Глава вторая. Поужинать в Петербурге

 

В 1788 год мир вступала с верой в лучшее. Всех волновало исчезновение в южной части Тихого океана французской кругосветной экспедиции под командованием Жана Лаперуза. Где‑то далеко на Черном море Россия вовсю воевала с Турцией, но в Европе это больше воспринималось как экзотика.

До Петербурга, разумеется, доходили слухи об экспериментах, которыми баловались на Западе всевозможные изобретатели, но к последним относились как к чудакам. Между тем известия из Европы были весьма любопытными. Американский изобретатель Джон Фитч уже достраивал свое паровое судно «Эксперимент» с паровой машиной Уатта и кормовыми веслами, готовясь показать невиданную ранее скорость хода. Что касается Англии, то там заводчик Уилкинсон строил из железных листов первые цельнометаллические баржи грузоподъемностью в 20 тонн, открывая этим эпоху железного кораблестроения, а шотландец Миллер вместе с горным инженером Саймингтоном уже полным ходом испытывали первый в мире паровой катамаран. В Париже научный мир вовсю обсуждал только что вышедший из печати фундаментальный трактат Жозефа Лагранжа «Аналитическая механика», вносящий солидный вклад в развитие строительной механики корабля, а в Бресте на верфи торжественно заложили самый большой в истории кораблестроения парусный линейный корабль – 120‑пушечный «Коммерс де Марсель».

 

Весной 1788 года шведскому королю Густаву Третьему показалось, что настал момент долгожданного реванша с Россией. К этому король Густав уже забыл, что обязан своей короной был именно России. Его отец, Адольф Фридрих, герцог Голштинский, воцарился на престоле исключительно по желанию Петербурга!

Из всех шведских монархов Густав Третий отличался, наверное, самой неуемной жаждой славы, стремлением подражать своим воинственным предкам, не имея к этому, увы, никаких талантов. Ради эфемерного блеска славы он был готов поставить на кон и судьбу своего государства. По мнению шведского короля, такой момент наконец‑то настал. Восточный сосед, занятый войной на юге с турками, оказался почти беззащитным на Балтике, и этим следовало воспользоваться как можно скорее. Вся пикантность ситуации заключалась в том, что Екатерина Вторая и Густав Третий были двоюродными сестрой и братом. Дело в том, что сестра отца Густава Третьего, короля Адольфа Фридриха, Иоганна‑Елизавета была супругой принца Ангальт‑Цербстского и матерью Екатерины. Но что такое родство, когда сердце сжигает жажда славы!

О степени самонадеянности короля, его неукротимой вере в успех начатого дела, о его мании величия можно судить по его письму к своему другу – барону Армфельду, отправленному 24 июня 1788 года: «Мысль о великом предприятии, которое я затеял, весь этот народ, собравшийся на берег, чтобы проводить меня и за который я выступал мстителем, уверенность, что я защищу Оттоманскую империю и что мое имя сделается известным в Азии и Африке, все эти мысли, которые возникли в моем уме, до того овладели моим духом, что я никогда не был так равнодушен при разлуке, как теперь, когда иду на грозящую гибель».

Из Петербурга агрессивность короля подогревал его посол, барон Нолькен:

– Россия – это попавший в яму медведь, которого убьет тот, кто первым придет к этой яме! – иронизировал шведский барон.

Политическая ситуация, в которой оказался Петербург в 1788 году, и на самом деле была непростой. Начавшаяся в прошлом году война с турками обещала продлиться еще не один год и требовала колоссальных людских, военных и финансовых издержек. Нарушено было и равновесие в Европе. Лондон мечтал отомстить за былое унижение политики вооруженного нейтралитета, когда Екатерина вывела в океан свои эскадры на защиту торговцев‑нейтралов. Что касается Берлина, то Пруссия было оскорблена нежеланием Петербурга пролонгировать союзный договор с Пруссией и ее дружбу с извечным ее врагом Австрией.

А потому едва Густав заикнулся о своем желании напасть на восточного соседа, как ему были обещаны самые щедрые посулы военной и финансовой помощи Пруссией и Англией. Последнее не ускользнула от внимания Екатерины Второй. Получив информацию о тайных переговорах Стокгольма с Лондоном и Берлином, она не удивилась:

– Король шведский будет в кармане того, кто ему даст денег!

Прусский король Фридрих Вильгельм тоже был не промах и, в свою очередь, мечтал отхватить у Швеции Померанию.

– Этот драгоценный перл шведской короны был бы не лишним и в моей короне! – говорил он, не стесняясь.

Шведы нуждались в поддержке Пруссии и мечтали, чтобы та ударила в спину русским в Прибалтике, но цена помощи отпугивала.

Впрочем, Густав во многом ошибался. В Лондоне весьма успешно действовал посол – граф Воронцов, который умело манипулировал оппозицией в парламенте, а потому премьер‑министру Питту приходилось все время оглядываться назад. К тому же Густав не учел характера самой императрицы, которая в минуту опасности всегда была не только предельно осмотрительна, но и стойка. Король мечтал, что Екатерина испугается его намерений и сразу запросит мира, но как он в том ошибался!

Замыслив войну с Россией, Густав должен был преодолевать еще одно серьезное препятствие. Дело в том, что по конституции королю было дано право вести только оборонительную войну и запрещено нападать самому.

– Эту проблему я решу легко! – смеясь, втолковывал король своему младшему брату, герцогу Зюдерманландскому. – Я переодену верных солдат в русскую форму и пошлю их в Финляндию. Пусть там они сожгут и ограбят несколько деревень. Если кого и убьют – тоже не беда, цель оправдывает средства. Зато у меня сразу будет повод к войне!

– А если оппозиция не поверит в эти грабежи? – засомневался брат герцога.

– Тогда я заткну их глотки ружейными шомполами! – расхохотался Густав. – Еще как поверят, когда об этом будут писать все европейские газеты!

Король знал, что говорил. В Стокгольме сторону Густава поддерживала группа издателей и литераторов во главе с авантюристом Карлом Ингманом, создателем дешевых прогуставианских панегириков. Впоследствии Ингман будет уличен в финансовых аферах, бежит в Норвегию, оттуда в Данию, а потом и вовсе спрячется от полиции в Венеции. Пока же вороватый журналист ходил в любимцах у короля за то, что ловко обрисовал духовную преемственность трех великих Густавов – Густава Первого Вазы, Густава Второго Адольфа и, разумеется, будущего победителя России Густава Третьего.

В Стокгольме кипели нешуточные парламентские страсти. Дело в том, что шведский король Густав Третий во всеуслышание заявил о необходимости снаряжения сразу трех армий. Это вызвало настоящую панику среди представителей сословий.

– Ваше величество! – кричали ему с мест депутаты. – Зачем вам сразу три армии? Когда и одна‑то не по силам!

– Одна будет воевать с Россией, другую, обсервационную, я расположу в Шонии прикрывать побережье, а третью направлю отобрать у датчан Норвегию! – невозмутимо вещал с трибуны король.

Среди депутатов царило смятение. В своем ли уме король? Разумеется, что столь наглое заявление не могло не стать известным в Санкт‑Петербурге. Но там к нему отнеслись достаточно иронично.

– Где ему, сердешному, набрать три армии! – посмеялась императрица Екатерина, прочитав донесение посла графа Разумовского. – Пусть хоть словами потешится!

Однако в тот же день тайно распорядилась ни под каким видом не выводить гвардию из столицы.

А Густав Третий уже обратил свой взор на королевство Датское. И не случайно! Дания издавна была связана с Россией всевозможными союзными договорами. Для успеха переговоров, казалось, имелись все основания. Густав Третий был женат на принцессе Софии Магдалене, дочери датского короля Фредерика Пятого, и таким образом приходился сыну Фредерика, Христиану Седьмому, весьма близким родственником. Впрочем, Христиан не мог не знать, что его сестра несчастлива в браке со шведским королем, который почти с ней не общался и имел множество любовниц.

Стремясь склонить короля Христиана на свою сторону, Густав, не считаясь с собственным достоинством, лично отправился в Копенгаген. Увы, все потуги шведского короля оказались тщетны. Христиан вежливо выслушивал Густава, но не более. Это обидело шведского монарха, и он не выдержал.

– Хочу узнать ваше истинное отношение к России! – напрямик заявил он Христиану.

Датский король лишь деланно развел руками:

– Моя Дания мала ровно настолько, насколько Россия велика, а потому расположение мое к ней самое дружественное!

В тот же день, холодно простившись, шведский король убыл восвояси. Провожать его был определен лучший из датских полководцев – фельдмаршал герцог Карл Гессенский.

Уже в порту герцог спросил Густава:

– Ходят слухи, что вы желаете воевать с Россией?

– Кто‑то распускает злые сплетни! – зло ответил шведский король.

– И все же, ваше величество, – хмуро заметил фельдмаршал, – Россия не та держава, с которой спорят пушками!

И тогда Густава прорвало:

– Лучше быть моим другом, чем врагом! Передайте об этом вашему королю! – топал он в ярости своими ботфортами. – Завтра же я водружу свой штандарт над Петербургом, а послезавтра мои солдаты будут маршировать по улицам Копенгагена!

Проводив шведского короля, Карл Гессенский немедленно поспешил к своему.

– Не сегодня‑завтра Густав двинется на Россию, даже если мы его не поддержим! – доложил он ему свои соображения.

– Как вы оцениваете возможный исход этого предприятия? – задумчиво поинтересовался Христиан.

– Однозначно! – пожал плечами фельдмаршал. – Швеция будет разбита на голову. Густав непременно свернет в России себе шею!

– Что ж, тогда нам следует строжайше соблюдать все параграфы договоров с Петербургом. Только в этом я вижу сейчас спасение Дании. Россия нас в беде не оставит! – закончил этот разговор король Христиан.

В тот же день в Санкт‑Петербург ушло секретное послание датского монарха с самым подробным изложением целей приезда Густава Третьего.

– Мой многоуважаемый брат и сосед, тупица, затевает вооружение против меня на суше и на море! – с раздражением прочитала письмо Екатерина. – Сейчас весь вопрос в том, как далеко готов он идти в своих бреднях! Как знать, может, он еще и одумается.

Но шведского короля было не так‑то просто остановить. Едва ступив на родную землю, он тут же отправил в Копенгаген своего младшего брата, герцога Карла Зюдерманладского.

– Уговорить датчан уже невозможно, так ты хотя бы их запугай! – велел король.

Герцог Зюдерманландский так и действовал. Будучи приглашенным, по приезде в Копенгаген на обед к датскому королю он заявил там без обиняков:

– Наше вооружение сейчас таково, что в течение месяца мы можем полностью заменить все отправленные в Финляндию войска свежими полками. Освободившихся же солдат мой брат сможет использовать, где ему только заблагорассудится!

Над столом повисла гнетущая тишина. Датские вельможи удрученно уткнулись в свои тарелки с традиционной датской кашей – фельдегредом. После обеда королева Матильда нашла своего супруга в кабинете. Христиан сидел на софе, обхватив голову руками.

– Что случилось, дорогой? – бросилась к нему королева.

– Это война! – почти шепотом произнес король. – Швеция нас в покое не оставит! Все отныне зависит только от Петербурга! Только там могут обуздать тамерлановский пыл шведского монарха!

Верный союзническому долгу, Христиан вновь незамедлительно отправил еще одно послание императрице Екатерине, извещая ее о визите шведского герцога и предупреждая ее о возможном скором шведском нападении. «Уже этим, – писал один из отечественных историков, – Дания оказала русскому правительству тем более важную услугу, что в Петербурге никак не ожидали войны со Швецией».

А Густав Третий меж тем уже обратил свой взор к Австрии – единственной союзнице России по турецкой войне.

– Попробуем выбить хоть этого габсбургского туза из русской колоды! – смеялся шведский король в кругу друзей.

В письме австрийскому наследному принцу Густав навязчиво приглашал последнего посетить маневры своей армии в Шонии. Принц, посоветовавшись со своими министрами, от приглашения вежливо отказался. Но Густава дипломатические неудачи казалось, нисколько не смущали. Вечерами на сон грядущий король читал письмо своего посла в Петербурге, барона Нолькена, и отдыхал душою. Чего только ни писал, не жалея черных красок, барон о России: неурожаи и голод, рост цен и воровство, беспомощность русской армии и полное расстройство финансов.

– Боже мой! – искренне возмущалась Екатерина Вторая, которой агенты регулярно доставляли копии перлюстрированных писем шведского посла.

– Поверить Нолькену – нас всех давно уже нет в живых! Бедный Густав, можно только представить, какие картины родятся в его и без того воспаленном мозгу!

 

* * *

 

Неприязнь к России шведский монарх испытывал всегда. Еще мальчишкой, слушая рассказы ветеранов о походах Карла Двенадцатого, Густав сжимал в бессилии кулаки, клянясь отомстить за позор Полтавы и вернуть Отечеству славу первой военной державы. Болью отозвались в нем и позорные параграфы Ништадтского мира, навязанная Швеции дворянская конституция, лишавшая короля единоличной власти. Особенно ж раздражало Густава традиционно сильное влияние российских дипломатов на аристократов Стокгольма. Прорусски настроенная партия «шапок» почти всегда одерживала верх над профранцузской партией «шляп». И изменить это положение был не в силах даже сам король.

– Русская императрица имеет в моей собственной стране более власти, чем я! – жаловался Густав в минуты откровения своим братьям.

– Конечно, – соглашались те. – Позор Ништадта дерзает сердце каждого шведского патриота!

– Разумеется, царь Петр был великим государем, – рассуждал далее шведский король. – Но ведь его давно уже нет в живых, а мертвецы не могут держать за рукава живых!

– Густав! – разом и сложили руки на эфесы братья‑герцоги. – Одно лишь слово – и мы на солдатских штыках вернем тебе единоличную королевскую власть!

– Еще не время для столь решительного шага, – останавливал их король. – Петербург ныне следит за каждым моим шагом!

Подходящее время для государственного переворота наступило лишь в 1772 году, когда занятая войной с Турцией Екатерина Вторая ослабила свое внимание к северному соседу.

– Теперь или никогда, – объявил своим сподвижникам шведский король. – Я захвачу Петербург и свалю на землю памятник Петру!

Перво‑наперво агенты Густава быстро распространили слух о том, что русские собирают в финских пределах огромное войско, чтобы идти на Стокгольм. В народе поднялся ропот. Все требовали от дворянского правительства разъяснений. И тогда за дело взялся Густав Третий. Во главе верных батальонов он окружил парламент, и представители сословий под дулами ружей беспрекословно подписали все пятьдесят семь пунктов отмены конституции.

– Ура! – размахивали шляпами на улицах Стокгольма монархисты, – революция свершилась!

Однако сам король был еще весьма далек от торжества победы. Густав прекрасно понимал, что, отменив конституцию, он одновременно нарушил и Ништадтский договор. Поэтому, низложив парламент, король затаился в ожидании реакции европейских дворов на свою дерзость. Больше иных его волновали при этом, разумеется, Петербург и Потсдам.

– Каков молодец! – обрадовался, получив известие о шведском дворцовом перевороте, прусский король Фридрих. – Теперь у России забот прибавится!

– Какой деспот! – воскликнула, узнав о случившемся, Екатерина Вторая. – Ведь всего два месяца назад он клялся своему народу в неприкосновенности всех прав и законов. Воистину нет коварству тщеславного! Я этого так не оставлю!

И вновь по Швеции поползли слухи, будто русская императрица уже определила дату вторжения, а на кронштадтском рейде качаются семь десятков галер, готовые в любую минуту сбросить у Стокгольма сорокатысячный десантный корпус. Слухи эти, впрочем, не подтвердились. У Екатерины хватало дел на турецком фронте. Единственно чем тогда ограничился Петербург, было усиление гарнизонов в русской Финляндии.

– Слава богу, буря затихла! – облегченно вздохнул Густав. – В следующий раз я ее раздую уже сам, но только тогда, когда это будет надо мне самому!

Впрочем, через некоторое время напряжение между Стокгольмом и Петербургом несколько спало. А затем состоялась и первая встреча «графа Готландского» – под этим псевдонимом Густав Третий приехал на встречу с Екатериной Второй. Слегка пожурив строптивца, императрица затем обласкала его, не забыв при этом и щедро одарить золотом. В ответ граф Готландский подарил наследнику Павлу экипаж с лошадьми.

В Петербурге Густав больше месяца предавался увеселениям.

– Я люблю мир, – многозначительно сказала Екатерина Густаву на прощание. – Но в случае агрессии сумею защититься!

– Что вы, что вы! – замахал руками шведский король.

– Каков прохвост! – сказала Екатерина, когда карета с королем скрылась за поворотом дороги. – Ему нельзя верить ни на грош!

Сам Густав Третий встречей остался доволен.

– Кажется, я обманул московскую царицу! – сказал он, вернувшись домой, младшему из братьев, Адольфусу. – Путешествие удалось, и скоро мы будем пожинать плоды его!

Впрочем, Густав тоже попытался напустить дыма в глаза, всюду публично заявляя:

– Я в величайшей монархине узнал самую любезную женщину своего времени!

Сама же Екатерина была иного мнения о своем недавнем госте. Агенты в Норвегии почти сразу доложили ей о тайных интригах Густава в Норвегии. Это императрицу нисколько не удивило.

– Я вижу, что молодой шведский король не придает никакого значения самым торжественным клятвам! И я вам ручаюсь, что этот король такой же деспот, как сосед мой, султан! – говорила она в близком кругу.

Густав мечтал, что отныне Екатерина будет прислушиваться к его мнению.

Но ожидания шведского короля не оправдались. Переписка короля и императрицы была и вправду весьма оживленная, но, к большому неудовольствию Густава, в своих письмах Екатерина говорила исключительно о воспитании своего старшего внука Александра, подробнейшим образом описывая порядок купания малыша, систему вентиляции воздуха в его спальне, нахваливала полезность прогулки с детьми в свежую погоду.

Положение Швеции было далеко не блестящее. Из года в год ее постигали неурожаи, народ откровенно голодал. А упрямый король Густав пускал все запасы хлеба на водку, чтобы не пустовала казна. Водкой можно было залиться. Этот период шведской истории получил впоследствии наименование «эпохи казенного пьянства».

Так шли годы. Монархи переписывались, обменивались поздравлениями, но глаз друг с друга не спускали. В 1783 году состоялась вторая встреча Густава и Екатерины. Снова обменивались любезностями. Сразу же после встречи шведский король поспешил заключить секретный договор – Людовиком Шестнадцатым, а Екатерина отдала распоряжение о немедленной инспекции всех северных крепостей. А для того чтобы кузен не потерял чувства реальности, она отправила ему письмо.

«Говорят, что вы намереваетесь напасть на Финляндию и идти прямо к Петербургу, по всей вероятности, чтобы здесь поужинать! – писала она с тонким ядом. – Я, впрочем, не обращаю внимания на такую болтовню, в которой выражается лишь игра фантазии».

Как известно, в сложнейших политических поединках первыми всегда скрещивают шпаги дипломатические посланники. В этой многолетней схватке русских дипломаты разили шведов наповал!

Первым поставил себя в особое положение в Стокгольме хитрый и ловкий граф Остерман. Немалого труда стоило Густаву от него избавиться. Но уехал Остерман, приехал Марков, сразу же крепко взявший в свои руки вожжи политических интриг. Выпроводили Маркова, на смену ему заявился граф Алексей Разумовский, известный всей Европе как беспардонный и коварный интриган и ловелас.

– Я порой не понимаю, с кем я сражаюсь в своем парламенте! – негодовал король. – С моими заклятыми врагами – Акселем Ферзеном и семейством Браге или же с русским послом. Каждый миг я чувствую его присутствие за своей спиной. Это становится уже невыносимым!

На сейме 1786 года Алексей Разумовский с помощью своего союзника, графа Ферзена, и прорусской партии «шапок» с треском провалил в парламенте все предложения короля.

Кроме постоянно интриговавшей оппозиции, не все было ладно у короля и в его ближайшем окружении. Ни для кого в Швеции не было большим секретом, что Карл Зюдерманландский сам мечтал о престоле, а потому втайне радовался недовольству оппозиции своим старшим братом.

Но именно теперь король Густав решил, что час расплаты с Россией близок! В гаванях снаряжался многочисленный флот. Вышел указ о вербовке матросов. На главных площадях шведских городов вывесили желтые вербовочные флаги. Желающих идти на флот было немало. Рассудительные шведы понимали, что их заберут все равно, ну, а добровольцам платят несравненно больше. Помимо вербовочных матросов на флот мобилизовывали в полном составе команды купеческих судов, силой гнали жителей приморских сел, промышлявших рыболовством.

По дорогам гремели барабаны. Здоровые белобрысые солдаты орали во всю глотку:

 

Кто хочет королю служить,

Тот должен быть счастливым.

Но нас давно не удивить,

Коль деньги проходят мимо!

Наш дикий майор хлещет вино,

А мы лишь воду из речки!

Спереди враг, сзади кулак.

Спеши к победе шведский солдат!

 

Граф Разумовский, скривившись, прикрыл окно:

– Какой идиотизм! И после этого пусть кто‑то мне еще скажет, что шведы – культурная нация!

Стекло дрожало от солдатского топота. Граф торопился на аудиенцию к королю.

– Ваше величество, чем вызваны ваши военные приготовления? – напрямую обратился он к Густаву, после взаимных приветствий. – И почему они проводятся сколь таинственно, столь и поспешно?

– Только одним, – притворно вздыхал король. – Россия вооружает большой флот, и мы в такой ситуации просто вынуждены думать об усилении своей обороны!

– Но ведь о цели вооружения нашего флота вашему величеству хорошо известно! – напирал Разумовский. – Этот флот вскорости покинет пределы балтийские и уйдет в южные средиземноморские. Где же логика?

– Увольте меня от ответов на ваши дурацкие вопросы! – не выдержал, в конце концов, Густав. – Я болен и аудиенция окончена!

– Что ж, – объявил своим сотрудникам Разумовский, вернувшись в посольство. – Кажется, наступает жаркое время. Жгите декретные документы! Будем готовиться к войне! Впрочем, надо не иметь никакого здравого смысла, чтобы задирать Россию, когда у нас только в Пермской и Вятской губерниях людей поболее, чем во всей его Швеции!

Больше всего на свете шведский король любил пышные церемонии и празднества. И сейчас, когда в его жизни наступал момент, которого он ждал столько лет, и обставить его Густав Третий желал с максимальной пышностью.

– Война с Россией будет недолгой и веселой! – радовался он. – Мы просто прокатимся до Петербурга и вернемся обратно. Это будет триумф, достойный римских императоров, уж за это я ручаюсь!

Оптимизм монарха разделили, однако, далеко не все.

 

* * *

 

Задирать Россию было весьма опасно, но Густав все же на это решился. В тот день придворный банкир сообщил, что в казначейство через английские и прусские банки поступили обещанные деньги от султана Абдул‑Гамида. То была плата за задержку на Балтике эскадры Грейга – пять миллионов звонким золотом. На эти деньги шведский король и собирался воевать.

Пересылка столь солидной суммы не осталась без внимания русской разведки. Но Екатерина поняла это по‑своему:

– Густаву султаном плачены деньги, чтобы он нас стращал сказками о нападении, да чтобы мы, сиих сказок испугавшись, эскадру Грейговскую в пределы Медитеранские не пустили, а оттого султану в войне с нами послабление вышло. Но я сей хитрости не убоюсь и эскадру пошлю!

– Ну, а ежели Густав не блефует, а действительно намеревается идти войной? – осторожно спрашивало Екатерину ближайшее окружение.

Та лишь отмахивалась, смеясь:

– Сей фуфлыга‑богатырь только рыцарские романы читать и умеет, куда ему, сердешному, в настоящую драку!

Однако то, чего еще не видела императрица, было давно понятно нашему послу в Англии графу Воронцову, который имел от своих людей в парламенте информацию самую конфиденциальную.

– Сердце разрывается, когда я думаю об упрямстве в отправке эскадры в Архипелаг, когда новый враг на глазах всего света грозит кулаком в петербургские окна! – откровенничал он с посольским секретарем, закончив писание очередного секретного послания в столицу.

Волновался и гофмейстер Безбородко. По должности и чину он был всего лишь помощником при вице‑канцлере, графе Остермане, но на самом деле все нити внешней политики были именно в руках этого хитрого малоросса.

– Спровадим Грейга, а тут и швед под Кронштадтом всею силой объявится! Чем оборонимся тогда? Оглоблями? – горячился он, то и дело, подтягивая сползавшие шелковые чулки.

Генерал‑поручик Михельсон с тревогой доносил из приграничного Вильманстранда, что шведы собирают на границе войска, а на озере Сайма готовят флотилию лодок. С чего бы это?

Наконец встревожилась и сама Екатерина. Архипелаг Архипелагом, но безопасность столицы была куда важнее. Пребывая в сомнениях, вызвала она в Царское Село Чичагова, которому поручено было возглавить Балтийский флот после убытия Грейга.

– Справишься ли в случае шведской агрессии собственными силами? – спросила она с нескрываемой тревогой вошедшего в приемную залу адмирала.

Чичагов был человеком бесхитростным и честным. Императрице он заявил с прямотой обескураживающей:

– Даже ежели по всем сусекам скрести, то более пяти кораблей линейных не наскрести. А с таковыми силами можно лишь геройски помереть, но одолеть шведа никак, ибо против силы надобно выставлять таковую же силу, а оной у меня, увы, матушка, нету!

И руки в стороны развел.

Отъезжая из Царского Села у въездных Египетских ворот встретил адмирал коляску генерал‑аншефа и вице‑президента военной коллегии Мусина‑Пушкина, которая катила во дворец. Генерал вяло помахал Чичагову рукой. Оба прекрасно понимали в чем дело – Екатерина спешила узнать и о состоянии нашей армии и флота в балтийских пределах, чтобы принять какое‑то важное решение.

Мусин‑Пушкин тоже врать императрице не стал:

– Ваше величество, положение, прямо скажу, самое никудышнее. У нас вместе с гвардией наберется менее восьми тысяч, это даже ежели всем старикам гарнизонным да инвалидам ружья раздать. Против этого ополчения сиротского король шведский имеет до семи тысяч отборного десантного войска, гребной флот с армейскими командами да в Финляндии на границе в готовности полнейшей более двадцати тысяч испытанных ветеранов.

– Что же вы намереваетесь делать? – с грустью спросила императрица.

– Без боя мы, конечное дело, врагу землицы нашей не отдадим! – почесал затылок генерал‑аншеф, – но боюсь, что Петербург нам не удержать!

Последним в тот день к Екатерине прибыл главный кронштадтский начальник, вице‑адмирал Пущин. Екатерина Пущина не любила, за что – и сама не знала, ну не нравился ей сей флотовождь – и все тут!

Изобразив любезность, она спросила нелюбезного Пущина:

– Ну что, Петр Иванович, сдержишь ли шведа, коли тот нападать станет?

Пущин лишь вздохнул тяжко. Задумался. Не объяснять же императрице, что все лучшие пушки и канониров он давно передал на грейговские корабли, а ныне в крепости у него одни рекруты лопоухие. Потом ответил. История сохранила нам доподлинный ответ вице‑адмирала: «Ежели пойдет неприятель с десантом, то уж какой арсенал ни был, без людей ничего не поможет… Совершенная беда, когда Грейга упустим из здешнева моря!..»

Приезд Пущина окончательно склонил императрицу к мысли – Грейга в море Средиземное не отпускать!

Тогда же для наблюдения за шведским флотом были высланы в море дозорные фрегаты «Мстиславец» «Гектор» и «Ярославец». Лишний пригляд никогда не помещает!

 

* * *

 

В это время короля Густава занимали совсем другие дела, как сделать так, чтобы русские напали первыми. Тогда и в глазах европейских монархов он будет страдальцем, но самое главное, нападение русских заткнет глотки всем его недругам внутри страны и позволит единолично возглавить защиту страны. Однако русские, занятые своими делами на юге, не то что нападать не желали, но и вовсе не помышляли ни о какой войне. Это сильно огорчало короля Густава. Чтобы разозлить русского медведя, король, казалось, перепробовал уже все возможное. Где‑то в середине апреля предприняли даже попытку организовать бой на границе. Для этого шведские передовые посты внезапно двинулись вперед и заняли всю нейтральную территорию в надежде, что русские затеют спор. Но тщетно, последний упорно делали вид, что ничего не происходит. И тогда, посоветовавшись со своим другом, графом Стединком, Густав решился на крайнюю меру. По его тайному приказанию несколько лично преданных ему гвардейских офицеров приступили к подготовке секретной операции. Прежде всего, из столичного театра они изъяли бывшие там казачьи костюмы. Другую часть русских мундиров срочно сшил известный стокгольмский портной Линдгрен, за что ему щедро было плачено золотом, а затем за молчание даден и немалый чин директора. Местом диверсии определили затерянное в финляндской глубинке местечко Думало, что на берегу пограничной речушки Вуоксе. Там переодетым в русскую форму офицерам предстояло разорить несколько окрестных деревушек и вступить в перестрелку со шведскими форпостами.

Сгорая от нетерпения, Густав отправился в Свеаборг, чтобы быть поближе к месту будущего маскарада. Рядом с ним всегда его фаворит и неизменный советчик – барон Густав‑Маврикий Армфельд. Ревнуя к брату, барона люто ненавидел герцог Карл. Армфельд платил ему тем же.

Но вот наконец и Свеаборг. На фронтоне главной крепости короля встречала выбитая в камне надпись: «Собственность шведской короны».

Не теряя времени, Густав тотчас выслал курьера в Пумалу к Стединку с приказом весьма лаконичным: «Начинай!»

Затем, собрав генералов, велел им готовиться к походу на Петербург.

– Но нужен хотя бы формальный повод! – заволновались генералы. – Нас же осудит вся Европа!

– Повод будет! – оборвал их король. – Екатерина не хочет войны с нами, но она должна будет воевать! Мы должны быть твердыми, как железо, и безжалостными, как выпущенное из пушки ядро! Никто не может уйти от своей судьбы!

Эх, знал бы он свою собственную судьбу…

Там временем в Думала граф Стединк приступил к выполнению своего тайного плана. Вначале он снял с границы несколько форпостов и переодетые в казаков офицеры ушли на нейтральную территорию. А наутро последовала и лихая «казачья» атака. Подпаливая деревенские дома, шведы непрерывно кривлялись и корчили самые зверские рожи (так, по их мнению, должны были выглядеть настоящие казаки), а затем для пущей убедительности кричали каждому из увиденных крестьян:

– Я ест казак звер!

Поджегши все, что им было положено, гвардейцы лихо постреляли холостыми зарядами в мелькавших на опушке солдат и с криком скрылись в нейтральном лесу, чтоб затем в отдалении незаметно вновь пересечь границу. Довольный Стединк, самолично наблюдавший все это красочное действо, тут же отправил записку королю: «Ваше величество! Дело сделано. Сто человек шведских солдат могут свидетельствовать о том, что неприятель открыл военные действия в шведской Финляндии…»

А спустя пару дней уже все шведские газеты извещали, что утром 24 июня 1788 года русские казаки тайком перешли речку Вуоксу, напали на шведский форпост, а затем, произведя разнузданный грабеж, сожгли дотла две деревни.

Прочитав газеты, Густав вышел к построенным войскам, картинно поднял вверх сжатые кулаки, провозглашая:

– Какая неслыханная наглость! Какое вероломство! Подумать только, что я так верил в порядочность Екатерины! Оставить такую дерзость без наказания просто невозможно! На этот вызов русские получат достойный ответ!

Затем, вновь собрав свой генералитет, поглядел на него с ухмылкой:

– Итак, нападение свершилось. Свидетелей тому имеется во множестве. А посему войну можно считать уже начатой. С чем, господа, я вас и поздравляю! Но я приготовил моей кузине еще одну пилюлю, ультиматум, от которого у нее пойдет кругом голова!

В тот же день батальон за батальоном потянулись к границе. Третья русско‑шведская война за восемнадцатое столетие, война реванша началась.

Пройдет еще совсем немного времени – и «шведская сказка», названная так Екатериной Второй, при селении Думало еще аукнется шведам, но пока король был еще полон самых радужных надежд и едва успевал подписывать боевые приказы.

В те дни в послании к своему другу, барону Армфельду, шведский король напыщенно писал: «Мысль о великом предприятии, которое я затеял, весь этот народ, собравшийся на берег, чтобы проводить меня и за который я выступал мстителем, уверенность, что я защищу Оттоманскую империю и что мое имя сделается известным в Азии и Африке, все эти мысли, которые возникли в моем уме, до того овладели моим духом, что я никогда не был так равнодушен при разлуке, как теперь, когда иду на грозящую гибель».

Еще не начав войны, Густав завез в Финляндию несколько возов поддельных екатерининских медных пятаков, чтобы расплачиваться с финскими крестьянами, которые всегда особо охотно брали русские деньги.

В те дни подставился под удар и наш посол в Стокгольме граф Андрей Разумовский. Будучи прекрасно осведомленным о подготовке Швеции к войне и зная о том, что против этого выступает влиятельная оппозиция в парламенте, Разумовский напрямую обратился к ней с призывом выступить против короля. Густав был взбешен:

– Русский посол возглавил в моей стране заговор против меня! Он жаждет отделить короля от его народа, но этому не бывать! Передайте графу, что он должен покинуть Стокгольм в течение недели.

В своей ноте Густав именовал Швецию империей. Это вызвало смех у Екатерины, которая, качая головой, говорила:

– Вот насмешил, так насмешил! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней!

Императрица, как опытный игрок, мгновенно отреагировала и предложила немедленно покинуть Петербург шведскому послу – барону Нолькену.

– Обмен фигурами уже произошел! – констатировала Екатерина. – Посмотрим, каким будет следующий ход нашего оппонента!

Впрочем, ловкий Разумовский и здесь обхитрил шведского короля. Выправив себе задним числом отпуск, он остался в Стокгольме, к огромному неудовольствию Густова, как частное лицо, не прекращая, разумеется, своих встреч с «шапками».

Признаем, что вмешиваясь во внутренние дела шведов, Разумовский превысил официальные полномочия, но признаем и то, что так во все времена действовали все умные послы.

В своем нелепом ультиматуме Екатерине Второй шведский король потребовал наказания Разумовского «примерным образом», а также возвращения Швеции земель в Финляндии и Карелии, закрепленных за Россией Ништадтским и Абовским договорами, кроме этого принятия шведского посредничества в войне России с Османской империей, причем предупреждал, что Россия обязана вернуть туркам все Северное Причерноморье, Крым и Грузию. Заканчивалась нота ультимативным требованием: «Король желает знать: да или нет, и не может принять никаких изменений в этих условиях, не нарушая интересов и достоинства своего народа».

Озадаченная столь безумными притязаниями, Екатерина показала ультиматум французскому послу, графу Сегюру.

Тот, прочитав, покачал головой:

– Мне кажется, государыня, что шведский король, принял свои детские мечты за реальность. Тон его письма таков, будто он уже победил вас, как минимум, в трех генеральных сражениях!

– О чем вы говорите! – раздраженно махнула раскрытым веером императрица. – Если бы даже он в самом деле одержал три победы и даже овладел Петербургом с Москвой, я бы еще ему показала, что может сделать во главе храброго и преданного народа решительная женщина!

На ноту барона Нолькена относительно трех главных требований вице‑канцлер Безбородко, вызвав его к себе, ответил более чем лаконично:

– Нет, нет и нет!

Главные силы шведской армии уже собирались в крепкий кулак напротив Фридрихсгама – важнейшей русской крепости на пути к Петербургу, вспомогательный корпус одновременно приступал к атаке другой русской крепости – Нейшлота, что прикрывала русскую границу со стороны Северной Финляндии.

«Просто неслыханные вещи рассказывают про шведского короля, – писала Екатерина в те дни своему европейскому корреспонденту Гримму. – Представьте, говорят, будто он хвастает, что приедет в Петербург, велит низвергнуть конную статую Петра I, а на ее место поставит свою».

Отъезжая из Стокгольма, король заявил дамам, что надеется дать им бал в Петергофе и приглашал всех на молебен в Петербургском соборе.

Перья и чернила были уже ни к чему, наступало время пушек!

 

* * *

 

Еще в 60‑х годах в Швеции по предложению адмирала Эренсверда было настроено немало весьма необычных судов с самими разнообразными названиями: хеммемы и турумы, удемы и т. п. Эренсверд мечтал, что новоизобретенные парусно‑гребные суда заменят отжившие, по его мнению, парусные линейные корабли и обеспечат шведам господство на морях. В Европе все с интересом наблюдали за смелым шведским экспериментом, но копировать скандинавскую экзотику с их хеммами и турумами пока не спешили.

Уже много лет шведский флот был разделен на несколько частей: корабельный флот, стоящий в Карлскруне, галерный флот в Стокгольме и шхерный флот в Гельсингфорсе.

К предстоящей кампании для увеличения боевой мощи все линейные корабли шведов были вооружены, как говорится «до зубов», имея на нижних палубах 36‑фунтовые орудия, а на верхних – 24‑фунтовые. Матросы были опытны, а командиры кораблей решительны. Столь мощного и боеготового флота Швеция не имела еще никогда за всю свою историю.

Уже в мае готовый к отплытию шведский корабельный флот стоял на рейде Карлскруны. По королевскому указу корабли снабдили трехмесячным запасом провианта и посадили десантные полки: Генкепингский, Кальмарский, Вестгетадальский да королевский гвардейский. Именно им Густав Третий уготовил высокую честь первыми ворваться в поверженный Санкт‑Петербург. Кроме них в море был послан еще один полк – вербовочный, наскоро собранный из самого отъявленного сброда: каторжников, бродяг и безродных негодяев. Боевой значимости это воинство не имело никакой, но, по мнению шведского короля, вступив на русскую землю, они должны были просто грабить и насиловать, чем повергнуть в ужас петербургских обывателей. Но пока шведский люмпен наводил ужас на своих сограждан, устраивая дикие дебоши в портовых кабаках с драками и поножовщиной.

28 мая на эскадру прибыл младший брат короля, герцог Карл Зюдерманландский. Флаг его подняли на 74‑пушечном «Густаве Третьем». А на следующий день прикатил в коляске из Стокгольма и сам король. Наскоро осмотрев корабельную верфь, Густав собрал на флагманском корабле своего имени всех капитанов.

– Главное в предстоящем нападении – скрытность и быстрота! – заявил он собравшимся. – В этом успех предприятия!

Немедленно наполнили бокалы пенящимся шампанским. Капитаны кричали «прозит», а осушив бокалы, лихо били их об палубу на счастье. Пожелав всем успеха, король отъехал.

Опасаясь российских лазутчиков, в море тогда же были высланы дозорные фрегаты, по побережью назначены сигнальные станции, а на карлскрунских бастионах зарядили пушки.

На военном совете герцог вручил каждому из капитанов по объемистому пакету, щедро обляпанному красным сургучом. Их надлежало вскрывать в случае отделения от эскадры. Затем Карл вывалил на стол связку бумажных рулонов.

– Это первые оттиски секретных карт Финского залива. Столь точных чертежей нет даже у самих русских. Берите и пользуйтесь. Завтра выходим в море! – объявил он.

Однако ни завтра, ни послезавтра выйти в море шведам не удалось. Как назло дул устойчивый норд‑норд‑вест и оставалось лишь ждать его перемены. Но вот, наконец, спустя неделю ветер переменился и шведский флот в полном составе величаво проследовал мимо Карлскруны, беря курс на Гогланд.

Едва скрылся берег, герцог велел играть артиллерийское ученье. Всполошив сонных чаек, заухали пушки.

Герцог Карл Зюдерманландский был мужчиной видным, держался всегда гордо и уверенно, имея притом и немалый масонский градус. Самым пикантным в масонских делах Карла Зюдерманландского было то, что он являлся главой шведской ложи, которой подчинялось большинство масонских лож России, в том числе и кронштадтская ложа «Нептуна», куда входил почти поголовно весь адмиралитет Балтийского флота. Называя вещи своими именами, командующий шведским флотом одновременно мог руководить по масонским каналам и российскими адмиралами. При этом Екатерина Вторая почему‑то считала Карла Зюдерманландского заядлым якобинцем.

Склонный к театральным эффектам и самолюбованию, младший брат короля был не слишком разборчив в советчиках. К льстецам и подхалимам герцог относился с уважением, будучи весьма падок на комплименты. По этой причине все время вокруг Карла вилось множество проходимцев. Так, выдававший себя за португальского барона проезжий еврей Виталь без особого труда всучил Карлу на вооружение флота три миллиона гульденов под невероятно чудовищный процент. На законное недоумение своих финансистов герцог лишь пренебрежительно отмахнулся:

– Не глупее вас! Все расходы с лихвой вернем за счет русских богатств, Россия – это бездонная бочка!

Делами государственными, впрочем, Карл Зюдерманландский себя особо не обременял. Все, что поручал ему старший брат, герцог, в свою очередь, старался тотчас перепоручить своему любимцу – барону Рейтергольму, говоря при этом неизменное:

– Вот эти бумаги бери, ступай и бди, я же буду думать о судьбах Швеции!

– Дозволено ли будет принести вам на подпись? – склонял барон длинные букли своего парика.

– Еще чего! Сам за меня и распишешься! – нетерпеливо махал ему рукой герцог.

В ту пору герцог пребывал в полнейшей хандре. Дело в том, что его давняя пассия, томная и белокурая фрейлина Рудельшельд, внезапно изменила ему с красавцем‑генералом Армфельдом. Этой пикантной новостью упивался весь королевский двор. Над неудачником герцогом смеялись почти открыто, только что пальцами не тыкали, а потому, отлеживаясь целыми днями в постели, Карл Зюдерманландский строил планы мести своему более счастливому сопернику.

Что касается Густава Третьего, то король из Карлскруны поспешил в Финляндию, чтобы принять командование тамошними войсками. Накануне финляндская армия получила приказ начать наступление и собралась под начальством генерал‑майора Армфельдта, на реке Кюмень, особая бригада на северо‑востоке, у селения Святой Михель. Этой особой бригадой командовал майор, барон фон Спренгпортен. Восемь лет назад Спренгпордтен вышел в отставку и с тех пор непрестанно возбуждал финское дворянство бороться за независимую Финляндию. Теперь же с началом войны был снова призван в строй. Впрочем, король был весьма наслышан о закоренелом сепаратисте и не слишком ему доверял.

 

* * *

 

Немецкий историк пишет относительно шведов: «После королевского смотра флот 9 июня вышел в море; тайна военных планов была настолько хорошо сохранена, что о назначении флота никаких сведений не имелось. Дух экипажа был прекрасный; многие офицеры имели за собой службы в иностранных флотах и приобрели необходимый опыт плавания на коммерческих судах. Флот был в хорошем боевом порядке. Разведочные суда вышли заблаговременно вперед с запечатанными пакетами.

По пути флот, шедший в 3‑х колоннах, производил эволюции и маневры с холостыми зарядами; через пять дней пришло известие, что король 19 июня выступает из Стокгольма с галерным флотом и армией».

Впереди шведского флота ходко бежал разведчик – легкий корвет «Патриотен». За ним в трех дивизионных колоннах следовал флот шведского королевства. В первой колонне корабли: «Принц Густав», «Густав Адольф», «София Магдалена», «Елизавета Шарлотта», фрегаты «Минерва», «Грипан», «Ярромес». Вел первую дивизию командующей эскадрой – полковник Карл Вахтмейстер. Во второй колонне держали кильватерный строй: «Дюгдан», «Эран», «Ферсиктихетен» и «Федернес‑ландет» с фрегатом «Фрея». Эту колонну вел старый и испытанный капитан Дюден Раабе. И, наконец, третью колонну составляли: «Густав Третий», «Ваза», «Эмгейтен», «Ретвизан», при них фрегат «Тетис». Эту дивизию возглавлял командующий флотом – генерал Врангель. Вместе с ним на флагманском «Густаве» разместился со своим штабом и герцог Зюдерманландский.

Герцог вывел в море самые боеспособные корабли. Еще с десяток их осталось в портах. Верфи просто не справлялись со столь огромным объемом работ. Оставшимся линкорам велено было догонять флот самостоятельно по мере готовности.

За Готландом Карла догнала почтовая яхта. Ее изнуренный бешеной гонкой капитан, прибыв на флагман, вручил герцогу королевский пакет. Густав извещал брата, что намерен в самое ближайшее время отбыть в Финляндию с галерным флотом и армией. Ниже сообщалось, что, по сведениям лазутчиков, русские лихорадочно снаряжают свой флот, но им не хватает ни людей, ни пушек. Однако, прочитав письмо брата, Карл не нашел самого главного, что ждал – разрешения на начало боевых действий.

– Что ж, – недовольно пробурчал он, передавая письмо своему секретарю. – Будем ждать новых вестей от его величества!

Ветер между тем вновь поменялся на противный и весьма препятствовал движению флота к Финскому заливу. Лишь 21 июня шведы подошли к Дагепорту. Здесь Карлу Зюдерманландскому пришлось изрядно поволноваться. Внезапно дозорная яхта «Снапоп» донесла, что невдалеке следуют в Кронштадт торговые суда.

– Если они увидят нас, внезапность будет потеряна! – раздраженно бросил генерал Врангель.

Но Бог в тот день был на стороне шведов. Невесть откуда появился густой туман. В мановение ока он скрыл корабли герцога от посторонних глаз. Брат короля был не чужд предприимчивости.

– Кажется, погода сослужит нам сегодня неплохую службу! – заявил он своему флаг‑капитану Норденшельду. – Приказываю нести все возможные паруса и держаться к зюйд‑весту за торгашами. Как только туман спадет, мы хорошенько их потрясем!

Но когда к ночи дымка немного рассеялась, то, к своему изумлению, шведы увидели вместо торговых судов русские боевые корабли. То был спешивший к Копенгагену передовой отряд российской Средиземноморской эскадры под флагом вице‑адмирала Фондезина: три 100‑пушечных линейных корабля и четыре груженных припасами транспорта. Карл Зюдерманландский опустил зрительную трубу:

– Такое везение бывает только раз в жизни! Это просто подарок судьбы!

Прибавляя паруса, шведы торопливо ворочали на зюйд‑вест. Вперед остальных по команде с флагмана устремился фрегат «Тетис». Подскочив на голосовую связь к передовому русскому кораблю, его капитан на скверном русском потребовал немедленной салютации королевскому флагу.

Дело в том, что когда первые восторги от встречи со столь малочисленным русским отрядом улеглись, герцог с генералом Врангелем трезво оценили ситуацию. В результате совещания выяснилось, что ни с того ни с сего нападать на русских весьма опасно, ведь война еще не объявлена, а нападение до ее объявления граничило с пиратством. И что будет, если герцог все же нападет, а его брат в последний момент передумает объявлять войну? Тогда произойдет грандиознейший скандал и царица Екатерина потребует Карла на закланье. Короче, чтобы напасть на русских, должен быть весомый предлог, а лучший предлог – это потребовать от них действий самых унизительных, на которые они явно не пойдут. Тогда‑то, считая себя оскорбленными, можно будет и открывать огонь. Немного поразмыслив, Карл решил избрать поводом к драке требование салютации своему флагу, что русские корабли доселе, согласно петровскому уставу, никогда не делали первыми.

– Посмотрим, как эти кронштадтские мореходы сейчас зачешут свои затылки! – улыбаясь, поддакивал герцогу его флаг‑капитан Норденшельд, – Его высочество может уже считать, что королевский флот пополнился тремя новыми превосходными кораблями!

Томительно тянулись минуты. «Тетис» резво бежал «ноздря в ноздрю» флагманской «Чесмы». На шканцах русского флагмана тем временем лихорадочно совещались, как быть. Офицеры «Чесмы» были настроены решительно:

– Плевать нам на шведские претензии, чихать и на флаг королевский!

Не положено по уставу морскому наперед салютовать нам, кому ни попадя! А уж ежели так шведам неймется, то за свою честь мы всегда постоять сумеем!

Иного мнения был один лишь начальник отряда – вице‑адмирал Фондезин:

– Конечно, господа, салютовать этому наглецу принцу нам зазорно, – рассуждал он вслух, вытирая батистовым платочком вспотевшее от волнений лицо. – Однако с другой стороны, и ввязываться в драку с ним нам тоже ни к чему, он ведь, негодяй, только того и ждет! К тому же трюмы наши полны припасов экспедиционных, случись что с нами – и весь поход Средиземный прахом пойдет, погибнет дело великое! А ведь там, на равнинах дунайских, уже кровушка вовсю льется!

– Не посмеет швед напасть на флот российский! Гангут и Гренгам он помнит вечно! – горячились молоденькие мичмана.

– Еще как посмеет! – заверил их Фондезин, посвященный перед отплытием в некоторые тонкости большой политики.

– Что же делать? – мрачнели офицеры.

– Что, что, – вздыхал им вице‑адмирал в ответ. – Следует нам энтого Карлу перехитрить. Но сие не просто будет, ибо принц шельма известная!

На шведский фрегат Фондезин прокричал, что рад был бы всей душой отсалютовать его королевскому величеству, но только как младшему родственнику российской императрицы. «Тетис» немедленно повернул обратно.

– Вот как следует разговаривать, – наставительно разъяснял обступившим его офицерам вице‑адмирал. – Мы и не согласились, но и не отказались. Посмотрим, как сию пилюлю Карла проглотит!

Время тянулось томительно. Пробили полную рынду и вахтенные штурмана перевернули песочные часы. Шведский флот по‑прежнему безмолвно лежал на параллельном курсе. Из его открытых портов торчали жерла пушек.

Ответ Фондезина пришелся принцу не по душе. Карл Зюдерманландский долго думал, морща лоб. Взвешивал все за и против.

– Я изменил свое решение, – заявил он наконец. – Передайте русским, что королевский салют мне уже не нужен! Я требую салютации в свою честь!

– Будет исполнено! – отозвался капитан «Тетиса» и тотчас помчался к «Чесме».

Тем временем, воспользовавшись изменившимся ветром, Фондезин попытался оторваться от шведов. Однако из этой затеи ничего не вышло. Карл Зюдерманландский был бдителен. Шведские корабли по сигналу своего флагмана немедленно перестроились в линию баталии. Авангард полковника Вахтмейстера лихо прорезал русскую колонну. Маневрировали шведы великолепно, будто играючи выполняя сложнейшие эволюции. Орудия шведов, правда, пока не были выкаченными, что несколько успокаивало, однако верхние реи на линейных кораблях уже были закреплены железными цепями (что делалось только перед боем), и это настораживало.

– Ай‑яй‑яй! – не на шутку испугался Фондезин. – Сейчас зададут нам на орехи. Отсалютовать этим негодяям пятнадцатью залпами немедля!

Офицеры «Чесмы» были злы. Они предпочитали бой. Но делать нечего, приказ есть приказ!

Прогрохотав верхними деками ровно пятнадцать раз, русские корабли тотчас отвернули на южные румбы и, неся все возможные паруса, устремились в отрыв от шведского флота. Офицеры и матросы короля свистели и кричали им вдогонку обидные слова. Еще бы, ведь вид униженного недруга всегда приятен!

Не до смеха было лишь Карлу Зюдерманландскому. Вцепившись руками в шканечный планширь, он терзался сомнениями: напасть на русских или нет? В том, что не сегодня‑завтра грянет война, герцог не сомневался. Но ведь король все еще молчит, и кто знает, вдруг императрица Екатерина все же приняла ультиматум Стокгольма? С каждой минутой русские уходили все дальше и дальше.

– Отсалютуйте ответно! – наконец выдавил из себя герцог и, сплюнув в сердцах за борт, удалился к себе в салон.

В этот раз осторожность взяла верх над решительностью. Прогрохотав восемью холостыми залпами, шведский флот отвернул на норд. Когда паруса королевских линкоров исчезли с горизонта. Фондезин повеселел. Расхаживая взад‑вперед по палубе, он рассуждал, довольный:

– Черт с нею, с гордостью! Зато сейчас, целехоньки да живехоньки, плывем себе к Зундам, а там, что бог даст!

Что ж, вице‑адмирал мог вполне поздравить себя с несомненной удачей, ведь ему удалось вырвать свои корабли из почти совершенно безвыходного положения. Хуже иное! Отныне и навсегда Фондезин станет панически бояться встречи со шведским флотом…

– По прихоти его высочества мы потеряли счастливый случай, который судьба дарует лишь единожды! – недовольно бросил он своим штабным, когда герцог покинул палубу. – Последствия этой ошибки еще не раз дадут себя знать!

У Борнхольма отряд Фондезина еще здорово потрепало штормовым ветром и только 24 июня русские корабли благополучно бросили якоря у Копенгагена. Балтийское море осталось позади. В первый же день стоянки вице‑адмирал отправил в столицу подробнейший отчет обо всех перипетиях плавания.

К всеобщему изумлению, Екатерина исходом встречи со шведским флотом осталась недовольна.

– Надобно было все ж проучить дерзость шведскую ядрами! – заявила она вице‑президенту Адмиралтейств‑коллегии Чернышеву.

Граф Иван соглашался, головой кивая. На душе его было покойно. Корабли Фондезина уже стояли под охраной копенгагенских фортов. И три сохраненных 100‑пушечных линкора были сейчас для него куда важнее, чем соблюдение буквы морского церемониала.

– Время все расставит по своим местам! – философски заметил граф императрице, покидая ее.

Что касается шведского флота, то Карл Зюдерманландский, разминувшись с Фондезиным, поспешил к Гангутскому мысу. По пути ему снова представился случай нанести урон российскому флоту и этого шанса герцог уже не упустил.

В ночь на 27 июня в пасмурную погоду два дозорных фрегата «Ярославец» и «Гектор» слишком близко подошли к шведам, были застигнуты тихим восточным ветром. Наши о начале войны ничего не знали, а потому, как и положено, командиры фрегатов бодро отсолютовали брату короля одиннадцатью залпами, после чего были окружены шведским флотом и захвачены. При послевоенном разбирательстве командирам фрегатским, того, что не дрались до конца и пленения никто в вину, впрочем, не поставил. Дело в том, что фрегаты имели на борту несколько десятков морских кадет, проходящих морскую практику. Бросать мальчишек в огонь на заведомую смерть командиры не решились, и в том были оправданы. Что касается попавших в плен мальчишек, то те горько плакали. Позору плена они предпочли бы геройскую смерть. И теперь, вместо того чтобы драться с врагом, им до конца войны надлежало сидеть в плену. То‑то будут потом насмехаться над ними дружки‑сотоварищи, в это треклятое плавание не попавшие! Офицеры‑воспитатели, бывшие при кадетах, как могли, их успокаивали:

– Ничего, сынки, на ваш век войн еще хватит! Вон сколько у России вокруг недругов, то один, то другой в бок вцепиться норовит!

Но попробуй успокой мальчишку, которому всего пятнадцать, а мечта одна – драться и побеждать во славу Отечества на морях и океанах!

Захватив «Ярославец» и «Гектор», Карл Зюдерманландский проследовал к Гангутскому мысу, контролировавшему вход в Финский залив, где и бросил якорь, прикрывая морской фланг. Через день мимо флота прошла под штандартом короля шхерная флотилия в 85 вымпелов с 12‑тысячным десантом. На следующий день Густав Третий высадился с войсками у Гельсингфорса, собрав там более 40 тысяч штыков. Теперь следующий ход был за принцем Карлом, который должен был поставить России шах – разгромить русский флот. После этого следовал уже и мат – высадка десанта в районе Петергофа и стремительное наступление на Петербург.

27 июня в день Полтавской победы императрица Екатерина Вторая подписала указ о войне со Швецией.

– В этом я вижу добрый знак! – сказала она.

 

* * *

 

В Кронштадт в те тревожные дни понагнали рекрутов, которых лихорадочно обучали азам матросского дела. За красивостью уже не гнались, лишь бы суть усвоили. Намного хуже дело было с офицерами. Вахтенного начальника за три недели не сделать, тут годы нужны. Кликнули из поместий с десяток отставных лейтенантов, взяли и несколько торговых капитанов, но всего этого было слишком мало для комплектации большого флота. Тогда пошли на меру крайнюю и вынужденную.

В Морском корпусе на плацу построили гардемаринов.

– Кому пятнадцать и более годов, ходи вперед!

Вышли и те, кому было пятнадцать и более, а вместе с ними и те, кому на самом деле было и менее. Не отставать же от товарищей!

Барабанщик ударил в палки сигнал «внимание всем». После чего директор корпуса зачитал наскоро написанный гардемаринский список.

– Волею ея императорского величества все нижепоименованные господа гардемарины с сего дня зачисляются в действующий флот «за мичманы», с последующим производством в оный чин по достижении шестнадцати годов!

Новоиспеченные офицеры кричали «ура» и высоко вверх подбрасывали свои треуголки. Кадеты младших классов, присутствовавшие при сем действии, рыдали навзрыд от мальчишеской зависти. Им‑то снова предстояло идти в классы и зубрить геометрию с тригонометрией.

В тот день все новопроизведенные были расписаны в Кронштадт и Ревель. На флоте малолетних офицеров встретили весело, изгаляясь в прозвищах. Если на линейных кораблях мальчишек «за мичманов» тут же прозвали «ни то ни се», то на фрегатах и других малых судах – херувимами. Мальчишки, впрочем, не обижались, главное, что теперь они попали на настоящую войну, а уж там они всем на деле покажут, на что способны!

В портовых конторах новоиспеченных мичманов быстро распределили по кораблям и фрегатам. У большинства прибывших на флоте или отец, или брат, а у кого‑то и вся родня, до троюродных дядьев включительно. Никто этому не удивляется, на русском флоте служат не только семьями, но и целыми родами! Родственные связи всегда помогают. Недаром на флоте говорят, что если ты имеешь двоюродным братом адмиральского кота, то и это сослужит тебе хорошую службу.

Мичмана‑мальчишки трогательны и непосредственны. Все, как старые капитаны, они левой рукой придерживали свои новенькие кортики, а правую, со значением, держали за пазухой. Треуголки на головах, как у испытанных зейманов, развернуты концами «в корму» и «в нос», так, что золотые кисточки болтались между глаз. На ногах у всех громко скрипели новые лакированные башмаки с начищенными медными пряжками, а на новых мундирах еще ни одной пылинки.

Капитан‑лейтенанты (старшие офицеры), собрав подле себя вчерашних гардемаринов, наставляли:

– Запомните, что в мичманском чине преступление – даже смотреть на адмиральскую собаку! Все исполнять надлежит молча и быстро, всему учиться быстро и толково! Вопросы?

Вопросов не у кого не было. Чего спрашивать, все и так понятно – началась настоящая корабельная служба.

Прибывших, как самых младших, определяли командовать брамселями, заведование не слишком большое, но опасное, все время под небесами, впрочем, пока ты молод, об опасности думается меньше всего.

Мичманская выгородка‑берлога располагалась в жилой палубе напротив кают‑компании на левую сторону от грот‑мачты. В берлоге всегда темень, да и запах желает много лучшего, так как маленький световой люк ее почти не освещает и не вентилирует. Посреди берлоги подвесной деревянный стол, застеленый грязной скатертью. На столе медный подсвечник с оплывшей свечой. Вокруг рундуки, сколько рундуков, столько и мичманов. Более старшие офицеры зовут мичманскую выгородку не иначе, как зверинцем. Впрочем, нет такого флотского офицера, который не отдал бы зверинцу несколько лет своей жизни.

Разобравшись с жильем, новоприбывшие мичмана гурьбой полезли на грота‑марс, где их уже с нетерпением ждали марсовые Сегодня их день! Впервые забравшись на грот‑марс, новый мичман обязан дать марсовым хотя бы гривенник. В пять часов пополудни обед в кают‑компании. На английском флоте мичманов не считают за офицеров, потому вход в кают‑компанию им заказан и питаются мичмана английские у себя в каморке. На русском же флоте мичман – полноправный офицер и пользуется всеми правами, зато и спрос с него тоже по полной, как с офицера. Сегодня в кают‑компании присутствует капитан, посему он один и говорит, лейтенанты лишь поддерживают разговор. Что касается мичманов, то они, в основном, молча орудуют ложками, вилками и рюмками (когда последнее дозволяется). Их время говорить за общим столом еще не настало. Впрочем, все они отныне члены особого кают‑компанейского братства.

 

* * *

 

Во главе импровизированной армии, которой предстояло защитить Петербург от шведского вторжения, был неожиданно для всех поставлен член Военной коллегии – генерал‑аншеф граф Мусин‑Пушкин.

Отец генерал‑аншефа Валентина Платоновича Мусина‑Пушкина, будучи сенатором, пострадал во время бироновщины, за что сын был облагодетельствован вначале императрицей Елизаветой, а потом и Екатериной. К тому же, помимо всего прочего, Мусин‑Пушкин оказал во время государственного переворота в 1762 году императрице немалую услугу, и Екатерина всегда считала себя в долгу перед генералом.

На войне Мусин‑Пушкин лично был храбр, но уже в младые годы отличался нерешительностью. При всем этом уже в 1782 году по случаю двадцатилетия восшествия на престол Екатерина дала ему чин генерал‑аншефа, а потом определила и генерал‑адъютантом при великом князе Павле Петровиче.

В 1786 году после отъезда из Петербурга Потемкина Валентин Платонович был назначен вице‑президентом Военной коллегии, а затем стал и членом личного совета императрицы Екатерины Второй.

– Не приложу ума, кого поставить на финляндскую армию! – говорила в сердцах Екатерина, перебирая все возможные кандидатуры на столь ответственный пост.

Выбирать, и вправду, ей было не с кого. Лучшие: Румянцев, Суворов, Репнин и Долгоруков, – все дрались с турками.

В гвардейских полках в те дни солдаты распевали новую песню:

 

Густав шведский, вот те раз, пошел с дракою на нас,

Государыня сердится и надрать его грозится:

«Ох, вы гой еси, мои слуги, слуги верные мои!

Вы подите, приведите Суворова‑графа ко мне».

Вот приходит граф Суворов к государыне самой.

«Уж ты гой еси, государыня, не страшися ничего.

У нас есть чем принять, есть чем подчивать его!»

С предводителем таким воевать всегда хотим».

 

Но Суворова забирать с турецкого фронта не решились. Остававшийся в столице Брюс, по выражению императрицы, «не имел головы», то есть был бестолков, с графом Ангальтом Екатерина просто пребывала в ссоре, граф И.П. Салтыков, по ее определению, был «плут и упрям», а Н.И. Салтыков должен был представительствовать в Военной коллегии и за президента, и за вице‑президента.

По всему выходило, что, кроме Мусина‑Пушкина, на армию и ставить некого.

Из воспоминаний современника: «Граф Валентин Платонович имел чрезвычайно доброе сердце, был ласков, обходителен со всеми, отличался благородным образом мыслей, честнейшими правилами, достигал желаемого терпением; в молодых летах был счастлив, любим прекрасным полом; собою видный, роста высокого, красивой наружности, но в старости пополнел, сделался сутуловат, имел лицо красноватое, покрытое угрями; должен стоять наряду более с искусными царедворцами, нежели с победоносными вождями, по нерешительности своего нрава».

Честно говоря, воевать Валентин Платонович и сам не любил. Более всего на свете обожал он дремать в пуховых перинах и поглощать домашние курники под вишневую наливку.

– Конечно, Мусин‑Пушкин не Юлий Цезарь, – признавалась императрица. – Но попробуем обойтись тем, что имеем!

– Никаких побед от сего воеводы мы не дождемся! – был полностью с ней согласен и Безбородко. – Лишь бы шведов из лесов не выпустил, и за то мы ему поклонимся!

Командующим артиллерией определили генерала Христофора Эйлера, сына великого математика и самого первоклассного артиллериста.

– Если будет нужда, я сама пойду в бой в последнем батальонном каре! – заявила без всякой рисовки Екатерина Вторая. – Если бы он даже захватил две наши столицы, я бы показала ему, что может мужественная правительница, стоящая на развалинах своего государства!

В виде особой милости впервые со времен Петра было велено рекрутам лбов не брить!

Из Петербурга выгребали в те дни все, что было возможно. В солдаты хватали прямо на улицах. Со всех губернских городов забрали ямщиков. Те съезжались на своих мохнатых лошадках с засунутыми за кушаки кнутами. Собирая в сотни, им давали пики. Ямщики – люди обстоятельные, на войну они ехали, как на работу. Долго думали, как писать ямщиков, в конце концов решили писать казаками!

Из праздношатающихся столичный полицмейстер Архаров сколотил два эскадрона. Их так и назвали – архаровцы.

Несколько цыганских таборов решили вдруг объявить себя гусарами и отправились на фронт в полном составе с женами, стариками и детьми. Толку от этих гусар было немного, зато шума и гама более чем достаточно.

Из каторжан, бродяг, отставных и увечных тоже наскоро слепили несколько пехотных полков. Увечным обещан был полный пенсион, каторжанам – прощение. Несмотря на всю разношерстность общий настрой импровизированного воинства был весьма боевой.

– Нам бы до шведских обозов добраться, так мы быстро всех там оголодим! – мечтали гусары‑цыгане.

– Пущай только к нам сунутся! – мрачно грозились прощеные убийцы и воры. – Так мы враз кистенями по затылку попотчуем!

Мало толку было и от крепостей. Выборгская цитадель, к примеру, всеми своими верками была обращена в сторону России, как ее в свое время и построили шведы. На защиту огромной Фридрихсгамской крепости надо было определять все наши войска. Остальные и вовсе были полевыми ретрашементами. Что касается стоящего на самом севере Нейшлота, то гарнизон сей крепостицы составляла лишь малочисленная инвалидная команда, а потому на Нейшлот особо не рассчитывали.

Генерал‑майор Левашов, на всякий случай, отъезжая к армии, отправил простодушное письмо императрице: «Я имею от многих дам детей, коим число по последней ревизии шесть душ; но как по теперешним обстоятельствам я легко могу лишиться жизни, то прошу, чтобы по смерти моей означенные дети, которым я, может быть, и не отец, были наследники мои».

– Ишь, шельмец какой! – всплеснула руками Екатерина, письмо генеральское прочитавши. – Сам детей по всей России наплодил, а мы ими занимайся!

Но императрица была женщиной добросердечной. Вздохнув, она велела секретарю Храповицкому:

– Что делать, и будем воспитывать! Возьмите на заметку, что ежели лишат шведы живота Левашова, то мы за его детками присмотрим и в люди выведем, а генералу о том отпишите, может храбрее драться будет!

В Зимнем дворце спешно паковали мебель и вещи. Перед дворцом постоянно держали запряженными полтысячи лошадей, на случай экстренного отъезда. Двор готовился перебираться в Москву. Сама Екатерина, впрочем, присутствия духа не теряла.

– Передайте в армию все вышитые мундиры из дворцов и театров! – велела она. – Ничего что все разные, зато красивые!

В связи со шведскими происками императрица велела отменить поход балтийской эскадры в Средиземное море.

– Сейчас не время думать о конюшнях, когда сам дом вот‑вот подпалят! – заявила Екатерина.

Во главе же всех морских сил на море Балтийском велела поставить адмирала Самуила Грейга.

Балтийский флот никогда толком не знал адмирала Грейга, который до последнего времени ничем не командовал, а лишь занимался хозяйственными делами в Кронштадтском порту. И офицеры, и матросы его откровенно не любили и более бы желали видеть на посту командующего уважаемых всеми адмирала Чичагова или Круза, но у Екатерины Второй на сей счет было свое мнение.

Подписав указ о назначении Грейга командующим Балтийским флотом, она в тот же день велела передать ему в Кронштадт:

– Следовать с Божией помощью вперед, искать флота неприятельского и оный атаковать!

 

* * *

 

Новая война всколыхнула не только все слои российского общества. Она всколыхнула и тайные масонские ложи.

Еще в декабре 1778 года в России произошло открытие первой ложи шведской системы – «Феникс». Членами капитула стали тогда князь Гагарин, братья Долгоруковы, Осип де Дерибас, братья Строгановы и другие. Каждый из «братьев» должен был иметь дворянскую родословную в шестнадцати коленах и, по крайней мере, в четырех последних не смешивать свою кровь с маврами, турками и иудеями. Официальное название новой масонской структуры, в которую вошли «русские братья», – «Священный орден храма Иерусалимского».

Инструкцию русским масонам слал герцог Карл Зюдерманландский – великий провинциальный мастер Ордена Соломонова храма. Борьба с вольнодумством, восстановление ордена храмовников XII века и поддержка Швеции – такие задачи ставил он перед российскими братьями‑рыцарями.

Еще в 1777 году Петербург посетил шведский король. Русские масоны торжественно чествовали своего «брата» в ложе «Аполлона». Ходили даже слухи, что в это время состоялось посвящение в вольные каменщики наследника престола, Павла Петровича. В 1780 году герцог Зюдерманландский организовал 9‑ю провинцию своего масонского ордена, куда помимо Швеции включил и Россию. Отныне русские масоны были поставлены в прямую зависимость от наследника шведского престола.

К 1788 году вся Россия была опутана сетью масонских лож. В столице активно действовали «Аполлон», «Феникс», «Святой Александр», «Пылающая звезда», «Благотворительность» и «Горус», в Москве вели свою тайную работу «Озирис», «Три меча», «Три добродетели» и «Апис». Насаждались шведские ложи в Пензе, Нижнем Новгороде, в Казани. Не осталась в стороне и армия. В Кронштадте вовсю трудилась ложа «Нептуна», а в Ревеле «Три секиры». Особая ложа действовала даже в далеком Кинбурне.

…На флагманском линейном корабле Балтийского флота «Ростиславе» проходил чрезвычайный капитул масонской ложи «Нептун». В золотых трехсвечниках и семисвечниках горела ровно 81 восковая свеча. Переборки были затянуты кроваво‑красными тканями. Даже палуба в адмиральском салоне была устлана красным сукном, рассеченным по диагонали голубым Андреевским крестом. У одного из бортов возвышались семь крутых ступеней, символизирующих путь к жертвеннику и трону Префекта. На жертвеннике – небольшой высеченный из камня гроб с изображением последнего гроссмейстера ордена тамплиеров Жака Молэ в орденском одеянии. Слева от жертвенника походное знамя – красное, с белым крестом. Посреди салона была водружена черная виселица с подвешенным большим золотым крестом храмовников. У ее подножия разостлан черный гробовой покров. Братья молча выстроились вдоль переборок салона. Все в белых плащах с красным восьмиконечным нагрудным крестом, в ботфортах со шпорами, в белых шляпах с белыми перьями. На руках у всех белые лайковые перчатки с красным крестом, нашейные ленты и цепи. У всех длинные обоюдоострые мечи.

Сегодня особое собрание, а потому на нем присутствует не только масонская знать – рыцари ложи, но все, включая новичков.

Секретарь ударил мечом об меч. Звоном мечей открывается капитул. Затем великий префект ударил трижды молотком о жертвенник и произнес:

– Капитул объявляется открытым!

Все рыцари разом скрестили руки на груди – знак верности рыцарей храма. Наконец префект занял свое место и раскрыл Библию на 21‑й главе Откровения Святого Иоанна. Свой меч он положил на раскрытые листы святой книги.

– Просвещенные братья, блюстители Храма, который час? – вопросил великий префект.

– Солнце правды сияет на Востоке, – раздалось в ответ.

Невидимый хор с воодушевлением запел масонский гимн «Коль славен Господь в Сионе». Скрестив руки на груди, братья преклонили колени. Началась молитва.

После окончания всех ритуалов, братья‑рыцари расселись на лавки.

Председательствовал мастер стула контр‑адмирал Алексей Спиридов.

– Причина нынешнего капитула, думается, вам, братья, понятна! – начал он заседание, оглядев всех присутствующих. – Государыней объявлена война Швеции, и мы, члены ложи шведский системы, должны уяснить для себя, что для нас важнее – Россия или масонское братство.

– Предлагаю заслушать мнение каждого из братьев! – подал голос командир линкора «Мстислав» Муловский.

– Тогда начнем с младших! – кивнул Спиридов.

Первыми встали лейтенанты‑неофиты:

– Братство нам дорого, но и Россия нам тоже дорога! К тому же мы принимали присягу на верность Отечеству. Поэтому предлагаем на время войны отложить дела масонские и заняться делами ратными! – сказали они.

Лейтенантов поддержали рыцари в чинах капитанских, но уже не все. Командиры линкоров Коковцев, Вальронд и Баранов были куда менее категоричны:

– Надобно с братьями нашими шведскими договориться, чтобы всем мимо друг друга стрелять!

– Для чего ж они тогда на нас нападают, чтобы мимо нас палить? – резонно подал голос командир «Ростислава» Одинцов.

– Тогда надобно все одно мимо ядра кидать. Братья‑масоны со стороны шведской увидят наш знак и одумаются! – даже вскочил со своего места командир «Иоанна Богослова» Вальронд.

– Держи карман шире, одумаются! – усмехнулся капитан 1‑го ранга Муловский. – Пока мы будем мимо палить, они нас всех на дно морское отправят и не поперхнутся!

В углу о чем‑то увлеченно шептались два закадычных дружка Денисон с Денисовым, прозванные за сходство фамилий кузенами.

Всех удивляла дружба этих двух линкоровских командиров – англичанина Джона Денисона со «Святого Петра» и ярославца Петра Денисова с «Болеслава». Первый при этом ни слова не понимал по‑русски, а второй – по‑английски. Между тем Денисон с Денисовым были что называется «не разлей вода», общаясь друг с другом каждый на своем языке. И главное, что при этом прекрасно понимали друг друга!

Большинство рыцарей ложи «Нептуна» было за то, что надо драться с братьями‑шведами по‑настоящему, без дураков. Наконец взял слово молчавший дотоле адмирал и по совместительству мастер ложи Самуил Грейг. Высочайший указ о назначении его командующим флотом уже лежал у него в кармане:

– Не мы, а шведский король Густав вероломно напал на нашу державу. Во главе флота его брат, принц Карл, коему по закону масонскому мы подчинение имеем. Но возможно ли изменить присяге и государству своему в сей грозный час, чтобы влечения наши к совершенству превыше России ставить?

Братья‑рыцари заговорили разом:

– Истину говоришь, брат Самуил! Не мы, а шведы братство наше отринули! Не мы напали, а они! Будем драться так, чтобы навек от границ наших отвадить!

Молча сидели лишь Вальронд да его дружки – командир «Дерись» Савва Коковцев да «Памяти Евстафия» Баранов. Эти были за святость масонских уз. Но их было меньшинство и они ничего не могли изменить в решении ложи.

– Драться, да так, чтобы от супостата щепки летели! – таково было общее мнение.

– Быть по сему! – махнул рукой адмирал Грейг, в свое кресло усаживаясь.

– Быть по сему! – с размаху ударил молотком о жертвенник контр‑адмирал Спиридов. – На сем капитул объявляю закрытым!

– Прошу каждого заняться его прямыми обязанностями! – объявил Грейг. – Дела масонские откладываем до лучших времен, теперь время дел военных!

Позднее историк напишет: «Грейг и все масоны‑моряки выказали себя верными россиянами и покрыли славой свои имена».

Впрочем, в реальности все было далеко не так просто…

В те дни корабли доукомплектовывались офицерами и матросами. Перед самым выходом на «Мстислав» прислали артиллерийского офицера.

– Кто таков! – спросил его Муловский.

– Преподаватель инженерного корпуса подпоручик Бестужев!

– Дело артиллерийское знаете?

– Окончил артиллерийский корпус, а науки пушечные сам кадетам преподавал!

– Ну, что ж, принимайте орудия верхней палубы!

Матросам новый артиллерийский офицер сразу пришелся по душе. И артиллерист отменный – и к ним относился сердечно, да другим в обиду не давал. Звали матросы по этой причине Александра Бестужева своим благодетелем. С ним мы скоро еще встретимся…

 

⇐ Предыдущая12345Следующая ⇒

Поделиться: