Как был опознан террорист, готовивший бомбу, или Будет мотив – найдется виновный

 

Коллежский советник Владимир Иванович Лебедев был чрезвычайно занят. В Замоскворечье, в Малом Ордынском переулке, произошел весьма мощный взрыв, разрушивший верхнюю половину бревенчатого дома. Человека, находившегося в самом эпицентре взрыва, разнесло в куски. Похоже, он готовил в мезонине дома бомбу и на ней же подорвался в результате неосторожности. Узнать, кто это такой, сначала не представлялось возможным. Однако, когда нашли все части и куски разорванного взрывом человека и сложили вместе, подобно мозаике или детским кубикам, то опознать подорвавшегося все же удалось. Им оказался Зигмунд Гаркави, товарищ и соратник Герши Гершуни, бывшего руководителя боевой организации эсеров. Еще он был молодым другом и соратником Екатерины Брешко‑Брешковской, одной из основательниц партии социалистов‑революционеров. Это значило, что боевая организация эсеров на убийстве министра внутренних дел господина Сипягина в апреле прошлого года не остановилась…

После ранения в прошлом году харьковского губернатора князя Оболенского в террористических актах, направленных на крупнейших сановников империи и полицейских чинов, наступил некоторый перерыв. Сыскные отделения, в том числе и московское, произвели ряд эффективных арестов, причем был подвергнут аресту и сам глава эсеровской организации Гершуни, однако в мае этого года Егор Дулебов, член этой организации, расстрелял из револьвера в городском саду уфимского генерал‑губернатора Богдановича. И вот теперь, похоже, готовилось новое серьезное покушение…

Следовало задать вопрос: «На кого в этот раз?»

Этот вопрос по понятным причинам не давал покоя начальнику московского сыска Лебедеву. Агентура его работала слаженно и четко, но на кого нацелилась в этот раз боевая организация эсеров, выяснить пока не удавалось.

В августе сего года путем сложнейшей оперативной комбинации была выманена в Москву из своего подмосковного логова известная террористка Серафима Георгиевна Нахапет. Она лично отправила на тот свет помощника московского обер‑полицмейстера статского советника Никиту Кондратьевича Коновалова и частного пристава, надворного советника Карима Худайкулова, известного на Москве своей неподкупной честностью, принципиальной строгостью и прослужившего в полиции тридцать четыре года. По уставу боевой организации при аресте отрицать свою причастность к проведенным террористическим актам было нельзя, и Серафима Нахапет весьма охотно и без какого‑либо давления со стороны дознавателей призналась во всех своих противузаконных деяниях. Ей грозила бессрочная каторга, но следствие в лице коллежского советника Лебедева сочло возможным ходатайствовать перед судом о замене пожизненной каторги тюремным заключением на срок пятнадцать лет, если Нахапет признается в том, на кого теперь нацелено террористическое жало боевиков.

В этом вопросе Серафима Георгиевна держалась долго и стойко, пока Владимир Иванович Лебедев не придумал, как ее разговорить.

Разумеется, на дыбу террористку не вздергивали и каленым железом не жгли. Ребра железными клещами тоже не выламывали – все же на дворе не семнадцатый век. Да и не было такового инструментария в сыскном отделении, как не имелось и застенков и пыточных камер. Однако подвальчик в доме по Спиридоньевской, где разместилось московское сыскное отделение, все же имелся. Лебедев самолично съездил в Преображенскую больницу и привез оттуда старый затертый деревянный футляр, внешне напоминающий корпус напольных часов с полостью внутри. Это было весьма эффективное смирительное орудие для буйно помешанных. Сто лет назад в такой деревянный футляр, где имелось лишь отверстие для лица, помещали особенно буйных. Стиснутые досками, они лишались возможности не то что бы присесть, но даже упасть, и уже через сутки становились шелковыми и вели себя показательно смирно.

Как Лебедев отыскал такую диковинную старину в клинике и откуда вообще прознал об этом смирительном футляре – оставалось для всех сотрудников сыскного отделения загадкой. Как пыточное орудие, футляр этот, конечно, в клинике не использовался, но Владимир Иванович решил применить его к Серафиме Нахапет именно как орудие дознания. И резонно, поскольку вела она себя на допросах весьма агрессивно и вызывающе: ругалась непотребными словами, плевалась, пиналась и даже укусила дознавателя Кириллова за щеку, после чего дознавательская щека распухла и стала гноиться. Словом, эсерка Серафима Георгиевна Нахапет клиникой вполне походила на умалишенную и нуждалась в определенном курсе лечения, которое сполна решил предоставить ей Владимир Иванович. Кроме того, она, вероятно, была еще и ядовита, поскольку дознаватель Кириллов был госпитализирован с признаками заражения крови…

Эсерку‑террористку поставили в футляр и закрыли на щеколду. Первые два часа она бодро пела песни революционного содержания, потом половину дня неистово ругалась, а к ночи затихла. Утром, придя на службу, Владимир Иванович послал своего помощника в подвал проведать террористку. Тот вскоре вернулся и сообщил, что «заарестованная гражданка Серафима Георгиевна Нахапет готова дать признательные показания»…

Ее высвободили из футляра, и на этот раз она никого не оплевала и не укусила. Словом, вела себя смирно, как и подобает человеку, осознавшему свой поступок и крепко раскаивающемуся в нем. Говорят, футляр два часа отмывали от дерьма и вони с применением карболки и хлора, но все же выветрить до конца противный и весьма жгучий запах не удалось. В конце концов, его выставили во двор, где, простояв сутки раскрытым настежь, он потерял гнилостный дух, после чего его можно было возвращать на место, откуда он, собственно, и был взят. Террористка же Серафима Нахапет, переодетая во все чистое, не дожидаясь вопроса от Владимира Ивановича, выпалила, что бомба в Малом Ордынском переулке готовилась для великого князя Сергея Александровича, московского генерал‑губернатора и командующего московским военным округом, убить которого боевая организация, с благословления руководства партии социалистов‑революционеров, постановила еще полгода назад. А еще эсерка поведала о том, что о готовящемся покушении на его высочество знал адъютант великого князя, полтавский дворянин и активный член одной из московских масонских лож капитан Владимир Федорович Джунковский. Известие про капитана Джунковского заинтересовало Лебедева, открывалась возможность как следует тряхнуть господ масонов, действовавших в последние годы особенно активно (неизвестно, что им еще заблагорассудится предпринять!), и он стал набрасывать на чистом листке бумаги примерный план действий, отмахнувшись от своего секретаря, сообщившего, что некто коллежский советник Воловцов настоятельно просит принять его.

Секретарь вышел, но буквально через минуту пожаловал вновь:

– Владимир Иванович, он не уходит.

– Кто это – он ? – раздраженно произнес Лебедев, непонимающе уставившись на секретаря.

– Коллежский советник, – ответил секретарь, сморгнув.

– Какой еще коллежский советник? – переспросил Владимир Иванович.

– Коллежский советник Иван Федорович Воловцов. Судебный следователь по наиважнейшим делам, – снова сморгнул секретарь.

– Так что же ты его за дверьми держишь? – возмутился Лебедев. – Зови немедленно!

 

Российский сыск имел давнюю историю. В таком виде, в котором сыскные отделения имелись на сегодняшний день, они появились без малого сорок лет назад. Сначала, естественно, в столице. Потом, через пятнадцать лет, сыскное отделение было образовано при полицейской управе в Москве, после чего они стали появляться и в прочих губернских городах империи. Правда, штат их был уже не двадцать человек, как в самом начале, а около сотни, включая полицейских надзирателей и вольнонаемных сыщиков, имеющих гражданские чины. В московском отделении в качестве вольнонаемного сыщика служил, к примеру, даже один отставной статский советник, но не ради карьеры, естественно, а, как он выражался, «из‑за любви к сыскному делу».

До 1866 года розыском преступников и дознанием занимались в городах приставы полицейских частей и полицейские надзиратели. В уездах и на селе функцию сыщиков исполняли становые приставы, волостные старшины и сельские старосты.

Во времена Екатерины Великой сыском заведовали городничие в городах и капитан‑исправники в уездах. Ну а во времена государя императора Петра Алексеевича сыск возлагался на Розыскную экспедицию и возрожденный Сыскной приказ.

Сыскные учреждения существовали и до первого российского императора. Назывались они в разные времена по‑разному: Расправная палата, Разбойный приказ, Губная изба. А «свод» и «гонение следа» – старые сыскные термины, обозначающие установление виновного в преступлении и его розыск, – были известны еще с одиннадцатого века.

Да и как иначе?

Русь, а затем и Россия нуждались в сыскарях. Всегда, во все времена. Без сыщиков было никак нельзя в такой державе, где все, что плохо лежало, мгновенно исчезало невесть куда и при весьма неясных обстоятельствах. Да и то, что «хорошо» лежало, тоже порою исчезало без следа. Ну как при таких сложившихся обстоятельствах и таком вороватом и дремучем к европейским законам и правилам народе обойтись без «свода» и «гонения следа»?

Да никак…

 

Воловцов, стоя в приемной, помалу начал было закипать, но тут секретарь начальника сыскного отделения распахнул дверь и вежливо произнес:

– Прошу вас, господин судебный следователь.

Иван Федорович вошел в кабинет Лебедева:

– Позвольте представиться, Иван Федорович Воловцов, судебный следователь по наиважнейшим делам.

– Очень приятно, – Лебедев поднялся с кресла и с интересом посмотрел на Воловцова, – Владимир Иванович Лебедев, начальник сыскного отделения. Мы раньше с вами не встречались? – протянул он для пожатия руку. – Мне отчего‑то знакомо ваше лицо…

– Нет, кажется, – не совсем уверенно произнес Иван Федорович, отвечая на крепкое энергичное рукопожатие.

– У вас плохая память на лица? – с подковыркой, однако беззлобно спросил Лебедев.

– У меня хорошая память на лица, – с некоторой долей обиды ответил Воловцов.

– Тогда зачем вы сказали «кажется»? – спросил начальник московского сыска. – Людям наших с вами профессий не пристало оперировать такими понятиями, как «кажется», «может быть», «скорее всего» и прочими расплывчатыми терминами…

– Я это сказал сугубо из вежливости, – улыбнулся Воловцов. Ему определенно нравилась прямолинейность начальника московского сыска Лебедева. Она подкупала и упрощала общение. – Не хотелось ставить вас в неловкое положение. На самом деле мы с вами никогда не встречались …

– Это верно, – подытожил данную часть разговора Владимир Иванович. – Итак, что вас привело ко мне, господин судебный следователь? Кстати, вы давно работаете по наиважнейшим делам, позвольте вас спросить? Ведь как‑никак ответственность!

– Третий год, – сдержанно ответил Воловцов.

– Я тоже третий год в сыскном, – произнес Лебедев. – Что ж, внимательнейшим образом слушаю вас…

– Меня привело к вам одно дело, которым я сейчас занят. Это дело вы когда‑то вели, но преступник не был найден. Вернее, вам не достало улик и доказательств, чтобы его изобличить, – начал Воловцов.

– К сожалению, у меня было несколько таких дел, Иван Федорович, – несколько посмурнел Лебедев. – Увы, и такое случается… А вы какое дело имеете в виду?

– Я про двойное убийство в Хамовниках в конце прошлого года в семье пивовара Кары.

– Ясно, – внимательно посмотрел на судебного следователя главный сыщик Москвы. – Значит, дело это снова открыто?

– Открыто, Владимир Иванович, – подтвердил Воловцов. – И вести его поручено мне…

– Ну что ж, – снова посмотрел на судебного следователя Лебедев. – То, что дело вновь открыто, радует и вселяет надежду. Хочу вам заметить, что дело это и простое, и сложное одновременно. Однако, судя по тому, что я о вас слышал, оно вам будет по плечу. Мне в свое время именно этого времени и не хватило, чтобы изобличить преступника.

– А он вам был известен? – поднял брови Воловцов.

– Конечно… – вполне убежденно ответил сыщик. – Я потому и сказал вам, что это дело и простое, и сложное одновременно, поскольку простое оно потому, что преступник известен, а сложное потому, что улик для суда имелось недостаточно, вот его и закрыли «за ненахождением преступника». Хотя и искать‑то не надо было…

– И кто же, по‑вашему, преступник? – спросил Иван Федорович, впрочем, зная наперед, кого назовет Лебедев. И он не ошибся…

– Младший сынок пивовара, этот, как его… Александр Кара, – без тени сомнения ответил Владимир Иванович.

– Отчего вы так думаете?

Усевшись обратно в кресло, Лебедев принялся излагать свою точку зрения, подкрепляя ее известными ему фактами. Начал он со слов:

– Простота в том, что убить двух женщин и покалечить девочку, кроме него, было больше некому. То, что он сказал, что якобы видел впереди себя убегающего убийцу и дал его приметы, – не более чем выдумка, причем весьма простенькая и не очень умная. Убийство матери и сестер им, очевидно, было достаточно продумано, хотя он и не завершил свое гнусное дело с младшей сестренкой, а вот этого мнимого убийцу в черном полупальто с бритым затылком он явно придумал спонтанно, с ходу. Возможно, ему что‑то помешало осуществить задуманное. Или кто‑то…

– А Ивана Гаврилова вы совсем списали со счетов? – спросил Воловцов, воспользовавшись паузой.

– Вначале и он тоже был у меня на подозрении, но потом я его отмел, – ответил начальник московского сыска.

– Почему? Ведь у него тоже нет алиби на время, когда произошло убийство.

– Алиби нет, – согласился Лебедев. – Но он не убивал. Не мог убить. То есть не имел на то права…

Иван Федорович опять поднял брови. «Не имел права убить» – было что‑то новенькое в уголовной терминологии…

– Что значит «не имел права убить»? Я вас не совсем понимаю.

– Вы, Иван Федорович, верно, удивляетесь моей терминологии? – в самую точку попал Лебедев. – Так не удивляйтесь. С моей нынешней работой и не то скажешь… – Он усмехнулся, но почти мгновенно спрятал усмешку в усы: – Я в настоящий момент занимаюсь революционерами. Точнее, боевиками‑бомбистами, их самым левым крылом. Посему был вынужден изучить много всяких материалов касательно их партии. Всего я вам, конечно, рассказать не могу, да и права такого не имею, но кое‑что все же доложу. Вы ведь слышали об эсерах?

– Слышал, – ответил Воловцов.

– Так вот, социалисты‑революционеры – партия весьма организованная, с уставом, программой и жесткой дисциплиной. Это не социал‑демократы, у которых вечно разброд, шатания и не прекращаемые дискуссии по разным вопросам и без оных. У эсеров – никаких дискуссий! Порядок и дисциплина членов партии – вот, если хотите, их девиз и знамя. Без разрешения партии ни один ее член не имеет права и шагу ступить. Образно, конечно, но суть это вполне отражает. Тем более если совершается экспроприация, то есть грабеж в финансовых интересах партии. Или, тем паче, убийство. Все это – только с ведома партии и с наличием на ту или иную акцию ее постановления. Самостоятельно члену партии ни воровать, ни убивать нельзя. Он может крепко за это поплатиться…

– Вы хотите сказать, что Иван Гаврилов – член партии социалистов‑революционеров? – догадался Воловцов.

– С недавнего времени именно так, – одобрительно посмотрел на него Лебедев. – Приятно работать с умным человеком.

– Благодарю вас, – машинально произнес Воловцов и задал следующий вопрос: – Но ведь член партии может нарушить ее устав?

– Может. Но зачем это Гаврилову? Тем более что его запросто могут исключить из партии, а он своим членством очень дорожит.

– Откуда вы знаете?

– Это была его мечта, когда он еще отбывал срок в исправительном арестантском отделении, – ответил Владимир Иванович. – Там его эсеры и распропагандировали. Их там много в то время сидело. У Гаврилова появился смысл в жизни, определенная цель. С какого рожна ему все это терять нарушением устава партии? У него нет ни мотива, ни резона для такого убийства… Так вот, возвращаясь к предмету нашего разговора. – Начальник московского сыска немного помолчал и продолжил: – Я уверен, что этому Александру Кара кто‑то помешал или что‑то помешало. Причем в самый момент убиения или тотчас после него. И он, недобив младшую сестренку, инсценировал ограбление: раскрыл в спальне сундук с семейным добром, разбросал по полу деньги, якобы брошенные убийцей и грабителем, и побежал на второй этаж вызывать доктора Бородулина, ибо в его положении это было наилучшим вариантом, чтобы отвести от себя подозрения. И второпях забыл колун на кухне. Вот почему нет никакого объяснения, почему орудие убийства было обнаружено именно там. Зато вот вам объяснение наличия крови на его одежде: кровь попала ему на пиджак и рубашку, когда он обрушивал колун на головы матери и сестер. И никого он не обнимал и не целовал. В тот вечер, пятнадцатого декабря, когда я по вызову помощника пристава Холмогорова прибыл на место происшествия, он даже близко не подошел к трупам и едва живой сестренке. Напротив, обходил их стороной, словно боялся, что они, воскреснув, укажут на него пальцем…

– Да‑а, – протянул Воловцов. – Вы рассказали все… весьма и весьма убедительно.

– Убедительно‑то убедительно, но моим объяснениям и версии об убийстве матери и сестры Александром Карой никто не поверил, – криво усмехнулся Владимир Иванович. – В том числе и господин обер‑полицмейстер Трепов. Я, конечно, понимаю: это же надо быть психически ненормальным, чтобы убить колуном мать и старшую сестру и покалечить младшенькую. Выжила‑то она совершенно случайно. А Александр Кара признан вполне нормальным. Более того, никто и никогда не замечал за ним никаких отклонений. Наоборот, все в один голос утверждали, что Кара‑младший – вежливый, добрый и порядочный молодой человек, мухи не обидит, нищим, дескать, всегда подает… Правда, он слабоват к девушкам, но кто из нас в его возрасте не был слабоват к противоположному полу? Ну, а каким образом на кухне оказался колун, – Лебедев вздохнул и посмотрел мимо Воловцова, – то, как мне объяснил его превосходительство генерал Трепов, он на кухню был занесен самим Александром, находящимся в состоянии беспамятства от увиденного в комнате старшей сестры…

– Марты, – подсказал Воловцов.

– Да, Марты, – механически повторил за ним Лебедев.

Они помолчали.

– Вы с ним уже говорили? – первым нарушил молчание начальник московского сыска.

– Еще нет, – ответил судебный следователь. – С ним я буду говорить в последнюю очередь…

– Правильно, – согласился Владимир Иванович. – Я бы тоже на вашем месте допросил его последним. Пусть волнуется, строит догадки, нервничает. Авось какую ошибку совершит.

– Именно так я и думаю, – внутренне усмехнулся одинаковости их мыслей Иван Федорович. – Опрошу покуда всех, кроме него, а когда буду знать о нем все, попробую поймать его на лжи. Маленькая ложь потянет большую, авось клубочек и распутается…

– А с братьями его вы говорили?

– Их нет в Москве, – ответил Воловцов. – Вот, собираюсь на днях в Саратов, где Кара‑старший купил для своих сыновей пивоваренный завод.

– Я говорил с одним из них, Иосифом, – сказал Лебедев. – Братья были вызваны телеграммой, приехали семнадцатого декабря утром. Юлий был просто убит горем и не мог говорить. А Иосиф оказался покрепче. Но ничего путного он мне не рассказал. Все то же: их матушка более всех любила Александра, подкидывала ему деньжат на карманные расходы, а он – так ее просто обожал. И сестер своих любил. Вот так. – Сыщик как‑то странно посмотрел на Воловцова: – Любил‑любил – и убил. Как в этой сказке‑повторялке:

 

У попа была собака, он ее любил.

Она съела кусок мяса, он ее убил…

 

– Но должна же в таком случае быть какая‑то очень веская причина, чтобы Кара‑младший пошел на убийство матери и сестер! – едва не воскликнул Иван Федорович. – Я тоже не верю, чтобы здравомыслящий человек вот так, без особой причины, мог взять и убить своих родных. Любимых, если верить показаниям…

– Вот! – заерзал в своем кресле Владимир Иванович Лебедев. – Отсутствие мотива и послужило главной причиной того, что Александру Каре не было предъявлено обвинение в убийстве. И правда, как поверить, что сын мог убить свою мать и сестру? Найдите мотив! – Владимир Иванович едва ли не просительно посмотрел в глаза Воловцову. – Такое страшное и циничное зло должно быть наказано! А будет мотив, уважаемый Иван Федорович, – найдется и виновный…

 

Глава 7

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: