Глава четвертая. У стен Фридрихсгама

 

Капитан 1‑го ранга Слизов жил с семьей неподалеку от кронштадтской гавани, занимая верхний этаж небольшого деревянного дома. Сам капитан был собой человек неприметный: роста небольшого, щуплый, стрижен под горшок, а нос и вовсе картошкой. Роду ж был он самого захудалого – крестьянского. Отец Слизова состоял в крепостных при герцоге Бироне на конюшне. Там среди лошадей и навоза вырос и его сын.

Многотруден был путь к капитанству конюшенного мальчика Петруши. Чего только испытать ни довелось: побои и оскорбления, голод и несправедливость. Но не отчаялся, выдержал, превозмог и выстоял! Службу свою начал Слизов матросом. Служил на совесть и вскоре был пожалован за сметку и лихость в боцмана, а затем и вовсе в шкипера. Шкипер, он хоть и не офицер, но фигура на любом судне уважаемая, ибо ведает всеми такелажными припасами. Казалось бы, что еще надо крестьянскому сыну? Выбился в люди – и будь счастлив! Но не таков был сын бироновского конюха. Было у шкипера увлечение чудное – любил он решать задачки арифметические да наблюдать, как судовой штурман прокладку на карте вычисляет. Вечно он около штурманов крутился и то ему покажи, и это интересно. Дружки слизовские на него порой обижались. Все люди, как люди, есть случай – сразу в кабак, а этот вечно сидит цифирьки выписывает, противно!

А как‑то и вовсе заявился Слизов к капитану своему, бухнулся в ноги да давай просить:

– Пустите, отец родной, учиться меня в роту штурманскую!

У капитана аж челюсть отвисла:

– Экий дурень ты, Слизов, и на кой ляд тебе та рота? Кто ты сейчас? Шкипер – персона уважаемая! А кто после роты той выйдешь? Учеником штурманским на побегушках! Тебе уж третий десяток, семья, детки малые. Пора уж и головой своею сурьезно думать!

Но Слизов от своего не отступал и в роту штурманов определился. Бедствовал, конечно, последнюю полушку слал семье, сам месяцами жил лишь на хлебе да воде. Соученики многие ему в сыновья годились, смеялись над дядькой‑перестарком. Но ничто не могло поколебать слизовского упорства. С чисто крестьянской жадностью накинулся на учебу. Себя ж утешал так:

– Великий Михайла Ломоносов и грамоте к двадцати годам выучился, а каких высот в науках достиг!

Не мудрено, что штурманскую роту Слизов окончил первым по списку. За успехи в науках навигацких дали ему, минуя ступень ученическую, сразу чин подштурмана да должность навигаторскую на фрегате. Дело новое пришлось Слизову по душе. Любил он высоты светил брать, счисление вести, ход корабельный мерить. Местом своим дорожил и гордился.

– На нас, навигаторах, весь флот держится! – говаривал дружкам за столом питейным. – Кто знает нынче капитанов короля португальского, что округ Африки в Индии плавали? Никто! А имя Васки да Гамы – великого навигатора – известно каждому просвещенному мореплавателю!

– Ну ты даешь, Иваныч! – искренне восхищались товарищем шкипера да боцмана. – Головастый ты у нас, прям как немец!

Жена подштурмана, Ирина Николаевна, восхищения дружков, однако, не разделяла.

– У всех мужики, как мужики. Все что‑нибудь со службы домой тащут кто рыбку, кто окорочек, кто холстинку залатанную. Мой же – одна прореха! Все по грамотеям бегает да книжки напролет читает! И пошто я такая несчастная! – жаловалась она своим подругам‑товаркам.

– И то, Николавна, – сочувствовали те. – Не повезло тебе, сердешной, в жизни, еще ты со своим дурнем намаешься!

Проплавал Слизов одну кампанию, затем вторую. Приметило его начальство, стало от иных отличать, в пример ставить. Хорошие штурмана во все времена в цене немалой! Получил Слизов и повышение – стал старшим штурманом на корабле линейном. Стал и деньги неплохие получать, квартиру приличную снял. Жена его о былых разговорах с подружками позабыла.

– Я теперь супружница штюрманская, а потому дама солидная и почтенная! – гордо объявляла она при случае.

– Иш, возгордилась! – шептались промеж себя бабы. – Барыней стала! Вот ведь, что значит мужика башковитого охомутать! Живи и радуйся!

Казалось бы, уж теперь‑то надо было Слизову наконец успокоиться. Все в его жизни устроилось вполне. Надо лишь отплавать пять‑шесть кампаний, а затем куда‑нибудь под Казань на должность фортмейстерскую, лесами корабельными заведовать. Место сытное и доходное. Предел мечтаний каждого флотского штурмана. Но и теперь сын конюха не угомонился! Завел он дружбу с профессором Кургановым, что в Морском корпусе науки точные читал и наладился к нему при каждом удобном случае наведываться, уроки брать. Смеялся Курганов:

– Экий ты, Петр Иваныч, настырный, будто в академики метишь!

Смущался тогда Слизов, треуголку в руках сжимая:

– Хочу лишь от учености вашей малую долю перенять, чтобы дело свое познать до тонкостей предельных. А мечту имею найти способ, чтоб, в море плавая, долготу определять!

Тут уж и Курганов посерьезнел, вздохнул тягостно:

– Сие есть задача неразрешимая. Ни англичанин Невтон, ни наш Эйлер решенья ее не осилили. Куда уж нам тщиться! Ладно, доставай учебник, будем делать урок!

– Иш, халдрон, то наш все с книжками бегает, мол, я не я, а как был сиволапым, так им и останется. Одно слово: х‑а‑л‑д‑р‑р‑о‑н! – частенько говорили ему тогда вослед.

Халдронами в те годы презрительно называли корабельных штурманов, тех, что не допускались в кают‑компанию и, завидев офицера, должны были вставать перед ним во фронт.

В прусскую войну под Мемелем дрался Слизов с пруссаками на праме «Дикий бык». Храбрость подштурмана была такова, что, вопреки всем старшинствам, ему дали вскоре под начало транспортное судно. В 1760 году Слизов по приказу адмирала Мишукова на двух шлюпках под неприятельским огнем провел промер речки Пресанте у Кольберга, был ранен, но задачу исполнил. Однако несмотря на это никаких наград не получил.

Прошло еще немного времени и не стало Петру Слизову равных в штурманском деле на всем флоте. Теперь капитаны перед очередной кампанией за Слизова чуть не в драку, какими только посулами ни прельщали. И было из‑за чего! С таким штурманом любой капитан был как за каменной стеной. Теперь Слизова даже флагмана по имени‑отчеству величали за ученость его и мастерство. Так и служил штурман Слизов до самой турецкой войны 1768 года. Когда ж стал собирать адмирал Спиридов эскадру в пределы Средиземные, вспомнил он и о Слизове. Должность Петру Ивановичу определили большую – старшим штурманом всей эскадры.

Едва прибыл Слизов на флагманский «Евстафий», тут же прибил в своей выгородке над гамаком картинку малую. На той картинке персона какая‑то в шляпах с перьями. Спрашивали штурмана:

– Кто таков мужик на картинке?

– Сей портрет персоны кавалера Васки да Гамы – первейшего из штюрманов мира! – был ответ Слизова.

Затем был сложнейший поход в Средиземное море. Свой «Евстафий» Слизов привел к месту эскадры на острове Минорка первым. После был Хисский бой. Когда ж свалился «Евстафий» на абордаж с турецким флагманом, Слизов храбро дрался на палубе, когда ж от взрыва крюйт‑камеры «Евстафий» взлетел на воздух, Слизов был отброшен далеко в море. Долгое время плавал он, оглушенный. Держался за обломок мачты, да еще поддерживал обессилевшего капитана Круза. Так их вдвоем и вытащили.

За заслуги в Чесме, по ходатайству Спиридова, был даден Слизову мичманский чин и пожаловано личное дворянство. Затем были походы и сражения иные. Закончилась экспедиция, и вернулся в Кронштадт флот. Началась обыденная служба. Скоро, очень скоро почувствовал Слизов, как обходят его чинами и должностями, как смеются в спину сопливые, но родовитые и со связями мальчишки. Впрочем, по этому поводу Петр Иванович особо не печалился. Дело свое он знал и служить привык на совесть. От особ интригующих держаться старался подальше.

– И чего нервы друг дружке трепать? – удивлялся он искренне. – Море большое – всем места хватит!

Дружбу водил Слизов с приятелями старыми – шкиперами да боцманами. Накоротке знался с адмиралом Крузом, с которым породнила чесменская купель. Частым гостем в слизовском доме бывал и молодой капитан 1‑го ранга Муловский. С Муловским Слизов отплавал две кампании на фрегате. Первый – капитаном, второй – старшим из лейтенантов. И хотя гордился Гриша Муловский Слизову по годам в сыновья, отношения меж ними были самые сердечные. Что сблизило этих, таких, казалось бы, совершенно разных людей: блестящего молодого офицера и старого трудягу‑моряка, кто знает… Может быть, общая любовь к морю, да еще неистребимая тяга к знаниям.

Шли годы и, наконец наступил день, когда сын конюха стал капитаном 1‑го ранга. Но дома Слизову все одно не сиделось. Почти каждый год просился он перегонять новостроенные корабли из Архангельска вокруг Скандинавии в Кронштадт, а когда подустал от бесконечных штормов, полюбил всей душой шхеры финляндские, куда и старался в плавание напрашиваться. Тут уж и видавшие виды моряки удивляться стали.

– И что ты сыскал там, Иваныч? – говаривал при встрече адмирал Круз. – Ведь хуже места для мореплавателя пойди – в целом свете не сыщешь! А ты ж туда как на ярмарку ездишь!

– Да потому и катаюсь, что мне по худородству моему самое там и место! – отвечал ему седовласый капитан 1‑го ранга. – Политесы там без надобности, начальство тож далече. Зато уж плавание шхерное, ровно что война. Все время настороже быть надобно, чуть рот раззявил – и уже на камешке сидишь! А я ж в этих шхерах, что волк в лесу – любую тропинку знаю!

Правду говорил Петр Слизов, ибо не было на всем российском флоте более капитана, равного ему в искусстве шхерных плаваний. Не только каждый пролив знал он как свои пять пальцев, но и риф подводный за добрую милю нутром чуял.

Гребной флот России всегда влачил существование достаточно жалкое. О нем вспоминали только тогда, когда, как говорится, клевал жареный петух. Так уж повелось, что в мирное время галеры потихоньку гнили на приколе, а чуть в Швеции начинали высовывать из ножен мечи, на кронштадтских и петербургских верфях начиналась паника и суета – это в очередной раз создавали практически заново галерный флот.

Так было и на исходе восьмидесятых годов XVIII века, когда стали спешно закладывать гребные фрегаты да новые «секретные» суда.

О «секретных» судах ходило тогда много толков. Говорили даже, что двигаются те суда без парусов от действа некой хитроумной машины, а пушки, на их палубах стоящие, прямо поливают врага пламенем на манер «огня греческого», без всяких там ядер и бомб.

На самом деле все обстояло куда более просто. «Секретные» суда были по существу обыкновенными малыми фрегатами, только наиболее приспособленными для действий в узких и мелководных шхерах. Чертежи этих судов в свое время были через датчан выкрадены у тех же шведов, которые давно занимались разработкой подобных судов. Названы ж суда были «секретными» лишь только по той причине, чтобы шведы о том похищении не пронюхали.

Дальше – больше, Густав Третий, прознав про имеемые у русских от него секреты, заволновался изрядно. Слухи о невероятной мощи новых екатерининсикх судов вызвали у шведского короля прямо приступ ярости. По его приказу посол Нолькен, щедро сыпя золотом, сумел выкрасть у русских наисекретнейшие чертежи. Каково же было изумление короля, когда взору его предстал чертеж его же собственного судна! Густав Третий умел быть ироничным.

– Воруя ворованное, мы оберегаемся от воров! – заявил он, смеясь.

Нынче из‑за шведской угрозы гребные суда строили быстро, а потому часто и бестолково. Чего только ни рождала буйная фантазия адмиралтейских флотоводцев: шебеки и полушебеки, дубель‑шлюпки и канонерские лодки, прамы и каики, «северные» суда и венецианские ботики. Вся эта несуразная и разношерстная армада, быстро заполняя гавани, вызывая оторопь у видавших виды мореходов. И было от чего! Если одни из наспех сколоченных судов грозили сделать оверкиль прямо у причала, то другие были сработаны столь экономно, что и пушки‑то на них ставить было некуда. О таких мелочах, как плохая управляемость и невозможность стрельбы из‑за загораживающих пушки весел, уже никто и не заикался, засмеют!

Из наблюдений очевидца: «Гребной флот почти всегда бывает смешан с парусным, действие же галерами совсем разнится от управления парусными судами. Другая конструкция, другая оснастка, другие названия всякой вещи, другой порядок в плавании и прочю; так что офицер, служивший довольно на кораблях, если вступит на галеру, должен учиться узнавать вещи, их употребление и наименование. Не видав галер, всякий мореходец удивится что для того, чтоб остановиться на якоре, бросают с галер по два якоря: однин в носу, а другой с кормы. Большую еще перемену встретит офицер, привыкший к галерной службе, когда случится быть ему на корабле».

Плавать же галерный флот в ту пору не умел и вовсе. По причине экономии денег ежегодно из Кронштадта в шхеры посылали не более трех галер. Экипажи для них собирали с бору по сосенке. Поэтому из матросов редко кто более одного раза в шхерах и бывал. Об офицерах же и говорить нечего! Офицерство галерное от вечного безденежья и неустроенности бежали при первой же возможности по портам и береговым конторам, а потому моряков знающих и понимающих в деле галерном было крайне мало. Ну, а чтобы еще и всем флотом гребным не только командовать, но и в бой вести – такого не было на всей Балтике за исключением одного офицера. Этим одним и был уже знакомый нам капитан 1‑го ранга Петр Иванович Слизов.

Уже в начале кампании из Кронштадта в Выборг перешла шхерная флотилия под началом капитана 1‑го ранга Петра Борисовича Слизова. Флотилией, впрочем, она называлась больше для острастки врага, так как имела всего восемь старых полугалер, помнивших еще славные елизаветинские времена. Перед выходом в море Слизов потребовал, чтобы корпуса связали канатами.

– А то все скрипит и течет так, что, боюсь, до Выборга только на досках и доплывем! – говорил он с болью в сердце.

До Выборга кое‑как доплыли, а там полугалеры снова принялись веревками обвязывать.

 

* * *

 

Печальный результат Гогланда, бегство шведского корабельного флота в Свеаборг и неудача у Гангута разом перечеркнули все честолюбивые помыслы короля Густава атаковать Петербург десантом с его самой беззащитной – южной стороны. Но король был человеком деятельным. В Финляндии у него было до сорока тысяч штыков и шхерная флотилия, а потому Густав решает атаковать российскую столицу на выборгском направлении.

– Это кратчайший путь до Петербурга, а потому он сулит нам не меньший успех, чем атака с юга! – вдохновенно внушал своим генералам король. – Перед шведским штыком не устоит никто!

Кротчайший путь был, безусловно, хорош, но была на том пути одна закавыка – Фридрихсгам.

Крепость Фридрихсгам (ныне финская Хамина) была главным трофеем России в прошлой войне со шведами. Крепость имела значение стратегическое, так как через нее шел кротчайший путь на Выборг, а оттуда и на Санкт‑Петербург. Значение Фридрихсгама увеличивалось еще и потому, что форты крепости перекрывали узкий перешеек и обойти Фридрихсгам было просто невозможно. Его надо было или штурмовать, или вообще выкинуть из головы мысль о походе на русскую столицу. Если глядеть на крепость с высоты птичьего полета, то она походила на огромную морскую звезду, распластавшуюся на каменном перешейке. Каждый луч этой звезды – форт с пушками и гарнизоном. Помимо этого фридрихсгамская гавань была весьма удобна для базирования гребного флота. Что и говорить, Фридрихсгам был лакомым куском, но поди его проглоти!

О том, как ему разгрызть фридрихсгамский орех, король Густав думал и днем, и ночью. Планы его были дерзки, но как все выйдет на деле, не знал никто.

Главными генералами в Финляндии у короля вначале кампании были два графа Армфельда – дядя и племянник. Дядя Карл был уже в преклонных летах, благороден, но характер имел слабый и воевать откровенно не хотел. По этой причине всем заправлял его племянник, молодой и предприимчивый фаворит короля и счастливый соперник его брата Карла.

Еще до приезда короля Карл Армфельд двинулся с войсками к границе. Младший Армфельд атаковал тем временем наш форпост при Абберфорсе и, перейдя границу, занял местечко Питтис. Оттуда Армфельд направился по дороге к Фридрихсгаму, но был остановлен на полпути. Старший Армфельд между тем двинулся с другим отрядом к Фридрихсгаму с севера. К моменту сражения при Гогланде Фридрихсгамская крепость была уже почти окружена.

Густав хвастался:

– Завтра я буду уже у стен Фридрихсгама и задам работы русским! Скоро мой штандарт будет развеваться на донжоне русской крепости!

Вскоре шведские егеря попытались атаковать нашу предмостную батарею, но комендант крепости Левашев атаку отбил. Затем шведский десант попытался перекрыть дорогу на Выборг, но тоже был отброшен.

Уже 4 июля гребная флотилия с десантом направилась для высадки в тыл Фридрихсгамской бухты. Густав ждал подхода галерного флота с шеститысячным десантом, чтобы атаковать крепость с моря.

Узнав о намерениях Густава, Мусин‑Пушкин впал в панику:

– Ахти мне бедному, ахти несчастному! Чем же я буду защищаться от этакой армады! Зовите из Выборга Слизова с его каиками, пусть флотский свой порт и защищает, а с меня взятки гладки!

Тем временем шведские галеры попали в шторм, перепутали место и высадили солдат совсем не там где надо. Командующий галерами – контр‑адмирал Эренсверд – попался на нехитрую уловку. Наши с берега дали условных два выстрела из пушек. Шведы, поверив, что на берегу свои, начали высадку. Разумеется, тут же попали под картечь. Потери были большие, многие утонули, а те, кто добрался до берега, сразу сдались. Однако флотилия была цела, и король велел Эренсведру ворваться в Фридрихсгамскую гавань, чтобы бомбардировать крепость с моря.

Но Слизов шведов опередил. 14 июля он вошел в Фридрихсгамскую бухту. Мусин‑Пушкин был его прибытию рад несказанно:

– Помоги, Петруша! Не дай шведам закидать нас бомбочками, оборони!

– Шведов я не боюсь и с ними охотно переведаюсь! – отвечал Слизов. – Надеюсь, что их будет не больше десятка на одного!

– Ты меня хоть от малого набега оборони! – кивал генерал‑аншеф.

Чрез два дня показались и шведы. Голова колонны медленно выплыла из‑за гранитных утесов Свенкзунда. Стоя на палубе и втиснув глаз в окуляр зрительной трубы, Слизов, затаив дыхание, считал неприятеля и, чем больше считал, тем больше мрачнел. Только в авангарде у шведов было более четырех десятков вымпелов, включая фрегаты, а вдали за скалами острова Муссала виднелся еще густой частокол мачт корбедаталии и арьергарда. Перед ним был весь шведский гребной флот! Куда ему с восемью каиками, которые и так едва на волне держатся, против такой армады выстоять? Тут выходило не по десять на одного, а по все тридцать! Теперь надо было уже думать не об отражении нападения, а о том, как спасти от полного истребления сам отряд. Вида, однако, капитан 1‑го ранга не показывал, оставаясь бодрым и деятельным, как всегда.

– Поднять сигнал на отход под защиту выборгских батарей! – велел он.

Полугалеры медленно разворачивались на фарватере. Не слишком обученные гребцы неравномерно опускали весла.

Сам же Слизов храбро остался на месте, прикрывая отход своих каиков.

– Ну, – перекрестился он и махнул своим комендорам. – Пали!

Первые же ядра легли около форштевней передовых шведских галер. Вторые уже дырявили борта, а третьи рушили мачты и рвали ванты. В это трудно поверить, но одна‑единственная маленькая полугалера‑каик, остановила весь шведский гребной флот с королем во главе! Передовые шведские удемы и турумы, не ожидавшие столь сильной и меткой прелюдии, разом отвернули в стороны, не пытаясь преследовать отходящих. Так, прикрывая свой отряд, Слизов и отошел к Выборгу.

Даже наблюдавший с берега за происходящим Мусин‑Пушкин признал:

– Иш, храбрец какой! Я уж думал конец флотскому, а он и лодки спас, и сам вывернулся! Пишите представление на крест Георгиевский!

Забегая вперед, скажем, что ордена Слизову, разумеется, Адмиралтейств‑коллегия не дала.

– А за что давать‑то? – возмущались чиновники адмиралтейские. – За то, что от шведов убег, так не велика заслуга! Вот ежели бы он шведов разбил, да короля ихнего из воды отпорником выловил, тогда другое бы дело!

Впрочем, Слизов не обиделся. В первый ли раз его наградами обходят?

В Выборге полугалеры слизовские тоже долго не задержались и были отозваны в Петербург, где поставлены на прикол, так как никакой боевой ценности не имели и могли в любой момент просто утонуть. Команды отправлены были на комплектацию вооружающихся линейных кораблей. Самому Слизову было велено ждать нового назначения. Однако мы с героическим капитаном 1‑го ранга надолго не прощаемся.

А под Фридрихсгамом все время шли ожесточенные стычки. В один из дней шведы даже прорвались к форштадту, но были отброшены в штыковой контратаке. В отряде, защищавшем крепостное предместье, дрался и Александр Чесменский, 25‑летний подполковник, храбрец и отличный малый. Отцом его был граф Алексей Орлов, а матерью, по слухам, таинственная княжна Тараканова.

Комендант крепости генерал Левашев (тот самый, что перепоручил императрице всех своих законных и незаконных детей) поджег предместье и, запершись в цитадели, решил ждать выручки из Выборга, куда предусмотрительно удалился главнокомандующий Мусин‑Пушкин. Получив письмо Левашева с просьбой о помощи, Мусин‑Пушкин обиделся.

– Ишь, чего захотел, сам сидит за стенами гранитными, а мне кричит, чтобы я его выручал! Нам сейчас уже не до бастионов фридрихсгамских. Густав вот‑вот десант у Выборга высадит, а потом того и гляди и на Питер двинет, чем мне его тогда отбивать! – вздыхал генерал‑аншеф, подсчитывая свои немногочисленные силы.

24 июля шведы сгрузили на берег осадные пушки. Вплотную к крепости подошли и канонерские лодки. Началась усиленная бомбардировка Фридрихсгама. Генерал Левашев, выглядывая в средневековую бойницу, прикидывал:

– Ежели только палить будут, то глядишь, недельку‑другую еще и продержимся. А вот коль на штурм рванут, то часа на полтора нас и хватит, а потом шпагу в руки – и помирай геройски!

В один из дней генерал проснулся от непривычной тишины. Выглянул в бойницу – вокруг крепости пусто, ни шведов, ни их пушек. Глянул на залив – тоже пусто, лишь на горизонте паруса удаляющихся судов.

– Не может такого быть! – протер глаза генерал. – Не иначе привиделось!

Ущипнул себя, снова выглянул, нет, все так и есть! Послал разъезды. Вернувшись, казаки доложили, что на двадцать верст вокруг крепости нет ни одного шведа.

– Чудеса, да и только! – подивился Левашев. – Не иначе, как Божья Матерь заступилась за нас, грешных!

И заплакал.

Откуда было знать генерал‑майору, что нынче королю Густаву было уже не до его крепости.

 

⇐ Предыдущая12345Следующая ⇒

Поделиться: