судьбе своих детей. Видимо, поэтому в одной из надписей 52 года до н.э. дети его именуются "Божественными", а также Филадельфами (то есть "Возлюбленными братьев и сестер"), согласно старой традиции Птолемеев.

Детей оставалось четверо: Клеопатра, ее единокровная сестра Арсиноя IV и братья Арсинои, будущие Птолемей XIII и Птолемей XIV. К сожалению, полученный ими титул – Филадельфы – не оправдал себя, если принять во внимание их будущие взаимоотношения. Однако со стороны их отца введение этого, традиционного для Птолемеев, титула было, очевидно, призывом к семейной солидарности и стремлением заверить подданных, что все идет благополучно. Птолемей составил и завещание, согласно которому наследниками трона назначались старшая дочь, восемнадцатилетняя Клеопатра, и старший сын, будущий Птолемей XIII, которому тогда было десять лет. Хотя Арсиноя была старше брата, она не упоминалась в завещании, однако едва ли в этом была причина будущих плохих взаимоотношений между сестрами. Известно, что, по обычаям Птолемеев, царица могла править лишь вместе с царем, и, конечно, Клеопатра должна была иметь соправителя, которым и был провозглашен старший из ее единокровных братьев; учитывая традиции этого рода, в дальнейшем он мог бы стать ее мужем.

По установившейся к тому времени традиции царь Египта передал один экземпляр завещания на хранение своим союзникам и покровителям в Рим. Однако в конце пятидесятых годов до н.э. Рим и сам переживал глубокий кризис. Цезарь, победоносно завершивший войну в Галлии, теперь готовился к столкновению с фактическим соправителем Помпеем, который тогда господствовал в столице. Вспоминая о судьбе завещания Птолемея, Цезарь писал впоследствии: "Один экземпляр его завещания был доставлен его посланцами в Рим для хранения в казначействе. Однако из‑за гражданских смут исполнить волю Птолемея оказалось невозможным, и завещание оказалось у Помпея. Вторая копия оставалась на хранении в Александрии". По словам Цезаря, в этом документе Птолемей заклинал римский народ во имя всех богов и во имя союза двух стран помочь обеспечить его точное исполнение.

Египтология предоставляет мало надежных данных по интересующему нас вопросу, однако сохранились некоторые папирусы 51 года до н.э. где говорится: "Тридцатый год (правления) Птолемея XII и первый год правления Клеопатры". Это позволяет сделать предположение о том, что Клеопатра, старшая наследница, получила уже в это время статус соправительницы отца. Такая практика в Египте вовсе не была новостью, и возвращение к ней объяснялось, скорее всего, резким ухудшением состояния здоровья Птолемея XII. В любом случае его правление быстро приближалось к концу.

 

Часть вторая

КЛЕОПАТРА И ЦЕЗАРЬ

 

Часть третья

КЛЕОПАТРА И АНТОНИЙ

 

Часть четвертая

КЛЕОПАТРА ПРОТИВ РИМА

 

Глава 12. БИТВА ПРИ АКЦИИ

 

Самой северной базой Антония в Ионическом море была Керкира, остров в ста милях к югу от македонской дороги. Далее, с севера на юг, следовала целая цепь военно‑морских баз Антония. Первая была на Акции, мысе у выхода из Амбракийского (Артского) залива в Ионическом море, затем – на острове Левкас, потом – в Патрах на берегу Коринфского залива; следующая база была на острове Закинф, где уже несколько лет назад обосновался Сосий, флотоводец Антония; затем – в Метоне на юго‑западе Греции, наконец – на мысе Тенар на самом ее юге. Последние базы были расположены на Крите и в Киренаике, во владениях Клеопатры‑младшей, где стояли римские гарнизоны. Осенью 32 года до н.э. Антоний перенес свою резиденцию из Афин в Патры – город, который возвысился после разрушения римлянами Коринфа в 146 году до н.э. Когда наступила следующая весна, Антоний стал готовиться к появлению на море римского флота во главе с Октавианом (который к этому времени снова стал консулом). Антоний считал, что, если ему даже не удастся встретить враждебный флот по дороге к берегам Греции, он сможет взять инициативу в свои руки позднее. Он также рассчитывал, что недостаток средств заставит Октавиана броситься в бой как можно скорее.

И действительно, Октавиан, точнее, Агриппа начал действовать быстро и очень смело и, что самое главное, довольно успешно. В начале марта, как только установилась приемлемая погода, Агриппа со значительной частью флота Октавиана пересек Ионическое море по диагонали, достиг Греции и захватил морскую базу Антония Метону. Царь Богуд из Мавритании, возглавлявший здесь оборону, был убит, и там Агриппа разместил свой гарнизон. Это была выгодная для обороны позиция, и, например, в XVII веке венецианцы сорок лет защищали ее от турок. Но в той войне между триумвирами Агриппа практически сразу смог захватить Метону.

Падение военно‑морской крепости, которую Антоний считал наиболее надежной, было для него тяжелым ударом, тем более что оно имело неожиданные последствия. Это означало, что теперь будет крайне трудно снабжать армию и флот Антония провизией из Египта. Пришлось снабжать войска зерном из Греции, где земля была менее плодородной. Прадед Плутарха, Никарх, вспоминал, как его соплеменники из Херонеи носили на спинах мешки с зерном в Антикиру на берегу Коринфского залива, сопровождаемые надсмотрщиками с бичами. Падение Метоны имело и другие, неприятные для Антония, последствия. Милях в тридцати от нее находился полунезависимый греческий полис Спарта, правитель которого, Эврикл, затаил злобу против Антония, который казнил его отца за пиратство. Теперь Эврикл перешел к Октавиану, а на монетах Спарты после этого вместо надписи "Атр", в честь Атрания, одного из военачальников Антония, появилась надпись "Атр", в честь Агриппы.

Впоследствии окружение Октавиана представило дело так, будто битва при Акции явилась поворотным моментом, решившим исход этой войны – ведь Октавиан сам участвовал в битве. Но историк Веллей Патеркул обоснованно считал, что исход войны был предрешен раньше. Он называет ряд факторов, однако главным следует считать захват Метоны Агриппой – событие, которое было наполовину уже победой Октавиана. Агриппа был, очевидно, лучшим флотоводцем своего времени и к тому же имел огромный опыт после войны с Секстом Помпеем. Обосновавшись в Метоне, Агриппа стал нападать и на другие морские базы Антония, вынудив последнего то и дело посылать военные корабли для их защиты.

Вскоре после этого Октавиан переправил основную часть своей армии через Ионическое море на север, в небольшой порт Панорм между Керкирой и римской дорогой "виа Эгнациа". Антоний не смог помешать этому, так как его флотилии в этом районе уже не существовало: кораблям пришлось отражать рейды римлян, обосновавшихся в Метоне. Захватив Керкиру, Октавиан стал быстро продвигаться на юг по суше и по морю.

Вскоре Антоний устроил на Акции укрепленный лагерь неподалеку от военно‑морской базы. Дня через три Антоний и Клеопатра также прибыли на Акций, и Антоний устроил там свою резиденцию и штаб. Октавиан попытался врасплох напасть на флот Антония, но потерпел неудачу. Однако вскоре после этого Агриппа, владевший теперь и Метоной и Керкирой, захватил Левкас и Патры.

Теперь Антоний потерял контроль и над Коринфским заливом. Флот его оказался "запертым" в Амбракийском заливе, а разноплеменные команды кораблей, не сплоченные настоящей дисциплиной (в отличие от моряков Агриппы, прошедших сицилийскую войну), начали выражать недовольство. К тому же нездоровый местный климат способствовал распространению на флоте эпидемий малярии и дизентерии.

Время теперь работало против Антония, тем более что войска Октавиана бесперебойно снабжались хлебом из Италии. Антоний занял позицию напротив военного лагеря Октавиана, готовясь к битве, однако противник уклонился от решающего боя. Во время незначительного кавалерийского сражения, которое было проиграно Антонием, один из зависимых от него князей перешел на сторону Октавиана.

Но хуже всего было то, что Агенобарб, так и не преодолевший враждебности к Клеопатре, решил, что дело республики под началом Антония обречено на провал, и перебежал к Октавиану, хотя уже был тяжело болен (возможно заразившись во время одной из эпидемий). Антоний, несмотря на протесты Клеопатры, любезно переслал беглецу его багаж и попытался пошутить, что Агенобарб сможет скоро увидеться со своей любовницей в Риме. Правда, увидеться с нею бывший консул уже не смог, поскольку через несколько дней скончался. Бегство от Антония к Октавиану продолжалось; среди перебежчиков были некоторые военачальники, а также царь Фракии. Когда бежать к противнику попытались один из сенаторов и князь Эмесы, Антоний казнил их, чтобы это послужило остальным уроком.

В начале августа Антоний предпринял серьезную попытку прорвать блокаду. Сначала он послал на север войско под командованием своего друга Деллия и Аминты, одного из вассальных царей; позднее к ним присоединился и сам Антоний. Показная цель этой затеи состояла в том, чтобы попытаться получить подкрепления в Македонии и Фракии и установить связь с союзниками в Дакии. Настоящая цель маневра состояла в том, чтобы отвлечь внимание врага, пока его флот под командованием Сосия попытался бы прорваться в открытое море. Однако Сосий потерпел поражение и не смог вырваться из залива. Тогда Антоний, Деллий и Аминта вернулись и снова попытались прорваться, на этот раз с помощью кавалерийской атаки. Но и она окончилась неудачей, поскольку Аминта перебежал к Октавиану с двумя тысячами конников. Его верность, как и верность других малоазийских царьков, была поколеблена еще тогда, когда Антоний передал их владения под номинальное управление маленьких детей Клеопатры; однако главной причиной измены было то обстоятельство, что они сделали для себя вывод: победителем будет Октавиан.

Когда закончился август, пошла шестнадцатая неделя блокады Акция.

Положение в лагере Антония постепенно становилось все хуже. Состояние здоровья и моральный дух его войск значительно ухудшились. Недостаток гребцов обернулся для Антония численным превосходством вражеских моряков. Из Египта не поступал хлеб, а восполнить его нехватку было нечем.

В конце августа Антоний собрал военный совет. Снова следовало предпринять попытку прорвать блокаду. Нужно ли было это сделать на суше или на море? Лучший из военачальников Антония Канидий первоначально считал, что необходима морская операция, но теперь, из‑за потерь, которые понес флот, переменил свое мнение. Он уговаривал Антония повести армию на север и дать решающее сражение в Македонии или во Фракии. Ссылки Канидия на возможную помощь балканских союзников в Дакии выглядели, может быть, не очень убедительно, но у него был и другой аргумент: "Нет позора в том, чтобы уступить власть на море Октавиану, потому что его моряки прошли хорошую школу во время сицилийской войны с Секстом Помпеем. Но было бы нелепо для Антония, человека, как никто искусного в ведении войны на суше, не воспользоваться преимуществами, которые дают ему его легионы, и вместо этого распределить своих людей по кораблям и распылить свои силы", (см. Плутарх. Антоний).

Но принять подобное решение значило бы оставить в блокаде флот, а следовательно, и Клеопатру. После этого ей оставалось либо пытаться со своей флотилией прорвать морскую блокаду, что было довольно опасно, либо отступать по суше, бросив корабли. То и другое было для нее неприемлемо. В обоих случаях царица теряла большую часть своих драгоценных, кораблей, а кроме того, оба варианта означали разлуку с Антонием, от которого теперь полностью зависела ее судьба. Поэтому Клеопатра особенно настаивала на морском сражении. Тогда, говорила она, и ее египетский флот сможет участвовать в битве и сыграть свою роль.

Доводы и мольбы Клеопатры сделали свое дело. Каков был бы результат, если бы Антоний сделал выбор в пользу наземной операции, мы знать, конечно, не можем, однако примеры Фарсала и битвы при Филиппах едва ли были вдохновляющими. К тому же Октавиана по‑прежнему было бы трудно заставить принять решающий бой на суше.

Однако в любом случае окончательное решение принималось исходя не только из военных соображений, но также из политических и личных, так как дело шло о жизненных интересах самой Клеопатры и того дела, которое она отстаивала. Близкие взаимоотношения Клеопатры и Антония не оставляли последнему выбора. У него не было иллюзий относительно морского сражения: самое большее, на что он мог рассчитывать, это вывести свой флот из безнадежной позиции, чтобы потом продолжить военные действия в других условиях. Помпеянцы несколько раз успешно проводили подобные маневры в войне с Цезарем, да и самому Антонию в прошлом это иногда удавалось. Теперь он к тому же мог опереться на богатые восточные регионы, несмотря на измены нескольких вассалов.

Таким образом, перед предстоящим сражением Антоний дал команду поднять паруса на своих кораблях. Обычно во время морских сражений этого не делалось, поскольку тяжелые и занимающие много места паруса могли помешать делу. И на этот раз приказ Антония, несмотря на оптимистичное пояснение, что это‑де понадобится для преследования побежденного врага, был воспринят его людьми как преддверие не победы, а бегства.

Средиземноморским кораблям древности было чрезвычайно трудно двигаться против ветра, однако на этом побережье каждый день в определенное время дул легкий бриз вест‑норд‑вест. Клеопатра предложила воспользоваться этим ветром, чтобы прорвать окружение. По ее плану, их флот должен был направиться к Пелопоннесу, имея конечной целью Египет, не раз служивший Птолемеям защитой от врагов. Там они могли бы создать надежную базу для своих будущих военных операций. Сухопутные силы под началом Канидия должны были отправиться на Восток, в Малую Азию. Канидий получил тайный приказ выступить сразу же после того, как Антоний и Клеопатра прорвут блокаду на море.

Однако решения военного совета вскоре стали известны Октавиану от очередного изменника, которым на этот раз оказался Деллий. Сам он объяснял свой поступок тем, что‑де боялся гнева Клеопатры, после того как неудачно пошутил, сказав, что она теперь не сможет поставлять хорошее вино из Египта; по его словам, придворный врач сообщил, будто Клеопатра замышляла убить Деллия. Но настоящая причина измены состояла в том, что Деллий, как и его предшественники, решил для себя: Антоний проиграет войну. За время гражданских войн Деллий уже дважды переходил на сторону разных вождей, и ни разу не ошибся в своем выборе. Решение совета о бегстве морским путем натолкнуло его на мысль, что ему пора бежать и самому.

У Антония было слишком мало гребцов, чтобы использовать все свои корабли, и он принял решение сжечь все суда, для которых не хватало моряков. После этого у него во флоте оставалось всего 230 кораблей, тогда как Октавиан имел 400 судов. В числе оставшихся у Антония кораблей было 60 кораблей Клеопатры (вместо прежних 200). Обе стороны намеревались использовать в будущем бою тактику, которая оказалась довольно удачной во время войны Агриппы с Секстом Помпеем, когда широко использовалось взятие на абордаж кораблей противника. Теперь с помощью той же тактики Октавиан надеялся одержать победу, а Антоний – прорвать блокаду и вырваться в открытое море, чтобы уйти на юг, и обе стороны укрепляли свои корабли, готовясь к атаке врага. Кроме того, на кораблях Октавиана и Антония было размещено множество легионеров; у Антония их было до 20 тысяч, у Октавиана – 37 тысяч. Кроме них, на кораблях находились также лучники и стропальщики.

Итак, 2 сентября 31 года до н.э. началась морская битва при Акции, свидетелями которой стали обе наземные армии. Корабли Антония и Клеопатры выстроились в ряд у узкого выхода из Амбракийского залива. Первоначальный план Октавиана состоял в том, чтобы дать кораблям противника вырваться из окружения, а затем напасть на них с тыла, причем Октавиан рассчитывал на то, что люди Антония будут перебегать на его сторону. Однако после того как Деллий сообщил, что на судах Антония будут подняты паруса, Агриппа отсоветовал Октавиану это делать, поскольку вовсе не было уверенности, что в таком случае удастся догнать беглецов.

Поэтому, когда Антоний вывел свой флот из залива и построил корабли полумесяцем, более обширный флот Октавиана выстроился напротив таким же образом. Оба враждебных флота остановились примерно в миле друг от друга. Центральная часть их была относительно слабой; большинство командиров располагалось на флангах. У Антония Сосий командовал левым флангом, а сам главнокомандующий был на правом фланге. Позади центральной части его флота размещалась флотилия Клеопатры, которая находилась на своем флагманском судне "Антония", где помещалась также ее сокровищница, содержавшая огромное количество золотых и серебряных монет, золота и серебра в слитках, драгоценных камней. Правым крылом флота Октавиана командовал он сам (хотя его судно курсировало с места на место), а левым крылом – Агриппа.

План Октавиана заключался в том, чтобы выманить Антония в открытое море, после чего окружить его с флангов, пользуясь своим значительным численным преимуществом. Задача же Антония, который хотел прорвать линию обороны противника, состояла в том, чтобы заставить его вступить в бой до выхода в открытое море.

Однако Октавиан не желал первым вступать в бой. Это означало, что Антонию следовало либо снова вернуться в гавань, либо продвигаться вперед, приняв бой на условиях противника. Первый вариант был явно гибельным, поэтому Антонию оставалось выбрать только второй. В полдень его флот снова начал продвигаться вперед, к радости Октавиана. Последний, противостоявший левому флангу Антония, начал притворно отступать, заманивая вражеские корабли в открытое море. Между тем Агриппа со своими кораблями начал пытаться обойти противника справа, вынудив Публиколу, замещавшего Антония на правом фланге, маневрировать.

Такова была диспозиция, с которой фактически началось сражение. Однако благодаря всем этим маневрам в центральной части обоих флотов, и без того слабой, образовался разрыв. И в это время флотилия Клеопатры, возглавляемая самой царицей, внезапно вырвалась вперед, пройдя сквозь центральную часть сначала флота Антония, а затем и Октавиана, после чего, пользуясь полуденным бризом, египетские корабли повернули на юг и вышли в открытое море. Для Антония и Октавиана бой только еще начинался, но для Клеопатры он уже закончился.

Несмотря на то что враги Клеопатры впоследствии извратили ход событий в своих рассказах, этот прорыв был совершен по плану, первоначально согласованному с Антонием, и пока что замысел воплощался удачно. И второй этап этого плана (по крайней мере, вначале) удалось осуществить: после короткого боя первым кораблям флота Антония удалось оторваться от противника и выйти в море, хотя Антонию пришлось оставить флагманский корабль и перейти на другое судно. Но затем его постигла неудача. Остальные корабли первой линии должны были по плану немедленно последовать за Антонием. Но лишь немногим из них действительно удалось прорваться. Слишком велико было численное превосходство флота Октавиана, и до 40 кораблей Антония погибли во время столкновения, а большая часть остальных была отброшена противником обратно в залив и блокирована там. Ночью флот Октавиана стерег выход из залива, а утром сторонники Антония на уцелевших кораблях вынуждены были сдаться (см. Орозий; Плутарх. Антоний). Число захваченных Октавианом кораблей, судя по разным источникам, 130 – 140 судов. В этом сражении Антоний потерял около 5 тысяч легионеров, хотя потери среди моряков должны были быть более значительными.

Корабли же, которые вышли из боя под началом Антония и Клеопатры, отбили атаку спартанской флотилии и направились на юг. Через три дня они достигли военно‑морской базы на мысе Тенар на юге Пелопоннеса, которая еще оставалась в руках сторонников Антония. Они не потерпели такого драматического поражения, которое рисовалось Плутарху, автору биографии Антония. Последний ведь собирался не выиграть битву, а уйти в открытое море от преследователей вместе с Клеопатрой. Это ему удалось, правда ценой потери двух третей своего флота. Однако в такой позиции и при таком численном превосходстве противника трудно было ожидать больших успехов. Антоний и Клеопатра проиграли сражение, но еще не войну, которую можно было продолжить в другом месте.

В Тенаре они могли в тот момент лишь укрепиться в такой уверенности.

Антоний получил сведения, что Канидий с большим войском был готов отступить в Малую Азию, чтобы ждать его дальнейших указаний. Отправив письма со своими распоряжениями в Коринф, Антоний вместе с Клеопатрой отплыли в Северную Африку. Только во время этого путешествия они узнали, что их надежды оказались иллюзорными. Канидий действительно пытался отвести свою армию в запланированном направлении, однако Октавиан послал ему навстречу часть своего войска. Когда оба войска встретились, ведущие центурионы Канидия вступили в переговоры с противником.

Октавиан предложил выгодные условия сдачи, которые в конце концов и были приняты. Клеопатру не любили многие из командиров в армии Антония. Но для его солдат главным было то обстоятельство, что они нуждались в земле, лучше всего – в Италии, а на то, что удастся получить эти земельные наделы благодаря Антонию, уже мало кто надеялся. Капитуляция сухопутных сил и битва при Акции означали, что поражение Антония было гораздо тяжелее, чем представлялось сначала. Сам Канидий и его ближайшие соратники ночью тайно бежали на территорию, контролируемую Антонием. Однако Октавиан не только предложил солдатам Антония хорошие условия сдачи, но и дал им возможность "спасти лицо", распространив вымысел, будто они храбро сражались, но Канидий предал их и бежал.

Это был лишь один из мифов, сотворенных победителями в битве при Акции. Самым клеветническим из них, специально приноровленным к психологии римлян, был вымысел, будто Клеопатра во время этого морского сражения не действовала заодно с Антонием по их общему плану, а предала его, чтобы спасти свою жизнь, – да и чего‑де можно было ожидать от нечестивой иностранной царицы, которую не зря же провозгласили врагом Рима. Таким же мифом был и рассказ, будто Антоний, потерявший разум от страсти, бежал вслед за Клеопатрой, оставив войско и флот. Плутарх утверждал даже, что Антоний подтвердил своим примером старинную шутку, якобы душа любовника поселяется в теле его подруги, и оттого он вынужден постоянно следовать за нею.

Третий из этих мифов – о том, что в битве при Акции Запад одержал победу над Востоком, – содержал долю истины, в том смысле, что победа Октавиана означала и победу его концепции империи, основанной на господстве Италии, тогда как концепция Антония и Клеопатры предполагала более или менее равное партнерство римлян и греков. Однако эллинизм Клеопатры был представлен сторонниками Октавиана как некое восточное варварство. Возможно, именно в этих целях битва при Акции, где Антоний пытался лишь совершить прорыв блокады, была впоследствии представлена как грандиозное морское сражение, а предыдущие достижения Агриппы постарались затушевать. Таким образом, вся слава победителя должна была достаться Октавиану, уже ставшему Августом. Вот как писал об этом поэт, близкий к Августу, Гораций:

 

* * *

 

В подвалах древних не подобало нам Цедить вино, доколе Капитолию

И всей империи крушеньем Смела в безумье грозить царица

С блудливой сворой хворых любимчиков,

Уже не зная меры мечтам с тех пор,

Как ей вскружил успех любовный Голову.

Но наступила битва,

Когда один лишь спасся от пламени

Корабль, и душу, разгоряченную

Вином Египта, в страх и трепет

Цезарь [9] поверг, на упругих веслах

Гоня беглянку прочь от Истма,

Как гонит ястреб робкого голубя,

Или в снежных полях фессалийских –

Зайца охотник.

Готовил цепи Он роковому диву… [10]

 

Конечно, слова об "одном уцелевшем корабле" были, мягко говоря, поэтическим преувеличением.

Другой знаменитый поэт, близкий к Августу, Вергилий в своей "Энеиде", также пишет об этом историческом событии, которое было будто бы изображено в виде пророчества на щите Энея, предка Цезаря:

 

Медью средь моря суда сверкали: Актийскую битву

Выковал бог на щите; кипели Марсовы рати…

Цезарь Август ведет на врагов италийское войско,

Римский народ, и отцов, и великих богов, и пенатов;

Вот он, ликуя, стоит на корме, и двойное

Пламя объемлет чело, звездой осененное отчей.

Здесь и Агриппа – к нему благосклонны и ветры и боги –

Радостно рати ведет, и вокруг висков его гордо

Блещет ростральный венок – за морское сраженье награда.

Варварской мощью силен и оружием пестрым Антоний,

Берега алой зари и далеких племен победитель.

В битву привел он Египет,

Восток, и от края вселенной

С ним приплыла – о нечестье! – жена‑египтянка.

В бой устремились враги, и, носами трехзубыми взрыта,

Веслами вся взметена, покрылась пеной пучина.

Дальше от берега мчат корабли – ты сказал бы – поплыли

Горы навстречу горам, иль Циклады сдвинулись с места –

Так толпятся мужи на кормах, громадных, как башни…

Войску знак подает царица египетским систром

И за спиной у себя не видит змей ядовитых. [11]

Чудища‑боги идут, и псоглавый Анубис с оружьем

Против Нептуна на бой, против Венеры, против Минервы.

В гуще сражения Марс, из железа кован, ярится,

Мрачные Диры царят над бойцами в эфире высоком.

В рваной одежде своей, ликуя,

Распря блуждает,

Ходит следом за ней с бичом кровавым Беллона.

Сверху взирая на бой,

Аполлон Актийский сгибает

Лук свой, и в страхе пред ним обратился в бегство Египет,

Следом инды бегут и арабы из Савского царства.

Вот и царица сама, призвав ей попутные ветры,

Все паруса распустить и ослабить снасти готова. [12]

 

Глава 13. КОНЧИНА КЛЕОПАТРЫ

 

Поэты, например Гораций, утверждали, что после бегства Клеопатры и Антония из‑под Акция Октавиан сразу бросился за ними в погоню, но это – поэтическая вольность. В действительности он остался на некоторое время в Греции, чтобы подвести итоги своим успехам. Прежде всего Октавиан отправился в Афины, где демонстрировал свое эллинофильство и уважение к традиционной религии, демонстрируя грекам, что он в этом смысле не уступает Антонию. После того как он убедился, что контролирует Грецию и Малую Азию, он отправился на остров Самос, где устроил временную резиденцию на зимний период.

На Самосе Октавиан получил тревожные новости из Италии. Там был раскрыт заговор, в котором участвовал молодой Марк Лепид, сын триумвира, низложенного самим Октавианом. Меценат, наместник Октавиана в Италии, казнил Лепида‑младшего, но это происшествие вызвало недовольство в Риме. Октавиану пришлось отправить в Рим Агриппу на помощь‑Меценату. Однако, когда Агриппа прибыл в Италию, он столкнулся с еще более серьезным недовольством, на этот раз – со стороны многих солдат, которые участвовали в ряде сражений под началом Октавиана или перешли к нему после поражения других полководцев. Все они требовали увольнения, вознаграждения и земли. Самому Октавиану пришлось срочно вернуться в Брундизий, где поздравления с победой при Акции были омрачены неприязнью ветеранов.

Октавиан принял меры, чтобы их успокоить, но одно было ясно: он не сможет удовлетворить их требования, пока не завладеет сокровищами и владениями Клеопатры, теперь восстановленными почти в древних пределах.

Это был последний источник богатств в Средиземноморье, который еще не находился в руках римской власти. Захват сокровищ Птолемеев стал необходим Октавиану, поскольку не было другого способа расплатиться с солдатами. А сторона, терпевшая поражение, могла бы, с помощью богатств Египта, добиться мира.

 

* * *

 

По дороге в Египет Антоний и Клеопатра узнали о капитуляции своего войска в Северной Греции, а также о том, что Скарп, военачальник Антония в Киренаике, перешел на сторону Октавиана. Поэтому Антоний решил остановиться в греческом городе Паретонии в Египте на тот случай, если бы Скарп отправился морским путем в Александрию через этот город. Клеопатра же не осталась там вместе с ним, но предпочла отправиться прямо на родину. Ее прибытие вполне могло вызвать мятеж, организованный ее политическими противниками, но Клеопатра проявила решительность во время назревавшего кризиса, "Клеопатра поспешно отправилась в Египет, опасаясь, как бы ее подданные не подняли мятежа, узнав о постигшем ее несчастье прежде, чем она сама прибудет туда. Чтобы благополучно вернуться на родину, царица велела украсить корабли венками и петь триумфальные песни под музыку флейт, как если бы она и вправду одержала победу. Однако, вернувшись домой, она вскоре казнила немало знатных людей, которые всегда питали к ней вражду, а теперь радовались ее бедам. Затем Клеопатра стала собирать средства ради спасения своего дела как со своих имений, так и везде, где можно было достать их, не щадя даже почитаемых святынь, и одновременно приводила в порядок свои войска и искала союзников".

Антоний же, прибыв в Александрию, некоторое время просидел, запершись, в башне, погруженный в мрачные раздумья, после чего вернулся во дворец.

Клеопатра тем временем решила позаботиться о том, чтобы сохранить власть за своей династией, что бы ни случилось с ней самой. Она решила торжественно отпраздновать официальное совершеннолетие своего сына Птолемея Цезаря (Цезариона), а также Антония‑младшего, сына и наследника Антония. Цезариону в то время исполнилось шестнадцать лет, а Антонию‑младшему – четырнадцать. Царица хотела показать египтянам, что ее старший сын стал взрослым человеком, который уже сам вполне способен править царством.

Возможно, ее также вдохновляли заявления о поддержке ее сторонников, включая жрецов Верхнего Египта, которые обещали ей даже защитить ее дело с оружием в руках. Однако Клеопатре следовало понимать, что для победившего Октавиана ее сын, как и сын Антония, объявленные совершеннолетними, гораздо опаснее, чем если бы они считались несовершеннолетними.

Клеопатра, видимо, действительно это осознала, поскольку она вскоре решила отослать Цезариона за границу. В сопровождении своего наставника Родона, с частью царской казны, он был отправлен в верховья Нила, чтобы потом через канал доплыть до порта Береника. Оттуда он должен был отплыть в Индию, с которой Египет давно имел торговые связи.

Сама Клеопатра также стала готовиться к тому, чтобы покинуть Египет и отправиться на Восток, где ее сокровища могли помочь ей стать правительницей какого‑нибудь княжества (как уже поступали до нее другие эллинистические монархи, например грекоиндусы). Прежде всего царица решила укрепить союз с царем Верхней Мидии, чья малолетняя дочь была обручена с ее сыном, Александром Гелиосом. Чтобы доказать мидийскому царю свою дружбу, Клеопатpa казнила своего пленника, царя Армении, которого его тезка, мидийский царь, ненавидел за дружбу со своими врагами парфянами. Александра Гелиоса она отправила в Верхнюю Мидию. Сама царица решила, что лучше всего покинуть Египет морским путем, через Нил и Красное море. Не воспользовавшись каналом, который тогда не был судоходен, царица велела перетащить суда по суше волоком к Геронполису у Суэцкого залива. Но, когда ее корабли были по ее приказу доставлены в нужное место, Малх, царь набатейцев, напал на стоянку египтян и сжег корабли. Это можно было счесть неблагодарностью, ведь Клеопатра в свое время не позволила Ироду уничтожить царство Малха. Но аравийцы, видимо, не простили царице того, что она собирала налоги с добычи битума в их стране и получила под свое управление часть их земли.

Клеопатра отомстила за уничтожение своего флота, организовав убийство Малха. Однако после этого несчастья царице пришлось оставить намерение покинуть Египет, о чем она впоследствии очень сожалела.

 

* * *

 

Квинт Дидий, вдохновивший Малха на сожжение флотилии Клеопатры, не смог его спасти. Дидий, наместник римской провинции Сирия‑Киликия, сделал это потому, что, как и многие его коллеги, понимал: поскольку Октавиан стал победителем, ему надо угождать.

Что касается самого Октавиана, то он в начале 30 года до н.э. при первой возможности уехал из Италии и сначала прибыл на Самос, а оттуда отправился дальше на восток. Узнав о его появлении в регионе, многие сирийцы и сам римский наместник Дидий решили, что не стоит больше хранить верность Антонию и Клеопатре, а лучше поддержать Октавиана.

Дидий не только подговорил Малха сжечь корабли Клеопатры, но и велел царю Ироду остановить отряд бойцов, которые шли на подмогу Антонию из Малой Азии.

Ирод также искал расположения победителя. Когда Октавиан прибыл на Родос, царь Ирод нанес ему визит и почтительно заверил, что прежде был верен Антонию, а теперь будет верен Октавиану. Ирод утверждал также, будто он после битвы при Акции советовал Антонию убить Клеопатру. Октавиан отнесся к Ироду благосклонно, поскольку, как и ранее Антоний, он считал, что Ирод – лучший правитель для Иудеи с римской точки зрения.

Измена Ирода не должна была удивить Клеопатру после их взаимоотношений, но все же это событие произвело на нее сильное впечатление. По свидетельству того же Иосифа Флавия, узнав об этом, она закричала, что желала бы сама истребить иудеев, потому что тогда все было бы хорошо. Конечно, она имела в виду Ирода и его сторонников. Ведь Антоний не позволил ей уничтожить Ирода, и дело кончилось тем, что тот перешел на сторону Октавиана, который теперь мог беспрепятственно дойти до Египта, причем нельзя было исключить, что иудеи в самом Египте станут оказывать ему помощь.

 

* * *

 

Клеопатра понимала: пока она владеет сокровищами, ей легче платить своим солдатам, чем Октавиану оплачивать свое войско. Поэтому он постарается во что бы то ни стало захватить сокровища Египта, а она должна сделать все, чтобы их удержать.

Летом Октавиан устроил свой лагерь в Финикии, и в этот период к нему прибыли три посольства из Александрии с целью добиться от него сохранения власти Птолемеев в Египте.

Первый посланец привез Октавиану знаки царской власти Клеопатры и ее сообщение, что она готова отречься от престола, но просит сохранить власть за ее детьми. Октавиан принял знаки царской власти, но уклонился от прямого ответа.

Вторым посланцем был сын Антония, некогда обрученный с дочерью Октавиана. Он привез крупную сумму денег и сообщение, что его отец готов стать частным лицом. Шла речь о том, чтобы передать власть Дециму Туруллию, но это был один из убийц Цезаря, которым Октавиан поклялся мстить. Октавиан казнил Туруллия в Косе, где его ненавидели за то, что он вырубил священную рощу; однако на предложение Антония об отставке Октавиан не ответил. Наконец, третьим посланцем стал Эвфроний, учитель детей Клеопатры, который также привез Октавиану крупную сумму денег и просьбу царицы оставить детей наследниками египетского престола. Октавиан снова не дал определенного ответа.

 

* * *

 

Между тем войска Октавиана все ближе подходили к пределам Египта.

Скарпа в Киренаике заменил на посту наместника Корнелий Галл, друг Вергилия и сам поэт. Он отправил морскую экспедицию к берегам Египта. Антоний с 40 военными кораблями пытался остановить Галла, но потерпел поражение и вынужден был вернуться. А на востоке Октавиан, при поддержке Ирода, вторгся в Египет и штурмом взял Пелусий. Клеопатра приказала казнить жену и детей Селевка, сдавшего Пелусий. Слухи о том, будто она намеренно сдала этот город, поскольку предала Антония, очевидно, являются вымыслом и исходят из тех же враждебных источников, что и рассуждения об ее "измене" после Акция.

Но по мере приближения войск Октавиана Клеопатра отказалась от дипломатических способов решения проблемы и сосредоточилась на своей главной цели – на том, чтобы спасти от него свои сокровища. Она приказала даже закрыть мавзолей, который она построила для себя в некрополе Птолемеев. По словам Плутарха:

"Незадолго до того она построила в свою честь несколько больших памятников и усыпальницу удивительной красоты рядом с храмом Исиды. Теперь же она собрала все свои драгоценности из царской сокровищницы – золото, серебро, изумруды, слоновую кость, а также велела заготовить большое количество дров. Октавиан встревожился, узнав об этих приготовлениях, и, приближаясь к городу с войском, продолжал посылать к царице гонцов, через которых обещал ей милостивое обращение, так как опасался, что Клеопатра в отчаянии сожжет все свои богатства".

Одно из таких писем доставил Клеопатре молодой вольноотпущенник Тирс, но Антоний велел выпороть гонца и сказать Октавиану, что тот может в возмещение выпороть бывшего вольноотпущенника Антония – перебежчика Гиппарха. Около этого времени Антоний также отправил Октавиану письмо, в котором сообщал, что готов покончить с собой, если это спасет Клеопатру. И на этот раз ответа не последовало.

Войска Октавиана теперь вошли в один из восточных пригородов Александрии, где, бывало, любили отдыхать Антоний и Клеопатра. Когда захватчики встали лагерем у ипподрома, Антоний напал на них и обратил их в бегство. После этого, по словам Плутарха, "Антоний, радуясь своей победе, вернулся в город, вошел во дворец, обнял Клеопатру, не снимая доспехов, и представил ей своего воина, который сражался особенно храбро. Клеопатра наградила его за смелость золотым шлемом и золотым нагрудником. Тот принял их и той же ночью перебежал к Октавиану".

Антоний пытался переманить наступавших легионеров на свою сторону, посылая в лагерь Октавиана стрелы с записками, обещавшими им деньги. Это не принесло результатов, как не было принято предложение Антония Октавиану о поединке. Наступило время решающего сражения, которое должно было определить судьбу обеих сторон.

Существовало предание, будто боги покидают города накануне их падения. Согласно античной традиции, так было в Трое, в Афинах, в Иерусалиме.

Возникла и легенда, будто в ночь накануне последней битвы Дионис покинул Александрию.

"Около полуночи, когда все затихло и весь город замер в тревожном и мрачном ожидании своей судьбы, вдруг раздались чудесные звуки музыки и гармоничное пение. В то же самое время поднялся шум, какой бывает во время вакханалий, когда сатиры скачут в экстазе и огромная толпа бражников уходит из города с песнями и криками.

Эта процессия, говорят, направлялась от центра города к внешним воротам, в ту сторону, где находился неприятельский лагерь. В это время шум достиг высшей точки, а потом смолк. Те, кто пытался истолковать это чудо, пришли к заключению, что Антония покинул бог Дионис, с которым Антоний претендовал на родство и старался подражать ему" (см. Плутарх. Антоний).

1 августа флот Антония отплыл на восток из Александрии, чтобы сразиться с вражеским флотом, а его армия заняла позиции между ипподромом и городскими стенами Александрии. Однако флот сдался без боя, так же как и конница, а пехота Антония после этого обратилась в бегство. Говорят, что Антоний кричал, будто Клеопатра предала его. Возможно, в этот последний час поражения и безысходности у него и вырвались такие слова, но если так, они были несправедливы: в те дни поражений солдатам не требовались советы Клеопатры, чтобы переходить на сторону врага.

Армия Октавиана вошла в Александрию, и, хотя никакой битвы, по сути, не было, день 1 августа с тех пор отмечался как государственный праздник. Именно поэтому победитель избрал август, а не сентябрь, в котором он родился, для того, чтобы назвать месяц своим будущим титулом.

После того как все было кончено, Клеопатра бежала в свой мавзолей, где находились ее сокровища, и забаррикадировалась там вместе со своей служанкой Ирадой, придворной дамой Хармионой и евнухом. Антонию сообщили, будто царица покончила с собой (возможно, это было сделано, чтобы также подвигнуть его на самоубийство, а может быть, это сообщение просто явилось результатом какого‑то недоразумения). Во всяком случае, Антоний поверил, что ее нет в живых, и велел своему слуге заколоть его. Однако слуга вонзил лезвие в себя, и Антоний, схватив другой меч, нанес себе смертельную рану.

В это время явился секретарь Клеопатры Диомед и сказал умирающему, что царица еще жива и хочет его видеть. Рабы отнесли Антония в мавзолей, но дверь была заперта, и его можно было внести только через окошко на верхнем этаже, что было довольно нелегко. Когда это удалось сделать, Антоний велел дать ему вина и попросил Клеопатру "не горевать об этой злосчастной перемене в его судьбе и считать его счастливым, помня, что он достиг величайшей в мире славы и власти и что нет бесчестья для римлянина умереть, уступив другому римлянину" (см. Плутарх. Антоний).

Вскоре Антоний скончался, и один из его телохранителей отправился с этой вестью к Октавиану. В последние минуты Антоний успел сказать Клеопатре, что ей можно положиться на Гая Прокулея, который был шурином Мецената и одним из приближенных Октавии. Но этот Прокулей вскоре появился перед мавзолеем с приказом Октавиана взять Клеопатру живой и, главное, не дать ей уничтожить свои сокровища. Ведя переговоры у запертой двери, он заметил открытое окно на верхнем этаже, через которое недавно втащили наверх умирающего Антония. Ни до чего не договорившись, он вернулся и рассказал обо всем Октавиану, но тот послал его обратно вместе с Корнелием Галлом. Пока Галл беседовал с царицей, Прокулей принес лестницу, забрался внутрь мавзолея, сбежал по ступенькам и схватил царицу, которая еще продолжала разговаривать с Галлом. Клеопатра выхватила кинжал, но он обезоружил ее, и она стала его пленницей. Тревогам Октавиана пришел конец: сокровищница была цела, Клеопатра стала пленницей. Теперь он сможет купить достаточно земли в Италии, чтобы вознаградить ветеранов, и сможет чеканить серебряную и золотую монету в большом количестве.

Вскоре Октавиан разрешил Клеопатре покинуть мавзолей, чтобы позаботиться о похоронах Антония по египетскому обряду. Но все пережитое надломило дух царицы. Говорили, что Октавиан хочет отвезти ее в Рим, чтобы показать во время своего триумфа. Но царица отвечала своим приближенным, что этого она не допустит. Вот как представлял себе ее переживания Шекспир:

 

Клеопатра Ну вот,

И рада!

Мы, видишь ли, египетские куклы,

Заманчивое зрелище для римлян.

Толпа засаленных мастеровых,

Орудуя своими молотками,

Собьет помост.

Дышать мы будем смрадом

Орущих жирных ртов и потных тел…

Нет, Ирада, все так и будет.

Ликторы‑скоты

Нам свяжут руки, словно потаскушкам,

Ватага шелудивых рифмоплетов

Ославит нас в куплетах площадных,

Импровизаторы‑комедианты

Изобразят разгул александрийский,

Антония там пьяницей представят,

И, нарядясь царицей Клеопатрой,

Юнец писклявый в непристойных позах

Порочить будет царственность мою…

Не стану я ни пить, ни есть, ни спать,

И тело смертное мое разрушу [13].

 

Но едва ли Октавиан действительно хотел демонстрировать Клеопатру как свой трофей. Он помнил, что к ее сестре во время триумфа Цезаря римляне отнеслись даже с сочувствием, а подобная реакция в случае с Клеопатрой вовсе не была ему нужна. Кроме того, ее появление в Риме при таких обстоятельствах могло быть расценено как оскорбление памяти Цезаря, воздвигшего в ее честь статую в храме Венеры‑Прародительницы. А главное – неясно было, что делать с царицей потом. Казнив ее, Октавиан нанес бы тяжелый урон собственной репутации, а оставив в живых (даже в заточении), не чувствовал бы себя в безопасности. Для Октавиана лучше всего было бы, чтобы Клеопатра умерла, но так, чтобы он остался как будто ни при чем.

Сохранилось предание, будто Октавиан посещал Клеопатру, но это маловероятно. Для историков и биографов такие предполагаемые встречи играли роль высшей точки повествования, но Октавиану это было совсем ни к чему. Он предпочел послать к царице Долабеллу, одного из членов своей свиты, который симпатизировал Клеопатре. Он должен был частным образом объяснить Клеопатре, что ей будто бы предстоит отправиться в Рим для участия в триумфе Октавиана. Через него Клеопатра попросила разрешения (и получила его) совершить ритуальные возлияния на могиле Антония перед отъездом. Но Октавиан понимал, что царица скорее умрет, чем отправится с ним в Рим. Эпафродит, который ее стерег, получил указания, заметив со стороны Клеопатры попытки совершить самоубийство, закрыть на это глаза. 12 августа она передала через Долабеллу письмо Октавиану с просьбой разрешить похоронить ее рядом с Антонием.

Октавиан понял, что это означало ее желание уйти из жизни, и послал во дворец своих людей. Они застали Клеопатру уже мертвой. У ее ног умирала верная Ирада. Хармиона, также близкая к кончине, пыталась поправить корону на голове своей госпожи. На вопрос одного из воинов: "Хармиона, неужели это произошло?" – она успела ответить: "Произошло то, что подобает царице из такого древнего рода" (см. Плутарх. Антоний).

Клеопатра отравилась. Представители александрийской медицинской школы, включая личного врача царицы Олимпа, конечно, хорошо разбирались в ядах, однако на этот раз точно определить характер яда оказалось невозможно. Древние авторы нашли для этого романтическое объяснение. Историк и географ Страбон, первый по времени, кто писал об этом, колебался между версиями отравления змеиным ядом и каким‑то снадобьем. Врач Гален, живший во II веке н.э. предполагал, что Клеопатра нанесла себе ранку и ввела в нее яд. Дион Кассий утверждал, что на руке царицы было всего лишь две едва заметные ранки.

Согласно Плутарху, змею принес ей египетский крестьянин в корзине с фигами; она была спрятана под листьями, закрывавшими корзину сверху, поскольку Клеопатра велела сделать так, чтобы змея бросилась на нее внезапно. Царица, сказав: "Будь что будет", обнажила и подняла руку, чтобы змея ужалила ее. Другие же говорят, будто эта змея сидела в кувшине и Клеопатра вызвала ее оттуда, ударяя по кувшину золотым веретеном. Но подлинной правды не знает никто – рассказывали также, будто царица всегда носила с собой яд; однако ни воспаления, ни иных следов отравления не было найдено на ее теле: Да и самой змеи никто не нашел в мавзолее, хотя будто бы видели ее след на песке с той стороны, где окна выходят на море. Некоторые еще утверждали, что видели на руке царицы две едва заметные ранки. Октавиан же, очевидно, поверил в этот рассказ, потому что во время триумфа в Риме его люди пронесли статую Клеопатры, вокруг которой обвилась змея.

Версия об укусе змеи в конечном счете оказалась господствующей, тем более что змея считалась одним из символов Исиды, и, возможно, во время триумфа римляне видели в действительности статую Исиды со змеей, поскольку богиня отождествлялась с самой Клеопатрой.

Египетские кобры, почитавшиеся как божества в дельте Нила, считались покровительницами фараонов, и их диадемы были украшены изображениями змеи, угрожавшей врагам царей, а иногда двух змей. Отсюда, вероятно, родилась легенда, будто Клеопатру укусили две змеи, а не одна.

Гораций и Вергилий говорят не об одной, а о двух змеях. В целом рассказ о гибели Клеопатры от укусов змеи (или змей) понадобился для того, чтобы показать, что она ушла из жизни как настоящая царица, приняв кончину от яда змеи – эмблемы царской власти.

Враги Клеопатры утверждали, будто бы она, прежде чем выбрать способ ухода из жизни, наблюдала, как убивали осужденных на смерть преступников на александрийской рыночной площади. Однако сам Октавиан не пишет ни о чем подобном. Победив своих врагов и добившись их ухода из жизни, готовясь занять трон Птолемеев, он теперь позволил себе быть великодушным. Во‑первых, возникла версия, будто Октавиан, услышав о самоубийстве Клеопатры, послал к ней заклинателей змей, чтобы они высосали яд из раны (это, очевидно, правда, так как подобную ложь было бы легко опровергнуть). Однако заклинатели опоздали, что вовсе не огорчило Августа. Октавиан также разрешил похоронить царицу с царскими почестями, вместе с Ирадой и Хармионой, рядом с могилой Антония, и даже распорядился достроить мавзолей. Кроме того, он дозволил своим сторонникам и окружению восхищаться силой духа ушедшей царицы. Вергилий, относившийся к делам Клеопатры с глубокой неприязнью, все же красочно изображает печаль бога Нила, к которому Антоний, Клеопатра и их сторонники вернулись после Акция:

 

… Как уносили ее дуновенья япитского ветра,

Выковал все огнемощный кузнец.

А напротив горюет Нил: одежды свои на груди распахнул он широкой,

Кличет сынов побежденных к себе на лазурное лоно [14].

 

Еще ярче эту санкционированную Октавианом оценку Клеопатры (когда "злая жизнь" царицы противопоставлялась ее достойному концу) выразил Гораций. Закончив рассказ о ее "испроченности и буйстве", он признал, что она ушла из жизни со славой, и его стихи стали ее лучшей эпитафией:

 

… Но доблестной Себе искала женщина гибели.

Не закололась малодушно,

К дальним краям не помчалась морем,

Взглянуть смогла на пепел палат своих

Спокойным взором, и, разъяренных змей

Руками взяв бесстрашно, черным

Тело свое напоила ядом…

Не допустила, чтобы суда врагов

Венца лишенную царицу

Мчали рабой на триумф их гордый [15].

 

Древние источники

 

Из современников Клеопатры о ней писали, пожалуй, только Юлий Цезарь в "Записках о гражданской войне", один из его командиров, автор "Александрийской войны", и один из учителей детей царицы, Николай из Дамаска. Первые двое писали по‑латыни, второй – по‑гречески. Цезарь и автор "Александрийской войны" описывают события первой половины сороковых годов до н.э. но ничего не сообщают о личных взаимоотношениях Цезаря и Клеопатры. Из обширных трудов Николая Дамасского сохранилось всего восемь фрагментов, однако значительная часть сообщенных им сведений сохранилась в передаче Иосифа Флавия.

Взаимные оценки и пропагандистские положения Антония и Октавиана Августа почти полностью представлены в пересказе позднейших авторов.

Особенно приходится сожалеть, что до нас не дошла "История", написанная современником событий, Гаем Поллионом, который был сторонником Антония, а перед битвой при Акции занимал нейтральные позиции, но вовсе не симпатизировал Октавиану.

К сожалению, не можем мы воспользоваться и данными историка Тита Ливия. Из 142 книг его "Истории" сохранилось лишь 35, и они почти не затрагивают событий I века до н.э. Сохранилось лишь краткое изложение, показывающее, что его повествование охватывало период с 48 года до н.э. по 9 год н.э. Тит Ливий иногда был склонен романтизировать республику, за что Август однажды в шутку назвал его "помпеянцем". Он не занимал дружественной позиции в отношении Антония и с неприязнью относился к Клеопатре. Его сочинения послужили источником для многиих последующих историков.

Одним из таковых был второстепенный автор Веллей Патеркул, состоявший на службе при императоре Тиберии. Его краткое повествование доведено до 30 года до н.э. Этот автор также, в духе традиций Августа, отрицательно оценивает Антония и Клеопатру, а последнюю обвиняет в "предательстве" во время битвы при Акции, хотя и восхищается мужеством, с которым она ушла из жизни.

Некоторые сведения по нашей теме содержатся в трудах историка Диодора Сицилийского и историка и географа Страбона. Иудейский историк Иосиф Флавий, автор "Иудейской войны" и "Иудейских древностей", сочиненных в семидесятых годах I века н.э. сообщает много данных о взаимоотношениях Клеопатры с царем Иродом. Недостаток этого источника в том, что автор сильно зависел от воспоминаний, написанных самим Иродом. Оценки Клеопатры в сочинениях Флавия слишком тенденциозны.

Особый интерес представляют труды Аппиана, грекоязычного историка из Александрии, который был римским чиновником во второй половине II века н.э. при императоре Антонине Пие. Сохранилось 11 из 24 книг его "Римской истории", и его повествование о гражданских войнах доходит до 30 года до н.э. Автор – сторонник римской имперской власти, основанной Августом. Однако он достаточно объективно оценивает Антония и нередко ссылается на Поллиона, сторонника Антония (см, выше). Он также явно знает автобиографию Августа. Поскольку Аппиан пользуется противоречивыми источниками, он иногда преподносит читателю различные версии одних и тех же событий. Однако в целом это очень основательный и добросовестный историк.

 

* * *

 

Многие важные сведения о Клеопатре и Антонии содержатся в "Жизнеописании Антония", написанном знаменитым Плутархом (ок. 50 г. – ок. 120 г, н.э.), писавшим по‑гречески. Биография Антония является хронологически последним жизнеописанием римлян среди его "Параллельных жизнеописаний". Плутарх прежде всего – большой моралист и писал свои биографии известных лиц преимущественно в назидательных целях. Антоний для него – пример человека, имеющего много пороков, но вместе с тем и "хорошие стороны". Плутарха прежде всего интересует личная жизнь и личные качества его персонажей, часто в ущерб описанию их политической роли в жизни общества. Клеопатра для него прежде всего "соблазнительница Антония". В интересующем нас сочинении Плутарха содержатся сведения из других источников – воспоминаний его собственных деда и прадеда и записок Олимпа, врача Клеопатры. Плутарх с его романтизмом и философским стоицизмом оказал большое влияние на писателей и поэтов последующих эпох, особенно – эпохи Ренессанса (Боккаччо, Шекспира и других).

Младший современник Плутарха римский историк Светоний занимал придворные должности при императорах Траяне и Адриане во II веке н.э. Он также был биографом, но в другом роде, нежели Плутарх. Светоний вовсе не был моралистом. В его "Жизни двенадцати цезарей" содержится много разнообразного материала, а противоречия в источниках его не особенно смущают. Он, в частности, сообщает противоречивые данные о взаимоотношениях Цезаря и Клеопатры и об обстоятельствах рождения Цезариона. Так же можно охарактеризовать его сведения о последнем периоде жизни Клеопатры в биографии Августа.

Греческий историк Дион Кассий (ок. 155 – 235 г, н.э.) стал римским сенатором и консулом. Его "Римская история" относится к событиям 68 – 10 годов до н.э. Подобно Плутарху, он любил заниматься морализированием. Его собственный практический опыт помогал этому автору разобраться в вопросах государственной политики описываемого времени. Однако его рассказ о последних днях Клеопатры слишком мелодраматичен, а описание битвы при Акции носит общий характер. Источниками Диону Кассию служили авторы, отрицательно относившиеся к Антонию. В своем историческом повествовании Дион Кассий опирается во многом на Тита Ливия или на тех, кто его цитировал.

Помимо чисто исторических сочинений, есть литературные источники, касающиеся Клеопатры и Антония, прежде всего в сочинениях Вергилия, Горация и Проперция, поэтов, близких к Августу. Об их оценках битвы при Акции и других рассматриваемых событий уже говорилось выше. Отмечая те или иные романтические стороны в жизни, а особенно в кончине Клеопатры, эти авторы в целом искренне считали, что Август был прав, а Антоний и Клеопатра отстаивали не правое дело. Некоторые сведения о жизни Клеопатры и Антония содержатся также в стихах римского поэта I века н.э. Лукана "О гражданской войне", то есть о войне между Цезарем и Помпеем. Последняя книга его поэмы посвящена жизни Цезаря и Клеопатры в Александрии. Автор – противник Цезаря и самовластия вообще. Основную ценность этого источника представляет психологизм авторских характеристик.

К числу наших источников относятся также ряд латинских и греческих надписей той эпохи, античные монеты с портретами Клеопатры, Антония и других исторических лиц, а также всякого рода египтологические материалы.

Все эти источники многое дают для понимания нашей проблемы. Но все же следует признать, что многое остается еще неизученным и непонятым в этом отношении, и самый характер источников не только позволяет решить какие‑то вопросы, но и ставит новые. Остается надеяться, что будущие исследования прольют дополнительный свет на судьбу Клеопатры, имевшую большое значение в истории.

 

 

[1] Антоний и Клеопатра, акт II, сцена 2. Перевод М. Донского.

 

[2] Здесь – Октавиан. (Примеч. перев.)

 

[3] Антоний и Клеопатра, акт I, сцена 1. Перевод М. Донского.

 

[4] Антоний и Клеопатра, акт 3, сцена 7. Перевод М. Донского.

 

[5] См. Сивиллины книги, VIII.

 

[6] Там же. III, 46 – 47.

 

[7] Сивиллины книги, III, 75 – 76.

 

[8] Там же, III, 350‑361; 367‑380.

 

[9] Цезарем традиционно именуется Август. (Примеч. перев.)

 

[10] Гораций. Оды, 1, 37. Перевод С. Шервинского.

 

[11] Змеи за спиной Клеопатры – ретроспективное пророчество о ее будущей судьбе. (Примеч, перев.)

 

[12] Вергилий. Энеида, VIII, 675 и далее. Перевод С. Ошерова.

 

[13] Антоний и Клеопатра, акт V, сцена 2. Перевод М. Донского.

 

[14] Энеида, VIII, 711 – 713. Перевод С. Ошерова

 

[15] Оды, I, 21 – 23. Перевод С. Шервинского.

 

Майкл Грант

Клеопатра. Последняя Из Птолемеев

 

OCR & Spellcheck by Flint, вычитка

«Грант М. Клеопатра. Последняя из Птолемеев»: Центрполиграф; М.; 2004

ISBN 5‑9524‑0852‑4

Оригинал: Michael Grant, “Cleopatra”, 1972

Перевод: Л. Игоревский

 

Аннотация

 

Жизнь Клеопатры – один из самых захватывающих сюжетов мировой истории. Майкл Грант излагает свою оригинальную версию жизнеописания Клеопатры, затрагивая как ее общественную деятельность, так и отношения с Цезарем и Марком Антонием. В книге воссозданы реалии политики, экономики, быта и тайных религиозных культов Египта, Греции и Рима…

Оригинальное беллетризованное жизнеописание Клеопатры, царицы Египта, очаровавшей двух великих полководцев своего времени.

Цезарь и Марк Антоний держали в своих руках судьбы античного мира, а их судьбы во многом зависели от миниатюрной гречанки, мечтающей устроить на земле золотой век. Жизнь Клеопатры – один из самых захватывающих сюжетов мировой истории и до сих пор повод для споров специалистов. Кем же она была: безрассудно влюбленной женщиной или дальновидным государственным деятелем? Музой великих поэтов Вергилия, Горация и Шекспира или живым воплощением богини Исиды?

В книге зримо и ярко повествуется обо всех значительных событиях времен последних Птолемеев, воссозданы реалии политики, экономики, быта и тайных религиозных культов Египта, Греции и Рима.

 

Майкл ГРАНТ

12345678910Следующая ⇒

Поделиться: