V. Гитлер вызвал чехословацкий кризис вопреки совету своих генералов

 

Присоединение Австрии, – или так называемый «Аншлюс», – последовало вскоре после отставки Бломберга и Фрича.

В этой афере Нюрнбергские документы не открывают никаких новых фактов. Но они содержат признание военачальников Германской армии: западным державам достаточно было поднять палец, чтобы остановить Гитлера.

«Германская армия, – говорит Кайтель, – была очень слаба. Она была еще в процессе развертывания первоначальных семи дивизий Райхсвера, У нее не было резервов. План создания армии в 36 дивизий должен был быть выполнен только в 1939 г.».

«Мое мнение, так же как и мнение маршала Бломберга и генерала фон‑Фрича, было, что мы не можем пускаться ни в какую войну. Но я рассчитывал, что присоединение Австрии было вопросом лишь дипломатии, и что ситуация, не представляла для нас никакой опасности».

10 марта, узнав о плебисците, назначенном Шушнигом, Гитлер спросил, какие части войск могут быть немедленно двинуты в поход. 11 марта он подписал приказ о занятии Австрии (документ Г. 102) и приказал, чтобы приготовления были» закончены на следующий день до полудня. «Операцией – стояло в приказе, – буду руководить я».

Приготовления были крайне просты. Они касались только 8‑го армейского корпуса, расположенного вблизи австрийской границы. Не было никакой мобилизации. Ее и не могло быть – мобилизационный механизм не был еще готов.

Приказ 11 марта содержит в себе многозначительную фразу: «На прочих германских границах в настоящий момент никаких мер безопасности не принимать». Гитлер отказывался от попытки оградить свою операцию от возможной иностранной интервенции. Он знал, что он не в состоянии этого сделать и предпочитал действовать в открытую.

Поход на Вену напоминал увеселительную прогулку. Австрия, которая и сейчас проявляет изумительную снисходительность, отдалась тогда Гитлеру в порыве энтузиазма. «Пришлось, – говорит Иодль, – отдать приказ, чтобы шоферы не снимали своих очков, иначе они могли бы быть ранены букетами цветов, которые им беспрерывно бросали».

Этот триумф скрывал ничтожество германской армии. Сам Иодль признает, что большинство шоферов, которых забрасывали цветами, еще не умели как следует управлять своими машинами. Только 60% из них могли доехать до Вены. Войска, присоединившие Австрию к Германии, не были способны к серьезной битве.

«Интервенция в Чехословакии, – сказал Кайтель, – могла бы привести к катастрофе. Мы опасались ее в течении целой недели».

Чехословакия! На пути в Вену, Гитлер иронизировал по адресу этого народа. «Чехи, – сказал он Гальдеру, который сопровождал его в роли офицера для связи от Главного Штаба, – держатся очень спокойно. У них нечиста совесть».

После «аншлюсса» Гитлер имел вероятно намерение сделать передышку, Политическая ситуация была неясна. Гражданская война в Испании шла к концу. Шансы на конфликт в области Средиземного моря уменьшались. Условия, поставленные 5 ноября 1937 г. для одновременного захвата Австрии и Чехословакии, не осуществлялись. «Зеленый план», т.е. план захвата Чехословакии, повис в воздухе.

«После присоединения Австрии, – пишет Иодль в своем журнале, – фюрер объявил, что чешская проблема не является срочной, т.к. надо, сперва „переварить“ Австрию. Тем не менее приготовления к „зеленому плану“ должны вестись энергично. В этот план должны быть внесены изменения, вытекающие из новой политической ситуации в результате аннексии Австрии».

Майор Шмундт, адъютант фюрера, записал события этого периода. Он отмечает разговор, происшедший 21 апреля 1938 г. между Гитлером и Кайтелем. «Фюрер, – пишет он, – исключает беспричинное нападение на Чехию. Он допускает постепенное ухудшение отношений, могущее завершиться войной, но он предпочел бы внезапный инцидент, – например, убийство нашего посланника. Первые четыре дня будут иметь решающее значение. В эти дни нам нужно добиться значительных успехов, чтобы обескуражить друзей Чехии».

20 мая Гитлер дает указания для выполнения «зеленого плана». Они совпадают с записью в журнале Иодля. «В мои намерения не входит разгром Чехословакии в ближайшее время посредством военной интервенции…».

30 мая вышла новая директива. Она начинается фразой, которая слово в слово обратна заявлению 20‑го мая: «Моим неизменным решением является военный разгром Чехословакии в ближайшем будущем».

Таким образом, в течении 10 дней Гитлер повернул на 180 градусов. 20 мая – стоп, 30 мая – вперед! Что случилось? Случилось следующее.

В воскресенье 21 мая два мотоциклиста, пытавшиеся перейти чешскую границу у Эгера, были убиты чешской пограничной стражей. Убитые оказались немцами из Судет (провинция, населенная немцами и с 1920 г. входившая в состав Чехословацкой республики); они везли с собой пропагандную литературу, призывавшую судетских немцев к восстанию. Потеряв терпение, вследствие повторных пограничных инцидентов, быть может, введенное в заблуждение ложными или тенденциозными сведениями, чешское правительство тотчас же объявило мобилизацию.

Теперь уже установлено, что Прага испугалась тени. Никакого передвижения германских войск не было. Жест Чехии был чрезмерен и бесполезен. Энергия, которой Чехии во всей этой плачевной истории почти всегда не хватало, на этот раз была проявлена не во время.

Германия не отвечала на мобилизацию. Во всем мире создалось впечатление, что фюрер отступил. Но мир еще не имел представления о гневе Гитлера.

«Намерение фюрера не приступать немедленно к разрешению чешской проблемы, – писал Иодль в своем журнале, – изменилось вследствие стратегической концентрации, произведенной чехами 21 мая без всякой угрозы с нашей стороны и без всякого повода».

«Так как Германия не отвечала, то престижу фюрера нанесен ущерб, повторения которого он не намерен терпеть. Вот почему издан новый приказ до поводу „зеленого плана“.

Эта «зеленая тетрадь», этот план кампании против Чехословакии, был начат зимой 1937‑38 гг.; генерал фон‑Фрич составил теоретический военный этюд на эту тему. После «аншлюсса» был выполнен ряд подготовительных работ. После 30 мая 1938 г. эти работы вылились в форму точного и подробного проекта захвата Чехословакии.

Генералы встревожились.

«Чистка» в начале 1938 г. была недостаточна для приведения Главного Штаба к покорности. Дух Бломберга и Фрича жил еще в оставшихся. Принципиальная позиция генералов оставалась прежнею: никакого риска войны, пока Германия не будет готова, т.е. до 1943‑45 г. Впрочем из трех, которых Гитлер застал при своем приходе к власти, оставался всего один: генерал Бек.

Он занимал должность начальника Главного Штаба армии. Это был человек мужественный, с ясным умом и упорный, который отзывался о Гитлере с откровенной суровостью: «Сумасшедший», – говорил он.

«Все обостряется, – пишет Иодль в своем журнале, – противоречие между убеждением фюрера, согласно которому мы должны что‑то предпринять еще в этом году, и мнением армии, что мы не можем ничего предпринять, так как западные державы вмешаются, а у нас нет равных с ними сил».

В июне Гитлер сделал сцену Браухичу и Беку. Он приказал им ускорить приготовления к нападению на Чехословакию и иметь в виду полную оккупацию всей страны. Он отказался слушать их советы благоразумия и передал им новую директиву от 18 июня.

«Германии, – сказал он, – нечего бояться опасностей превентивной войны. С другой стороны, она не входит ни в какой союз, который мог бы автоматически привести ее к войне. Поэтому она свободна в своих решениях.

Моей непосредственной целью является разрешение чешской проблемы согласно моему собственному мнению. Это явится осуществлением первого этапа моих политических замыслов. Я решил использовать нее мои возможности в этом деле.

Тем не менее, я предприму акцию против Чехословакии лишь в том случае, если я буду твердо убежден, – как это было при занятии Рейнской области и Австрии, – в том, что Франция не выступит, а следовательно и Англия не вмешается».

Это заверение было, в общем, успокаивающим для Главного Штаба. Оно устраняло опасение всеобщей войны. Оно допускало возможность лишь малой – локальной – войны, которую Германия летом 1938 г. уже могла выдержать. И тем не менее опасения начальников армии не были рассеяны.

На проекты и упреки фюрера генерал Бек ответил меморандумом.

Текст этого меморандума не находится в числе документов Нюрнберга и возможно, что он утерян. Но существование его не подлежит сомнению и содержание его известно. Кайтель и Браухич припоминают, что читали его. Гальдер, который занял место Бека, нашел его в своих бумагах; как он говорит, Бек сам намекнул ему на существование документа, сказав: «Вы найдете в моем шкафу что‑то, что вас может заинтересовать».

«Я знаю, – сказал Гальдер, – что фюрер ознакомился с меморандумом, ибо когда я заместил генерала Бека, Гитлер постоянно цитировал этот документ как доказательство неспособности и интеллектуальной слабости Начальника Главного Штаба. Бек уверял Гитлера, что Германия, пытаясь осуществить свои цели при помощи силы, сама породит, против себя коалицию и потерпит новое поражение».

«Меморандум Бека, – говорит Браухич, – вполне отвечал мнению старших генералов армии. Все его одобряли». Это был, таким образом, коллективный акт самозащиты всего высшего командования, предостережение военачальников авантюристу, шедшему навстречу гибели, как лунатик, идущий по карнизу дома.

Никто не был свидетелем сцены, последовавшей между фюрером и генералом Беком. Она была ужасна. Бек подал в отставку. Гитлер ее принял, но приказал генералу держать ее пока в секрете, чтобы не вызывать кризиса в командовании германской армии.

Секрет не был сохранен. В начале сентября, за месяц до Мюнхенского совещания, французский журналист Андрэ Пиронно раскрыл, что начальник Главного Штаба германской армии ушел в отставку, так как он порицал авантюрную политику своего фюрера. Поразительно, что такой значительный факт остался без влияния на поведение западных держав. Он являлся доказательством шантажа Гитлера.

Покидая свой пост, Бек сказал своему преемнику Гальдеру: «Режим, основанный на грубой силе, может быть свержен только силой. Вы не сделаете ничего отставками и меморандумами».

Верный своим словам, Бек пытался составить заговор против диктатора. 20 июля 1944 г. он пал под пулями Гестапо.

Почти в то же время Гитлер получил еще одно предостережение – от своего министра финансов – графа фон‑Шверин‑Кросиг.

Подобно Бломбергу, Шверин‑Кросиг был завещан Гитлеру Гинденбургом. Он принадлежал к той группе государственных людей, которыми мудрый престарелый маршал пытался окружить авантюриста. Это был германский националист старого закала, вовсе не пацифист, но реалист. Он обладал тем знанием света и заграницы, которого аристократы достигают без специального изучения, благодаря наследственности и воспитанию.

1 сентября он послал Гитлеру длинный рапорт, фигурировавший в Нюрнберге, как документ Е. S. 419.

«Мой фюрер, – писал он, – я считаю своим настоятельным долгом выразить Вам мою глубокую тревогу по поводу будущего Германии.

От Англии зависит, чтобы война с Чехословакией была или не была локализована. Весь мой долголетний опыт и знание Англии и английского народа подсказывают мне, что неоднократно высказанное Англией решение действовать не является пустым блефом.

Тот факт, что Англия в военном отношении еще не готова к войне, не помешает ей вступить в войну, т.к. она обладает двумя козырями. Первый, это то, что вслед за ее вступлением надо ожидать и вступления США; второй – это явственные признаки экономической и финансовой слабости Германии.

Мне кажутся утопией все расчеты на то, что мы сможем обеспечить себя предметами первой необходимости для ведения войны путем ввоза из юго‑восточной Европы и интенсивной эксплуатации нашей собственной земли. Западные державы не бросятся на «3ападный Вал»: они предоставят германской экономике слабеть, так что после начальных успехов мы мало помалу потеряем наши военные преимущества в виду подвоза вооружения, снабжения и авиации из США.

Столь же решающим пунктом является положение и мораль нашего народа. Трудно народу, который уже проиграл одну великую войну, на протяжении одного поколения найти в себе силы, как моральные, так и физические для победы. Когда дело шло о том, чтобы вернуть себе военную свободу, т.е. армию, заняв Рейнскую область или освободить Австрию, вся нация как один человек, была глубоко убеждена в наших правах и законности наших поступков. Но в случае с Чехословакией положение иное, и если оно выльется в мировую войну, то вера в Вас, мой фюрер, будет потрясена до самых корней».

Эти предостережения были мужественны. Они были зловещи. События, подтвердившие мрачные предсказания Бека и Шверин‑Кросига, пришли слишком поздно. Гитлер в долгом, непрерывном ряде своих побед увидел доказательство того, что те, кто проповедовал ему благоразумие – ошибались. Его уверенность в себе развилась в чудовищное чувство собственной непогрешимости. Он дошел до того, что в самом одиночестве своем видел гарантию и доказательство своей правоты.

Кризис Судетских земель продолжался и сотрясал Чехию. Тень войны легла над Европой. Начался ряд скрытых мобилизации. Попытка умиротворения рушились одна за другой. Архивы Нюрнберга свидетельствуют, что Гитлер почти не следил за попытками дипломатии и сосредоточивал все внимание на приготовлениях к войне. И в то же время он не изменил своей точки зрения, которая к сожалению была правильной: он все еще верил тому, что он сказал 5 ноября 1937 г., а именно, что Франция и Англия в душе уже поставили крест над Чехословакией и вычеркнули ее из числа независимых государств. Вот почему он вел себя так, как будто вовсе не страшился общего конфликта, тогда как на деле он считался в худшем случае с поединком со страной, насчитывавшей всего 14 миллионов жителей.

10 августа он созвал в Бергхоф командиров армейских корпусов и командующих воздушными соединениями, а также полковников Иешонека и Иодля. Последний описал в своем журнале это совещание.

«После обеда, – пишет Иодль, – фюрер произнес речь, которая продолжалась три часа и в которой он развил свои политические взгляды. Вслед затем некоторые из генералов пытались обратить внимание фюрера на дефекты нашей подготовки. Попытки эти были неудачны; в частности это относится к выступлению генерала Витерсхайма, который, ссылаясь на мнение генерала Адама, считал, что укрепления Западного Вала не удержатся и трех недель. Фюрер страшно возмутился и закричал, что если это так, то вся армия ни к чему не годится».

«А я, генерал, – кричал он, – заверяю вас, что наша позиция удержится не только три недели, но три года». Иодль по этому поводу вздыхает:

«Эти пессимистические взгляды, к сожалению весьма распространенные в армии и в Главном Штабе, держатся по многим причинам. Во‑первых, в силу старых воспоминаний. Затем идут политические соображения, тогда как каждый должен был бы только слушаться и выполнять свою военную задачу. Это делается конечно с традиционной старательностью, но при этом не хватает остроты ума; в конце концов критики просто не верят гению фюрера. Его сравнивают, самое большее, с Карлом XII. Это пораженчество не только рискует причинить огромный ущерб политически, – т.к. оппозиция, генералов фюреру всем известна, – оно может также отразиться неблагоприятно на морали войск. Но я не сомневаюсь, что в нужный момент фюрер окажется способным поднять мораль германского народа самым неожиданным способом».

На сдержанность, которую он чувствовал в военных кругах, Гитлер отвечал ненавистью и презрением. Он все больше и больше отдалялся от Главного Штаба и работал с небольшой группой преданных ему офицеров из ОКБ. Приходилось опасаться предательства со стороны людей, правом которых было все знать, а долгом – все скрывать.

8 сентября Иодля посетил фон‑Штульпнагель – генерал‑квартирмейстер армии. Он просил у Иодля письменного заверения, что Главный Штаб будет уведомлен о предстоящем выполнении «зеленого плана», по крайней мере, за 5 дней до начала операций. Иодль согласился в принципе, но заметил при этом, что метеорологические условия могут еще в последний момент опрокинуть все предположения.

Потом генерал и полковник разговорились.

«Генерал Штульпнагель, – рассказывает Иодль, – мне признался, что он в первый раз задает себе вопрос, не изменились ли основы нашего плана. До сих пор все было построено на том предположении, что западные державы не будут вмешиваться. Постепенно выясняется, что фюрер по‑видимому склонен напасть на Чехословакию даже и в том случае, если это предположение отпадает. Надо добавить, что позиция Венгрии нам неблагоприятна, а Италия ведет себя сдержанно.»

«Я должен признаться, что я также ощущаю беспокойство, когда я учитываю перемены взглядов на военно‑политические возможности я когда я сравниваю последние инструкции с директивами 24 июня, 5 ноября и 7 декабря 1937 и 30 мая 1938 гг.»

«Надо принять во внимание, что другие государства не остановятся ни перед чем, чтобы оказать на нас давление. Мы должны будем выдержать это испытание нервов; но так как мало кто обладает достаточной выдержкой и сопротивляемостью, то единственно возможное решение, – как можно строже держать про себя эти новости, которые нам причиняют столько беспокойства, а не разглашать их повсюду, как было до сих пор».

Таким образом, даже в непосредственном военном окружении Гитлера, даже в самом ОКБ, даже в уме Иодля, – этого восторженного поклонника фюрера, – гнездились сомнение и беспокойство.

Съезд национал‑социалистической партии в Нюрнберге выявил новое обострение кризиса. Собрания проходили в душной, напряженной атмосфере, которая охватывала всех сейчас же, как только замолкали ликующие фанфары. Холодный дождь заливал гигантский стадион, а страх будущего сжимал сердца партийцев. Если был момент, когда Германия сомневалась в своем фюрере, когда перед ней мелькала та пропасть, к которой она близилась, – то это было именно в эти дни, непосредственно перед Мюнхеном. Никогда, быть может, положение Гитлера не было более шатким. Но Западные державы этого не знали.

9 сентября в Нюрнберге Гитлер вызвал к себе из Берлина генералов Браухича, Кайтеля и Гальдера. Полковник Шмундт, присутствовавший на этом военном совете, записал краткий протокол его и документ этот фигурировал на Нюрнбергском процессе.

Гальдер, начальник Главного Штаба, изложил план кампании против Чехословакии. Наступление должно вестись 2‑й и 14‑й армиями; цель его – захватить в клещи чешскую армию и не допустить ее отступления вглубь Чехии. Силы противника надо считать слабыми. Укрепления его имеют бреши. Некоторые бункера – без купольных перекрытий. Плотность обороны – одна дивизия на 10 километров фронта. Ольмюц должен быть занят 2‑й армией уже на другой день. Наоборот, перед Пильзеном германская армия должна выжидать. Задача германской стратегии – охват и захват главных сил неприятеля.

О западных державах – ни слова. Единственной мерой, принятой в этом направлении, было спешное и демонстративное сооружение линии Зигфрида. Это значит, что Гитлер не считался с возможностью интервенции Франции. И приказ о мобилизации западных дивизий – 26‑й, 34‑й, 36‑й, 32‑й и 35‑й, всего пяти дивизий против всей Франции – был отдан только вечером 27 сентября, т.е. за несколько часов до Мюнхенской конференции.

Съезд партии в Нюрнберге возобновился. Гитлер вернулся на трибуну и продолжал свои речи.

Однако в Берлине, куда генералы вернулись после совещания 9 сентября подготовлялось сенсационное событие.

«Мы решили, – рассказал Гальдер в Нюрнберге, – избавиться от Гитлера. Мы не имели в виду его убивать, т.к. убийство несовместимо с нашим понятием о воинской чести, но мы хотели лишить его возможности продолжать свою безумную политику.

Душой заговора был генерал Бек. В последний день Нюрнбергского съезда заговорщики сошлись у меня в Берлине. Теперь все они мертвы, кроме подполковника Бем‑Тательбаха. Начальник гарнизона Берлина заявил, что на следующий день, по приезде Гитлера в Берлин, он будет арестован вооруженной силой.

Мы тотчас составили прокламацию к германскому народу, в которой говорилось, что фюрер вовлекал Германию в гибельную войну и что долгом нас – генералов – было предотвратить эту войну.

Наше совещание еще продолжалось, когда радио, которое непрерывно давало сведения о ходе кризиса, известило, что премьер‑министр Англии Невиль Чемберлен испросил свидания у Гитлера и что он летит в Берхтесгаден.

Это сведение опрокинуло наши планы: вместо того, чтобы приехать в Берлин, Гитлер отправлялся в Берхтесгаден, чтобы там принять Чемберлена. К тому же это изменяло психологическую картину. Мы могли арестовать человека, который очертя голову бросался в военную авантюру, но не было никакого основания арестовывать человека, который вел переговоры.

Мы решили все отложить. Но престиж Гитлера настолько возрос после Мюнхенского совещания, настолько укрепил его позицию, что подходящий случай уже больше не представился».

Ирония истории! Чемберлен, думая спасти мир, спас быть может Гитлера, так как путч генералов, в той атмосфере тревоги, в которой находилась Германия, имел все шансы на успех.

Потом пришли свидания в Берхтесгадене, Годесберге, Мюнхене…

Один вопрос остается и навсегда останется открытым. Что стал бы делать Гитлер, если бы западные державы проявили упорство? Если бы они запретили Германии, под угрозой войны, расчленение Чехословакии?

Что отвечают на это документы Нюрнберга?

Вот что сказал генерал Гальдер:

«Для тех, кто был в курсе дел, наши стратегические планы в отношении Чехословакии были ничем иным, как пустым блефом».

Вот что сказал Иодль:

«Я уверен в одном: если бы политическая ситуация не сложилась благоприятно после Годесберга и Мюнхена, то мы никогда не захватили бы Чехословакии, я твердо убежден, что если бы Даладье и Чемберлен сказали в Мюнхене: „Мы будем реагировать“, то мы ни в коем случае не выступили бы с военной силой. Мы не могли бы этого сделать. У нас не было средств прорвать чешскую „линию Мажино“ и у нас не было войск на Западе».

Вот, наконец, свидетельство, имеющее двойную ценность, ибо оно исходит от самого Гитлера и относится ко времени самого события. Это одна из драгоценных записок карандашом, оставленных адъютантом Гитлера Шмундтом, ныне покойным. Вероятно, она была написана во время путешествия Гитлера в Мюнхен. Вот ее текст:

«Все зависит от того, считает ли Муссолини свое дело законченным или нет. Если да, то с чешской проблемой придется подождать; мы вернемся с пустыми руками. Если же нет, то, – поскольку итальянская империя в Африке невозможна без помощи Германии, – мы сделаем из Чехословакии предварительное вступление и вернемся в Берлин с Чехословакией в кармане.»

«Муссолини – реалист, – он должен учесть военные возможности Германии. И сообразно этому он поступит.»

«Имея против себя Францию и Англию, мы можем выиграть Чехию только в том случае, если Италия будет с нами. Тогда Франция и Англия не выступят».

Вернуться с пустыми руками!… Итак, отправляясь в Мюнхен, Гитлер все же считался с возможностью неудачи.

С другой стороны известно, что Муссолини не собирался воевать в октябре 1938 г. Он был слаб, утомлен войной в Абиссинии и участием в гражданской войне в Испании. У него не хватало сырья, не хватало иностранных девизов. Он нетерпеливо ожидал международной выставки в Риме, которая должна была открыться в 1941 г.; у него были огромные расходы и он жаждал вернуть свои издержки. В 1939 г., за две недели до начала войны с Польшей, он послал своего зятя Чиано в Оберзальцберг, чтобы изложить фюреру затруднительное положение Италии и упросить его подождать немного.

В дни Мюнхена итальянская империя в Африке сильно беспокоила Муссолини. Он хотел передышки. Инициатива примирения четырех держав, которую он принял на себя без сговора с Гитлером, является доказательством его мирных намерений. Он хотел избежать войны, не хотел рисковать.

Но благожелательные политики – Чемберлен и Даладье – сами поднесли Гитлеру победу.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: