Большой стакан соевого соуса и опасная змея

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 11Следующая ⇒

Человек, который прожил день, не узнав ничего нового, и лег спать таким, каким проснулся, — конченый человек, труп. Я вычитал эту мудрость в какой-то американской книжке об успехе в бизнесе. Мораль сказанного: будь внимательным — и ты заработаешь много денег.

Мне эта книжка не понравилась. Почему так важно преуспевать, получать прибыль? Разве успех и выгода — не иллюзии? Все, что имеет начало, имеет и конец.

Негативный, разрушительный образ мысли, часть моего «я», последовал за мной в монастырь. Как следствие, я не уделял достаточно внимания ситуациям, в которых оказывался. Не был внимателен, хотя и не всегда это понимал. Я много мечтал.

Старший монах очень точно описал мое состояние.

— Ты спишь, — сказал он. — Спишь и похрапываешь.

Мы сидели на кухне. Я довольно небрежно чистил овощи. Старший монах велел мне прерваться и последовать за ним. Он привел меня в комнату для посетителей. Там стоял низкий стол с чайником, жестянка с зеленым порошковым чаем и бамбуковая палочка с расщепленным, как помазок для бритья, концом. Он попросил меня принести чайник с кипящей водой и вылить ее в зеленый порошок. Потом взбил чай бамбуковым веничком, пока тот не запенился. Мы сели на колени и выпили по чашечке. Он посмотрел на меня.

— Будда, — сказал старший монах, — прошел долгий путь, прежде чем достиг просветления. Он рассказал другим о пути, по которому шел, чтобы и они последовали за ним. Будда много говорил о правильном внимании. Тебе известно, что это такое?

Я попытался переместить свой центр тяжести, потому что у меня заболели ноги.

— Это значит — смотреть, куда ты идешь, — ответил я.

— Да, — сказал старший монах, — но это невозможно делать, если ты спишь. Когда ты спишь, может произойти что угодно, а ты об этом даже не узнаешь. Может загореться храм, и когда ты наконец проснешься, потому что загорелся твой спальный мешок, будет уже поздно. Не воспринимай мои слова буквально. Обучение в монастыре нацелено на пробуждение, но когда приходит время для сна, ты можешь спать. А когда не спишь, бодрствуй. Если ты чистишь овощи, ты действительно должен их чистить, то есть кидать хорошие куски в котел, а гнилые в мусорное ведро, а не наоборот. Что бы ты ни делал, делай как можно лучше и сознавай то, что ты делаешь. Не пытайся делать две вещи одновременно, например мочиться и чистить зубы, а у тебя такое бывает. Тебе кажется, что ты экономишь таким образом время, а в результате царит беспорядок — и в отхожем месте, и в твоем рту.

— А куда приведет меня моя внимательность?

Старший монах пожал плечами и закрыл глаза.

— Мне неважно, куда она тебя приведет. Просто я советую тебе не спать. Я, настоятель, монахи, послушники не можем тебе в этом помочь. Бодрствование — это самодисциплина. Мы способны заставить тебя медитировать, но не в силах заставить тебя сосредоточиться на коане. Когда ты сидишь на подушках, ты можешь работать над коаном, а можешь спать.

— Хорошо, — сказал я. — Я попытаюсь. Попытаюсь не спать.

— Попытаюсь? — сказал старший монах. — Что еще за слово! Не надо пытаться, надо просто делать.

Дзенские монахи не жалуют долгие разговоры, поэтому я собрался уходить.

— Подожди немного, — сказал старший монах. — Я хочу тебя предупредить. Даже если ты преуспеешь в бодрствовании, будь осторожен, чтобы оно не засело у тебя в голове. У нас был один монах, который старался быть внимательным во всем. Через три года он стал священником, и настоятель послал его в маленький храм на севере. Немного позже там появился юноша, который хотел поступить к нам в монастырь, но сначала решил пожить в храме, где распорядок жизни отличается от нашего. Священники и монахи в храмах встают не так рано, как мы, меньше занимаются медитацией, не общаются с наставником. Священник старался научить этого молодого человека как можно большему и использовал для этого всевозможные повседневные события.

Как-то случилось довольно сильное землетрясение, часть храма просела. Когда землетрясение кончилось, священник сказал юноше:

— Теперь вы знаете, как ведет себя дзен-буддист в трудной ситуации. Как видите, я не паниковал, потому что сознавал то, что происходит. Я взял вас за руку, и мы пошли на кухню, самую устойчивую часть храма. Как оказалось, я поступил правильно — кухня осталась цела, нас даже не ранило. И все-таки, несмотря на весь мой самоконтроль, я испытал некоторое потрясение, о чем вы, вероятно, догадались: я выпил стакан воды, чего при обычных обстоятельствах никогда бы не сделал.

Юноша ничего не сказал, только улыбнулся.

— Я сказал что-то смешное? — спросил священник.

— Это была не вода, Ваше Преподобие, — ответил юноша, — а большой стакан соевого соуса.

В тот день, когда я получил от старшего монаха наставление, я заболел. У меня случился понос, вероятно из-за морских водорослей, которые мы ели на ужин.

Я частично пропустил вечернюю медитацию, так как не мог оставаться двадцать пять минут на одном месте. Я поднялся, поклонился старшему монаху, шепотом объяснил причину и выбежал из зала, не поклонившись статуе Маньчжурши, грозного бодисатвы, мастерски владеющего мечом. В чрезвычайных обстоятельствах даже в дзенском обучении делаются исключения.

Той же ночью, часа в два, я поднялся, чтобы в очередной раз сходить в туалет. Двор освещался луною, и прямо перед уборной я увидел большую толстую змею, метра четыре длиной, свившуюся в кольцо. Ее голова была направлена в мою сторону, а раздвоенный язык то появлялся изо рта, то исчезал. Я закричал и побежал к главному храму. По дороге я обо что-то споткнулся и упал. Падение привело меня в чувство, и я решил, что паниковать не стоит, потому что змея меня не преследовала. Я остановился, потом снова побежал.

Старший монах смотрел на меня, прикрывая рот ладонью. Он выглядел как японский аристократ, худой, высокий, хорошо сложенный, с красивым тонким носом и спокойными раскосыми глазами. Его ровные белые зубы восхищали меня, потому что у многих монахов зубы были желтыми и торчали во рту как попало. Теперь его идеально белые зубы лежали в пустом стакане на столе, и, пока старший монах вставлял их в рот, я отвернулся.

— Змея! — проговорил я, задыхаясь. — Большая, толстая змея рядом с уборной. Если поспешить, можно поймать ее и убить.

Старший монах вставил свои зубы и улыбнулся.

— Не надо, — сказал он. — Эта змея живет у нас уже несколько лет и ловит мышей. Мы забыли тебя о ней предупредить. Просто обходи ее, она не опасная.

У змеи было даже свое имя, которое я забыл, с «тян» на конце. «Сан» значит «господин» и ставится после имен взрослых людей, а «тян» — после имен детей и домашних животных. Возвращаясь к себе в комнату, я был невероятно сердит на себя. Нет в мире ничего, что способно вывести человека из равновесия, — мне давно следовало это знать. Чтобы понять эту неоспоримую истину, вовсе не требовалось обучаться в монастыре. Ведь я не выходил из себя в былые времена, когда у меня спускалась на мотоцикле шина или когда я терял одну из своих любимых книг. Так почему вышел из себя, встретившись со змеей? И почему выхожу из себя сейчас, когда все позади? Вместо того чтобы обрести хладнокровие, я стал нервным и истеричным. «Идиот! », «Тупица! », «Дурак! » — целыми днями я обзывал самого себя, порой вслух и даже находясь в зале для медитации. Старшему монаху тоже приходилось кричать на меня.

— Бодрствуй! — повторял он.

В те дни я обнаружил кое-какие возможности сделать жизнь приятнее. Наступило время «облегченного обучения», а это означало, что мы встаем не в три часа утра, а в четыре, медитация по вечерам была отменена, нескольких монахов отпустили навестить родителей, а наставник отправился в Токио читать лекции. Из трех монахов, возглавлявших монастырь, двое уехали, так что старший монах был постоянно занят и мы редко его видели. Утром он давал нам указания на весь день и исчезал. Я помогал собирать хворост и работал в саду, потом учил японский язык и лишь по вечерам медитировал со всеми под надзором молодого монаха, который сокращал периоды и не обращал внимания на раскачивание и засыпание. Поначалу я сам стирал себе одежду — работа не из приятных. Теперь я купил две пары джинсов, кучу белья и рубашек. В магазине моего размера не оказалось, но там приняли заказ и через три дня с десятипроцентной скидкой доставили аккуратно упакованную одежду. Одежды стало много, я раз в неделю относил ее прачке, жившей по соседству. Я сменил ресторан — в первом меню оказалось довольно однообразным. Но самым важным моим открытием были общественные бани. В монастыре монахам позволялось пользоваться баней лишь раз в девять дней. Душ они принимали когда угодно, но он холодный. Монастырская баня была маленькой и состояла из железной бадьи, которую подогревал слабый огонь, поддерживаемый хворостом и листьями. В Японии мало леса, дрова там — роскошь. Кому-нибудь из монахов приходилось полдня нагревать бадью, и, когда вода в ней наконец становилась горячей, первым в нее забирался настоятель, а затем монахи — по старшинству. Я оказывался самым последним, так как недавно прибыл в монастырь. Это вовсе не значит, что мне приходилось сидеть в грязной воде — прежде чем залезть в бадью, японцы моются с мылом и обливаются из таза и только потом погружаются в горячую воду, чтобы попарить свои усталые кости и мышцы.

Баня, которую я обнаружил, была улучшенным вариантом монастырской. Нужно было немного пройти по узким улочкам мимо магазинчиков и лавок. По пути все со мной здоровались, все меня знали. В Киото тогда жило всего-навсего двадцать девять человек с Запада и более миллиона японцев. Я давал десять центов женщине на входе и раздевался на каком-то балконе в зале, на котором был виден не только этой женщине, но и всем посетителям. Женщины проявляли ко мне явный интерес: белые мужчины были для них внове, и хотя они наверняка видели их в кино, живое зрелище куда интереснее. Три измерения лучше, чем два.

Обычно я шел в баню ранним вечером и долго отмокал в большом бассейне, выложенном красивой глазированной плиткой. Раньше купались все вместе, но с приходом американцев возобладали новые идеи, и мужчины стали мыться отдельно от женщин. Вскоре я познакомился с постоянными посетителями бани, приветствовал стариков по имени.

— Здравствуйте, Ян-сан, — говорили они.

— Здравствуйте, Танака-сан, здравствуйте, Кобори-сан, здравствуйте, Сасаки-сан. Хорошая сегодня вода.

После чего все с довольным видом принимались жаловаться друг другу на жизнь. Я больше общался со стариками из бани, чем с монахами. Они расспрашивали меня, много ли приходится медитировать.

— Три часа каждый вечер, — с гордостью отвечал я, — а когда вернется настоятель, добавится еще два часа днем и один утром.

Старики сочувственно кивали головами и со значением переглядывались. У них появился странный знакомый.

— И что, болят ноги?

— Болят, — отвечал я, показывая больные места.

Монастырь моим походам в баню не противился, хотя старшему монаху о них наверняка было известно.

Глава 6

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒