Обстановка в ту ночь, когда мы подошли к Горыни и к нам в колонну забрался обоз бандеровской санчасти, была тревожная. Штаб остановился в крайней хате.

Что-то в штабе у нас не ладилось. Командир и комиссар сдерживались, но чувствовалось, что думают они по-разному. Взгляды их на нового противника, хотя еще и не определились до конца, но были различны.

Должно же случиться, что именно в тот момент, когда отряд уперся головой в водяную ленточку Горыни, между командирами вспыхнула ссора. От пленных мы знали, что большое село на западном берегу занято бульбовским куренем, что Гонта все грозится разгромить большевиков. У врага появились агрессивные намерения. С чисто военной точки зрения, мы легко могли преодолеть это сопротивление. Но возникал вопрос: нужно ли сейчас делать это?

Вот тут-то и разошлись взгляды. Ковпак уже рвался ударить на врага, комиссар медлил, не давая согласия. Ковпак ходил, ругался. Он давно готов был выкатить пушку и несколькими десятками снарядов ударить по селу, где засели бандеровцы. Руднев сдерживал его. Он приводил логичные доказательства:

- В селе мирное население. Оно пострадает от артиллерийского огня больше, чем бандеровцы. Они на это только и рассчитывают - эти провокаторы.

- Так обойти село мы не можем. Уперлись в него. Река везде глубока. Мосты далеко. Охраняются немцами, - приводил свои доводы Ковпак.

Голос его был спокоен, но мы видели, как трудно ему сдерживать себя.

Отряд, не получивший никакой команды, стоял в походной колонне. Люди спали под телегами, под заборами. Начал моросить дождь.

По колонне прокатывался шумок недовольства.

В штабе люди были угрюмы. Связные, чувствуя неладное, не возились в сенях. Не стучала машинка Васи Войцеховича.

Словом, была та обстановка и то настроение, которые никак не способствуют успешному началу боя. Момент, когда с ходу можно было взять переправу, мы уже упустили.

Бандеровцы не стреляли. Но, по данным разведки, они лежали в обороне на окраине села, возвышавшегося над берегом Горыни.

В штаб, не дождавшись распоряжений, подошли комбаты. Но ясных распоряжений никто не давал. Во дворе ржали кони. В хату вбежал связной восьмой роты. Эта единственная занятая делом рота держала оборону на берегу Горыни. Но связной, запыхавшись, не мог объяснить командиру, где находится рота. Он что-то путал.

Ковпака вдруг прорвало. Он вспыхнул и вскочил, как ужаленный, из-за стола. Руднев стал между Ковпаком и связным.

И снова, как когда-то на Припяти, у меня засосало под ложечкой и неудержимо охватил беспричинный глупый смех. Я шарахнулся за загородку к печке.

Всем было понятно, что не в связном тут дело, что люди, не находя решения трудной проблемы, нашли внешнюю причину для того, чтобы излить свое раздражение и лихорадочные раздумья.

Приглушая рукавом неудержимый смех, я не сразу заметил, что в кухоньке еще кто-то есть. Вытянув руку, я коснулся шершавой солдатской шинели и ощупал прижавшегося лицом к печи человека. Руднев крикнул связному, чтобы тот уходил, и, хлопнув дверью так, что стекла зазвенели, сам выскочил на улицу. Свет лампы, отражаясь от белой стенки, бликом своим осветил стоявшего в углу человека. Это была Ганька. Широко раскрытые глаза ее были полны слез.

Смех мой как рукой сняло. Я вдруг понял, что девушка глубоким чутьем, доступным только очень простым и искренним людям, переживает разногласия в отряде больнее, чем все мы. Я взял ее за руку:

- Ты что?

Слезы душили ее, она не в силах была отвечать. До этого Ганька обращалась ко мне с недоуменными вопросами, возникающими у всякого молодого существа, впервые пробивающего себе дорогу в жизни. Как-то доверила мне даже свои девичьи тайны. Я помнил: относилась она к личным переживаниям иронически и, гордо тряхнув головой, смотрела мне прямо в глаза, рассказывая о них. А тут эта девчонка-сорванец плачет только потому, что Ковпак поссорился с комиссаром. Было от чего смутиться!

Вдруг, не глядя ни на кого, Ганька стремительно выбежала из штаба. Я присел на лежанку, уткнувшись носом в окно. На душе было невесело.

Через несколько минут в хату вошел Руднев.

- Начштаба, карту!

Он склонился над картой молча, излишне внимательно разглядывая синюю жилку Горыни, зеленую растушевку лесов и желтизну высоких берегов, ритмически повторяющих извилины реки. Присутствующие замерли, ожидая, что будет дальше. Вокруг молчаливо восседают: Матющенко, Базыма, Кучерявский, Войцехович, Горкунов. Они больше не вмешиваются в распрю, понимая, что командирам уже стыдно друг перед другом и перед подчиненными.

Затем, переглянувшись, мы один за другим выходим на улицу.

Я проехал верхом вдоль колонны. Поговорил с бойцами. Разрешил людям въехать во дворы и, не распрягая, кормить лошадей.

Через час, вернувшись в штаб, застал обыкновенную картину: Ковпак, Руднев и Базыма мирно ползают пальцами по карте, отыскивая новый вариант. И хотя он не самый лучший, но все понимают: так надо!

И, как бы сговорившись, люди обходят подводные камни самолюбия и щупают брод на стороне.

Вариантов вскоре было найдено несколько. Ковпак, скрипнув скамьей, кинул Базыме:

- Разработай любой. Я на все согласен! - и стал крутить огромную цигарку. Зайдя за угол печки, он долго ковыряет пальцами в золе, вытаскивая из нее уголек. Еще дольше раздувает его: березовый уголь, разгораясь, освещает лицо Ковпака: оно розовеет, губы краснеют, свет выхватывает хитроватые глазки и щеки, пылающие малиновым отсветом. Затягивается глубоко. Пускает дым в черный провал печи.

Я хорошо вижу, что он уже не в состоянии оторвать ноги от земли и вернуться к столу.

А неугомонный наблюдатель внутри меня отмечает: "Закурить можно было и от лампы, не вставая из-за стола".

Перевожу взгляд на Руднева. Комиссар сидит, облокотившись подбородком на кулаки обеих рук. Не замечает никого и думает свою какую-то думу. Лампа бросает глубокие тени. Черты его мужественного лица очерчены до крайности резко.

Базыма откинулся от листа бумаги, на котором он уже вывел: "Приказ Э ... отрядам продолжать движение: река Горынь, маршрут..." Встретившись со мной взглядом, он подмигивает из-под очков печально, как бы говоря: "Ничего, дружище, это пройдет..."

В хату входит дежурный по штабу. Не видя командира у печи, он обращается к комиссару:

- Товарищ генерал! Там Ганька добивается до вас.

Сильно задумался Семен Васильевич. Все так же не шевелясь, глядит словно куда-то вдаль. Базыма поднял руку с карандашом и погрозил дежурному. Подойдя к начальнику штаба, тот громогласным шепотом докладывает:

- До командования добивается. С того берега пришла. Говорит - дело срочное есть.

- Как с того берега?

Я выскакиваю на улицу. Уже брезжит рассвет. Ганька стоит у ворот, держа за повод коня. Ее обступили связные. Она что-то говорит им. Голос ее тонет в почтительном хохоте партизан.

- Вот черт, а не девка! - слышу я восклицание.

Увидев меня, она бросила повод в руки связного. Вначале хотела было отрапортовать, а затем, не выдержав, схватила меня за руку:

- Я с того берега. С переговоров. Письмо привезла! - и подает мне небольшую бумагу.

Химическим карандашом там нацарапаны слова: "Согласны начать переговоры. Пришлите ко мне кого-нибудь из командиров. Бо з вашим дипломатом у юбке не можу договориться. Гонта".

С этим посланием я вхожу в штаб. Показываю записку Базыме. Затем вместе подсовываем ее Рудневу. Из-за перегородки выходит Ковпак. Бросив на грязный пол бычок цигарки, он растирает его сапогом. Прочитал записку, глянул на комиссара и молча подал ему руку.

Уже на пороге генерал взглянул на стоявшую у стола Ганьку. Вернулся и положил ей на плечо руку. Ганька стоит навытяжку. Чуб выбился из-под козырька надетой набекрень фуражки и придает дивчине лихой вид. Ковпак долго смотрит на девушку.

- Спасибо за выручку, дипломат. Спасибо! - и, вдруг крепко поцеловав ее, молча выходит за дверь.

Сразу там завозились связные. Руднев и Базыма уже давали указания. Через пять минут группа разведчиков во главе с Шумейко переправилась через Горынь. Шумейко завершил переговоры с бандеровцами, испугавшимися "армии Ковпака". Оказалось - в селе орудовала вооруженная немцами кулацкая и петлюровская верхушка и терроризировала безоружное население. Но когда Ганька и Шумейко поговорили в открытую с народом, обманутым и запуганным разными провокациями немецких служак, то агрессивный Гонта сразу обмяк. Почувствовав себя между двух огней, он под видом "переговоров" со "штабом" сразу смылся из села подальше от Горыни.

Это нас вполне устраивало. Через два часа, нащупав лучшие броды, колонна начала переправу.

С этого дня дивчину никто не стал звать больше Ганькой-самогонщицей. К ней крепко пристало почетное прозвище: "Ганька-дипломат".

9

Вброд форсировав Горынь, колонна ковпаковцев не сразу втянулась в село. Еще раньше, осторожно, как бы на цыпочках, прошла вдоль улицы разведка. И сразу веером раскинулись по сторонам заслоны.

Враг мог пойти на хитрость: пропустить наши боевые силы, а затем ударить со всех сторон по обозу, санчасти, штабу. Каждая пуля при засаде находит свою цель. Всего несколько секунд шквального огня могут вывести десятки людей из строя. Местность благоприятствует засаде. Холмистые поля, изрезанные глубокими оврагами, окружают село. Здесь очень легко может скрыться враг. Вот почему мы занимаем село веером. Вперед по маршруту я пустил сильную разведку. По бокам же, на поперечную улицу села - вправо и влево - Базыма выдвигает сильные заслоны.

Наметив маршрут разведке на ближайшие два-три часа, я остановился в центре села. Только теперь по дороге спокойным, размеренным ходом, шурша колесами и сотнями ног бойцов, пошла колонна.

Лошади весело пофыркивали, освежившись в реке. Почуяв ритм спокойного марша, кони-солдаты занимают свое место в строю.

Теперь можно приступить к изучению села.

Несколько баб выглянули через перелазы. Вслед за ними осторожно вышли три-четыре мужичка: один постарше, остальные - парни. Я наблюдаю за ними. Вскоре у перекрестка образовалась небольшая толпа. Молча, с жадным любопытством глядят на движение колонны. Бабы вздыхают и о чем-то шепчутся. Мужики молчат, никакими словами не выражая ни своих чувств, ни своих мыслей.

Лишь когда проходит наша артиллерия, стоявший в центре мужской группы старик не выдержал и с восхищением причмокнул языком. Мы уже привыкли к такому отношению мирного населения сел и хуторов, расположенных вдали от шоссейных дорог и магистралей войны. На эти глухие места война отбросила лишь свою серо-зеленую тень - небольшие гарнизоны да жандармские посты. Здесь никогда не проходили крупные силы.

Молодежь окружила старика. Мне показалось - они ждут от него решительного слова. Меня заинтересовала эта группа. Я подхожу ближе. Старик все причмокивал, глядя на нашу колонну, и непонятно удивление, поощрение или страх выражал он этим звуком. Затем, кинув быстрый взгляд на меня, он усмехнулся.

- У москаля правда сама найострейша... - сказал он громко, явно затевая разговор.

Я подошел поближе.

- Это почему же?

Подмигнув своим хлопцам, он растолмачил:

- Бо вона - на конце штыка.

Окружающие одобрительно закивали головами.

"Ах, вон оно что! - подумал я. - Ты хохол и я - хохол. Давай меряться, кто хитрее".

Батарея прошла. За ней, в пешем строю, двигалась прикрывающая ее рота.

Уже движется мимо обоз батареи. Десятка два больших пароконных возов, запряженных хорошими конями. Возы со снарядами на железном ходу. Ездовые батареи - все хозяйственные пожилые украинцы. Многие с пышными усами. Когда воз поднимается на гору, они ловко спрыгивают с телеги. Посвистывая в воздухе батогами, бегут у повозок, помогая коням с ходу взять бугор.

- Гаття, вье! Соб-соб, со-о-о-б, буланый! Вье, Чалый!

По этим окрикам их, по отдельным украинским словечкам - остроумным и соленым, роем вьющимся над колонной, можно сразу определить их национальность. На кого угодно, но на оккупантов они не похожи. Я, смеясь, крикнул ездовым:

- На ярмарку поспешаете, дядьки?

Они ответили дружным смехом.

Дедок заскучал и отвернулся. Приставив ладонь козырьком к глазам, он подчеркнуто внимательно смотрит в хвост колонны. Обоз батареи быстро прошел в гору.

Дальше двигается девятая рота во главе с Давидом Бакрадзе. Командир впереди. Он подошел ко мне, пропуская роту. Я показал ему глазами на стоящую группу. Давид шагнул в мою сторону и понимающе наклонил голову:

- Они?

- Ага. Они самые. Давай веселую, Давид.

- Песню! - скомандовал Давид. - Мою любимую!

Бойцы девятой поправили ремни и скатки. Политрук, уже прошедший мимо нас, хлестнул высоким тенором:

Ихали козакы

Из Дону до дому.

Пидманулы Галю,

Забрали с собою...

Давид Бакрадзе лихо, по-горски, свистнул, а рота басами подхватила:

Ой ты, Галю,

Галю, молода-ая...

Второй куплет запел Давид. Сильный его голос звенел:

Идьмо, Галю, з намы,

З намы, козакамы...

Мимо уже проходят новые роты. Движется обоз. На повозках лежат раненые и тихо подпевают:

Краще тоби буде,

Як в ридной мамы!..

А раненые потяжелее лежат, откинув головы на подушки, и смотрят в небо.

Я спросил старика:

- Ну, як? Востра у москаля правда!

Он что-то невыразительно промычал мне в ответ.

- Только ли на острие штыка? - добивался я от него ответа.

Немного струсив, он увильнул.

- Та це я так... Пословыця есть така...

Подошли повозки с ранеными бандеровцами. Верхом подъехал наш врач, Семен Маркович.

- Куда их?

Я показал. Нечего с ними таскаться - можно оставить тут. Возы с лежавшими на них по двое ранеными свернули в боковую улицу и остановились. Молодые мужики сгрудились вокруг мужика. Он что-то быстро им говорит. Внимательно слушая, те кивают головами. Затем один снял шапку и обратился ко мне:

- Пане начальнику. Тут еще переказували нам, що в обозе проволоку вы захватили и мишок с этими... как их...

- С медикаментами, - подсказал Базыма.

- Ага, ага, - замотал головой паренек. - Верно, верно.

- Это ж военное имущество.

Хлопец виляет, мнется.

- Так яко ж воно военне... Так просто!!!

Один за другим еще несколько молодых подошли ко мне. Старик остался в стороне, наблюдая за ними. А хлопцы просят, доказывают...

- Неудобно нам буде. Нам поручили принять все это дело, и раненых и...

Дедок кашлянул.

Тогда я иду на хитрость. Хлопнув плетью по голенищу, подошел к старику.

- Хлопцы просят медикаменты вам оставить. Все это можно передать.

- Можно? - спросил старик. Глаза его блеснули и снова погасли.

- А чего же? Ваш иод нам не нужен. Только вот какое дело. Имущество могу сдать только под расписку. Уполномоченному лицу.

Мужики обступили меня.

- Так на що ж вона тая расписка?

- Вы тут под хатой оставьте...

- Оно нигде не пропадет...

Я упорствовал.

- Не, хлопцы, - пропадет или не пропадет, а дело военное. Без расписки - не годится!

Базыма, любитель всяких хитрых дел, наблюдает за нами давно. Он переглядывается со мной и одобрительно кивает: "Так, так. Давай их!"

Я отрезал:

- Передать могу только уполномоченному и только под расписку. Некому принять - ничего не оставим.

И отхожу в сторону к Базыме.

Молодых, как ветром, качнуло от меня. Они обступили старика и, уже не особенно конспирируя, что-то громко спрашивают, что-то доказывают. Старик в явном смущении.

Я отвязал коня и всунул ногу в стремя.

- Ну, хлопцы, долго думать будете? Есть уполномоченный - получай санитарный груз и раненых, - нет - повезем с собой! - и вскочил в седло.

Базыма, не в силах удержать смех, отвернулся к проходящей колонне и стал отдавать какие-то распоряжения.

- Як же так? - загомонили сразу. - Куда же вы?

Базыма ответил за меня:

- Повезем с собой. Завертай, ездовые!

Я тронул коня.

- Ну? Есть уполномоченный?

Искоса, через плечо, кинув беглый взгляд, замечают: старик кашлянул, давая своим хлопцам какой-то свои условленный сигнал. Они все подходят ко мне:

- Хай уж буде так. Мы все и будем уполномоченные.

- Так все и будете?

- Ага, ага...

- Э, нет, хлопцы. Так не выйдет. Кто-нибудь старшой должен быть.

Они замялись, поглядывая на старика. Затем один из молодых сказал:

- Так чего ж там? Признавайтесь, дядько Мыкыта...

Старик подошел и уже с нескрываемой злостью сказал:

- Ну, я буду старшой. Где расписываться?

- Вот так бы и давно. А расписываться не надо. Получай свое барахло. И запомни: не у москаля, а у многонационального советского народа - видишь, вот он идет - правда сама найострейша. И не только на конце штыка, а и тут и тут. - И показав ему на лоб и сердце, я тихо тронул коня.

А колонна гремела песней:

Идьмо, Галю, з намы,

З намы, козакамы,

Краще тоби буде,

Як в ридной мамы...

Даже Базыма подхватил и замурлыкал, проходя сквозь круг бандеровцев:

Ой ты, Галю,

Галю молода-а-ая...

От дядьки Микиты еще в начале разговора отошло в переулок несколько хлопцев. Что-то горячо обсуждая, они, глядя в мою сторону, усиленно жестикулировали.

"Этих можно расколоть. Надо прощупать. Кажется, тут нет единогласия..."

Но тут наше внимание привлекла суматоха в другом конце села. Народ бежал по улице. Мы послали туда верховых. Они вернулись быстро.

- Там Швайка целую барахолку открыл, товарищ начштаба.

- Какой Швайка?

- Та наш. Разведбог. Из третьего...

Действительно, это был Швайка, как сквозь землю провалившийся вместе со своим взводом. Пробыв в разведке восемь дней, он собрал ценнейшие разведданные. В вышитой сорочке, смушковой шапке, лихо заломленной набекрень, Швайка походил на сельского парубка. Накануне он захватил немецкую автомашину с мануфактурой и раздавал все это добро направо и налево всем желающим. Оказалось, о нашем подходе к Горыни он знал еще накануне от жителей прибрежных сел, прятавших его от немцев и хорватов.

- Не хотел форсировать речку дважды, - простодушно объяснял он.

- А если бой?

- Я принял такое решение: если переправитесь без боя, все равно встречусь. А если вам мешать будут, решил ударить с тыла всем взводом! - резонно рассуждал Швайка, подстраивая свой взвод в колонну третьего батальона.

Мы с начштаба пустили коней в гусиную дорожку обоза и поехали шагом, на ходу сверяя по компасу и карте путь. Он вел нас строго на запад.

Это была Ровенщина, холмистая, плодородная. Справа, на севере, синела сплошная кромка леса; впереди и сзади поблескивали крошечные лужицы, еще не высохшие после дождя. Ветер, поднявшийся с востока, доносил запах и шелест колосящейся пшеницы. Вдали, затихая, звенела песня.

Втягиваясь в ритм похода, роты постепенно замолкали. Еще полчаса марша - и разговоры затихли. Не слышно команды. Люди идут молча, задумавшись. Все знают, что после преодоления водного препятствия и соприкосновения с врагом Ковпак вырывает колонну вперед. Знают - на полдороге он круто свернет в сторону, маскируя наш след. Солдаты хорошо изучили повадки своего командира.

Часа два шли спокойно. В голове колонны не слышно перестрелки. Вхолостую тащится боковое охранение. Тишину нарушали лишь жаворонки да равномерный шум движения тысячной массы людей.

После полудня с хвоста колонны передали: "По срочному делу подполковника просят задержаться".

Придержав коня, я вскоре увидел несколько молодых парубков. Они догнали колонну верхами.

- Приехали поступать в отряд, - шепнул мне Матющенко, шедший сегодня в арьергарде.

- Надо взять их на проверку, - сказал я ему.

- Их Швайка уже целую неделю проверяе...

- Твое мнение? - спросил я подошедшего Швайку.

- Хлопцы ничего. Там один парубок мировой. Вон в рябой шапке. Васылем звать. Комсомолец. В подполье оставался по заданию. Через него я и связался с населением.

- А остальные?

- Ребята с понятием. Васыль этот с Горыни им немного мозги проветрил.

Я подозвал Васыля. Высокий, чернобровый, с синеватым пушком на губах и хмурой складкой между бровей. Он внушал доверие.

Швайка толкнул Васыля локтем, словно приглашая на гулянку.

- От тут и выкладывай все свои прегрешения.

Паренек хмыкнул что-то и с отчаянием поднял на меня глаза.

- В чем дело? Какие прегрешения?

- Сбежал он. Вот и сумлевается. С поста вроде сбежал.

- Говори яснее.

- Давай, Васыль, выкладывай. Чего там, - решительно сказал Швайка.

Васыль наконец решился.

- Не могу я больше. Не могу. В подполье я был оставлен. Затем связь наладил с сабуровцами, хотел сразу в червоные партизаны, а они мне задание - в полиции робыть. Я стал выполнять. Хлопцев подобрал хороших. В последние дни стал Гонта за нами примечать. Вы думаете - он чего нас в селе оставил? Чтобы проверить. Своих шпиков для надзора за нами отрядил. Был там один куркуль - дядько Мыкыта. Он у них вроде шпика какого. Ух, зверюга. За нами увязался. Ну, теперь ничего. Уже капут. Я теперь только с оружием в руках хожу. Я как увидел вашу армию, - все у меня оборвалось. Не могу я больше полицманом прикидываться. Я там такого насмотрелся, - в голосе его послышались слезы. - Мне ж приходится с ними... против наших людей... Понимаете, и, справившись с собой, он уже спокойнее продолжал, покусывая губу: Да и на подозрении мы.

- Хлопец правду каже, - подтвердил Швайка. - Их организация мне здорово помогала. Но стали замечать за ними. Не сегодня завтра все равно засыплются. Погибнут от пули фашиста или на виселице.

- Как ты думаешь? - спросил я Матющенко.

- Думаю, хай ребята воюют. Парубки молодые, здоровые. Врага видели в самое лицо - и фашистов, и всяких сволочей...

Васыль с Горыни рассказал нам подробную историю "дядьки Мыкыты", петлюровского офицера, активного пособника бандеровца Гонты. Он застрял еще в двадцатом году в пограничном селе. Надежда на интервенцию и войну против Советского Союза магнитом держала его здесь. До войны - пока действовала польская дефензива, он находил себе работу. Жил на подножном корму у контрразведки. Затем переметнулся к немцам, а последние месяцы был чем-то вроде начальника штаба местного гарнизона.

Но история его жизни меня интересовала мало, и, кроме одной строчки с именем петлюровца, я не оставил в записной книжке ничего. Тем более, что и жизнь его кончилась.

Вот они, недобитки петлюровщины, лохмотья контрреволюции и кулачье Западной Украины, - как шавки из подворотни залаяли на нас. Фашистские заправилы пытались использовать этих выродков враждебных классов, чтобы разжечь хотя бы на Западной Украине эрзац гражданской войны. Не вышло и не выйдет это у всех гонт и микит, которых встретим мы еще на своем пути.

10

Форсировав Горынь, мы резко свернули вправо. Огибая Ровно, несколько дней двигались на запад. Там жил Кох, "рейхскомиссар для Украины". В городе были сконцентрированы хозяйственные и управленческие органы немцев. Войск, способных нанести нам серьезный удар, там не было. И мне кажется, что, перерезая Ровенщину, Ковпак, а еще больше Руднев не хотели бросаться сразу в степную часть Украины. Они оставляли за собой естественный географический резерв - северные леса. Их огромные массивы зелеными пятнами отмечены на карте. Это они чернели справа от нашей колонны, словно прочерченная рейсфедером тонкая линия горизонта. Мы видели простым глазом только южную их окраину - это Цуманские леса. Дальше - уже не видимые, а перенесенные воображением, с плоскости карты на земной простор - Луцкие, Ковельские, Брестские, Пинские - и так до самой Беловежи.

- Вот он, лесной партизанский резерв! - сказал Базыма, указывая рукой на север и придерживая своего орловского, в яблоках, рысака.

Но пока нет особой нужды в лесах, марш совершается по степи. Отсутствие резервных войск у Коха позволяет нам эту роскошь рейдировать по степи.

Прошли невдалеке от Ровно без больших боев и стали понемногу загибать влево.

Между Ровно и Луцком лесные массивы в районе Цумани зеленым полуостровом выдаются на юг.

Ковпак на ходу созвал совещание; в повозке командира уместились Руднев, Матющенко, два помначштаба. Базыма ехал верхом рядом. Кульбака тоже.

- Это, пожалуй, самый выгодный лесной плацдарм. Смотрите, как он выдается на юг, - сказал Руднев.

- И шоссейка через лес, - вставил Кульбака, делая намек, понятный всем нам.

Приемы Кульбаки были известны: засады на шоссейках, шквал огня и хорошие трофеи.

Ковпак нахмурился.

- Шоссейки тут нам ни к чему. И всем командирам передайте. Щоб не думалы самовольничать. Начштаба, разъясни.

Базыма, плетью почесывая коня за ухом, кивнул головой.

- Можно передышку объявить? - спросил Матющенко. - Надо людям постираться, помыться.

- Хлиба напекти, - поддержал подъехавший Павловский.

Ковпак задумался. Вопросительно посмотрел на комиссара.

- Дня два можно. Имейте в виду - затем сразу на юг! В самую гущу шоссейных дорог, железок. Гляди мне, хлопцы!

Голова колонны уже втягивалась в лесные кварталы.

Когда мы проходили по степи, люди всегда были напряжены, ожидали чего-то. Чувство близкой опасности не покидало отряд в степях. Но как только мы втянулись в массив Цуманского леса, колонна сразу разболталась. Мы вошли в лес, как в свой дом. Где-то в стороне, километрах в двадцати южнее, вдоль железной дороги Брест - Ковель Здолбуново, беспрерывно гудели транспортные самолеты. Но нас они не приметят. В лесу тихо. Боковые охранения сняты. Пройдя в глубь Цуманского массива километров пятнадцать, мы наметили стоянки.

Базыма и Войцехович расположились на перекрестке просек, размечая батальонные "квартиры". Больше по привычке, чем по нужде, наметили места для застав. Контуры круговой обороны, ставшей законом каждой стоянки, решили наметить попозже.

Еще часть колонны двигалась по магистрали, как неожиданно в полукилометре влево от нас грянул бой.

- Кульбака напоролся на засаду, - сразу определил Базыма.

Войцехович вслушался в шквал огня.

- Я побежал, товарищ начштаба...

- Давай, Вася, давай! - почти прошептал Базыма.

В батальоне Кульбаки вначале почти не слышно было ответной стрельбы. Сплошные пулеметные очереди, взятые с превышением, срезали верхушки деревьев над нашими головами. Лесное эхо усиливало звуки, и уже нельзя было разобрать, сколько пулеметов, автоматов и винтовок бьют по Кульбаке. Но через две-три минуты стрельба так же мгновенно стихла. Базыма стоял бледный. Он лучше других сознавал, в какое опасное положение попал отряд. Люди были разбросаны; в батальонах еще не знали, где расположен штаб. А судя по интенсивности огня, эта случайная стычка могла стоить нам дорого.

- Если это немцы, они сразу же поведут наступление. Плохо нам будет, - сказал мне Базыма. - Давай, бери пулемет, несколько конников и скачи к Кульбаке. Надо на месте наводить порядок. Штаб я оставлю в этом квартале. Пока что поставлю хоть роту в обороне. Скачи...

Впереди была вырубка леса, по которой только что прошел батальон Кульбаки. По ту сторону вырубки сгрудились подводы. Лежало несколько убитых лошадей, но ни цепи противника, ни цепи Кульбаки я нигде не заметил. Большая часть батальона, шарахнувшаяся, видимо, в сторону, сгрудилась на опушке.

Посреди поляны стояла группа командиров. Они размахивали оружием, кулаками, громко кричали, совершенно не опасаясь противника. Пустив коня, я подскакал к ним и увидел Кульбаку, который ругался с незнакомыми партизанами.

Произошла одна из неприятных стычек, порой случавшихся во время рейдов. Огнем нас встретил партизанский отряд Медведева. О пребывании его в Цуманском лесу мы даже и не подозревали.

Проходя по местам, где можно было предположить действия советских партизан, мы всегда высылали вперед разведчиков и связных, чтобы предупредить заставы расположившихся на отдых отрядов. Здесь же, в Цуманском лесу, мы шли в полной уверенности, что ни советских партизан, ни немцев нам увидеть не доведется.

Медведев встретил огнем батальон Кульбаки, почти все бойцы которого носили немецкую форму. К счастью, дело обошлось пустяковыми потерями: было убито несколько лошадей да легко ранен начальник штаба Кульбаки Лисица.

11

Зеленый лес у Цумани, ох и зеленый лес!

Широким сосновым полуостровом врезается он в пшеничное море. Выходит за железную дорогу и шоссе между Ровно и Луцком. Может быть, давно не было бы его: вырубили, вывезли, выкорчевали бы, как вывезли оккупанты леса под Дубно и Берестечком. Но польскому графу Радзивиллу не было нужды вырубать леса. Охраняемые графскими лесничими от браконьеров, сохранились под Цуманью дикие козы, лоси, водились тут медведи и волки. Веками стоят сосны и ели вдоль старинных трактов. Железная дорога Брест - Ковель - Здолбуново и шоссейная Луцк - Ровно проходят здесь дремучим лесом.

В тени елей, дубов и грабов расположился на стоянку Медведев. Он стоял тут лагерем уже несколько недель. А не видались мы месяца четыре. Мы встретились с ним впервые еще ранней весной на Случи.

Отряд этот был необычный.

Диверсиями в партизанском смысле этого слова Медведев не занимался. Бои вел лишь тогда, когда их навязывал противник, приберегая силы для главного удара. Но зато осведомлен был Медведев о вражеских делах на Украине, пожалуй, лучше всех.

Главная задача этого отряда - глубокая разведка. Медведев понимал толк в этом деле. Вел ее культурно, тщательно, умело. Он ограничивал свою деятельность только несколькими крупными центрами; вцепившись в них, опутывал эти города и городишки сплошной сетью агентов и диверсионных групп. Не всегда эти данные разведки служили материалом для конкретных действий самого отряда, чаще всего они лишь передавались на Большую землю. Но уж если занимались диверсиями ребята Медведева, то всерьез. Не где-нибудь на глухом полустанке разогнать гарнизон и испортить связь на полчаса, не какой-нибудь первый попавшийся эшелончик подорвать, а если уж закладывать мину, так прямо под офицерским залом в городе Ровно.

О таком человеке говорят: чисто работает!

Высокий, стройный, худощавый, в военных коверкотовых бриджах, с двумя орденами Ленина на груди, подтянутый, Медведев на первый взгляд производил впечатление человека, только что прилетевшего с Большой земли.

Второй год бреется каждое утро в тылу врага этот совсем не партизанского вида командир. Непривычный для нас запах одеколона дразнит ноздри. Месяцев двадцать назад где-то на Центральном фронте пересек он немецкие оборонительные рубежи, прошел на лыжах Брянщину, Орловщину, Белоруссию и Украину, а бриться не переставал, белые воротнички не растерял, не сгорбился, не одичал в лесах и болотах, ставших для него жильем и местом трудной работы.

Когда мы встретились с ним в феврале сорок третьего года, щупальца Медведева были протянуты к Луцку и Ровно. Теперь уже за более крупным зверем - Кохом и его подручными - охотился элегантный и твердый партизанский командир.

Вот почему так скрывал он свое местопребывание в этих лесах, где всего пять лет назад имел право охотиться только польский граф Радзивилл.

Штаб Медведева - такие же подтянутые партизаны. Выделялся среди них толстяк в одежде, вахлаковато сидящей на его грузной фигуре. Как узнал я позже - это был начальник разведки отряда Медведева - Луковкин. Карманы оттопырены, они всегда полны разных бумажек. Он словоохотлив. По крайней мере со мной. Правда, после того, как Медведев, познакомив нас, сказал: "Все, что вас интересует на юге, на западе и востоке, в зоне ста пятидесяти километров, можете узнать у него", - Луковкин молча вопросительно поднял брови, и Медведев кивнул ему:

- Все, что интересует товарищей. Все! Понятно?

Я отмечаю про себя: "Подчиненные Медведева привыкли держать язык за зубами. Пожалуй, такое приказание они слышат от начальника впервые".

Но получив разрешение, Луковкин разошелся. Видимо, по натуре это разговорчивый и добродушный человек.

Мы пошли в лес. Неподалеку оказалась хорошо замаскированная землянка.

Рассказы его на многое открыли мне глаза. Глубокое проникновение Медведева во вражеские дела, размах диверсий и качество их исполнения (хотя и не часты были они) вызывали восхищение и даже зависть.

Я сидел в шалаше, с удивлением слушая рассказы добродушного толстяка. Его агентура ходила в гости к самому Коху, мины же в несколько десятков килограммов тола тщательно заделывались под офицерским залом Ровенского вокзала, а провода выводились в сторону, где верные хлопцы по неделям ждали удобного случая и нужных пассажиров.

Медведевский начальник разведки явно расточителен и щедр, как грузинский тамада. Он разрешает брать что угодно из его обильной разведывательной каптерки.

Вот он извлек из кармана своей гимнастерки фотографию фашиста.

- Ну, как вам нравится этот фрукт?

С открытки, окрашенной в тон сепии, смотрят на меня холодные глаза. На плечах извивается канитель майорских погон, с рукава подмигивает мертвым глазом эсэсовский знак. Над кармашком френча ввинчены два железных креста. Попадались и нам довольно часто подобные фотографии, но я не коллекционировал их.

Задетый за живое, впервые жалею, что не могу ничем подобным похвастать перед Луковкиным.

- Где вы его ухлопали? - спросил я безразлично, отдавая ему фото.

Луковкин довольно ухмыльнулся:

- А зачем его хлопать? Это наш... Тот самый, который был на приеме у рейхскомиссара Коха.

Я внимательно смотрю то на открытку, то на своего собеседника. Не могу удержаться от похвалы.

- Вот это работа!

- Правда? - спросил Луковкин, с удовольствием потирая руки.

- А где же вы его завербовали?

- Да нет, зачем? Вы думаете - фашист? Нет, это наш. Он вместе со мной прилетел. Язык у него, разговор, с этаким восточно-прусским выговором. Говорит - никакой немец не подкопается. Ну, и документы... Все в порядке.

- Зачем же вы его к Коху посылали?

- Да вот, выручал одну польку. Тоже наша.

- Интересно. И стоило рисковать?

- Как видно, стоило, - ответил он.

- О чем же у них была беседа?

Толстяк стал рассказывать:

- Попал он к Коху по рекомендации жандармского генерала как ветеран Восточного фронта. Вот этот крест у него за битву под Москвой, это за Крым. Так надо понимать по крайней мере...

- Ну, и о чем же они говорили?

- Вначале Кох интересовался, в каких частях служил наш фон-дем... Фриц - Кузнецов. Затем спросил: "Правда ли, что мы были разбиты под Москвой?" Вот тут-то мой парень чуть не засыпался. Еле нашелся: "О нет, партейгеноссе Кох! Армия фюрера непобедима!" - и понес еще какую-то чепуху. Кох взглянул на него внимательно, презрительно прижмурился... А затем сразу: "Чем могу служить", и так далее. Парень наш встает и, изобразив смущение, в меру своих сил стесняясь, говорит нерешительно: "Разрешите говорить, как мужчина с мужчиной?" И, получив милостивое разрешение, рассказывает о своей-де любви к польке. Рейхскомиссар сух и официален. Выслушав до конца и не подавая руки, подходит к дверям. "Если уж вам так нужна эта полька, то из уважения к этому, - и он указал на крест, - мне ничего не стоит... Но все же не понимаю, не понимаю..." И, кивнув головой, отошел к столу, нажал кнопку звонка. Аудиенция окончена. Проходя по коридорам, мимо мертво стоящих часовых, наш парень думает: "Переборщил, чуть было не засыпался!" Но девушка, нужная нам до зарезу, арестованная во время облавы и только поэтому не подвергавшаяся обыску, в тот же день была на свободе.

- А если бы обыскали?

- У нее в волосах был на кальке один план... Понимаете?

Еще много разных событий рассказывал мне Луковкин. Я уже не так внимательно слушал его. Сопоставляю все виденное до сих пор в других отрядах с делами Медведева. Какая разница в технике! Какие различные приемы.

Прощаясь, Луковкин сказал мне озабоченно:

- Как бы ваши ребята не встретили Кузнецова. В гестаповском мундире на дорогах из Ровно.

- А он на чем разъезжает?

- На опель-капитане...

- Да, может выйти камуфлет...

Мы, встревоженные, поглядывали друг на друга. Я вспомнил, как накануне встретили медведевцы наш батальон Кульбаки. Встревожился тем более, что знал: наши хлопцы по машинам, тем более офицерским легковым, бьют наверняка. Очень было бы жаль, если бы Кузнецов напоролся на засаду ковпаковцев.

И еще раз вглядываясь в фото Кузнецова, я сказал Луковкину:

- Пойду доложу командиру. Надо принять меры.

- Какие же?

- Приказ по заставам: легковые машины пропускать без огня.

Луковкин пожал мне руку на прощание очень горячо.

По его лицу видел я, что он не только руководит работой талантливого разведчика Кузнецова, но и любит его, как родного брата.

Задав еще несколько вопросов о южном направлении и получив подробные данные, я возвратился к своим.

Проходя по лагерю нашего отряда, я как-то по-новому смотрел на обозы ковпаковских рот.

Разные вещи творились в тылу у немцев.

12

Новый марш вывел нас на край радзивилловских угодий. Словно срезанные под линеечку, кончались дремучие леса. Двухсотлетние сосны и ели выстроились по ранжиру зеленой шеренгой.

Сразу за ними начинается степь. Чуть холмистая, будто тронутая легкой зыбью гладь озера, уходит она на запад и юг. А если взобраться на дерево, видна она на десятки километров.

Это уже плодородная Волынь.

Словно проконопаченные густо-зеленой смолой садов, рыбачьими баркасами темнеют разбросанные в ее штилевой зыби хуторки... Села в ложбинах плывут кораблями, дрожат в мареве белые мачты церквушек.

Я оторвал от глаз бинокль и слез с сосны.

Через день-два и мы должны были броситься в это море. Что ждет нас там?

Ковпак не горевал.

На вопрос Медведева: "Куда пойдете?" - дед широким жестом показывает на карте неопределенное направление. Не то на юг, не то на запад.

- Туда. А там видно будет...

Медведев вежливо улыбается.

- Нет, ты не думай чего... Я не конспирируюсь, - спохватившись, уверял полковника дед. - Гей, гей, братику, свет велыкий. Дело само покажет.

В гражданскую войну было в ходу слово "братишка". Ковпак говорил мягче: "братику".

Они отошли в сторону и о чем-то дружески разговаривали. Руднев сидит на пеньке. Освещенный пятнистым лучом солнца, прорвавшимся сквозь сосны, он задумчиво вынул из полевой сумки толстую тетрадь. Уже около двух месяцев не расстается Руднев с этой тетрадью в дерматиновом переплете. Каждый день исписывал в ней по нескольку страниц.

Еще во время пребывания в нашем отряде товарища Демьяна начал он мережить эту тетрадку. Ближе познакомившись с нами, товарищ Демьян упрекнул командиров в том, что мы мало записываем.

- Не думаете об истории, ребята, - сказал тогда секретарь ЦК КП(б)У.

Несколько человек под влиянием этих слов стали вести дневник. Потом бросили. Только Руднев упорно продолжал вести свои записи. Меня подмывало любопытство. Но обнаружить его перед Рудневым не хотелось. Да и уверен был: ничего он мне не покажет; разве шутя пошлет к черту.

Закончив записи, Руднев долго вглядывался в степь. Затем повернулся ко мне:

- Петрович, дай-ка "стратегическую"!

Долго сидит он над картой, то и дело поглядывая на горный кряж кременецких возвышенностей. На карте они нанесены коричневой краской. Комиссар провел курвиметром по направлению кряжа, а затем быстро взглянул на горизонт. Может быть, это Кременетчина и синеет в тумане?

А затем, резко отбросив карту, он ушел в лес. К бойцам. Я знаю, так всегда поступает комиссар, когда его одолевают заботы и планы. Остановится у какой-нибудь повозки, заговорит с двумя-тремя, и сразу вокруг него образуется кружок. И начнутся разговоры. Люди расскажут ему о своих делах. Всегда получат совет, помощь, а то и твердый приказ. Он рассеет сомнения, пошутит, пожурит, направит на верную жизненную тропу. А они и не понимают, что своими солдатскими горестями помогают ему самому. Так, наверное, легче справиться со своими сомнениями, которые ведь могут быть и у Руднева.

Вернувшись, чтобы взять с пенька оставленную комиссаром карту, я увидел Ковпака и сына Руднева - Радика. Они лежали на траве вниз животами, между ними была расстелена моя "стратегическая". Дед положил руку на плечо юноши. Они о чем-то оживленно беседовали. Я был удивлен. Ковпак даже со своими помощниками редко делился мыслями, появлявшимися у него во время работы над картой. А тут вдруг командир разоткровенничался перед мальцом. Они так увлеклись, что не обратили на меня внимания. Я остановился позади них. Они склонились над зеленым массивом Цуманского леса. Дальше, где кончается лес, белеет степь. Только красные жилки указывают сеть шоссейных дорог. Черные прямые линии - символ железных нитей, снабжающих фронт. По карте, направляясь на юг, деловито ползет муравей с талией восьмерки. Он тащит хвоинку и, видимо, пыхтя и обливаясь своим муравьиным потом, трудится, не замечая наблюдающей за ним четверки глаз. Двух старых и двух молодых, но одинаково зорких и озорных.

- Гляди, гляди, Радя, - шепчет Ковпак. - К железке подходит.

Радик, кося глазом на Ковпака, хочет убедиться в том, что старик не разыгрывает его. Нет, собеседник его увлечен путешествием муравья всерьез.

Боясь сдвинуть карту, прославленный командир сочувственно шевелил губами:

- Эх, трудно бедняге... Трудно...

Радик все еще вопросительно смотрит на Ковпака.

Затем переводит взгляд на карту.

Ковпак крякнул с восхищением. Тихонько подтолкнул пальцем муравья. Тот уронил хвоинку и быстро побежал на юг.

- Пошел. Пошел дюжей! - кричит Ковпак. - Давай, давай! Ох, темп набирает! Форсирует, с-сукин кот!

Не обращая внимания на угрожающий ему палец, муравей вдруг круто повертывает назад. Опять приближается к брошенной ноше.

- Во, брат, петлю загнул какую!

К муравью подбегает второй. Быстро шевелит лапками.

- Ох, партизаны... - восхищается Ковпак. - Смотри, смотри... А это - командир. Это - связной ему донесение из разведки принес.

Радик смеется веселым детским смехом. На карту уже ползут другие муравьи. Видимо, первый, наиболее шустрый, действительно был разведчик. Посновав немного, муравьи наладили путь через карту. Они ощупали ее юго-западный край, побегали по нему, нашли дорожку и, проложив на карте свой маршрут, стали деловито проделывать прерванный людьми путь.

- Ну, вот тебе и колонна построилась, - вздохнул Ковпак.

Долго сидели они над картой и судачили, наблюдая трудовую жизнь муравьев. Вот черно-вишневые восьмерки деловито ползут одна за другой от Киева до Ровно. Они совершают марш куда-то в направлении Львова, на Перемышль. Вот уже перемахнули они Карпаты, ворвались в Чехословакию; отдельные разведчики сворачивают налево - в Венгрию; другие забирают правее и ползут по горам со странным названием "Катценберге", а там сваливаются с ровной кромки карты на землю; пробившись к свету, они весело идут дальше, к своей, невидимой нам, муравьиной цели, исчезая в хвойной затененной земле.

Руднев, обойдя лагерь, подошел к Ковпаку. Остановившись за картой, он вместе с сыном и самим Ковпаком посмеялся над выдумкой деда. Но Ковпак сразу стал серьезным. Вскочил, отряхнул бриджи и отошел с комиссаром от карты. Они недолго поговорили о чем-то.

- Це добре, - сказал громко Ковпак. - Мы с Базымой помозгуем еще раз. И маршрут, и обеспечение я проверю сам.

- А я проведу партсобрания в ротах. Панина и Горкунова беру с собой.

Через несколько минут комиссар шагал по просеке, и мне показалось, что, пряча улыбку в усах, он проговорил:

- Раздувай пожар революции, Сеня!..

13

В эту ночь начался наш рывок на юг.

Форсирование Ковельской железной дороги прошло без приключений. Было немножко стрельбы - и все. За короткую ночь мы отмахали километров тридцать пять.

Лесов здесь нет. Отряд стал на дневку.

Недалеко от Дубно, параллельно железной дороге, проложен асфальт. Близ Ровно он заворачивает к юго-западу - на Львов.

Только на вторую ночь мы достигли его. Шоссе занимала разведка второго батальона во главе с Шумейко. Она уже резала столбы с большим количеством проводов. На перекрестке чешская деревушка - давно поселились здесь чехи-колонисты. Ночь замазывает чернилами и степь, и лес, и уже близкие Кременецкие горы. Деревушка с двухэтажными домами появляется как-то сразу и так неожиданно, что кажется - на миг мы попадаем в город, с асфальтом, тротуарами, каменными домами. Но, не успев оглядеться, снова вырываемся в степь. Всего пять-шесть домов - и снова поля, поля... ночные, однообразные.

Шумейко хозяйничал возле проводов, ругался и требовал усилить заслоны бронебойками, сетуя на невозможность вдолбить противотанковые мины в шоссе. Я остался на переезде. Когда же большая часть колонны проскочила, Шумейко успокоился и прикорнул на скамеечке у ворот дома. Асфальт приглушал грохот колес. Связные рот и батальонов расположились у наших ног в придорожной канаве. Кое-кто из них курил, кто-то тихонько, с присвистом похрапывал, а Шумейко начал свой бесконечный рассказ о разведке под Черниговом.

- У меня была стратегия поезд захватить. Хоть часть фашистов в плен забрать. А они прямо с моста в воду сиганули, - объяснял он связным.

Те поддакивали и причмокивали с деланным удивлением. "Подхалимство" их объяснялось большим запасом трофейных сигарет у Шумейко.

Пока он увлечен рассказом, хлопцы тянут их вовсю, накуриваясь за чужой счет досыта и даже про запас. Скамеечка по своей конструкции предназначена разве для терпеливых влюбленных. Узенькое ее сиденье неудобно. Я уже не раз слышал этот коронный номер Шумейко и - к тому же человек некурящий - отхожу в сторону.

Колонну немного лихорадит. Она то срывается рысью, то переходит в галоп, а если что застопорится впереди, то, перейдя на шаг, останавливается. Несколько минут переезд забит столпившимися в темноте людьми и повозками. Остановка вызывает тревогу. Но вот галопом вперед выскакивает Войцехович, и через минуту снова начинается шорох по асфальту.

Я лежу в канаве, до меня долетают слова Шумейко насчет того, какая стратегия водила его под Чернигов и на Днепр, какая - к Киеву, и думаю: "А какая стратегия ведет нас сюда?"

За несколько дней пребывания на Большой земле мне удалось прихватить кое-какую литературу по истории партизанских войн. Много нового, до тех пор неизвестного нам, практикам партизанского дела, узнал я в эти дни.

Такова уж, видно, судьба партизан, что каждому поколению, которому с оружием в руках суждено бороться за независимость своей Родины, приходится начинать партизанить как бы сначала. Мало кому известно, что великий русский полководец Суворов партизанил в молодые годы, правда, уже будучи подполковником.

В Отечественной войне 1812 года сочетались различные формы партизанской борьбы. Организованную борьбу вели отряды драгун и казаков, предводительствуемые опытными офицерами. Отпочковавшись от главных сил русской армии, они выходили на фланги и в тыл противника, где начинали активную разведывательную и диверсионную деятельность. Отбитым оружием и боеприпасами они пополняли свои запасы, а остальное раздавали населению. Но еще задолго до выделения армией "партий" Давыдова, Фигнера, Сеславина, Дорохова, Кудашева и других вожаков войсковых отрядов началась стихийная борьба народа против "великой армии" Наполеона. Она возникла еще на территории Литвы и Белоруссии. Крестьяне литовские и белорусские истребляли отдельных французских фуражиров.

Руководили крестьянскими партизанскими отрядами либо запасные офицеры, либо сметливые солдаты. Известен рядовой гусар Елисаветградского полка Федор Потапов (по партизанской кличке Самусь). Он был ранен в бою под Валутиной горой и по этой причине отстал от своего полка. Его подобрали крестьяне из лесных лагерей. Подправив немного свое здоровье, он организовал из крестьян, не пожелавших покориться французам, партизанский отряд, выросший до трех тысяч человек. За счет захваченного у французов оружия Самусь сумел вооружить довольно сильно свой отряд. Он имел даже одну пушку. Самусь проявил незаурядный талант военного организатора. Он создал ударную группу отряда (до двухсот человек) и снарядил ее в латы французских кирасиров. Общее количество уничтоженных оккупантов превышало три тысячи человек.

Известны также вожаки крестьянских отрядов - рядовые Еременко и Четвертаков. В Сычевском же уезде действовала старостиха Василиса, имя которой вошло в историю партизанской борьбы в Отечественной войне 1812 года.

В городе Сычевка сражался третий отряд из жителей города под командованием Корженковского. Он сильно потрепал отряд польских улан, действовавших в составе наполеоновской армии. Уже в начале сентября почти вся территория Сычевского уезда была недоступна французам. Образовался своеобразный партизанский край. Движение быстро распространилось и на соседние уезды.

В арьергардных боях с армией Кутузова Наполеон беспрерывно терял свои войска. Партизаны помогали русской армии смелой борьбой в тылу французской армии.

Михаил Илларионович Кутузов был не только искусным командующим войсками, но и вождем вооруженного народа. Народный полководец своим светлым умом глубоко проник в чаяния простых русских людей. Он направлял все усилия армии и народа на полное истребление врага, строил свой стратегический план войны, исходя из освободительного, справедливого ее характера.

Ставка на партизанскую войну была частью военной стратегии Кутузова. Кутузов сочетает все действия регулярной армии с народными восстаниями и с действиями партизанских отрядов войскового типа.

Два генерала русской армии - истинные патриоты - Багратион и Ермолов горячо поддерживали Кутузова. Еще до возникновения "плана" Давыдова, сразу после сдачи Смоленска, Багратион писал: "Если враг приблизится к столице, всем народом на него навалиться, или побить, или у стен Отечества лечь. Вот как я сужу: иначе нет способа. Ежели уж так пошло - надо драться, пока Россия на ногах, ибо война теперь не обыкновенная, а национальная".

Понятно поэтому такое горячее участие Багратиона в посылке первой партизанской партии в тыл врага под командованием Давыдова.

Сразу после Бородинского сражения и оставления Москвы Кутузов стал деятельно осуществлять план развития партизанской войны.

Несмотря на сопротивление царя и помещиков, Кутузов не боялся вооружать крестьян. В письме адмиралу Чичагову он называет крестьян "истинными сынами отечества, которые, невзирая на все ухищрения неприятеля, поражают его при всякой встрече".

Народ был главным действующим лицом этой борьбы. Это русский народ поднялся на борьбу против чужеземцев. И не только отряды Давыдова, Фигнера, Сеславина и других отважных партизан, имена которых оставила нам история, были страшны Наполеону. Они, посланные в тыл наполеоновской армии командованием вооруженных сил России, еще сильнее всколыхнули народное движение, которого боялись одинаково и в Петербурге и в ставке французского императора. Только он, русский народ, заставил Наполеона сделать Кутузову 23 сентября через Лористона предложение "о прекращении народной войны, которая, возбуждаемая и поддерживаемая партизанами, причинила толикий вред неприятелю". Кутузов на это ответил: "Народ разумеет войну эту нашествием татар и, следовательно, считает всякое средство к избавлению себя от врагов не только не предосудительным, но похвальным и священным".

В уездах Московской и особенно Смоленской и Калужской губерний число отрядов и ополчений насчитывалось десятками отрядов, а участников было десятки тысяч.

Опыт народа и войск, предводительствуемых Кутузовым, послужил Денису Давыдову материалом для ряда теоретических изысканий по тактике партизанских действий и к созданию системы партизанской войны.

Поэт, вдумчивый военный теоретик и талантливый мемуарист, Денис Давыдов выразил это в замечательных патриотических словах, как бы предвосхитивших нашу народную партизанскую борьбу:

"Россия еще не поднималась во весь исполинский рост свой, и горе ее неприятелям, если она когда-нибудь подымется... Не развеется ли прахом с лица земли все, что ни встречается на широком пути урагана, направленного в тыл неприятельской армии, занятой в то же время борьбой с миллионной нашей армией, первой в мире по своей храбрости, дисциплине и устройству".

Так сказать мог только поэт, у которого слова не расходились с делом, и патриотизм его статей, мемуаров и теоретических трудов был лишь результатом и выражением патриотизма, проявленного в боях и походах. Сознание своей чистой совести перед народом и родной землей продиктовало Денису Давыдову эти патриотические слова.

Во весь свой исполинский рост Россия поднялась в эпоху Ленина.

Еще в гражданской войне 1917-1920 годов руководимое партией партизанское движение показало образцы героизма, преданности делу трудящихся и выдвинуло ряд героев партизанской борьбы, имена которых вошли в историю: Чапаев, Щорс, Лазо, Котовский, Кочубей и многие другие.

Всем известно, что партизаны Украины, Сибири, Дальнего Востока, Урала, Белоруссии, Поволжья, подрывавшие тылы белогвардейцев и интервентов, оказали Красной Армии неоценимую услугу.

Если дела партизан кутузовских времен были лишь славным прошлым нашего народа, то с опытом партизан гражданской войны нас связывали крепкие традиции, живые люди, близкий и во многом еще не устаревший опыт.

Как правило, в первый год Отечественной войны успешно воевал тот партизанский отряд, в рядах которого были партизаны гражданской войны. Нам в этом отношении повезло. Во главе отряда был Ковпак, партизанивший еще в 1918 году против кайзеровских войск и гетманцев, Ковпак, живо помнивший не только героику, но и способы действий Пархоменко, Чапаева, Котовского.

Руднев многое знал о борьбе дальневосточных партизан. В нашем отряде действовал краснознаменец - военком гражданской войны Михаил Иванович Павловский, партизанивший под командованием Николая Щорса. Дед Мороз - Коренев, Кучерявский, Кульбака и многие другие рядовые партизаны действовали в краснопартизанских отрядах и против кайзеровских войск, и против синежупанных гайдамаков, гетмана и Петлюры, и против Деникина, и против банд Махно.

Часто простая задушевная беседа у костра превращалась в импровизированную лекцию, в которой огненное слово ветерана подкреплялось задушевным объяснением правил, законов, обычаев, уловок, хитростей партизанской войны. И это товарищеское общение с людьми, которые так же близко, как все мы знаем друг друга, знали и общались с легендарным Василием Ивановичем Чапаевым и Дмитрием Андреевичем Фурмановым, с храбрейшим среди храбрых Григорием Ивановичем Котовским, с выдающимся героем-партизаном Пархоменко, - было и школой и закалкой духа и вселяло уверенность в непобедимость нашего дела.

Эти ветераны щорсовцы и чапаевцы сближали нас с славным прошлым борьбы за Революцию. И даже тем, которые родились гораздо позже, казалось, что они сражаются плечо в плечо в одном строю и с Щорсом, и с Котовским, и с Чапаевым, и с Сергеем Лазо.

Народное партизанское движение возникло в первые же дни Великой Отечественной войны советского народа против фашистских захватчиков.

В ответ на призыв партии в тылу врага создавались тысячи небольших партизанских групп и подпольных организаций. Разрастаясь, они становились отрядами, крупными партизанскими соединениями, а иногда сводились в полки, бригады, дивизии.

Верные солдаты партии Бумажков, Козлов и Заслонов в Белоруссии; Ковпак, Руднев и Федоров на Украине; Дука, Ромашин, Бондаренко на Орловщине и многие другие в первые месяцы немецкой оккупации с пламенной любовью к Родине, по заданию партии большевиков, подымали и вели за собой народ против врага.

Первый год войны ознаменовался бурным ростом отрядов и поисками наиболее действенных методов и приемов борьбы. В это время закладывались основы партизанской организации и тактики. В первые месяцы войны, когда войска Красной Армии, ведя маневренную оборону, отходили перед превосходящими силами врага, в партизанском деле характерны поиски наиболее эффективных способов борьбы с техникой врага, в которой на этот период он имел преимущество... Широкое развитие получило подрывное дело. Диверсионная работа никогда ранее не применялась в таких массовых размерах и так технически и тактически остроумно, как уже в первые месяцы Отечественном войны. Катились под откос фашистские эшелоны с техникой и войсками, летели в воздух мосты, горели подорванные танки и автомашины, белели кресты на могилах уничтоженных партизанскими засадами вражеских солдат. Отряды росли, объединялись, налаживалась регулярная связь с фронтом, с Большой землей. Это был период организации и становления, расширения баз и районов действия, поисков тактики и оперативного искусства партизанской борьбы.

Второй период определяется важным событием в жизни партизан. В начале сентября 1942 года командиры белорусских, орловских, брянских и украинских партизан прибыли через фронт в Москву и были приняты товарищем Сталиным и руководителями партии и правительства. Герои Советского Союза Ковпак, Сабуров, Бондаренко, Дука, Ромашин, Покровский, командиры крупных отрядов Кошелев, Гудзенко, Шмырев и другие доложили Верховному Главнокомандующему о результатах своей годичной борьбы. Товарищ Сталин интересовался бытом, тактикой, возможностями, резервами партизан и поставил перед партизанскими соединениями ряд важных задач.

Это совещание определило новый этап партизанского движения. Для оперативного руководства партизанским движением еще весной 1942 года были созданы штабы: Центральный штаб партизанского движения, Белорусский, Украинский и другие. Действия партизан заняли свое место в общем стратегическом плане войны. Целые районы стали основой партизанского движения, его базой.

Большое значение для центрального участка фронта в этот период имел партизанский край в Брянских и Хинельских лесах. Расположенный на стыке РСФСР с Украинской и Белорусской ССР, он явился местом, где собирались и откуда действовали советские партизаны разных республик и областей. Такие же края возникли в Ленинградской области, на Смоленщине, в Полесье, Пинской, Брестской областях, в Налибоцкой пуще, под Шепетовкой и в других местах.

Но не везде в тылу врага была возможность создать партизанский край. Часто наиболее важные объекты, интересующие партизан, железнодорожные магистрали, крупные автодороги, города, промышленные объекты, штабы и органы управления врага, склады горючего, аэродромы находились вдали от партизанского края. Кроме того, партизанский край, как правило, блокирован противником, и трудно мелким диверсионным группам совершать набеги на эти важные объекты. Так, например, летом 1942 года Брянский партизанский край был блокирован группой, в состав которой входили 102-я, 105-я и 108-я венгерские дивизии (8-й венгерский корпус), полк майора Вайзе, - всего свыше тридцати тысяч штыков с танками, авиацией, современными средствами связи. Все это - в период пассивных и, я бы сказал, профилактических мер противника, в начале войны недооценившего партизан. А летом 1943 года, прежде чем начать боевые действия на Курской дуге, гитлеровское командование вынуждено было снять с фронта еще три кадровые дивизии и бросить их на этот же Брянский партизанский край.

Такой же партизанский край, с использованием "фронтовых ворот", был создан на Витебщине. В августе 1942 года штаб 1-й Белорусской бригады, командиром которой был Шмырев, находился во вражеском тылу - в деревне Заполье Суражского района. Отсюда тянулись провода связи во все отряды Первой Белорусской партизанской бригады, которая стояла вдоль берегов Западной Двины: от города Велижа до витебских предместий.

Фронт в те времена проходил севернее и северо-восточнее Витебска через Усвяты и Велиж. Между этими городами, среди дремучих лесов и топких болот, шел большак, превратившийся в результате февральского наступления Советской Армии в нейтральную зону: немцы отсюда были изгнаны, полицейские гарнизоны истреблены, и вся эта территория шириной в сорок километров была захвачена партизанами бригады Шмырева. Таким образом, в линии фронта образовалась брешь, которая соединила партизанский край с советским тылом; тот коридор, сыгравший исключительную роль в истории партизанского движения, получил наименование "Витебских ворот". Центральный Комитет партии поставил перед Ковпаком и Сабуровым задачу - рейд по тылам врага из района Брянских лесов по территории Сумской, Черниговской, Гомельской, Полесской, Житомирской и Ровенской областей в район Сарны. Через несколько месяцев в этом же западном направлении рейдировали соединения Наумова (по южному маршруту), Федорова, Мельника и других.

Рейдами партизаны постепенно передвигались на юг и к западным границам нашей страны, а партизанские края, иногда охватывавшие территорию в тысячи квадратных километров, помогали наступающей Красной Армии с тыла. И если напомнить дату исторического совещания в Кремле (сентябрь 1942 года), ясно станет, что еще в момент, когда немцы были в зените своего наступательного порыва, Верховное Главнокомандование имело свой стройный стратегический план изгнания врага силами Красной Армии с советской территории. Партизанским краям в этом плане предназначалась вспомогательная роль ударов с тыла по противнику, а рейдовым отрядам - нарушение нормальной работы глубокого тыла врага. Так определились основные пути, по которым шло развитие искусства партизан в Великой Отечественной войне.

Партизанское движение получало значительную материальную помощь. В тылу врага были организованы аэродромы и посадочные площадки. Налаживалась регулярная связь с Большой землей. Проблема эвакуации раненых - один из самых сложных вопросов в партизанском деле облегчалась. Все тяжелораненые эвакуировались самолетами в глубь страны в стационарные госпитали. По-прежнему эта проблема оставалась сложной в рейдовых отрядах, имевших возможность отправить раненых лишь тогда, когда рейд окончен и отряд прибывал в партизанский край. Роль транспортной авиации в деле снабжения партизан, налаживания живой связи неизмеримо возрастала.

В начале войны оружие приходилось брать исключительно с боя. Начиная с конца 1942 года, значительный процент оружия и боеприпасов, особенно автоматического и противотанкового, а также взрывчатки доставлялся в партизанские края по воздуху.

В разные периоды Отечественной войны партизанское движение принимало различные формы, продиктованные жизнью, борьбой и контрмерами врага.

Но так же, как и во всех областях военной науки и военного искусства, опыт поднявшегося на борьбу в тылу врага народа был организован партией большевиков.

Товарищ Ворошилов в самые напряженные месяцы войны являлся главнокомандующим партизанским движением. Крупнейшие деятели нашей партии - товарищи Жданов, Хрущ?в, Пономаренко - командовали партизанскими фронтами. Товарищ Коротченко вылетал в тыл врага, где практически осуществлял руководство украинскими партизанам. Сотни коммунистов возглавляли партизанские отряды. Они стали мастерами партизанской тактики и оперативного искусства.

Осуществляя планы Верховного Главнокомандования, наш отряд стремительно двигался на юг.

14

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться: