ПОЕЗДКА В СОЛОВЕЦКИЙ МОНАСТЫРЬ

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 16Следующая ⇒

Прибыв в Кемь, мы обнаружили, что за время нашего отсутствия здесь многое изменилось. Проводилась какая-то политика, однако ее конечная цель оставалась неясной для тех из нас, которым великие не доверяли свои тайны. Было очевидно, что на политическом море появились течения и водовороты, которые угрожали поглотить чисто военные соображения и вовлечь нас в лабиринт интриг.

Капитан Дрейк-Брокман очень обрадовался, когда с его плеч была снята ответственность за Кемский район. К этому времени здесь появилось несколько небританских офицеров, которые были значительно выше его по званию и, как следствие, не слишком помогали ему в этой трудной работе. Однако благодаря проявлению неординарного такта и дипломатии ему удалось сохранить хотя бы внешнюю гармонию в отношениях между разнородными частями и конфликтующими интересами, представленными сейчас в командовании. Прибыла еще одна рота сербов под командованием одного или двух пылких младших офицеров, чьи представления о времяпрепровождении значительно отличались от тех, что были приняты среди «высших фронтовых кругов», как мы говорили во Франции. Один из этих молодых людей в ответ на протесты матери, к чьей дочери он проявлял преувеличенное внимание, выставил пожилую леди из ее собственного дома и поставил часового, чтобы она не могла вернуться! Также прибыла французская гаубичная батарея, которая не доставила никаких проблем и оказалась весьма полезной. Однако контингент & lt; белогвардейской& gt; Новой Мурманской армии был совсем иным делом. Офицерами в ней служили люди, которые, согласно данным нашей разведки, были настроены против союзников и создавали нам всевозможные помехи. Дружба между союзниками и этими русскими офицерами не сложилась, не было и братания между нашими и их солдатами. В городе, где до появления белогвардейцев к нам относились по-дружески, теперь за редкими исключениями боялись не только проявлять гостеприимство по отношению к нам, но и просто быть замеченными в нашем обществе. Администрация мурманской армии постоянно пыталась подорвать наше влияние и авторитет среди карелов, при этом одновременно генерал Мейнард получал доклады, согласно которым карелы всё это время только и ожидали удобного случая, чтобы восстать и убить всех британцев в Карелии. Такие попытки не прекращались вплоть до нашей эвакуации из России и вызывали совершенно ненужные трения между нами и штабом генерала Мейнарда. Влияние этой пропаганды на наш мурманский штаб было очень большим, и мне кажется, что я сам стал объектом подозрения, хотя оставалось непонятным, должен ли я был «восстать» вместе с карелами и содействовать расправе над моими соотечественниками или просто захватить Россию ради каких-то собственных целей и водрузить над Кремлем черный флаг с черепом и костями.

Помимо этих затруднений, наши войска атаковала эпидемия гриппа в той смертельной форме, которая в 1918 г. словно косой, прошлась по Европе, наиболее сильно затронув Англию. Очень пострадала рота морских пехотинцев Дрейк-Брокмана, и мы часто находили карельские лодки из числа тех, что подвозили нам припасы, вытащенными на берег реки рядом с избушкой, внутри которой лежал мертвый экипаж. Немало людей потеряла и сербская рота.

Постоянные интриги русских в Мурманске заставили нас в интересах нашей безопасности организовать и развивать собственную контрразведку. В этом отношении нам повезло, поскольку мы нашли способного и опытного офицера из бывшей царской полиции, Мащерина, который в данный момент был капитаном мурманской армии, приписанным к Кеми, и имел откровенно пробританские взгляды. У Мащерина имелись друзья на почте, на телеграфе и на железной дороге, и поэтому он находился в отличной позиции для сбора «внутренней информации», с помощью которой он предотвратил три покушения на мою жизнь. Может показаться странным, что эти покушения организовывались нашими русскими союзниками, тем более что нашей целью — по крайней мере, формально — было оказать им помощь против давления большевиков с юга, и мне в голову приходят два объяснения: ревность или то, что мурманские войска были уже заражены вирусом революции. Возможно, истина крылась где-то посередине, однако я все-таки склоняюсь в сторону последней причины и считаю, что именно она была основной. Весьма показательно то, что русские солдаты в Мурманске отказались от привычки, привитой им собственными офицерами и еще недавно бывшей в порядке вещей, — уступать дорогу проходящему мимо офицеру, будь то русский или британец.

Первое покушение было предотвращено Мащериным и его агентами в самом начале. Из Мурманска в Кемь послали двух людей с единственной целью способствовать моей скорой кончине, но, поскольку нас заблаговременно предупредили об этом замысле, их встретили на вокзале, допросили русскими методами и внесли некоторые поправки в их дальнейший маршрут. Мне никогда не говорили, что стало с ними, однако через несколько месяцев в Кемь из Мурманска пришло шифрованное письмо с запросом об их местонахождении; оно не было адресовано мне, однако попало в мои руки по обычным каналам. Размышляя над ним, я был не слишком удивлен тому, что они не вернулись в Мурманск: Мащерин, находившийся в крайне деликатном положении, едва ли мог позволить им уйти.

Русские методы допроса в подобных ситуациях были, мягко говоря, грубыми, но давали немедленные результаты. Первым делом с человека срывали верхнюю одежду; потом, встав перед ним и медленно, с намеком поглаживая ремень кнута, Мащерин задавал четкие вопросы и требовал немедленных ответов. Если ответы были недостаточно быстрыми и полными, он наносил жертве три сравнительно сильных удара, и обычно этого хватало, чтобы добиться желаемой информации. В том случае первый из наших гостей, приведенный на допрос, отказался говорить, опасаясь, без сомнения, последствий разглашения имен своих хозяев. Его упорное молчание вынудило Мащерина применить кнут в полную силу, и удары, наносившиеся мужчиной весом в семнадцать стоунов и ростом шесть футов и три дюйма, выбили из жертвы то, чего не удалось добиться одним предупреждением. Имена и все другие необходимые детали были получены, однако к концу допроса его жертва лежала без сознания сплошной кровоточащей массой.

Полученная таким образом информация была подтверждена вторым пленным при схожих обстоятельствах.

Благодаря своим специфическим талантам Мащерин оказался для нас незаменимым союзником. Вскоре он стал хорошим другом всех британцев. Я думал, что хорошо знаю его, пока мне не стало известно о его методах допроса, что вынудило меня осознать огромную разницу между русским и нашим отношением к подобным вопросам. Когда я приказал ему больше не применять пытки, он решил, что я сошел с ума, и я не могу поручиться, что в дальнейшем он не нарушал мой приказ.

Исчезновение двух первых тайных агентов не удержало их хозяев от повторных покушений, которые были организованы несколько месяцев спустя. Посланные ими люди были вновь перехвачены, и у меня не имеется никаких сведений об их судьбе, за исключением рапортов о том, что время от времени их тела видели в разных прорубях на реке. Было организовано и третье неудачное покушение, не отличавшееся от двух предыдущих, но на этот раз агенты просто струсили, что и обусловило его неудачу. Если бы эти методы дали желаемые результаты, то в моем убийстве, без сомнения, обвинили бы карелов.

Поскольку прямолинейный подход оказался на удивление неэффективным, была предпринята попытка разрушить хорошие отношения между карелами и нами. В Карелию из Полярного круга, станции, находившейся поблизости от нашей северной границы, была послана группа из восьми человек с приказами использовать всю возможную пропаганду против британцев, чтобы убедить карелов уйти из Кеми. Основная цель заключалась в захвате всех складов с припасами, созданных нами вдоль реки. Я могу представить себе, как поступил Карельский полк с этими людьми. Их участь так и осталась неизвестной.

Эти события были всего лишь незначительными эпизодами в очень хлопотное время, в течение которого мы пытались доставить в Карелию продовольствие в достаточном количестве до того, как прекратится сообщение по рекам. Между тем временем, когда реки покроются льдом и плыть по ним станет невозможно; и тем, когда лед станет достаточно толстым, чтобы выдержать вес лошадей и груженых саней, был промежуток в шесть недель или даже больше. К этому времени нам удалось убедить руководство, что в продовольствии и одежде нуждались не только принятые на службу солдаты, но и гражданское население, у которого враг отобрал весь скот и хлеб и которое без незамедлительной помощи было обречено на голодную смерть. Чтобы доставить припасы в огромный малозаселенный район общей площадью 20 тыс. кв. миль, нам пришлось проделать огромную работу.

Время от времени до меня доходили обрывки разговоров о знаменитом монастыре, расположенном на Соловецких островах, которые лежали примерно в тридцати милях к северо-востоку от Попова Острова. Я знал, что наши военно-морские силы разрушили телеграф, принадлежащий монахам, но, поскольку Соловки не были подчинены кемскому командованию, благополучие монастыря меня не очень волновало.

Однажды утром я был крайне удивлен, обнаружив, что в штабе меня поджидают три достопочтенных благочестивых человека с письмом от архимандрита, т. е. архиепископа Соловецкого монастыря, в котором содержалась просьба обеспечить защиту на зимние месяцы, когда по льду Белого моря с материка к ним смогут с легкостью добраться банды вооруженных бандитов. Он писал, что у монахов нет ни физической защиты против насилия и агрессии, ни навыков обращения с оружием, несмотря на то, что у монастыря имелась полностью укомплектованная батарея современных двенадцатифунтовых орудий, подаренная им царем, и не могли бы мы прислать батальон британских солдат, во имя всего святого! Выразив сожаление по поводу того, что в настоящее время у нас не было запрошенного числа солдат, я сказал, что мы постараемся сделать все возможное, чтобы найти выход из этой ситуации, и высказал свое твердое мнение, что батарея, скорее всего, станет желанной добычей для людей со злыми умыслами, которые могут напасть на монастырь, чтобы захватить ее и использовать совершенно не по назначению, и что эти орудия следует поручить нашей опеке в Кеми, в то время как для монастыря их отсутствие будет означать большую безопасность. Я решил, что эмиссарам совершенно излишне знать о реальной численности британских частей в Кеми, которая в то время составляла около 250 человек. В результате длительных переговоров между нами и архимандритом мы отправили на Соловки Славяно-Британский Легион, состоявший исключительно из русских, который должен был защищать монахов в течение опасных месяцев, а взамен архимандрит должен был перевезти батарею двенадцатифунтовых орудий в Кемь. Однако мои мечты о Королевской ирландской карельской конной артиллерии так никогда и не материализовались. Об орудиях узнал генерал Айронсайд[29]и до того, как их успели отправить, заявил на них права архангельских сил. Архимандрит, проявив изрядный дипломатический талант, сыграл на противоречиях между Архангельском и Кемью, и мне кажется, что в конечном итоге он сохранил их за собой. Спор за эти орудия принял настолько серьезный оборот, что генерал Айронсайд лично приехал из Архангельска в Кемь, чтобы «обсудить эти вопросы». С ним было сложно спорить по многим причинам, но в первую очередь из-за его личных качеств, если не принимать во внимание старшинство по званию. Когда следующей весной вскрылось море, из Кеми на Соловки был отправлен маленький пароход, чтобы забрать оттуда нашу охрану. Я воспользовался этой возможностью, чтобы принять многочисленные приглашения архимандрита в гости и лично поблагодарить его за отличное отношение к своей охране, а также за добрые пожелания и копченого лосося, которого он часто посылал к нашему столу. Корабль двигался медленно, так как ему приходилось постоянно маневрировать, обходя льдины, и у нас имелось много времени, чтобы изучить цель нашего визита с расстояния в несколько миль. Земля была низкой и тщательно возделанной, почти без деревьев, и взгляд сразу останавливался на самом монастыре, который по площади занимал много акров и был окружен серыми, мрачными и неприступными стенами с бойницами. По углам стен стояли массивные башни, также с бойницами, через которые простреливались все мертвые зоны. Это был настоящий город-крепость. Его вид оживляли десятки стройных белых башенок, покрытых ярко-зеленой медью, которые поднимались над стенами, и огромный византийский купол собора, доминировавший над всем островом. В солнечную погоду его можно было увидеть с моря с расстояния во много миль.

Вид на Соловецкий монастырь, весна 1919 г.

Приблизившись, мы увидели добротно построенный волнорез, за которым скрывалась гавань, вмещавшая четыре или пять пароходов средней грузоподъемности и целый флот рыбачьих лодок, принадлежавших монастырю. О том, что здесь останавливаются и более крупные суда, свидетельствовал сухой док и несколько подъемных кранов на пристани.

После того, как послушники с выбритыми макушками в коричневой одежде и в русских сапогах вместо сандалий пришвартовали наш корабль к пристани, нас поприветствовала группа священников в черном платье, на головах которых были обычные высокие черные головные уборы, закреплявшиеся длинными черными лентами. Меня с Менде (моим переводчиком) провели по длинному разводному мосту через ров, затем сквозь массивные железные двери в большой каменный зал без каких-либо украшений или мебели и далее по нескольким каменным коридорам к самому архимандриту.

Он ждал нас в светлой солнечной комнате, где из мебели был лишь чистый, без единого пятнышка стол из светлого дерева и несколько деревянных стульев; впрочем, от любой комнаты, где присутствовал архимандрит, оставались лишь самые смутные воспоминания. Его общество производило неизгладимое впечатление. Высокий мужчина, одетый в простое черное платье и в высоком головном уборе, соответствовавшем его положению, — единственным, что разбавляло черный цвет, был золотой русский крест, висевший на шее, — он не нуждался ни в каких знаках отличия, чтобы в нем признавали лидера и руководителя величественной и древней организации. Я никогда не встречал человека с таким необычайным личным магнетизмом. Абсолютно черная борода окаймляла его мертвенно-бледное лицо, а глаза, передававшие больше доброты и расположенности, чем способно любое слово, создавали впечатление глубокого интеллекта и знаний, подобных которым я не видел ни у одного человека. Он излучал вокруг себя атмосферу абсолютного спокойствия.

В тот момент я еще не понял, что он мог читать мои мысли, как открытую книгу, — осознание этого пришло внезапно, когда я обнаружил, что он все время отвечает на вопросы, о которых я подумал, но еще не успел задать. Мне пришло в голову, что эта способность делает меня уязвимым в случае переговоров по поводу орудий или по любым другим интересующим меня вопросам.

Мы в полной мере ощутили гостеприимство архимандрита за его столом, на который подали превосходно приготовленную рыбу, свежий хлеб и молоко, в то время как наш хозяин, питавшийся один раз в день, ограничился тарелкой сычужка. Он рассказал нам много интересных фактов, связанных с историей монастыря, который был основан в десятом или одиннадцатом столетии и был вторым по значимости в Российской империи. Всего в нем находилось 1200 монахов, но сейчас здесь осталось жить менее половины от этого числа, хотя было много послушников, трудившихся на фермах, на рыбачьих лодках, на пароходе или занимавшихся другой работой или ремеслом. Было видно, что только для поддержания зданий монастыря в таком прекрасном состоянии требовалось много постоянных работников. Кроме того, вся одежда на острове ткалась и изготавливалась вручную, нужно было выделывать кожи, шить сапоги и сандалии, молоть муку, печь хлеб, а еще плотничать и работать в кузнице — судя по всему этому, население острова было весьма значительным. Монахи сами построили свой пароход и рыбачий флот и соорудили сухой док, глубоководную гавань и очень эффективный волнорез. Они также построили три огромных четырехэтажных общежития, в каждом из которых могло уместиться по 700 паломников. Вся еда поставлялась с ферм, на них же выращивались сотни голов прекрасного скота херефордской породы и много породистых свиней. Местное молочное хозяйство было самым большим, современным и гигиеничным из всех, что я видел.

Дороги здесь были лучше, чем на континенте, хотя в сравнении с английскими все-таки проигрывали, однако они часто оказывались под водой, когда с востока дул сильный ветер и вода поднималась, затапливая низкий берег. Когда мы ехали по дороге на местную ферму, монах, сидевший за рулем «Форда», остановился и вышел из машины, чтобы согнать с дороги семейство белых куропаток. Архимандрит объяснил эту необычную ситуацию, рассказав, что на острове существует закон, запрещающий убийство любой живой твари, и поэтому он в течение сотен лет оставался для птиц убежищем. Среди цветов по обеим сторонам дороги высиживали свои яйца морские птицы, не обращавшие ни малейшего внимания на проезжающих мимо людей и проявляющие признаки раздражения лишь в тех случаях, когда мы щелкали фотоаппаратом в шести футах от них. Птицы продемонстрировали видимое волнение лишь однажды, когда по тропинке к ним спустился монах с остатками рыбы, предназначавшейся на их стол — кайры, бакланы и чайки, высиживавшие яйца, оглушили нас своими хриплыми голосами, стараясь привлечь к себе внимание.

Сады монастыря содержались в условиях, не уступающих Хэмптон-корту[30]. В них в изобилии росли растения и цветы, в существование которых рядом с Северным полярным кругом едва ли можно было поверить. Тропинки петляли мимо живописных белых стен общежитий, школ, часовен и храмов, украшенных изображениями святых в двадцать футов высотой с золотыми нимбами, которые занимали все свободное пространство, а в каждой нише стояла раскрашенная деревянная фигура. Высоко на стенах одного большого храма я увидел круглые темные проемы, покрытые стеклом, под которыми была видна надпись, сделанная крупными буквами. Мне не без гордости указали на проемы и рассказали, что они остались от бомбардировки английским флотом во время Крымской войны: оказалось, что несколько судов проникли в Белое море и атаковали Соловецкий монастырь. Я извинился перед архимандритом за эту неучтивость, объяснив, что это было задолго до меня; он принял мои извинения с улыбкой и добавил, что и сам не был в монастыре во время бомбардировки, но испытывает гордость за эти небольшие следы истории, и показал мне большую груду древних ядер под деревянным навесом, стоявшим на резных колоннах.

Из садов можно было лучше оценить красоту и изумительные узоры высоких башен с их куполами, здания со множеством окон, прекрасные старые витражи часовен и идеальные пропорции высокой колокольни с огромным, низким по тону колоколом, который, как нам говорили, можно было услышать в любом уголке острова.

Свежий воздух и солнечный свет остались позади, когда нас повели в главную трапезную по длинным, тускло освещенным коридорам, в которых каменный пол был за многие годы отполирован ногами, обутыми в сандалии, а стены были украшены длинными рядами икон и картин на религиозные темы — иногда их окружала красивая каменная резьба. Воздух здесь, как и во всем монастыре, был пропитан запахами ладана и кожи. Трапезная оказалась круглым залом диаметром примерно 100 футов с таким низким сводом, что я был весьма удивлен, не обнаружив в центре поддерживающих колонн: весь его огромный вес лежал только на внешних стенах. Потолок также украшали фрески на религиозные темы — ими было покрыто все пространство свода. Некоторые из них показывали необычайный талант автора. Мне сказали, что большинство фресок было создано в XVII в., хотя некоторые были гораздо старше. Их несколько раз реставрировали и постоянно подновляли, чем отчасти можно было объяснить яркий цвет красок. В центре стояли длинные столы и простые деревянные скамейки, отполированные до снежной белизны, каменный пол блестел, как полированный мрамор, благодаря постоянной уборке и босым ногам братии этого старинного ордена, поскольку в этой части монастыря монахи не носили обувь.

На раке, которая находилась перед поставленными в линию столами, сверкало величественное золотое распятие. Оно было единственным предметом на уровне глаз и привлекало внимание, затмевая все остальное вокруг.

Из трапезной мы пошли в оружейную комнату, расположенную в укрепленной части монастыря, и по дороге прошли по множеству коридоров, миновали несколько железных дверей и поднимались по каменным лестницам, пока, наконец, не оказались в галерее, проходящей внутри внешних стен. Ее ширина достигала четырнадцати футов, чтобы в случае нападения защитники крепости могли свободно перемещаться из одного места в другое. Ширина внешней части стены составляла примерно двенадцать футов, с бойницами через регулярные промежутки, и камни в кладке были настолько хорошо подогнаны друг к другу, что для поддержания идеального состояния стены практически не требовалось внимания. Оружейная комната находилась за массивной железной дверью. Она представляла собой большое и освещенное электричеством помещение со сводом и располагалась в одной из боковых башен рядом с воротами, однако, в отличие от трапезной, ее крыша поддерживалась множеством колонн. Содержимое комнаты было изумительно по количеству и разнообразию, составляя целый — необычайно интересный — музей. Вдоль стен были расположены стойки со всеми видами оружия в его долгой эволюции от длинных луков и стрел до пулеметов образца 1914 года. Алебарды, боевые топоры и булавы, копья, пики, аркебузы, мушкеты, пистолеты, револьверы и автоматическое оружие — все это было расставлено в хронологическом порядке, начинаясь слева от входа, и каждый экземпляр находился в идеальном состоянии, начищенный, смазанный и готовый к использованию. Между стойками с оружием стояли доспехи, тоже в прекрасном состоянии. Нам рассказали, что некоторые из них были собственностью крестоносцев. Один из доспехов наверняка принадлежал кому-то из высших чинов того времени, поскольку он был очень красиво инкрустирован причудливым узором из золота.

Любопытное доказательство происхождения русских можно было увидеть в отчетливо восточном характере ранних экземпляров оружия, в изогнутых лезвиях и легкой рукоятке мечей и утонченном, почти женственном орнаменте копий и пик. Некоторые старинные катапульты были сделаны очень искусно, и тем более удивительно было изучать их при искусственном освещении, к тому же когда рядом находился еще и телефон. Меня настолько увлекли предки артиллерии, что архимандриту пришлось довольно настойчиво предложить мне осмотреть сокровищницу. Это звучало не менее интересно, а когда к нам присоединились два огромных монаха, бесшумно скользивших за нашими спинами, стало совсем захватывающе. Хозяин объяснил присутствие охраны существовавшим в монастыре строгим правилом, согласно которому сокровищницу можно было открывать только в присутствии трех старших священников; от нее был всего лишь один ключ, который он всегда носил с собой.

Скрытая дверь увела нас в лабиринт проходов и лестниц, пока мы наконец не остановились перед металлической дверью высотой примерно шесть футов, шириной два с половиной и толщиной три дюйма. Она была выкрашена в зеленый цвет — без сомнений, для защиты, поскольку была сделана из чистого золота. В этой большой квадратной палате не имелось окон, зато было много электрических ламп, и мне дали понять, что внутри было много различных хитроумных ловушек, чье устройство, конечно же, нам не раскрыли. Стены были покрыты бесценными старинными гобеленами и золотой вышивкой, на внутренних колоннах висело много золотых ламп, распятий и икон, а также мечи, инкрустированные драгоценными камнями, и прочие подобные украшения. В стеклянных ящиках вдоль стен и в центре комнаты находились изящные миниатюры с портретами российской императорской семьи, резные орнаменты из слоновой кости, золотые подсвечники, а также иконы, сделанные из золота, слоновой кости и перламутра. Однако, на удивление, многие ящики оказались пустыми, хотя вельветовые подушечки под стеклом еще оставались примятыми, словно на них лежало что-то тяжелое, и под ценностями, которые нам разрешили осмотреть, проступали следы других предметов, отличающихся по форме.

Мы осмотрели великолепную и ценную коллекцию предметов искусства, но, я убежден, так и не увидели настоящие сокровища. Особенно обращало на себя внимание отсутствие бриллиантов, изумрудов и рубинов, хотя эти драгоценные камни являлись довольно популярным подарком русской церкви от ее богатых прихожан. Думаю, что здесь было принято прятать сокровища от посторонних глаз во время подобных экскурсий в качестве меры предосторожности, из-за чего мы так и не увидели ни один из роскошных даров, которыми, согласно слухам, покойный царь осыпал монастырь в 1913 году.

Наконец, мы прошли в личную часовню Его Преосвященства, где он подарил мне прекрасную икону, освященную им самим. После этого он в течение нескольких секунд пристально глядел на меня, не произнося ни слова. Не знаю, было ли это гипнозом, но эффект был таким же освежающим, как от здорового сна.

Вернувшись на борт парохода и покидая гавань, я ощущал сильнейшее желание еще раз вернуться в Соловецкий монастырь. Но этому желанию не суждено было сбыться. Маленькая колония, строительство и организация которой заняли почти семьсот лет труда, которой многие поколения мастеров дарили свои лучшие шедевры живописи и резьбы, и в которую цари, князья, дворяне и паломники несли богатые дары, чтобы она в течение этих веков сохраняла свое благосостояние, — это мирное место, где бесчисленные тысячи усталых и отчаявшихся душ нашли утешение, сейчас превратилось в большевистский лагерь для смертников, из которого еще ни одному заключенному не удалось вернуться живым.

ГЛАВА 7.

ЗАГОВОРЫ ПРОТИВ СОЮЗНИКОВ

Летом & lt; 1918 г.& gt; руководство железной дороги построило на станции два новых деревянных здания, в которых предполагалось устроить служебные помещения, однако в качестве альтернативы старому театру или железнодорожному вагону мы выбрали их под нашу зимнюю штаб-квартиру. Огромную помощь в обустройстве нам оказал лейтенант Кеннеди, сапер, когда-то бывший лондонским актером и офицером известной во всем мире канадской конной полиции. Он проявил незаурядную смекалку, раздобыв отличные внутренние планы помещений и, что было еще важнее, электрогенератор, благодаря которому мы стали независимы от железнодорожного и городского электроснабжения со всеми вероятными неудобствами, которые могли бы вытекать из этой зависимости. Он подобрал старый выброшенный паровой двигатель, а также «нашел» где-то за пятьдесят миль от Кеми динамо-машину, он выпрашивал и одалживал провода и осветительные приборы, из старого товарного вагона он позаимствовал материал и облицевал им столовую штаб-квартиры в тюдоровском стиле, осветив ее приглушенным светом ламп, которые он хитроумно смастерил из коробок из-под печенья. Разрисованные вручную абажуры на обеденном столе создавали эффект респектабельности, которая производила впечатление на всех наших гостей.

Наше новое расположение оказалось очень удобным, так как приезжим было легко нас найти, а мы могли внимательно наблюдать за всеми прибывающими и отправляющимися поездами. Дома были одноэтажными, построенными из массивных бревен, которые соединялись между собой с помощью «ласточкиного хвоста» и стояли на сваях. Потолки были высотой около пятнадцати футов, на чердаке между потолком и крышей был насыпан слой песка толщиной около двенадцати дюймов, чтобы удерживать тепло и защищать дом от холода. На чердак можно было попасть снаружи через смотровые люки. Промежутки между сваями были обшиты досками за исключением фасада, в котором располагалась дверь в подвал. Один дом заняла штаб-квартира Карельского полка и управление районного командования, а второй подготовили для полковника (повышенного до бригадного генерала) Марша, который обещал вернуться в Кемь, однако, к несчастью, пока из-за болезни не мог этого сделать. У генерала Марша был обширный опыт, и он прекрасно знал русский язык и местное население; именно ему я обязан многими полезными советами о характере и привычках русских и о том? как вести с ними дела, что видно из следующего примера. К кемскому командованию относилась Сорока, город на Белом море в 35 верстах по железной дороге от Кеми. Там находился лесопильный завод, на складах которого лежало очень много леса, а также мастерские местного участка железной дороги. Там стояла часть Белой армии под командованием полковника Круглякова, чья должность оказалась весьма и весьма нелегкой. С железнодорожными рабочими было очень трудно ладить, поскольку среди них активно распространялась большевистская пропаганда и интриги; к тому же там жил генерал Звегинцев, чья позиция оставалась для нас загадкой. Под его командованием не находилось никаких войск, лишь несколько офицеров, но он, казалось, пользовался определенным влиянием среди железнодорожных рабочих. В конечном итоге, из-за угрозы забастовок и прекращения работы я был вынужден послать двух хороших специалистов из военной разведки, чтобы они разобрались в причинах беспорядков. Их донесения меня удивили, однако вскоре их данные подтвердил капитан Бленнерхаасет, офицер разведывательной службы Военного министерства. В обоих докладах говорилось, что генерал Звегинцев находится в постоянном контакте с неким человеком или группой людей на вражеской & lt; большевистской& gt; стороне и что ответственность за пропаганду и волнения лежит на главном инженере Сахарове; согласно донесениям, некоторые из его речей носили весьма определенный политический оттенок. Эта информация была тут же передана в мурманскую штаб-квартиру, и Кругляков, следуя моему приказу, поместил месье Сахарова под арест. В мастерских и на лесопильном заводе вновь воцарился мир, и тем удивительнее мне было получить от генерала Марша телеграмму следующего содержания:

Цитирую главнокомандующего силами «сирен». Чтобы справиться с дезорганизацией работы на железнодорожных мастерских в Сороке, необходимо немедленно выпустить Сахарова под честное слово и позволить ему продолжить работу в Сороке. Ему необходимо сообщить, что данное решение принято до завершения расследования по его делу, и пр. Но этот приказ не отражается негативно на действиях британских офицеров, которые его арестовали. Это было сделано исключительно ради блага железной дороги. Некорректное обращение с Сахаровым во время ареста и отвратительные условия его содержания были совершенно излишними, неразумными и будут расследованы. Об исполнении доложите генералу Маршу.

Мне было трудно понять весь скрытый смысл этого сообщения — из него казалось, что мурманскую штаб-квартиру захватили большевики. Ответная телеграмма едва ли хоть сколько-нибудь отражала мои чувства:

Ни я, ни кто-либо еще в Сороке не имеем никакой информации о дезорганизации работы в городе. Пожалуйста, ознакомьте нас с фактами, которыми вы располагаете и которые могут обосновать освобождение Сахарова, поскольку факты, имеющиеся в моем распоряжении, свидетельствуют об обратном. После ареста я приказал, чтобы Сахарову было выделено отдельное купе железнодорожного вагона, которое до этого занимали британские офицеры. Ничего лучше у меня нет. В течение некоторого времени он жил в частном вагоне, принадлежащем чиновнику железной дороги. Пишу ему приносят из офицерской столовой. Должен ли я рассматривать вашу телеграмму как официальный выговор?

На это генерал Марш ответил:

Я лишь по ошибке отправил зашифрованную телеграмму от «сирен» в незашифрованном виде. Вы не должны рассматривать ее как официальный выговор. Лично я никогда не слышал о дезорганизации в работе, о чем по железной дороге и сообщил напрямую в Мурманск. Посылаю вам копию моей телеграммы «сиренам».

В своем ответе Мурманску генерал Марш процитировал мою телеграмму и добавил от себя:

Я резко протестую против того, чтобы о действиях британского офицера складывалось мнение до того, как он сможет высказать свои аргументы. Я также протестую против приказа выпустить на свободу потенциально опасного заключенного, пока не будут выслушаны причины его ареста в изложении офицера, ответственного за местную безопасность, и почтительно прошу, чтобы полковнику Вудсу была дана полная свобода действий по содержанию арестованных им людей.

Это происшествие проливает свет на лояльность генерала Марша по отношению к своим собратьям-офицерам, и в то же время позволяет составить определенное представление о доверчивости и неосторожности нового начальника штаба & lt; Льюина& gt;, который действовал по своей собственной инициативе, пока генерал Мейнард находился в Англии. Как выяснилось, вокруг этого офицера вращалась группа русских офицеров, настроенных против союзников, а он слишком легко верил им. Его неосмотрительность иногда вызывала определенные проблемы, но, по счастью, не имела серьезных последствий, так как ограничивалась теми периодами, в течение которых отсутствовал главнокомандующий.

Мне представился случай проявить свою власть, когда русский полковник без каких-либо известных мне полномочий отдал приказ о передвижении войск в Кемском округе, не получив на это разрешения ни от меня, ни от кемского управления. Я отменил этот приказ и послал офицеру вежливое письмо, в котором сообщал, что я с удовольствием пойду ему навстречу в любом важном деле, однако поскольку именно я отвечаю за данный район, то и все приказы о передвижении войск в округе должны проходить через мое управление. Ответ на это письмо так и не пришел, но примерно через две недели российский младший офицер сказал работнику железной дороги, что «мурманская штаб-квартира объявила полковнику Вудсу строгий выговор, который поставит его на место; возможно, его даже отошлют обратно в Англию».

Я ожидал подтверждения этим гарнизонным слухам с интересом и даже любопытством, и через неделю действительно получил «выговор» из Мурманска, составленный таким образом, что становилось очевидным совершенное непонимание ситуации и обстоятельств со стороны написавшего его человека. Я ограничился подтверждением его получения, однако при нашей первой же встрече его автор проявил достаточно такта, чтобы принести мне пространные извинения. Правда, по телеграфу они переданы не были.

Находившийся в Сороке русский генерал Звегинцев продолжал оставаться для нас загадкой, и всех нас интересовало его странное поведение. Ходили слухи, что большевики удерживают в Петрограде его жену в качестве заложницы, чтобы контролировать его действия; это могло бы объяснить его переписку с кем-то на вражеской территории, а также несколько таинственных случаев, которые иначе оставались недоступны нашему пониманию. Если он и испытывал антагонизм по отношению к союзникам, то, по крайней мере, был достаточно умен, чтобы скрывать этот факт, что не удавалось большинству русских офицеров. Определенное мнение о его позиции можно составить из случая, имевшего к нему непосредственное отношение.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒