СТОРОННИКИ ВИЛЬГЕЛЬМА В АНГЛИИ

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 7Следующая ⇒

После того как Вильгельм завоевал Мэн, нормандцы не стали заселять графство, а когда герцог притязал на сюзеренитет над Бретанью, он совершенно не думал о захвате ее земель. В равной степени можно сказать, что если бы Вильгельм занял трон Эдуарда мирным путем, то — по крайней мере, на первых порах — он получил бы только королевский домен — кстати, до 1066 г. он вел переговоры с английскими эрлами именно об этом. Однако Вильгельм захватил престол силой оружия, конфисковав при этом графские владения и поместья Гарольда и его родственников, а также собственность других феодалов, оказавших ему сопротивление, и уничтожив к 1072 г. большинство других крупных держателей имений. В 1066 г. Вильгельм и его соратники знали, что в случае поражения Гарольда их добычей станет земля, но то, что они почти полностью истребят феодальную верхушку Англии, было, вероятно, за пределами их мечтаний.

Положение в Англии было таково, что король, церковь и светская знать обладали поместьями, с которых они, главным образом, получали ренту, выплачиваемую управляющими, откупщиками или арендаторами. Эти держатели имений собирали для сеньора ренту и пошлины с населения местечек, деревень и других земледельческих хозяйств — нормандцы называли их манорами, — естественно, не без выгоды для себя. У сеньора были еще субарендаторы — вассалы, которые несли феодальную службу, а иногда, вместо или помимо этого, выплачивали ренту за поместья. Договоры между сеньором и его субарендаторами, арендаторами, откупщиками и управляющими носили индивидуальный характер и значительно различались во многих деталях, но заключали их в основном для того, чтобы обеспечить доход и исполнение повинностей. Эта феодальная надстройка исчезла вместе с английской аристократией, и на смену ей пришла новая система ленов, введенная Вильгельмом. У нас нет свидетельств того, что нормандские крестьяне также пересекли Ла-Манш, поэтому заселение нормандцами Англии следует считать аналогичным тому, что произошло в Апулии и Сицилии или при более поздней колонизации англичанами Ирландии, т. е. мы имеем здесь дело с чужеземными землевладельцами, которые стали управлять коренным населением.

Себе Вильгельм оставил довольно крупную земельную собственность, составлявшую, возможно, пятую часть посевной площади Англии. По «Книге Страшного суда», представляющей собой перепись английских земель к югу от рек Рибл и Тис, земли короля (terra regis ) имеются в каждом центральном графстве, кроме Шропшира и Честера. Таким образом, Вильгельм обеспечил английскую монархию новым постоянным доходом и восстановил положение в стране, ухудшившееся еще со времен короля Эдгара^{12}. Из-за того, что в средние века от каждого нового короля требовали даров и пожалований, королевские имения обычно быстро уменьшались, а увеличивались они лишь со сменой династии (за счет личных владений пришедшего к власти рода) или посредством, так сказать, внутренних завоеваний — истребления крупных держателей земли каким-нибудь безжалостным королем. Вильгельм обогатил и себя, и монархию. Он наделил крупными поместьями достаточно узкий круг лиц. Очень хорошо он вознаградил своих старых соратников и тех, кто в значительной степени тем или иным образом способствовал завоеванию Англии. Это были его сводные братья, некоторые из его вассалов-нормандцев, фаворитов и верных товарищей, такие как Жоффруа, епископ Кутанский, Гильом Фиц-Осборн, Рожер Монтгомери, Гильом де Варенн, Гуго Авраншский, Ричард Фиц-Жильбер, а также несколько феодалов равного с ним общественного положения, большинство из которых состояло с ним в родстве, такие как графы Алан Рыжий и Бриан Бретонский, Евстафий Булонский, Роберт д'Э и Гильом д'Эвре. Кроме того, именно их Вильгельм в основном назначал военачальниками при ведении различных операций. Феодами обеспечили также массу людей не столь высокого происхождения: военных командиров низших чинов, кастелянов, некоторых воинов — в особенности имевших дело с военной техникой, т. е. арбалетчиков и саперов, — и личных слуг — экономов, управляющих, поваров, лекарей, брадобреев, лесничих, егерей, плотников и т. д. Наград от короля и его главных бенефициариев ожидало достаточно приличное количество материально зависимых от них людей, но никаких особых трудностей здесь не возникало, так как их требования можно было легко удовлетворить.

Главные ленные пожалования проводились постепенно в период между 1066 и 1072 гг. Из-за отсутствия статистических данных и стремления в любом случае остаться в выгоде у Вильгельма не могло быть генерального плана действий, но тем не менее ему все же удалось разрушить английские порядки и насадить нормандские. Вместо крупных пограничных графств он создал небольшие графства-марки. Кольцо, идущее по границам Нормандии и составленное из графств Понтье, Омаль, Вексен, Эвре, Беллем и Мортен, нашло в Англии отражение в виде аналогичной системы графств Кент, Корнуолл, Герефорд, Шрусбери, Честер, Нортумберленд, Ричмонд и Норфолк. Вильгельм пожаловал эти фьефы самым преданным соратникам. На первом этапе Одо Байеский получил Кент, граф Бриан Бретонский — Корнуолл, Гильом Фиц-Осборн — остров Уайт и Герефорд. Около 1071 г. Рожер Монтгомери, владевший Арундельским замком и городком Чичестером, стал эрлом Шрусберийским. В начале 1070 г. титул эрла был пожалован фламандцу Гербоду, ранее получившему значительную часть Мерсии и город Честер, однако он отказался от этой хлопотной должности, и в 1071 г. эрлом Честерским вместо него стал нормандский барон Гуго Авраншский. Что касается Алана Рыжего, графа Бретонского, брата Бриана, то не позже 1086 г. в его владение перешел Ричмонд, а его преемниками стали по очереди два других его брата, причем сын последнего из них получил титул эрла не позднее 1136 г. Нортумберленд и Норфолк, созданные на землях бывших Нортумбрии и Восточной Англии, остались во власти местных феодалов: в Норфолке англичанин бретонского происхождения Ральф де Гаэль сменил Гирта, а эрлом Нортумберлендским в 1072 г., после ряда неудачных назначений, стал Вальтоф, эрл Хантингдонский и Норттгемптонский, сын служившего еще Кнуту эрла Сиварда, впоследствии женившийся на племяннице Вильгельма Юдифи. В 1075 г. оба вышеупомянутых эрла и, возможно, Бриан Корнуоллский были подвергнуты опале. Очевидно, в Норфолке должность так и осталась вакантной, а вот с Нортумбрией, где происходили волнения и существовала угроза со стороны Шотландии, Вильгельму пришлось помучиться. Сначала он назначил туда лотарингца Вальхерия, нового епископа Даремского. После убийства Вальхерия в 1080 г. позволение испытать себя в той же должности получил нормандский рыцарь Обри. Когда же и он быстро сдался, добиться успехов там, где не повезло другим, сумел Роберт Маубрейский, племянник епископа Кутанского.

Вильгельм намеренно сделал так, чтобы в руках владельцев новых пограничных оноров были сосредоточены крупные земельные владения. Каждый такой эрл или сеньор был обычно крупнейшим землевладельцем в одном из центральных графств и иногда чуть ли не единоличным королевским держателем. В других областях Вильгельм, как правило, жаловал новому бенефициарию земли одного или нескольких прежних владельцев-англичан, так что сеньоры пограничных территорий обладали подобными имениями и в других частях королевства. В результате такого распределения появились феодалы с фьефами, разбросанными по всей стране. Такую систему иногда считали неудобной, однако она закрепилась и лишь все более совершенствовалась благодаря обмену землями или субарендаторству феодальных владений.

Если мы обратимся к «Книге Страшного суда», дающей список главных держателей земли, т. е. тех, кто получил свои феоды непосредственно от короля, в каждом центральном графстве, то мы сможем насчитать около 300 светских владельцев. Это те, кого Вильгельм вознаградил до 1086 г. Обширные владения были лишь у избранных — наиболее приближенных к королю лиц. Их можно разделить на две основные группы — те, кто получил пэрское имение, и все остальные. Всего чуть больше сотни этих феодов были впоследствии признаны баронствами, а их владельцы — баронами короны; другие же принадлежали дворянам менее высокого ранга.

У каждого барона, получившего феоды от Вильгельма, были родственники, друзья и сторонники, ожидавшие вознаграждения, а некоторые из этих материально зависимых лиц, в свою очередь являясь сеньорами со своими вассалами, сосредотачивали в своих руках обширные владения. В «Книге Страшного суда» приводятся имена главных держателей земли и их непосредственных вассалов из каждого графства. Вполне возможно, что здесь записаны имена большинства иноземцев, получивших земельные пожалования. Однако сосчитать субарендаторов чрезвычайно трудно, так как у многих из них были очень распространенные имена, но не было фамилий; поэтому одного человека, получившего земли от нескольких сеньоров в одном единственном графстве, а также земли от того же самого или других сеньоров в нескольких графствах, вполне могли внести в список несколько раз.

Чтобы получить некоторое представление о том, кто завладел английскими землями, рассмотрим одно из центральных графств. В качестве примера может послужить Девоншир — крупное графство, которое быстро покорилось захватчикам и не подверглось разорению; кроме того, оно являлось частью графских владений Гарольда, поэтому, несмотря на смену хозяев во всех крупных имениях, сама структура, судя по всему, осталась неизменной. Итак, в записях об этом графстве перечисляется 53 главных держателя земли. Менее половины из них являлись баронами, а остальные — духовными лицами, тэнами и сержантами^{13}. Восемь наиболее влиятельных баронов — например, Гуго Авраншский, эрл Честерский, его будущий зять Гильом д'Э, второй сын Роберта, графа д'Э, и Ричард Фиц-Жильбер (граф Брионнский), сеньор Клера (в Суффолке), — обладали в Девоне лишь небольшими земельными участками. Другие же имели в этом графстве обширные поместья, но основные земли этих баронов были не в Девоне — тут можно упомянуть, например, Жоффруа Маубрейского, епископа Кутанского, Роберта, графа Мортенского, Гильома Фалезского и Готье де Дуэ. Только у нескольких феодалов главные поместья находились в Девоне — среди них были Балдуин Фиц-Жильбер, шериф Девона и брат Ричарда Фиц-Жильбера, Гильом Капра, Роберт д'Омаль и бретонец Жюэль де Тотн. Фактически землями в графстве владело не больше пятнадцати человек, имевших вес не только в Девоншире, но и во всей стране, и только двое из них — Жоффруа Кутанский и Роберт Мортенский — принадлежали к числу самых высокопоставленных сановников королевства. Большинство из них часто находилось за пределами графства, и вполне вероятно, что самым могущественным и влиятельным лицом здесь являлся шериф (виконт) Балдуин, родственник короля.

Количество иноземных субарендаторов в этих баронских поместьях составляет примерно 140 человек — явно кого-то из них посчитали дважды. Пожалования землей повсюду значительно отличались друг от друга. Некоторые крупные феодалы, такие как эрл Гуго, вообще не отдавали никому ни одного из своих небольших поместий в Девоне. Епископ Кутанский и граф Мортенский передали свои имения одному крупному держателю-вассалу и нескольким мелким (9 и 14 соответственно). Шериф Балдуин почти поровну распределил феоды между 24 вассалами. Также можно отметить, что почти во всех поместьях в числе держателей, являвшихся одновременно вассалами и сеньорами, были англичане, сохранившие владения еще со времени правления Эдуарда или же получившие феоды сравнительно недавно.

Сделать приблизительный подсчет иноземцев, поселившихся в Англии с 1066 по 1086 г., на основе данных «Книги Страшного суда» крайне тяжело. Иноземцев, получивших пожалование английскими землями, было, вероятно, примерно полторы тысячи. Следовательно, их общий приток составлял, возможно, от 5 до 10 тыс. мужчин и женщин. Может быть, эти цифры занижены, так как следует помнить о том, что эти поселенцы, если не считать иноземных священнослужителей, горожан и купцов, были в основном людьми высокого происхождения — преимущественно дворянами, которые привезли с собой вассалов, слуг и челядь. Общее население страны на то время оценивают в пределах 1–2 млн человек, однако в результате Нормандского завоевания это число наверняка на какое-то время сократилось, ведь новые поселенцы вряд ли могли возместить людские потери англичан, понесенные вследствие сражений, голода и болезней.

Король щедро раздавал своим приближенным фьефы, а те в свою очередь наделяли землей своих людей. Каждому предоставлялась возможность получать с поместий доходы благодаря ренте, повинностям и юридическим полномочиям — в общем, всем правам, которыми обладали прежние сеньоры. Традиционной стоимостью земли (в «Книге Страшного суда» — «valuit»^{14}) была сумма, которую управляющие, арендаторы и откупщики обычно выплачивали эконому сеньора. Из-за опустошений, причиненных в 1065–71 гг., пошлины не всегда можно было собрать в полном объеме, поэтому фактическая стоимость (в переписи — «valet»^{15}) могла быть ниже. С другой стороны, часто были и такие землевладельцы, которые могли взимать просто грабительскую арендную плату, иногда даже постоянно повышая ее. Если мы рассмотрим обстоятельства, при которых жаловались имения, то мы должны будем признать, что их раздача во многом напоминала лотерею. Перечисляя некоторых крупнейших бенефициариев, Ордерик Виталий, из-за своего англо-нормандского происхождения относившийся ко всему этому двойственно, отмечает, что Вильгельм из самых ничтожных нормандских солдат сделал «трибунов» и «центурионов». С другой стороны, в драматическом описании событий 1075 г. тот же самый летописец вкладывает в уста мятежных графов полные горечи слова о том, что Вильгельм не вознаградил надлежащим образом тех, кто помог ему осуществить завоевание; что этот неблагодарный человек обманул тех, кто проливал свою кровь у него на службе; и что раненым ветеранам он дал неплодородные и опустошенные войной участки, а после того как они восстанавливали эти земли, иногда даже забирал их обратно. Хотя эти обвинения и противоречивы, но они показывают следующее: среди тех, кто верил, что у них есть право на получение награды, вероятно, были и завистники, и недовольные.

Как мы видим, в стране существовала напряженность, но она не затрагивала саму устоявшуюся экономическую систему, сохранявшую стабильность. Свидетельств того, что новые сеньоры проводили коренные преобразования, у нас нет. Поначалу, конечно, был распространен произвол: землевладельцев изгоняли, чтобы отдать их феоды новоприбывшим или же чтобы построить на этих участках усадьбы или замки; помимо этого, можно отметить случаи посягательств на чужие поместья, неправильного понимания староанглийских принципов феодального землевладения, а также нерадивости и грубости со стороны чужаков, неуверенных в своих правах и часто презиравших местное население. Однако, устроившись на новом месте, эти держатели земли не имели особых причин нарушать порядки, перенятые от англичан. Они стали богаче, чем когда-либо; обладатели крупных поместий большей частью не жили в своих новых владениях; и, кроме того, в самом начале у них, вероятно, не было ни желания, ни времени, ни знаний для того, чтобы вмешиваться в хозяйственные дела. Любой из них мог потребовать от своих откупщиков и управляющих, чтобы они предоставили рабочую силу для постройки замка или усадьбы, или назначить более высокую ренту. Однако только самые непреклонные и безжалостные могли упорствовать в своих требованиях, если им говорили, что земля не может дать больше, или если они наталкивались на пассивное сопротивление жителей деревень. После всех подобных беспокойств сельские общины, имевшие своего священника и судью, и небольшие деревушки во многом продолжали жить так же, как и раньше, соблюдая прежние обычаи. Вильгельм — возможно, под влиянием нормандских священнослужителей — не приветствовал систему рабского труда, и после завоевания статус раба в поместьях постепенно исчез. Однако в 1086 г. рабов в Англии было еще очень много.

Итак, нижний уровень экономической системы королевства характеризовался значительной преемственностью. Однако сословие землевладельцев, как мы видим, подверглось немалым изменениям. По подсчетам, сделанным согласно переписи «Книги Страшного суда», в 1086 г. примерно пятую часть английских земель составляли королевские владения, четверть принадлежала церкви и половина находилась в руках главных держателей королевских земель. Что касается английских землевладельцев, которые занимали низшую ступень на общественной лестнице, то их очень часто лишали владений. Представляется немыслимым, что эта стремительная и масштабная замена англо-датской знати французской аристократией не привела к социальным, правовым и экономическим переменам, однако из-за отсутствия точных сведений этот вопрос так и остается противоречивым и неясным.

Можно с уверенностью сказать, что новые правители — главным образом, король и его бароны — отдавали вассалам поместья в качестве ленных владений, а те в свою очередь исполняли феодальные повинности, приносили оммаж, а также обязывались нести различную службу. У нас нет необходимости подробно заниматься проблемой преемственности англосаксонских порядков. «Книга Страшного суда» дает ясное представление о том, что принципы землевладения Старой Англии обычно без труда можно было описать с помощью нормандских феодальных понятий, и очевидно, что новая система довольно легко уложилась в рамки старой. Также можно не сомневаться, что сеньоры и особенно король взамен на пожалование ожидали, что будут получать освященные традицией ренты, налоги и услуги. Вильгельм не отменял никаких прав и привилегий, унаследованных от Эдуарда, и «Книга Страшного суда» это подтверждает. В ней записаны размеры пошлин с городов и графств, а также гайдаж (hidage ) — оценочная стоимость поместий по гайдам^{16}, определявшая выплату гельда и несение воинской службы. Зафиксированы только давние повинности, и нет указаний на то, что нормандцы внесли большие изменения.

Тем не менее следует признать, что «Книга Страшного суда» не дает всех подробностей. От лиц, уполномоченных проводить перепись, не требовалось собирать сведения о личных повинностях, которые вассалы должны были выполнять для своих сеньоров. И именно из-за того, что принципы феодального землевладения не зафиксированы письменно, у историков возникают сомнения. Эрлы и тэны Эдуарда обязались хранить верность королю и не предавать его, нести службу в его армии, бывать у него при дворе и выплачивать некоторые виды налогов, такие как налог на наследство^{17} — гериот (heriot ). Зависели ли эти повинности от их социального положения или земельных владений, это в то время имело мало значения и едва ли представляет большой интерес для нас. Обязательства вассалов Вильгельма в его герцогстве, видимо, были аналогичными. В связи с этим нет никаких оснований полагать, что переселение нормандцев в Англию могло привести либо к фундаментальным изменениям в нормандских обычаях, либо к полному отказу от английских традиций. Некоторое время (с 1066 по 1071 г.) две сходные системы общественных установлений существовали бок о бок, однако, поскольку нормандцы вытесняли английских феодалов, постепенно стали преобладать нормандские обычаи. Отношения между нормандским сеньором и его нормандскими вассалами в Англии должны были формироваться согласно нормандским традициям (то же самое относится к бретонцам, фламандцам и представителям других народностей, поселившимся в Англии), но, вероятно, новые порядки были похожи на староанглийские, отличаясь от них лишь в некоторых нюансах. Более того, скорее всего, следует предположить, что во время правления Вильгельма общественное устройство оставалось английским, а французским оно было только с виду, и эта внешняя сторона просто скрывала истинное содержание.

Так как в Англии отношения между сеньором и вассалами определялись традиционными устоями, не было никаких документов, фиксировавших условия пожалований новых земель. И действительно, поскольку обязанности баронов стали предметом прений в XII в. и еще яростней обсуждались в XIII в., то, очевидно, в те времена, когда Вильгельм жаловал барону онор или барон наделял имением одного из своих вассалов, никаких детально проработанных условий не ставилось. Считалось, что обычаи слишком известны, чтобы их фиксировать, и слишком разнообразны, чтобы им можно было дать точное определение.

Однако со времени появления не подтвержденной фактами теории Дж. Г. Раунда и до сего времени обычно считалось, что все-таки в одном отношении Вильгельм решил самовластно нарушить традиции и установил при пожаловании земли своим баронам определенную повинность — он определил число рыцарей, которое его вассалы должны будут предоставить в королевскую армию для несения воинской службы, — и такой квоты в староанглийском обществе действительно не было. Тем не менее здесь далеко не все ясно. Если Вильгельм на самом деле установил такие же воинские квоты, какие он, по общему мнению, требовал от некоторых епископов и баронов в Нормандии, то все равно ни король, ни его вассалы не вели никаких записей по учету таких наборов. В 1166 г. Генрих II поинтересовался у своих английских баронов, скольким рыцарям до и после 1135 г. они и их предки пожаловали феоды и сколько лиц находится у них в материальной зависимости теперь — очевидно, король думал о налогах, которые бароны должны были ему платить, включая налог, освобождавший от военной службы. Бароны часто затруднялись с ответом, а приведенные ими цифры были, вероятно, произвольны. Как бы то ни было, есть причины сомневаться в том, что представленные данные, составившие в сумме 5 тыс. рыцарей, можно соотнести со временем правления Вильгельма I, тем более что в более поздний период, о котором у нас сохранилось достаточно записей, величина налогов часто менялась. Более того, между солдатами, исполнявшими воинскую повинность (servitium debitum ) в XII в., и войсками Вильгельма в том виде, как их изображают современники, по-видимому, мало общего. Всякий раз, как описывается королевская или баронская армия во время боевых действий, мы обнаруживаем весьма пестрый состав — бароны, тэны, рыцари, наемники, воины союзников, при этом представители разных национальностей. Английские войска (в отличие от нормандских) упоминаются в описании либо борьбы с повстанцами в королевстве, либо сражений Вильгельма в Мэне или при Жерберуа. Можно еще вспомнить о том, что, когда епископ Вальхерий, эрл Нортумбрийский, отправился на одну опасную встречу в Гейтсхеде, его родственник Жильбер, второе лицо в графстве, предоставил ему в качестве сопровождения вооруженный отряд, в котором было по меньшей мере два тэна-англичанина. Таким образом, проводить абстрактное различие, подобно некоторым историкам, между феодальным войском (иноземными рыцарями) и тем, что по-английски называлось «fyrd » («дружиной», в которую входили тэны, а некоторые историки включают сюда еще и керлов), не только некорректно, поскольку такого различия в те времена, очевидно, не было, но и бессмысленно, так как оно не показывает реального положения вещей.

Поскольку нам неизвестно, действительно ли Вильгельм издал указ, точно определявший, сколько солдат каждый барон должен был предоставить в королевскую армию или, если такой указ действительно вышел, каким было это число, любая теория, касающаяся данного вопроса, не должна приниматься за непреложную истину. Тем не менее мы можем предположить, что в правление Вильгельма все же сохранилась староанглийская система феодальных обязательств. Из нескольких упоминаний в «Книге Страшного суда» нам известно, что она основывалась на количестве гайд — как правило, один воин с каждых пяти, — и так как это отображено в переписи, то, должно быть, этот принцип оставался в силе и в 1086 г. Здравый смысл подсказывает, что когда от английского барона требовали подавить восстание или присоединиться к королю вместе со своим войском, он призывал под свои знамена всех военнообязанных солдат баронства, и среди них, конечно же, были и те англичане, которые ранее набирались в войска либо прежнего барона, либо эрла или шерифа в правление Эдуарда. На основании того, что нам известно сейчас, мы можем только сказать, что Вильгельму постоянно нужны были солдаты и поэтому он при необходимости требовал от баронов собирать максимально возможное количество воинов. Когда несколько лет спустя кризис был преодолен, стороны, возможно, изменили условия договора. И нормандские короли, и последующие монархи не особо рассчитывали на разношерстные отряды, предоставляемые их баронами. В основном они предпочитали иметь определенное количество элитных рыцарей-профессионалов и деньги, которыми можно было оплатить услуги подходящих наемников.

Нам следует обратить особое внимание на военный кризис 1085–86 гг., когда угроза датского нашествия повергла Англию почти в паническое состояние. Вильгельм находился на континенте, а в стране, вероятно, остались только гарнизонные отряды. По совету Ланфранка король набрал наемников во Франции и Бретани, перевез их в королевство и распределил по различным фьефам. Перед нами мельком предстает картина: наемники, доставшиеся епископу Вустерскому, объедают монастырь и напиваются до одури, так что Вульфстан вынужден закрыть кладовую. За чей счет содержались эти отряды, не сообщается, но известно, что по окончании сезона военных кампаний Вильгельм сам расплатился со многими солдатами. На Рождество он распорядился составить перепись, данные которой вошли позднее в «Книгу Страшного суда». Вот что пишет Ордерик Виталий: «Он получил отчет о военной мощи английского королевства и обнаружил в наличии 60 тыс. солдат, которым приказал быть готовыми, когда бы ни возникла необходимость». Ордерик прожил первые десять лет в Англии, будучи приближенным эрла Рожера Монтгомери, одного из главных военачальников армии Вильгельма, однако в сентябре 1085 г. его послали в нормандское аббатство Сент-Эвру, где он, оставаясь мирянином, посвятил себя монашеской жизни. Вероятно, будущий историк что-то неправильно понял, однако он — или те, кто давал ему эти сведения, — полагал, что в 1086 г. любая земельная перепись предназначалась лишь для выяснения числа военнообязанных и что гайдаж служил для установления этой повинности.

Хотя обычно утверждается, что феодализм — это общественная система, главные черты которой определялись состоянием перманентной войны, на самом деле у нас нет подробных сведений о военной службе в XI в. К XII столетию, веку документации, прежняя английская феодальная армия отживала свой век, и ее обычаи мало говорят нам о более ранних военных порядках. У нас есть некоторая информация о гарнизонах, охранявших королевские и баронские замки, но такие важные моменты, как ежегодная продолжительность службы в королевской армии или территория, в пределах которой бароны были обязаны служить, остаются неизвестными. Есть вероятность, что эти условия не были четко определены. Позднее бароны настаивали на том, чтобы срок службы длился не более 40 дней. Этот промежуток времени часто встречается при описании феодальных обычаев — возможно, солдат традиционно нанимали именно на такой срок. Несомненно, что в 1070 г. Вильгельм удержал своих взбунтовавшихся наемников еще на 40 дней. Кстати, нужно отметить, что это был достаточно удобный период для подведения баланса. Если ежедневное жалованье солдата составляло 3 пенса, то его общее вознаграждение равнялось 10 шиллингам; если 4 пенса — в сумме выходила одна марка серебра; если 6 пенсов — получался 1 фунт^{18}. Вполне возможно, что при рассмотрении военных порядков феодальной системы слишком большое значение до сих пор обычно придавалось вассалу-рыцарю, тогда как роль наемного воина недооценивалась.

Помимо службы в королевской армии со своими людьми, бароны, видимо, должны были выполнять все остальные феодальные повинности того времени: бывать при королевском дворе и разрешать там свои споры, преданно содействовать королю в борьбе с его соперниками, оказывать ему поддержку и давать советы, если он об этом просил, консультировать его по вопросам брачных союзов, отчуждения земли, основания монастырей и по другим важным делам. Король имел право назначать денежную сумму («освобождение», relief ), которую ради разрешения вступить в свои права должен был выплатить наследник фьефа, а если к тому же наследник был несовершеннолетним, король мог притязать на место опекуна и на право выбора для него жены. Хотя среди баронов Вильгельма преобладали нормандцы, было также достаточно выходцев из Бретани, Фландрии и других французских земель, со своими собственными традициями. Однако с течением времени в результате долгих споров постепенно выработалась развитая система обычного права и были четко определены феодальные обязанности, связанные с пребыванием в какой-либо должности («инциденты»).

Феодалы низшего ранга, которых Вильгельм наделял фьефом, обычно обязывались в свою очередь оказывать ему профессиональные услуги. Другими словами, Вильгельм вознаграждал некоторых своих рыцарей и слуг за их службу, а они и их потомки продолжали выполнять свои служебные обязанности. Так, делались пожалования должностью привратника, капитана королевского корабля и т. д. Люди, получившие их, позже стали называться «сержантами» (serjeants ), а их феоды — «сержантствами» (serjeanties ).

Бароны устанавливали в баронствах такие порядки, словно они были королями в своих королевствах. У них тоже были свои бароны (в онорах), рыцари, сержанты и двор. Они также даровали своим людям феоды на условиях, подробности которых нам неизвестны. Кроме того, в каждом баронстве или оноре, как и в королевстве, нужно было разрабатывать систему феодальных законов. Вообще, можно считать, что у каждого барона по отношению к его вассалам были примерно такие же права, как у короля по отношению к баронам. Однако следует сказать о двух важных исключениях. Во-первых, Вильгельм не позволял вести в Англии (не считая территорий, граничащих с Уэльсом) войны частного характера и настаивал на том, чтобы баронские войска сражались только в королевской армии. В Англии — как это часто бывало и в Нормандии — бароны использовали рыцарей, живших при дворе, и тех, кто имели свои феоды, для разных целей — они, вероятно, составляли вооруженный эскорт, исполняли обязанности посыльных и несли гарнизонную службу в замках. При отсутствии почтовой службы и других технических средств сообщения обязанности посыльного были очень тяжелыми. Мы знаем, что Жильбер, граф Брионнский, часто посылал своего рыцаря Герлуина, основателя Бекского аббатства, с поручениями к другим дворам, и когда Герлуин отказался доставить герцогу Роберту сообщение, которое он посчитал неоправданным с нравственной точки зрения, Жильбер лишил его феода. Другим качественным отличием между баронством и королевством было то, что король не имел над собой более высокого по положению сеньора, а Вильгельм, напротив, оказывал на своих баронов сильное давление. Вассалы барона могли обращаться в королевский суд с жалобами на отказ в правосудии или какие-либо незаконные деяния, и существуют свидетельства, что нормандские бароны в Англии считали, будто Вильгельм слишком активно вмешивается в их дела. Об отношении короля к правам вассалов много говорит тот факт, что в 1086 г. в Солсбери, собираясь покинуть Англию, вероятно уже навсегда, он заставил всех крупных держателей земли, независимо от их ранга и статуса их феодальных владений, присягнуть ему на верность. Вильгельм намеревался быть одновременно и королем, и сеньором, но даже как сеньор он был готов пренебрегать обычаями и в особых обстоятельствах обращался напрямую к влиятельным вассалам низшего ранга. Ни один нормандец в Англии не чувствовал себя в безопасности, и большинство из них некоторое время предпочитали поддерживать между собой необычайно тесные связи. Они составляли воинский класс, оккупировавший другую страну, и в их обязанности по-прежнему входило сохранение дисциплины.

Считается, что именно пожалования землей, сделанные королем и баронами после 1066 г., положили начало феодальному строю в Англии. Однако этот взгляд не является общепринятым по двум основным причинам: одним историкам не нравится такая терминология, другие же оспаривают достоверность фактов, сообщаемых источниками. Хотя «строй» — это важный и даже базовый термин в социологии, его часто неправильно понимают те, кто эту науку не изучал, поскольку у них создается ложное представление о жесткой и неизменной структуре. Историки имеют дело больше с частностями, чем с обобщениями, и так как общественные формации, традиционно называемые феодальными, подвергались с годами значительным изменениям и к тому же во многом отличались друг от друга в любой конкретный период времени, каждый историк склонен определять феодализм по-своему, принимая во внимание его локальный характер. Однако это только приводит к бессмысленным спорам. Особенно часто подобное расхождение во мнениях возникало при обсуждении Нормандского завоевания Англии: к концу XIX в. утвердилась точка зрения, что до завоевания Англия в корне отличалась по своему общественному строю от Франции и что в Нормандии был феодализм, а в Англии — нет. С тех пор взгляды изменились: некоторые историки считают, что к XI в. англосаксонское королевство в своей основе или, по крайней мере, отчасти было феодальным, и возникает все больше сомнений в том, что Нормандия того времени действительно была такой «идеально феодальной», как часто полагают. Поэтому мы имеем основания считать, что феодальный строй, в том смысле, как его понимают социологи, был уже характерен и для английского, и для нормандского общества, и обсуждать различия между ними, не вступая в споры относительно терминологии.

Впрочем, в данном контексте нас не интересуют незначительные расхождения между феодализмом Старой Англии и Нормандии. Основное отличие заключалось в том, что новые пожалования были сделаны за очень короткий период времени и поэтому основывались на одних и тех же условиях. Эта особенность привела к появлению общественного класса, необычно однородного по своей структуре. В «Книге Страшного суда» английское землевладение представлено исключительно как система, основанная на феоде. Все поместья были — или вскоре должны были стать — феодами, и каждый участок земли был получен одним человеком от другого, причем эта цепь, так или иначе, в конце концов приводила к королю. Однако наличие общих законов и правил не привело к возникновению простой структуры, и те, кто изучает все реально существовавшие нюансы английского землевладения и сталкивается с различными сложностями, обычно склонны в шутку говорить о «феодальных дебрях». Большинство влиятельных баронов получали земельные участки друг от друга и даже от своих или чужих вассалов, являвшихся одновременно и сеньорами. Некоторые мелкие держатели королевской земли могли получать крупные поместья от разных сеньоров. В течение двадцати лет после завоевания землевладение в Англии отличалось крайней запутанностью. Это была не иерархическая лестница с отдельными ступенями, а скорее сложная цепь, которая в конечном счете связывала всех людей с королем, так что никакой упорядоченности, свойственной пирамиде, с которой эту структуру иногда сравнивают, и в помине не было.

В результате новых земельных пожалований при Вильгельме в Англии сосуществовали две основные нации — французы и англичане. Хотя разобщенность иноземных сеньоров и коренного населения и имела место, но сама по себе она вряд ли была значительной. Дело в том, что знать и сельское население всегда существовали обособленно. Гораздо более важным для будущего страны оказалось то, что по Англии были рассеяны крупные феоды, на которых оставалось довольно много мелких землевладельцев — они составляли промежуточный слой между баронами и крестьянами. Именно на этом уровне вскоре стали возможны браки между представителями двух народов. Эти люди быстро становились двуязычными, в результате чего образовалось сословие сельских помещиков, соединявших в себе две культуры. После 1066 г. в Англии наблюдался небольшой наплыв иноземных торговцев и ремесленников. Иногда они образовывали общину в небольшом городе или рядом с ним, порой поселялись возле нового главного поселения, часто замка. Тем не менее они не оказали сколько-нибудь значительного влияния на будущее страны. Англия и Нормандия всегда торговали друг с другом, но герцогство никоим образом не представляло собой какой-нибудь важный рынок сбыта. Однако вот что пишет о периоде после 1070 г. Ордерик Виталий — вероятно, вслед за Гильомом де Пуатье:

«Англичане и французы мирно жили вместе в городах и местечках и заключали между собой браки. Рынки и другие места были переполнены торговцами-французами и товарами из их страны. Везде можно было заметить, что англичане, чье национальное одеяние французы считали неуклюжим, теперь предпочитали следовать чужеземной моде».

Такую же идеализированную картину дает обычно и Гильом. В любом случае, за пределами городов всё, вероятно, было не так благопристойно. Некоторое понятие о нравах новых баронов, соратников короля Вильгельма, можно получить из контрастных описаний двух людей с разными характерами. Ордерик сделал их уже самостоятельно, не опираясь на труды предшественников. Вот что он пишет о Гуго Авраншском, эрле Честерском:

«Этот человек при содействии множества жестокосердных баронов пролил немало валлийской крови. Он был не столько щедр, сколько расточителен. Его свита больше напоминала войско, нежели двор, и он не вел счета тому, что отдавал, а что получал. Каждый день он опустошал собственные владения, а землепашцам и служителям небесного царства предпочитал сокольничих и егерей. Он до такой степени стал рабом своего брюха, что с трудом мог передвигаться из-за своего ожиревшего тела. От блудниц у него было множество детей обоих полов, и почти всех из них постигла печальная участь».

Позднее Ордерик делится с нами еще одним впечатлением от двора Гуго:

«Он любил мирскую суету и роскошь, ибо считал, что именно она — главное для счастья человека. Он активно участвовал в сражениях, неумеренно расточал дары, получал большое удовольствие от азартных игр и кутежей, обожал шутов, лошадей, охотничьих собак и другие суетные развлечения. Его огромный двор, наполненный шумной толпой молодых людей — и знатных, и простолюдинов, — всегда притягивал гостей. Жили там и некоторые добропорядочные люди — как священники, так и рыцари, — которые с радостью делили со своим господином и заботы, и богатства. В его часовне служил Герольд, священник из Авранша — честный, набожный и высокообразованный… Этот человек прилагал все усилия, чтобы привить придворным основы нравственного поведения, ставя им в пример предков. Видя во многих похотливость, он осуждал их, а также глубоко сожалел о крайней небрежности, которую они проявляли при почитании Бога. Он предостерегал влиятельных баронов, рядовых рыцарей и знатных юношей от подобной жизни, говоря с ними о спасении, и сделал большую подборку текстов из Ветхого Завета и более современных ему христианских летописей о походах святых рыцарей, чтобы показать, как следует поступать. Он прекрасно рассказывал о полной борьбы жизни Димитрия и Георгия, Феодора и Себастьяна, герцога Маврикия и Фиванского легиона, полководца Евстазия и его солдат — все они были мучениками и заслужили почетное место в царстве небесном. Он также говорил о святом воине Вильгельме, который после множества походов отказался от мирской жизни и, дав монашеский обет, славно сражался во имя Господа».

В другом месте мы находим яркий портрет Рожера Монтгомери, эрла Шрусберийского, покровителя отца Ордерика, Оделерия Орлеанского, также упоминающегося в данном повествовании:

«Он был человеком мудрым и воздержанным, чтившим справедливость и любившим общество умных и здравомыслящих людей. Долгое время с ним было трое мудрых священников — Годебальд, Одерелий и Герберт, — к чьим советам он прислушивался, извлекая из этого для себя пользу. Барину Лысому, который не вышел телом, но зато имел храброе сердце, он отдал в жены свою племянницу Армейру и замок Шрусбери, после чего Барин восстановил порядок во всей доверенной ему области, смело разгромив валлийцев и других врагов. Другими военачальниками в графстве он сделал… вассалов, каждый из которых был храбрецом. Благодаря взаимопониманию между ними и их достоинствам Рожер во многом преуспевал по сравнению с другими влиятельными вельможами».

Некоторое время две нации жили врозь. Тем не менее вера у них была одна, а их культуры не настолько отличались, чтобы не могли сблизиться. На первых порах их будущее было непредсказуемым. Наиболее вероятным исходом мог быть следующий: великие и богатые традиции коренного населения поглотят обычаи и образ жизни новых хозяев. Подобное уже произошло с норманнами во Франции, и так бы вскоре получилось и здесь, если бы Англия отделилась от Нормандии, а нормандские поселенцы оказались бы оторванными от родины. Как и король, могущественные бароны, ставшие правителями в Англии после 1066 г., едва ли полностью переселились в свои новые владения. Например, Евстафий Булонский, Бриан Бретонский, Роберт Мортенский, Одо Байеский, Гильом Фиц-Осборн, Гуго Авраншский и Рожер Монтгомери не намеревались прерывать связи с землями, откуда они были родом. И хотя некоторые солдаты удачи, такие как Гербод Честерский, отказывались от своих приобретений, близость их родины к завоеванному острову позволяла им свободно перемещаться между своими поместьями, так что в Англии они могли вполне свободно оставаться иноземцами. Однако когда у них появлялся второй сын, то, естественно, появлялся соблазн добиться от короля разрешения разделить земли, т. е. наследник мог вступить во владение родовыми имениями на континенте, а младший сын — территориями, «завоеванными» в Англии. Так были разделены поместья Гильома Фиц-Осборна после его смерти в 1071 г. и Рожера Монтгомери — в 1094 г. Сам король принял подобные меры в 1087 г. Если бы после смерти Вильгельма I Англия полностью отсоединилась от Нормандии, а обычай разделения земель сохранился, то нормандцы в Англии, вероятно, очень скоро бы ассимилировались. К тому же помимо высокопоставленных лиц было еще множество таких, чьи приобретения в королевстве значительно превышали размеры их мелких феодов в Нормандии, так что они, по-видимому, с самого начала решили здесь обосноваться.

Тем не менее полная ассимиляция пришельцев в Англии не была чем-то неизбежным. Народы-завоеватели могут сохранять свою культуру в относительной чистоте, имея возможность и оказывать давление на покоренную нацию, и подавать ей пример для подражания. Самой отличительной особенностью новой аристократии был французский язык, который, вероятно, иногда использовался и при дворе Эдуарда, где на нем могли говорить даже англичане. Есть свидетельства того, что сам Вильгельм пытался выучить английский, однако после 1071 г. у него не было для этого особого стимула. Придворных, говоривших только по-английски, осталось мало — разве что какой-нибудь епископ или аббат. Светский же двор говорил почти исключительно на французском. И уже в связи с этим становится ясно, что если бы английская знать не погубила себя сама, то обе стороны по необходимости быстро сблизились бы одна с другой.

Помимо французского языка, пришельцы принесли с собой свою систему законов и общественных порядков, которым они следовали с рождения и от которых не собирались отказываться. Эти нормандские обычаи во многом отличались от английских, но часто только внешне. В то время подобные различия имели большое значение, и было бы ошибочно недооценивать признаки даже малейшего несходства. В достаточно устойчивой классовой системе разница иногда обнаруживается лишь по неуловимым оттенкам поведения в обществе. Однако когда отличия поверхностны и зависят от моды, происходят изменения, которые могут иметь важные социальные последствия. К примеру, всегда существовала возможность, что английские привычки станут популярными среди нормандцев — взять хотя бы то, что английские женщины казались им особенно желанными. Эта тенденция получила определенное развитие при жизни второго поколения англичан нормандского происхождения. Тот факт, что различия не были настолько велики, чтобы исключить возможность компромисса, можно показать на примере феодального рыцаря, считающегося символом новой культуры. Французский всадник (chivaler ^{19}) в королевстве стал вскоре называться cniht ^{20} (домашний слуга староанглийского дворянина), и это значение закрепилось в языке. Отсюда мы можем с уверенностью заключить, что между словами cniht и chiualer не было принципиальной разницы, и когда люди видели, как граф Роберт Мортенский скачет в сопровождении своих chivalers , то он мало чем отличался от их воспоминаний о Гарольде, едущем верхом со своими cnihtas . Вероятно, более всего нормандцы в Англии оставались французами по своему духу в период между 1066 и 1087 гг.; некоторым их обычаям было суждено укорениться в Англии и обогатить это общество; их превосходство в некоторых аспектах — прежде всего в военном деле — было очевидным, однако, кроме языка, ничто не мешало им постепенно стать одним целым с местным населением и перенять его традиции.

По воле исторических судеб английская аристократия оставалась франкоязычной еще несколько столетий. Однако задолго до того, как французский язык стал оказывать максимальное влияние на жизнь в Англии, язык перестал быть признаком, отличавшим одну нацию от другой. Французский язык просто стал частью культурного общества, и способность говорить на нем широко распространилась повсюду и среди разных слоев населения. В то же время в высокопоставленные сословия просачивалось и знание английского языка. Все, кто родился и воспитывался в королевстве, так или иначе говорили по-английски, и только для высшей аристократии этот язык не становился родным. В угнетенном положении, если такое вообще было, английский язык находился очень недолго. Вклад нормандцев в культуру в большинстве других аспектов имел второстепенное значение. Иноземцы принесли— и в дальнейшем приносили — с собой распространившиеся во Франции новые моды и тенденции — вроде архитектурных стилей, обычаев военного искусства, религиозных и просветительских движений, — большинство из которых рано или поздно оказало бы влияние на королевство — хотя, возможно, в некоторых случаях и не так быстро — независимо от того, произошло бы завоевание или нет. Нормандцы были и разрушителями замкнутой островной цивилизации, обладавшей высокой самостоятельной ценностью, и носителями новых идей, имевших большой исторический потенциал. В связи с этим пытаться точно определить, какие влияния были положительными, а какие — отрицательными, означает лишь вступать в бесплодные и бессмысленные споры.

Глава VIII

КОРОЛЕВСКОЕ ПРАВЛЕНИЕ

Вильгельм был воином по натуре. Ничто не указывает на то, что у него были интеллектуальные интересы или что он изучал искусство или методику управления как государством в целом, так и его административно-хозяйственной сферой. Управлять для него значило, помимо сохранения мира, проводить в жизнь свои права, добиваться верности своих подчиненных и обеспечивать выполнение своих приказов. Как и его старших сыновей — Роберта Коротконогого и Вильгельма Рыжего, — «чиновником» его назвать нельзя. Вильгельм понятия не имел, что значит уединение, и возможностей поразмышлять в одиночестве у него было мало. Несомненно, он мог интересоваться вопросами применения законов на практике, но даже в этой сфере, видимо, предпочитал пользоваться услугами юстициариев^{21}. Если сравнивать Вильгельма, например, с его младшим сыном Генрихом I или правнуком Генрихом II, то мы прекрасно видим, насколько невелико было его рвение в управлении государством и насколько примитивными были его достижения в этой сфере. Безусловно, было бы несправедливо сравнивать его с будущими поколениями — людьми, выросшими в другом, быстро меняющемся мире. Однако, с другой стороны, с полным правом можно сказать, что Вильгельм никоим образом не опережал свой век и, пожалуй, даже несколько отстал от него под конец своей жизни. Тем не менее он обладал одним качеством, которое часто встречается у хорошего воина, — способностью отдавать четкие простые приказы и доверять их успешное выполнение подчиненным. У нас есть все основания считать, что Вильгельм всегда знал, чего он хочет, располагал верными людьми, готовыми исполнять его волю, и умел добиться реализации своих планов.

Итак, Вильгельму было свойственно достаточно простое отношение к управлению, но, помимо этого, ему, возможно, также не хватало и новых идей. Из наших скудных сведений об управлении Нормандией становится достаточно ясно, что он не был знаком с тем, каким образом следует распоряжаться верховной властью, и поэтому не мог воспользоваться подобными знаниями на королевском троне. При герцогском дворе и в населенных пунктах Нормандии не было ни искусных администраторов, ни соответствующих процедур и чиновничьих должностей — ничего такого, что могло бы послужить образцом для создания системы управления в Англии. Более того, Вильгельму не хватало времени, чтобы управлять королевством. Как только он навел в стране порядок, он стал бывать здесь лишь в том случае, когда его вынуждала к этому какая-нибудь угроза или народные волнения. В промежутках между войной и охотой ему приходилось принимать разные решения, но он, должно быть, обычно действовал сообразно тем сведениям, которые ему предоставляли другие. Неоспоримо, что Вильгельм пользовался величайшим авторитетом и не просто держал в своих руках бразды правления, а умел быть властным, но в такой же степени очевидно, что он, как правило, ставил себя выше забот административно-хозяйственного характера — он просто отдавал приказы, а уж его слуги должны были найти способ претворить их в жизнь.

Взойдя на трон, Вильгельм в первую очередь, вероятно, пожелал узнать, каковы его права и полномочия. Для этого у него были опытные наставники. Никто не был так хорошо осведомлен о секретах правления Эдуарда, как архиепископы Стиганд и Эльдред, а Годвин, Моркар и Вальтоф были эрлами уже не в первом поколении — этот титул носили и их отцы, и деды. Кроме того, при дворе находились люди, помнившие, какие королевские права установил еще Кнут, а также какими правами обладают епископы, аббаты, эрлы и тэны. Хватало и тех, кто мог указать Вильгельму на то, чего ему не следует делать. Эльдред, принимавший клятву короля во время коронации, был отважным человеком, и легенда гласит, что он не боялся противостоять государю. Несомненно, Вильгельм не преминул вступить во все права, которыми пользовались его предшественники, а так как по меркам того времени эти права были очень большими, то маловероятно, что он был неудовлетворен своим наследием или намеревался расширить королевские полномочия. Хотя между 1066 и 1071 гг. в королевстве царило смятение, а управление носило в сущности военный и деспотический характер, Вильгельм нуждался в поддержке со стороны английской церкви и поэтому действовал в рамках английских обычаев. Когда в 1070 г. произошла «чистка» епископата, преемственность власти была уже в основном достигнута, а так как король вскоре перестал бывать в своем королевстве, то сложившаяся система вряд ли подверглась коренным изменениям. Однако каждый король обладает индивидуальными чертами, и повышенный интерес при изучении каждого отдельного царствования вызывают именно особенности использования королевских прав.

Безусловно, Вильгельм правил не так, как Эдуард. В связи с рядом вполне понятных факторов после 1070 г. его власть в королевстве значительно превосходила власть его предшественников. «Он был очень суровым и несдержанным человеком, так что никто не осмеливался противостоять его воле… В его время люди сильно страдали от угнетения и весьма многочисленных случаев несправедливости». И дальше, уже скорее в поэтической форме, английский летописец добавляет: «Так свиреп был король, что бессильны были его враги. Все, кто хотел жить или сохранить свою землю, должны были полностью подчиниться его воле». Мы вполне можем допустить, что Вильгельм правил твердой рукой и иногда, при необходимости, прибегал к жестким мерам. Однако если более внимательно рассмотреть его деяния, особенно те, которые вызывали недовольство, то часто нельзя с уверенностью сказать, следовал ли он примеру предыдущих королей или же был действительно новатором.

Одним неоспоримым нововведением было создание королевских лесных угодий. Эдуард, равно как и его предшественники, очень любил охоту, но, по-видимому, охотился лишь на своих собственных землях, а в чужих владениях — только по приглашению. Вильгельм в бытность свою герцогом Нормандским, должно быть, обладал более широкими охотничьими правами, поскольку в Англии заявил, что может охотиться там, где ему угодно, и издал законы, защищавшие его дичь — благородного оленя, лань, косулю, дикого вепря и, возможно, зайца — вместе с растительностью, среди которой она водилась. Он расширил свои угодья вокруг Винчестера, где предпочитал охотиться чаще всего, а для этого выселил часть населения Гемпшира и создал так называемый Новый Лес. Однако еще более важным является то, что он распространил королевское монопольное право и охотничьи законы на обширные пространства в сельской местности, независимо от того, чьи владения в них входили.

Множество людей, чьи хозяйства оказались на территории королевских лесных угодий, попали в неприятное положение. Убивать королевскую дичь, какой бы вред она ни приносила, было запрещено, и к тому же налагались ограничения на вырубку леса, расчистку зарослей и содержание собак. Более крупные феодалы, даже если они и привыкли к такой монополии в Нормандии, находили крайне неудобным то, что они могут охотиться на своих землях только с позволения короля. В связи с этим можно отметить, что каждый король, правивший после Вильгельма Завоевателя, при восхождении на престол давал согласие уменьшить эти угодья. Однако больше всех не одобряла такие охотничьи законы церковь — несомненно, отчасти потому, что они распространялись и на духовенство, которое в данном случае не могло сослаться на свою неприкосновенность. Хуже того, по каноническому праву священнослужителям запрещалось охотиться, и поэтому никаких тяжб по поводу столь одиозной королевской политики они вести не могли. Конечно, Вильгельм едва ли позволил бы увечить духовных лиц за нарушение охотничьего законодательства, однако опасность такая существовала. Помимо этого, церковь считала неподобающим, что король любит оленей так, «будто он их отец», и угрожает изуродовать руки и ноги тому, кто убьет какого-нибудь зверя. Поэтому, когда Вильгельм разрушил несколько поселений в Гемпшире, это посчитали еще более гнусным деянием, чем масштабные опустошения во время войны, а когда в Новом Лесу погибли двое его сыновей — Ричард и Вильгельм Рыжий, — церковь заявила, что их настигла небесная кара.

Подобно тому как Вильгельм ввел в Англии свои права и порядки, собственные законы привез с собой и каждый новый поселенец, в результате чего возникла ситуация, которая могла легко привести к конфликту правовых норм. Одно из постановлений Вильгельма, подлинность которого вызывает меньше сомнений, чем другие, регламентирует процедуру разрешения споров между людьми разных национальностей, главным образом касаясь введенного нормандцами способа доказательства своей правоты — испытания поединком. Однако считалось несправедливым, что англичан принуждают к чуждому им обычаю, поэтому особым указом было решено, что француз не может принудить англичанина к такому единоборству, тогда как англичанин, если это уместно, вправе потребовать его от француза или сам воспользоваться этим средством. Нужно также упомянуть о том, что после назначения иноземных прелатов на важные посты в английской церкви Вильгельм должен был определить их статус и особые права, поэтому он повелел внести соответствующие изменения в судопроизводство (о чем мы поговорим в следующей главе). Однако завоевателям всегда угрожают не только тяжбы, но и насильственная смерть, поэтому Вильгельм пытался защитить своих сторонников, налагая штрафы на феодального хозяина убийцы, а затем и на сотню^{22}, в которой было найдено тело убитого, до тех пор пока преступника не предадут в руки властей. На поверку получилось так, что, кроме тех редких случаев, когда устанавливалась личность убийцы, этот штраф (murdrum ) стал взиматься со всей округи.

Вильгельму приписывают и другие изменения в законодательстве, но здесь сомнений возникает еще больше. Например, бытовало мнение, что он полностью упразднил смертную казнь, заменив ее членовредительством. И хотя известно, что Вильгельм питал отвращение к убийствам, если они имели место не во время войны, он едва ли внес в закон столь существенное изменение. В 1076 г. по его приказу был обезглавлен эрл Вальтоф, и, несомненно, до правления Генриха I в стране в большом количестве вешали воров и грабителей. Более вероятно, что этот мнимый указ приписали Вильгельму позже. В своем отношении к политическим преступникам Вильгельм отличался от своих предшественников — возможно, потому, что в его правление восстания вспыхивали гораздо чаще, чем ранее, и ему приходилось иметь дело с бо́льшим количеством военнопленных. Казнь представителей аристократии по судебному приговору была очень редким явлением в донормандской Англии (в 1017 г. такая участь постигла Эдрика Стреону, что стало одним из немногих зафиксированных в документах случаев), и в нашем распоряжении нет ни одного упоминания о тюремном заключении. Что касается Эдуарда Исповедника, то всех, кто навлекал на себя его гнев, он объявлял вне закона или отправлял в изгнание. У английских королей не было замков, а следовательно, и тюрем. В отличие от них Вильгельм — в бытность свою и герцогом, и королем — располагал замками, которые часто были просто переполнены узниками. Однако содержать заключенных было дорого, и поэтому незначительных политических преступников обычно просто увечили. Ярким примером такой политики Вильгельма является его обращение с английскими мятежниками в 1075 г.

Наконец, считалось, что Вильгельм запретил продажу рабов в другие страны. По свидетельству Уильяма Мальмсберийского, короля с трудом убедил принять это решение или епископ Вульфстан, или архиепископ Ланфранк. Однако тут снова возникают сомнения, действительно ли Вильгельм ввел такой закон, тем более что Вульфстан, движимый соображениями нравственности, возглавил, по некоторым сведениям, в Бристоле борьбу против работорговли с Ирландией, но делал это посредством проповедей, а не с помощью судебных разбирательств.

В общем, Вильгельм внес совсем немного изменений в английское право, и, не считая охотничьих законов, они почти полностью ограничивались процессуальными нормами. Он никогда не изменял законы без необходимости. К примеру, несмотря на то, что в Нормандии Вильгельм был активным сторонником «Божьего перемирия» — церковной меры контроля над военными действиями, — он не видел причины для его введения в английском королевстве. Так же, как и Эдуард, но в отличие от Кнута, Вильгельм не был законодателем. Он оставил в силе английские законы и суды, в которых действовало английское право, в графствах и сотнях. Подобным же образом он принимал как должное то, что собственными обычаями будут пользоваться и французы. Однако поскольку нормандское право мало отличалось от английского, они могли существовать бок о бок до тех пор, пока не слились бы в единое целое или их не вытеснило бы что-то новое. Точно так же скандинавское право уживалось раньше с английскими законами и местными обычаями, и в определенном отношении они еще продолжали сосуществовать и при Вильгельме. «Каждый человек — сам себе закон» — такова была основная посылка того времени.

Так как Вильгельм присвоил права Эдуарда Исповедника, лишь немного их расширив, нам остается рассмотреть, изменил ли он саму концепцию королевского правления в Англии — своими действиями или общим подходом, — т. е. создал ли он новую монархию. Иногда считается, что благодаря Вильгельму английская монархия приобрела новую черту — власть феодального сеньора — и что после Нормандского завоевания слились воедино два разных типа отношений — между королем и его подданными и между сеньором и его вассалами, — о чем напоминают изображения на двух сторонах печати Вильгельма: на обратной стороне он величественно восседает на престоле как король Англии, а на лицевой — скачет галопом на коне как герцог Нормандский. Придерживаясь этого взгляда, можно впасть в различного рода крайности и сделать тем самым грубую ошибку. Дело в том, что тот же король Эдуард равным образом был и сеньором, а одной из основополагающих особенностей германской монархической формы правления были личные взаимоотношения между королем-сеньором и его спутниками и соратниками. Однако можно допустить, что подход нормандского герцога все же несколько изменил монархическую форму правления в Англии, и вполне вероятно, что в совокупности индивидуальные отношения между королем и его баронами, а также между баронами и их вассалами, в каждом случае подкрепленные клятвенным обязательством исполнять феодальные повинности и соблюдать верность, привели к появлению новой системы, основанной на взаимной договоренности и подготовившей почву для создания в будущем конституции. Каждый человек имел права и обязательства по отношению к другому; каждый вассал мог отказаться от присяги на верность своему сеньору и на законном основании оспаривать действия и приказы господина, если нарушались права вассала; каждый сеньор мог лишить своего вассала его владений, если тот не выполнял обязательств. Таким образом, Нормандское завоевание положило начало процессу, который впоследствии напрямую привел к коронационной Хартии привилегий Генриха I, а затем и к Великой хартии вольностей. Жизнь в королевстве стала более динамичной — ее сущность теперь составляли действие и противодействие, в конце концов приведшие к принятию конституции.

Такой взгляд на историю конституционной монархии имеет право на существование, однако это всего лишь абстракция, едва ли подходящая для объяснения описываемых нами событий. Ни сам Вильгельм, ни его преемники не давали своим баронам права противодействовать монарху. Если бароны поднимали восстание, то, какими бы причинами они ни руководствовались, их просто обвиняли в мятеже и карали как мятежников. Также нельзя утверждать, что принесение оммажа обязывало вассалов к большей преданности, чем староанглийские церемонии, официально подтверждавшие отношения господства и подчинения. Против Вильгельма и его сыновей бароны восставали даже чаще, чем против английских королей до 1066 г. Более того, у Вильгельма не было четко определенных требований к вассальным обязанностям. В 1086 г. в Солсбери он принял присягу у всех влиятельных землевладельцев, независимо от их феодального статуса. Вероятно, так было заведено в Англии, а, возможно, также и в Нормандии. Тем не менее все это как бы издевательство над теорией происхождения конституции, которая основывается на представлении об идеальном английском феодализме. Мы можем с уверенностью сказать только то, что каждое новое поколение баронов считало политику короля чересчур жесткой, потому что он слишком сильно настаивал на своих правах и ущемлял их собственные, и при любом ослаблении королевской власти — особенно при восхождении на престол нового короля — бароны требовали отменить неприемлемые порядки и признать их вольности. Эти протесты оказали существенное влияние на появление в будущем конституции. Однако возможно, что они были скорее реакцией на типично сильное королевское правление в Англии, чем следствием появления здесь новых отношений, основанных на взаимной договоренности.

В целом создается впечатление, что монархия Вильгельма немногим отличалась от монархии Эдуарда, разве что новый король стал пользоваться своей властью «на полную мощность». Действительно, изменения касались лишь некоторых частностей, несколько преобразился сам характер отношений, но придавать этому особое значение, преуменьшая общую преемственность государственной власти, значило бы искажать реальную картину.

Налогообложение и воинская служба — вот две сферы, в которых Вильгельм, несомненно, усилил давление. Англия была единственной страной в Западной Европе, где король мог взимать налоги почти со всех земель. Ради того чтобы система королевского налогообложения работала эффективно, было установлено, сколько гайд, карукат^{23} или сулунгов^{24} занимают владения в каждой области, графстве и сотне, после чего в соответствии с этими данными взимались пенсы и шиллинги. Гельд напоминает современные налоговые ставки, поскольку это был налог на собственность, выплачиваемый согласно определенной оценочной стоимости имущества. Традиционно гельд собирали для содержания королевских наемников в армии и флоте, необходимых для защиты от грабительских набегов викингов, но в 1051 г., когда Эдуард расформировал свои наемные военно-морские силы, его отменили. Вильгельм, широко использовавший наемные войска, заново ввел этот налог, при этом сильно повысив его и, вероятно, взыскивая его каждый год. Неудивительно, что английский хронист сетует на короля, ведь он «отнял у тех, кто ему подчинялся, множество марок золота и больше сотни фунтов серебра, силой и совершенно неправосудно, и мало что могло оправдать такие его деяния. Он стал алчным и превыше всего обожал богатство».

Воинская повинность, видимо, также зависела от гайдажа, и нет сомнений в том, что в некоторых областях бароны должны были предоставлять одного солдата за каждые пять гайд. Благодаря тому что в правление Эдуарда в государстве царил мир, этот обычай почти вышел из употребления, но Вильгельм возродил его к немалой своей выгоде. Английские войска, находившиеся под командованием нормандцев с 1068 г., сражались даже в Мэне и Вексене. Ордерик Виталий несколько раз утверждает, что Вильгельм располагал 60 тысячами английских солдат — в основном благодаря переписи «Книги Страшного суда». Как бы то ни было, он изыскивал новые источники военной силы и приказывал своим баронам обучать и использовать воинов. В противном случае в королевской армии никогда не было бы достаточного контингента.

Хотя сейчас и принято рассматривать «Книгу Страшного суда» только как описательный документ — т. е. король, движимый любопытством, пожелал побольше узнать о королевстве, которое он завоевал, — многое говорит в пользу устаревшего взгляда, согласно которому главной целью переписи 1086 г. было установление и запись гайдажа всех поместий для выяснения обязательств их владельцев касательно гельда и воинской службы. Перепись также служила многим вспомогательным целям, но лиц, уполномоченных Вильгельмом ее проводить, прежде всего интересовали два вопроса — во-первых, выплата гельда и оценочная стоимость каждого поместья (а именно количество гайд) и, во-вторых, его бывшая, текущая и потенциальная рыночная стоимость. Именно последнее и делает эту перепись такой значительной и интересной, так как для определения рыночной стоимости было собрано и частично записано много статистических данных (посевная площадь, рабочая сила, поголовье скота, сельскохозяйственный инвентарь и используемые природные богатства). Факт исследования этих двух вопросов — оценочной и реальной стоимости — должно быть, означает, что цель Вильгельма состояла не только в стремлении соблюсти свои интересы — он хотел узнать, можно ли увеличить отчисления в казну, как-то упорядочить систему налогообложения или же повысить требования к вассалам в этой связи. Замысел переписи заключался в том, чтобы установить случаи уклонения от уплаты налогов в прошлом и предотвратить их в будущем, а также предоставить экономические сведения, на основании которых будут пересматриваться суммы взимаемых налогов.

Перепись обеспечила короля и другой полезной информацией. В ней часто перечислялись королевские права по отношению к графствам и городам. Вильгельм впервые получил полное представление о площади и ценности своих собственных владений, а также поместий своих главных держателей. Теперь он обладал кадастровым реестром, которым можно было воспользоваться при необходимости пожаловать новые фьефы. Кроме того, теперь король располагал исследованием землевладельческих отношений в королевстве — он узнал, кому и на каких условиях принадлежит тот или иной участок земли. По мере получения дальнейших сведений обнаружилось, что в королевстве множество спорных земель, и эти вопросы следовало решать посредством тяжб. Таким образом, «Книга Страшного суда» также является и перечнем прав на владение землей.

Перепись «Книги Страшного суда» является самым значительным достижением Вильгельма в административно-хозяйственной сфере. Ничего подобного не встречалось ранее ни в одной другой стране, и еще не скоро похожее мероприятие было проведено где-либо еще или повторено в Англии. Инициатива, несомненно, исходила от Вильгельма — осуществляли ее королевские чиновники, и выполнить подобное стало возможным из-за того, что само существование государства было под угрозой. Бытует мнение, что для проведения переписи в страну были привлечены королевские представители (missi dominici ) из Франции, каждый из которых объезжал определенное количество округов, собирая, по французской практике, сведения у местных жителей, которые клялись правдиво отвечать на вопросы и сообщать все, что им было известно. Однако последние исследования — главным образом, работы профессора Гэлбрейта — показывают, что это весьма упрощенное представление, а на самом деле «бумажной работе» придавалось гораздо более важное значение, чем опросам населения для подтверждения полученных статистических данных. По-видимому, эту перепись лучше всего рассматривать как уникальное административное достижение, проведенное в жизнь благодаря совместным усилиям мудрых советников Вильгельма. Тут можно привести хорошо известные строки английского хрониста, описывающего прием при дворе Вильгельма в Глостере на Рождество 1085 г.: «…король много размышлял и весьма основательно обсуждал со своим советом положение дел в стране, а именно: как она заселена и какие люди в ней живут. Затем он разослал своих людей по всей Англии, во все графства, чтобы они узнали, сколько сотен гайд есть в каждом из этих графств…» Поскольку ранее никто не пытался проводить такое исследование ни в Англии, ни в Нормандии, то, по всей видимости, архиепископ Ланфранк вместе с епископами и баронами, получив приказ выполнить это задание, был вынужден приложить максимум усилий, используя весь свой опыт и знания, чтобы без подготовки изобрести новую административную методику. В основном они собирали сведения, записывая данные, полученные от главных держателей королевских земель, которые, в свою очередь, созывали свои собственные советы и опрашивали своих подчиненных — экономов, управляющих и откупщиков, — а затем сверяли все факты — особенно сомнительные или спорные вопросы, — устанавливая их соответствие друг другу и выбирая для определения истины нескольких местных жителей в качестве присяжных. Для сбора информации были задействованы все чиновники в государстве — и королевские, и баронские. Сначала статистические данные обрабатывались в главных городах областей («Эксетерская книга Страшного суда» — один из примеров таких отчетов), а затем, за исключением переписи в Восточной Англии, в более сжатом виде окончательно оформлялись в Винчестере.

Невозможно представить, чтобы такая работа была приведена в исполнение герцогской администрацией. Это был результат труда английского королевского правительства, опиравшегося на административное деление, принятое в Англии, и, возможно, использовавшего английскую методику. Однако основные идеи могли исходить от кого угодно — от прелатов, которые постоянно вели записи и благодаря изучению книг обладали лучшей памятью и были осведомлены больше о других странах, от светских баронов с их практической смекалкой и знаниями о том, какую работу можно осуществить в графствах. Некоторые идеи могла подсказать и норманнская Сицилия, в которой сохранились остатки системы имперского управления и следы арабского влияния. Однако точно установить, какому примеру следовали при использовании каждого конкретного метода, пока не удалось, и, возможно, никогда не удастся. Трудно также определить значение этой переписи в качестве прецедента для подобных мероприятий, так как подобные исследования, и к тому же гораздо меньшего масштаба, возобновились только ближе к концу XII в. В любом случае, очевидно, что перепись «Книги Страшного суда» является доказательством наличия некоторых выдающихся качеств как у самого Вильгельма, правителя Англии, — его впечатляющей решительности и дальновидности, — так и у его администрации, а именно: их компетентности и изобретательности. Перепись сама по себе была, видимо, осуществлена в период между январем и августом 1086 г., но какие-то сведения Вильгельму предоставили еще до того, как он в последний раз покинул королевство. Действительно ли этот замечательный описательный документ пригодился королевской администрации и в какой мере его использовали, это уже другой вопрос. Прекрасная сохранность рукописи говорит, возможно, о том, что к ней чаще обращались ученые, чем чиновники.

Из-за своеобразных черт, свойственных правлению Вильгельма, особый интерес вызывают его заместители. Когда король покидал Нормандию, герцогством, по-видимому, обычно управлял неофициальный регентский совет из нескольких преданных баронов, номинально возглавляемый королевой Матильдой или Робертом Коротконогим, наследником короля. В Англии дело обстояло несколько иначе. В 1067 г. для управления королевством Вильгельм назначил двух военачальников — Гильома Фиц-Осборна и Одо Байеского. Однако после 1071 г. страной обычно управлял небольшой баронский совет, возглавляемый епископом. Председателем его, как правило, признавали или же назначали Ланфранка. В его отсутствие обязанности председателя брали на себя Одо Байеский, Валкелин Винчестерский или какой-нибудь другой прелат. Важную роль в управлении Англией играл также Жоффруа Кутанский. Эта политическая система, вероятно, была вызвана к жизни несколькими причинами. У Вильгельма не было желания создавать апанажи^{25} для своих сыновей, и хотя после 1077 г. он, должно быть, решил завещать Англию своему второму сыну Вильгельму Рыжему, он все же предпочитал видеть его при себе. Равным образом королю было необходимо, чтобы в Нормандии военную службу несли самые влиятельные английские бароны, поэтому он часто брал их с собой. Однако в королевстве Вильгельм в основном больше доверял прелатам, чем баронам. Так, он незамедлительно передал широкие местные полномочия Этельвигу, аббату Ившемскому, и Эльдреду, архиепископу Йоркскому, а в 1076 г. назначил Вальхерия, епископа Даремского, эрлом Нортумбрийским. И всякий раз, когда Англию охватывал кризис, Вильгельм рассчитывал именно на епископов. Он сделал Ланфранка «примасом всей Британии» и всегда настаивал на том, чтобы архиепископ Йоркский подчинялся архиепископу Кентерберийскому. Можно сделать естественный вывод, что Вильгельм хотел пожаловать Ланфранку титул, который бы подчеркнул его явное превосходство и тем самым подтвердил его статус главного наместника короля. Кроме того, Ланфранк обычно жил в Англии, и король с большой неохотой позволил ему посетить Рим, когда в этом возникла неотложная необходимость. В общем, когда армией командовал брат короля Одо, а политические вопросы решал верный слуга Вильгельма Ланфранк (Одо и Ланфранк, кстати, не сильно жаловали друг друга), лучшей защиты от заговоров и мятежей в королевстве нельзя было и представить. Как раз это и стало одной из причин, почему Вильгельм так рассердился, когда в 1082 г. Одо обманул его доверие.

С 1072 по 1087 г. управление Англией в целом находилось в руках церкви — правда, Вильгельм давал руководящие указания и в любой момент мог вмешаться в ход событий. Вопрос о том, как отразилось такое влиятельное положение духовенства на самой английской церкви, мы рассмотрим позже, а что касается светской власти, то она не испытала ни положительного, ни отрицательного воздействия. Хотя прелаты и были достаточно умны и дальновидны, чтобы стремиться к новшествам, они также щепетильно берегли традиции и почти всегда были послушны королю. Трудно указать на какое-либо из светских мероприятий Вильгельма в Англии, за которые бы отвечала церковь, зато легко привести некоторые примеры, когда духовенство могло быть ими недовольно. В основном же английские епископы, видимо, поддерживали главное направление политики Вильгельма, заключавшееся в его стремлении самовластно управлять мирной и покорной Англией.

Вильгельм привез в Англию основную массу своих придворных слуг, однако те немногие, кто сопровождал его в военных походах, и даже те, кто, возможно, присоединился к нему после первых успехов на британском острове, едва ли могли помочь ему управлять королевством. В связи с этим между 1067 и 1071 гг. Вильгельму приходилось действовать по ситуации. Подобно тому как Вильгельм просто присвоил права Эдуарда, он также принял к себе на службу тех слуг Гарольда, которые были ему полезны. Однако у нормандских, а затем и анжуйских королей был только один двор, сколько бы областей ни находилось под их властью. Для нескольких административных единиц могли быть созданы отдельные органы управления, но король, путешествуя из одного района в другой, в основном не менял своих личных слуг. По этой причине воины и придворные слуги Эдуарда и Гарольда в скором времени стали не нужны. Вильгельм не желал, чтобы в его окружении были англичане, поэтому он оставил и при необходимости нанимал экономов, дворецких, управляющих, комендантов и конюших из числа нормандцев. В то же время во многих усадьбах и замках в некоторой мере сохранился штат местных слуг. К церковникам Эдуарда Вильгельму пришлось относиться иначе. У герцога были когда-то свои священники и церковнослужители, но не было ни своей печати, ни постоянного штата секретарей, ни архивов. Вероятно, архиепископ Стиганд предложил Вильгельму услуги священников Эдуарда, и так как король с самого начала намеревался принять существовавшую систему управления, ничего не меняя, то он не стал отказываться от такого предложения. Вскоре после этого Вильгельм вознаградил земельными владениями одного из самых влиятельных священнослужителей Эдуарда — Регенбальда Сисетерского. При англосаксонском королевском дворе священники издавна принимали участие в государственных делах. Духовные лица знали секреты королевского правления, а также права короля и способы их претворения в жизнь. Они могли составлять и скреплять печатью «предписания» — уведомления о пожаловании земли и привилегий. Вероятно, они могли также содействовать составлению «земельной книги» — более официального документа, закреплявшего права на землю, гарантированные церковью и уитенагемотом. Они умели оформлять хирографы — рукописные документы, необходимые для заключения частных, особенно арендных, договоров. Кроме того, они разбирались в вопросах сбора гельда и соблюдения воинской повинности, в английском законодательстве и судопроизводстве. В этот переходный период новый король просто не мог обойтись без английских священников (правда, не все из них были по происхождению англичанами).

После 1071 г. Вильгельм обычно находился в Нормандии, и английское духовенство несколько утратило свою значимость. Представители других наций в клире уже приобрели необходимые знания и умения, и присутствие англичан при выездном дворе Вильгельма требовалось уже не в такой степени. В некоторых из них не было необходимости, другие же, возможно, состояли в регентском совете. Во всяком случае, сохранялся один двор и постоянный штат путешествующих с королем секретарей. К этому времени явно уже произошли некоторые перемены. Приученный к порядкам французской монархии, Вильгельм рассматривал своих церковников как капелланов, служителей при герцогской или королевской капелле, и вскоре после восхождения на престол ввел должность канцлера (нововведение из Франции, а не из Нормандии) — лица, ведавшего при капелле делопроизводством. Канцлер или его заместитель не только был хранителем королевской печати, но и был старшим над капелланами, поэтому на эту должность Вильгельм назначал своих доверенных людей: Герфаста (получившего более высокий сан епископа Эльмхемского в 1070 г.), Осмунда (епископа Солсберийского с 1078 г.), Мориса, архидиакона Ле-Манского (епископа Лондонского с 1085 г.), и, наконец, Жерара, регента церковного хора из Руана (также сделавшего успешную карьеру, поскольку он был назначен Вильгельмом Рыжим епископом в Герефорд, а затем Генрихом I в Йорк). Эта реформа стала важным шагом, так как она обусловила дальнейшее развитие в данной сфере. Однако вначале это были всего лишь изменения в названиях. В первую очередь Вильгельм взял к себе на службу английский секретариат, так как он был гораздо более опытным, чем его собственный, и просто придал ему французский облик. Едва ли в правление Вильгельма в секретарском деле появились какие-то нововведения. Также ничто не говорит о том, что новые слуги придерживались каких-либо передовых идей или же вносили те или иные усовершенствования. Издавались традиционные предписания (хотя на латыни гораздо реже, чем на английском языке), а в епархиях продолжали составлять уже устаревшие земельные книги. Печать и монеты Вильгельма также были сделаны по английскому образцу. К тому времени, когда Вильгельму удалось освободиться от некоторых забот, связанных с Англией, на острове почти без особых изменений закрепились старые традиции, так что заместители Вильгельма были уже не в состоянии их. нарушить.

Помимо придворного окружения, у короля был еще совет — непостоянная коллегия должностных лиц, которые сопровождали его, консультировали по различным вопросам и помогали разбирать тяжбы. Суд был таковым, что исполнительные лица в нем менялись в зависимости от обстоятельств. Где был король, там был его суд и его совет. Ничто не говорит о том, что суды Вильгельма существенно отличались от судов Эдуарда, за исключением их состава. До 1071 г. в королевском суде еще были представители английской знати, но Вильгельм больше всего доверял своим епископам и нескольким наиболее приближенным баронам. Возможно, под влиянием Ланфранка иногда светские и церковные дела разделялись более четко. Например, после приема при дворе на Рождество 1085 г., когда было принято решение провести перепись, данные которой вошли потом в «Книгу Страшного суда», прелаты еще три дня проводили закрытое заседание. Однако так, вероятно, им было просто удобнее, ведь они обсуждали вопросы, вряд ли представлявшие интерес для баронов, так что никаких принципиальных выводов из этого делать не следует.

Уильям Мальмсберийский, истолковывая записи Колмана, дает нам описание королевского суда на реке Паррет в Сомерсете, который проходил, вероятно, в Северном или Южном Петертоне, одном из поместий короля, в 1070 или 1071 г. Слушалось дело Вульфстана, старого епископа Вустерского, выступившего против нормандца Фомы, нового архиепископа Йоркского. Вульфстан требовал возвращения двенадцати деревень, которые предшественник Фомы, архиепископ Эльдред, сохранил за собой после того, как его перевели из Вустера в Йорк. Нам известно, что на этом большом собрании вельмож Фому поддержали Одо Байеский и все бароны, а Вульфстану благоволил только Ланфранк. Стороны заняли свои места, и началось разбирательство дела. Сначала истец Вульфстан, вероятно, изложил свои доводы, а Фома удалился со своими советниками, чтобы сформулировать ответ. Во время этого перерыва Вульфстан заснул, так что его советникам пришлось будить своего патрона по возвращении Фомы, но он не стал внимать резкой и продолжительной речи оппонента, которую тот произнес в свою защиту, а просто читал вслух псалмы. Затем наступила очередь Вульфстана удалиться со своими советниками, чтобы подготовить свою речь (т. е. формально истец Вульфстан должен был возразить ответчику Фоме), но, покидая зал суда, он принялся читать литургию девятого часа службы^{26}, а когда помощники поторопили его, сказав, что их ждут более неотложные дела, вверил справедливое решение Богу и святым из числа бывших епископов Вустерских. Таким образом, когда он вернулся в суд и король спросил, к какому решению пришли его советники, Вульфстан ответил: «За меня решать тебе». Тогда Вильгельм, под влиянием Ланфранка, сразу же вынес приговор в пользу истца. Отрешенность св. Вульфстана и его уверенность в справедливом вердикте, бесспорно, преувеличены для того, чтобы ярче подчеркнуть характерные черты его натуры, однако можно не сомневаться, что симпатии суда были на стороне нормандца. Тем не менее Вильгельм поддержал Вульфстана. Судьей был король, и никакого голосования проводить не стали.

Вильгельм ввел обычай отмечать три величайших церковных праздника — Пасху, Троицын день и Рождество, — устраивая торжественный прием, который для совершения необходимых религиозных обрядов проводился обычно в каком-нибудь монастыре. Это была французская традиция, которую соблюдали как английские короли, так и нормандские герцоги. Король величественно сидел на престоле в короне и со всеми регалиями, архиепископ служил торжественную мессу, а церковный хор пел хвалебные гимны (laudes ) королю: «Вильгельму наисветлейшему, Божьему помазаннику, могущественному и миролюбивому королю, [желаем долгой] жизни и победы!» (Willelmo serenissimo, a Deo cotisecrato, magno et pacifico regi, vita et victoria !). Эти приемы служили сразу нескольким целям: придворные выказывали почтение миропомазанному королю, Божьему наместнику на земле, устраивался пир в честь собравшихся вельмож (архиепископов и епископов, аббатов и эрлов, тэнов и рыцарей — по свидетельству английского хрониста, писавшего не позднее 1087 г.) и, наконец, здесь же решались важные дела. Хронист, коренной англичанин, рассказывает нам, что, когда король бывал в Англии, он праздновал Пасху в Винчестере, Троицын день — в Вестминстере, а Рождество — в Глостере (везде в монастырях). Нет сомнений в том, что на Пасху Вильгельм стремился побывать в Винчестере — предположительно для того, чтобы выслушать отчет главного королевского казначейства о доходах со всех земель, — и что в последние месяцы пребывания в Англии — с Рождества 1085 г. до Троицына дня 1086 г. — он в точности следовал по этому маршруту, однако его визиты в Вестминстер и Глостер в целом были далеко не регулярными.

Во время отсутствия Вильгельма в Англии там не было ни королевского двора, ни, вероятно, королевской печати. Но так как текущие вопросы решались на местах, никаких осложнений не возникало — множество людей, стоявших у власти, продолжали выполнять свои обязанности, которые у них зачастую пересекались и накладывались друг на друга. Существовал регентский совет, который, возможно, получал приказы от короля и передавал их соответствующим местным чиновникам, а в случае крайней необходимости действовал по собственной инициативе. Были епископы, которые исполняли распоряжения Ланфранка. Пограничные территории находились под контролем эрлов, а власть в центральных графствах была сосредоточена в руках шерифов, смотрителей королевских замков и иногда местных юстициаров. Помимо этих должностных лиц были бароны, каждый из которых управлял своим онором и обладал некоторой долей королевской власти, судебными полномочиями в сотне и другими юридическими правами, которые официально признавались за феодалами и были делегированы или уступлены им королем. Не считая введения должностей кастелянов и, вероятно, юстициаров на местах, ситуация в значительной степени оставалась такой же, как при Эдуарде. По-видимому, Вильгельм не вводил никаких значительных изменений. Он назначал на различные должности своих людей, время от времени действовал по обстановке и благодаря своему опыту и осторожности создал, вероятно, сам того не ведая, систему разделенной власти, приведшую к равновесию сил в государстве.

Сбор денег в казну с королевских владений, небольших городов, а также со многих должников и данников короля по-прежнему входил в обязанности шерифов и их помощников, при этом в королевских казначействах продолжали использовать традиционные методы счетоводства. Можно считать, что перепись «Книги Страшного суда» в некотором роде заключала скрытую критику принципов ведения финансовых дел и, вероятно, служила первым шагом на пути к крупной реформе. Однако Вильгельм умер, не успев что-либо сделать в этом направлении. Вначале более насущной задачей представлялось обеспечение в королевстве надлежащего отправления правосудия. В результате нормандского завоевания система судов в графствах была нарушена. Многие истцы, знавшие законы, были лишены своего имущества и вытеснены чужестранцами. А радикальные перемены в сфере землевладения только увеличили количество тяжб. Повсеместный беспорядок, наступивший с приходом нормандцев, разногласия по поводу границ, земельной собственности и различных прав легко могли привести к своевольным действиям, если суды были не в состоянии безотлагательно разбирать дела. Кроме того, возросла преступность. Все хронисты того времени подчеркивают стремление Вильгельма утвердить в стране порядок и правосудие. Он живо откликался на эту проблему, создавая суды и назначая судей, а также проявил немалую изобретательность в вопросах осуществления судебной власти. Однако его целью было не реформирование старой судебной системы, т. е. судов в графствах и сотнях, а обеспечение ее работы в исключительно сложных условиях. В основном он приноравливался к текущему моменту, поэтому особые меры, предпринятые Вильгельмом Завоевателем, в большинстве случаев не послужили примерами для его преемников.

Если мы взглянем на общую ситуацию, то заметим характерное для эпохи значительное рассредоточение власти, а также отсутствие у множества чиновников четкой специализации. Новые шерифы иногда являлись и юстициарами, а часто еще и кастелянами. Назначенные королем, эти представители низших слоев баронства обладали обширными полномочиями в своих графствах. Однако Вильгельм часто замещал их — «Книга Страшного суда» нередко отмечает смену одного шерифа другим, — и, кроме того, за их деятельностью осуществлялся строгий надзор. Например, Урс д'Абито, шериф Вустершира, был отлучен от церкви архиепископом Эльдредом и иногда вызывал негодование епископа Вульфстана. Слишком большой властью шерифа в графстве возмущались и местные бароны. Рожер, эрл Герефордский, взбунтовался, когда Вильгельм послал королевских шерифов для слушания судебных дел в его графстве. Многие предписания Вильгельма, касавшиеся землевладения, повинностей и вольностей, были обращены одновременно и к шерифу, и к какому-нибудь высокопоставленному барону в графстве. Что касается кастелянов, то они, по-видимому, не выполняли административных функций, но вместе с шерифами контролировали военную власть баронов. Это равновесие между различными органами власти было типичным для Старой Англии, и тот факт, что оно сохранилось в несколько видоизмененном виде и при Вильгельме, не является случайным. Благодаря этому разграничению полномочий последнее слово всегда оставалось за королем.

Подчеркивание тех или иных достоинств и достижений Вильгельма во многом зависит от личных симпатий исследователя. Если придерживаться мнения, что англосаксонское королевство находилось в упадке, то, естественно, на передний план выходят изменения, внесенные Вильгельмом. Если же, напротив, считать Вильгельма варваром, завоевавшим вполне цивилизованное королевство, то тогда значение его реформ недооценивается, и он удостаивается лишь скупой похвалы за свой консерватизм. Разумнее всего определить, насколько Вильгельму удалось достичь своих целей. Если допустить, что он не имел особого желания преобразовывать систему государственной власти в Англии, что он не был в состоянии предложить более подходящие для королевства методы управления и что его доверенные лица, обладая определенным талантом, в качестве управленцев все же не были гениями, то мы, вероятно, должны признать его неоспоримый успех в том, что он сохранил действующую форму правления, обеспечил приток доходов в королевскую казну, надлежащим образом отправлял правосудие и утвердил вполне приемлемый правопорядок, несмотря на общественные волнения, пошатнувшие страну в 1066–71 гг. Хотя временами Вильгельм и допускал ошибки и подчас проявлял нетерпение и даже раздражение, он в основном стремился приобрести, а не разрушить. В обстоятельствах, при которых было завоевано королевство, многие нововведения были неизбежны. Поначалу страну захлестнула огромная волна перемен, которая вполне могла привести к полному ее преобразованию. Однако когда эта буря утихла и удалось во многом восстановить разрушенное, стало очевидно, что старая система не подверглась коренной перестройке, и хотя сферы, пострадавшие в результате завоевания, восстанавливали чужестранцы, новые обычаи не были абсолютно чуждыми. Чтобы сберечь королевство в целости и сохранности и обеспечить себе доход, Вильгельму приходилось импровизировать на каждом шагу. Одни меры он принимал, исходя из своего опыта на герцогском престоле во Франкском королевстве или следуя советам своих помощников-нормандцев; другие, видимо, были просто следствием находчивости при решении отдельных проблем. Сумев предотвратить крах своего замысла завоевать Англию, Вильгельм проявил все свои умения. Военачальник незаметно стал королем, причем в короле по-прежнему жил — правда, несколько обузданный — военачальник. Средневековое общество обладало огромными ресурсами для своего восстановления — в основном благодаря простоте экономики и незрелости социальной структуры. А для такого общества военное управление было типичным и, как правило, необходимым.

Глава IX

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 Следующая ⇒

Последнее изменение этой страницы: 2019-06-20; Просмотров: 197; Нарушение авторского права страницы