Глава пятнадцатая. КОНЕЦ ППГ-2266.

Днем 9 мая заканчиваются мои военные записки. Дальнейшую историю ППГ-2266 я кратко расскажу по памяти.

Она не кончилась сразу, после победного салюта. Госпиталь расформировали только в ноябре. Пока была война, казалось, что, как только немцев побьют, сразу всех распустят, и начнется счастливая мирная жизнь. Но была еще Япония. Эти полгода нудные: исчезла главная связь между людьми — работа, великая общая цель — победить!

Мирное, отдельное, а не общее будущее встало перед каждым. Для многих оно было суровым и неприглядным. Хорошо, если дома ждет семья, а если нет? Пожалуй, самым трудным была необходимость действовать одному, индивидуально.

Но хорошо быть молодым! Молодые не обременены воспоминаниями и разочарованиями. Они жадны к жизни, храбры.

Помню, я был счастлив в те первые дни мира. Ощущение огромного облегчения и масса интересного вокруг, впереди.

Но обратимся к истории.

В Эльбинге мы работали еще больше месяца: «доводили до кондиции» тяжелых раненых, лечили случайные травмы. Стержня уже не было, но держали обязанности и инерция.

В нашем госпитале проводилась армейская хирургическая конференция. «Подведение итогов». Обстановка была скорее праздничная, чем деловая, хотя еще спорили по хирургическим проблемам, но уже как о чем-то нереальном. Я опять делал два доклада — на этот раз о суставах и о бедрах. Представил опыт от войскового района до фронтового тыла.

Еще я писал научные работы. Целых восемь. «Бедро», газовая, переливание крови, вторичные кровотечения, две статьи о ранениях груди, две статьи о «коленках». Они и сейчас у меня хранятся. Прочитал — вполне приличные статьи, с хорошей статистикой. Никуда их не посылал, не рискнул после неудачи с диссертацией.

Еще ездили всей компанией получать ордена и медали в штаб армии. Орденами наградили еще прошлой осенью, а медали — свеженькие: за победу над Германией, за Москву, за Кенигсберг.

В середине июня получили приказ свернуться, сдать лошадей, машины, все лишнее имущество и готовиться к погрузке. Радовались, рассчитывали, что едем на расформирование. Но были и сомнения — очень много частей ушло на восток из Пруссии.

Погрузились в такие же товарные вагоны, как четыре года назад, и отправились в Россию. Ждали, что поедем в Череповец, но проехали Москву, повернули на восток. Когда перевалили за Урал, осталось только гадать — в Монголию или в Приморье?

Грустное это было путешествие, как помню. Ехали целый месяц, надоели друг другу «до чертиков».

Выгрузились на станции Лесозаводск в Приморье, и снова началась военная жизнь. Имущества много, вплоть до рентгена. Нас определили в 35-ю армию, что простояла всю войну на дальневосточной границе.

На второй же день я поехал разыскивать Бочарова, зная только, что его 5-я армия где-то здесь. Ехал поездом, машинами, расспрашивал встречных и нашел штаб армии. Аркадий приехал только к вечеру, и мы проговорили до утра. Помню, сделал ему подробный доклад об Угольной, о Каменке, о Хоробичах, о Карнациске, о 35 высоких гипсах, об ушивании раны легкого. Никто так не понимал военную хирургию, как Бочаров. Он тоже рассказывал о своей армии. Конечно, у них было гораздо лучше нашего, даже сравнить нельзя. Специализация с 43-го года, транспорта много больше. Смертность по тяжелым ранениям значительно ниже. Но до ушивания ран легких, до вытяжения бедер и первичных резекций колена они все-таки не дошли, он признал. Похвала Аркадия была мне очень приятна. Утром он проводил меня на своем «виллисе» до станции. Дружба наша продолжалась потом лет двадцать пять, до самой смерти Бочарова, генерал-лейтенанта, заместителя главного хирурга Советской Армии, профессора.

Потом мы пережили рецидив войны. К счастью, короткий и бескровный.

Главным хирургом фронта был Александр Александрович Вишневский. У него были свои идеи в добавление к «доктрине»: местная анестезия, мазь, которая называлась эмульсией, и «крестовина» — крестообразное расположение палаток операционной, перевязочной, предперевязочной, шоковой. Середина между палатками накрывалась брезентом. Пока сухо — это было неплохо, но при дожде — наказание: в средину стекала вода с палаток, и всю грязь несли в операционную.

9 августа утром началась артподготовка. «Опять стреляют! » Ничего, кроме раздражения, эта «музыка» не вызвала. Через несколько часов стали прибывать раненые — необстрелянные дальневосточные ребята. На нашу долю пришлось всего человек двадцать — «семечки» для нас.

14 августа приказали срочно свернуться и отправляться в Маньчжурию. Скоро услышали, что японцы капитулировали. Обрадовались, но теперь ехать вперед вдвойне не хотелось: «Зачем? »

Следующие сутки были последним испытанием доблестного ППГ-2266. На санотделских машинах, под легким дождичком, повезли к реке Уссури, к границе. Нас завернули в сторону, километра за два до реки. Пошли смотреть.

На понтонном мосту — шлагбаум, патруль, охрипший полковник, несколько его подручных офицеров. Со всех сторон на них наседают жаждущие наступать в Маньчжурию. Не пускают никого! Оказывается: прошли дожди, размыли дорогу, непроезжая. Нужно ждать солнышка, чтобы просохло.

Под вечер, когда надежды на переправу исчезли, мы получили приказ идти пешком в некий населенный пункт, который нам указали на карте, для того, чтобы оказывать там хирургическую помощь. Это — километров десять от границы.

Приказ есть приказ. Дальневосточный, то есть не воевавший, подполковник не стал слушать начальника. «Выполняйте! » Быстро перетряхнули свои ящики, собрали все необходимое, чтобы можно было сделать полостную операцию, распределили и двинулись. Надо думать, что колонна была смешная: впереди толстый начальник, за ним майор и дальше мы — Анна Васильевна, Гамбург, Шурочка, я, Быкова, Тася, Лида, палатные и перевязочные сестры. Санитаров было всего восемь — Канский, конечно, Бессоныч, Кравченко. Вооружение — пистолеты у начальника и майора. (Начфин и Гамбург свои уже сдали). Полковник на мосту удивился, посмеялся, но пропустил.

Засветло прошли немного. Дорога была разбита, грязи по колено, кругом болота, заросшие высоченной травой, никакого жилья не видно.

Колонна страшно растянулась. Когда стемнело, стало страшновато. Один японец мог перестрелять нас из тростника... Часам к двенадцати заметили впереди огонек. Оказалось — несколько покинутых фанз, в одной — солдаты, костер. Тут и свалились полумертвые от усталости.

Утром обнаружили невдалеке тот самый пункт, куда шли. Это оказалось что-то вроде японской пограничной заставы. Днем, действительно, привезли одного раненого в живот, и мы использовали имущество, принесенное на себе: сделали лапаротомию. Раненого не спасли: экспромты в хирургии не проходят:

К вечеру дорога подсохла, пришли санотделские машины с имуществом, забрали нас и повезли куда-то. Два дня путешествия по Маньчжурии, китайцы всюду приветствовали нас. Кричали:

— Шанго! Шанго!

Не знаю, что это означало, но лица — радостные.

Наконец развернулись в городе Боли и даже приняли там около сотни свежих раненых. Через пару дней их эвакуировали.

На этом наша вторая война окончилась.

В середине сентября госпиталь вывезли в район острова Ханко, там мы прожили неделю в палатках и переехали в пригород Владивостока — на станцию Седанка. Месяца полтора мы разъезжались отсюда... Сначала проводили демобилизованных санитаров, потом отпустили младших сестер. Пришла наша очередь: мы с Лидой были направлены в другой ППГ. Последними оставались начальник, майор, Канский и хозяйственники. Кажется, они оформляли ликвидацию еще недели две.

Так прекратил свое существование ППГ-2266.

Со многими мы с Лидой встречались после демобилизации. Анна Васильевна и сейчас работает в нашей клинике. С Быковой дружили в Брянске до самой ее смерти. Многие годы заезжали к Зиночке в Москву и виделись с Аней Сучковой. Лидию Яковлевну встречал в Лениграде, когда приезжал с лекциями. Заезжал в Череповец и видел Тамару. Татьяна Ивановна вернулась из ссылки в начале шестидесятых. По-разному у девушек сложилась судьба... Канский — как в воду канул: Майора мне видеть не хотелось.

Вот так.

Наверное, нужно что то сказать в заключение?

Когда переписывал свои записки, все время оценивал и свою работу, и товарищей, думал о народе, о войне, хирургии. Думалось, что нужно эти сегодняшние мысли записать.

Море страданий человеческих... Почти 50 тысяч раненых, большинство — лежачих, тяжелых. Свыше тысячи умерли. Это только в нашем маленьком ППГ на конной тяге, рассчитанном на двести коек, с пятью врачами...

Какие они были молодцы, наши раненые! Мужественные, терпеливые — настоящие герои! Но сами о себе, о своих подвигах они рассказывают просто, как о чем-то будничном.

Вот какие свои записки, писанные в Эльбинге в мае 45-го, нашел я среди черновиков научных работ.

«Да, о героизме. Какой героизм можно увидеть в полевом госпитале? Немец нас не окружал, в атаку наши санитары и выздоравливающие не ходили... И даже странно сказать — я мало слышал рассказов о героических подвигах. «Приказали... поднялись... пошли... он строчит... мы идем... он побег... вскочили в его окопы...» А чаще даже не так. «Лейтенант кричит: «Вставай! Пошли! » — а он строчит... головы не поднять... лежим, не глядим на лейтенанта... Тут он опять: «Вставай!..» Пистолет вытащил. Что он сделает пистолетом? Но тут он стал вылезать из окопа: «Ну, и черт с вами!.. Валяйтесь тут, а я пойду...» Пришлось вылезать и нам... Побежали, потом залегли... Лейтенант опять поднялся вперед... Тут его убили, а нам вроде стыдно стало, старшина нас повел... Так и добежали до их окопов... Тут в меня один фриц выстрелил. Хорошо, что не убил.»

О таких лейтенантах я слыхал не раз... Но сами они про это не рассказывали, если и доходили до нас. Они рассказывали иначе:

«Капитан звонит: «Поднимай своих!..» А мои все лежат в окопчиках, головы не поднимают, стреляют изредка в белый свет. Немец бьет из пулеметов сплошь. Где же их поднять?.. Звоню: «Александр Иванович, не поднять мне... подави вон те точки...» А капитан в ответ только материт: «Приказ! » Что будешь делать? Приказ! Думаю, хотя бы на минуту перестал стрелять! Хотя бы продвинуться вперед метров на сто, на двести... Нет, не перестает.

Кричу своим:

«Вперед! За Родину! За Сталина! »

Побежал вперед, и что вы думаете? Поднялись — один, другой... побежали. Ну, думаю, теперь только бы подальше пробежать, пока не стукнут. Бегу что есть духу, на них не оглядываюсь, слышу, что топают недалеко... кричат... прорывается через шум «Ура! ». Думаю: «Добегите, миленькие! » Так нет... не добежали! Оглянулся — падают... или ложатся... Вижу — оторвусь без толку. Махнул им: «Ложись! » Потом еще раз... вроде поднимал. Но второй раз не повезло. Поднялся, побежал и... к-а-к он дал... упал и сознание потерял, потом очнулся скоро и даже облегчение почувствовал: «Вот и все, мамочка...» Но видите — ожил... не бросили меня мои...»

За всю войну мне не довелось быть свидетелем броских, эффектных, героических поступков, кроме того отчаянного летчика в октябре 41-го в Сухиничах. Но я видел другой, повседневный, ежечасный героизм, видел массовое мужество. Уж чего-чего, а этого насмотрелся. Нужно мужество, чтобы переносить страдания.

Страдания: физическая боль — острая, когда снимают повязку, когда распирает бедро, пораженное газовой флегмоной. Когда трется гипс о пролежень на крестце. Когда месяцами болит голова после проникающего ранения черепа. Голод и жажда челюстного раненого, с развороченным ртом, не глотающего, которого не могут накормить, пока не привезут к специалистам. Хроническое голодание раненых в кишечник. Страдания: холод, отсутствие постели, неудобное положение в гипсе... Сколько из них плакало и кричало в палатках, при перевязках и наших хирургических процедурах? Единицы... Кто из них просил себе частного, отдельного снисхождения или льготы по тяжести ранения или по чину? Единицы.

А мужество принятия решения? «Нужно отнять ногу...» «Нужно сделать резекцию сустава... Да, нога гнуться не будет...» «Нужно делать операцию при аневризме... Да, опасность умереть велика».

Если он может принимать такие решения — то может решать и в бою.

Да. Героический наш народ. Мужественный, терпеливый, стойкий. Это не просто дисциплина. Это величие духа.

Низкий поклон им, всем раненым, которые прошли через наш ППГ, через все госпитали.

[1]Лапаратомия — разрез брюшной полости

[2]Газовая гангрена, газовая флегмона — быстро распространяющееся, вплоть до смертельного исхода, воспаление тканей в окружности раны, вызываемое анаэробными бактериями.

[3]БМП — батальонный пункт медпомощи, ППМ — полковой пункт медпомощи. ДМП — дивизионный пункт медпомощи, ДГ — дивизионный госпиталь. ГЛР — госпиталь для легкораненых.

[4]Анаэробы — микроорганизмы, развивающиеся без доступа кислорода.

[5]Иммобилизация — обеспечение неподвижности раненой конечности с помощью различных шин или гипса.

[6]Шина Дитерйхса — транспортная шина для иммобилизации переломов бедра и крупных суставов, состоящая из двух деревянных планок, одна из которых идет от подмышки до стопы.

[7]Гемоторакс — накопление крови в полости плевры — между легким и грудной стенкой — в результате ранения легкого.

[8]Пневмоторакс — скопление в полости плевры воздуха, выходящего из поврежденного легкого и сдавливающего его.

[9]Гемостаз — остановка кровотечения во время операции.

[10]«Пятачок» — нерадикальная обработка раны, иссечение небольшого участка только кожи.

[11]ЦУГ-аппарат — специальный аппарат, позволяющий фиксировать таз и конечности и производить вытяжение сломанной кости перед гипсованием.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 89