БУРИ ПРИ ФРАНЦУЗСКОМ ДВОРЕ

 

В том же 1542 году венецианский посол Маттео Дандоло отметил, что оба королевских сына во всем подражают отцу^[255]. И в самом деле, несмотря на болезнь, периодически валившую его с ног, монарх продолжал путешествовать, устраивать празднества и выезжать на охоту. Меж тем охота на оленя была опаснейшим занятием: не олень ли спе́шил Франциска I и пробил ему рогами бедро, едва не прикончив? Таким же образом чуть не погиб и дофин, не отступавший ни перед какими опасностями.

«Светлейшему дофину – 23 года. Он весьма удачно сложен, скорее высок, нежели мал ростом, ни худ, ни тучен, но крепко скроен, так что мнится, будто весь он составлен из одних мускулов. Неутомим дофин как в охотничьих, так и в воинских забавах, и держится во время оных прекрасно – быть может, лучше, чем любой другой французский кавалер. Я много раз наблюдал, как он подолгу фехтует с одинаковым блеском, творя чудеса дерзновения и ловкости, насколько вообще‑то выдержать способны рука и шпага. Однако по характеру он скорее молчалив, меланхоличен и скрытен. Он смеется или делает вид, будто весел, крайне редко, так что многие при дворе утверждают, что никогда не видели дофина смеющимся. Волосы у принца черные, лицо бледное, почти мертвенное, и однако среди друзей он слывет бонвиваном. Несколько раз я видел, как он шутит и подтрунивает над братом скорее по‑приятельски, чем по‑родственному.

Доходы свои дофин тратит неизменно и с размахом. Жалованье всем своим людям платит в урочное время, а число оных, надобное для подобающего обслуживания его дома и личной охраны, таково, что вполне достало бы на хороший отряд лучников. Принц получает доходы от Дофинэ и Бретани, и только одна последняя приносит 520 тысяч франков в год.

Что до отношений с братом, то, по‑видимому, дофин его очень любит. Нередко он помогает герцогу Орлеанскому, одаривая десятками тысяч экю, ибо тот расточителен более, чем следовало бы, и вдобавок имеет лишь сто – сто двадцать тысяч экю дохода. Этот принц всегда весел, боек и непоседлив. Ему лет 19–20, зрение слабовато, как и у отца, а внешне не особенно хорош, ибо не в меру высок и худ. Впрочем, с каждым днем принц Карл обретает все большую индивидуальность, так что есть основание надеяться, коли будет жив‑здоров, то и ладным сложением, и приятной наружностью со временем похвастать сможет. Кожа у него красновата, как это свойственно полнокровным мужчинам, волосы – золотисто‑рыжие. Он весьма ценит обращение и вкусы своего отца и сопровождает его повсюду куда охотнее, чем дофин. А потому король очень его любит, но тратит немало сил, дабы воспрепятствовать всякого рода экстравагантным выходкам, вроде ночных прогулок в доспехах. Все его так любят, что королева Наваррская как‑то призналась мне, будто не видывала ни одного принца, наделенного большею отвагой и темпераментом и коему было б суждено достигнуть еще большего величия. Принц весьма расположен к итальянцам, которых приглашает к себе, даже не будучи знакомым, и принимает самым милостивым образом».

Чуть ниже дипломат набросал портрет дофины, особенно подробно останавливаясь на том, как ее огорчает отсутствие потомства и какие средства, порой опасные для здоровья, она использует для того, чтобы победить это несчастье. Однако летом 1542 года дофина и его предусмотрительную любовницу Диану не столько заботило законное потомство, сколько репутация Генриха.

Завершенный в июле^[256] план кампании оставлял Италию в стороне, поскольку Пьемонт был укреплен сильными гарнизонами. Предполагалось открыть два фронта – на юге и на севере королевства. Герцогу Орлеанскому при поддержке герцога Клода де Гиза и его сына Франсуа д’Омаля предстояло атаковать Люксембург, герцогу Вандомскому – Фландрию, а герцогу Клевскому – Брабант. Дофин Генрих вместе с маршалом д’Аннебо должен был отвоевать Руссильон, переданный Карлом VIII, Фердинанду Арагонскому в обмен на так и невыполненные обещания. Генрих собрал в Авиньоне 40‑тысячную армию. Бо́льшую часть солдат отозвали из Пьемонта и присоединили к ним 14 тысяч швейцарцев и 6 тысяч ландскнехтов. Кавалерия насчитывала 2 тысячи рыцарей и 200 рейтар.

Дофина окружали друзья. Среди них – Шарль де Бриссак, ставший в мае 1542 года командующим французскими войсками за пределами гор, а пока под его началом было 6 тысяч человек. С 1540 года Бриссак унаследовал от своего отца Рене де Коссе, губернатора Анжу и Мэна, должности великого хлебодара и сокольничего короля. В генеральный штаб дофина входил и еще один близкий друг – Жак д’Альбон де Сент‑Андре, постельничий и конфидент Генриха. Как уроженец Дофинэ, Сент‑Андре был связан с Дианой^[257].

Пока его брат Карл с помощью Гиза и д’Омаля совершал подвиги на севере, захватывая один за другим Ивуа, Арлон, Люксембург, дофин двигался к Перпиньяну. Он бросился на штурм города 23 августа, но был отброшен сильным артиллерийским огнем. Пришлось окружить лагерь траншеями, которые осажденные пытались захватить во время вылазок, причем одна из последних едва не стала роковой для Бриссака.

Меж тем, как только начались первые сентябрьские дожди, французы уже не могли сидеть в траншеях, и король приказал играть отступление. Тут на помощь брату явился принц Карл, оставив свои войска в герцогстве Люксембург. Он жаждал войти в Перпиньян вместе с Генрихом. Но принца постигло глубокое разочарование, которое еще усугубило известие о том, что, пользуясь его отсутствием, имперцы вновь отбили Люксембург. Король Франциск I обрушил свой гнев на младшего сына, виня его в потере важного завоевания. Что до Генриха, то он отнюдь не гордился результатами своей кампании, тем более что зарядившие над Руссильоном дожди привели к разливу рек и обратили низины в болота, непоправимо рассеивая его войска. Оставалось лишь собрать их остатки. Король отстранил Генриха от командования и послал солдат к Пьемонту под началом маршала д’Аннебо^[258].

Дофин был в ярости. Он не сомневался, что это герцогиня д’Этамп из ненависти к нему убедила короля прекратить осаду Перпиньяна, ибо эта дама, не церемонясь, строила из себя стратега: якобы именно она в мае посоветовала Франциску I восстановить в прежнем качестве всех губернаторов и королевских уполномоченных в провинциях, за исключением коннетабля. Генрих страдал от затянувшейся ссылки своего ментора. Он твердо верил, что Монморанси сумел бы избежать неудачи, постигшей кампанию. Однако недовольство дофина только еще больше раздражало короля. Осенью Франциск I покинул Лангедок, а к концу декабря прибыл в Ла Рошель, дабы наказать жителей, не согласных с новыми ставками налогов на соль с их соляных копей. Но в конце концов король объявил о прощении. В этом путешествии его сопровождал младший сын Карл. Отсутствие дофина было замечено и воспринято как знак высочайшей немилости^[259].

В январе 1543 года двор собирался в долине Луары, в Амбуазе и Шамборе, потом – в Париже и Фонтенбло. Интриги герцогини д’Этамп и нападки на Диану достигли апогея, в то время как на небосклоне международных отношений сгущались тучи. Генрих VIII объявил о своем отказе от альянса с Францией и желании договориться с императором 12 февраля 1543 года. Он упрекал Франциска I в затягивании обещанных выплат и полном их прекращении девять лет назад. Кроме того, английский король ставил Франциску в вину слишком скоропалительное признание прав на престол маленькой королевы Марии Стюарт 14 января 1542 года после смерти ее отца Якова V, когда девочке было всего восемь дней от роду^[260].

Генрих VIII начал военные действия 22 июня 1543 года, опустошив деревни вокруг Кале^[261], но губернатор Пикардии герцог Вандомский не дал ему продвинуться на восток, где французы осаждали Люксембург. И вновь отец отстранил дофина от военных операций. Однако сын герцога де Гиза Франсуа д’Омаль, поставленный во главе передового отряда, который должен был заминировать крепостные стены, согласился взять с собой сотню дворян из свиты Генриха, в том числе его лучших друзей Жака де Сент‑Андре, Дампьера, Лаваля и Ла Шатеньрэ. Основной частью армии командовал герцог Карл при поддержке маршала д’Аннебо. Герцогиня д’Этамп, несомненно, сыграла важную роль в таком выборе командующих, однако она не смогла помешать Шарлю де Бриссаку, еще одному другу дофина, возглавить легкую кавалерию, так как он был ее полковником.

Кампания принесла славу Франсуа д’Омалю, тяжело раненному пулей в щиколотку, а также и другим дворянам из дома дофина. Люксембург капитулировал 10 сентября, и Карл Орлеанский по‑хозяйски расположился в городе. В сентябре он писал ландграфу Гессенскому, что расположен ввести на отвоеванных территориях реформатскую церковь. До сих пор, уверял он, его удерживало от этого шага почтение к отцу и брату, дофину, но отныне он считает вправе действовать как имперский принц и просить, чтобы его приняли в Шмалькальденскую лигу. Франциск I дал на это согласие под влиянием герцогини д’Этамп, все более враждебной к Генриху. Неучастие дофина в военной кампании красноречиво свидетельствовало о том, что он в немилости.

Тем временем союзника Франции герцога Клевского разгромил Карл V, но под Ландреси императора остановили французы. Победы и поражения уравновешивали друг друга, тем более что турки поддерживали Францию действиями на Средиземном море. Флот Хайреддина Барбароссы совместно с французской флотилией терроризировал жителей побережий, подданных или союзников Карла V. Берберам дали разрешение перезимовать в Тулоне, откуда предварительно вывезли всех жителей. Корсары отбыли лишь в мае 1544 года, получив от короля немалое вознаграждение^[262].

Скрывая обиду за то, что его удалили от армии, Генрих после своей неудачной кампании 1542 года нашел при дворе жену и любовницу, все более озабоченных отсутствием наследника. Диана де Пуатье помогала дофине экспериментировать со всякими средствами, способными помочь ей избавиться от бесплодия, вроде талисманов, волшебных эликсиров и снадобий, в том числе и предложенных опальным коннетаблем. Обе дамы советовались с астрологами, алхимиками и колдуньями, но прибегали и к помощи королевских лекарей Луи де Буржа и особенно Жана Фернеля. Рекомендации этого знаменитого врача и стали решающими. Изучив интимные особенности обоих супругов и не имея возможности исправить врожденный порок дофина, он посоветовал попробовать несколько поз, благоприятных для зачатия. Диана следила за регулярностью супружеских отношений молодой четы, не допускала ни малейшего пренебрежения ими со стороны Генриха и заставляла его проводить ночи с женой^[263].

Наконец чудо свершилось: в мае 1543 года Екатерина забеременела. Слух об этом тотчас распространился при дворе. Но король и его окружение ожидали подтверждения новости, чтобы объявить о ней во всеуслышание. К лету исчезли последние сомнения. Нунций Иеронимо Дандоло 3 августа написал в Рим, что дофина на третьем месяце беременности^[264]. Пока его брат гонялся за славой на полях сражений, дофин одержал куда более ценную победу – династическую. Диана торжествовала вместе с опекаемой ею четой. Екатерину она окружила вниманием и заботой. Весь период ношения ребенка протекал нормально, и наконец, 19 января 1544 года, в Фонтенбло дофина разрешилась от бремени сыном. Король присутствовал при родах. Боли начались утром, но младенец появился на свет лишь к вечеру. Королевские астрологи тотчас составили небесную карту и сочли расположение звезд в высшей степени благоприятным. Король передал эти наблюдения нунцию, чтобы папа мог посоветоваться с римскими астрологами, так как их считали наиболее сведущими^[265]. Если верить звездам, ребенок должен был проявить особое расположение к церкви и взять ее под покровительство. В свою очередь король, изучив «то, что выходит вместе с ребенком», пришел к выводу, что его внук вырастет весьма здоровым и крепким, а у дофины родится еще много детей, по меньшей мере шестеро.

Нунций пришел поздравить Екатерину и полюбоваться новорожденным. Крестины состоялись 10 февраля в 5 часов вечера в капелле Тринитариев. Таинство совершал кардинал Бурбон. Крестными отцами стали король и дядя новорожденного, герцог Карл Орлеанский, крестной матерью – принцесса Маргарита Французская, тетка младенца и подруга Екатерины. В течение нескольких дней один за другим следовали пиры, балы, турниры и даже морское сражение между тремя галерами, спущенными на воду в пруду, где обычно разводили карпов^[266]. Как и молодая мать, Диана ожидала, что столь счастливое событие побудит Франциска I вернуть дофину подобающее ему положение, и в первую очередь – звание командующего армиями от имени короля в кампаниях против Карла V и Генриха VIII, предстоявших весной 1544 года.

Диана высказала королю свое мнение на сей счет в марте, когда тот, объезжая замки Нормандии, завернул к ней в Ане. Вскоре после того Генриха вновь призвали в Королевский совет: благодаря этому он присутствовал при аудиенции, данной Блезу де Монлюку, посланному из Италии главнокомандующим Пьемонта Франсуа Бурбоном, графом Энгьенским, дабы попросить приказа о захвате герцогства Миланского. Граф де Сен‑Поль и адмирал д’Аннебо этому воспротивились и сумели отстоять свою точку зрения вопреки воле дофина. И все же 14 апреля 1544 года Энгьен разбил имперцев в Серизоле^[267].

Генрих умирал от желания помчаться в Италию, однако и на сей раз ему пришлось удовольствоваться отправкой туда фаворитов: Сент‑Андре, Дампьера, Жарнака, Колиньи и Франциска Вандомского. Зато он помогал родичу Екатерины Пьеро Строцци добыть солдат для небольших стычек в Тоскане, но 4 июля Строцци был разбит при Серравале принцем Салерно.

Вскоре стало очевидно, что исход войны решится на севере Франции. Вице‑король Сицилии Ферранте Гонзаго сумел отбить у французов 25 мая Люксембург и осадил главную крепость округи Сен‑Дизье. Карл V тронулся в путь, чтобы присоединиться к нему с громадной армией, насчитывавшей 40 тысяч пехотинцев и 10 тысяч всадников при мощной артиллерии. По пути император 24 июля взял приступом и сжег Витри‑ан‑Пертуа. Жестокость врага вызвала ужас населения и подхлестнула дух сопротивления французов. Но короля в очередной раз поразил приступ терзавшей его время от времени болезни, и он слег в постель в Сен‑Море. Только тогда Франциск I решил наконец послать вместо себя дофина и, возложив на него обязанности главнокомандующего, повелел обеспечить защиту королевства.

Прежде всего приказано было не допустить переправы противника через Марну. Казалось, положение вполне можно исправить. Крепость Сен‑Дизье оборонялась настолько успешно, что Карл V уже подумывал снять осаду. Но тут в руки ему попал шифр, которым пользовались французы. Император не упустил возможности и в подложном письме приказал защитнику крепости графу де Сансерру капитулировать, что тот и сделал 17 августа. Всеобщее изумление не знало границ. Тотчас пополз слух, будто шифр Карлу V передали герцогиня д’Этамп и ее предполагаемый любовник граф де Лонгваль. Диана способствовала распространению этого слуха. Она была в ярости из‑за того, что кампания оборачивалась не в пользу дофина: последнему никак не удавалось остановить врага, и тот проник глубоко в сердце Шампани^[268].

Генрих располагал войском численностью в 30 тысяч пеших солдат и восьмитысячной кавалерией. Граф Энгьенский, де Сент‑Андре и Бриссак, поспешно вернувшиеся из Италии, присоединились к дофину. Но тактика Карла V состояла в том, чтобы тщательно уклоняться от прямых столкновений. Пополнив продовольственные запасы в Эпернее, он двинулся к Шато‑Тьерри и спалил его. Вскоре всего 20 лье отделяло имперцев от Парижа. Дофин решил 9 сентября перекрыть ему путь к дальнейшему продвижению в направлении Ла Ферте‑су‑Жуар и Mo^[269].

В столице царила полная паника. Несмотря на обнадеживающее присутствие герцога Клода де Гиза, парижане, прихватив имущество, удирали из города. Богатые аббатства спешили упрятать свои сокровища в надежное место. Дофин должен был позаботиться о спасении королевства. Но судьба не позволила ему вступить в сражение. Имперские солдаты, давно не получавшие жалованья, начали разбегаться. Генрих VIII тоже не хотел бросаться в бой. И тут вмешалась королева Элеонора. Приняв во внимание страхи парижан и панику при дворе, король позволил ей начать мирные переговоры с братом. Император охотно согласился, сообщив сестре, что за неимением средств был не в силах вести войну дольше, чем до 25 сентября.

Адмирал д’Аннебо 12 сентября встретился с Карлом V в Суассоне, в аббатстве Сен‑Жан‑де‑Винь, а 16‑го вопрос о мире был решен, к неудовольствию дофина, чувствовавшего себя весьма уверенно на занятой им позиции и считавшего, что он в состоянии полностью уничтожить имперскую армию. Но враги Генриха при дворе жаждали во что бы то ни стало лишить его ореола победителя, а потому изо всех сил старались поскорее заключить мир. Герцогиня д’Этамп, покровительница брата дофина Карла, с такой энергией подталкивала переговоры, что император выразил ей признательность. Нетрудно представить, какое недовольство поведение герцогини вызвало в окружении Генриха, и особенно – у Дианы^[270].

Мирный договор был подписан 18 сентября 1544 года в Крепи‑ан‑Лаоннуа^[271]. Он знаменовал собой триумф Карла Французского, так как ему предстояло войти в императорскую семью. Карл V дал слово в течение четырех месяцев назвать имя принцессы Австрийского дома, на которой женится Карл. Избранницей могла стать либо родная дочь императора инфанта Мария, чье приданое составили бы Нидерланды или Франш‑Контре, либо принцесса Анна, вторая дочь Римского короля Фердинанда Австрийского – она принесла бы супругу герцогство Миланское. Франциск I обещал помимо герцогства Орлеанского дать сыну герцогства Ангулем, Бурбон и Шательро. Согласился он также вернуть Пьемонт и Савойю в обмен на отказ императора от претензий на Бургундию. Король Франции в таком случае помог бы Карлу V победить турецкого султана.

Секретные статьи договора обязывали Франциска I присоединиться к императору в борьбе за единство веры, как путем всеобщего примирения, так и на поле брани и, если возникнет в том нужда, выступить против немецких протестантов. Франциск согласился поддержать Фердинанда Австрийского и герцога Савойского против швейцарцев, своих недавних союзников. Разумеется, завоевания каждой из сторон впоследствии предлагалось поделить.

Мадам д’Этамп была в восторге. Она покинула Париж 22 сентября вместе с королевой, чтобы отправиться в Брюссель, где к ним присоединился герцог Карл. В течение месяца заключение мирного договора праздновали роскошными увеселениями, в которых участвовали император, его сестра, наместница Нидерландов королева Мария Венгерская, и ее полководец Ферранте Гонзаго. Недавние враги заключали друг друга в объятия. Королеву Франции и Карла Орлеанского чествовали во время торжественного вступления в Брюссель в среду 22 октября. Герцогиня д’Этамп также красовалась в королевской карете рядом с королевой Элеонорой^[272].

Дофин был возмущен и не побоялся выразить недовольство вслух. Советники парламентов королевства разделяли его мнение: так, парламент Тулузы выступил с протестом против договора, Парижский – лишь получив от короля повторный приказ, согласился его зарегистрировать. Недовольный тем, что ему смеют противиться, Франциск I удалил от двора старшего сына: 14 сентября он послал его попытаться отбить порт Булонь, переданный англичанам Жаком де Куси, сиром де Вервен, однако экспедицию пришлось отложить из‑за плохой погоды.

Надеясь на возобновление военных действий весной, Генрих рискнул проявить инициативу. Он высказал королю свои взгляды насчет новой кампании и, по свидетельству посла Феррары Альваротто, посоветовал заменить адмирала д’Аннабо на посту главнокомандующего более опытным военачальником. Изрядно удивленный король передал записку дофина мадам д’Этамп, как только она вернулась из триумфального вояжа по Нидерландам. Герцогиня пришла в ужасную ярость и обвинила Диану в том, что та навела дофина на мысль устранить одного из ее протеже. Она убедила короля, что Генрих и его любовница хотят заставить его вновь призвать коннетабля де Монморанси. А Франциск I не терпел попыток принудить его к чему бы то ни было. Он прогнал Диану от двора, причем дофин, удерживаемый в Пикардии обязанностями командующего, не мог этому помешать^[273].

До сих пор Екатерина Медичи неизменно выказывала Диане доброе расположение, тем более что та всегда давала ей хорошие советы. Позднее, в 1559 году, Гийом Кретьен, врач детей Генриха и Екатерины, посвящая Диане перевод латинского трактата Жака Сильвиуса «Книга о природе и пользительности месячных у женщин»^[274], восславил ее интерес к гинекологии: Диане нравилось «узнавать о тайнах, обычно мало кому ведомых, дабы, милосердно используя их, помогать женщинам». Она была весьма практична и открыта всему, что касалось гигиены, комфорта и здоровья, как это и надлежало фрейлине принцессы. Ее каждодневная помощь и заботы о новорожденном наследнике французской короны нельзя было не оценить по достоинству. Однако Екатерина, несомненно, считала усердие Дианы чрезмерным.

Удаление от двора мадам де Брезе, изгнанной в Ане, раскрепостило дофину. В отсутствие мужа она смогла проявить свой темперамент, любовь к искусствам и словесности. Она проводила целые дни, изучая латынь и греческий, разбирая музыкальные пьесы и занимаясь вокалом^[275]. Зимой 1544 года в Фонтенбло дофина без всякой обиды принимала бывшего противника французов в Серизоле и Серравале принца Салернского Фердинанда де Сан‑Северино. Поссорившись с императором, тот решил окончательно перебраться во Францию. Благодаря Брантому, до нас дошли воспоминания о том, как дамы заставляли его исполнять неаполитанские и испанские любовные песни, а сами аккомпанировали ему на гитаре. Вернувшись из Булони, где испытывал все тяготы лагерной жизни, дофин Генрих был возмущен этой атмосферой праздника и обвинил двор в легкомыслии, тем более недопустимом, что война с Англией отнюдь не закончилась. Однако больше всего дофина задело недостойное обращение его отца с Дианой. Он потребовал немедленно вернуть его любовницу, но ничего не добился. В бешенстве Генрих умчался в Ане утешать Диану. Там он держал совет с ней и ее сторонниками. В результате дофин решил выразить протест против навязанного договором отречения от всех претензий на герцогство Миланское, Неаполитанское королевство, графства Асти, Фландрию и Артуа, ибо полагал, что его права недопустимым образом были ущемлены в пользу младшего брата, герцога Орлеанского. Посоветовавшись с законниками, Генрих выполнял их рекомендации.

Протест дофина в Фонтенбло 12 декабря был составлен в надлежащей форме и передан двум нотариусам. Герцог Вандомский, графы д’Энгьен и д’Омаль подписали его в качестве свидетелей. Герцог Клод де Гиз, столь же честолюбивый, как и его сын, но более осторожный, отказался поставить свою подпись из опасения, как бы, став всеобщим достоянием, этот документ не навлек на него гнев короля. Однако протест удалось сохранить в тайне^[276].

Король дал Диане время почувствовать наказание и раскаяться, а потом вновь призвал ко двору и даже сблизился со старшим сыном и снохой. Франциск I, раздавая придворным дамам новогодние подарки, 1 января 1545 года вручил дофине прекрасный брильянт, а также рубин стоимостью 10 тысяч экю в благодарность за живой ум, добрый нрав и материнство, обеспечившее династии будущность. Подобно Диане, Екатерина выезжала вместе с королем охотиться на оленя. В апреле во время такой охотничьей прогулки неудачно взнузданная лошадь понесла, и дофина упала, сильно разбив правый бок. Король приказал устроить ее в своей карете и окружил нежной заботой^[277]. В королевской семье вновь установилась гармония, по крайней мере внешне. Немаловажную роль в этом обретении домашнего мира и покоя сыграло внешнее давление. И в самом деле, Франции предстояло возобновить и привести к благополучной развязке военные действия против Генриха VIII Английского. И после неудач прошлой осени дофин должен был явить доказательство, что умеет побеждать.

Действовать решили на три фронта: первый – в Шотландии, где предполагалось высадить армию для захвата севера Англии; второй – в Нормандии: там 27 июня тридцати тысячам солдат предстояло подняться на борт кораблей и галер, переведенных из Средиземного моря (21 июля они высадились на острове Уайт, а потом и в самой Англии, в Дувре, но так и не смогли там удержаться). Морское сражение 15 августа могло бы дать Франции преимущество, но адмирал д’Аннебо, командовавший флотом вопреки предупреждениям дофина, оказался недостаточно опытным на воде, а потому вынужден был ретироваться к Гавру^[278].

Третий фронт открыли в Пикардии. Здесь армию возглавляли сам король, дофин и его младший брат. Задача состояла в том, чтобы поддержать операции маршала дю Бье, осаждавшего Булонь. Каждый старался привлечь к себе внимание государя каким‑нибудь подвигом. В авангарде, под командованием Бриссака, граф д’Омаль, граф д’Энгьен, герцог Неверский, граф де Лаваль и Ла Тремуй наперебой рисковали жизнью^[279].

Во время очередной стычки д’Омаля тяжело ранили копьем. Острие вошло над правым глазом, ближе к переносице, и, проникнув в кость, отломилось. Д’Омаля доставил в тыл его младший брат Клод, маркиз де Майенн, и хирург Амбруаз Паре сделал операцию. За неимением подходящего инструмента хирург вооружился кузнечными клещами. В присутствии его офицеров Амбруаз Паре спросил лотарингского принца, рискнет ли он подвергнуться операции таким недостойным образом и дозволит ли упереться ногой в свое лицо. «Я согласен на все, действуйте», – ответил д’Омаль. Спокойствие ни на секунду не оставило его во время этой мучительной процедуры, и, «хотя дело не обошлось без повреждений кости, нервов, вен, артерий и прочего», принц держался так, «будто ему всего лишь вырвали волосок», – писал хирург. О том, что ему больно, свидетельствовало лишь восклицание «Ах, Боже мой!»^[280].

Такое мужество привело в восхищение дофина Генриха, и прежде восторгавшегося ратными подвигами Франсуа д’Омаля. У дофина возникло чувство, что столь несравненному храбрецу можно слепо доверять. Раненый четыре дня провел между жизнью и смертью, однако могучее здоровье в конце концов победило. Вместе со славным шрамом от этого ранения д’Омаль получил прозвище «Меченый» – нечто вроде почетного титула за отвагу.

Тем временем осада Булони продолжалась. Маршал дю Бье надеялся покончить с ней и обратить все силы на Гин и Кале. Лагерная жизнь сблизила Генриха с братом. Они никогда не ссорились всерьез, но со времен Крепи почти не виделись. Секретный документ с изъявлениями недовольства по поводу договора не был направлен лично против Карла, но осуждал то, как им манипулировали. Зато теперь некоторая натянутость отношений, подогреваемая герцогиней д’Этамп и ее друзьями, исчезла.

Осадная война, которой не видно конца, побуждала принцев искать развлечения в играх, порой довольно глупых. Так, в начале сентября Карл с компанией веселых спутников забрался в дом, чьи обитатели недавно погибли от эпидемии. Молодые люди резвились, потроша перины и матрасы. Вскоре после того, когда Карл вместе с отцом и братом жил в аббатстве Фоне‑Монтье, приблизительно в десяти лье от Булони, ему стало плохо. У принца началась лихорадка, сопровождаемая приступами рвоты и судорогами в конечностях. Ему сделали кровопускание. Опасаясь, что болезнь заразна, дофину, приходившему справляться о здоровье брата, восемь раз запрещали входить в комнату больного. Потом наступило слабое облегчение. Но оно оказалось обманчивым. Карл скончался 9 сентября в 3 часа пополудни. Ему было 23 года. Отец и брат горько его оплакивали. Тело принца набальзамировали и оставили в аббатстве Сен‑Люсьен де Бове в ожидании последующего захоронения в королевской усыпальнице Сен‑Дени^[281].

Смерть Карла разрушила надежды Франциска I на объединение французской и австрийской династий. Правда, он пытался спасти положение, предложив сочетать браком свою последнюю незамужнюю дочь Маргариту с принцем Филиппом Испанским. Однако этот план просуществовал очень недолго, поскольку король Франции медлил с передачей Савойи законному герцогу и между двумя венценосцами вновь возникло недоверие, что делало заведомо невозможным согласие между ними.

Смерть любимого сына погрузила государя Франции в глубокое уныние. Несмотря на пошатнувшееся здоровье, он кочевал из замка в замок, пытаясь найти забвение в непрерывных охотах, где его сопровождали лишь несколько самых близких людей. Дофин следовал за отцом из чувства долга, но не мог не злиться от того, что его оттеснили от вершения государственных дел фавориты герцогини д’Этамп адмирал д’Аннебо и кардинал де Турнон. Генрих выразил свое недовольство, отказавшись возглавить Личный совет. Диана поощряла его в этом вопросе^[282]. Она по‑прежнему занимала рядом с дофином место, некогда принадлежавшее коннетаблю, но поскольку не могла обойтись без союзников, решила опереться на Гизов, чьи могущество и влияние все возрастали. Эти удачливые военачальники или высокопоставленные прелаты обладали громадным состоянием и вдобавок носили престижный титул иностранных принцев^[283].

Шарль Лотарингский, 20‑летний архиепископ Реймсский, сумел снискать расположение и даже привязанность Дианы. Он был обаятелен, остроумен, красноречив и хорош собой. «Широкий, хорошо развитый лоб, лицо, довольно смуглое и румяное, имеет скорее продолговатую форму, то смешливый, то задумчивый взгляд, высокий рост, стройная и весьма пропорциональная фигура, глубокий и звучный голос, исходящий из уст с крепкими, ровными, тесно посаженными зубами, – все выдавало в нем превосходство», – писал историк Буйе. Молодой человек скрывал вспыльчивость, гордыню и тщеславие за такой внешней обходительностью, что сумел обмануть даже Диану. Его брат, Франсуа д’Омаль, благодаря знаменитому ранению обрел славу полубога. Получив от короля щедрое вознаграждение, он предстал перед ним в Фонтенбло вместе с отцом и пятью братьями. «Родич! – воскликнул Франциск, обращаясь к герцогу Клоду. – Вы сумеете защититься от любого, кто вздумал бы оспаривать вашу кардинальскую шляпу!»

На самом деле главой семьи была Антуанетта де Бурбон, герцогиня де Гиз. Это она приказала своим домашним укрепить дружеские отношения с дофином, чтобы защититься от тайной враждебности короля. Не колеблясь ни минуты, герцогиня попросила у Дианы руки ее младшей дочери, Луизы де Брезе, для своего третьего сына Клода, маркиза Майеннского. Диана пришла в восторг, но ей пришлось скрывать свои матримониальные планы в ожидании лучших времен, поскольку король никогда не дал бы согласия на подобный союз.

Скрытность пышно цвела при дворе, где оба лагеря шпионили друг за другом, стараясь обмануть всех и вся, презирали противника и не упускали случая напасть исподтишка.

Генриху приходилось улаживать ссоры между своими товарищами по оружию – например, между Франсуа Бурбоном, графом д’Энгьен, победителем в битве при Серизоле, и Франциском Лотарингским, графом д’Омаль, героем Булони. Они приходились друг другу двоюродными братьями, поскольку герцогиня де Гиз, Антуанетта де Бурбон, доводилась сестрой герцогу Вандомскому, отцу д’Энгьена. Обоим исполнилось по 26 лет, и молодой задор не успел растратиться и угаснуть. Энгьен присоединился к дофину во время подписания договора в Крепи, но растущее влияние д’Омаля настроило его против Генриха и привело во враждебный лагерь. Столь видная фигура снижала авторитет Генриха и Гизов, что помогало королю поддерживать равновесие между придворными фракциями.

Той зимой 1546 года, когда двор пребывал в Ла Рош‑Гюйоне, буйная молодежь предавалась любимому развлечению, которое, за неимением настоящей войны, в какой‑то степени ее имитировало. Выстроили форт, который защищали и атаковали с помощью снежков. Генрих и Омаль командовали нападающими, а Энгьен – защитниками. Однако игра превратилась в ссору, произошел обмен оскорблениями и даже ударами.

Когда мир наконец был восстановлен, усталый д’Энгьен присел отдохнуть на скамью у самой стены замка. Внезапно у него над головой открылось окно, и упавший оттуда ларец сломал ему шею. Через несколько дней герой Серизоля умер^[284].

Кто совершил это убийство? Следы привели к фавориту дофина и другу Гизов итальянцу Корнелио Бентиволио. Тот уверял, что не виновен и все произошло случайно – из‑за обычной неловкости. Мало кто этому поверил, но Франциск I запретил какие бы то ни было преследования, опасаясь, что тут замешаны Омаль и дофин.

Этот трагический эпизод стал прелюдией к сведению счетов между кланами, на которые разделился двор в тревожной атмосфере конца царствования. Герцогиня д’Этамп стала излюбленной мишенью друзей Дианы и Генриха. Ее сестра Луиза де Писселе вышла замуж за «щеголишку, куда больше озабоченного красой собственных нарядов, чем воинскими подвигами». Так они описывали Ги де Шабо, барона Жарнака, родича адмирала де Бриона. Не обладая значительным состоянием, он блистал костюмами и драгоценностями, у многих возбуждавшими зависть. В окружении Дианы кое‑кто нашептывал, что барон будто бы любим сестрой своей супруги и получает от нее деньги. У Дианы возник замысел использовать молодого человека, чтобы уязвить соперницу. Как‑то раз дофин вдруг спросил у Жарнака, как тому удается «тратить столько денег и вести подобный образ жизни». Тот простодушно ответил, что мачеха (вторая жена отца) очень к нему добра и «содержит» его. Донельзя обрадованный таким признанием, Генрих поспешил разнести повсюду известие, что «щеголишка», по его собственным словам, – любовник своей мачехи. Сообразив, что такое оскорбление бесчестит его семью, Жарнак публично поклялся, что «тот, кто так солгал, – злопыхатель, негодяй и трус».

Эти слова метили непосредственно в Генриха. Но принц крови не мог драться на дуэли с обычным дворянином, зато другие имели полное право выступить вместо него. Франсуа де Вивонн, сир де Да Шатеньрэ, взял на себя честь выступить от имени Генриха. «Это мне, – заявил он, – Жарнак сделал признание и пусть только попробует утверждать обратное»^[285].

Жарнак, по воле обстоятельств ставший защитником герцогини д’Этамп и короля, был хрупким изящным молодым сеньором. А сторонник дофина отличался телосложением настоящего борца. Коротконогий и широкоплечий де Вивонн мог похвастать недюжинной силой и утверждал, что способен одолеть двух атлетов одновременно. Мог он и, ухватив за рога, опрокинуть быка, а свои дуэли давно перестал считать. Теперь же он просил у короля разрешения на поединок.

«Сир, – писал де Вивонн, – прослышал я, что Ги де Шабо был недавно в Компьене, где назвал того, кто сказал, как он хвастал любовной связью со своей мачехой, злопыхателем и негодяем. Так вот, Сир, с соизволения Вашего я на это отвечу, что Шабо бессовестно солгал и солжет всякий раз, как станет уверять, будто я сказал нечто такое, чего бы он мне не говорил: ибо он сам мне неоднократно повторял и хвастался, что спал с упомянутой своей мачехой».

Встревоженный таким поворотом дела, Франциск категорически запретил поединок. Дофин, Диана и их друзья отомстили, засыпав Жарнака остротами, насмешками и оскорблениями, так что через некоторое время несчастный умолял его величество отменить запрет. Но король и слушать ничего не желал.

Вскоре, однако, произошел другой инцидент, вынудивший монарха принять меры. В тесном кругу доверенных лиц дофин сказал, что скоро настанет его черед царствовать, объявил, что вернет коннетабля, и стал делить важнейшие посты королевства между своими друзьями^[286].

Никто не обратил внимания на сидевшего в уголке шута Брианда. Как только распределение чинов и званий окончилось, дурачок побежал к королю. Тот сидел за столом.

– Храни тебя Господь, Франциск де Валуа! – молвил шут.

Король вздрогнул:

– Эй, Брианда, что ты хочешь этим сказать?

– Клянусь кровью Господней, ты уже не король, а ты, месье де Те, больше не командующий артиллерией, теперь это Бриссак. А ты, господин мой, уже не Первый Камергер, это Сент‑Андре. А ты…

Шут продолжил перечень, а потом снова вернулся к королю.

– Черт возьми, скоро ты увидишь тут господина коннетабля. А уж он научит тебя плясать под свою дудку и валять дурака. Беги! Спасайся! У‑лю‑лю! Ты уже помер!

Мадам д’Этамп испуганно вскрикнула, а разгневанный король заставил шута перечислить имена всех, кто окружал дофина во время этой скандальной сцены. Услышав их, он едва не задохнулся от ярости, вызвал капитана шотландской стражи и во главе тридцати солдат бросился в апартаменты сына. Однако там успели вовремя заметить, как из комнаты выскользнул шут, и собрание разбежалось. Король никого не нашел, кроме слуг. С досады он отколотил их и в щепки разнес мебель.

Дофин почел за благо на время покинуть двор. Отсутствовал он целый месяц. Потом придворные начали переговоры о примирении. Франциск I все больше ненавидел сына и даже побаивался его, но Генрих был его преемником, он дал Франции наследника династии и вскоре ожидал появления еще одного ребенка. Королю ничего не оставалось, как простить, и дофин вновь занял свое место при дворе, поклявшись, впрочем, не призывать к себе ни Сент‑Андре, не Дампьера, ни любого другого из неосторожных молодых людей, присутствовавших при чересчур преждевременном дележе достояния Короны. Бриссак от греха подальше отбыл в свое Анжуйское губернаторство, Диана же осталась при дворе, оправдывая это тем, что должна позаботиться о дофине, только что, 2 апреля 1546 года, родившей в Фонтенбло девочку. Ее рождение как будто ознаменовало двойное примирение короля – с сыном и английским монархом^[287]. И в самом деле, вскоре после рождения маленькой принцессы, 7 июня 1546 года, в Ардре был подписан мирный договор с Англией. По этому соглашению Франциск I в обмен на уплату в течение восьми лет суммы в размере 800 тысяч золотых экю или 2 миллионов ливров получал обратно Булонь. Король Франции тут же великодушно предложил Генриху VIII стать крестным отцом его внучки. Крестины устроили 4 июля в часовне Троицы замка Фонтенбло. Церемония была грандиозной. Посол Томас Чейни держал младенца над купелью. Девочку нарекли Елизаветой. В крестные матери выбрали королеву Элеонору и наследницу Наваррской короны Жанну д’Альбре. Английский посол вручил дофине дары крестного отца: кубок из яшмы, часы и золотую солонку с выгравированными на крышке оленями и ланями. После крестин Екатерина покинула Фонтенбло, чтобы отвезти маленькую Елизавету в Блуа, где ей предстояло воспитываться вместе со своим братом Франциском. Детей вверили попечению месье и мадам д’Юмьер, но под руководством Дианы де Пуатье, уже обремененной заботами о незаконнорожденной дочери Генриха, маленькой Диане Французской.

Дофин отпраздновал крестины дочки, устроив в Париже пышный турнир. Для состязания с облаченным в алые цвета графом Лавалем и его рыцарями Генрих и его соратники избрали белые одежды и украсили латы серебряным полумесяцем. Молодая луна тогда была в особой чести. Она предвещала скорый восход на небосводе королевской звезды под знаком богини Дианы.

 

Глава IV

ПРЕЛЮДИЯ К СЛАВЕ

 

Отчет, адресованный Сенату Венеции в 1546 году послом Марино Кавалли, завершавшим третий срок пребывания во Франции, рисует на редкость выразительную картину состояния королевства и двора^[288].

52‑летний Франциск I держится благородно и величественно. Он крепок телом и духом. Природа наградила короля фонтанелью, благодаря которой он каждый год избавляется от скапливающихся в организме вредоносных жидкостей и, таким образом, способен прожить еще очень долго. Он много ест и пьет, а спит и того лучше и вдобавок помышляет об одних увеселениях. Любит изысканно одеваться, все его наряды отделаны галунами, вышивкой и драгоценными каменьями. Королевские колеты отлично скроены и блистают золотым шитьем. Рубашки – из тончайшего полотна и по французской моде виднеются сквозь прорези колета.

Насколько легко король выдерживает физические нагрузки, настолько умственная работа его тяготит, и почти всю ее он возложил на кардинала де Турнона и адмирала д’Аннебо. Однако «нет ни предмета, ни ученого труда, ни искусства, о коих он не мог бы рассуждать со знанием дела». Франциск I тратит на свое содержание 300 тысяч экю в год, из них 70 тысяч предоставляет королеве, хотя в прежние годы она имела 90 тысяч. Дофин, в свою очередь, получает доходы с Бретани и Дофинэ, что приносит ему 300 тысяч экю в год. Эти деньги он использует для оплаты 150 копейщиков личной охраны, содержания жены и детей, а также покрытия обычных и чрезвычайных расходов своего дома. Помимо трат на повседневные нужды король немало денег вкладывает в строительство: он уже возвел восемь великолепных дворцов и не намерен останавливаться на достигнутом.

Охота, включая довольствие, кареты, сбрую, собак, соколов и прочее, обходится более чем в 150 тысяч экю. Мелкие радости вроде пиров, маскарадов и прочих «подвижных игр» – в 50 тысяч экю. Одежда, ковры, личные подарки – во столько же; швейцарская, французская, шотландская стража – более чем в 200 тысяч экю; пенсии и подарки дамам – почти в 300 тысяч экю. По общему мнению, содержание короля вместе с его семьей, домом и королевскими дарами тем или иным лицам съедает полтора миллиона в год. Французский двор держит обычно 6–8, а то и 12 тысяч лошадей. Расточительство не знает границ, а путешествия увеличивают расходы по меньшей мере на треть, если считать мулов, кареты, повозки, лошадей, прислугу, причем все это требуется в удвоенном количестве.

Судя по личным качествам дофина, тот обещает дать Франции самого достойного короля за последние две сотни лет.

 

«Принцу 28 лет. Он весьма крепкого телосложения, но по складу характера несколько меланхоличен. Дофин необычайно ловок в обращении с оружием: быть может, не слишком блистает в обороне, зато держится mordicus[289]. Умом не очень скор, но именно такие люди часто преуспевают более прочих – так, поздние плоды осени лучше и долговечнее весенних и летних.

Дофин стремился неизменно сохранять опору в Италии и никогда не соглашался с отдачей Пьемонта. Из этих соображений он постоянно держит при себе итальянцев, недовольных тем, как идут дела у них на родине.

Деньги принц тратит разумно и достойно, женщинами почти не увлекается, видимо, довольствуясь женой. Что до беседы, то дофин превыше всего ценит общество вдовы великого сенешаля Нормандии, 48‑летней мадам де Брезе. К ней он испытывает истинную привязанность, однако полагают, что в их отношениях нет ничего сладострастного, как если бы они были матерью и сыном. Утверждают, будто эта дама взяла на себя труд опекать, воспитывать и направлять дофина, побуждая свершать достойные его деяния. И это ей в самом деле замечательно удалось. Из пустого насмешника, не слишком привязанного к супруге, принц превратился в совсем иного человека. Избавился он и от нескольких других мелких недостатков юности. Он любит присутствовать при военных учениях, ибо все высоко ценят его отвагу, свидетельство коей он явил в Перпиньяне и Шампани».

 

В общем и целом венецианский дипломат составил Генриху неплохой панегирик. Намек на скорое возвышение дофина столь же тактичен, как и строки, относящиеся к Диане: доклад Кавалли показывает, что дофину удалось скрыть любовную подоплеку своих отношений с нею. Оценил посол и улучшения, достигнутые усилиями вдовы великого сенешаля, в том, что касалось политеса и галантного обращения с супругой. Диана и впрямь оказала немало услуг Екатерине, будучи посредницей между нею и Жаном д’Юмьером, отвечавшим за воспитание маленьких принцев^[290]. Он же в свое время заботился о сыновьях Франциска I, а потом стал камергером Генриха. Вполне естественно, что этому достойному дворянину последний поручил в 1546 году и воспитание собственных детей. Диана, смотревшая на д’Юмьера почти как на родственника (она называла камергера «мой союзник»), постоянно поддерживала с ним контакт.

Осенью 1546 года, когда гувернер вез в Роморантен маленького Франциска, герцога Орлеанского, и его сестру Елизавету, дети простудились, и их пришлось уложить в постель. Д’Юмьер написал об этом Диане, в то время вместе со всем двором пребывавшей на востоке Франции. Диана тотчас известила о болезни детей дофина и Екатерину, а также и Франциска I, которому передали мнение д’Юмьера, что принцам надобно подыскать более здоровую местность, «такую, как Ла Бурдезьер или иной замок в благоприятном климате, дабы избежать осложнений». Дети довольно быстро поправились, зато мадам д’Юмьер, в свою очередь, слегла, и ее супруг через Диану испросил дозволение вместе с воспитанниками вернуться ко двору 11 ноября. Дофин был разгневан: как смел гувернер вообразить, будто жизнь при дворе, кочующем из одной резиденции в другую, может быть для детей предпочтительнее житья в деревенском замке? Нет, принц и принцесса останутся в Солони и на берегах Луары.

У Дианы были собственные осведомители и гонцы. Путешествуя вместе со двором, она брала с собой личный штат: священника, врача, казначея, клерка, надзирающего за расходами. Сводный брат Дианы Жак де Пуатье проверял все счета вместе с секретарем. К ним еще надо добавить конюшего, двух пажей и трех лакеев. Все они скакали рядом, ибо Диана очень долго продолжала ездить верхом, или окружали карету, когда она, утомившись, пересаживалась в экипаж. Там вместе с хозяйкой ехали Жанна – не только горничная, но и портниха, а также карлики Шарль и Барб – последнюю во время поездки двора по Бургундии Диана приказала обрить наголо, очевидно, из соображений гигиены. Питанием ведали три мажордома, в чьи обязанности входили покупка продуктов и сервировка стола госпожи. Особый носильщик занимался перевозкой спинета, с которым Диана никогда не расставалась. Некоторые из слуг мадам де Брезе состояли и на королевской службе: так, ее казначей отвечал также и за строительный фонд короля, а интендант Шенонсо был одним из поставщиков хлеба в доме его величества^[291].

Переписка Дианы показывает, что она вела множество дел, касавшихся крупных сановников королевства или ее собственных родичей. В зависимости от обстоятельств она бывала то милостивой и заботливой, то требовательной и жесткой мастерицей в вопросах крючкотворства. Диана бдительно следила за своим кузеном дю Бушажем и сестрами: разногласия с ними не колеблясь улаживала через суд, но и так же упорно добивалась для них бенефиций. Заботилась Диана и о благе королевства. Так, когда король, желая поощрить строительные работы в новом городе Гавре, на три года освободил тех, кто пожелал бы заняться там строительством, от уплаты тальи и налога на продукты, Диана предложила своей подруге Элен де Лонгваль принять финансовое участие в этом проекте и, более того, пообещала одолжить деньги, чтобы мадам де Лонгваль могла поддержать столь полезную финансовую операцию. «Буде королю понадобится большая сумма, – писала она, – я ему охотно предоставлю ее через вас»^[292].

Эта процедура косвенного займа напоминает нам, что Диана хорошо знала мир банков и банкиров. Среди последних итальянцы нередко перехватывали инициативу у французов. Финансисты «флорентийского происхождения» из Лиона Тома Гуаданьи и Антуан Гонди и в самом деле часто бывали при дворе. Гонди, сеньор де Перрон, женился на Мари‑Катрин де Пьервив, предприимчивой особе родом из Пьемонта: в 1533 году она познакомилась с дофиной, когда та проезжала через Лион, и стала ее подругой. Екатерина, ценя деловые качества этой дамы, пригласила ее ко двору, чтобы поручить финансовый контроль над домом своих детей, а позднее передала надзор за строительными работами и возведением зданий.

Флорентийский банкир из Лиона Робер Строцци – двоюродный брат Екатерины Медичи и сын Филиппо Строцци, разбитого Комо ди Медичи под Монтемурло в 1537 году. Трое его братьев, изгнанных из Флоренции, нашли приют в окружении дофина и короля: старший, Пьеро, в 1541 году стал камергером его величества. Это был храбрый воин, отличившийся при осаде Люксембурга в 1543 году. Опытный моряк Леоне был мальтийским рыцарем и приором Капуанским. А Лоран, приняв постриг, получил епископство Безье.

Заняли прочное место при дворе и другие родственники Екатерины по фамилии Сальвиати. Джованни, сын Джакопо и Лукреции Медичи, стал епископом Олорона, а затем – Сен‑Папу, где его впоследствии сменил младший брат Бернардо. Оба они удостоились кардинальского сана.

В отношениях с Екатериной Диана де Пуатье принимала в расчет все шире распространявшуюся моду на Италию и итальянцев, чье влияние Франциск I сделал главенствующим в искусстве, архитектуре и словесности. Вдове великого сенешаля приходилось подчиняться требованиям моды и радушно принимать новые лица – банкиров, артистов, художников и писателей – ибо они развлекали дофина.

Среди поэтов, посещавших их узкий круг, наиболее знаменитым был изгнанный из Флорентийской республики Луиджи Аламанни. В 1543 году он вторым браком сочетался с Мадаленой Бонайути, дамой, ведавшей одеванием Екатерины. В 1532–1533 годах поэт опубликовал в Лионе сборник любовной лирики, посвященный Франциску I. Дофину же он посвятил поэму о приключениях странствующего рыцаря «Gyrone il Cortese»[293]. Генрих был счастлив видеть, как там под другими именами воскресли герои «Амадиса Галльского». Зная его вкусы, итальянцы умело пускали в ход лесть: в 1542 году венецианец Габриель Джолито ди Феррари выпустил в его честь издание «Неистового Роланда» Ариосто; в 1543 году архиепископ Бенивента Джованни Делла Каза передал принцу каллиграфически выполненную копию манускрипта своего труда «Галатес, или Трактат о манерах», настольной книги для пажей. Сложные ритуалы придворных церемоний и турниры в промежутках между войнами воссоздавали фантастическую атмосферу куртуазных романов, порой сближая враждебные группировки, что, однако, не уменьшало напряженности в их отношениях.

Нравственные искания современности не могли остаться чуждыми Диане и Генриху, пусть внешне они и выказывали приверженность строжайшей ортодоксии. Конечно, глашатаи новой духовности, Маргарита Наваррская и Клеман Маро, вследствие их дружбы с герцогиней д’Этамп, были исключены из окружения дофина, но это не мешало принцу распевать переведенные на французский псалмы. Нравилось ему, впрочем, и слушать, как его капеллан Меллен де Сен‑Желе, поэт традиционного склада, декламирует свои манерные стихи. Интересуясь античностью, дофин требовал, чтобы ему читали труды Лефевра д’Этапля, Гийома Бюде и Эразма. Высоко ценил он и Франсуа Рабле, который вопреки усилиям Сорбонны только что закончил шутливую эпопею «Гаргантюа и Пантагрюэль». Итак, атмосфера, окружавшая наследника трона, менялась. Любовь к Диане, привязанность к Екатерине, лесть придворных, удовольствие от спортивных состязаний, возбуждение интеллектуальных схваток, в которых блистали итальянцы, – все это в целом предваряло тенденции и вкусы грядущего царствования.

В начале 1547 года, как отмечал посол Марино Савалли, несчастья, войны, неурожаи и эпидемии оставили Францию. Генрих VIII Английский, выступавший то союзником и братом, то противником короля Франциска, внезапно умер. Получив известие об этом, французский государь, по свидетельству имперского посла Сен‑Мориса, обрадовался: «Было замечено, что он громко смеялся и шутил со своими дамами во время бала». Но вскоре Франциск и сам заболел^[294]. Король простудился 11 февраля, у него начался жар, а потом, когда приступы лихорадки стали терзать его реже, Франциск на носилках принялся выезжать на охоту то в один, то в другой замок. Он все больше слабел, но, не желая в том признаваться, не давал себе отдыха и продолжал в одиночку, не спрашивая совета дофина, принимать решения, от которых зависело будущее государства: так, Франциск распорядился продолжить строительство укреплений в Дофинэ и оснащение военных галер в расчете на новую кампанию против императора.

Король прибыл в Рамбуйе 12 марта, и у него, как это случалось время от времени, вновь начался абсцесс в промежности. Пришлось лечь в постель. Однако болезнь прогрессировала, и 20 марта духовник короля Пьер Дюшатель, епископ Макона, уговорил его собороваться. Дофин Генрих, которого в первые дни болезни король не пускал на порог, прибыл из Ане, куда удалился на время, так как Диана и Гизы настояли, чтобы дофин присутствовал у отцовского одра. Хирурги вскрыли нарыв. Ненадолго состояние больного улучшилось, но 29 марта последовало общее ухудшение. Франциск решился дать сыну последние наставления: позаботиться о королевстве и быть справедливым к народу; достойно обходиться с королевой Элеонорой и герцогиней д’Этамп, но не поддаваться влиянию женщины, как сам он уступал воле фаворитки. 31 марта около двух часов пополудни Франциск I отдал Богу душу. Сразу после этого новый государь, миновав приемную, где плакала Екатерина, отправил гонцов к вдове великого сенешаля Нормандии и коннетаблю Монморанси. Он назначил им свидание в Сен‑Жермен‑ан‑Ле и сам поспешил туда же. Кроме того, Генрих поручил монахиням‑фонтевристкам монастыря От‑Брюйер принять 2 апреля набальзамированные останки короля и ларцы с его сердцем и внутренними органами. Тело Франциска I недолго пробыло в монастыре и уже 11 апреля было перевезено в Сен‑Клу, резиденцию епископа Парижского, где оставалось до 21 мая, чтобы проследовать до Нотр‑Дам‑де‑Шан в Париже, где его ожидали гробы сыновей: дофина Франциска, чьи останки привезли из Турнона, и герцога Карла Орлеанского, за которым послали в Бове. Тройное погребение в королевской усыпальнице Сен‑Дени состоялось 24 мая 1547 года^[295].

Пока тянулась неторопливая подготовка этих похорон, на вершине государственной власти произошла настоящая революция^[296]. Генрих встретился 2 апреля в Сен‑Жермене с Монморанси и два часа провел с ним тет‑а‑тет, называя «отцом и главным советником». Это уязвило Диану. Она хотела бы единолично управлять волей своего любовника. Но, как ни велика была досада, Диана поостереглась ее выказывать, сочтя опасным устраивать внутренние склоки, вместо того чтобы свести счеты с прежними царедворцами и поделить добычу. Зато ей показалось важным найти противовес непомерному влиянию коннетабля. Осуществить это можно было только одним способом – наводнив Королевский совет своими ставленниками и клиентами.

Для осуществления этой операции Диана поспешила заручиться поддержкой Гизов. Пока они вместе следили за агонией Франциска I, архиепископ Реймсский Шарль предложил способ избавить Генриха от неприятной перспективы нарушить данную отцу у смертного одра клятву не допускать в Совет лотарингских принцев. Достаточно было внушить Генриху, будто речь шла лишь о старом герцоге Клоде де Гизе, воине, обремененном полунемецким происхождением, а отнюдь не о его брате кардинале и утонченных сыновьях последнего, ставших истинными французскими принцами. А в один ряд с ними король мог бы поставить своего ненаглядного друга детства Жака д’Альбона Сент‑Андре. Между сообщниками быстро установилось согласие.

Ночью 2 апреля они расчистили себе поле деятельности. Тех, кто служил Франциску I, с благодарностью отправили на покой. Кардинал де Турнон, адмирал д’Аннебо, Николя де Лонгваль, Жильбер Байяр и многие другие, обязанные возвышением герцогине д’Этамп, лишились должностей, а некоторые угодили в тюрьму.

Параллельно в Деловой, или Малый, совет, истинное правительство королевства, вошли коннетабль де Монморанси, старый кардинал Иоанн Лотарингский, граф Франсуа д’Омаль и его брат архиепископ Реймсский, отец и сын Сент‑Андре, граф Клод д’Аркур, зять Дианы Робер де Ла Марк и ее кузен Жан д’Юмьер. Канцлер Франсуа Оливье представлял там магистратуру. Секретари ведомства финансов Гийом Боштель и Клод де Л’Обепин лишь вдвоем остались от старого состава Совета, в то время как два принца королевской крови – Генрих д’Альбре, супруг тетки короля Маргариты, и Антуан Вандомский – получили всего‑навсего почетные назначения.

Частный совет, в котором обсуждались административные вопросы, составили кардиналы Бурбон, де Ферраре и дю Белле, старый герцог де Гиз и епископ Суассонский. К ним присоединились кардинал де Шатийон, племянник Монморанси, герцог Неверский, сводный брат Вандома, Филип де Коссе‑Бриссак и герцог д’Этамп, который попал в большой фавор за то, что усадил жену под замок где‑то в Бретани.

Непрерывность работы обоих Советов помимо Боштеля и Л’Обепина должны были обеспечить два новых государственных секретаря – фаворит коннетабля Монморанси Жан дю Тьер и Ком Клосс де Маршомон, личный секретарь Генриха II.

Основанное на амбициях противостояние Гизов и коннетабля, оспаривавших друг у друга влияние в Советах, могла не без удовольствия поддерживать в равновесии Диана. Современники считали, что она на равных делила власть с Монморанси. Вот мнение Клода де Л’Обепина: «Как мы видим на небосводе две величайшие звезды – солнце и луну […], так Монморанси и Диана в полной мере владели абсолютной властью в сем королевстве: первый – над Короной, вторая – над Персоной»^[297]. А «Мемуары» Таванна добавляют: «Коннетабль был кормчим и хозяином корабля, у руля коего стояла мадам де Валентинуа»^[298]. Ее положение в государстве иллюстрирует и другой образ: Диана была как бы осью весов, чаши которых являли собой Гизы и коннетабль.

Но пока этим трем могущественным силам пришлось договориться, дабы извлечь выгоду из своего положения у кормила власти. Разумеется, дела королевства при всем его процветании шли отнюдь не блестяще. Франциск I, вынужденный тратить огромные суммы на военные расходы, содержание двора и строительство, увеличил размер тальи с 2 миллионов 400 тысяч экю в 1515 году до 4 миллионов 600 тысяч – в 1545‑м, но так и не сумел погасить дефицит. Так что приходилось делать займы под имущество столицы и ренты ратуши. Десятина, уплачиваемая духовенством, мгновенно истощалась. Незадолго до смерти Франциск вынужден был продать алтарные украшения и даже серебряную решетку, поставленную вокруг гробницы святого Мартина Людовиком XI. Тем не менее он так и не сократил расходы на содержание двора, и новый монарх тоже не собирался этого делать^[299].

Склонный к щедрости Генрих II не только не думал урезать и экономить, но и раздавал своим друзьям имущество и должности, отобранные у прежних царедворцев^[300]. Монморанси, вновь утвержденный в звании коннетабля и великого мажордома, как губернатор Лангедока получил 100 тысяч экю жалованья по недоимкам и 25 тысяч экю годовых. Его племянник Одэ де Шатийон, уже бывший архиепископом Тулузским, заимел епископство Бове, а вскоре и кардинальскую шапку. Другой племянник. Гаспар де Шатийон‑Колиньи, стал генерал‑полковником от инфантерии.

Гизы, которым благодаря Диане досталось имущество, отнятое у бывших фаворитов (Марше – у графа де Лонгваля, Медон – у кардинала Антуана Сангэна, дяди герцогини д’Этамп, Дампьер – у Жана Дюваля, казначея Ссудных касс), тоже отхватили лакомый кусок.

Немало выиграл и Франсуа Лотарингский: его графство д’Омаль стало герцогством и пэрией, к этому присовокупилось губернаторство в Нормандии, Дофинэ и Савойе, что делало его равным по положению первому принцу крови Антуану де Бурбон‑Вандомскому. Шарлю Лотарингскому в июле была обещана кардинальская шапка, и с тех пор он носил имя кардинала де Гиза. Помимо контроля над судебными делами он получил несколько аббатств и возможность взимать доходы с церковного имущества. Жаку д’Альбону Сент‑Андре отошли многочисленные должности, без счета земель, а вскоре и громадные губернаторства Лионское, Овернское, Бурбоннэ и, наконец, жезл маршала Франции. Коннетабль, д’Омаль и Сент‑Андре поделили между собой доходы с двух церковных десятин, составлявшие 600–800 тысяч ливров.

По сравнению с ними королеве достались крохи – всего лишь рента в размере 200 тысяч ливров. Еще король оставил ей доходы с имущества, унаследованного от Булонского дома, в том числе графств Овернского и Лорагского. Впрочем, Екатерина добилась и кое‑каких милостей для своих кузенов Строцци: Пьеро стал генералом итальянской инфантерии, Леоне – командующим галерами, а Лоран – епископом Безье.

Дары, принесенные королем Диане, полностью соответствовали ее высочайшему положению при новом дворе^[301]. Прежде всего это самые прекрасные драгоценности Короны, к которым присоединился и брильянт стоимостью 50 тысяч экю, с боем вырванный у мадам д’Этамп^[302], замок Лимур и парижский особняк бывшей фаворитки на улице Сент‑Антуан, а в 1553 году – и герцогство д’Этамп^[303]. Подтверждены были ее права на доходы с имений Ане, Ножан‑ле‑Руа, Бреваль и Моншове^[304]. В 1552 году Диане была оказана неслыханная милость: по традиции при каждой смене царствования все должностные лица должны были платить «за подтверждение», и на сей раз плоды этого чрезвычайного налога (по Брантому – 100 тысяч экю, по Сен‑Морису – 300 тысяч экю) вручались Диане де Пуатье^[305]. Получала она и часть налога на колокольни, на что Рабле намекнет в истории о том, как Гаргантюа подвесил на шею своей кобыле парижские колокола^[306]. Этот налог сильно ударил по духовенству, после того как оно выплатило в качестве «дара милосердия» четыре десятины, что составляло 1 миллион 260 тысяч ливров или 20 процентов своего годового дохода. Патентные письма от 11 марта 1552 года^[307] уточняют, что король, дабы не обременять более прелатов, установил эту таксу «на производство звонницы колоколен нашего королевства» из расчета 20 турских ливров на каждую колокольню. Епископам надлежало создать комиссии, которые бы способствовали распределению и уплате налога таким образом, чтобы «сильный поддерживал слабого». В первый год после этого 26 829 колоколен королевства принесли 536 580 ливров. Точно неизвестно, ни какая часть попала в руки Дианы, ни получала ли она ее ежегодно, ибо налог на колокольни, задуманный как временная мера, стал постоянным и вскоре начал приносить почти миллион ливров ежегодно.

Но это не все. Во Франции существовало множество «неопределенных земель», то есть тех, что не имели бесспорного владельца и чья принадлежность могла оспариваться через суд. Диана присвоила право пользоваться ими, равно как и имущество, конфискованное у протестантов или отнятое у евреев. Бенефиции она передала Франсуа д’Омалю, а тот, в свою очередь, – Жану Бурбону, графу д’Энгьену. Таким образом, Диана без особых хлопот сумела выступить благодетельницей как Гизов, так и Бурбонов, при этом сколотив столь мощную финансовую собственность, что при всей своей скрытности могла соперничать с самыми богатыми людьми своего времени^[308].

После этого Диане оставалось лишь увенчать свое могущество приобретением престижного имения: таковым стал замок Шенонсо, полученный ею от королевских щедрот в июне 1547 года^[309]. Этот очаровательный замок, перестроенный финансистом Тома Бойе в 1513 году и переданный его сыном Антуаном Франциску I в 1535 году в счет уплаты долгов, принадлежал с тех пор Короне, чьей неотторжимой собственностью считался по королевскому указу от 30 июня 1539 года. Поэтому Генрих, желая как‑то оправдать свой дар, вспомнил о выдающихся заслугах великого сенешаля и о том, что покойный король, «нынешнего государя достопочтенный сеньор и отец, да помилует его Господь, обремененный тяготами и великими войнами до самой кончины, не успел воздать Луи де Брезе достойной награды». Эту награду Генрих II предназначил своей «дражайшей и любимейшей родственнице, вдове великого сенешаля». А чтобы уберечь Диану от требований вернуть часть королевского домена, в документ был вписан пункт, позволявший ей оспаривать договор, заключенный в 1535 году между Франциском I и Антуаном Бойе, наследником Тома. В случае, если бы оказалось, что доходы от имения не достигают базовой оценки стоимости при его передаче, то есть 90 тысяч ливров, мадам де Брезе могла оспорить состоятельность первоначальной сделки.

Успокоенная на сей счет, 3 июля Диана принесла вассальную клятву как владелица замка Шенонсо, а потом, выждав несколько лет, аннулировала сделку от 1535 года, благодаря которой Шенонсо стал частью королевского домена, вынудила Бойе забрать замок и выставить на продажу, чтобы в 1555 году приобрести его за 50 тысяч ливров, которые, естественно, выложил король.

Оставалось обеспечить надежный альянс с Гизами, и он был торжественно скреплен браком между Луизой де Брезе и Клодом Лотарингским, маркизом де Майенном, а в недалеком будущем – и графом д’Омалем, после того как его старший брат станет главой семьи. Церемония состоялась 1 августа 1547 года. Насчет этого брака Франсуа д’Омаль советовался с племянником коннетабля Колиньи, и тот дал неопределенный ответ, «что, мол, больше ценит немного доброй славы, чем много богатства». Но несмотря на подобную сдержанность, Гизы решились сделать шаг навстречу и, таким образом, привлечь на свою сторону всемогущую Диану. Впрочем, супруг, молодой Клод де Гиз, был уступчивым и хорошим мужем, снискав тем благосклонность и дружбу королевской любовницы. С тех пор итальянские послы среди важнейших событий придворной жизни отмечали, что Шарль Лотарингский, архиепископ Реймсский, обедает за столом Дианы и оба они вместе с Франсуа д’Омалем составляют нечто вроде тайного совета. Диана относилась к ним почти как к сыновьям, в которых хороший дом всегда нуждается, для того чтобы обрести величие^[310].

Собрав за несколько недель внушительную добычу, Диана все еще не была удовлетворена. Ее притягивала государственная казна, над которой она во что бы то ни стало хотела заполучить контроль. После смерти казначея Ссудных касс Жана Дюваля Диана добилась назначения на эту должность одного из своих ставленников – Андре Блонде: теперь она каждое утро могла узнавать о поступлениях, тратах, сделках и судебных процессах, чреватых штрафами и конфискациями^[311].

Так, мало‑помалу истинные рычаги власти попали в ее руки. Через своих ставленников и союзников мадам де Брезе участвовала в политических спорах, постоянно беседуя с монархом, следила за выполнением намеченных ею планов, умела извлекать из этого немалые прибыли, ибо каждый, зная о влиянии фаворитки короля, старался найти к ней подход. Однако Диана была не из тех женщин, кого удовлетворяет закулисная власть, она хотела во всей славе предстать перед глазами всего мира и занять надлежащее место, то есть высочайшее в королевстве, ибо и сам новый монарх склонялся перед нею.

 

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

БОЛЕЕ‑ЧЕМ‑КОРОЛЕВА

 

Глава I

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться: