Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю,. Поздний вечер. Й день восьмого месяца, средница,

Й день восьмого месяца, средница,

Поздний вечер

 

Жанна еще с утра почувствовала, что муж ее пребывает на грани возможного для человека нервного напряжения. Она не спрашивала его о том, чем это вызвано; догадывалась – нынешним расследованием, вступившим в решительный период. Она не задавала ему никаких вопросов; захочет – сам расскажет, обычно так и бывало. Но и сидеть сложа руки не могла. Выполнять беспрекословно просьбы любимого человека, пусть даже такие странные, как изображать телефонную скорбь, – не слишком-то большая помощь. А что еще может в таком положении женщина?

Жанна ушла из библиотеки пораньше, с удовольствием уселась за руль великолепного «тариэля» – удовольствие пока не приедалось, и Жанне грезилось, что оно останется таким же острым и нежным всегда, – и покатила по магазинам. Придя домой, убралась, тщательно пропылесосила ковры и книги. Ей передавались уже самые мелкие, самые бессмысленные и потому – самые милые привычки Богдана: вполголоса мурлыча себе под нос, Жанна водрузила в вазу громадный букет и поставила на стол в гостиной, потом в вазу поменьше – другой и поставила на столик у изголовья их ложа. «Наш уголок я убрала цвета-ами…» Красиво расставила на столе, кругом букета, вазу с фруктами, вазу со сластями, серебряные подсвечники с красными свечами, хрустальные бокалы для вина. В холодильнике вкрадчиво и обещающе стыли две бутылки «Гаолицинского».

Приняла ванну, надушилась, накинула тоненький балахончик прямо на голое тело и с книгой в руке уселась ждать у окна. А царица у окна села ждать его одна, вспомнилось ей. Потом вспомнилось, чем это кончилось. «Вот уж не дождетесь, – подумала Жанна, – вот уж что-что я снесу, так это восхищение. Тонны восхищения. Горы восхищения. Снесу, куда велишь. Только приходи скорей».

Шум повозок на расцвеченной огнями окон и реклам Савуши, мокрой и оттого похожей на жидкое зеркало, постепенно затихал. На стекле радужными икринками созревали мелкие капли дождя. Темнело.

Чуть живой от усталости, Богдан появился, когда пробило половину десятого. Он с некоторым трудом расстался с Багом; у того настроение было не лучше, и еч предложил, раз уж в багажнике болтается предусмотрительно купленная Богданом еще с утра бутылка особого московского, откупорить ее не откладывая. «Страна сильна традициями, еч. И напарники тоже, верно? А у нас уже традиция – как заканчиваем что-нибудь сумасшедшее, так пьем эрготоу. Нет? Точно нет? Ну как знаешь. Жаль. Тогда счастливо, Жанне привет». – «Стасе привет». Богдан боялся, что после этого сокрушительного, убийственного успеха, с такой чернотой на душе, как сегодня, обязательно переберет, непременно напьется и одной бутылки окажется мало. А зачем? К чему? Еще Конфуций сказал в двадцать второй главе, что истинный благородный муж не может всерьез надеяться рисовым вином поправить несовершенство мира. И Богдан поехал домой.

Жанна, заслышав скрежет ключа в замочной скважине, кинула книжку и побежала встречать. Свежая, благоуханная, сияющая, она припала к груди мужа, щекоча ему подбородок пышной копною светлых волос.

О чем говорить с мужем, когда он чуть живой от усталости? Ни о чем. Щебетать, о чем придется, – хотя бы для того, чтобы был предлог ходить за ним, как собачонка, пока он переодевается, пока умывается… «А сегодня такой смешной был казус в зале редких рукописей… Ты знаешь, я когда читала этот манускрипт, вот что про Ордусь подумала… И ты понимаешь, я останавливаю „тариэль“, открываю окошко, спрашиваю: в чем дело? – а он… В душ нырнешь?» Конечно. «Полотенце подать?» Там уж приготовлено. «Хочешь, я тебя вытру?» – «Жанка, я тебя стесняюсь!» – «Ну и пожалуйста», – она немного картинно надула губы и вышла из ванной. Нет, все-таки мужчины сумасшедшие. Стесняюсь…

Зажгла свечи. Вынула первую бутылку и поставила на стол. Придирчиво оглядела комнату напоследок – вроде все в порядке.

Взбодрившись и несколько ожив после душа, Богдан добрел наконец до столовой и замер. – Жанна… – восхищенно пробормотал он. – Любимая моя, чудесная моя Жанна…

Ее глаза счастливо, самозабвенно сверкали.

Они уселись за стол, и Богдан протянул руку к бутылке. Из прихожей снова раздался осторожный скрежет ключа.

Жанна помертвела.

– Господи, – встревоженно пробормотал Богдан, а услышав звук открываемой двери, бросился навстречу неведомой опасности. «Где пистолет?»

Пистолет не понадобился.

Потому что в прихожей стояла, заложив руки за спину, чуть наклонив голову, в темно-сером, сильно приталенном дорожном халате – Фирузе. Похорошевшая, смуглая, родная.

– Господи… – обалдело повторил Богдан. – Фира!

Она серьезно, выжидательно смотрела на него немного исподлобья своими огромными, темными и бездонными, как среднеазиатская ночь, глазами.

– Жанночка, – с восторгом крикнул Богдан, повернувшись в сторону гостиной, – иди скорей! Это Фира приехала!

Он обнял ее, зарылся лицом в черные, как смоль, немного встрепанные волосы, пахнущие дождем и дорогой. И женой.

– Как кстати, Фира, – забормотал Богдан, гладя влажную, жесткую спину дорожного халата. – Как кстати… А мы тут с Багом на этой седмице опять Родину спасли… Теперь вот свободный вечерок выдался, Жанночка «Гаолицинского» купила… Проходи скорей!

Старшая жена вынула правую руку из-за спины и с отчетливым мускульным напряжением протянула навстречу мужу. Богдан, отстранившись, пригляделся: Фирузе держала тяжеленную плеть.

– Господи… – пробормотал Богдан в третий раз. У него даже ноги обмякли; он ничего уже не понимал.

– Я плохая мать, – негромко сказала Фирузе. – Я бросила малышку в доме деда на целую ночь. И я плохая жена, потому что прилетела, не спросясь тебя. Но я так соскучилась, Богдан! – со страстным придыханием выговорила она. – Так измучилась! Каждую ночь вижу тебя во сне, каждую… Я просто не могла больше терпеть. Прости. Можешь меня отхлестать, но… возьми меня сегодня на ложе. Завтра в семь двадцать у меня обратный воздухолет[59].

Богдан отступил на шаг – и лишь тогда увидел, что Жанна тоже вышла в прихожую и стоит, прислонившись к косяку двери, и смотрит на него. Не на Фирузе. На него.

И он увидел ее глаза.

Мгновением позже жены уже целовались, ровно любящие сестрички. Но Богдан чувствовал, что Жанне не по себе. И он, начиная ощущать смутную тревогу, уже догадывался, почему.

Но не догадывался, насколько.

 

 

Эпилог

 

⇐ Предыдущая25262728293031323334Следующая ⇒

Поделиться: