Глава 19. К ТИХОМУ ОКЕАНУ И ОБРАТНО

 

Что же случилось с Солнечным Светом? Трупа ее я так и не нашел, следовательно, ей удалось спастись. Возможно, дождавшись, когда солдаты минуют наш типи, она выскользнула из-под шкур и сумела добраться до берега. Моя индейская жена вообще была женщиной изобретательной и решительной, а по части всяких трюков могла бы дать мне сто очков вперед.

Индейцы куда больше нас, белых, приспособлены ко всяким несчастьям, и их не мучат лишние сомнения. Взять хоть меня: с одной стороны, я собирался убить Кастера, а с другой — решил никогда больше не жить с шайенами по той простой причине, что устал от своей нелепой роли свидетеля кровавых боен.

Темнота застигла меня все еще на берегу Уошито, вынашивающим планы убийства. Становилось дьявольски холодно, а солдаты, отправившиеся в атаку налегке, растащили в лагере все, что не успели сжечь, вплоть до последнего одеяла. Я не думал даже об оружии: прежде всего требовалось хоть как-то утеплиться, иначе погода покончила бы со мной быстрее, чем я успел бы разобраться с Кастером.

Я направился к тем палаткам, где держали пленных. Здесь мне посчастливилось отыскать довольно приличный, хотя и обугленный по краям, кусок шкуры, и я немедленно в него завернулся. Выделанная, лишенная шерсти бизонья шкура грела мало, но и это было уже что-то. Из-за облаков вышла луна и залила своим призрачным светом все вокруг, в том числе и лошадиные трупы, к которым подкрадывались койоты. Рядом мелькали тени больших серых волков, в воздухе висели звуки хлюпающего чавканья, негромкого рычания и треска мертвой плоти, разрываемой клыками. Находиться неподалеку от этого пиршества вурдалаков было, прямо скажем, препротивно.

Я собрался развести огонь и бродил по изувеченному лагерю в поисках еще тлеющего уголька, когда услышал со стороны реки глухой стук лошадиных копыт. Кастер возвращался.

Волки, койоты, а с ними и я бросились спасать свои шкуры. Спрятавшись в кустах, я по слуху, так как боялся высунуться, определил, когда колонна миновала сожженную индейскую деревню, а потом последовал за ней, держась примерно за четверть мили. Стоял жуткий мороз, и несколько часов пути меня почти доконали. Я рассчитывал только на то, что мерзну в эту ночь не один и солдаты рано или поздно просто обязаны устроить привал.

Так оно и случилось. Вскоре послышались звуки отрывистых команд, отряд спешился и стал разводить большие походные костры. Да, я шел за ними, чтобы перерезать Кастеру глотку, но холод сделал свое дело: мне едва ли удалось бы поднять руку, а не то что достать нож и верно рассчитать удар. Прежде всего требовалось хорошенько отогреться. Я проскользнул мимо часовых и спокойно подошел к ближайшему костру.

Какой-то солдат, закутанный в индейское одеяло, спросил:

— У тя есть че пожевать?

Я отрицательно покачал головой. В его мутных глазах плясал отсвет пламени.

— Слышь, — продолжал он, — а Упрямец-то и взаправду мужик башковитый. Ловко он допер до того, чтобы оставить все тяжелое снаряжение в лагере. Небось ему за это еще одну медаль повесят.

— Ну-ну, — отозвался другой солдат, — уж можешь не сомневаться, свой-то тулупчик он прихватил, да и жратву тоже. Сидит щас там небось и чавкает, а мы тут…

— Точно, — с чувством подхватил первый, — уж себя-то он никогда не забывает.

На него цыкнули, опасаясь быть услышанными каким-нибудь доносчиком.

— Да ну его, — ответил Мутноглазый. — Что он мне может сделать? Снять с довольствия?

— Брось, парень, — ответил ему второй солдат, — ты же знаешь, что ему раз плюнуть отправить тебя на несколько футов под землю, а сверху снежком присыпать.

— Да неужто? — спросил я, стараясь держаться как можно естественнее.

— Неужто? Ты, видать, из новичков, иначе бы знал, что устроил Кастер в прошлую кампанию. Вон Гилберта спроси, — и он кивнул на длинного худющего солдата со сломанным носом, совавшего дрожащие от холода руки в самое пламя костра.

— Так оно и есть, — отозвался тот. — Дело было летом. Двое наших парней что-то не то сказали, так он приказал вырыть яму, посадил их туда, засыпал по горло землей и держал так до вечера на солнцепеке. Один потом рехнулся, а второй… вторым был я.

— А сам Упрямец тем временем смылся к своей бабе, — продолжил Мутноглазый. — Его за это на год отстранили от командования, так знаешь, что он сделал? Отправился к себе в Мичиган и преспокойно ловил рыбу!

— Хоть я этого гада и ненавижу, — снова заговорил Гилберт, — но за самоволку не осуждаю. Баба у него что надо!

— Правда? — спросил я, чувствуя, что начал согреваться, и снова возвращаясь к планам мести.

— Бог ты мой, еще бы! Ты не видел миссис Кастер? Помяни мое слово, едва это случится, ты взвоешь, упадешь на брюхо и будешь лакать из лужи у ее ног. А потом помчишься в ближайший бордель и перетрахаешь там всех девиц без разбора… Кстати, кто сходит к пленным за какой-нибудь маленькой скво?

Если вы хоть немного знакомы с армейской жизнью, то поймете, что разговор тут же переключился на сальности. Я отправился дальше. Чтобы убить Кастера, его надо было сначала найти, причем не вызывая подозрений.

Пленные шайены сидели плотным кольцом вокруг двух небольших костров и спали. Ничто на свете не может лишить краснокожего сна. Чуть дальше, на приличном расстоянии от основного табуна, стояли низкорослые индейские лошадки. По углам лагеря пылали огромные сторожевые костры. Совершенно бесполезная охрана, ведь индейцы никогда не воюют по ночам. А враг между тем давно уже проник в лагерь.

Я имею в виду себя. Так, переходя от костра к костру, я нашел наконец Кастера. Он расположился отдельно от своих офицеров, на вершине небольшой возвышенности, и, сидя прямо на земле, писал что-то при желтом свете костра. Его денщик, исполнявший скорее роль обычного слуги, подбрасывал в огонь дрова, которые несколько бедняг рубили всю ночь в лесу и таскали в лагерь.

Дождавшись, когда денщик отправился возобновлять запас дров, я подошел к нему и спросил:

— Как дела у генерала?

Слуга, как я и ожидал, оказался достаточно недалеким малым. Ему явно льстила роль связующего звена между великим человеком и внешним миром. Даже не поинтересовавшись, откуда я взялся и что мне, собственно, понадобилось, он ответил:

— Можешь не беспокоиться, все отлично. Подай-ка мне эту пару поленьев.

— Я просто подумал, что он, должно быть, ужасно измотан.

Денщик рассмеялся и сказал:

— Очень нужна ему твоя забота! Да он, если хочешь знать, может вообще не спать и не есть. Разбив одних краснозадых, он тут же принимается за других.

— Я видел, он что-то пишет?

— Да, письмо жене. Он делает это почти каждый день.

В те времена не было еще ни почтовых ящиков, ни особых курьеров, так что Кастеру приходилось посылать одного из своих солдат за добрых сто-двести миль, дабы отправить письмо. Воистину этот молодой генерал был для младших чинов хуже, чем кактус для лошади.

Стоило мне уже решить, что я втерся к денщику в доверие, как тот, подозрительно прищурившись, спросил:

— А че это ты тут вынюхиваешь? Хочешь занять мое место?

— Ни в коем случае, — поспешно ответил я. — Мне для этой работы мозгов не хватит. Просто меня всегда восхищали герои. Сам-то я этим утром едва в штаны не наложил от страха, а как посмотрел на нашего генерала, так сразу и успокоился.

— Ладно, — сказал он, — можешь даже взглянуть на него поближе. Но это надо заработать. Бери дрова и пошли за мной, свалишь их шагов за десять от костра.

— Послушай, а не мог бы я положить их прямо у ног этого великого человека?

От такой наглости денщик даже опешил. Однако я пообещал ему тринадцать долларов, и это решило дело. Мне дозволили положить дрова у огня с условием, что я немедленно вернусь назад.

При моем приближении генерал даже головы не повернул, продолжая что-то быстро писать. Я же стоял и смотрел на него, а у меня перед глазами прыгали жирные газетные заголовки, гласящие: «ПРЕДАТЕЛЬСКОЕ УБИЙСТВО НАРОДНОГО ГЕРОЯ», «ЖЕРТВА ФАНАТИКА» — и так далее, под которыми мне виделось мое собственное изображение с окровавленным ножом в руке и зверским оскалом на лице.

Бог знает, сколько времени я предавался этой детской чепухе. Да, сэр, если уж вы решили кого-то убить, то делайте это сразу, не давая воли воображению. Пока я переминался с ноги на ногу, Кастер, так и не подняв глаз от бумаги, сказал:

— Можешь принести мне кофе.

Наверное, я просто растерялся. Может быть, у меня вообще никогда бы не хватило духу хладнокровно прирезать человека. Не исключено, что жизнь Кастеру спас его собственный спокойный, уверенный голос, что изменило тем самым сам ход Истории. Не знаю. Считайте меня трусом, если хотите, но я просто не смог перерезать глотку человеку, пишущему письмо жене и собирающемуся выпить чашечку кофе.

— Есть, сэр! — подобострастно ответил несостоявшийся убийца, то есть я, и поплелся назад, туда, где меня ждал денщик. — Придется тебе повозиться, — сказал я ему. — Генерал желает принять ванну.

Не вижу смысла посвящать вас во все подробности моего бегства из седьмого кавалерийского полка. Скажу лишь, что я оттуда удрал, причем той же ночью. Так было надо. Нет, я не отказался от своего решения когда-нибудь убить Кастера, просто мне внезапно захотелось быть от него подальше. Возвращаться же к шайенам не имело ни малейшего смысла. Я пошел куда глаза глядят.

Я хотел оказаться в каком-нибудь городе, раздобыть денег, неважно где и как, а также купить себе фрак и револьвер с перламутровой рукояткой. А затем, одевшись соответствующим образом и прогуливаясь по улицам, скажем, Топеки или Канзас-Сити, я бы повстречал генерала Кастера под ручку с его очаровательной женой. «Мое почтение, миссис», — сказал бы я и отозвал ее мужа на пару слов. «Сэр, — заявил бы я тогда генералу, — просто не могу не сообщить вам, что вы — сукин сын». Как джентльмен, он бы немедленно потребовал сатисфакции. Мы бы встали с ним спина к спине, отмерили каждый по десять шагов, повернулись и выстрелили бы друг в друга. Через мгновение он бы уже валялся на земле в луже крови. Склонившись над ним с еще дымящимся револьвером в руках, я бы успел уловить последние слова умирающего: «Сэр, вы честный человек!.. «

Я очнулся в хижине индейцев племени Ручья. Хозяин дома наткнулся на мой окоченевший труп и притащил его к себе, уже почти ни на что не надеясь. Как позже выяснилось, вместо того, чтобы направиться на север, к Канзасу, я двинул на восток, пересек Симоррон и, видимо, вознамерился пройти все земли индейцев по диагонали. Полный бред, но дело было ночью, а в прерии нет ничего проще, как сбиться с пути. Вот эта-то прерия и чуть не стала моей последней постелью.

У индейцев я прожил до весны шестьдесят девятого года, ходил с ними на охоту, но, когда они стали распахивать землю, во мне проснулось чисто шайенское отвращение к подобным занятиям.

Племя приняло меня за дезертира, за что немедленно полюбило, поскольку имело свой собственный зуб на армию. Эти индейцы, хотя и вели оседлую жизнь, симпатизировали своим кочевым собратьям, особенно после того, как по окончании Гражданской войны федеральное правительство вышвырнуло их вместе с чокта и чероки с западных земель и отправило, как и шайенов, в резервации, каждая из которых пережила рано или поздно свою битву при Уошито.

В те времена по восточным штатам бродило несметное количество дезертиров и освобожденных черных рабов, оставшихся после победы северян без дома и работы. Первые, в отличие от вторых, нередко объединялись в банды и грабили всех подряд, так что даже в нищей хибаре на краю бесплодного поля величиной с носовой платок жить было небезопасно. Уверен, что поговорка «К западу от форта Смит Бога нет» появилась именно тогда.

Оставив семью приютивших меня индейцев, я отправился в Мускуки, местную столицу, намереваясь сесть там в почтовый дилижанс и добраться до Канзаса, а оттуда — до «Юнион Пасифик», разыскать Керолайн и Френка Дилайта, а также одолжить у последнего, уже наверняка ставшего моим шурином, немного денег.

Я прошел до Мускуки сорок миль. Денег на дилижанс у меня, разумеется, не было, но за плечами я нес мешок с отлично выделанными кожами, которые и собирался выгодно продать. Добравшись до того, что я принял за грязную городскую окраину, я ускорил шаг. Один ряд покосившихся домишек сменялся другим, другой — третьим а сам город все не показывался. Тогда, обратившись к старому нефу, загонявшему в хлев свиней, я осведомился:

— А скажи-ка мне, дядюшка, как попасть в Мускуки?

Тот озадаченно почесал в затылке и ответил:

— Да ты, парень, считай, уже его прошел.

— В самом деле? Мне бы найти станцию почтовых дилижансов.

— Станцию? Пройдешь эту улицу до конца и свернешь за угол. Но я бы на твоем месте сейчас туда не ходил, парень Ее, похоже, грабят.

Едва он договорил, как где-то неподалеку затрещали выстрелы, а из-за угла выскочила ошалевшая лошадь с трупом поперек седла и понеслась прямо на нас. Старик еле успел прыгнуть в канаву и утащить меня за собой. Пока мы выбирались из жидкой грязи, он сообщил, что за день до этого кто-то пристрелил шерифа.

Я поблагодарил его и отправился на станцию, полагая, что нападавшие там уже все украли и убрались восвояси.

Почтовый агент лежал посреди пола, в тонких деревянных стенах зияли здоровенные дыры. Я стоял и смотрел на этот разгром, успокаивая себя тем, что, поскольку денег у меня все равно пока нет, моих планов он не нарушает, когда снаружи раздался топот копыт и в помещение ввалились три отвратных вооруженных типа.

Они посмотрели сначала на меня, затем на мертвого агента, и их главарь сказал остальным:

— Говорил я вам, что мы опоздаем! Этот болван нас опередил.

Потом он вызывающе осклабился и с гордостью заявил мне:

— Мы уже не раз брали эти чертовы станции и, если бы не ты, справились бы и сейчас. Но по дороге нам попался сам дилижанс. Мы его остановили и сожгли. А сначала мы убили кучера, охранника и всех пассажиров. Ох, была среди них одна киска, так мы ее сперва продернули по нескольку раз каждый, а уж потом ухлопали…

Как вы уже, наверное, поняли, меня не так-то просто запугать. Больше всего в тот момент меня смущало отсутствие ружья. Стоило этим негодяям догадаться об истинном положении вещей, и мой труп тут же составил бы компанию тому парню на полу. Но пока они ничего не заподозрили и продолжали считать, что ограбление станции — моих рук дело, этим следовало воспользоваться.

— Моим парням это не понравится, — ответил я. — Они сами собирались захватить дилижанс и сейчас уже, должно быть, спешат обратно, горя желанием разобраться с теми, кто присвоил их законную добычу.

— И сколько их у тебя? — поинтересовался главарь.

— Девятнадцать или двадцать, точно не помню.

Похоже, мой ответ произвел должное впечатление, поскольку главарь тут же принялся хвастаться:

— Ты наверняка уже слышал обо мне, а? О Попрыгунчике Джонни? Меня тут каждая собака знает. И никому еще не удалось сладить со мной, хотя многие и пытались. Я их всех положил. И со мной всегда мои добрые кузены, — он кивнул в сторону двух других, — Курильщик Джим и Петушок. У Петушка нет языка, ему его то ли отстрелили, то ли отрезали. Он не говорит, но от этого только злее.

— Первый раз слышу, — ответил я. — Вы же все тут — мелочь пузатая, а мы с ребятами — из Сент-Луис, возвращаемся из Техаса, а здесь просто остановились поразмяться и срубить пару лишних долларов. Отсюда мы двинем в Канзас и намерены вывернуть весь этот вонючий штат наизнанку.

Петушок что-то промычал, а Курильщик Джим направился к выходу. Через секунду раздался выстрел, и, выглянув наружу, я увидел, что бандит решил поупражняться, выбрав в качестве мишени закрученный хвостик праздношатающейся свиньи.

— Мой кузен, — заметил Попрыгунчик Джонни, — лучший по части убийств и грабежа. Я вот че подумал, может, нам присоединиться к твоим парням? Идея с Канзасом мне подходит.

Он посмотрел на меня с выражением подростка, просящего папочку взять его с собой на рыбалку. Подобной наивности я просто не ожидал, но, вглядевшись повнимательнее в его давно не мытое лицо, понял, что он — метис, а стало быть, носил в своих жилах изрядную часть индейской крови.

С видимой неохотой я все-таки согласился принять их в свою несуществующую банду, ни секунды, впрочем, не желая путешествовать дальше в подобной компании. Я сказал, что должен встретиться с «остальными» в двадцати милях к северу, и послал их вперед.

Однако они перепугались, решив, что я отправляю их на верную смерть, и довольно недвусмысленно потребовали от меня верительных грамот. Пришлось отправиться с ними, хорошо еще, что у одного из этих кретинов оказалась запасная лошадь. Уже начинало смеркаться, когда я указал на первое попавшееся дерево у дороги и заявил, что мы прибыли на место встречи. Никого нет? Нестрашно, значит, где-то задержались.

Мы разожгли костер и поужинали беконом с бобами. Курильщик Джим заявил, что отправится на разведку. Я только пожал плечами. Примерно через час он вернулся страшно довольный. На нем была новая шляпа, у седла болтались мешки с сахаром и пшеницей, а в каждой руке он держал по здоровенной фляге виски. Оказывается, за ближайшим холмом располагалась ферма, которую он и навестил.

Я искренне пожалел ее несчастных обитателей, но сделать все равно ничего не мог. Мне пока везло, а так уж всегда бывает — кому-то везет меньше.

На все вопросы относительно своих собратьев я уверенно отвечал, что уж к утру-то они точно объявятся, и бандиты, успокоившись, принялись за виски. Когда показалось донышко первой фляги, в Попрыгунчике внезапно прорезалась любовь к поэзии, и, роняя слезы на пустую бутыль, он принялся декламировать вирши собственного сочинения:

Тебя любил всю жизнь я,

Из женщин ты — всех краше.

От пули ты хранишь меня,

Любимая мамаша!

Тому уже лет шесть иль пять,

Как закопал тебя я.

На небесах — там благодать,

Звучат там арфы рая…

Там было еще строф двадцать, но я запомнил только эти. Слезы его катились все обильнее и обильнее, и вдруг, в пароксизме пьяного горя, он схватил ружье и всадил Курильщику пулю между глаз. Потом двумя выстрелами Попрыгунчик угрохал Петушка, который мирно спал неподалеку от костра, а затем выпустил остаток магазина своего шестнадцатизарядного карабина в тюк свернутых одеял, приняв его, видимо, за меня.

Закончив сей мрачный труд, он зевнул, растянулся на травке и преспокойно захрапел. Выйдя из-за дерева, где мне хватило ума спрятаться, я поднял его ружье, взял у убитых пару «кольтов» и, отвязав всех лошадей, взял курс на север. Наверное, мне следовало бы всадить в башку Попрыгунчика пулю и оказать тем самым услугу его будущим жертвам, но как не смог я тогда прирезать Кастера, так не сумел и сейчас хладнокровно пристрелить спящего человека. А может быть, виной тому оказались его трогательные стихи про маму кто знает?

Следующие два года я провел в поисках Керолайн и Френка Дилайта, чтобы, как уже говорил, занять у них денег. Я еще не знал тогда, что «Юнион Пасифик» уже достигла штата Юта, где влилась в «Сентрал Пасифик», и, продав в Топеке маленький табун Попрыгунчика Джонни, поколесил на почтовых дилижансах на запад от Омахи.

Я тщетно расспрашивал о Керолайн и Френке на каждой станции, а потом, вспомнив о своей давнишней мечте посмотреть на Сан-Франциско, направился туда. Да, трансконтинентальная железная дорога воистину чудо цивилизации, но я от нее порядком устал, целую неделю глотая пыль и паровозный дым, врывающиеся в открытое окно вагона.

В Сан-Франциско я задержался ненадолго, деньги мои растаяли, как снег на солнце. Миска самой дешевой похлебки стоила там пятьдесят центов. Но дело не только в деньгах. Не знаю уж почему, но город этот давил на меня, не давая душевного покоя.

В один прекрасный день мне повстречался человек с юга Калифорнии, сказавший, что в тех местах есть нужда в погонщиках для караванных перевозок из Сан-Педро в Прескотт, штат Аризона.

Так весной семидесятого я оказался в Сан-Педро, где без труда нашел подрядчика. Тот сначала засомневался, косясь на мой малый рост, но потом сказал:

— Работа эта непростая, дружок. Если тебя не доконает пустыня, то прикончат апачи, а если не они — то бандиты. Четыреста пятьдесят миль надо пройти за двадцать дней, такую гонку и мулы не всегда выдерживают… Но я попробую взять тебя. Пару лет назад был у меня паренек. Ему тогда едва семнадцать стукнуло…

Я упоминаю здесь о том парне лишь потому, что впервые тогда услышал его имя: Уайт Эрп. Конечно, я не знал еще, кто это такой, просто запомнил это имя из-за его странного, режущего ухо звучания.

Мой хозяин ничуть не преувеличил опасности предстоящего маршрута. Ни одно путешествие не обходилось без приключений, и я умудрился столкнуться со всеми вышеприведенными препятствиями, равно как и со многими другими. Однако всякий раз мне удавалось выпутаться без потерь.

Так я вкалывал почти целый год. Платили мне очень неплохо, но я честно отработал каждый цент. Зимой же я вернулся в Сан-Франциско, где наконец-то приоделся и вооружился револьвером фирмы «Смит и Вессон», модель «американ» 44-го калибра.

А потом я отправился на железнодорожную станцию и купил себе за сто долларов билет первого класса в Омаху. Я возвращался, чтобы убить Джорджа Армстронга Кастера.

 

Глава 20. ДИКИЙ БИЛЛ

 

Весной семьдесят первого года я добрался до Канзас-Сити. С тех времен, как я знавал этот город под названием Вестпорт, располагавшийся, как вы помните, неподалеку от форта Ливенуорт, он сильно вырос. Едва попав туда, я тут же узнал, что в нем был расквартирован на зиму тот самый седьмой кавалерийский полк, которым командовал Кастер. Генерал часто появлялся на улицах города, посещая портного, рестораны и театры, отдавая последним явное предпочтение, что как нельзя лучше соответствовало его натуре. Его супруга всегда была рядом с ним, и красота ее заставляла всех прохожих обоего пола сворачивать свои шеи, подолгу глядя ей вслед. Впрочем, генерал тоже слыл душкой.

Человек, рассказавший мне обо всем этом, носил длинные белокурые локоны, спадавшие на плечи, пшеничные усы, был шести футов росту, с узкими бедрами и могучими плечами и одевался, как заправский щеголь.

Если вы подумали, что им оказался сам Кастер, то ошиблись. Его звали Джеймс Батлер Хикок, или попросту Дикий Билл [8]. У него был большой крючковатый нос и срезанный подбородок, и он получил свое прозвище за показательную расправу с умником, окрестившим его Утенком.

Но вернемся к Кастеру, у которого Билл был следопытом в канзасскую кампанию, за год до битвы при Уошито. Кстати, узнав тогда друг друга получше, они прониклись взаимной симпатией, быстро переросшей в дружбу, так часто связывающую незаурядных людей. Более того, их дальнейшая судьба удивительно похожа: в 1876 году некий Джек Маккол всадил пулю в спину Хикоку, а всего лишь два месяца спустя Длинноволосого настигла индейская пуля…

Но этому суждено было произойти через целых пять лет, а пока что мы с ним находились в Канзас-Сити, и я рыскал по городу, желая поскорее найти Кастера и привести в исполнение свой приговор.

Здесь-то, на рыночной площади, я и познакомился с Диким Биллом, привлекавшим всеобщее внимание, поскольку к тому времени он уже заработал изрядную известность своими шерифскими подвигами в Хэйз-Сити, штат Канзас.

Весь день Хикок обычно просиживал на скамье у полицейского участка, где заправлял его приятель Том Спирз, шериф Канзас-Сити. Работы у последнего хватало, ведь почитай каждый час в окрестных салунах происходило нечто достойное его внимания: в город прибывали все новые и новые толпы приграничных поселенцев, непременно желавших словом и делом доказать свое превосходство надо всеми окружающими.

Да, сэр, простите, я совсем позабыл о своей мести Кастеру. Так вот, заглянув в любой исторический справочник, вы можете узнать, что погиб он 25 июня 1876 года, сражаясь с индейцами. Какой отсюда вывод? Единственно возможный — я так и не убил его тогда в Канзас-Сити. Все очень просто. Пока я искал генерала, седьмой кавалерийский полк снялся со своих зимних квартир и ускоренным маршем отправился назад на восток. Мне не хватило нескольких дней!

Вы можете полюбопытствовать, почему я не последовал за ним. Ведь, в конце концов, отправился он не в Китай. Скажу лишь, что река Миссури оказалась для меня столь же роковым рубежом, как река Платт для Старой Шкуры, перейдя которую он получил сначала Песчаный ручей, а затем Уошито. Я же остался в Канзас-Сити, где Миссури заворачивает и несет свои воды в Сент-Луис. На ее берегах вся моя решимость куда-то пропадала, и я злобно думал: «Ничего, Кастер, когда-нибудь ты вернешься из прерии, тут-то я тебя и настигну». Так или почти так потом и случилось, да и кто знает, быть может, именно я повлиял на его планы. Повлиял, разумеется, в астральном, мистическом смысле. Вообще достойно удивления, насколько часто пересекались наши с ним пути.

Нет, на восток я за ним не пошел. Мне были немного знакомы те земли, и я не любил их: слишком много скопилось там иностранцев, так и липших ко всяким знаменитостям, и мои шансы на удачную месть были ничтожно малы. А вот если Кастер вернется на запад… я постараюсь сдержать свою клятву, данную на берегах Уошито. Говоря по совести, подогревал я себя чисто механически, слабо веря в его скорый визит.

Центральные равнины были уже полностью очищены от врагов. Летом, после битвы при Уошито, войска под командованием генерала Карра наголову разбили отряды шайенов у Саммит-Спрингз. Это означало конец пребыванию Людей в Канзасе и Колорадо.

Так что же я делал? Познакомившись с Диким Биллом, главной достопримечательностью рыночной площади Канзас-Сити… Впрочем, нет, так не пойдет. О нашей первой встрече следует рассказать особо.

Один случайный приятель указал мне на него как на человека, от которого я смогу узнать о Кастере буквально все. Найти Билла оказалось проще простого. Когда я подошел, он, поигрывая двумя револьверами с рукоятками из слоновой кости, рассказывал своим знакомым, что их ему подарил один важный сенатор, которого пришлось вести через прерию.

История выходила крайне поучительная, но я, сделав вид, что никакого впечатления на меня она не произвела, довольно нагло спросил:

— Это ты тут Хикок?

— Ага, — ответил тот и буквально обжег меня взглядом своих небесно-голубых глаз, а затем резко повернулся и, стреляя с двух рук, всадил оба барабана в прибитую ярдах в ста от него на стене салуна мишень.

Этот случай вошел потом в историю, правда, без упоминания о моей скромной персоне. Более того, я не был особо поражен, ведь мне доводилось видеть фортели и похлеще. Единственное, что меня интересовало тогда, это сведения о Кастере. Поэтому, когда канонада смолкла, я нетерпеливо сказал:

— Ладно, Хикок, раз уж ты все равно тратишь время попусту, давай перекинемся парой слов.

Он сделал руками какой-то быстрый жест, и один револьвер из левой ладони перелетел в правую, а другой — из правой в левую. Этот трюк назывался «смена караула» и тоже был мне знаком. Пока Хикок перезаряжал свое оружие, ко мне подошел кто-то из зрителей и, отведя немного в сторону, заявил:

— Ты, должно быть, чертовски смелый парень, раз так настырно лезешь к Дикому Биллу. Давно ты его знаешь?

— Совсем не знаю, — ответил я, — но хотел бы узнать поближе. А что в нем такого особенного?

— Ты что, не слышал, как он лет десять назад разобрался с бандой Маккенлеса на почтовой станции Скалистый Ручей в округе Джефферсон? Их было шестеро, и они пришли за его головой, а он положил троих из револьвера, двоих прирезал, а последнему так врезал между глаз, что тот сразу копыта откинул.

Я тут же мысленно поделил указанное число врагов на два, так как и сам жил на границе с десятилетнего возраста и отлично знал, как оно бывает на самом деле. Если вам преподносят историю, в которой на одного нападают больше трех, а он выходит победителем, знайте — это чистое вранье. Позже я узнал, что оказался прав: Дикий Билл убил тогда только Маккенлеса и двоих его подручных.

— Да, парень, — продолжал липовый рассказчик, напомнивший мне чем-то денщика Кастера, — именно так он и сделал. А кроме того, будучи шерифом Хэйз-Сити, Билл посадил под замок Тома Кастера, брата генерала, за пьяный дебош. Потом тот вернулся с двумя солдатами, желая отомстить, но шериф одного пристрелил, а другого прирезал.

Это возбудило мое любопытство, и я осведомился, как именно покончил он с братом генерала — ножом или пулей.

— Да нет же! — последовал возмущенный ответ. — Он прибил солдат, а не Тома.

Так я и думал.

Тем временем Хикок и остальные вернулись от салуна, где разглядывали мишень. По их словам, все пули попали в «десятку», разворотив здоровенную дыру. Это сообщение было встречено возгласами: «Вот это да!» и «Черт возьми!». Я промолчал. Впрочем, не я один: помимо новичков в толпе оказались и такие видавшие виды ребята, как Джек Голлахер, Билли Диксон и Старик Килер. На любом зрелище всегда найдутся и профессионалы и зрители.

Я снова подошел к Дикому Биллу и сказал:

— Хватит тебе пудрить нам мозги, давай лучше поговорим.

Тот явно наслаждался удачным спектаклем, и моя настойчивость начала его раздражать.

— Убери его отсюда, — бросил он в ответ одному из своих обожателей.

С нехорошей ухмылкой на небритом лице парень двинулся на меня, но внезапно застыл как вкопанный — дуло моего «американа» 44-го калибра почти уперлось ему в пузо.

— Ладно, спрячь зубы, — сказал ему Хикок, — а то этот маленький негодяй узнает, чем ты сегодня завтракал… Убери пушку, — добавил он, обращаясь ко мне, — и пойдем выпьем. Плачу я.

Мы отправились в салун, и я лично смог удостовериться, что от «яблочка» мишени действительно почти ничего не осталось. Как ни крути, это говорило о многом. Внутри Билл выбрал стол в углу и сел так, чтобы видеть всех, кто входит и выходит, а револьверы передвинул поближе к животу, чтобы в случае надобности они сами прыгнули к нему в ладони. Мы потягивали виски и разговаривали, но собеседник мой был напряжен и, когда хозяин заведения случайно уронил стакан, мгновенно принял оборонительную стойку. Потом он немного успокоился, и наша беседа вернулась в прежнее русло.

— Почему тебя так интересует генерал? — спросил он наконец.

Разумеется, я не стал упоминать о своих истинных намерениях, а ответил, что хотел бы наняться к нему следопытом. Затем, решив перейти на менее скользкую тему, добавил:

— Я слышал, у тебя возникли проблемы с его братом Томом?

— Это было давно, — сказал он.

Здесь следует внести некоторую ясность. Дикий Билл никогда не лез в драку первым. Да ему и не требовалось быть забиякой, это всегда делали другие. Билл никогда ничем не хвастался, не любил говорить о своих подвигах, с радостью гасил любые скандалы и останавливал драки, которые еще можно было остановить. В том, что имя его обросло нелепыми легендами, повинен не он, а трепачи, кичащиеся своей «дружбой» со знаменитостями и доводящие каждый их шаг до полного абсурда. Даже тридцать лет спустя я встречал людей, божившихся, что они были в тот день на рыночной площади и собственными глазами видели, как их кумир с двухсот ярдов послал десять пуль, вошедших одна за другой в точку над буквой «i».

Бармен снова уронил стакан, Билл опять схватился за оружие, и я не удержался от вопроса:

— Чего ты так боишься?

— Быть убитым, — прямо ответил он и пригубил свое виски, а затем в его голубых глазах мелькнуло что-то похожее на догадку, и он спросил: — Ты пришел, случайно, не за этим?

Я от души расхохотался и ответил:

— Ты же сам пригласил меня выпить!

— Послушай, — сказал Билл, — скажи мне честно, тебя подослал Том Кастер? Что до меня, так я не держу на него зла. С этим давно покончено. Но, если он хочет снова начать вражду, ему не следовало присылать парня со «смит-вессоном» сорок четвертого калибра. Это я говорю для твоего же блага.

Я страшно гордился своим новым оружием и почувствовал себя оскорбленным. Кроме того, как он посмел подумать, что я вообще могу работать на кого-то, носящего фамилию Кастер!

— А теперь ты меня послушай, Хикок, — сказал я. — Я никому и никогда не служил наемником. Если я кого-нибудь и убью, то для себя, а не для другого. Коли желаешь драться — доставай свои чертовы пугачи, и посмотрим, чья возьмет!

— Остынь, — ответил он. — Я не хотел обидеть тебя. Давай еще выпьем.

Он хотел подозвать хозяина салуна, но тот куда-то вышел, и Билл попросил меня сходить за новой бутылкой.

— А тебя что, ноги не держат? — все еще в запале спросил я.

— Просто не хочу получить пулю в спину, — извиняющимся тоном сказал он и тут же поспешно добавил: — Нет, не от тебя. Тебе я верю, старина. Но вот остальные…

Я обвел взглядом полупустое помещение (было еще слишком рано) и увидел человек десять-двенадцать посетителей, показавшихся мне совершенно безобидными. Четверо играли за своим столом в карты, пятеро или шестеро мирно болтали у стойки, а еще один, вдребезги пьяный, спал, уткнувшись носом в выскобленную поверхность стоящего в центре залы стола.

Боязнь Билла пройти через практически пустой салун показалась мне странной. Он или трус, или что-то задумал. Первое отпадало сразу, значит… значит, он просто хочет, чтобы я подставил ему свою спину.

Вот вам отличный пример той подозрительности, в которой жил тогда весь Дикий Запад. Я познакомился с ней, едва оказался в компании Билла Хикока. Было такое ощущение, словно все тело превратилось в один туго натянутый нерв. В этот самый момент один из картежников сорвал банк и радостно заорал, и мы с Биллом мгновенно схватились за оружие. Взяв себя в руки, я сказал:

— Вот ты и заразил меня своими страхами.

— Я? Ничуть не бывало. Просто ты начинаешь понимать, что тут у нас за жизнь. Но ничего, держи пушку под рукой, и все обойдется. Кстати, не мешало бы тебе заказать себе новую кобуру, без этих лишних ремешков и прочих дурацких украшений. Запомни, от того, как быстро револьвер окажется в твоей руке, зависит, кто выстрелит первым. И вовсе необязательно носить его на поясе…

Он еще минут двадцать посвящал меня во всякие тонкости и ухищрения в обращении с оружием, что я воспринял как акт подлинного доверия с его стороны. Билл даже клялся, что один его знакомый прятал маленький пистолетик у себя под ширинкой, и тот его не раз выручал, однако закончилось все плачевно: как-то в драке ему двинули сапогом в промежность, и он отстрелил себе свое мужское достоинство.

Да, сэр, в тот день я многому научился. До этого я не испытывал особых трудностей со стрельбой, но теперь понял, что рядом с виртуозным Биллом я сущий младенец. Конечно, по части оружия он был самым настоящим фанатиком. И в этом нет ничего странного, ведь только оно и могло спасти его от верной смерти.

Однако я изрядно устал и, напомнив ему о намерении промочить горло, встал, но он меня остановил:

— Сядь, старина, я сам схожу.

Ему оставалось пройти до стойки несколько футов, когда пьяный, спавший за центральным столом, внезапно встал, и в руке его блеснула вороненая сталь. Грохнул выстрел. Все произошло в считанные доли секунды, и я с ужасом уставился на широкую спину Билла, ожидая увидеть на ней расползающееся красное пятно. Переведя же взгляд на «пьяницу», я вообще перестал что-либо понимать: тот снова сидел за столом, уронив голову, только на этот раз из дырки в его лбу текла кровь, смешиваясь с виски из опрокинутого стакана.

Он не успел спустить курок. Билл увидел его в висевшем над стойкой зеркале и среагировал мгновенно, даже не обернувшись. Затем как ни в чем не бывало он взял откупоренную бутылку и подошел взглянуть на труп. На звук выстрела в салун влетел шериф Том Спирз и тоже склонился над убитым.

— Ты знаешь его, Билл? — спросил он.

— Нет, — ответил Хикок, вставляя в барабан новый патрон, и вернулся за наш стол.

— Это брат Строуэна, — сказал кто-то из картежников.

Взбудораженный происшедшим, я в два глотка осушил свой стакан и поинтересовался:

— Строуэн… Твой старый знакомый?

Билл налил себе и, откинувшись на спинку стула, закрыл глаза, словно собираясь вздремнуть. Минуту спустя он ответил:

— Так звали одного бродягу в Хэйзе.

— С ним были проблемы?

— Я убил его… Так вот, о твоем «смит-вессоне», пушка, конечно, отличная, но ее боек имеет дурную привычку слишком сильно плющить капсюли гильз, и их клинит при выталкивании. Я бы на твоем месте раздобыл что-нибудь попроще, скажем, «кольт»…

Тем временем Спирз и двое парней вытащили труп из салуна, и шериф крикнул с порога:

— Слышь, Билл, загляни потом ко мне в участок.

Ему надо было составить отчет о происшествии. Хикок вяло помахал ему левой рукой. В правой, которую он держал под столом, по-прежнему был револьвер.

Как-то позже я спросил Билла, подозревал ли он того «пьяного».

— С самого начала, — ответил тот, — как и всякого, из кобуры которого не торчит рукоятка револьвера. Раз не торчит, а кобура есть, значит, он где-то спрятан. Спрашивается зачем?..

Наблюдательность его и внимание к мелочам были просто поразительными. В этом я могу сравнить его разве что с лучшими индейскими разведчиками. Однако выйди я на улицу и войди назад, он вполне мог меня и не узнать. Люди вообще интересовали его мало, и некоторое время спустя я понял, что и о Кастере-то он говорил с симпатией лишь потому, что видел во мне наемника и хотел понять, какую именно игру я затеял.

Но он мог и посочувствовать. Так, заметив, что инцидент в салуне меня сильно впечатлил, он сказал:

— Для мужчины всегда тяжелее быть свидетелем, нежели участником. Лучшее лекарство — это найти женщину. Пойдем, я покажу тебе лучшее заведение в городе.

Но прежде мы остановились в ресторанчике и съели по целому оковалку жареной говядины, потому что, как это ни смешно, и у него и у меня приключения будили просто зверский аппетит.

Заведение, куда он меня привел, скромно именовалось танцзалом. День едва пошел на убыль, и мы оказались первыми посетителями. Девицы, лениво позевывая, слонялись у дверей, а над входом красовалась надпись: «ПРОСИМ СДАТЬ ОРУЖИЕ». Мы решили не обратить на нее внимания, но прямо за дверью нас встретил здоровенный детина в полосатой рубахе и заявил:

— Простите, парни, но правило есть правило.

Дикий Билл посмотрел на него своими ясными голубыми глазами и спокойно спросил:

— Долли здесь?

— Сначала сдайте оружие, — последовал невозмутимый ответ. — Да вы не беспокойтесь, парни, с ним ничего не случится. Я к каждой пушке цепляю ярлычок с именем владельца, — громила полез в карман и извлек оттуда стопку бумажек и карандаш.

Зная принципы Билла, я уже решил, что пробил час нового жертвоприношения, но в эту самую минуту на пороге появилась могучая дама лет сорока с огромной грудью, затянутой в шикарно отделанный лиф красного атласного платья. Казалось, что она живет на одном вдохе, а стоит ей выдохнуть, и ее наряд треснет по всем швам. На голове ее красовалась целая копна черных волос, а над верхней губой — усы того же цвета.

— Билли! — проревела она густым басом и сгребла Хикока в объятия, награждая громкими чмокающими поцелуями. — На мистера Хикока наши правила не распространяются.

Эти слова были адресованы вышибале, который как-то сразу сник и промямлил:

— Хикок?!

Затем его лоснящаяся физиономия словно пошла трещинами, и он в прямом смысле слова растворился в воздухе. Да, сэр, великая вещь слава! Некоторое время спустя я имел удовольствие наблюдать, как этот верзила разделался с тремя пьяными охотниками на бизонов, имея в своем распоряжении лишь небольшую дубинку. Но сейчас, при одном упоминании легендарного имени, он скис и предпочел убраться от греха подальше.

— А что это с тобой за коротышка? — кокетливо промычала дама и перенесла на меня свое внимание вместе с весом тела.

Оказавшись погребенным под ее гигантским бюстом, я едва мог дышать, а то, что я вдыхал, было запахом пота и виски. Меня чуть не стошнило, да и кому приятно оказаться в любовных объятиях немытой, нетрезвой, престарелой потаскухи? Я ее отпихнул, причем довольно нелюбезно.

— О-о-о, — жалобно загудела она, и ее толстые губы сложились в обиженное сердечко, — наш маленький лисенок кусается?

Хикок расхохотался и сказал:

— Он немного нервничает, разве не видишь? Подбери-ка ему девицу посимпатичней!

Я прошел мимо строя девиц, среди которых попадались даже симпатичные, стараясь найти какую-нибудь почище и желательно без таинственных прыщей на лице. Одни отпускали сальные шуточки, другие просто призывно улыбались, третьи держались нарочито холодно… Как говорится, «на всё вкусы, господа, на все вкусы!». Наконец мой выбор пал на ту, что жалась в самом конце ряда с видом оскорбленной добродетели. Она была моего роста, худа, рыжеволоса и не особенно красива. Красное платье открывало ее плечи и ноги ниже колен. Каблуки туфель так сносились, что их хозяйка стояла немного покачиваясь.

Ну просто конфетка, не правда ли? Ха-ха… Но мне вовсе не была нужна женщина. Сама мысль отправиться в бордель пришла в голову Хикоку, меня никто не спрашивал, а отказать парню, только что без лишних церемоний пристрелившему человека, согласитесь, довольно рискованно.

Вот я и выбрал ту девицу, о которой мог заранее сказать, что при любых обстоятельствах она оставит меня совершенно равнодушным. Мы отправились танцевать под бренчание маленького фортепьяно; музицировал на нем лысый человечек, именовавшийся всеми не иначе как «маэстро». Из меня танцор — как из дерьма пуля, а когда на ногах тяжелые сапоги, да еще партнерша виснет на шее, и того хуже. Минут через пять я выдохся окончательно, был весь истыкан костями липнувшей ко мне девицы, но все еще пытался выделывать ногами некое подобие развеселой джиги, которую шпарил треклятый маэстро.

Наконец я отцепил от себя девицу, и она поняла это как сигнал к тому, что пора тащить меня в спальню. Мне, впрочем, было все равно. В ее крохотной комнатенке стояли кровать с железной спинкой и хромоногий стул, не внушавший ни малейшего доверия. Она зажгла керосиновую лампу и поставила ее на пол в углу. Я уселся на кровать, а девица, в мгновение ока скинув с себя платье и оставшись в чем мать родила, устроилась у меня на коленях.

Я и раньше видел, что она очень молода, но насколько, понял только сейчас. Ее крохотная грудь, узкие бедра и по-мальчишески угловатые плечи выдавали в ней еще не до конца сформировавшегося подростка.

— Сколько тебе лет? — удивленно спросил я.

— Двадцать.

— Будет врать-то!

— Ну ладно, восемнадцать, — ответила она и принялась расстегивать на мне рубашку.

Я спихнул ее с колен и встал. Интересно, неужели Хикок и ему подобные могут испытывать к этому ребенку что-нибудь, кроме жалости?

Решив, что я собрался уходить, она испугалась и принялась поспешно уверять меня, что, несмотря на свой возраст, все знает и умеет, никто, мол, по крайней мере до сих пор, на нее не жаловался.

— Все, что мне нужно сейчас, — это услышать правду о твоем возрасте. Я не собираюсь валяться с тобой в постели, так как вчера… э-э… слегка перекувыркался с другой женщиной. Но не беспокойся, свой доллар ты все равно получишь.

— Доллар?! — завопила она с таким искренним негодованием, что мое впечатление о ее детской наивности и неискушенности стало резко меняться. — Ах ты, дешевка, ублюдок, да в этом доме просто расстегнуть штаны стоит в пять раз дороже!

— Ты что, детка, рехнулась? — возмутился в свою очередь я. — За пять долларов я откажусь трахаться даже с русской царицей!

Свет лампы дрогнул и разгорелся ярче. И тут, посмотрев на ее рыжие волосы, я понял, что она мне кого-то напоминает.

— Мне уже скоро семнадцать, — отозвалась девочка. — А ты убирайся отсюда со своим вонючим долларом, или я попрошу Гарри вышвырнуть тебя отсюда вон.

В ее возмущении было даже что-то трогательное. Мне вообще нравилось, как смело и независимо она держалась с незнакомым мужчиной, то есть со мной.

— Ладно, — сказал я, — считай, что в цене мы сошлись. Но я скажу тебе, что мне нужно за эти деньги. Ты будешь просто спокойно сидеть здесь со мной столько, сколько потребуется, чтобы мой приятель не расстраивался из-за пустяков. А потом я тебе заплачу, считай ни за что.

Против этого она не возражала. И немудрено. Вряд ли в те времена кому-то еще удавалось заработать пять монет ничегонеделаньем.

Надобность играть какую-нибудь роль отпала, и девица бесцеремонно развалилась на кровати, даже и не подумав одеться. Свет керосиновой лампы бросал желтые отблески на ее колени.

— А сигары у тебя не найдется? — развязно осведомилась она.

— Ты еще и куришь? — ответил я. — Довольно дикая привычка для девочки.

Ситуация начала меня забавлять. Кроме того, мне все равно надо было как-то убить время, и я решил разговорить свою новую знакомую.

— А мне-то казалось, — заметил я, снова садясь на кровать, — что в Канзас-Сити девушки более воспитанны и ведут себя, как сущие леди.

Ее зеленые глаза вспыхнули гневом, но внезапно она закрыла их рукой и горько расплакалась. Я почувствовал себя полным идиотом, растерялся, обнял ее за плечи, и она хлюпала носом мне в плечо, вцепившись в лацканы моего сюртука, словно я был ее последней надеждой в этой поганой жизни.

— Ну довольно, довольно, — бормотал я, по-отечески целуя ее упрямые рыжие вихры, — облегчи свою душу, поведай дяде Джеку свои печали.

Она вытерла свой мокрый нос о мою шею и ударилась в воспоминания:

— Я родилась и выросла в Солт-Лейк-Сити, в одной из самых уважаемых в городе семей. Моя ма в пятнадцать лет вышла замуж за очень влиятельного мормонского вождя Имя его очень известно, но дело не в этом. О мормонах ходит много всяких слухов, некоторые из них верны, другие нет, скажу лишь, что ма стала его одиннадцатой женой. Там, как и здесь, у Долли, мы, девочки, часто цапались, но я ни разу не слышала ни от одной из своих матерей бранного слова. У меня было пятнадцать сестер и двадцать один брат, и мы все жили в доме, больше похожем на гостиницу Жизнь наша состояла в работе и молитвах с раннего утра до поздней ночи.

Когда мне стукнуло четырнадцать, не было на земле дурочки несчастнее меня, поскольку я действительно верила, что тело человека — это храм Господен, и я хранила чистоту как в помыслах, так и в деяниях своих. Однажды матушка послала меня к соседям занять немного сахара. В том доме жила другая мормонская семья, у главы которой, Вудбайна-старшего, было всего лишь шесть жен и десять детей. Случилось так, что, когда я пришла, все женщины и дети уже отправились работать в поле и меня встретил сам хозяин, пятидесятилетний старик с большой черной бородой.

«Тебя ведь зовут Амелия, не так ли? — сказал он, закрывая за мной дверь — Какой красавицей ты стала! Сахар мы держим на кухне. Пойдем со мной». Мы прошли на кухню, где он указал на банку с сахаром, стоящую на самой верхней полке. «Я подниму тебя, и ты ее достанешь», — сказал чернобородый. Он подхватил меня за талию, подождал, пока я возьму банку, и поставил на место. Вот, собственно, и все, если не считать, что лицо его почему-то пошло багровыми пятнами и он тяжело дышал, хотя весила я тогда не больше перышка.

А дня через два мой па позвал меня к себе и сообщил, что Вудбайн-старший хочет на мне жениться. Спорить с отцом было совершенно бесполезно, и той ночью я сбежала из дома.

Что ж, — продолжала она, несколько раз всхлипнув, — мне не раз пришлось раскаиваться в совершенной глупости. За эти два года я видела только худшее, а именно мужчин ничуть не моложе и не краше Вудбайна-старшего, да еще и с телами волосатыми, как медвежья шкура. Чем быть утехой для любого бродяги с большой дороги, уж лучше бы я стала женой мормона…

Такую или почти такую историю можно услышать от любой шлюхи. Все они — блудные дочери знатных родителей. Поэтому я не очень-то ей поверил, хотя, не скрою, упоминание Солт-Лейк-Сити и мормонов пробудило мой интерес, ведь мой па собирался в свое время именно туда.

Пока Амелия сидела и рассказывала, я заметил у нее на шее чуть ниже затылка маленькую родинку. Самое интересное заключалось в том, что у моей сестры Сью-Эн, которой стукнуло тринадцать лет за день до того, когда шайены напали на наш караван, была точно такая же родинка и на том же самом месте. Я уже сказал, сэр, что девочка мне кого-то напоминала, но, уверяю вас, не сестру, та выглядела совсем по-другому.

— Знаешь, — сказал я Амелии, — и у меня в Солт-Лейк-Сити, кажется, есть родственники. Правда, последний раз я их видел много лет назад, но направлялись они именно туда. Может, ты слышала о них?

Она подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза. Слезы и частое соприкосновение с моим сюртуком смыли с нее всю краску. Ее кожа и волосы до странности походили на мои.

— Как, ты сказал, их звали? — спросила она внезапно изменившимся голосом.

— Да я и не говорил, но раз уж тебе интересно — скажу. Кребб. Матушка, сестра Сью-Эн, затем другая сестра — Маргарет…

— Сью-Эн! — вскричала Амелия. — Но так звали мою мать! — Она засмеялась, потом замотала головой и снова расплакалась, обхватив меня за шею.

Только теперь я понял наконец, кого именно она мне напоминала. Меня самого.

— Так ты и в самом деле мой настоящий дядя… дядя Джек?! — сквозь слезы еле выговорила она.

— Знаешь что, племянница, — ответил я, — тебе бы лучше одеться.

 

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться: