ПРЕВРАЩЕНИЕ В СЕРЬЕЗНЫХ КОЛЛЕКЦИОНЕРОВ

⇐ ПредыдущаяСтр 49 из 52Следующая ⇒

На следующий год мы приобрели две картины Клода Моне «Кувшинки». В то время поздние работы Моне считались менее интересными, однако Альфред решительно рекомендовал нам приобрести их.

Большого размера пейзажи, которые Моне писал на протяжении поздних лет жизни, с изображениями болотных трав, камыша и кувшинок, плавающих на поверхности пруда, созданного им около его дома в Живерни на притоке Сены, вначале считались критиками уступающими его ранним, более типичным картинам с изображением железнодорожных станций, стогов сена и других знакомых сцен. На седьмом десятке лет жизни и почти слепой, начавший работу над своим последним циклом «Кувшинки в Живерни», Моне рисовал кистями, прикрепленными к концам длинных палок. Огромные холсты - некоторые длиной 6 метров или более - были по своему характеру почти абстрактными. Когда они были выставлены в 1925 году, реакция на них носила явно отрицательный характер. Только вмешательство друга Моне, премьера Жоржа Клемансо - «Тигра Франции» - не допустило того, чтобы художник уничтожил их. На протяжении многих лет эти холсты хранились в сарае в Живерни, практически забытые.

В начале 1950-х годов Мишель Моне продал 30 картин своего отца, написанных в Живерни, мадам Кате Гранофф, которая была агентом по продаже картин в Париже. Альфред Барр посмотрел их и понял то, что осталось незамеченным большинством историков искусства: Моне предчувствовал приход абстракции в современное искусство. Связь между поздними работами Моне и неотразимыми полотнами Нью-Йоркской школы абстрактного экспрессионизма, такими как работы Джексона Поллока, Марка Ротко и Виллема де Кунинга, показалась Альфреду поразительной. В 1955 году на средства, предоставленные госпожой Саймон Гуггенхайм, Альфред купил большой холст «Кувшинки» и поместил его на видном месте в МСИ. Критики вскоре переменили свое мнение о последних картинах Моне, написанных в Живерни, называя их необыкновенным шагом вперед в истории искусства.

Мы с Пегги увидели эту картину в МСИ и были восхищены ей, и перед тем, как мы отправились в Париж в июне 1956 года, Альфред проинформировал нас, что Катя Гранофф все еще имеет несколько холстов из цикла «Кувшинки» и приглашает нас посетить свою галерею. Когда мы вошли, одна картина - белые кувшинки, плавающие на синей, как индиго, поверхности светящегося пруда, - немедленно приковала наше внимание. Мы купили ее и еще одну картину непосредственно на месте. В 1961 году мы купили третью картину у галереи Уилденстайн в Нью-Йорке. Хотя они были слишком велики для наших стен, мы, наконец, нашли отличное место, чтобы вывесить все три картины, - это была стена, выходившая на лестницу в Хадсон-Пайнс.

Теперь мы с Пегги полностью вошли в восхитительный мир коллекционирования предметов искусства, и на протяжении последующих трех десятилетий продолжали расширять рамки нашей коллекции и улучшать ее качество.

В конце 1959 года Ставрос и Эугения Ниархос пригласили нас в недельное плаванье по Эгейскому морю на борту их трехмачтовой шхуны «Креол». Владелец одного из крупнейших в мире торговых флотов Ставрос вместе с несколькими другими греческими магнатами - другим был Аристотель Онассис, будущий муж Жаклин Кеннеди, - стоял во главе индустрии мирового торгового судоходства. Являющийся, по общему мнению, одним из самых богатых людей в мире, Ставрос имел дома в самых разных странах, конюшню чистокровных лошадей в Англии и великолепную коллекцию современного искусства. Я познакомился со Ставросом шестью годами раньше, когда он приехал в главную контору «Чейз-бэнк» на деловую встречу. Я нашел, что он был исключительно проницательным и талантливым бизнесменом, уже начавшим расширять свою корпоративную империю. Пегги считала, что он остроумен и забавен, хотя ей был неприятен его скабрезный жизненный стиль. При том, что между мной и Ставросом было мало общего, у нас сложились хорошие личные отношения, и мы стали деловыми партнерами во многих операциях с недвижимостью в Соединенных Штатах, включая покупку Рокфеллеровского центра.

В том плавании 1959 года участвовали также наши друзья Джек и Дру Хайнс из Питтсбурга, а также Ханс (Хейни) Хейнрих и Фиона Тиссен-Борнемиц, с которыми мы встретились впервые. Хейни был внуком знаменитого Огюста Тиссена, «рурского Рокфеллера», основателя немецких сталелитейных заводов «Ферайнигте штальверке», которые на протяжение многих лет были крупнейшим горнодобывающим и сталелитейным картелем мира. В ходе нашего круиза выяснилось то, что мы все интересовались искусством.

В мае следующего года мы с Пегги обедали со Ставросом и Эугенией Ниархосами в их доме на Рив-Гош, построенном Наполеоном для своей любовницы мадам Тальен. После этого мы все полетели в Лугано, чтобы провести уикенд с Тиссенами. Отец Хейни Генрих посвятил свою жизнь искусству, а не семейному бизнесу, и собрал одну из крупнейших в мире коллекций произведений искусства эпохи Возрождения. Мы много слышали об этой коллекции, хотя никогда не видели ее. Когда мы прибыли в дом Хейни - Виллья-Фаворита, мы были поражены. Хейни сильно увеличил коллекцию своего отца, добавив как старых мастеров, так и великолепные образцы работ художников XX века. Это была наиболее всесторонняя и прекрасная частная коллекция, которую мы когда-либо видели^{^[97]}.

Когда мы находились в Лугано, Хейни рассказал нам, что в Штутгарте состоится аукцион произведений искусства XX века. Ставрос убедил всю компанию лететь туда на его самолете и осмотреть выставляемые произведения. Мы с Пегги отправились главным образом для того, чтобы хорошо провести время с нашими более отважными друзьями. Когда мы прибыли, увидели ряд произведений, которые произвели на нас впечатление, и сделали заявки на покупку нескольких из них. После возвращения в Нью-Йорк к нашему приятному удивлению мы узнали, что приобрели полотно Поля Клее, акварели Георга Гроса, Лионеля Феннингера, Эмиля Нольде, Мориса де Вламинка и Василия Кандинского, а также скульптуру Кете Кольвиц. Ни один из этих авторов не был представлен в нашей коллекции.

АКТИВНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В МСИ

В 1958 году, после десятилетия относительно спокойного пребывания в членах правления, я внезапно оказался ввергнутым в водоворот дел МСИ, когда Нельсон ушел в отставку с должности председателя, чтобы участвовать в выборах на пост губернатора штата Нью-Йорк. Его логической преемницей была моя золовка Бланшетт в связи с той важной ролью, которую она всегда играла в качестве одной из попечительниц, однако мой брат Джон, отношение которого к современному искусству сильно напоминало отношение отца, был против того, чтобы она заняла это место. В результате после определенных колебаний я согласился занять пост председателя правления на временной основе. К счастью, Бланшетт преодолела сопротивление Джона и всего лишь через шесть месяцев была избрана председателем правления вместо меня.

В 1962 году я был избран председателем правления МСИ на полный срок. Несмотря на многочисленные обязанности в «Чейзе», я считал, что мог согласиться, поскольку функции председателя носили в значительной степени церемониальный или почетный характер, а руководящее положение среди попечителей занимал президент. Я также знал, что повседневная деятельность музея находится в талантливых руках Рене д'Арнонкура. Однако в 1968 году Рене ушел в отставку, а президент Элиза Паркинсон также объявила, что хотела бы оставить свой пост. Совершенно неожиданно у МСИ появилась потребность в новом руководстве, и как председатель я должен был возглавить усилия по его нахождению.

Я был убежден, что для МСИ был нужен президент, имеющий опыт деловой деятельности, а также признанную компетенцию в вопросах искусства. Наилучшим кандидатом был Уильям Пэли. Попечитель с 1930-х годов Билл был владельцем выдающейся коллекции произведений современного искусства, а также основателем и председателем компании CBS, которая играла новаторскую роль в коммуникационной отрасли. Однако Билл был чрезвычайно занятым человеком, и было не ясно, примет ли он это предложение. После массы уговоров со стороны Бланшетт и меня он согласился взять на себя обязанности президента. Для МСИ это было даром божьим, хотя для Билла это, возможно, было не так, поскольку последующие четыре года оказались наиболее бурным периодом в истории музея.

НЕВИДИМЫЕ МИРУ СЛЕЗЫ

В конце 1960-х годов, после сорока лет своего существования, МСИ стал цитаделью, святилищем и главным испытательным полигоном современного искусства в Соединенных Штатах. Посещаемость резко росла от года к году, так же, как и количество участников. Наши отличающиеся широким разнообразием коллекции картин, гравюр, рисунков, скульптур, фильмов и других предметов современного искусства, включая вертолет, подвешенный на балке четвертого этажа, также росли стремительно. Персонал МСИ организовывал и устраивал выставки по всей стране и в разных странах мира. Мы только что закончили первое с конца 1930-х годов расширение площадей музея, завершив восточное крыло и включив старый музей Уитни в наше новое западное крыло в 1964 году. Все это носило положительный характер и обнадеживало.

Однако на том уровне, который не был заметен для всех, музею угрожали две существенно важные деловые проблемы: деньги и управление. Годовой дефицит операционного бюджета из года в год составлял около 1 млн. долл., причем положение ухудшалось. Кампания по сбору средств, посвященная нашему тридцатилетию, принесла 25, 6 млн. долл., однако годичные дефициты быстро съедали этот резерв. Кроме того, финансовый комитет сделал инвестиции в портфель модных тогда акций высокотехнологичных компаний «давай-давай», что оказалось катастрофой, и треть наших фондов, которых и без того не хватало, испарилась.

Наши финансовые проблемы обострялись из-за неудовлетворительной структуры управления, что было следствием децентрализованной системы, при которой каждый из отделов имел значительную автономию в плане организации выставок, приобретений и программы. Влиятельные попечители часто объединялись с кураторами отделов, в которых они имели тот или иной особый интерес и которые они отстаивали или осуществляли их финансовую поддержку. Поскольку никто не хотел ссориться с влиятельными попечителями, выставки и приобретения часто утверждались безотносительно к общим рекомендациям по политике музея и не соотносились с его деликатным финансовым статусом. Бюджетного процесса, относящегося к музею целиком, не было, и кураторы, а также те, кто планировал выставки, редко позволяли вопросам стоимости фигурировать в расчетах; они исходили из предположения, что попечители найдут способ заплатить по счетам.

Такой не следующий принципам бизнеса процесс был симптомом более глубоко лежащей проблемы: речь шла об отсутствии единого мнения о составе постоянной коллекции МСИ и о направлении формирования коллекции на будущее. Некоторые из попечителей решительно поддерживали идею продолжения коллекционирования работ художников сегодняшнего дня одновременно с осторожной продажей менее выдающихся экспонатов коллекции для финансирования новых приобретений. Другие предпочитали, чтобы коллекция ограничивалась «золотым веком» модернизма: начиная с 1880-х годов, когда впервые появились постимпрессионисты, до 1950-х годов, когда появилась Нью-йоркская школа. Я был в том лагере, который выступал в пользу «духа пионеров» в наших приобретениях, как это исходно было определено матерью и теми, кто работал вместе с ней. Иными словами, я считал, что коллекция не должна была ограничиваться тем или иным конкретным периодом, и что мы должны были продолжать находить, приобретать и выставлять работы авангарда. Билл Пэли и я соглашались в том, что такой курс требовал укрепления наших возможностей по сбору средств и исправления наших финансовых и административных проблем. Накануне последней четверти XX века это был главный вопрос, стоявший перед МСИ.

НЕУРЯДИЦЫ С РУКОВОДСТВОМ

Наша первая задача заключалась в том, чтобы найти подходящую замену для Рене д'Арнонкура. На протяжении почти двадцати лет Рене был олицетворением силы, а также искусным дипломатом, который мог гармонизировать деятельность талантливых, но темпераментных кураторов, работавших под его руководством. Он также нашел способ использовать гений Альфреда Барра для создания постоянной коллекции музея, одновременно сняв с него обязанности по управлению, в отношении которых Барр не проявлял особых способностей. Рене был чрезвычайно умелым в общении с попечителями и в объединении их разнообразных способностей и интересов на благо музея. В ретроспективе, однако, получилось, что Рене создал структуру управления, которая слишком сильно зависела от его личных качеств. Поскольку он не делегировал ответственность в достаточном объеме, структура управления начала распадаться вскоре после его ухода со своего поста.

Бейтс Лоури, выбранный нами преемником Рене, был весьма уважаемым историком искусства. Казалось, что этот выбор идеально решает задачу, однако его медовый месяц оказался непродолжительным. Вскоре после того, как он стал директором, Бейтс объявил, что он также будет куратором отдела живописи и скульптуры — это была самая важная кураторская должность МСИ, сама по себе требовавшая работы на полную ставку. Другие кураторы усмотрели в этом признаки захвата власти и решили, что в будущем с их отделами быстро разделаются. Бейтс также испортил отношения с попечителями, настаивая на предоставлении ему «подходящего» жилья, чтобы он мог устраивать у себя приемы в интересах музея. Однако после того, как его просьба была удовлетворена, он отказался устраивать приемы, поскольку, по его словам, это был его дом! Он отремонтировал комнаты своего офиса в музее, не получив разрешения правления на проведение затрат. Когда Билл Пэли увидел счет, он пришел в ярость и немедленно уволил Бейтса всего лишь через десять месяцев его нахождения на работе. Своевольный поступок Билла огорчил массу людей, однако я полагал, что при сложившихся обстоятельствах это было необходимо, хотя мы и остались без директора.

Прошел практически целый год, прежде чем наш Комитет по поискам предложил в качестве директора Джона Хайтауэра. Будучи исполнительным директором Совета по искусству штата Нью-Йорк, Джон смог обеспечить серьезную финансовую поддержку искусства во всем штате и считался человеком, понимавшим важность последней строчки в балансовой ведомости. Еще более важным обстоятельством было то, что Джон не был историком искусства, и поэтому в отличие от Бейтса Лоури не создавал угрозы для кураторов музея. Джон пришел в музей, исполненный энтузиазма, и вначале мы были настроены оптимистично в связи с его назначением. Однако вскоре Джон столкнулся с проблемами. Он считал, что музеи несут на себе обязанность помогать обществу разрешать его проблемы. Поскольку одной из основных социальных проблем дня был Вьетнам, Джон решил, что МСИ должен участвовать в национальных дебатах. Прошло немного времени, прежде чем вестибюль музея стал напоминать штаб-квартиру по организации антивоенных протестов. Он позволил книжному магазину продавать плакат, посвященный печально известному массовому расстрелу в Май Лай^{^[98]}, с надписью «И детей тоже...» и словами «Музей современного искусства», набранными жирным шрифтом в нижней части. Когда вторжение президента Никсона в Камбоджу вызвало широкие беспорядки в университетах страны, Хайтауэр отменил плату за доступ в музей, проводил постоянную демонстрацию антивоенных фильмов и позволил персоналу МСИ стоять на улице и раздавать антивоенные листовки.

За этим последовала печально известная «информационная» выставка летом 1970 года. Снаружи музея развевался черный флаг. Внутри посетителей музея просили голосовать по одному вопросу: «Будет ли тот факт, что губернатор Рокфеллер не осудил политику президента Никсона в Индокитае, причиной, чтобы вы не голосовали за него в ноябре? ». Их также приглашали «позвонить по телефону революционеру» и прослушать записанные обращения членов группы «Черные пантеры» Бобби Сила и Йппи Джерри Рубина с призывами к действию. Чтобы отдать дань «сексуальной революции», были устроены кабинки, задрапированные мешковиной, в которых парочки могли возиться друг с другом. Все это было абсолютно отвратительно.

Джон имел право высказывать свое мнение, однако он не имел права превращать музей в форум антивоенной деятельности и сексуального освобождения. В ответ на вопрос относительно художественной приемлемости этого шоу Джон отвечал словами: «Существует масса моментов в индивидуальном и коллективном плане, которые влияют на мое существование: война, Дж. Эдгар Гувер, истеблишмент, Рокфеллеры, Министерство обороны». Он продолжал: «Художники обязаны и полны решимости кусать руку, которая кормит их, особенно когда честность искусства уважают вечером и отметают на протяжении дня». Я посчитал его заявление лично оскорбительным, другие попечители придерживались того же мнения.

Когда профессиональные сотрудники и кураторы МСИ объявили забастовку в 1971 году, Джон немедленно согласился на их требование организации профсоюза. В ситуации, когда персонал находился в беспорядочном состоянии, пожертвования кончались, а попечители открыто бунтовали, Билл Пэли при моей полной поддержке уволил Хайтауэра в начале 1972 года. Потерпев неудачу с внешними кандидатами, мы решили попытаться найти замену в самом МСИ. Самым сильным кандидатом был Ричард Олденберг, брат художника Клаеса. Дик эффективно руководил отделом публикаций и даже ушел от традиционной убыточности, зарабатывая на протяжении нескольких лет скромную прибыль! Обладающий широкими знаниями по искусству, Дик был спокойным и приличным человеком и представлялся подходящим кандидатом, чтобы вывести музей на новый курс. Он был назначен директором в 1972 году и управлял МСИ со значительным успехом на протяжении последующих двадцати двух лет.

⇐ Предыдущая 43 44 45 46 47 484950 51 52 Следующая ⇒