Братство Фавара: мафия в «Серном крае»

⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 20Следующая ⇒

В начале девятнадцатого столетия на золотистых холмах внутренней Сицилии начали появляться бледно-желтые пятна. Остров обладал своего рода природной монополией на один из основных материалов промышленной революции – серу, которую использовали в производстве множества товаров, от фунгицидов и удобрений до бумаги, пигментов и взрывчатки. Равнины и холмы юго-западных провинций Агриженто и Каль-танисетта перекапывались в поисках серы, залегавшей под землей толстыми пластами. Походило на то, будто начали, наконец, проявляться симптомы некоего геологического заболевания. В тех местах, где добывали серу, нередко можно было углядеть призрачный голубоватый дымок над calcaroni – нагромождениями породы, из которой выпаривали коричневую жидкость. Дым отравлял окрестные земли и губил здоровье животных и людей. А работа на серных копях была сущим адом: обмороки случались постоянно, любой пожар приводил к тому, что люди задыхались от ядовитых паров сернистого газа. В 1883 году на копях погибло сто человек – и это считалось в порядке вещей.

Серные копи Сицилии клеймились позором в национальной прессе – и не только из-за ущерба, которому подвергалось здоровье рабочих. Итальянское общественное мнение более всего было озабочено здоровьем мальчиков, самым младшим из которых было по семь-восемь лет; их нанимали, чтобы возить породу от разреза к calcaroni. Жизнь этих детей представляла собой настоящий кошмар: мизерную плату забирали родители, а ребятишкам в награду за труды изредка доставались кружка с вином или окурок сигары. Огромные корзины с камнями деформировали позвоночник. Вдобавок непредвзятые свидетели упоминали о «диких инстинктах злобы и аморальности»; на серных копях процветала педерастия.

В марте 1883 года в Фаваре- городке в самом центре «Серного края» недалеко от юго-западного побережья Сицилии – в полицию обратился железнодорожный служащий, который заявил, что его пригласили вступить в тайное республиканское общество под названием «Фрателланца», то есть «братство». Пригласил его некий строитель, сообщивший, что в братстве приняты особые опознавательные знаки, которые следует изучить, дабы не подвергнуться случайному нападению других членов общества. В этих словах служащий ощутил угрозу для себя и предположил, что за «братством» скрывается криминальная организация.

Эти показания были даны после того, как Фавара несколько недель пребывала в страхе. Все началось вечером 1 февраля, когда двое в капюшонах застрелили мужчину близ таверны, где праздновалось крещение новорожденного. Полиция предположила, что стрельба стала результатом ссоры в таверне, а то обстоятельство, что никто из участников праздника не смог опознать убийц, истолковала как соучастие в преступлении. В итоге все, кто находился в таверне, были арестованы.

По Фаваре между тем гулял слух, что убитый являлся членом преступного синдиката. На следующий день этот слух получил подтверждение – за городом было обнаружено тело члена конкурирующей шайки. Его убили выстрелом в спину и отрезали ему правое ухо. Внезапно Фавара очутилась на грани гражданской войны. В последующие дни члены обеих групп старались не выходить на улицы поодиночке, держались настороженно и не выпускали из рук оружие. Но затем напряжение неожиданно спало, кровопролитная стычка так и не состоялась. Лишь когда в участок обратился железнодорожный служащий, полиция сумела реконструировать события.

За период с марта по май 1883 года в Фаваре и окрестностях было арестовано более двухсот человек. Одного из лидеров «Фрателланцы» задержали в разгар обряда посвящения двух новых членов. Поразительно – он имел при себе текст устава криминальной организации. На допросе он показал, что члены «братства» тянули жребий, чтобы решить, кто из них совершит убийство, спланированное боссами. Последовали и другие признания. Из дальних гротов, высохших колодцев и заброшенных разрезов доставались скелеты жертв. Были обнаружены другие копии устава «братства» и схема организации.

Суд над членами «Фрателланцы» в 1885 году проходил в переоборудованном помещении церкви Святой Анны в Агри-женто. На скамье подсудимых, скованные друг с другом, выстроились четырьмя рядами сто семь обвиняемых. Многие отрицали свою вину, ссылаясь на то, что прежние показания были получены под пытками. Впрочем, тактика не сработала: «братьев» признали виновными и приговорили к тюремному заключению. Это был редкий успех в борьбе правосудия с мафией.

Расследование данного дела позволило полиции узнать много интересного о криминальной организации, сложившейся за пределами Палермо, в «Серном крае» провинций Агри-женто и Кальтанисетта. Следователи представили суду многочисленные доказательства преступной деятельности «братства», но не смогли – или не захотели – оценить степень влияния этой организации на жизнь Фавары. Сегодня можно с уверенностью говорить о том, что «братство» было куда более сложной и опасной организацией, нежели рассудили власти. В том, что мафия так долго продержалась в «Серном крае» и в остальной Западной Сицилии, отчасти виновато именно государство, недооценившее степень угрозы.

Полиция узнала о «братстве», когда ему едва исполнилось несколько недель. Оно сложилось на встрече боссов двух криминальных группировок Фавары, которые сошлись, чтобы обсудить всплеск насилия в городе после убийства у таверны. Как ни удивительно, учитывая интересы на кону и жестокость обеих сторон, на встрече было не только достигнуто перемирие, но и заключено соглашение об объединении.

Устав «братства» был старше его самого: обе банды этим правилам следовали еще с тех пор, когда они действовали по отдельности. Всякому, наслышанному об истории доктора Галати и мафии Удиторе, эти правила покажутся чрезвычайно знакомыми. Вот, к примеру, ритуал посвящения: кандидату укалывают палец, чтобы размазать кровь на святом образе. Когда образ сжигается, посвящаемый произносит клятву: «Клянусь своей честью хранить верность Братству, как Братство верно мне. И как горит этот святой с несколькими каплями моей крови, так и я готов сгореть и пролить свою кровь за Братство. Как этот пепел и эта кровь уже никогда не вернутся в прежнее состояние, так и я никогда не покину Братство». В организации насчитывалось около пятисот членов, завербованных из поселений в окрестностях Фавары, поэтому «братству» требовался и ритуал опознания. Подобно ритуалу Палермо, разговор начинался с больного зуба. (В докладе главного прокурора Палермо министру юстиции в 1877 году утверждалось, что этот ритуал принят на острове повсеместно.)

Структура «братства» во многом напоминала структуру Коза Ностры, описанную столетие спустя Томмазо Бушеттой. Организация делилась на decine- десятки; у каждой десятки имелся руководитель, известный только своим подчиненным и верховному боссу.

Следователи также выяснили, что отношения между членами «братства» считались более священными, чем кровные узы. Один из фаварских мафиози, Розарио Алаимо, рассказал полиции, как «братья» вызвали его в таверну, чтобы сообщить, что его племянник оказался предателем; ему предоставили выбор между убийством племянника и собственной смертью. Он выбрал первое, причем страх заставил его произнести тост: «Вино сладко, но человеческая кровь слаще». Несколько дней спустя он помог заманить племянника в ловушку, и тот был убит. В доказательство своих слов Алаимо отвел полицейских к полуразрушенному замку, где спрятали тело убитого. По возвращении в камеру он повесился. Говорили, что он хотел покончить с собой способом, наиболее близким к тому, которым расправились с его племянником, – а юношу задушили удавкой.

Даже сегодня мафия прилагает немалые усилия к тому, чтобы в полной мере использовать преимущества кровного родства. Поскольку родственные узы помогают крепить единство семьи, в организацию часто принимают племянников, братьев и сыновей мафиози. Однако привязанность к родственнику может быть и дестабилизирующим фактором, если она мешает выполнению первого правила мафиозного устава – подчинению capo. Поэтому мафиози вынуждены время от времени доказывать, чему в жизни они привержены более всего. Если у мафиозо есть брат, тоже «человек чести», и если этот брат нарушает устав, мафиозо, вероятнее всего, предложат тот же трагический выбор, который «братья» предложили Алаимо – убить брата своими руками или погибнуть вместе с ним. Кровные узы важны, но преданность «фирме» важнее. Для некоторых «людей чести» убийство члена семьи становится даже предметом гордости. Как похвалялся в 1980-е годы мафиозо Сальваторе «Тортуччо» Конторно: «Я единственный, кто моет руки в собственной крови».

Сходство устава «братства» с правилами cosche из Палермо поражало следователей еще в 1883 году, но, как представляется, важность этого обстоятельства ускользнула от внимания криминалистов той поры. Фаваро и Палермо находятся на противоположных побережьях острова, их разделяет сотня километров гористой местности и ужасных дорог. Тот факт, что мафия в обоих городах придерживалась схожих правил, объясняется, быть может, совместным нахождением главарей «братства» и бандитских боссов Палермо в тюрьме на острове Устика. Именно в тюрьме они познакомились, и фаварцев, вполне вероятно, приняли в мафию. После освобождения они, естественно, продолжали поддерживать контакты с мафиози из других областей Сицилии. Чтобы стать мафиозо, требовалось вступить в местную шайку, после чего перед человеком открывались широчайшие возможности для установления связей в преступном мире.

Следователи сочли обряды, связывавшие членов фаварского сообщества в единое целое, «примитивными». Они полагали, что побудительными мотивами деятельности «братства» являлись «первобытные инстинкты» вендетты и омерты. Один из магистратов писал о «варварском мистицизме» обряда посвящения; тост, которым Алаимо согласился убить собственного племянника, этот человек охарактеризовал как «чистой воды каннибализм».

Слова «примитивный», «дикарский», «отсталый» как нельзя лучше выражают слепоту итальянского общества девятнадцатого столетия по отношению к мафии. В данном случае они способствовали отвлечению внимания следователей от роли, которую «братство» вне всякого сомнения играло в экономике провинции. Из ста семи человек, осужденных за участие в преступном сообществе, 72 работали на добыче серы. Среди них были как простые рабочие, так и инспекторы, и даже владельцы мелких разрезов. Этот совместный деловой интерес, по всей видимости, объясняет ту легкость, с которой две соперничающих банды объединились во «Фрателланцу»: экономическая рациональность одолела жажду мести. Следствие также раскрыло сеть покровителей «братства» – землевладельцев, аристократов, бывших градоначальников… Никто почему-то не поинтересовался, с какой стати эти люди решили облагодетельствовать своим покровительством «дикарей».

Несмотря на свою поистине адскую сущность, серные разработки на Сицилии велись с применением не менее сложных производственных технологий, чем на плантациях цитрусовых. Мальчики, с которыми обращались немногим лучше, чем с бессловесным скотом, находились в самом низу длинной лестницы подрядчиков и субподрядчиков. Земельное дворянство сдавало территории в аренду предпринимателям, те нанимали инспекторов за процент от выработки, инспекторы же находили маркшейдеров, охранников и старателей. Чем длиннее становилась цепочка, тем равномернее распределялись риски производства товара, пользовавшегося международным спросом.

Старателям – их называли «добытчиками» – платили сдельно. Именно они подряжали ребятишек. Они славились своим упорством, буйным характером и склонностью к шумным попойкам и ссорам с нередким летальным исходом. По меркам того времени (и места, где велись работы) их никак нельзя назвать бедняками; в известном смысле они были предпринимателями. Некоторым из них подчинялись трое-четверо менее удачливых. Многие не упускали случая щегольнуть своим добытым тяжким трудом положением. Англичанка, вышедшая замуж за сицилийского землевладельца из «Серного края», оставила нам такой портрет типичного старателя: «Одевается он весьма вычурно, и по воскресным дням можно видеть, как он вышагивает по улице в изящном черном сюртуке, в высоких лакированных сапогах с отворотами и в широком черном, с зеленой оторочкой плаще с капюшоном». (Неясно, были ли плащи с капюшонами, которые носили члены «братства», знаком принадлежности к обществу или признаком достатка старателей – или тем и другим одновременно.)

Конкуренция в добыче серы была крайне высока. И, как это повелось в Западной Сицилии, конкуренция неизбежно порождала насилие. На каждой ступеньке иерархической лестницы, от землевладельца до последнего старателя, организованное насилие и умение им пользоваться считались важнейшим экономическим преимуществом. Предприниматели, управляющие, инспекторы, охранники и старатели образовывали картели, чтобы выжить конкурентов. Как и лимонные плантации вокруг Палермо, серные копи стали настоящим рассадником преступности.

Если отказаться от порочной, по своей сути «дикарской», теории, дело «Фрателланцы» может дать нам представление о том, как складывалась в мафии фигура крестного отца. Отнюдь не случайно убийство, после которого возникло «братство», было осуществлено на праздновании крещения новорожденного. Убить человека на таком празднике – значит уязвить гордость не только семьи убитого, но всей конкурирующей банды. Вот почему это убийство вызвало столь жестокую реакцию – выстрел в спину и отрезание правого уха.

На Сицилии, как и в Южной Италии в целом, крестины важны не столько потому, что новорожденный становится членом общества, сколько из-за того, что благодаря им в семью вступает новый крестный. Обряд крещения делает отца ребенка и крестного отца compari – «со-отцами». Это чрезвычайно знаменательное событие: даже братья, ставшие compari, вынуждены отказаться от привычного «tu» («ты») и перейти на официальное «voi» («вы»). До конца своих дней «со-отцы» обязаны выполнять просьбы друг друга – просьбы какого угодно свойства. Крестьяне и старатели любили рассказывать о страшных муках, которым Иоанн Креститель, святой покровитель compari, подвергает тех, кто предает своих «со-отцов».

Этот социальный институт, известный под названием сот-paratico, действует, образно выражаясь, наподобие клея – он расширяет кровные узы, обеспечивает дружбу, мир и сотрудничество. Двое схватившихся на ножах вполне могли отказаться от кровопролития и стать compari, дабы избежать стычки, способной нанести урон семьям обоих. Батрак мог пригласить в крестные своему ребенку влиятельного человека, пообещав ему послушание и верность в надежде на возможные милости. Удачный выбор крестного отца для ребенка мог принести работу на серных копях, земельный участок в аренду, ссуду или милостыню.

Впрочем, положение крестного отца обязывало ко многому. Сицилийское выражение «fari i сотрап» («вести себя как со-отец») означает также человека, готового участвовать в противозаконном предприятии, помогать совершить преступление. Связь между сотрап скрепляет общество, но она также объединяет людей криминальными интересами. Мафиози часто скрепляют узы внутри организации, становясь сотрап. Старших «людей чести» иногда именуют «крестными отцами» в знак уважения, поскольку этот статус является исключительно значимым в обществе. Даже сегодня мафиозный крестный отец участвует в посвящении кандидата (его рождении в качестве мафиози), как compare участвует в крещении новорожденного.

Мафия с самого начала использовала весьма изощренные методы проникновения в сицилийскую экономику – и не менее изощренные способы восприятия и адаптации тех традиций верности в сицилийской культуре, которые могли пригодиться для ее смертоносных целей. Другими словами, мафия никогда не была «отсталой», сколько бы ни утверждали обратное.

«Дикари»

К моменту обнаружения фаварского «братства» феномен мафии успел сойти с первых полос газет и очутился в тихой области академических изысканий. Главный прокурор Фава-ры отправил свой отчет в академический журнал «Архивы психиатрии, криминальной науки и криминальной антропологии по изучению психики душевнобольных и преступников». Редактором этого журнала был выдающийся криминалист Чезаре Ломброзо, который за пределами Италии считался наиболее знаменитым итальянским интеллектуалом своего времени. Славу ему принесла работа «Преступный человек», впервые опубликованная в 1876 году. В этой работе он выдвигал тезис о том, что преступников можно идентифицировать по определенным физическим недостаткам – отсутствию ушных мочек, низкому лбу, длинным рукам и тому подобному. Он назвал эти недостатки «криминальными признаками». Согласно Ломброзо, наличие криминальных признаков доказывает, что преступники – всего лишь биологические анахронизмы, случайные рудименты человеческой эволюции. Вот почему они выглядят как «дикари», то есть представители неевропейских народов, и даже как животные. Что касается неевропейцев, они, по мнению Ломброзо, стоят на более низкой ступени расовой лестницы и потому преступны по природе. Доводя собственную логику до абсурда, Ломброзо делал вывод, что животные – поголовно преступники.

Ныне нелепость теории «криминальной антропологии» более очевидна, чем во времена Ломброзо. Итальянцы, граждане новообразованного и потому слабого государства, с самого объединения страны столкнулись с всплеском криминальной активности. В результате многие из них приняли теорию Ломброзо, из которой следовало, что Италия не виновата в разгуле преступности (биология – отличный козел отпущения). Предлагая читателям своего рода политическое утешение, «Преступный человек» (и его откровенно расистское продолжение «Женщина: проститутка и преступница») одновременно потакал вкусам публики иллюстрациями, на которых приводились «преступные» уши, «преступные» гениталии и так далее. А тем, кто собирался на его лекции в Туринском университете, Ломброзо – коротконогий и толстый, похожий на белку человечек – демонстрировал криминальные признаки на телах заключенных, которых специально привозили из местной тюрьмы.

Отношение Ломброзо к мафии сформулировано в его работах довольно расплывчато. Он приписывал возникновение мафии совокупности причин – расовой предрасположенности, погоде, «социальному гибридизму» (что бы это ни означало) и даже политике монашества, поощрявшего безделье бесплатной раздачей еды попрошайкам. У его теории нашлось множество противников, указывавших, что выкладки Ломб-розо противоречивы и не подтверждаются фактическими данными. Однако многие из этих критиков серьезно недооценивали мафию. Они полагали, что корни преступности следует искать в социальных проблемах. Бедность заставляет крестьян и рабочих формировать преступные сообщества. Мафия, следовательно, примитивна – с точки зрения социума. Она существует только потому, что Сицилия задержалась в средневековье. Некоторые левые мыслители называли фаварское «братство» древним прообразом профсоюза. Они считали, что экономическая модернизация и развитие рабочего класса вскоре положат конец всем проявлениям социальной отсталости, и мафии в том числе. (Эта иллюзия до сих пор продолжает будоражить воображение представителей левого крыла.)

В 1880-е годы в полицию пришло новое поколение, вдохновленное идеями научной криминологии и социального прогресса и приступившее к созданию новой системы противодействия преступности. Одним из этих полицейских был последователь Ломброзо Джузеппе Алонджи. В своей книге «Мафия в ее проявлениях и действиях» (1886) он уделил пристальное внимание этнической психологии сицилийцев. По Алонджи, им свойственен «бескрайний эгоизм», «чрезмерное самоуважение», «склонность к насилию, презрительное высокомерие и ненависть, не иссякающая до тех пор, пока не осуществится вендетта». Алонджи не верил, что подобного рода люди способны создать криминальную ассоциацию, живущую по четким правилам. Мафия, полагал он, – не более чем ярлык, кличка, которой окрестные селяне наделили разрозненные, самодостаточные cosche, и примером такой семьи может служить фаварское «братство». Возможно, Алонджи справедливо отвергал мысль о том, что мафия возникла централизованно. Однако он ошибался, отрицая гипотезу о том, что местные cosche являются частью широкой преступной сети.

Несмотря на свои ломброзианские предрассудки, Алонджи отличался острым зрением и подмечал все несообразности в поведении людей, населявших области острова, пользовавшиеся особо дурной репутацией. Он писал, что в деревнях вокруг Палермо деньги текут рекой. Мужчины носят дорогие шляпы, сапоги и перчатки, на шеях у них толстые золотые цепи, а на пальцах – золотые же кольца и перстни. Женщины по воскресеньям надевают шелковые платья и шляпки с перьями. В праздничные дни столы буквально ломятся от еды. Семьям врачей, инженеров, чиновников и не снился тот раблезианский размах, которым кичатся люди, стоящие ниже их по своему положению в обществе.

Алонджи также отмечал, что в этих деревнях очень успешно ведут свои дела ростовщики. Впрочем, как писал десятилетием ранее в своем меморандуме о cosca из Удиторе доктор Галати, по-настоящему богаты только мафиозные боссы. «Большинство безрассудно тратит плоды воровства. Они расточают неправедно добытое, проводят время в дебошах, обжорстве, пьянстве и самом мерзком разврате». Однако в словах и повседневном поведении «людей чести» эти «излишества» никак не отражаются.

«Они одарены богатым воображением и живут бурно; их язык своеобычен, сладкозвучен, полон образов. Но язык мафиози сух, трезв, рационален… Фраза lassalu iri («пусть его») имеет крайне презрительное значение, которое приблизительно можно истолковать так: " Дорогой мой, тип, с которым ты связался, – полный идиот. Выбирая его в качестве врага, ты теряешь достоинство" … Другая фраза, be' lassalu start («да ладно») кажется похожей, но имеет совершенно противоположное значение. Она означает: «Этот человек заслуживает, чтобы ему преподали урок. Но пока еще рано. Подождем. Потом, когда меньше всего будет этого ожидать, он свое получит…» Настоящий мафиозо одевается скромно, держится с братским радушием, говорит вежливо. Порой он выглядит наивным и внимает вам с открытым ртом. Он терпеливо сносит угрозы и побои – а вечером убивает».

Книга помогла Алонджи сделать умопомрачительную карьеру. Убежденность в том, что мафия – «банда дикарей», и тот факт, что он всегда скрывал свои связи среди политиков, полицейских и магистратов, вероятно, имеют определенное отношение к его карьерному успеху.

Трепетное отношение Италии к сицилийским «дикарям» нашло выражение и еще в одном сочинении, одновременно более снисходительном к мафии и куда более зловещем по своим последствиям. За четыре десятка лет до Первой мировой войны худощавый и высоколобый доктор Джузеппе Пит-ре объезжал Палермо и городские окрестности в видавшем виды экипаже, служившем ему передвижным кабинетом – все свободное пространство загромождали книги и бумаги. Питре собирал народные поговорки и пословицы, сказки и песни, изучал обычаи и записывал суеверия. Называвший себя «демопсихологом» (от греческого «демос» – «народ»), Питре составлял портрет народной сицилийской культуры. Результатом его изысканий стал богатейший архив исчезающей «первобытной» духовности. Почти все теории касательно сицилийского фольклора с конца девятнадцатого столетия восходят к этому архиву; в нем содержатся почти все стереотипы относительно сицилийского характера.

Вот как профессор «демопсихологии» определял в 1889 году мафию:

«Мафия – не секта и не ассоциация, она не имеет ни правил, ни уставов… Мафиозо – не вор и не преступник… Мафия – это осознание собственного бытия, преувеличенное представление о собственной силе… Мафиозо – тот, кто всегда выказывает уважение и получает его. Когда ему наносят обиду, он не прибегает к помощи закона».

Через год после публикации труда Питре состоялся оглушительный триумф оперы «Cavalleria Rusticana»; наверняка Питре ощутил свою причастность к этому триумфу. Опера, явившая миру миф о деревенском рыцарстве, основывалась на рассказе и одноактной пьесе ведущего сицилийского автора той поры Джрванни Верга, который многое заимствовал из исследований Питре. Пускай пропущенная через восприятие других Сицилия, воплощенная в музыке Масканьи, была во многом Сицилией Питре.

После публикации своего труда Питре надолго сделался талисманом сицилийских гангстеров и их юристов; данное им определение мафии цитировалось даже в середине 1970-х годов в суде внушавшим ужас боссом мафии Корлеоне Лучано Лед-жо. Маловероятно, что Питре состоял в мафии. Однако в год первой постановки «Cavalleria» (1890) он сотрудничал в Палермо с местным парламентарием, которого характеризовал как «истинного джентльмена… удивительно прямого и честного администратора». Этот «честный администратор» на самом деле был не кем иным, как самым знаменитым мафиози рубежа столетий, человеком, опровергшим все теории об «отсталости» мафии. Его звали дон Раффаэле Палиццоло. Когда сведения о деятельности дона Раффаэле стали достоянием общественности, последняя с изумлением выяснила также, насколько глубоко проникла мафия в итальянскую политическую систему – в то время, когда страна настойчиво убеждала себя, что «люди чести» – обыкновенные «дикари».

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒