Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Экономическое процветание и риски, 1920–1941 годы



 

Миновали первые десятилетия XX века. После подъема, сопровождавшего годы реформ, и ужасов военного времени американцы вновь вернулись к «нормальной жизни». На практике это означало свертывание прогрессистских проектов и расширение деловой активности. Однако отступление в социально‑ общественной сфере было не окончательным, а как бы пробным шагом. В значительной степени это объяснялось не слишком прочными достижениями в экономике. В конце 1920‑ х случился обвал рынка, и Америка вновь в 1930‑ х годах заговорила о реформе. Результатом этих колебаний стала выработка нового понятия «нормы», которое базировалось на беспрецедентном расширении федеральной власти.

 

Политическое отступление от прогрессизма в 1920‑ х годах

 

Выборы 1920 года были задуманы Вудро Вильсоном как «великий и серьезный референдум» по вопросу о мирном договоре. Однако, судя по итогам этого мероприятия, страна не приняла идеализм своего президента. Контроль над федеральным правительством захватили республиканцы. Новый президент Уоррен Г. Гардинг призывал избирателей покончить как с международными обязательствами, так и с идеями прогрессистов. Он объявил:

 

Сегодняшней Америке нужен не героизм, но исцеление; не сногсшибательная панацея от всех бед, а норма; не революция, но реставрация; не волнения, но приспособление; не срочная хирургия, но спокойствие; не кипение страстей, но равновесие; не безоглядное погружение в пучины интернационализма, но успешное плавание по волнам национального единства.

 

С 1921 по 1933 год в Белом доме властвовали республиканцы: сначала президентствовал Гардинг, затем (после его смерти в 1923 году) Калвин Кулидж и, наконец, Герберт Гувер. Если пренебречь кратким периодом (1930), когда демократы имели ощутимое большинство в палате представителей, можно утверждать, что и Конгресс был в руках республиканцев. К тому же республиканцы сумели обеспечить себе восемь мест в Верховном суде. До момента полного отказа от «прогресса» партия испробовала различные пути достижения цели, которая требовала (если выражаться в духе Гардинга) не трансформации, но стабильности.

Все трое республиканских президентов сильно отличались по своим внешним и «внутренним» данным. Гардинг был импозантным мужчиной, весьма склонным к выпивке и легковесным развлечениям. Несмотря на все свое обаяние, он оказался не слишком успешным президентом – отчасти из‑ за весьма заурядных способностей, а отчасти благодаря сомнительным знакомствам (трое его друзей были замешаны в скандальных историях). Кулидж представлял собой прямо противоположный тип – моралист из Новой Англии, пуританин до мозга костей, который предпочитал держаться замкнуто и отчужденно. По отзывам современников, Кулидж всегда выглядел так, будто только что съел лимон. К тому же он часто чувствовал себя утомленным и по полдня проводил в постели. Гувер, респектабельный и энергичный инженер, в годы войны проявил себя неплохим администратором, возглавляя Управление по продовольствию; при Гардинге и Кулидже занимал пост министра торговли.

Несмотря на все различия в характерах, эти президенты проповедовали одинаковые взгляды на роль правительства: республиканцы отвергали коллективные принципы прогрессизма. Гувер, из всех трех наиболее склонный к размышлениям, в 1922 году написал целую книгу, посвященную «американскому индивидуализму». Он утверждал, что национальное величие Соединенных Штатов сформировалось в результате усилий одиночек. В основе американской системы лежит простой принцип: «Лишь организованная свобода и равные возможности для отдельных личностей способны подтолкнуть инициативу и предприимчивость этих личностей на пути к прогрессу».

Установка прогрессистов на активное вмешательство правительства в дела нации также оспаривалась республиканцами. Государственные организации, доказывал Гардинг, не способны решить социальные проблемы, ибо «нельзя излечить все болезни человечества при помощи законов». Никакие законодательные акты, пусть самые многочисленные, «не могут подменить собой качественное гражданство». Гардинг пропагандировал такую политическую систему, при которой «граждане не ждут помощи от страны, а сами стремятся что‑ то сделать для своего правительства и страны в целом». Его слова удивительным образом перекликаются с инаугурационной речью Джона Ф. Кеннеди, которая прозвучит несколько десятилетий спустя. Кулидж также доказывал, что американцы не должны полностью полагаться на правительство, ибо «трудолюбие, достаток и репутацию невозможно обеспечить каким‑ либо законом или правительственным решением». Никакое правительство не может отменить необходимость усердно трудиться.

Президент Кулидж в 1924 г. на открытии сезона Профессиональной бейсбольной лиги

Не меньшие возражения вызывал и следующий постулат прогрессистов: якобы правительственные учреждения защищают народные интересы в борьбе с частными предпринимателями. Республиканцы отрицали такое противопоставление и доказывали, что никакие ограничения деловой активности не помогут. Только совместные интересы, связывающие воедино общественный и частный сектор экономики, обеспечат развитие и процветание нации. Министерство торговли пропагандировало «ассоционализм». Гувер наметил целый ряд правительственных мер, направленных на то, чтобы упорядочить рынок и повысить его эффективность. Задачу правительства он видел в том, чтобы обеспечивать надежные экономические показатели, помогать фирмам с организацией деятельности, открывать для них зарубежные рынки и всемерно поддерживать совместные кооперативные предприятия. В конце концов, как сказал в 1925 году Кулидж: «Дело Америки – это бизнес».

Республиканцы оспаривали и тезис прогрессистов об активной позиции президента. В 1920‑ х годах американские президенты не претендовали на роль национальных лидеров, которые обращались бы к народу в обход других ветвей федеральной власти. Они вполне полагались на деятельность своих кабинетов, предоставив законотворчество республиканскому Конгрессу. В особенности это относилось к Гардингу и Кулиджу, которые охотно делегировали свои полномочия другим инстанциям. Молчаливая манера «тихони Кэла» давала в этом отношении даже меньше поводов для шуток, чем политические принципы республиканцев.

Таким образом – поставив во главу угла принципы индивидуализма, минимализма и децентрализации – республиканская администрация той поры вновь вытащила на свет давнишнее утверждение Джефферсона: то правительство лучше, которое правит меньше. Если говорить о внутриэкономической деятельности, республиканцы стремились всячески ограничить федеральные расходы и добиться экономии национального бюджета; они уменьшили сумму государственного долга, снизили налоговые тарифы, ограничили правительственное вмешательство в деятельность крупных корпораций. В международной деятельности они также действовали в духе джефферсоновских принципов: предпочитали решать вопросы мирными средствами при минимальном вмешательстве правительства. Гардинг рассчитывал уберечь страну как от «лихорадочного бреда войны», так и от «разъединяющей и бесплодной погони за миром посредством суперправления». Основную ставку республиканцы делали на миролюбивую, ориентированную на торговлю деятельность. Они воздержались от вступления в Лигу Наций, но в 1921 году организовали конференцию по ограничению военно‑ морских вооружений. В 1928 году Соединенные Штаты предложили к подписанию пакт Келлога – Бриана, направленный на исключение войны из средств международной политики, всемерное расширение зарубежной торговли и поднятие тарифов. Этим же пактом американцы надеялись ускорить погашение долгов, которые остались у союзников еще со времен Первой мировой войны.

Республиканцы декларировали верность кампании Гардинга за «возврат» к прежним нормам жизни. Беда в том, что ни в экономическом, ни в культурном смысле нацию никак нельзя было назвать «нормальной».

 

Культурные противоречия 1920‑ х годов

 

Согласно общепринятому мнению, в «ревущие двадцатые» американцы отошли от традиций, поддавшись соблазну новых идеалов и безграничной терпимости. Однако следует отметить, что далеко не все общество оказалось в плену у неортодоксальных тенденций. Были и те, кто испытывал отвращение перед излишествами «модернизма» и страх перед его опасностями. Второе десятилетие XX века ознаменовалось как движением за перемены, так и упорным сопротивлением этим переменам.

Первая мировая война пошатнула веру американцев в необратимость прогресса. Многие интеллектуалы усвоили более скептический взгляд на вещи. К этому их подталкивали и открытия современной науки, которые свидетельствовали о ненадежности человеческого опыта, стойком влиянии иррационального начала на психику человека, относительной (а не абсолютной, как считалось прежде) природе истины и надуманном (а не естественном) характере мирового порядка. Все эти новые идеи нашли свое отражение в американской литературе того периода, проникнутой горечью обманутых надежд и страхом перед коллективным безумием.

Мотивы безысходности и сомнения в прежних ценностях явственно звучат в творчестве тех писателей, которые покинули родину, дабы взглянуть на американскую культуру со стороны и составить о ней верное представление. Эзра Паунд, Т. С. Элиот, Эрнест Хемингуэй, Кэтрин Энн Портер, Джон Дон Пассос, Эдна Сент‑ Винсент Миллэй и другие принадлежат к поколению послевоенных писателей, которое, с легкой руки Гертруды Стайн, стали называть «потерянным поколением». Хемингуэя и Паунда можно по праву назвать революционерами американской литературы. Критически переосмыслив литературные традиции своих предшественников, они решительно отказались от витиеватого, нравоучительного стиля, господствовавшего в конце XIX века Хемингуэй и Паунд выработали собственную – простую и немногословную – манеру письма, которая больше соответствовала окружавшему их миру – миру, где благородные идеалы и величественный строй мысли утратили свое значение. Творчество не только этих авторов, но и всех писателей‑ эмигрантов было проникнуто чувством потерянности и дезориентации. Так, главным мотивом поэмы Элиота «Бесплодная земля» (1922) стал мотив одиночества и разрушения: «Что там за корни в земле, что за ветви растут из каменистой почвы? »[17]Первые романы Хемингуэя «Фиеста» (1926) и «Прощай, оружие» (1929) представляют собой пронзительное описание изломанных войной человеческих жизней. Как говорит рассказчик из второго романа, «То, что считалось славным, не заслуживало славы, и жертвы очень напоминали чикагские бойни.»

Пока одни писатели оплакивали утраченные иллюзии, другие успели испытать и выразить разочарование по поводу идеалов и навязчивых идей новой эпохи. В одном из своих первых сборников рассказов «Сказки века джаза» (1922) Ф. Скотт Фитцджеральд отдавал должное послевоенному процветанию: «Этот великий город поражал невиданным ранее великолепием, тем изобилием, который принесла с собой война». Однако уже в последующих произведениях, особенно в романе «Великий Гэтсби» (1925), он показал бесплодность лихорадочной погони за материальным благополучием и блестящими приманками нового времени. Разворачивая печальную историю жизни Гэтсби, человека, поднявшегося из самых низов на вершину общества, автор подводил читателя к пониманию, что само по себе богатство не гарантирует счастья, оно лишь иссушает душу человека, лишая его жизненных сил. Созданному Элиотом образу опустошенной земли Фитцджеральд противопоставил собственную «пустыню» – мусорную свалку, забитую гниющими излишками современного производства.

Тема бесплодности и разочарования возникает в американской литературе тех лет. Одни писатели посвятили свое творчество изображению бесцельной и безрадостной жизни в маленьких американских городках. К числу этих авторов относятся Синклер Льюис со своими романами «Главная улица» (1920) и «Бэббит» (1922), Шервуд Андерсон с книгой «Уайнсбург, штат Огайо» (1919) и Г. Л. Менкен с «Американским Меркурием». Мелочность интересов, ограниченное самодовольство и разрушенные мечты – вот что скрывается под обманчивым спокойствием американской глубинки. Андерсон так отзывался о своей героине из «Уайнсбурга»: «В ней жило сильнейшее беспокойство. Было тревожное стремление к переменам, какому‑ то большому, важному сдвигу в жизни». Уильям Фолкнер избрал темой внутреннюю драму патриархального Юга. Начав с романов «Сарторис» и «Шум и ярость» (1929), он написал целую серию произведений, действие которых разворачивается в вымышленном округе Йокнапатофа. Яркие образы и экспериментальная манера изложения позволили писателю добиться глубокого психологизма в изображении незамысловатой жизни маленького городка на Миссисипи. Его персонажам приходится вести нелегкую борьбу с вековыми традициями, расовыми предрассудками и семейными неурядицами.

Фрэнсис Скотт Фитцджеральд

Двадцатые годы ознаменовались также расцветом афроамериканской культуры. В художественных и критических произведениях, в таких сборниках как «Новый негр» и журналах, подобных «Кризису», представители «гарлемского ренессанса» исследовали историю и культуру чернокожего населения Америки. В своем романе «Домой, в Гарлем» (1925) Клод Маккей изображал жизнь афроамериканцев на промышленном Севере. В противоположность ему Джин Тумер посвятил поэму «Тростник» (1923) описанию быта сельскохозяйственного Юга. Известная негритянская писательница Зора Нил Херстон привнесла в литературу антропологические изыскания в области обычаев и нравов афроамериканского населения. Оторванная от сельских корней и заброшенная в городскую, университетскую жизнь, она чувствовала себя, как «черный мешок, битком набитый всякой всячиной и забытый под стеной. Так он и стоит в компании с другими мешками – белыми, красными и желтыми». Стихи Лэнгстона Хьюза, бросавшие вызов традиционным формам и условностям общественного мнения, стали гимном его черным собратьям. В стихотворении «Негр говорит о реках» (1920) Хьюз провел своеобразную ревизию африканского наследия. «Тоскливый блюз» (1923) посвящен страданиям и многотерпению афроамериканцев.

Черные исполнители внесли неоценимый вклад в мировую музыку, создав собственный, неповторимый стиль, получивший название джаза. Корнями джаз уходил в негритянские музыкальные формы – спиричуэлс, регтайм и блюз. Как правило, джазовые произведения начинались с простой мелодии и устойчивого ритма. Но это было только начало, настоящая игра начиналась позже. Очень часто слушатели уже через несколько минут не узнавали первоначальную вещь: благодаря синкопированной манере исполнения начальный ритм менялся до неузнаваемости, певец отходил от лирической мелодии – либо через использование характерного пения‑ «ската», либо через бесконечное расширение музыкальной фразы. Ключевым приемом в джазе служила сугубо индивидуальная, непредсказуемая импровизация на заданную тему. Такие исполнители, как «Джелли Ролл» Мортон, Луис Армстронг, Флетчер Хендерсон, Дюк Эллингтон и Бесси Смит наполнили музыку неожиданными сюрпризами и новыми открытиями.

В то время как в одних отраслях американской культуры шел непрерывный эксперимент и поиск, так называемая популярная культура принимала все более стандартизированный вид. И хотя в отдельных регионах еще можно было наблюдать своеобразные местные обычаи, по всей стране уже распространялся однородный, национальный стиль, язык и набор ценностей. Массовая культура Соединенных Штатов – продукт индустрии развлечений, которая по мере своего развития все более властно диктовала американцам, что им читать, смотреть и слушать.

Тысяча девятьсот двадцатые годы отмечены ростом массовых тиражей таких периодических изданий, как «Сатердей ивнинг пост», «Домашний очаг», «Колльерс»; все они общались с читателем в одной и той же наставительной манере. А тут еще оформилось новое начинание под названием «Клуб популярной книги», редакция которого ежемесячно давала рекламу какого‑ либо литературного произведения, а позже рассылала его подписчикам по всей стране. Члены клуба догадывались, что книжки, которые они получают по почте, – не слишком рафинированное, зато стопроцентно популярное чтиво: те же самые обложки украшали книжные полки миллионов американцев во всех уголках необъятной страны.

Но если люди охотно читали одни и те же романы, то их, несомненно, можно приобщить и к другим унифицированным видам развлечений. Наверное, именно так рассуждали создатели коммерческого радио в начале 1920‑ х годов. Во второй половине десятилетия уже появились первые широковещательные радиостанции. Эн‑ би‑ си (1926) и Си‑ би‑ эс (1927) транслировали по всей стране программы, обеспечивая слушателей стандартной смесью из музыки, драмы, комедии и новостей.

Если же американцам приходило желание поразвлечься вне дома, то, как правило, они шли не куда‑ нибудь, а в ближайший кинотеатр. Там им показывали фильмы, которые во множестве плодили «фабрики грез» американской киноиндустрии. И хотя концентрировалось это производство на юге Калифорнии, финансирование шло из Нью‑ Йорка. Крупные киностудии не только выпускали фильмы, но и владели целой сетью кинотеатров, в которых демонстрировались фильмы. Одно из изобретений киноиндустрии – система «звезд», в рамках которой с популярными исполнителями заключались контракты на съемки в фильмах, специально подогнанных под их амплуа. Сборы еще больше возросли с появлением звукового кино. Первый такой фильм «Певец джаза» появился в 1927 году, когда Эл Джолсон обратился к миллионам зрителей с исторической фразой: «Вы не то еще услышите». К концу десятилетия кино приобрело небывалую популярность в Америке. Достаточно сказать, что только за одну неделю кинотеатры посещало столько американцев, сколько их всего проживало в стране.

Однако далеко не всем пришлась по вкусу стандартизированная продукция «средств массовой информации». Страстное поклонение одних сталкивалось с неприятием и осуждением других – тех, кто надеялся сдержать и даже, по возможности, устранить современные тенденции, исподволь разрушающие традиционную систему американских ценностей.

Некоторые из этих критиков возлагали вину за беспорядок в стране на группы «неамериканского» населения. Сторонники «нативизма» считали, что все чуждые нравы идут от пришлых граждан – тех, кто не принадлежит к исконной, белой, сельской, протестантской Америке. Истинным, «стопроцентным» американцам следует сплотиться, чтобы противостоять иностранной угрозе и вернуть себе инициативу в собственной стране. Пыл нативистов еще больше подогрел проходивший в 1920–1921 годах суд над двумя иммигрантами, итальянскими анархистами Николой Сакко и Бартоломео Ванцетти, обвинявшимися в убийствах и грабежах. Однако подлинные страсти разгорелись в 1928 году, когда в борьбу за президентский пост включился кандидат от демократов Эл Смит. Мало того что этот человек был ирландцем (он родился в Нью‑ Йорке в простой иммигрантской семье, политического опыта набирался в Таммани‑ Холл[18]), так он еще – о ужас! – принадлежал к католической церкви.

В своей борьбе нативисты прежде всего использовали легальные средства, в число которых входило законодательное ограничение иммиграции. Принятый в 1924 году закон о национальном происхождении запрещал въезд в Америку выходцам из Восточной Азии и значительно усложнял иммиграцию из южных и восточных областей Европы. Для этих групп были установлены квоты, базировавшиеся на результатах переписи населения от 1890 года – то есть еще до того, как основная масса евреев, итальянцев и славян приехала в Соединенные Штаты. Сверх того нативисты использовали и нелегальные методы, не гнушаясь прибегать к помощи белых островерхих балахонов – куклуксклановцев. Именно их усилиями это движение, испытавшее некоторый спад после 1870‑ х годов, снова возродилось в 1915 году в южном штате Джорджия. В том далеком году на экраны страны вышел знаменитый фильм Д. У. Гриффита «Рождение нации», воспевавший чистоту расы и систему вековых американских ценностей. Он оказался весьма ценным идеологическим подспорьем для куклуксклановцев, которые развернули форменный террор не только против афроамериканцев, но и против евреев, католиков и вообще иммигрантов. Вопреки традиционным представлениям, движение широко распространилось не только на патриархальном Юге, но и на развитом промышленном Севере. В середине 1920‑ х годов эта организация уже охватывала 4 млн человек. Неизвестно, чем бы закончилось дело, но лидеры Ку‑ клукс‑ клана изрядно скомпрометировали себя, засветившись в ряде скандалов финансового и сексуального характера. Увы, они стали жертвами тех самых пороков, которые столь страстно порицали в современниках. После этого авторитет организации заметно упал, равно как и сократилось число ее членов.

Кампании за восстановление былых нравов Америки сопровождались попытками реформировать само общество. В январе 1920 года была принята Восемнадцатая поправка к конституции, которая запрещала «производство, транспортировку и продажу опьяняющих напитков» на всей территории США. Этот закон защищал традиционные устои протестантских, в основном сельских, непьющих жителей от культурного вторжения пьющих иммигрантов, преимущественно горожан и католиков по вероисповеданию. Кроме того, запрет представлял собой явное продолжение прогрессистской реформы 1920‑ х годов – «благородный эксперимент» по искоренению потребления вредоносного, как в социальном, так и в экономическом смысле, алкоголя.

К сожалению, эта поправка, прогрессистская по своему происхождению, была вполне республиканской по исполнению. Федеральные чиновники, склонные экономить на всем, так и не сумели обеспечить достаточных фондов для достойного проведения закона в жизнь. В результате при общем снижении уровня потребления алкоголя количество злостных нарушений принятого закона росло с каждым днем. Если прежде производство крепких напитков было легальным, то теперь оно стало в основном подпольным. Банды городских хулиганов быстро освоили бутлегерство, применив «рационализаторские» методы, почерпнутые из крупного бизнеса. Здесь также происходили слияния и укрупнения, борьба за рынки сбыта и устранение конкурентов при помощи организованной преступности. Подобные неожиданные (и нежелательные) последствия привели к тому, что пришедшие в 1933 году к власти демократы поспешили отменить «сухой закон».

В русле общей борьбы с «модернистскими» тенденциями в 1920‑ е годы возник и окреп фундаментализм – воинствующее консервативное направление протестантизма. Отрицая либеральную теологию, его сторонники объявили войну «социальному евангелию», которое пыталось примирить традиционные библейские догматы с социальными и экономическими реальностями современности. Фундаменталисты настойчиво доказывали, что мир должен подчиняться Священному Писанию, а не переделывать его под себя. Главным камнем преткновения стало дарвиновское учение об эволюции, которое, по мнению фундаменталистов, отрицало божественное происхождение мира и тем самым ставило под сомнение непогрешимость Библии. Некоторые южные штаты запретили преподавать в школах крамольное учение. В 1925 году внимание всей страны привлекло судебное разбирательство в Теннесси, которое затеял учитель Джон Т. Скоупс. Ставший судебным прецедентом «Обезьяний процесс» вылился в эмоциональный, не всегда корректный спор между наукой и религией. По сути, он олицетворял собой трагедию нации, не желавшей признавать современные тенденции и упорно цеплявшейся за прошлое.

 

Экономический подъем

 

Период 1920‑ х годов, вошедший в историю под названием экономического бума, на самом деле начинался очень неприятно. Послевоенный период ознаменовался уменьшением правительственных затрат и ослаблением заграничного спроса на американские товары. В связи с этим в 1920–1921 годах наметился спад в рыночной экономике США. Однако уже в 1922 году начался процесс оздоровления экономики, который завершился небывалым подъемом.

Америка процветала: доход на душу населения возрос, эффективность производства также увеличилась, что привело к 40‑ процентному росту валового национального продукта. В стране установился высочайший в мире уровень жизни. Сей факт – вкупе с низким уровнем безработицы, низкой инфляцией и низкими процентными ставками – красноречиво свидетельствовал о материальном положении Соединенных Штатов. Особые успехи отмечались в производстве потребительских товаров. Технологические разработки, сделанные на рубеже веков для тяжелого машиностроения, современные корпорации использовали в производстве товаров, рассчитанных на среднего потребителя. Импульсом к развитию послужило широкое распространение электрической энергии. К концу 1920‑ х годов большинство промышленных предприятий перешло на этот вид энергии. Электрифицированные жилища американцев стали быстро оснащаться бытовой техникой – радиоприемниками, холодильниками, стиральными машинами и пылесосами. Все это способствовало расширению производства.

Процесс укрупнения, характерный для промышленности 1920‑ х годов, захватил и производство потребительских товаров. Слияния и поглощения конкурирующих предприятий, начавшиеся в 1890‑ х годах, продолжались. Крупный бизнес становился еще крупнее; на первый план вышли такие компании как «Дженерал моторс», «Крайслер», «Дженерал электрик», «Вестингауз» и «Ю‑ Эс Раббер». Наращивая выпуск товаров и захватывая рынки сбыта, подобные корпорации получали все больше прибыли, которая шла на дальнейшее расширение производственных мощностей. В результате они производили еще больше товаров, которые охотно раскупались потребителями. В течение этого десятилетия Соединенные Штаты на 58 % увеличили долю предоставляемых кредитов и превратились в крупнейшего международного кредитора. Те, кто вовремя сориентировался, пожинали неплохие прибыли на фондовой бирже, где основные индексы выросли за период 1924–1929 годов в 4 раза.

Краеугольным камнем американской экономики являлся продукт, который – и в буквальном, и в переносном смысле – двигал нацию вперед. Речь, конечно же, об автомобиле. С рационализацией производства машины стали более доступными: если среднегодовой заработок промышленного рабочего в то время равнялся 1300 долларов в год, то цена базовой модели «форда» составляла менее 300 долларов. Из игрушки миллионеров автомобиль превратился в средство передвижения для многих американцев. В 1920‑ х годах общий парк автомашин вырос на 250 % и к 1929 году уже достиг 26 млн экземпляров (при населении 120 млн человек).

Автомобиль стал идолом американской экономики и культуры, никакой другой потребительский товар не мог сравниться с ним по значению. Каждый двенадцатый рабочий был занят в автомобильной промышленности. Высокий спрос на машины стимулировал развитие сталелитейной и топливной промышленности, а также производства стекла, резины и химикатов. Большое количество автомобилей обусловило расширение дорожного строительства. В соответствии с законодательными актами 1916, 1921 и 1925 годов федеральное правительство совместно с правительствами штатов приступило к созданию целой сети взаимосвязанных пронумерованных шоссе, легко узнаваемых по черно‑ белым ограждениям. Одним из самых знаменитых был 66‑ й маршрут, который, если верить словам популярной песенки, «тянулся от Чикаго до Лос‑ Анджелеса, через две тысячи миль». К 1929 году правительственными усилиями было построено свыше 250 тыс. миль современных автомагистралей – в полтора раза больше, чем существовало 20 лет назад.

Возможность быстрого и удобного перемещения по новым дорогам только добавила магии автомобилю. В обществе, где не осталось пограничной полосы, дорога давала возможность бежать из больших городов с их скоплением людей. В насквозь стандартизированной культуре машина стала символом личной свободы и мобильности. А замкнутый, уединенный интерьер автомобиля способствовал возникновению новых, более раскованных отношений между мужчиной и женщиной.

Автомобильный рынок диктовал и собственные правила торговли. В то время как Генри Форд продолжал штамповать недорогие черные коробки на колесах, его конкуренты из «Дженерал моторс» наводнили рынок куда более интересными автоматизированными моделями. Они разработали целую серию автомобилей, продававшихся по разным ценам. С целью привлечения клиентуры они ежегодно проводили модернизацию моделей, добавляя новые полезные усовершенствования. Таким образом, компания выпускала не просто автомобили, она безостановочно генерировала блестящие соблазны, призванные будить интерес потенциальных покупателей и привлекать их в демонстрационные залы «Дженерал моторс». Можно сказать, что автомобильные компании (и другие промышленные производства) 1920‑ х годов формировали спрос – вернее, потребность в спросе. Крупный бизнес создавал не только потребительские товары, но и потребительскую культуру. Рядовой американец подвергался массированному воздействию со стороны производителей товаров: его постоянно осаждали призывами покупать – покупать еще больше, покупать все новые товары. Главное, чтобы рыночный марафон не прерывался. Это стало первостепенной обязанностью граждан – поглощать продукцию, которую штамповала национальная промышленность. Такой механизм беспрерывного потребления стал условием выживания новой экономики.

Конечно, отдельные личности могли проявлять несговорчивость, изрекать банальности насчет неприхотливости и бережливости. На самом деле они попросту боялись расставаться со своими честно заработанными денежками. Для того чтобы сломить их сопротивление, была создана современная реклама. На протяжении 1920‑ х годов расходы на рекламу удвоились. Производящие компании делали все, чтобы подхлестнуть личное потребление, заставить покупателя немедленно, не откладывая в долгий ящик, потратить деньги. Для тех же, кто жаловался на нехватку средств, предлагался безотказный механизм покупки в рассрочку. Очень скоро это стало нормой американской жизни. Начав с самых необходимых и срочных покупок, американцы со временем привыкли покупать все в кредит. В 1920‑ х годах подобным образом приобреталась большая часть машин, холодильников и даже радиоприемников. За одно только десятилетие долги населения по кредитам более чем утроились, а индустрия потребительского кредита превратилась в крупнейший бизнес Америки.

Покупки стали систематическим, прогнозируемым и практически безболезненным делом. Потребление вошло у американцев в похвальную (и поощряемую) привычку: чем выше потребление, тем здоровее и крепче национальная экономика. Казалось, Соединенные Штаты наконец‑ то нашли свой путь для преодоления рыночных неожиданностей. Американцы верили, что их мечта о бесконечном и беспрепятственном росте вот‑ вот сбудется.

 

Экономический спад

 

А между тем уже надвигался подлинный кошмар – самый страшный экономический кризис за всю историю республики. В 1929–1933 годах экономика Соединенных Штатов переживала глубочайший спад, последствия которого сказывались до конца текущего десятилетия. Эти страшные четыре года Великой депрессии оказались неожиданным потрясением для нации. Как могло случиться, чтобы многообещающие успехи американского рынка обернулись столь сокрушительной катастрофой? Ответ прост: слишком шаткой и ненадежной была почва, на которой зиждилось процветание государства. Экономический строй оказался не в состоянии выдержать той экспансии, к которой стремились воротилы крупного бизнеса. Период расцвета не мог длиться вечно.

Главной причиной краха стало гибельное сочетание двух тенденций: перепроизводство товаров, с одной стороны, и недостаточное потребление – с другой. Число покупателей достигло своего пика в конце 1920‑ х годов. Потребительская экономика, в основе которой лежит бесконечное расширение сбыта, вдруг натолкнулась на непреодолимое препятствие – покупать стало некому. В 1927–1928 годах устойчивый спрос на потребительские товары внезапно застопорился, а затем и вовсе стал снижаться. И дело не в том, что американцы пресытились наконец материальными благами и все поголовно превратились в аскетов. Дело объясняется, скорее, снижением покупательной способности населения.

А причину следовало искать в неравномерности распределения доходов. На протяжении всего минувшего десятилетия деньги оседали в руках небольшой группы людей, и со временем эта тенденция только усиливалась. В 1929 году верхушка общества, составлявшая всего 1 % населения, владела почти шестой частью национального богатства; пятипроцентная прослойка держала в руках уже одну четверть национального достояния – столько же, сколько приходилось на долю всех низов общества (60 % населения). Две трети американских семей, не в состоянии приобрести даже предметы первой необходимости, были лишены элементарного комфорта. Народ попросту не имел денег на какие‑ либо покупки. Рост прибыли корпораций в два или три раза превышал прирост реальной зарплаты за тот же период времени. Производство ускорялось, выбрасывая на рынок новые партии товаров, но одновременно потребление этих товаров замедлялось. Самым разумным в подобных условиях было бы сокращение производства. Но сокращение производства означало временные остановки и закрытие предприятий, а это, в свою очередь, усиливало безработицу. Оказавшиеся на улице рабочие, естественно, становились неплатежеспособными и не могли позволить себе никаких покупок. В результате потребительский спрос падал еще больше.

Слабость прочих областей экономики усугубляла проблему снижения потребительского спроса. К сожалению, впечатляющий прогресс последнего десятилетия не затронул угледобывающую промышленность, железнодорожное сообщение и производство текстиля. Численность рабочих в профсоюзных организациях снизилась на 30 %. Нестабильность экономики болезненно сказалась и на банковском деле: свыше 5 тыс. банков потерпели крах и вынуждены были закрыться в 1920‑ х годах. Наиболее бедственное положение сложилось в сельском хозяйстве, где спад наметился еще в 1921 году. Прибыли, полученные во время военного бума, фермеры вложили в покупку земли и оборудования. Они рассчитывали, что успешная реализация будущих урожаев позволит им рассчитаться с долгами и выплатами по кредитам. Однако их ждало жестокое разочарование: в самом начале десятилетия цены на сельскохозяйственную продукцию резко упали, да так и не восстановились полностью. В результате американские фермеры оказались в бедственном положении. И не они одни. Серьезные проблемы возникли и у международных партнеров Соединенных Штатов. С одной стороны, американцы настойчиво добивались от бывших союзников погашения военных долгов, а с другой – повышали таможенные пошлины на европейские товары. Испытывая недостаток в наличных средствах (необходимых для расчета по долгам), европейцы сократили потребление американских товаров. Свои финансовые проблемы европейские нации «решали» путем новых займов, год от года становясь все более зависимыми от американских кредитов.

Хотя большинство американцев так и не сумели приобщиться к процветанию минувшего периода, некоторые еще больше разбогатели. К несчастью, способы, которым богачи тратили свои неправедно нажитые средства, приносили мало проку экономике в целом. Приобретение эксклюзивных предметов роскоши не могло выправить бедственного положения с потребительским спросом. Еще больше вреда приносили деньги, пущенные на спекулятивные операции.


Поделиться:



Популярное:

Последнее изменение этой страницы: 2016-03-17; Просмотров: 715; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.048 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь