С начала действий Директории, 27 октября 1795 г., до государственного переворота 18 фрюктидора V года (4 сентября 1797 г.)

⇐ ПредыдущаяСтр 12 из 14Следующая ⇒

Обзор революции. — Характеристика ее вторичного реорганизационного периода; переход от общественной жизни к частной. — Пять директоров, их работы внутри страны. — Умиротворение Вандеи. — Заговор Бабефа; последнее поражение народной партии. — План похода против Австрии; завоевание Италии генералом Бонапартом; договор в Кампоформио. — Французская Республика признана со всеми ее приобретениями и с окружающими ее Батавской, Ломбардской и Лигурийской республиками, продолжившими ее систему в Европе. — Роялистские выборы V года; они изменяют положение республики. — Новая борьба между контрреволюционной партией, преобладающей в советах, клубе Клиши и в салонах, и партией Конвента, утвердившейся в Директории, в клубе Сальм и в войске. — Государственный переворот 8 фрюктидора; партия вандемьера еще раз разбита.

Французская революция, уничтожая старый порядок управления и разрушая до основания старое общество, имела двоякую вполне определенную цель; введение свободных учреждений и более совершенного социального уклада. Все те шесть лет, которые мы рассмотрели, прошли в стараниях утвердить господство одного из классов, составлявших французскую нацию. Привилегированные классы мечтали утвердить свое господство, противопоставив его двору и буржуазии, с помощью сохранения сословий и Генеральных штатов; буржуазия жаждала установить свой порядок вещей, направленный против толпы, знати и духовенства, учреждением Конституции 1791 г., а толпа старалась захватить власть для себя против всех и вся — Конституцией 1793 г. Ни одно из этих правительств не могло укрепиться, будучи слишком односторонним. Но во время этих попыток каждый класс, временно преобладавший, уничтожал в сословиях вышестоящих все, что было в них нетерпимого и препятствовавшего развитию нового французского общества, установленного на началах равенства прав и наибольшей справедливости.

Когда Директория заступила место Конвента, борьба классов совсем утихла. Верхний слой каждого из них образовал партию, все еще боровшуюся за форму правления, но большинство нации, глубоко потрясенное в промежуток времени между 1789 г. и 1795 г., желало только успокоения и утверждения нового порядка вещей. К этому времени окончилось одно великое движение и появилось совсем новое. Революция после предыдущих волнений, громадного труда и полного разрушения, ознаменовавших ее первые годы, занялась гражданским устройством и внутренним успокоением.

Этот второй период замечателен каким-то охлаждением к свободе. Не будучи в состоянии завладеть ею исключительно и на продолжительное время, партии пришли в уныние и бросились из общественной жизни в частную. Этот второй период можно разделить на две эпохи — он был либерален в первое время господства Директории и при начале Консульства и имел правительственный и военный оттенок при конце Консульства и во время империи. Революция с каждым днем становилась все более материальной; создав вначале народ фанатиков, она потом сделала из него народ работников и, наконец, народ солдат.

Много иллюзий погибло: столько было прожито многоразличных состояний, так живо их переживали и в такое малое количество лет, что все понятия перемешались и все верования поколебались. Господство среднего класса, а затем и толпы прошло подобно быстрой фантасмагории. Франция 14 июля была далеко позади со всеми ее глубокими убеждениями, с высокой нравственностью и Собранием, облеченным полновластием во имя разума и в интересах свободы, народным самоуправлением, буржуазной стражей, ее одушевленной блестящей внешностью, со всем этим взаимно связанным любовью к закону и независимости. Далека была и сумрачная, бурная Франция 10 августа, когда только один класс составлял и правительство и общество, и внес сюда свой язык, свои манеры, костюм, тревогу своих опасений, искренность своих мнений, недоверчивость и свой собственный строй. В это время общественная жизнь совершенно ясно заменила собой жизнь частную; республика имела вид то народного собрания, то лагеря; богатые были подчинены бедным, и демократические верования стояли рядом с мрачным и суровым управлением народа. В каждую из этих эпох преобладало увлечение какой-нибудь одной идеей, — сначала свободой и конституционной монархией, затем — равенством, братством и республикой. При учреждении Директории больше не верили ничему, во время великого потопа партий все погибло: и благородные увлечения буржуазии, и страстные надежды народа.

Все вышли ослабленными и разбитыми из этой бешеной бури, и каждый, вспоминая с ужасом о политической жизни, кидался невоздержанно в удовольствия и связи так долго пренебрегаемой частной жизни. Балы, празднества, беспутное мотовство, наряды вошли в бо́ льшую моду, чем прежде; это был поворот к привычкам старого порядка. Господство санкюлотов привело к господству богатых, клубы — к возрождению салонов. Этот первый признак возвращения новой цивилизации не мог не быть крайне беспорядочным. Нравы Директории были продуктом старого порядка, возродившегося еще раз перед окончательным устройством отношений и собственных нравов нового общества. На этой переходной ступени роскошь породила труд, ажиотаж смешался с торговлей, салоны повели к сближению партий, переносивших одна другую только в частной жизни; наконец, цивилизация восстановила свободу.

Положение республики к началу учреждения Директории было неутешительно. Не существовало никаких элементов порядка и администрации. В государственной казне не было денег; часто нельзя было вовремя отправить курьеров из-за недостатка незначительной суммы, необходимой для их отправления. Внутри страны царила анархия и стесненное положение: бумажные деньги, выпущенные в обращение в слишком большом количестве, а потому лишившиеся кредита, разрушили всякое доверие к себе и к торговле; голод продолжался; каждый отказывался продавать съестные припасы, так как это значило бы их отдавать даром, арсеналы были истощены или пусты. За границей армии не имели ни повозок, ни лошадей, ни провианта; солдаты были не одеты, и генералы часто не получали своей месячной прибавки в 8 франков звонкой монетой к жалованью, выплачиваемому им ассигнациями; прибавка эта была столь же незначительна, сколь необходима. Войска, недовольные лишениями, теряли всякую дисциплину, и это вызывало поражения и заставило их снова перейти в оборонительное положение.

Этот кризис обнаружился после падения Комитета общественного спасения; он предупреждал недостатки как в армии, так и внутри страны при помощи определенных поборов и обязательной таксы на хлеб, или так называемого максимума. Никто не осмеливался противиться этой финансовой системе, делавшей богатых и купцов данниками солдат и толпы; и в это время съестные припасы не скрывались. Но затем с прекращением насильственных мер и отчуждений голод стал опять давать себя чувствовать; армия, как и народ, стала испытывать нищету, еще более увеличившуюся благодаря реакции против максимума. Политико-экономическая система Конвента заключалась в расходовании громадного капитала, представляемого ассигнациями. Это Собрание было богатым правительством, разорившимся, защищая революцию. Громадная часть французской территории, состоявшая из государственных имуществ, имуществ высшего духовенства, монашества и эмигрировавшего дворянства, была продана, полученные деньги пошли на содержание мало работавшего народа и на внешнюю защиту республики при помощи армий. Больше 8 миллиардов ассигнациями было пущено в обращение до 9 термидора, и, начиная с этого времени, к предыдущей чрезмерной сумме было прибавлено еще тридцать миллиардов. Дальше такую систему продолжать было нельзя: следовало вернуться к труду и восстановить обращение звонкой монеты.

Люди, на которых пала обязанность помочь такой дезорганизации, большей частью ничем особенным не выдавались, но они занялись делом с горячностью, мужеством и здравым смыслом. „Когда директора, — говорит Бейе4, — вошли в Люксембургский дворец, он оказался пуст. Они уселись в одной из комнат, вокруг маленького хромоногого стола, одна из ножек которого сгнила от ветхости, на него положили они тетрадку почтовой бумаги и поставили склянку с чернилами, захваченную ими, к счастью, из предосторожности из Комитета общественного спасения. Сидели они на четырех соломенных стульях, а в камине подле них тлело несколько поленьев, взятых в долг у сторожа Дюпона. Кто бы мог думать, что в такой обстановке члены нового правительства, рассмотрев все трудности, я скажу даже больше — весь ужас своего положения, постановили, что они не отступят перед препятствиями и либо сами погибнут, либо вытащат Францию из пропасти, куда она свалилась. Они тотчас на листе почтовой бумаги составили акт, на котором осмелились объявить о начале своих действий, акт, сообщенный затем законодательным палатам“.

Директора распределили между собой работу. Они соображались при этом с теми мотивами, которые заставили партию Конвента их выбрать. Рёбель, одаренный чрезвычайно деятельным характером, законник, сведущий в администрации и дипломатии, получил в свое заведование юстицию, финансы и внешние сношения. Скоро он сделался, благодаря своей ловкости и властному характеру, главой гражданской власти Директории. У Барраса не было никаких специальных знаний. Ума он был посредственного и недалекого и отличался прирожденной леностью. В момент опасности он был годен по своей решительности к смелым поступкам, вроде тех, что были им совершены в термидоре и вандемьере. Но в обыкновенное время он способен был единственно к наблюдению за партиями, так как знал их интриги, как никто иной; поэтому он получил заведование полицией. Эта должность тем более подходила ему, что он был человек гибкий, вкрадчивый, не привязанный ни к одной из партий, и хотя образом действия он был близок к революционерам, но в то же время по своему рождению он был аристократом. Ему было поручено представительство Директории, и он учредил в Люксембурге нечто вроде республиканского регентства. Честный и умеренный Ларевельер-Лепо, выбранный в директора Собранием по единодушному указанию общественного мнения из-за своей кротости, соединенной с мужеством и искренней привязанностью к республике и законным мерам, получил в свое заведование моральную часть управления — воспитание, науки, искусства и торговлю. Летурнер, бывший артиллерийский офицер, член Комитета общественного спасения в последнее время существования Конвента, был назначен управлять военным делом. Но с того времени, когда был выбран Карно, после отказа Сьейеса, он взял на себя ведение военных операций, а товарищу своему, Летурнеру, отдал морскую часть и колонии. Большие способности Карно и его решительный характер дали ему перевес в этой партии. Летурнер сблизился с ним, а Ларевельер-Лепо с Рёбелем, между тем как Баррас остался нейтральным. Директора занялись с редким единодушием восстановлением государственного порядка и благосостояния.

Директора пошли открыто по дороге, начертанной им конституцией. Установив власть в центре республики, они организовали ее в департаментах и установили, насколько смогли, единство цели между отдельными управлениями и своим собственным. Поставленные между двумя исключающими друг друга и недовольными партиями — прериальской и вандемьерской, они старались решительным поведением подчинить их порядку вещей, составляющему середину между их крайними притязаниями. Они старались восстановить высокий дух первых годов революции. „Вы, — писали они своим агентам, — вы, которых мы призываем разделить наши труды, должны вместе с нами привести в действие республиканскую конституцию; вашей первой добродетелью, вашим первым чувством должна быть та твердо выраженная воля, та патриотическая вера, которая создала уже раз своих счастливых энтузиастов и производила чудеса. Все будет сделано, если, благодаря вашим заботам, эта искренняя любовь к свободе, осветившая зарю революции, вновь воодушевит сердца всех французов. Развевающиеся на всех домах цвета свободы, написанный на всех дверях республиканский девиз представят, без сомнения, замечательное зрелище. Стремитесь к большему, приблизьте день, когда святое имя республики будет добровольно и навсегда запечатлено во всех сердцах! “

В скором времени твердое и разумное поведение нового правительства восстановило доверие и вернуло довольство. Продажа съестных припасов была обеспечена, и в конце месяца Директория сняла с себя обязанность снабжать ими Париж, ибо доставка припасов в достаточном количестве совершалась сама собой. Беспредельная активность, созданная революцией, начала находить применение в промышленности и земледелии. Часть населения покинула клубы и общественные площади для мастерских и полей. Тогда в полной мере обнаружилось благодеяние революции, уничтожившей корпорации, раздробившей собственность, отменившей привилегии и увеличившей средства цивилизации; все это должно было быстро распространить истинное благосостояние во Франции. Директория покровительствовала этому стремлению к труду полезными учреждениями. Она восстановила промышленность и выставки, усовершенствовала систему образования, установленную Конвентом. Национальный институт, первоначальные, центральные и нормальные школы образовали совокупность республиканских учреждений. Директор Ларевельер-Лепо, занятый моральной стороной правительственной деятельности, захотел установить под именем теофилантропии деистическое богослужение, то же самое, что в форме праздника в честь Верховного Существа безуспешно старался провести Комитет общественного спасения. Он создал для этого храм, песнопения, известные формулы и нечто вроде литургии. Подобное верование, однако, будучи совершенно индивидуальным, не могло надолго сделаться общественным. Над теофилантропами насмехались, так как их богослужения оскорбляли как верования христиан, так и неверие республиканцев. Преследуемое насмешками, это верование исчезло вскоре как богослужение и сохранилось только как известное мнение. Остались деисты, но не было больше теофилантропов.

Директория, теснимая нуждой в деньгах и бедственным положением финансов, прибегла к не совсем обыкновенным средствам. Она продала или заложила наиболее драгоценные вещи государственной кладовой, чтобы удовлетворить настоятельным нуждам. Оставались еще национальные имения, но они плохо продавались, и притом только на ассигнации. Директория предложила принудительный заем, и он был утвержден Советами. Он был остатком революционных мер относительно богатых, но, принятая ощупью и приведенная в исполнение без силы, эта мера не удалась. Тогда Директория попыталась восстановить ценность бумажных денег; она предложила выпуск — по курсу тридцать за один — территориальных векселей для выкупа ассигнаций и для замены монеты. Территориальные векселя были декретированы Советами на сумму двух миллиардов четырехсот миллионов. Преимущество их было в том, что их тотчас же по предъявлении меняли на национальные имущества, служившие им обеспечением. Эти векселя помогли продать имения, и, таким образом, революционное значение ассигнаций второго периода было закончено. Векселя эти дали Директории временный источник дохода, но потом потеряли свою ценность и незаметно привели к банкротству, послужившему переходом от бумажных денег к звонкой монете.

Военное положение республики было не блестяще; под конец деятельности Конвента победы прекратились, двусмысленное положение и слабость центральной власти, а также недостаток средств ослабили дисциплину в войсках; генералы к тому же, прославив свое командование победами и не будучи побуждаемы энергичным правительством, были склонны к неповиновению, Конвент поручил Пишегрю и Журдану, одному во главе Рейнской армии, а другому с армией Самбра и Мааса, окружить Майнц и взять его, заняв, таким образом, всю рейнскую линию. Пишегрю совершенно не выполнил этой задачи; облеченный полным доверием республики и пользуясь большой военной славой, он вмешался в контрреволюционный заговор принца Конде, но не сошелся с ним. Пишегрю предлагал эмигрировавшему принцу вторгнуться во Францию с его войсками через Швейцарию или Рейн, обещая ему свое бездействие, — единственное, что зависело от него. Но принц требовал, чтобы Пишегрю предварительно поднял в своей армии, бывшей в то время совсем республиканской, белое роялистское знамя. Эта заминка повредила, без сомнения, планам контрреволюционеров, приготовлявших вандемьерский заговор. Но Пишегрю, желая так или иначе подслужиться новым союзникам во вред своей родине, позволил разбить себя при Гейдельберге, подвергнув опасности армию Журдана, очистил Мангейм, снял со значительными потерями осаду с Майнца и ослабил этим всю рейнскую границу.

Директория застала Рейн открытым со стороны Майнца; одновременно с этим вспыхнула Вандейская война; берегам океана и Голландии угрожала высадка со стороны Англии, и, наконец, Итальянская армия, терпящая во всем недостаток, еле держалась под начальством Шерера и Келлермана. Карно придумал новый план кампании, по которому войска республики должны были сами двинуться в самое сердце неприятельских государств. Бонапарт, назначенный после дней вандемьера командующим внутренними войсками, был поставлен во главе Итальянской армии; Журдан сначала сохранил командование армией Самбра и Мааса, но затем был переведен в Рейнскую армию на место Пишегрю. Последний, так как Директория заподозрила измену, но не была в ней твердо уверена, был назначен посланником в Швецию; он отказался от этого назначения и удалился на свою родину, Арбуа. Три большие армии, под начальством Бонапарта, Журдана и Моро, должны были напасть на австрийскую монархию со стороны Германии и Италии, соединиться при выходе из Тироля и эшелонами двинуться на Вену. Генералы приготовились исполнить это обширное предприятие, успех которого давал республике возможность завладеть центром коалиции на континенте.

Директория дала генералу Гошу начальство над обороной берегов океана и поручила окончить Вандейскую войну. Гош изменил систему войны, применявшуюся его предшественниками. Вандея уже склонялась к покорности. Ее первоначальные победы не привели к торжеству самого дела; поражения и нужда подвергли ее опустошениям и пожарам. Мятежники, впавшие в полное уныние после поражения при Савене, потери главных вождей и лучших солдат и разрушительной системы адских колонн, только и думали, как бы жить в мире с республикой. Война держалась исключительно волей нескольких предводителей вроде Шаретта, Стофле и др. Гош понял, что сначала надо уступками отдалить от них массу, а затем и вовсе их уничтожить; он ловко отделил дело роялистов от дела религиозного и противопоставил священников военачальникам, выказав много снисходительности к католическому богослужению. Он отправил вовнутрь страны четыре сильные колонны, отнял у жителей скот и не отдавал до тех пор, пока не получил взамен от них оружие; он не давал никакого отдыха вооруженным отрядам, разбил Шаретта во многих стычках, преследовал его по пятам и, наконец, захватил его в плен. Стофле хотел поднять на своей земле вандейское знамя, но был выдан республиканцам. Эти два вождя, видевшие начало восстания, присутствовали и при конце его. Оба они мужественно погибли, Стофле в Анжеро, а Шаретт в Нанте, выказав характер и способности, достойные более широкой арены.

Гош восстановил спокойствие также и в Бретани. Морбиган был переполнен многочисленными отрядами шуанов, составлявших грозную ассоциацию, главным вождем которой был Жорж Кадудаль; не сражаясь открыто, они все-таки господствовали над всей страной. Гош направил против них все свои силы и всю свою деятельность, и скоро он их отчасти рассеял, а отчасти изнурил постоянными преследованиями и стычками. Бо́ льшая часть их предводителей бросила оружие и бежала в Англию. Директория, узнав об этих счастливых умиротворениях, известила о них 28 мессидора (июнь 1796 г.) оба Совета особым посланием, указывая на то, что гражданская война совершенно окончена.

Таким образом прошла зима IV года. Но Директория должна была подвергнуться нападкам обеих партий, владычеству которых мешало ее существование — партии демократов и роялистов. Первые составляли непоколебимую и предприимчивую секту. 9 термидора был для них днем печали и воспоминанием об истинном притеснении; они всегда жаждали установить, несмотря на непреодолимые законы природы, всеобщее равенство и, вопреки условиям состояния старых, больших государств, демократическую свободу. Эта партия была настолько разбита, что не могла больше господствовать. 9 термидора она была изгнана из правительства, 2 прериаля она лишилась своего влияния на общество; таким образом, она потеряла и власть, и способность управлять мятежами. Но, расстроенная и изгнанная, она все-таки не исчезла окончательно; после неудачных попыток роялистов в вандемьере она настолько возвысилась, насколько те пали.

Демократы восстановили в Пантеоне свой клуб, существование которого Директория терпела некоторое время; их вождем был Гракх Бабеф , называвший сам себя народным трибуном. Это был человек смелый, с экзальтированным воображением, с чрезвычайным демократическим фанатизмом и обладавший громадным влиянием на свою партию. Он приготовлял общество в своем журнале к царству всеобщего счастья. Общество Пантеона увеличивалось со дня на день, а потому становилось опасным для Директории, старавшейся вначале только обуздать его. Но вскоре его заседания стали продолжаться до глубокой ночи; демократы туда являлись вооруженными и замышляли напасть на Директорию и Советы. Тогда Директория решила бороться с ними открыто: 8 вантоза IV года (февраль 1796 г.) она закрыла общество Пантеона и 9-го известила об этом Законодательный корпус особым посланием.

Демократы, лишенные места своих собраний, принялись за дело другим способом: они привлекли на свою сторону полицейский легион, составленный большей частью из бывших революционеров, и в согласии с ним решили уничтожить Конституцию III года Директория, осведомленная об этом новом маневре, распустила полицейский легион, предварительно обезоружив его другими отрядами, в верности которых была убеждена. Заговорщики, пойманные вторично врасплох, остановились на плане нападения и восстания: они образовали повстанческий Комитет общественного спасения , имевший через второстепенных агентов сношения с чернью двенадцати парижских общин. Членами этого главного комитета были: глава заговора, Бабеф, и такие бывшие члены Конвента, как Вадье, Амар, Шудьё, Рикор, депутат Друэ, бывшие генералы децемвирного комитета Россиньоль, Парэн, Фион, Лами. Множество отрешенных от должности офицеров- патриотов из департаментов , скрывшихся в Париж, и бывших членов якобинской партии, составляли армию этого заговора. Вожди их часто собирались в месте, ими называемом храмом Разума; они там пели жалобные песни на смерть Робеспьера и оплакивали рабство народа. Они завели сношения с войсками, стоящими в Гренельском лагере, облюбовали там одного капитана, по фамилии Гризель, считая его своим, и все приготовили к нападению.

Они хотели установить всеобщее счастье , для чего надо было приступить к разделу имущества, доставить преобладание правительству настоящих, чистых абсолютных демократов , создать Конвент из шестидесяти восьми монтаньяров, оставшихся после преследования их во время реакции термидора, и дать им в помощники по одному демократу на департамент; наконец, они решили отправиться из различных кварталов, ими между собой распределенных, в одно и то же время против Директории и против Советов. В ночь восстания они должны были прибить повсюду два объявления, — первое из них содержало такие слова: „ Конституция 1793 года, свобода, равенство, всеобщее счастье “, а другое: „ Те, кто насильно захватили верховную власть, должны быть осуждены на смерть свободными людьми “ Заговорщики были готовы, воззвания отпечатаны, день назначен, но они были преданы Гризелем, как это обыкновенно случается в заговорах[53].

21 флореаля (май), накануне назначенного для нападения дня, заговорщики были схвачены на их тайном собрании. У Бабефа нашли весь план и документы, касающиеся заговора. Директория предупредила Советы об этом особым посланием, а народу объявила особой прокламацией. Эта странная, с такой яркой окраской фанатизма, попытка представляла собой только повторение прериальского восстания, но без его средств и надежды на успех, и потому возбудила глубокий ужас. Воображение все еще было напугано свежим воспоминанием господства якобинцев. Бабеф, как смелый заговорщик, предложил мир Директории, несмотря на то, что был ее пленником.

„Считали бы вы, граждане директора, — писал он им, — унизительным для себя вести переговоры со мной, как власть с властью? Вы видели, какого множества людей, меня окружающих, я пользуюсь доверием; вы видели, что моя партия не уступает вашей; вы видели, какие глубокие разветвления она имеет, и я убежден, что при виде всего этого вы дрожали“.

Он оканчивал словами: „Я вижу только один благоразумный выход: объявите, что не было никакого серьезного заговора. Пять человек, показав себя великими и великодушными, могут теперь спасти родину. Я ручаюсь, что патриоты защитят вас своими телами; они ненавидят вовсе не вас, а только ваши непопулярные поступки. За себя лично я даю вам столь же обширное ручательство, как моя постоянная откровенность“. Директория, вместо такого примирения, обнародовала письмо Бабефа и предала заговорщиков Верховному суду в Вандомс.

Их сторонники сделали еще одну попытку. В ночь на 13 фрюктидора (август) около 11 часов они двинулись в числе шестисот или семисот человек, вооруженных саблями и пистолетами, против Директории, но нашли ее защищенной ее гвардией. Тогда они отправились в Гренельский лагерь, надеясь благодаря связям, завязанным ими раньше, привлечь его на свою сторону. Весь лагерь спал, когда к нему подошли заговорщики. На крик часовых: „ Кто идет ? “ они отвечали: „Да здравствует республика! Да здравствует Конституция 1793 года! “ Часовые подняли тревогу в лагере. Заговорщики, надеясь на присутствие батальона из Горда, на самом деле переменившего место, направились к палатке капитана Мало; тот приказал трубить сигнал к подъему и велел своим полуодетым драгунам сесть на лошадей. Заговорщики, изумленные этим приемом, слабо оборонялись, были изрублены драгунами и бежали, побросав много убитых и пленных на поле сражения. Эта неудачная экспедиция была почти последней попыткой партии; при каждом поражении она теряла свою силу и получила тайное убеждение, что ее господство прошло. Гренельское предприятие было для нее крайне пагубным; кроме своих потерь в этой стычке, она еще лишилась значительного количества своих членов вследствие приговоров военных комиссий, бывших для нее тем же, чем были революционные трибуналы для ее врагов. Комиссия Гренельского лагеря присудила, в пять приемов, тридцать одного заговорщика к смерти, тридцать к вечной ссылке и двадцать к заключению.

Несколько времени спустя Вандомский верховный суд занялся разбором дела Бабефа и его сторонников, в числе которых были: Амар, Вадье и Дарте, бывший секретарь Жозефа Лебона. Ни один из них не противоречил друг другу; они говорили как люди, не боявшиеся ни признать свою цель, ни умереть за свое дело. В начале и в конце всякого заседания они пели „ Марсельезу “. Этот старинный гимн победы, их уверенная осанка поражали умы удивлением и делали их еще опаснее. Их жены последовали за ними в трибуналы. Бабеф, окончив свою защиту, повернулся к ним и сказал: „ Следуйте за своими мужьями до Голгофы, вам не приходится краснеть за то, за что они присуждены к казни “. Верховный суд приговорил Бабефа и Дарте к смерти; услышав этот приговор, оба они закололись кинжалами. Бабеф был последним вождем бывшей партии Парижской коммуны и Комитета общественного спасения, до 9 термидора разделенной, а после соединившейся в одно целое. С каждым днем эта партия уменьшалась. С этого времени начинается ее расстройство и одиночество. Во время реакции она все-таки составляла еще значительную массу, при Бабефе она образовала маленькое товарищество; теперь же остались только отдельные демократы, а партия была уничтожена.

В промежуток времени между гренельским предприятием и осуждением Бабефа роялисты также составили свой заговор. Планы демократов произвели в общественном мнении движение, противоположное виденному нами после вандемьера, и контрреволюционеры стали смелее в свою очередь. Тайные вожди этой партии надеялись найти поддержку в войсках Гренельского лагеря, не примкнувших к заговору Бабефа. Нетерпеливая и неловкая партия эта, не имея возможности подчинить себе массу народных кварталов, как это было в вандемьере, или членов Советов, как это было немного раньше 18 фрюктидора, выдвинула в дело трех людей, без влияния и имени: аббата Бротье, бывшего советника парламента Лавилёрнуа и авантюриста, по фамилии Дюнан. Лица эти, недолго думая, обратились к эскадронному командиру Мало, чтобы с его помощью захватить Гренельский лагерь и затем восстановить старый государственный порядок. Мало их выдал Директории, а Директория предала их гражданскому суду, так как не могла, несмотря на свое желание, назначить над ними суд военный. Судьи их же партии, выбранные под влиянием вандемьера, отнеслись очень снисходительно к заговорщикам, и им было назначено всего-навсего непродолжительное тюремное заключение. К этому времени опять возобновилась борьба между всеми властями, выбранными секциями, и Директорией, опиравшейся на армию. Всякий черпал свою силу и своих судей из своей партии, и в результате, когда избирательная власть подчинилась контрреволюции, Директория постаралась ввести в управление государством армию, видя в ней свою поддержку; это повлекло за собой важные неудобства.

Директория была не только победительницей обеих восставших партий, но также и Европы. Новая кампания была начата в счастливый час. Бонапарт, прибыв в Ниццу, ознаменовал свое принятие командования над Итальянской армией одним из самых смелых вторжений. Незадолго перед этим эта армия была разбита у подножия Альп; она была лишена всего, и ее численность едва достигала тридцати тысяч человек, но зато она была одарена большим мужеством и патриотизмом. Бонапарт, гениально воспользовавшись всем этим, начал свою деятельность, которая затем возбуждала удивление всего мира в продолжение двадцати лет. Он покинул лагерь и отправился в Савойскую долину, чтобы ворваться в Италию между Апеннинами и Альпами. Против него было девяносто тысяч союзников, центром которых командовал Аржанто, левым флангом Колли, а правым Больё. Вся эта громадная армия была рассеяна в несколько дней чудесами гения и смелости. При Монтенотто Бонапарт опрокинул центр врагов и вторгся в Пьемонт; при Миллезимо он окончательно отделил Сардинскую армию от Австрийской, из которых одна бросилась защищать Турин, другая Милан, столицы их владений. Перед тем как преследовать австрийцев, республиканский генерал бросился налево, чтобы покончить с Сардинской армией; при Мондови судьба Пьемонта была решена, и устрашенный туринский двор поспешил покориться. В Кераско было заключено перемирие, вскоре за ним последовал мир между республикой и королем сардинским, уступившим Савойю и графство Ниццское и Тендское, подписанный в Париже 18 мая 1796 г. Занятие Алессандрии, открывавшее доступ в Ломбардию; срытие крепостей Сузы и Лабрюнет, стоявших на заднем фронте Франции, уступка графства Ниццского и Савойи и возможность совместных действий с другой Альпийской армией, под начальством Келлермана, — все это было результатом пятнадцатидневного похода и шести побед.

Война с Пьемонтом кончилась. Бонапарт двинулся против Австрийской армии, не давая ей отдыха. Он перешел через По в Пьячен и через Адду в Лоди. Эта последняя победа открыла ему ворота Милана и позволила овладеть всей Ломбардией. Генерал Больё был отброшен республиканской армией, окружившей Мантую и появившейся затем на горах Австрийской империи, в Тирольские ущелья, генерал Вурмзер заменил тогда Больё, и новая армия соединилась с остатками побежденной. Вурмзер двинулся освободить Мантую и перенести театр военных действий опять в Италию, но он был раздавлен Бонапартом, подобно своим предшественникам. Для этого Бонапарту пришлось на время снять осаду с Мантуи, но, победив своего нового врага, он опять ее возобновил с еще большей твердостью и занял свои позиции в Тироле. План вторжения был исполнен с большой стройностью и полным успехом. В то время, как Итальянская армия угрожала Австрии со стороны Тироля, Маасская и Рейнская двигались к ней со стороны Германии. Моро, опираясь левым крылом на Журдана, правым был близок к соединению с Бонапартом. Эти две армии перешли Рейн при Нойвиде и Страсбурге и приближались фронтом, развернутым на протяжении шестидесяти миль, тесня неприятеля, отступавшего перед ним, но в то же время старавшегося остановить движение и прорвать их линию. Обе армии были уже близки к цели своего предприятия, — Моро вошел в Ульм, затем в Страсбург, перешел Лех, и его авангард уже дошел до ущелий Тироля; но в это время Журдан, бывший с ним не в ладах, выступил за линию и, будучи разбит эрцгерцогом Карлом, начал полное отступление. Моро, не защищаемый больше на своем левом фланге, был принужден следовать за Журданом и тут-то он выполнил свое знаменитое отступление. Ошибка Журдана была громадна; она помешала выполнению обширного плана кампании и дала отсрочку австрийской монархии.

Венский кабинет, уже потерявший Бельгию в войне против революции и слишком хорошо сознававший важность сохранения за собой Италии, защищал ее с крайним упорством. Вурмзер после нового поражения принужден был с остатками своей армии броситься в Мантую. Генерал Альвинци, во главе пятнадцати тысяч венгров, еще раз хотел попытать счастья, но это ему удалось не лучше, чем Больё и Вурмзеру. Новые победы прибавились к чудесам, уже совершенным Итальянской армией, и обеспечили полное покорение Италии. Мантуя сдалась, и республиканские войска, овладев Италией, двинулись через горы по направлению к Вене. Бонапарт имел перед собой принца Карла, единственную надежду Австрии. Он быстро преодолел ущелья Тироля и вышел из гор в Германии. В это время обе армии, Рейнская — под начальством Моро, Маасская под начальством Гоша, с успехом возобновили план предыдущего похода; устрашенному венскому кабинету пришлось заключить перемирие в Леобене. Он истощил все свои силы, испытал всех своих генералов, тогда как Французская Республика осталась во всей своей победоносной мощи.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 9 10 111213 14 Следующая ⇒