Категориальная проработка картинки. Какими категориями схватывается образ, как эти категории врисованы в картинку?

Основное отличие любого рисованного изображения от схемы состоит в том, что схема является мыслительно организованным рисунком. Схема является следом процессов мышления-понимания, мышления-рефлексии, мышления-понимания-рефлексии. В чем же состоит эта мыслительная организация рисунка? Она заключается прежде всего в том, что сама члененность поля схемы подчиняется определенным мыслительным отношением.

Первый вопрос, который возникает при восприятии и создании схемы, состоит в следующем: членится ли поле (пространство схемы) так же, как членится и режется поле (пространство) доски, бумаги, на которых нарисована схема? Сплошь и рядом мы сталкиваемся с тем фактом, что если поле доски или бумаги делится на части, то схема на части не делится. Мы можем выделять на схеме функциональный элемент, по отношению к которому вся схема оказывается объемлющей структурой, или элемент схемы, можем символизировать выделяемое состояние процесса, представленного на схеме.

Итак, перечисленные категориальные оппозиции: часть-целое, структура-элемент, процесс-состояние — могут быть как бы врисованными в саму фактуру схемы и определять способы и формы ее члененности. Эти категории определяют онтическую организацию схемы — то, что позволяет усматривать, прорисовывать и зрительно вычленять сущность анализируемого предмета.

А что же позволяет выделять и рассматривать онтическую, сущностную схему объекта? Что является тем смотрящим ОКОМ, которое выделяет противостоящую нам схему? Эту противостоящую нам схему мы выделяем из осуществляющегося мышления.

Категориальная организация мышления не только вмонтирована, врисована в схему, она определяет и наш способ движения НА схеме. Ведь когда мы осуществляем переходы от одного элемента схемы к другому, удерживаем ее целостную интерпретацию, мы тоже осуществляем процесс мышления.

После того, как мы осуществили процесс мышления на схеме, мы можем его специально нарисовать, «отпечатать» на данной схеме. В этом случае возникнет новая категориальная организация рисунка. Но при этом возникает вопрос, как мышление, осуществлявшееся и развертывавшееся на схеме, соотносится с мышлением, врисованным в саму схему. К тому же на основе данного случая, нам становится хорошо понятно, что мышление выступает постоянным процессом перехода от одного типа знаково-символических изображений, внутрь которых оно оказалось врисованным, к новым способам и видам процессов мышления, которые развертываются поверх сложившихся схем и затем материализуются и «застывают» в виде вновь возникающих онтических схем. Самодвижущиеся понимание-мышление сгущают внутри себя схемы, а затем отторгают и выбрасывают их из себя.

Для того чтобы разбираться с подобными интерпретациями: с процессом, изображенным на схеме, с процессом, развертывающимся поверх схемы, с категорией, ври-сованной внутрь схемы, с категорией, определяющей наше движение по схеме, тем смысловым сгустком, который останавливается и зависает над знаково-символическим кусочком, как дождь в кинофильме «Солярис», идущий с потолка, — нам необходимо пользоваться категориальной оппозицией МЫШЛЕНИЕ-ОБЪЕКТ.

Именно эта категориальная оппозиция позволяет нам различать, когда мы имеем дело с объектом и даем категориальное определение противостоящему нам объекту, а когда мы даем характеристики и определения процессу мышления. В результате у нас может получиться две категориально организованных схемы: схема объекта и схема мышления. В точке соприкосновения мышления со схемой объекта понимающе-интерпретирующая сила мышления может создать неприятность: она сформирует из предмета мышления объект, выделяя и обособляя захваченные мыслительными смыслами характеристики объектной схемы, исторгая и выбрасывая за свои пределы пассивный и безжизненный объект. Ведь что такое объектная схема — это инобытие деятельности мышления. Объектная схема противостоит нашему сознанию и является тем, во что мы упираемся нашим вниманием, создавая иллюзию существования объекта самого по себе вне деятельности нашего мышления.

Уважаемые ученики, могли бы вы нарисовать схему, которая бы отображала, как происходит расслоение категорий, врисованных в схему объекта, и категорий, управляющих организацией процесса мышления, развертывающегося поверх схемы объекта!

А можем мы теперь дополнительно к данной схеме пририсовать еще категориальную оппозицию объект-мышление? И хотя данная схема управляет устройством и организацией нашего мышления в данный момент, надо еще понять, как ее прорисовывать на схеме. Все дело в том, что эта категория не врисована в схему, она не определяет того, как мышление развертывается на схеме. Эта категориальная оппозиция характеризует способ нашего действия со схемой.

«Что это за предложно-понятийная организация мышления, — спросит иной остроумный ученик, — мышление в схеме, мышление на схеме, мышление со схемой? »

Совершенно справедливо, сударь, и что поделаешь, если семиотическая подоплека мышления-сознания, развертывающегося на схемах, еще только формируется. Мы еще только делаем первые шаги, чтобы опознавать разные формы организации пространства, где обнаруживают себя мышление/сознание.

Но почему так важны эти разделения, в частности, оппозиция мышления-объекта при анализе формы мышления со схемой? По одной простой причине: исходно нарисованная схема — одно и то же изображение — может переинтерпретироваться и превращаться то в схему объекта, то в схему мышления. Если мы представим себе некоторую комнату мышления, в которой нет окон и в которой мышление порождает свет из самого себя (так Лейбниц представлял себе самодеятельную персонально формующую мир единицу — монаду, у монады нет окон), то в этой комнате, где одна стена является плоскостью мышления, а пол — плоскостью объекта, нам все время придется переносить и перевешивать один и тот же рисунок («ковер») то с пола на стену, то со стены на пол. И в разных точках данного пространства схема каждый раз будет приобретать совершенно разную функцию и разный смысл. Она по-разному будет пониматься, и у нее будет принципиально разное содержание.

Но внимательные ученики тут-то, конечно, возразят уже во все горло: «Смотрите, как у вас все меняется, — скажут они, — начали-то мы за здравие, а как заканчиваем? Вы же сначала характеризовали плоскую схему, потом у вас по схеме бегало мышление, потом вы приподняли схему и начали ее поворачивать, перенаправлять, чтобы работать со схемой, а потом у вас вообще появилось пространство. Это же совершенно разные формы организации мышления! »

Вы совершенно правы, мои проницательные друзья, это действительно совершенно разные формы организации мышления. Но именно подобными формами организации мышления и знаменательны схемы, которые по-разному вытягивают и ориентируют мышление вокруг себя.

И эти формы организации мышления не вполне схватываются самими категориями, хотя категории внутри них выполняют очень важную функцию и назначение.

Более того, возникает даже кощунственное предположение, что подобная геометрия мышления на схемах со временем должна будет прийти на смену категориальной организации мышления. Хотя сами категориальные формы и категориальные различения по-прежнему будут выполнять важнейшую различительно-ориентирующую функцию. И это отнюдь не случайно. Ведь каждая категория сама является сложно организованной фокусно-смыс-ловой схемой, категория — это не только понятийная оппозиция форма-смысл, субъект-объект. Всякая категория содержит в своем устройстве схему объекта, семейство понятий, связанных с данной категорией, языки описания, операции, допускающие определенный тип преобразования объекта и формы, и принципы связывания одной категории с другой.

Каждый из перечисленных фокусов в описании категории очень важен. Так, например, фокус языков описания обнаруживает связь данной категории со словами естественного языка, с множеством сложных смысловых оттенков, которые не вполне формализуются и требуют просто тонкого понимания и чувства языка. Именно наличие данного фокуса не позволяет формализовать категориальный анализ и сводить его к действию операций по исчислению категорий. И хотя существует раздел математики «Исчисление категорий», он не имеет никакого отношения к смысло-содержательному использованию категорий в мышлении.

Поскольку у всякой категории имеется фокус — схема объекта, то отнюдь не случайно, что при организации образа-картинки категория достаточно сильно влияет на то смысловое видение, которое у нас формируется при использовании данной категории.

Но как мы стремились объяснить и показать, категории определяют не только исходное смысловое видение, которое оформляется в схему сначала онтики, а затем и объекта, они определяют и организуют процесс мышления, которое течет и развертывается поверх схемы объекта, они также определяют и само идеально-смысловое пространство, в котором движется и перефункционализируется схема, превращаясь из схемы деятельности в схему объекта.

Категории осуществляют необходимое упорядочение и переорганизацию рисованной схемы, но каким образом возникает сам образ? Сам образ имеет многообразные условия порождения: с одной стороны, он связан с самим способом рисования и с тем, что происходит с человеком, создающим рисованную картинку, при непосредственном столкновении с холстом, листом бумаги и движущимися фокусами самого света, то есть построение образа определяется тем, как для человека организуется и упорядочивается сама светоносная материя.

Эта светоносная материя определяется преломлением движущегося света, натыкающегося на среду, не пропускающую частично или полностью свет, как это специально анализировал и обсуждал П.А Флоренский в своей работе «Пространственно-временной анализ художественной формы».

Основная идея этого анализа состоит в том, что сам материал, на котором создается рисунок, является не пассивным восприемником накладываемой на него печатки, не мертвым вместилищем обводимых контуров, но образ сам обладает своей собственной процессуальностью, своим собственным движением. Поэтому построение образа — обнаружение образа, является не чем иным, как своеобразным процессом вторжения в другой процесс, который обладает собственной кинетикой, собственным движением.

Проблема порождения образа в данном случае заключается в разрешении основного противоречия парадокса: либо образ-схема проглядывает и всматривается в нас из некоторой предоставленной для его проявления световой пустоты, либо это что-то мы наносим, намазываем на слабоструктурированный фон, как-то его организуя.

По мысли П.А. Флоренского, искусство древнерусской иконы, к которому движутся сегодня и отдельные образцы современного искусства, с идеей обратной перспективы построено на том, чтобы лик проявился, посмотрел на нас сквозь светоносный фон, стал бы для нас различим и воспринимаем. Задача построения образа состоит в том, чтобы лик проступил, посмотрел на нас сквозь рисунок.

Создание условий перехода образа в образ, построение образной кинетики направлено на имитацию работы сознания, поскольку только в сознании одни зрительные единства складываются в другие и, меняя топологию, начинают выражать другие смыслы и содержания. Поэтому кружащийся в фильме Е.Л. Шифферса «Путь царей» Ипатьевский подвал, складывающийся в многокамерное сердце, передает нам образную кинетику сознания автора. Но подобное сближение двух разных зрительных образов и построение перехода одного образа в другой в данном случае тоже является образнопорождающей схемой, обнаруживающей самопостроение сердца автора фильма из шероховатых, зазубренных от пуль стен Ипатьевского подвала, взорванного Ельциным.

Этот вызывающий страшную боль и размалывающий сердце образ одновременно указует путь к спасению, поскольку он является обращением на средостение персонального видения и построение субъектности автора. Личный взгляд автора оказывается заключенным в данном образе-схеме. Получается, что художественный образ возникает и появляется из фона, на котором уже нарисовано и изображено несколько других образов.

Новая схема порождается и образуется через отождествление одного образа и другого, через устанавливаемую систему тождества: «подвал есть сердце». Схема же обеспечивает способ и форму перевода одного образа в другой. В подобной форме работы с образами мы видим принцип личностной схематизации. Ведь автор создает свое персональное видение, которым он делится с нами.

В какой-то мере идея создания подобного образа тождественна идее порождения личного видения, тождественного, в свою очередь, тому, как автор выделяется и представляется с позиции других людей. И поэтому идея порождения подобных предельно субъективных личностных образов соотносима с идеей позиционности, которую мы будем рассматривать специально.

Здесь же надо принципиально отметить, что образ не наволакивается на пустой фон, но скорее высвечивается, выходит из фона, задевая и трансформируя, подчиняя себе другие образы, часто являясь архетипом (прототипом) целой группы образов. И сам экран, или фон, конечно, не является некоторой молчащей пустой фоновой системой. В экране оказывается спрессованным большое число разнообразных движущихся образов, которые как бы и прорезаются с другой стороны экрана, вплывая в наше поле зрения.

Нам кажутся очень интересными идеи итальянской художницы Элиде Кабасси, работающей над синтезом принципов рублевской иконы и стилем Леонардо да Винчи, о выплывании образа из световой стихии. Но выплывание и наплывание образов из световой стихии разве это как раз и не является идеей схемопотока — рядов движущихся иератур, священных образов, о которых говорил художник Михаил Шварцман. Экран, понятый и рассмотренный как приуроченный к некоторому моменту срез схемопотока, позволяет появляться с той стороны экрана протообразу, перерабатывающему и переоформляющему всю систему привычных и находящихся на пленке сознания других образов.

Можно утверждать, что генезис категориальной схемы родовидовых отношений связан как раз с подобным представлением о генезисе образа. Лик первопредка пронизывает, прошивает все другие лица родственников, принадлежащих к данному роду, являясь порождающей схемой всех особенностей данного ряда лиц. На наш взгляд, именно из этой ситуации появляется идея понимания и обретения родового как состязание в первородстве и диспуте-поединке по поводу подлинности, принадлежащая Жилю Делеза.

Таким образом, родовое оказывается не формально общим для группы предметов, но живым персональным видением, утверждающим родовую принадлежность большого числа образов генеративному порождающему видению. С этой точки зрения, проблема состоит в том, кого конкретно из претендентов на основе коммуникативного состязания поставить в пункт исходного движения и посылки схемотока, продвигающего образ через систему других, уже выделенных и представленных для восприятия образов. Нам очень важен данный пример со схемой рода-вида, поскольку он показывает, что категории не только управляют организацией картинок, но и сами появляются из картинок.

Если имитировать задачу сознания — продвигаться от одного графического изображения к другому на основе интенциональных характеристик, — то мы можем получить особый вид интернета — консциентальный компьютер, имитирующий принципы интенциональной работы сознания, сами способы отсылок и переходов от знака к знаку. Создание подобного компьютера позволяет имитировать и воспроизводить сам схемоток, скачки ходов и переходов от схемы к способу ее интерпретации и реализации. Пока же, дорогие ученики, у нас нет подобного компьютера, мы можем это делать, осуществляя интерпретационные переходы от схемы к схеме, от одного графического элемента к другому графическому элементу. Но очень важно при этом понимать, что все перенаволакивания и прыжки от схемы к схеме уже прожиты и проделаны сознанием в ходе движения от образа к образу.

Мы понимаем, — то, что мы описываем, в чем-то очень похоже на идею рождения музыки из тишины, о чем говорил Моцарт, — чтобы образ проявился, надо просто дать ему возможность проглянуть извне через предоставленный фон.

С другой стороны, огромное число образных прорисованных характеристик содержится в самой структуре слов, ибо они воплощены и могут быть восстановлены в самих словесных схемах, которые заложены в устройство корней слов.

Мы здесь не будем слишком глубоко вторгаться в область этимологии русского языка, приведем всего лишь несколько примеров. Так, очень интересной является этимология слова «счастье» — оно обозначает соединение разделенных частей; или этимология слова «сутки», на которую обращали внимание Потебня, а затем Л.С. Выготский, — стык, связь ночи и дня; слово «человек», обозначающее существо, которое в течение века сохраняет свое лицо.

Мы бы хотели обратить ваъие внимание, дорогие ученики, на следующее обстоятельство: все эти слова содержит внутри себя некие картинки, которые могут быть прорисованы и выделены. Если мы проделаем подобную работу с этимологией слов, — просто прорисуем заложенные в ряд слов сложные вычленяемые значения, то мы получим... иероглифы.

Да, да, уважаемые читатели, не удивляйтесь, — оказывается, что русский, ваш родной язык, — тоже иероглифический. Только иероглифические картинки, которые непосредственно выделены и выпечатаны в традиционных языках: китайском, японском, корейском, древнеегипетском, — в русском языке то ли не прорисованы, то ли забыты и стерты...

Вам, дорогие ученики, можно было бы предложить реализовать отдельную исследовательскую программу — восстановление/создание иероглифической системы русского языка и всех мировых языков.

На самом деле вся найма книга-учебник «Схемы, символы, знак» может быть представлена как совокупность личных проектно-разработческих программ, которые можно реализовывать на протяжении достаточно долгих отрезков времени.

Так, данная программа создания иероглифической системы мировых языков должна заключаться в прорисовке ряда корней слов важнейших мировых языков на основе изучения их происхождения. В принципе эта работа является схематизацией смысла слов на основе изучения их этимологии. Подобная схематизация — лишь первый этап программы, а дальше начинается работа по построению более сложных словесно-понятийных систем на основе соединения ряда базовых иероглифов-схем друг с другом. Можно показать, что и здесь нет ничего нового для синологов и японоведов: ряд сложных иероглифов разлагается на более простые части, например, китайский иероглиф «роса» разлагается на иероглифы «дождь», «каждый» и «дорога». На основе расшифровки картинки можно сказать, что роса это не что иное, как «дождь на каждую ногу». Действительно, когда человек идет босиком по росистой траве, каждая из его ног получает свою толику дождя... Именно поэтому можно обозвать росу как «каж-доноговый дождь».

Что мы хотим сказать, указывая на картинки, скрытые внутри слов!

Лишь то, что, по всей видимости, всякое слово в процессе своего возникновения является понятием, концептом, строящемся на основе определенной схемы. И видеосхема, например, является своеобразным следом возникновения мысли, отпечатанном в зрительном знаке. Мы полагаем, схематизацией исходных корней слов должна заниматься «ихнономия» — наука, изучающая следы. Когда мы стремимся нечто понять, то, безусловно, опираемся на эту стертую, но потенциально существующую образность.

Мы не согласны с точкой зрения тех ученых, которые считают, что иероглифы и схемы — это письменность, отделенная от звучащей речи; а письменность же возникала значительно позже, выступив вторичной знаковой системой, — уже после появления звуковой речи и действуя на ее основе.

На наш взгляд, образная воззрительность, стоящая за словом, возникает исходно и лежит в самом основании рождающегося языка. Построение схем есть, с нашей точки зрения, вторичный запуск процесса происхождения языка. Более того, и в основе звучащей речи точно так же заложены звуковые ритмические схемы, которые создают основу поэтической гимнической речи. Подобное понимание последовательно было проработано Соссюром в его идее очень раннего процесса создания анаграмм в гимнической речи, когда слово все целиком отзвучива-ло в структуре другого слова, и необходимо было устанавливать равенство одного слова с другим.

Но если вернуться к идее иероглифического письма, необходимо обратить внимание на то, что все иероглифы делятся на идеограммы — запечатления некоторой образно-смысловой составляющей, — и фонограммы — фиксации звучащей части иероглифа. Очень часто в структуру самого иероглифа входят как идеограмма, так и фонограмма. Таким образом, за определенной зрительной схемой закреплено четко заданное и обозначенное звучание. Обращаясь к этому, можно было бы сказать, что именно фонограмма является вторичной знаковой системой, но отнюдь не идеограмма. Для того чтобы были выделены фонограммы, звучащая речь должна быть просортирована и проработана, в ней необходимо выделить звучащие структуры. Идеограмма же вполне может быть первичным исходным слоем возникновения и происхождения языка.

Почему нам так важно указание на феномен «стертой» идеограммы в русском языке? Да потому, что люди могут создавать образы на основе тех воззрительных программ, которые уже заключены в структуре значащих слов, если, правда, они способны понимать собственную речь. Получается, что человек стремится строить образы, опираясь на способы вычленения зрительных программ в значащей речи.

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться: