О действительном существовании Бога

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 19Следующая ⇒

Теперь закрою глаза, уши заткну, прочь прогоню всякое чувство; образы вещей телесных или вовсе сотру из умственного взора своего или, поскольку это едва ли возможно, не буду по крайней мере придавать им никакого значения, как пустым и обманчивым. Я буду говорить с одним собою, буду пытаться, проникая все глубже в самую суть своего существа, все ближе знакомиться с собою самим. Я являюсь вещью мыслящей, иначе говоря - я сомневаюсь, утверждаю, отрицаю, разумею немногое, нe ведаю о многом, желаю и не желаю, а также представляю себе силой воображения и чувствую, ощущаю. Хотя, как я уже заметил, те внешние по отношению ко мне вещи, которые я воображаю или чувствую, возможно, ничем в действительности не являются, однако образы мышления, называемые мной ощущениями и представлениями (в той только степени, в которой они являются образами мышления), присутствуют во мне без всякого сомнения.

Так, в нескольких словах, я обозреваю те вещи, которые знаю, или, по крайней мере, о которых мне теперь известно, что я их знаю. Нынче же, осмотревшись вокруг более внимательно, проверим, не осталось ли во мне чего-то такого, что было до сих пор пропущено при рассмотрении. Я уверен в том, что я мыслящая вещь. А знаю ли я, что требуется для абсолютной уверенности в чем-либо? Поистине в этом первом познании нет ничего другого, кроме ясного и определенного (раздельного) понимания того, что я утверждаю. Последнее, очевидно, не может в достаточной степени осведомить меня об истинном состоянии вещи, если то, суть чего я так ясно и определенно (раздельно) понял, само по себе может оказаться ложным. Исходя из этого, можно, пожалуй, принять за общее правило: верно все то, что я предельно ясно и определенно (раздельно) понимаю.

Тем не менее, множество вещей, которые, как я допускал ранее, были предельно верны и несомненны, впоследствии дали мне повод сомневаться в себе. Но какого рода были эти вещи? А это были земля и небо, и звезды, и все остальное, что я освоил с помощью чувств. Что же я понял ясного в отношении этих вещей? А то, собственно, что это только представления или приходящие мне в голову мысли о них. С тем, что такие представления заложены во мне, я теперь уже спорить не стану. Утверждал я и нечто другое, легковерно считая, что понимаю это, в то время, как на самом деле не имел об этом ни малейшего представления, а именно то, что вне меня существуют некие вещи, от которых идут названные представления и которые совершенно с ними сходны. Как раз здесь я ошибался, а если и не ошибался, то не в силу правильного понимания.

Что же? Когда в Арифметике или Геометрии я считаю простым и ясным, например, то, что сумма двух и трех равна пяти, разве я не достаточно понимаю сущность этих вещей, чтобы утверждать их истинность? Во всяком случае, я стал считать их сомнительными только по одной причине: мне пришло на ум, что некий Бог мог, пожалуй, наделить меня такой природой, что я обманываюсь даже в вещах, кажущихся наивернейшими. И всякий раз, когда я встречаюсь с этим стоящим прежде всех остальных убеждением во всемогуществе Бога, я не могу не признать, что Он, стоит Ему только захотеть, легко введет меня в заблуждение даже в том, что я считаю очевиднейшим в глазах разума. Обращаясь же к тем вещам, которые я полагаю понятными с предельной ясностью, я нахожу, что целиком и полностью убежден в них, убежден настолько, что сами собою вырываются у меня вдруг такие слова: пусть всяк, кто только может, обманывает меня! Ни за что не выйдет у него убедить меня в том, что я не существую, до тех пор пока я думаю, что я есть нечто; или, что некогда было верным, будто меня не существовало, если уже верно то, что я действительно есть; или, пожалуй, что сумма двух и трех больше или меньше пяти, и тому подобное, так как тогда я усматриваю в этом очевидное противоречие. А поскольку у меня вообще-то нет никакого повода полагать, что существует некий Бог-обманщик, да и вообще я до сих пор не знаю достоверно, существует ли какой бы то ни было Бог, причина для сомнений здесь таким образом выходит весьма слабая и, так сказать, метафизическая. И чтобы разрешить это сомнение, я должен (тем более, что мне представляется такой случай) исследовать, есть ли Бог, и если да, то может ли Он быть обманщиком. Ведь если пренебречь этим и остаться в неведении относительно такого предмета, тогда, кажется, я не смогу быть вполне уверенным ни в какой другой вещи.

Однако, теперь я должен, следуя определенному порядку, распределить свои мысли по родам и исследовать, в каких из них выступает ложное, в каких - истинное. Среди них есть как бы образы вещей, которым одним подойдет имя " идея" (представление), я подразумеваю под этим, например, человека или Химеру, небо или Ангела, или Бога. Другие мысли имеют еще и какие-то другие формы. Так, например, когда я желаю, боюсь, когда утверждаю и когда отрицаю, я всегда при этом воспринимаю некий предмет как субъект (основу) мыслительной деятельности. Но при этом в моем сознании возникает нечто большее, чем одно только изображение этого предмета. Из таких мыслей назовем одни желаниями или аффектами, другие - суждениями.

Что касается идей, то они, собственно, не могут быть ложными, если рассматривать их самих в себе, не по отношению к чему-то другому. Пусть я воображу себе козу или, скажем, Химеру, - остается одинаково истинным то, что я воображаю себе одну так же, как и другую. Ошибки не следует опасаться также и в отношении желаний или аффектов как таковых. Ведь если я могу захотеть чего-либо дурного или даже вовсе невозможного, то то, что я хочу этого, не может быть недостоверным. И поэтому остаются одни лишь суждения, где я, пожалуй справедливо, боюсь обмануться. Основная и самая частая ошибка, может быть обнаружена в них, состоит в том, что идеи, заключающиеся во мне, считаются сходными или соответствующими различным вещам вне меня. Если же я и впрямь буду рассматривать идеи (представления) только как некие образы моего мышления и не стану соотносить их с чем бы то ни было другим, то едва ли у меня возникнет хоть малейшее основание для ошибки.

Из этих самых идей одни представляются мне врожденными, другие - пришедшими извне, третьи - сформированными мной самим. Ведь то, что я разумею о вещи, об истине, о мышлении - все это, по-моему, предоставила мне сама моя природа, а то, что я слышу шум, вижу солнце, чувствую огонь - все это, как я думал до сих пор, происходит от вещей, расположенных вне меня. Наконец, сирены, крылатые кони и все такое прочее измышляются мной самим. Еще не постигнув их истинного происхождения, я мог бы, пожалуй, начать считать, что все представления являются приходящими извне, или - что все они врожденные, или - что созданы мной.

Но здесь речь идет о тех из них, которые я представляю заимствованными у вещей вне меня, и о том, что заставляет меня видеть их похожими на эти внешние вещи. Видимо, меня научила этому природа. Кроме того, я по опыту знаю, что они не зависят ни от моего произвола, ни, следовательно, от меня самого и часто являются даже против моей воли. Так сейчас я чувствую тепло, хочу я того или нет; поэтому я полагаю, что это чувство или эта идея приходят ко мне от вещи отличной от меня, а именно - от жара огня, возле которого я сижу. Сама собой напрашивается мысль, что эта вещь (огонь) направляет на меня присущий ей образ, а не чье-то другое подобие.

Сейчас я рассмотрю, достаточно ли надежны оба эти обоснования. Говоря здесь, что так научила меня природа, я имею ввиду непроизвольный порыв, влекущий меня к вере, а не естественный свет, который указывает мне на то, что это верно. Это две весьма отличные друг от друга вещи. Ведь все, на что указывает мне естественный свет (как например, на то, что из моего сомнения следует мое бытие, и на тому подобные вещи), никоим образом не может быть подвергнуто сомнению. Ибо нет никакой другой способности, которой я могу доверять так, как этому свету, и которая с таким же успехом могла бы отвратить меня от ложного пути, наставить на истинный. Ну, а что до естественного порыва, то очень часто, когда передо мной стоял выбор между добром и злом, он, как я впоследствии понимал, толкал меня к худшему решению, и я не вижу причин, по которым бы я стал доверять ему в иной области.

Далее, другое: хотя эти идеи не зависят от моей воли, это еще не доказывает того, что они с необходимостью исходят от вещей, находящихся вне меня. Так, те порывы, о которых я только что говорил, хотя и заключены во мне, кажутся совершенно противными моей воле. Может статься, во мне присутствует какая-то иная способность, еще не вполне известная мне, - создательница этих идей. Когда я сплю, идеи возникают в моем сознании безо всякого непосредственного влияния внешнего мира.

И, наконец, даже если представления исходят от вещей, отличных от меня, из этого не следует, что они непременно должны быть похожи на эти вещи. Наоборот, здесь как раз очень часто встречается огромное различие. Возьмем, к примеру, Солнце. Я обнаруживаю в себе две разных идеи Солнца. Одна словно почерпнута из чувств и относится в основном к тому типу представлений, который, по моему мнению, является поступающим ко мне извне. В этом представлении Солнце является мне весьма малым по величине. Другая идея получена из положений Астрономии, иными словами, извлечена из некоторых вложенных в меня самой природой понятий или, в известном смысле, создана мной самим. Согласно этому представлению, Солнце оказывается во много раз больше Земли. Однако оба представления не могут быть тождественны одному и тому же находящемуся вне меня Солнцу, и разум подсказывает мне, что как раз то представление отличается от настоящего Солнца в самой большей степени, которое самым непосредственным образом исходит от него.

Все это достаточно показывает, что я до сих пор руководствовался не верным суждением, но некиим слепым импульсом, веря в то, что вне меня существуют какие-то вещи, которые через органы чувств посылают ко мне свои идеи или образы.

Но мне встречался и другой путь, другая возможность установить, что определенные вещи, идеи которых находятся во мне, существуют вне меня. А именно: поскольку эти идеи есть некоторые образы мышления, я не вижу никакой разницы между ними, и все они кажутся одинаково происходящими от меня. Но одна идея воспроизводит одну, другая - другую вещь, и, следовательно, они, конечно, весьма непохожи. Ведь без сомнения те из них, которые передают мне субстанции, представляют собой нечто большее и, так сказать, содержат в себе больше объективной реальности, чем воспроизводящие одни только образы, то есть акциденции. И та идея, которая помогает мне мыслить некоего высшего Бога, Вечного, Бесконечного, Всеведущего, Всемогущего, Создателя всех вещей, кроме Него Самого, эта идея определенно содержит в себе более объективной реальности, чем те, через которые выявляются ограниченные субстанции.

Итак, теперь уже естественный свет делает очевидным, что в причине, действующей и общей, должно быть, по крайней мере, столько же объективной реальности, сколько ее содержится в действии, осуществляемом этой причиной. Ибо откуда, спрашиваю я, действие может получить свою реальность, если не от причины, и как причина может дать эту реальность действию, если она сама ее не имеет? А из этого следует, что нечто не происходит из ничто, и более совершенное, то есть имеющее в себе более реальности, не происходит от менее совершенного. Последнее должно быть верным не только в отношении тех действий, реальность которых актуальна или формальна (выражена действительно), но и применительно к идеям, в которых рассматривается одна лишь объективная реальность. Все это означает не одно только то, что, скажем, какой-нибудь камень, которого ранее не существовало, не может вдруг возникнуть сейчас, если его не вызовет к бытию нечто другое, в чем или просто формально, или в более высокой степени будет присутствовать без исключения все, что есть в камне, или что тепло не может быть внесено в ранее холодную материю без помощи чего-то другого, что стояло бы по крайней мере на той же ступени бытия, что и тепло, и так далее в сходных случаях. Кроме того, это с тем же успехом доказывает, что во мне не может быть идеи тепла или камня, если она не заложена в меня какой-то причиной, в которой не было бы столько же реальности, сколько ее я полагаю содержащейся в тепле или камне. Ведь хотя эта причина не переносит в мою идею ни своей формальной, ни своей актуальной реальности, все же не стоит считать, что идея становится от этого менее реальной. Естество этой идеи таково, что она не требует никакой другой реальности, кроме той, которую заимствует у моего мышления в качестве его модуса (способа, вида). Но пocкольку такая идея содержит в себе ту или иную вполне определенную объективную реальность, она должна получить эту реальность от какой-то причины, обладающей как минимум таким же количеством формальной реальности, каким та - объективной. Если мы станем думать, что в идее находится нечто такое, чего не было в ее причине, значит она получила это из ничего; и сколь бы совершенным ни был тот самый вид бытия, в котором вещь посредством идеи является объективной в нашем мышлении, все равно не может она быть вовсе ничем, а значит и не может из ничего происходить.

Поскольку реальность моих представлений только объективна, можно было бы предположить, что причины их необязательно должны содержать реальность формальным образом, но достаточно, если она будет в них объективна. Однако такое мнение недопустимо. В той же степени, в какой объективный вид бытия, соотносится с идеями как таковыми, формальный вид бытия отвечает причинам идей, в особенности - первым и главнейшим из них, в соответствии с их естеством. Пусть даже одна идея может рождаться из другой - это никогда не продолжается бесконечно, ибо в конце концов необходимо достигается представление, причина которого подобна архетипу, первоисточнику, где вся реальность содержится формально, тогда как в других идеях она только объективна. Так что естественный свет делает совершенно прозрачным то обстоятельство, что идея во мне подобна некоему изображению, которое вполне может быть далеко от совершенства своего оригинала, но отнюдь не может содержать ничего большего или более объективного, чем он.

Чем дальше и обстоятельней я пересматриваю все эти вещи, тем яснее и определеннее (раздельнее) понимаю, что они верны. Но к какому заключению я должен прийти на их основании? Если реальность какого-либо из моих представлений такова, что она, как я уверен, ни формально, ни на более высокой ступени действительности не содержится во мне, а следовательно, я не могу быть причиной ее идеи, то из этого с необходимостью следует, что я не одинок, но кроме меня на свете есть что-то иное, причина этого представления. Если таковой идеи во мне не найдется, то у меня не будет никаких аргументов в пользу существования какой-либо отличной от меня вещи. Кроме этого положения я до сих пор ничего не обнаружил, хотя обозрел все с предельной тщательностью.

Итак, мои представления, кроме идеи меня самого, которая не уготовляет нам здесь никаких трудностей, воспроизводят следующие вещи: Бога, телесные, но неодушевленные предметы, Ангелов, животных и, наконец, таких же как я людей.

Что касается представлений о других людях, животных и Ангелах, то я прекрасно понимаю, как легко они составляются из идеи меня самого, телесных вещей и Бога, пусть даже и не существует в мире животных, Ангелов и никаких других вещей, кроме меня.

В моих представлениях о телах нет ничего столь значительного, что заставило бы меня думать о них, как об исходящих не от меня самого. Ведь пристальнее смотря на них и проверяя отдельные из них так, как я вчера проверил идею воска, я замечаю, что только очень немногое понимаю с ясностью и определенностью (раздельностью). К этому немногому относятся величина или протяженность в длину, ширину и глубину, форма, возникающая из ограничений этих параметров, место, которое различные формы занимают по отношению друг к другу, и движение или изменение этого места. К вышеназванным можно добавить субстанцию, твердость и число. Прочие же, как, например, освещение и цвета, звуки и запахи, вкусовые ощущения, тепло, холод и прочие осязаемые, обоняемые, вообще - ощущаемые качества, мыслятся мне крайне смутно и неясно, настолько, что я даже не знаю достоверны ли они или ложны, иначе говоря - являются ли мои представления о них идеями вещей, или наоборот: это представления об отсутствии каких бы то ни было вещей, идеи " не вещей". Не так давно я заметил, что ложность собственная или формальная может наличествовать только в одних суждениях, но есть еще другая ложность - материальная ложность представлений, воспроизводящих " не вещь", как будто бы она была вещью. Так, к примеру, мои представления о тепле и холоде так туманны и неопределенны, что я не могу судить по ним о том, является ли холод отсутствием тепла или тепло - отсутствием холода; оба ли они представляют из себя действительно существующие качества или ни одно из них не представляет и так далее. И так как не бывает никаких представлений, кроме представлений о вещах, то, если холод есть не что другое как отсутствие тепла, идея, представляющая мне этот самый холод как нечто реальное и положительное, должна быть по достоинству названа ложной. То же самое будет действительно соответственно и для других подобных случаев.

Наверное не нужно приписывать эти представления какому-нибудь другому автору. Я создаю их исключительно сам. Если они ложны, не представляют никаких вещей, то естественный свет возвещает мне, что они не из чего не исходят. Это значит, что их присутствие во мне объясняется недостатками и несовершенством моей природы. Но если они все же верны, хотя и сообщают мне о чем-то так мало реальности, что я даже не могу отличить это от " не вещи", в этом случае я так или иначе не вижу причины, в силу которой они не могут исходить от меня.

А из того, что ясно и определенно в идеях телесных вещей, многое, кажется, я мог позаимствовать у представления обо мне самом, как то: субстанцию, твердость, число и тому подобное. Я думаю, например, что камень - субстанция, то есть вещь, которая способна сама, без посторонней помощи продлевать свое существование. Но ведь субстанцией являюсь я сам. Себя я при этом считаю вещью мыслящей и не протяженной, камень же - не мыслящей и протяженной, так что между обоими понятиями - огромная разница. Однако в своей субстанциальности они сходятся. Точно также, когда я понимаю, что существую в данный момент и вспоминаю, что некоторое время до этого я также существовал, и когда меня посещают различные мысли, которые я могу сосчитать, тогда я и получаю идеи длительности и числа, которые затем могу перевести на какие угодно другие вещи. Прочие же свойства, из которых организуются представления о телесных вещах, как то: протяжение, форма, место и движение, - формально во мне не расположены, потому что я не что иное как вещь мыслящая. Но поскольку это только модусы субстанций, а я - сам субстанция, они могут содержатся во мне на более высокой ступени действительности.

Итак, остается только одна идея Бога. Здесь действительно встает вопрос: есть ли в представлении о Боге что-нибудь, возможно не исходящее от меня. Именем " Бог" я мысленно обозначаю некую субстанцию, бесконечную, независимую, обладающую высшим разумом, высшей властью и создавшей как меня самого, так и все остальное вне меня, существующее или нет, каковым бы оно ни было. Это настолько превосходит все остальное, что чем пристальнее я всматриваюсь, тем очевиднее начинает казаться мне, что они, эти представления, не могут исходить только от одного меня, и, значит, как следует из вышесказанного, необходимо заключить, что Бог существует.

Ведь хотя у меня есть представление о субстанции, так как я и сам являюсь субстанцией, однако такая идея не может быть идеей бесконечной субстанции, так как сам я субстанция конечная. Такое представление может возникнуть только в том случае, если оно исходит от какой-нибудь субстанции, которая и в самом деле бесконечна.

Я не должен считать, что охватываю бесконечное посредством истинной идеи, но только посредством отрицания конечного. Сходным образом я понимаю покой и мрак, отрицая движение и свет. Более того, я совершенно четко понимаю, что бесконечная субстанция содержит больше реальности, чем конечная, и следовательно, во мне первенствует постижение бесконечного по сравнению с конечным или, если хотите, Бога по сравнению со мной. Как иначе мог бы я знать, что сомневаюсь, желаю, иначе говоря, что мне чего-то недостает и что я не абсолютно совершенен, если бы во мне не было идеи более совершенного бытия, из сравнения с которым я признавал бы свои собственные недостатки?

Причем нельзя сказать, что идея Бога может быть материально ложной, и следовательно, беспредметной, как незадолго до этого я отмечал в отношении представления о тепле и холоде и тому подобном. Наоборот, так как она (идея Бога) в высшей степени ясна и определенна и содержит больше объективной реальности, чем любая другая, ни одно представление само по себе не может быть более истинным и не дает повода сомневаться в себе меньше, чем это. Такое представление о бытии, крайне совершенном и бесконечном, является, говорю я, абсолютно верным. Можно было бы, наверное, выдумать что эдакое бытие является несуществующим, однако напрочь исключается то, что представление о нем демонстрирует мне нечто недействительное, как например, представление о холоде, упомянутое ранее. Это представление совершенно ясно и определенно, так как в нем заключено все, что я ясно и определенно понимаю; что вместе с тем истинно и несет в себе определенное совершенство. Со всем вышесказанным не приходит в противоречие моя неспособность понять бесконечное или тот факт, что в Боге есть бесчисленное множество других сущностей, которые я не только постичь, но даже краем глаза взглянуть на них не могу. Это относится к природе бесконечного, которую я, будучи конечным, охватить не в состоянии. Мне вполне достаточно следующего понимания и следующей констатации: все те вещи, которые я ясно понимаю и о которых знаю, что они содержат некое совершенство, точно так же, как, возможно, и многие другие, бесчисленные, о которых я ничего не знаю, формально или на более высокой ступени бытия заключены в Боге. Так что представление, которое я имею о Нем, - есть самое верное, самое ясное и определенное из всех моих представлений.

Но может быть, это слишком самоуничижительно, и на самом деле я представляю из себя нечто большее, а все эти совершенства, которые я приписываю Богу, каким-то образом имеют место во мне самом, пусть даже они никак не проявляют себя и не достигают действенного состояния. Я чувствую, как познание мое шаг за шагом начинает разрастаться, набирать силу. Я уже не вижу препятствий к тому, что оно все больше и больше будет приближаться к бесконечному. В результате, с помощью столь возросшего знания, я смогу приблизиться ко всем остальным совершенствам Бога. И наконец, почему способность такого понимания, если уж она присутствует во мне, не сможет быть достаточной и для создания представлений о Его совершенных качествах?

Но все это неправильно. Ведь, во-первых, мое все время определенно увеличивающееся познание многое воспринимает пока еще только в качестве потенции, многое в нем еще не актуально, в то время как идея Бога не имеет в себе ничего потенциального, и следовательно - такие представления не есть представления о Боге. Во-вторых, сам этот постепенный рост моего познания есть вернейшее доказательство моего несовершенства. Кроме того, даже если мое познание будет беспрестанно увеличиваться, я все равно не вижу, как оно может стать актуально бесконечным. Ибо им никогда не будет достигнуто такое состояние, что оно перестанет быть способным к дальнейшему росту. Актуальную же бесконечность Бога я представляю себе так, что к Его Совершенству нельзя ничего добавить. И наконец, в-третьих, я обнаруживаю, что объективное бытие представления не может быть порождено одним только потенциальным бытием, которое, собственно говоря, являет из себя ничто, но исключительно актуальным (действенным) или формальным.

В этих вещах нет абсолютно ничего такого, что при более внимательном рассмотрении не освещалось бы естественным светом. Но так как я недостаточно внимателен, и образы чувственных вещей, ослепляя меня, притупляют острие моего ума, мне трудно вспомнить, что идея более совершенного чем я, сущего с необходимостью приходит от некоего сущего, которое и в самом деле более совершенно. Так что следующий вопрос, который мне стоит задать себе: не могу ли я сам иметь это представление, в случае если такого сущего нет?

Тогда спрашивается, кому обязан я своим существованием? Надо думать, мне самому, или родителям, или какому угодно другому, менее совершенному, чем Бог существу (так как нельзя ни уразуметь, ни выдумать ничего более совершенного или столь же совершенного как Бог).

Однако, если бы я происходил от себя самого, то я не сомневался бы ни в чем, ни на что не надеялся и вообще ни в чем не испытывал бы недостатка. Ведь приняв такое положение, я наделил бы себя всеми совершенствами, идеи которых во мне заложены, и таким образом сам стал бы Богом. При этом я никакие должен считать, что достичь тех вещей, которых мне до сих пор недостает труднее, нежели тех, которые уже присутствуют во мне. Напротив, для меня, то есть для мыслящей субстанции, было бы, очевидно, гораздо сложнее возникнуть из пустоты, чем достичь познания многих вещей, пока мне неведомых, которые все-таки являются лишь акциденциями этой субстанции. И конечно же, если бы я сам от себя получил это большее и сильнейшее, невозможно было бы отказать мне в обладании вещами куда более простыми и достижимыми. И прежде всего я признал бы за собой все, что содержится в представлении о Боге, так как все это кажется мне легко исполнимым. А если бы что-то было более трудным, оно наверняка казалось бы мне таким (если только все остальное, что есть у меня, я действительно получил от себя самого). Ибо я чувствовал бы тогда, что в таком-то месте моя власть ограничена.

Неизбежная доказательная сила этих аргументов не преодолевается, даже если я предположу, что мог всегда быть таким, каков я сейчас, чтобы вывести отсюда ненужность поисков создателя моего бытия. Ведь все время жизни может быть разделено на бесчисленные отдельные части, из которых одни никоим образом от других не зависят. Так из того, что я был незадолго до этого момента, не следует, что я должен быть сейчас, если только некая причина не сотворит меня как бы заново в данный момент или - иначе - не сохранит меня. Если мы обратим внимание на природу времени, то представится совершенно наглядным то обстоятельство, что для сохранения предмета в отдельные моменты его временной протяженности требуется такая же точно сила и такое же действие, которые необходимы для создания его заново, как если бы он еще не существовал. И поэтому положение о том, что творение отличается от сохранения всего лишь точкой зрения, можно считать одной из установленных естественным светом непреложных истин.

Итак, теперь я должен спросить самого себя, обладаю ли я такой силой с помощью которой, пожалуй, достигается то, что я (тот, который есть нынче, в данный момент) смогу быть и потом, в будущем, в следующий момент? Что ж, поскольку сам я ничего другого не представляю из себя, кроме как вещь мыслящую, осознающую (или, по крайней мере, здесь говорю только о той части себя, которая есть мыслящая, осознающая вещь), то если бы во мне находилась какая-то такая сила, я без сомнения осознавал бы ее. Но никакой подобной силы я в себе не замечаю, и поэтому очевиднейшим образом сознаю свою зависимость от некоей отличной от меня сущности.

Но, быть может, эта сущность не есть Бог? Быть может, я создан лишь только родителями или какими-нибудь другими причинами, менее совершенными, чем Бог? Ничего подобного! Как я ранее говорил, очевидно, что в причине должно быть по меньшей мере столько же реальности, сколько ее заключается в действии причины, в результате. Следовательно, поскольку я есть вещь мыслящая и имеющая в себе некую идею Бога, то какую бы причину я ни приписывал сам себе, она (эта причина) также должна быть признана мыслящей вещью и содержать представление обо всех совершенствах, которыми я наделяю Бога. Но о ней можно опять-таки спросить, существует ли она сама из себя или благодаря чему-то другому. Если - сама из себя, то вышесказанное делает прозрачным, что она сама и есть Бог, так как, поистине, способное поддерживать свое существование только из себя самого без сомнения может на деле обладать всеми совершенствами, которые есть в представлении о нем, то есть всеми, которые, на мой взгляд, принадлежат Богу. Но если эта причина существует в силу какой-то другой причины, то снова спрашивается: а та, другая, - из себя или нет? Итак далее, пока мы не приходим к последней причине, которой будет Бог.

То, что этот ряд не может продолжаться до бесконечности, становится еще более ясным, когда я рассматриваю здесь не столько причину, некогда произведшую меня на свет, сколько ту, которая сохраняет меня в настоящее время.

Все это также не дает возможности подумать, что в моем создании будто бы принимали участие несколько причин, и от одной я получил идею одного из Божиих совершенств, а от другой - другую. Все эти причины якобы могут быть найдены где-нибудь во Вселенной, но они-де не соединены в некоем едином, в том, что есть Бог. Такой взгляд совершенно неверен! Единство, несложность, неразделимость всех существующих в Боге вещей есть одно из главнейших совершенств, которые я полагаю характерными для Него. И безусловно, представление о таком единстве всех Его совершенных качеств не могло быть вызвано другой причиной, чем та, от которой я получил идеи отдельных совершенств, включенных в единство. Осуществление же и результат этой причины, а именно то, что я вижу совершенные качества Бога связанными и нераздельными, не может в свою очередь быть достигнуто без одновременного знания каждого из этих качеств.

Что же, наконец, касается родителей, то пусть даже верно то, что я некогда думал о них (как о моих создателях), все равно они, право же, не могут сохранять мое существование. Не могли они также создать меня в качестве мыслящей вещи. Скорее, они внесли в беспорядочную материю некое раслоложение, в котором, как мне представляется, я, то есть разум (ведь теперь я принимаю за себя один только разум), нашел свое местопребывание. И поэтому с ними здесь и далее не может возникнуть никаких трудностей. Но следует вывести общее и абсолютное заключение: одно только то, что я есть и что во мне присутствует некая идея совершеннейшего сущего, то есть Бога, самым очевидным образом указывает на то, что Бог также существует.

Остается только посмотреть, каким способом я перенял эту идею от Бога. Я же не мог почерпнуть ее из чувств, и она ни разу не приходила ко мне внезапно, как обыкновенно приходят идеи вещей, воспринимаемых чувствами, когда вещи эти, попадаясь навстречу внешним органам чувств, приходят (или кажется, что приходят) с ними в соприкосновение. Представление это не может быть и выдуманным мной самим, так как я не могу ни отнять от него ни прибавить к нему что бы то ни было. Остается только одно: это - мое врожденное представление, идея, данная мне от самого появления на свет, также как и идея меня самого.

Совсем неудивительно, что Бог при моем сотворении вложил в меня такое представление. Так художник не преминет нанести на только что законченную работу свой знак. И этот знак не обязательно что-то особенное, выделяющееся на общем фоне. То, что меня создал Бог, делает само по себе весьма вероятным, что я сотворен по образу Его и подобию. Сходство с Богом, которое содержит представление о Нем, понимается мной с помощью той же самой способности, которая помогает мне понять меня самого. Другими словами, когда я направляю внутрь себя острие своего внутреннего взора, свое собственное существование я вижу несовершенным, зависимым, неопределенно стремящимся ко все большему и лучшему; Того же, от Которого завишу, признаю держителем этого недостающего мне высшего, причем не неопределенно и в потенции, но по-настоящему действенно, актуально; таким образом - признаю в Нем Бога. Вся сила этого доказательства заключается в том, что я такой, какой я есть, а именно: имеющий в себе представления о Боге, - не могу существовать без того, чтобы Бог не существовал также; тот самый Бог, идея которого есть во мне, то есть - обладающий всеми совершенными качествами, которые я не могу охватить, но только коснуться своим сознанием; Тот, Которого не смущают никакие недостатки. И все это делает достаточно очевидным, что Он не может быть лжецом и обманщиком, ибо ложь и обман берут начало в недостатке, и это освещено и выявлено естественным светом.

Но прежде чем начать здесь более тщательное исследование и попытаться достичь истин, которые из этого следуют, я хочу бросить еще один мысленный взгляд на Бога, оценить для себя Его свойства, узреть, насколько мне позволяет ослепленный разум, немыслимую красоту Его света, поразиться и поклониться ей. Точно так же, как, согласно нашему убеждению, высшее счастье жизни иной состоит в одном только созерцании Божественного Величия, так и мы при таком, хотя и намного более далеком от совершенства взгляде на Него, испытывали величайшее наслаждение, на какое только в этой жизни способен человек.

Декарт Р. Размышления о первой философии //Сочинения в 2-х т. М.: Мысль, 1989. Т. 1. URL: http: //www.philosophy.ru/library/descartes/01/0.html

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒