Операции на фронтах с началом весны

 

В начале марте ко мне в Ставку явился морской офицер из Либавы, отрекомендовавшийся помощником капитана над портом (фамилию я не помню), рассказал про захват им цеппелина, опустившегося вследствие удачного обстрела противоаэропланных батарей, причем нами были взяты в плен три офицера и 24 человека команды, но самого цеппелина ввести в гавань не могли по причине его громоздкости и были вынуждены уничтожить. В заключение своего рассказа он предложил мне, не более и не менее, как с имеющимися в Либаве двумя морскими батальонами взять Мемель. Вначале я рассмеялся, но он меня уверил, что ему точно известно, что гарнизон Мемеля состоит только из двух рот ландштурмистов. Обсудивши его предложение серьезно, я все же отнесся к нему отрицательно, так как удержать Мемель с этими силами было невозможно, а в смысле уничтожения военного имущества он не представлял интереса, как был исключительно коммерческим портом.

С тем он и уехал, но не успокоился и, как оказалось, нашел сочувствие в штабе Северо‑Западного фронта, но там взяли его идею, а осуществление поручили командиру ополченской бригады генерал‑майору Потапову.[150] В середине марте набег на Мемель состоялся, и он был занят почти без выстрела, так как немецкие ландштурмисты отступили без боя, но через двое суток явились снова, подкрепленные уже полевыми частями. Значительная часть наших ополченцев разошлась по городу и, щедро угощаемая обывателями, напилась пьяной и не вернулась в строй при поспешном отступлении, почему генерал Потапов привел назад не более половины своего состава, потеряв всего двоих убитых и раненых. После этого в немецких газетах появилась довольно конфузное для нас описание этого дела.

На южном участке фронта в это время наши наступательные операции в Карпатах, производившиеся зимой в глубоких снегах, сильно измотали и расстроили три наших левофланговых армии. Немцы, понимавшие опасность нашего проникновения в Венгрию, сильно подкрепили австрийцев во всех угрожаемых пунктах, и продвижение вперед шло черепашьим шагом. 22 марта мы зато были обрадованы известием, что Перемышль сдался после неудачной попытки прорыва. Взято было более 100 000 пленных. Это известие подняло дух у войск. Государь, бывший в этот день в Ставке, во время благодарственного молебствия даже плакал от умиления.

Вскоре состоялась поездка государя в Галицию для смотров войскам, и при посещении перемышльских фортов произошел забавный анекдот. Генерал Воейков, дворцовый комендант, был владельцем источников минеральной воды «Куваки», с которой он ужасно носился и рекламировал. Адмирал Нилов и граф Граббе, желая подшутить, нарочно подбросили по пути государя в австрийских окопах несколько пустых бутылок характерной формы от «Куваки», и государь, сейчас же заметивши их, поздравил Воейкова с успехом его воды даже у наших врагов. После этого Воейкова долго дразнили, что он ухитряется и во время войны продавать свою «Куваку» даже неприятелям.

Не успели еще замолкнуть приветственные «ура» наших войск, встречавших государя в Галиции, как над нею разразился первый удар, знаменующий генеральное наступление немцев на Россию. 1 мая, совершенно скрытно подвезенная ударная группа Макензена, состоящая из гвардии и лучших войск, обрушилась на центр 3‑й армии генерала Радко‑Дмитриева.[151] В этом бою мы первый раз познакомились со всесокрушающим ураганным огнем. Удар был совершенно неожиданный, и сразу образовался большой прорыв, который так и не удалось ликвидировать, несмотря на брошенные корпуса из резерва. Началось отступление за Сан нашей 8‑й армии, глубоко втянувшейся в Карпаты, но удержаться на Сане, несмотря на все меры, на усилия наших войск, нам не удалось, и отступление покатилось дальше. Приходилось подумывать об очищении всей Галиции, которую мы уже привыкли считать своею. Здесь не мешает сказать о тех ошибках, которые были сделаны нами в области гражданского управления.

Назначенный генерал‑губернатором Галиции генерал граф Бобринский,[152] сам по себе человек порядочный и почтенный, не имел опыта в гражданском управлении и сильного характера, а потому и слабо противостоял давлению сверху. Ему прислали весьма сомнительные элементы для занятия низших должностей в администрации, вследствие чего развилось взяточничество и сутяжничество, а кроме того, явились тотчас во главе с епископом Евлогием[153] насадители православия, которые правдами и неправдами начали русификацию в стране, далеко еще не закрепленной за нами, что и показали дальнейшие события. Когда австрийцы вернулись на прежние места, они начали мстить перешедшим в православие, и таким образом в населении остался неприятный осадок о нашем там пребывании. Великий князь пробовал бороться с чрезмерным пылом обрусителей, но даже и ему это было не под силу, так как давление шло от министра внутренних дел Маклакова и стоящих за ним всесильных кругов.

Одновременно с сильным ударом по нашему левому флангу последовал более слабый – по правому. Здесь дело ограничилось продвижением в направлении на Митаву и Либаву сравнительно слабых немецких частей, но у нас, кроме ополченцев, ничего не было, чтобы им противостоять. Немецкая кавалерия разлилась по всей Курляндии, и генералу Алексееву спешно пришлось перебрасывать свои войсковые части, надерганные из разных мест, в угрожаемый район.

Как раз в это время я ездил по железной дороге в г. Седлец к генералу Алексееву, чтобы просить его защитить Либаву с сухого пути. Сама по себе Либава имела для нашего фланга весьма мало значения и могла служить только укрытием для миноносцев при их набегах на берега Германии, в случае преследования неприятелем, но для немцев ее удобный порт мог служить близкой и удобной базой при действии против Рижского залива.

Генерал Алексеев, которого я видел в первый раз, произвел на меня прекрасное впечатление своею откровенностью и логичностью рассуждений. Относительно Либавы он мне сказал, что для ее обороны он не может уделить ни одного солдата из полевых войск, так как, будучи оторванными от фронта, эти войска пропадут совершенно даром. Там остается только ополченченская бригада, бравшая Мемель, которая для полевой войны все равно не годится. В лучшем случае она отступит на Виндаву, а в худшем сдастся в плен. Об общем положении своего фронта он сказал, что его войска не имеют резервов, которые все направлены на Юго‑Западный фронт и растянуты в ниточку. Стоит неприятелю где‑нибудь нажать, и ниточка лопнет.

По счастью, немцы были систематики, и так как на очереди лежало очищение Галиции, то они его и выполняли со скоростью 7–8 верст в день, не занимаясь побочными делами, могущими дать дешевые лавры, но не существенные результаты.

С наступлением весны в Ставке изменилось и настроение. Девятимесячное сидение в вагонах, напоминавшее зимнюю спячку в берлоге, всем ужасно надоело, да и монастырская жизнь давала себя чувствовать. Нервы от постоянных неудач притупились, и захотелось личной жизни. В Ставке стали все чаще и все на больший срок появляться дамы, а некоторые и совсем переехали на жительство. В том месте, где останавливался царский поезд, был разбит цветник с клумбами и поставлена садовая мебель. По вечерам там стали собираться иностранные агенты и другая публика для разговоров. Там же образовался маленький зверинец в загородках из барсука, лисицы и красивых ручных голубей. Один из адъютантов великого князя, барон Медем, оказался великолепным дрессировщиком, и барсук стал скоро за ним ходить, как собака. Все это занимало публику, а в особенности голуби, которые садились ко всем на плечи и на головы, хотя они оставляли иногда после себя неприятные последствия.

В числе развлечений появились также теннис и городки. Младший доктор Ставки нашел, что рестораторский стол негигиеничен, и испросил у дежурного генерала разрешение устроить специальный стол для больных и при этом кормил так вкусно, что число больных увеличивалось с каждым днем. Оказалось, что он тут же в Ставке нашел повара от Кюба, некоего г. Кякшта, брата известной балерины,[154] служившего по мобилизации в телеграфной роте. Кякшт говорил, что его сестра художница в хореографии, а он в кулинарии, и хвастался, что он из одних яиц может приготовить 152 блюда.

Тот же доктор устроил для офицеров ванны, души и солнечные ванны. Вообще потребность к комфорту видимо разрасталась, и прежний суровый образ жизни постепенно нарушался. Многие переехали в комнаты в домах железнодорожной бригады, но мы, моряки, остались твердыми и продолжали жить в своих вагонах, где по‑прежнему принимали своих приятелей.

Великий князь Кирилл Владимирович был еще в марте назначен командиром Гвардейского экипажа и начальником речных флотилий и уехал из Ставки в Петербург. Капитан 2‑го ранга Немитц получил в командование канонерскую лодку в Черном море, а к нам прибыл на его место лейтенант Гончаров.[155]

 

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться: