Первое послание к коринфянам

Коринф. Сюда Павел пришёл после неудачного спора с афинскими софистами.

Здесь он зарабатывал на жизнь, изготавливая палатки с Акилой, и ждал Тимофея с деньгами.

Здесь он, начав проповедовать в синагоге, был «поругаем» иудеями, после чего в открытую стал обращать язычников. Здесь иудеи попытались привлечь его к суду.

Именно здесь его ученики из язычников собрались учинить погром, и для начала публично избили начальника местной синагоги. Хороший городок. Многообещающий.

«Умоляю вас, братия, чтобы все вы говорили одно, и не было между вами разделений...

Сделалось мне известным о вас, что между вами есть споры...

Я разумею то, что у вас говорят: “Я Павлов”; “Я Аполлосов”; “Я Кифин”; “А я Христов”. Разве разделился Христос? »

Только этого Павлу и не хватало. На коринфян у него была твёрдая надежда, а тут...

Значит, в Коринфе собрались те, кого крестил Павел — это понятно. Крестники Аполлоса тоже не должны нас удивлять.

Этого александрийца, если вы помните, добрые Акила с Присциллой, после основательного инструктажа, отправили в Грецию с миссией.

А вот «Кифины», то есть, Петровы? Эти присматривали за всеми остальными. Пётр старался держать руку на пульсе. Но между этими группами были разногласия.

Павел смотрел на дело несколько иначе, чем Пётр — в дальнейшем эти разногласия лишь углубились.

С Аполлосом понятно — ещё в Ефесе он продемонстрировал свою самобытность в религиозных вопросах.

«Ибо и иудеи требуют чудес, и еллины ищут премудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для иудеев соблазн, а для еллинов безумие...»

Тут курс надо тщательно разрабатывать.

«Посмотрите, братия, кто вы, призванные: не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных».

Материал, конечно, бросовый, что и говорить. Но нужно использовать то, что есть.

«Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым».

Вот и решение. От противного, так сказать.

«Это, братия, приложил я к себе и Аполлосу ради вас, чтобы вы научились от нас не мудрствовать...

Ибо кто отличает тебя? Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, будто не получил?

Вы уже пресытились, вы уже обогатились, вы стали царствовать без нас...»

Распри добрались и до Коринфа. Павел решил объединиться с Аполлосом, чтобы противостоять Петру — пока теоретически.

«О, если бы вы и в самом деле царствовали, чтобы и нам с вами царствовать! »

А раз вы не царствуете, будьте добры — извольте соответствовать высокому званию.

«Для сего я послал к вам Тимофея, который напомнит вам о путях моих, как учу я везде...»

Допрыгались, ребята.

«Чего вы хотите? С жезлом придти к вам, или с любовью?..»

Павел строг, как никогда. Неужели его так разгневали обыкновенные дрязги, или было что-то ещё?

«Есть верный слух, что у вас появилось блудодеяние, и притом такое блудодеяние, которого не слышно даже у язычников, что некто вместо жены имеет жену отца своего...»

Вот оно, что! Павла и его церкви обвиняли во многих вещах — еле отстреливался. А тут такой подарок злопыхателям.

Он решил железной рукой навести в Коринфе порядок, пока туда не добрались иерусалимские пресвитеры.

Возможно, он делал это для Петра?

В любом случае, Павел хотел остаться в Коринфе главным. И даже передёрнул немного — ведь грехом этим баловался ещё сынок Иакова-Израиля.

«Сделавшего такое дело, в собрании вашем предать сатане во измождение плоти, чтобы дух был спасен».

Вот так. Калёным железом.

«Итак, извергните развращенного из среды вас».

Павел хотел избавиться от повода для упрёков.

Кроме того, распри внутри общины перерастали в гражданский иск. Кроме власти речь шла о деньгах — её непременном атрибуте.

«Как смеет кто из вас, имея дело с другими, судиться у нечестивых, а не у святых? »

Не надо выносить сор из избы, ребята. Мы тут сами разберёмся.

«Разве не знаете, что мы будем судить Ангелов, не тем бы более дела житейские? А вы, когда имеете житейские тяжбы, поставляете своими судьбами ничего не значащих в церкви».

Эта линия проводилась с самого начала. Церковь намеревалась захватить государственную власть.

Ещё нужно было дать разъяснения по поводу споров о духе и плоти. Упрёки из Иерусалима были всё громче.

«Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною. Пища для чрева, и чрево для пищи; но Бог уничтожит и то и другое».

Ну и вопросы брака — без них никуда.

«А о чем вы писали мне, то хорошо человеку не касаться женщины... Но, во избежание блуда, имей каждый свою жену и каждая имей своего мужа...

Не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию, на время, для упражнения в посте и молитве, а потом опять будьте вместе, чтобы не искушал вас сатана...

Впрочем, это сказано мною как позволение, а не как повеление. Ибо желаю, чтобы все люди были, как и я; но каждый имеет свое дарование».

Как Пётр искал компромисс с Иаковом, так теперь Павел искал компромисс с самим Петром — через его людей.

«Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я. Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться...

Прочим же я говорю, а не Господь: если какой брат имеет жену неверующую, и она согласна жить с ним, то он не должен оставлять ее...

И жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его... Если же неверующий хочет развестись, пусть разводится; брат или сестра в таких случаях не связаны...»

Спорили, видно, не только из-за денег.

«Призван ли кто обрезанным, не скрывайся (! )...

Призван ли кто необрезанным, не обрезывайся...

Обрезание ничто и необрезание ничто...

Каждый оставайся в таком звании, в котором призван. Рабом ли призван, не смущайся; но если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся».

Социальная политика — великая вещь. Павел приглашал всех — буквально всех.

И опять о браках. Вопрос брака порождал наибольшее число споров.

«Если женишься, не согрешишь; и если девица выйдет замуж, не согрешит. Но таковые будут иметь скорби по плоти; а мне вас жаль...

Имеющие жен должны быть, как не имеющие; и плачущие, как не плачущие; и радующиеся, как не радующиеся; и покупающие, как не приобретающие; и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся; ибо проходит образ мира сего...

А я хочу, чтобы вы были без забот. Неженатый заботится, как угодить Господу, а женатый заботится, как угодить жене...

Говорю это для вашей же пользы, не с тем, чтобы наложить на вас узы, но чтобы вы благочинно и непрестанно служили Господу... Посему выдающий замуж свою девицу поступает хорошо; а не выдающий поступает лучше».

Он не хотел терять никого.

«Мы все имеем знание; но знание надмевает, а любовь назидает. Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего ещё не знает так, как должно знать».

Сильно сказано.

«Пища не приближает нас к Богу: ибо едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем... И потому, если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек, чтобы не соблазнить брата моего».

Сам Павел был настоящим аскетом и упрёки в его адрес беспочвенны, он всего лишь широко забрасывал сеть.

«Не Апостол ли я? Не свободен ли я?

Если для других я не Апостол, то для вас Апостол, ибо печать моего апостольства — вы в Господе...

Вот мое защищение против осуждающих меня... Или мы не имеем власти есть и пить?

Или не имеем власти иметь спутницею сестру жену, как и прочие апостолы и братья Господни, и Кифа?

Или один я и Варнава не имеем власти не работать? »

Сказочный фрагмент. На Павла ополчились все. Даже его апостольство начали отрицать. Он возмутился: если он не апостол, то Иаков и его братки — подавно.

Они не верили Христу, он их никуда не посылал, а они и не ходили — засели в Иерусалиме и начали дань собирать.

Его обвинили в чревоугодии, а это обидно, Павел не западал на еду, но есть и пить — исконное право человека. Прочие апостолы, братья Иисуса и Пётр — все были женаты, а Павел жил аскетом.

И вот, они обвинили его в потакании плоти. Более того, никто из отцов церкви не работал — они сделали своё пресвитерство профессией, их кормили рядовые члены церкви.

Павел же не гнушался сам зарабатывать себе на пропитание, если надо было. И они обвинили его в мздоимстве. Как тут было не возмутиться!

«Какой воин служит когда-либо на своем содержании? Кто, насадив виноградник, не ест плодов его? Если другие имеют у вас власть, то не паче ли мы? Однако мы не воспользовались сею властью, но все переносим...

Разве не знаете, что священнодействующие питаются от святилища? Что служащие жертвеннику берут долю от жертвенника?

Но я не пользовался ничем таковым. И написал это не для того, чтобы так было для меня. Ибо для меня лучше умереть, нежели чтобы кто уничтожил похвалу мою».

Павел даёт понять, что даже если бы обвинения в стяжательстве имели почву, он был бы в своём праве. Он дорожит своей честью, ибо для себя не брал ни копейки — всё отправлял в Иерусалим.

Похоже, мы наблюдаем момент, когда Павел решил прекратить отправку денег братьям Иисуса и посланцы от Петра ушли ни с чем.

И он аргументирует своё решение — не на себя он будет эти деньги использовать, а для общего дела. Но больше — никаких оброков.

«Ибо будучи свободен от всех, я всем поработил себя...

Для иудеев я был как иудей, чтобы приобрести иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных, для чуждых закона — как чуждый Закона, — не будучи чужд Закона перед Богом, чтобы приобрести чуждых Закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных.

Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых».

Он отказался от всего — ради дела, а от него требуют денег. Павел отвечает едко.

«Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но лишь один получает награду? Так бегите, чтобы получить. Все подвижники воздерживаются от всего...

И потому я бегу не так, как на неверное, бьюсь не так, чтобы бить воздух, но усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным ».

Он даёт понять, что вся иерусалимская братва, даже если они апостолы и святые, не подвижники, хоть и призывают умерщвлять плоть и отрицать мир.

А он, Павел, подвижник, хотя признаёт и плотское, и мирское. Он занимается делом и не считает упрёки в свой адрес справедливыми — отнюдь.

«Посему, кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть».

Павел себе цену знает. После такого самоутверждения, наш апостол спокойно приступает к поучениям.

«Будьте подражателями мне, как я Христу... Всякий муж, пророчествующий или молящийся с покрытою головою, постыжает свою голову...

Всякая жена, молящаяся или пророчествующая с открытою головою, постыжает свою голову, ибо это то же, как если бы она была обритая. Ибо если жена не хочет покрываться, то пусть стрижется; а если жене стыдно быть остриженой или обритой, пусть покрывается».

Я не знаю, насколько это было важно тогда, но понимаю теперь, почему в нашу церковь женщину без платка не пускают — спасибо Павлуше.

«Слышу, что когда вы собираетесь в церковь, между вами бывают разделения, чему отчасти и верю... Ибо надлежит быть и разделениям, дабы открылись между вами искусные».

Он хитёр. Дескать, споры — нормальное дело, не обращайте внимания.

«Далее, вы собираетесь, но это не значит вкушать вечерю Господню; ибо всякий поспешает прежде других есть свою пищу, так что иной бывает голоден, а иной упивается».

Вот так, упивается! Пресвитеры знали, что говорили. Павел принимает меры.

«Разве у вас нет домов на то, чтобы есть и пить? Что сказать вам? Похвалить ли вас за это? Не похвалю».

Да уж, хвалиться нечем. А посему, слушайте, как надо есть и пить.

«Ибо всякий раз, когда едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете...

Кто будет есть хлеб или пить чашу недостойно, виновен будет...

Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест и пьет...

Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о теле Господнем...

Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает».

Он настаивает на здоровом образе жизни.

«А если кто голоден, пусть ест дома, чтобы собираться вам не на осуждение... Прочее устрою, когда приду ».

Я бы задумался после этих слов.

Павел призывал к естественному, считая, что аскеза и экзальтации — удел немногих.

Аскетическая партия Иакова могла похвастаться большим числом «пророков», говорящих на языках, и вообще экстрасенсов.

Возможно, в Коринфе им завидовали. Но Павел, который сам был очень экзальтированной личностью, успокаивает своих учеников и обещает им другие чудеса.

«Иных Бог поставил в Церкви, во-первых, Апостолами, во-вторых, пророками, в-третьих, учителями... Далее, иным дал силы чудодейственные, также дары исцелений, управления, разные языки.

Все ли Апостолы? Все ли пророки? Все ли учители? Все ли чудотворцы? Все ли имеют дары исцелений? Все ли говорят языками? Ревнуйте о дарах бОльших, и я покажу вам путь ещё превосходнейший».

А в чём же этот путь? Что затмевает всё это сверкающее многообразие? Конечно же, любовь.

«Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто».

А экстрасенсорные способности, если разобраться, не многого стоят.

«Теперь, если я приду к вам, и стану говорить на незнакомых языках, то какую принесу вам пользу, когда не изъяснюсь вам или откровением, или познанием, или пророчеством, или учением?..

Если и вы языком произносите невразумительные слова, то как узнают, что вы говорите? Вы будете говорить на ветер.

Сколько слов есть в мире и ни одного из них нет без значения. Но если я не разумею значения слов, то я для говорящего чужестранец».

Вот именно. Всё это в полной мере относится к лопотанию Иоанна в Апокалипсисе.

«Что же делать? Стану молиться духом, стану молиться и умом; буду молиться духом, буду молиться и умом...

Я более всех вас говорю языками; но в церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке».

А ведь он — мудрец. И настоящий философ, к тому же.

Мне странно, что некоторые комментаторы называют среди апостолов Иоанна, как философа. Куда ему до философии? А вот Павел... Его многому научили в Афинах.

«Если вся церковь сойдется вместе, и все станут говорить незнакомыми языками, и войдут к вам незнающие или неверующие, то не скажут ли, что вы беснуетесь? »

Скажут, непременно скажут. А нам этого не надо. Нам надо с верхушкой сомкнуться, а верхушка, она ясность любит.

«Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении... Если же они хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих... Ибо неприлично жене говорить в церкви ».

Это маленький подарок феминисткам и сторонникам эмансипации — от христианской церкви.

И ещё немного истории движения.

«Христос умер за грехи наши, и погребен был, и воскрес в третий день — по Писанию...

И явился Кифе, потом двенадцати; потом явился более нежели пятистам братий в одно время, большая часть которых доныне живет...

Потом явился Иакову, также и всем Апостолам... А после всех явился ко мне, как некоему извергу».

Павел говорит немного не так, как евангелисты. Он чётко называет последовательность событий и участников. Его описание выглядит наиболее достоверным.

«Ибо я наименьший из Апостолов, и недостоин называться Апостолом, потому что гнал церковь Божию. Но благодатью Божией есмь то, что есмь».

Вот так. Старшие отказали ему в праве называться апостолом. Горько, конечно. Но и в этом качестве он сделал больше, чем все они, вместе взятые.

И, наконец, споры о воскресении. Помните, какую бучу поднял Павел в синедрионе, когда воззвал к фарисеям и натравил их на саддукеев? Именно разговорами о воскресении он сумел это сделать.

«Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес; а если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера наша...

Если мертвые совсем не воскресают, то для чего и крестятся для мертвых?.. Для чего и мы ежечасно подвергаемся бедствиям? Я каждый день умираю!..»

Это последний рубеж обороны — дальше некуда отступать. Логически доказать что-либо невозможно, и вот аргумент — неужели всё зря?

«Верую, ибо абсурдно». Это было логическим продолжением.

«Когда я боролся со зверями в Ефесе, какая мне польза, если мертвые не воскресают? »

А вы помните этот случай в Ефесе? Греческие ювелиры возмутились тем, что упали заказы от храма Артемиды и устроили протест.

Павла, Гая и Аристарха поволокли на зрелище — их заставили сражаться с животными. И эти ребята выжили. Да из таких гвозди делают! Павел не зря потом взял с собой Аристарха Рим покорять.

Странно, что он вообще обращал внимание на критику из Иерусалима, переживал, оправдывался.

Да после клинической смерти от побивания камнями и гладиаторских боёв он мог вообще наплевать на всех пресвитеров. Но вера — великая вещь.

«Станем есть и пить, ибо завтра умрем! Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся».

И, как уже повелось, организационные вопросы.

«При сборе для святых поступайте так, как я установил в церквах Галатийских...

В первый день недели каждый из вас пусть отлагает у себя и сберегает, сколько позволит ему состояние, чтобы не делать сборов, когда я приду.

Когда же я приду, то, которых вы изберете, тех отправлю с письмами, для доставления нашего подаяния в Иерусалим...»

«Как я установил». Вот оно — Павел изменил порядок сбора и отправки денег.

К его приходу деньги должны быть собраны. И никаких проволочек. Руководителем он был жёстким.

Без его разрешения теперь ни одна копейка не могла уйти пресвитерам. Они брали его за горло — он отвечал тем же.

«Я приду к вам, когда пройду Македонию... В Ефесе же я пробуду до Пятидесятницы, ибо для меня отверста широкая дверь, и противников много».

В Ефесе противников хватало.

«Если же придет к вам Тимофей, смотрите, чтобы он был у вас в безопасности».

Это не книга, а боевик — в который раз убеждаюсь.

«Я рад прибытию Стефана, Фортуната и Ахаика».

Гонцы курсировали, почта работала, организация процветала. Вернее, готовилась процветать.

«Приветствуют вас церкви Асийские; приветствуют вас Акила и Присцилла».

Да, письмо писалось в Ефесе.

«Мое, Павлово, приветствие собственноручно».

Это значит — сам писал.

«Кто не любит Господа Иисуса Христа, анафема, маранафа».

Ну, что же... Аминь.

Второе послание коринфянам

Его Павел написал вместе с Тимофеем.

«Павел, волей Божию Апостол и Тимофей брат — церкви Божией, находящейся в Коринфе, со всеми святыми по всей Ахайи».

Что-то случилось. Павел вообще не писал попусту, все его послания продиктованы острой необходимостью.

«Мы не хотим оставить вас, братия, в неведении о скорби нашей, бывшей с нами в Асии, так что не надеялись остаться в живых... Но сами в себе имели приговор к смерти...

И мы пишем вам не иное, как то, что вы читаете или разумеете, и что, как надеюсь, до конца уразумеете, так как вы отчасти уразумели уже...»

Очень интересно. Он говорит им: ребята, тут никакого второго смысла нет, ведь вы же понимаете! Они поняли. Павел надеялся на это.

«И в этой уверенности я намеревался придти к вам ранее... И через вас пройти в Македонию, из Македонии же опять придти к вам... А вы проводили бы меня в Иудею...»

Да, планы изменились. Что-то в самом деле произошло.

«Имея такое намерение, легкомысленно ли я поступил? »

То есть, не было ли ошибкой не придти в Коринф по дороге в Македонию — раз уж собрался.

«Щадя вас, я доселе не приходил в Коринф, не потому, будто мы берем власть над верою вашею... Я рассудил сам в себе не приходить к вам опять с огорчением. Ибо если я огорчаю вас, то кто обрадует меня, как не тот, кто огорчен мною? »

Если помните, в первом послании Павел изменил порядок сбора и отправки денег для Иакова. И отправил это послание с нарочным — Тимофеем.

И вот, теперь Тимофей опять с ним, за это время их чуть не убили, и Павел собирается «огорчить» коринфян.

Иерусалим тоже зря времени не терял. Игра пошла по крупному.

Павлу подстраивают верную гибель и начинают обрабатывать асийские и греческие церкви — его вотчину. И делают это руками Петра — видимо, Кифа с Иаковом всё-таки договорился.

Неужели, предал? Ну, Петру не привыкать.

Но Павел выжил и опять вступил в игру. И по праву решил «взять власть». И наказать виновных — тех, кто поддержал конкурентов.

«Если же кто вас огорчил, то не меня огорчил, но частью, — чтобы не сказать много, — и всех вас... Для такого довольно сего наказания от многих, так что вам лучше уже простить его и утешить».

Предателя нашли и уже наказали, но Павел хочет, чтобы он дожил до его визита. Поэтому просит оставить «крота» в покое. Пока.

«И потому прошу вас оказать ему любовь. Ибо я для того и писал, чтобы узнать на опыте, во всем ли вы послушны».

«Придя в Троаду, я не имел покоя духу моему, потому что не нашел там брата моего Тита; но, простившись с ним, я пошел в Македонию».

Этот Тит... Кто он такой? Кажется, Павел удивлён и даже огорчен его отсутствием.

Когда появились изменники, он хочет никого не упускать из виду.

«Неужели нам снова знакомиться с вами? Неужели нужны для нас, как для некоторых, одобрительные письма к вам или от вас? »

Видите, до чего дошло. Коринфяне не признали павловых посланников и потребовали рекомендательных писем. Иаков уже глубоко вмешался в Павловы дела — руками Петра.

Кто бы мог подумать, что Павел выживет?

«Имея надежду мы действуем с великим дерзновением... Посему мы не унываем, а открывая истину, представляем себя совести всякого человека...

Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены; мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся; мы гонимы, но не оставлены; мы низлагаемы, но не погибаем. Всегда носим в теле мертвость Иисуса Христа».

А мёртвость нельзя убить. Павел даёт понять, что хоронить его рано и он ещё покувыркается. Какое-то время.

«Итак мы вразумляем людей, Богу же мы открыты; надеюсь, что открыты и вашим совестям».

И упрекнуть его не в чем, совесть его чиста, а посему — сделаем вид, что ничего не случилось. Начнём с нуля.

«Не снова представляем себя вам, но даём вам повод хвалиться нами, дабы имели вы что сказать тем, которые хвалятся лицем, а не сердцем».

Очень прозрачный намёк.

«Потому отныне мы никого не знаем по плоти; если же и знали Христа по плоти, то ныне уже не знаем. Итак, кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь все новое».

Вот вам, горячие иерусалимские парни. Вы знали Христа лично и этим шпыняли меня?

С сегодняшнего дня это не имеет значения — Христос умер. А то, что было раньше — оно ведь было раньше, что толку говорить об этом сегодня.

И вы теперь ничем не лучше меня. А, может быть, и хуже. И пора ответить на все обвинения пресвитеров. Яростно ответить.

«Нас почитают обманщиками, но мы верны...

Мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот мы живы...

Нас наказывают, но мы не умираем; нас огорчают, но мы всегда радуемся...

Мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем».

Видимо, посланцы Петра и Иакова уже пришли в Коринф, объявили Павла погибшим и начали устанавливать свои порядки.

И ещё, хоть Павел и нищий, но обогащать Иерусалим он больше не намерен.

«Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными, ибо какое общение праведности с беззаконием? »

Никакого общения — всем легатам пинка под зад и выставить за ворота.

«Вместите нас, Мы никого не обидели, никому не повредили, ни от кого не искали корысти...

Я много надеюсь на вас, много хвалюсь вами... Ибо когда пришли мы в Македонию, плоть наша не имела никакого покоя...

Но мы были стеснены отовсюду: отвне — нападения, внутри — страхи... Но Бог утешил нас прибытием Тита...»

Ребята коринфяне, вы же мне, как дети родные. Всё будет хорошо, вот увидите. Положитесь на меня и ничего не бойтесь.

И ещё — история с Титом начинает приобретать очертания. Первое письмо было из Ефеса. Тимофей всё сделал, как положено, вернулся к Павлу, потом их подставили (ведь деньги уже прибыли в Иерусалим).

Пока Павел и Тимофей боролись за свои жизни (трудно представить, с чем они столкнулись в этот раз), Пётр договорился с Иаковом.

Они пришли к соглашению и послали людей в Ахайю и Македонию — переключить на себя павловские церкви.

Выживший Павел послал Тита в Ахайю и Македонию — навести порядок, но его прогнали, ибо Павел, как им сказали, погиб.

Его словам коринфяне не поверили и потребовали письменное подтверждение от самого Павла. «Слухи о моей смерти несколько преувеличены» или что-нибудь в этом роде.

У Тита такой бумаги не было и его попросили удалиться. Павел, придя в Македонию, Тита не нашёл, очень этому огорчился и послал письмо коринфянам: я жив-здоров, а Тит — мой человек. Вы меня сильно опечалили, и я непременно разберусь — как только доберусь.

И даже расправа коринфян с предателем не умалила его гнева.

Вот таким, примерно, был расклад.

«Если я опечалил вас посланием, не жалею, хотя и пожалел было... Теперь я радуюсь не потому, что вы опечалились, но что вы опечалились к покаянию...

Ибо то, что вы опечалились, смотрите, какое произвело в вас усердие, какие извинения, какое негодование на виновного, какой страх, какое желание, какую ревность, какое взыскание! »

Прямо сердце радовалось. Коринфяне всё ещё были павловыми. А человек пресвитеров, подбивший их к неповиновению, будет наказан.

«Посему вы показали себя чистыми в этом деле... Итак, если я хотел писать к вам, то не ради оскорбителя и не ради оскорбленного, но чтобы открылось попечение наше о вас».

Отец командир, да и только.

«А еще более обрадованы мы радостью Тита, что вы все успокоили дух его. И я не остался в стыде, если чем-либо о вас похвалился перед ним. Похвала наша оказалась истинною; и сердце его весьма расположено к вам».

Предателя подвергли укоризне, отверженного Тита пригласили в гости — ему понравилось.

«Уведомляем вас о благодати, данной церквам Македонским... Ибо они доброхотны по силам и сверх сил — я свидетель: они весьма убедительно просили нас принять дар и участие в служении святым... Поэтому мы просили Тита, чтобы он, как начал, так и окончил у вас и это доброе дело».

Павел вежливо напоминает о том, что деньги надо собрать — этого никто не отменял. Другое дело, куда они теперь пойдут.

Вот македоняне, например, собрали деньги без напоминаний и «убедительно просили» Павла принять этот дар. А Тита, который пришёл за этим же «добрым делом», вышибли за ворота. Нехорошо.

«А как вы изобилуете всем — так изобилуйте и этой добродетелью. Говорю это не в виде повеления, но усердием других испытываю искренность вашей любви».

Добряк. Пётр, тот поступал просто — «его закопали, и тебя зароют».

«Совершите же теперь самое дело... Не требуется, чтобы другим было облегчение, а вам тяжесть, но чтобы была равномерность».

Македония отстегнула, и вы не отставайте, а то неравномерно получается.

«Благодарение Богу, вложившему в сердце Тита такое усердие к вам».

Могу себе представить.

«Ибо хотя и я просил его, он, будучи очень усерден, пошел к вам добровольно. С ним послали мы также брата, избранного от церквей сопутствовать вам для сего благотворения».

Инкассатор должен иметь охрану.

«С ними послали мы и брата нашего, которого усердие много раз испытали, и который ныне еще усерднее».

А еще инкассатор должен иметь сопровождение. И надзор.

«Что касается до Тита — это мой товарищ и сотрудник; а что до братьев наших — это посланники церквей».

Это на тот случай, если вы опять усомнитесь, дорогие коринфяне, в их полномочиях.

«Итак перед лицем церквей дайте им доказательство любви вашей и того, что мы справедливо хвалимся вами».

Уж постарайтесь, дорогие мои, не ударить лицом в грязь. Не вздумайте собрать меньше, чем остальные.

«Впрочем, излишне писать вам о вспоможении святым, ибо я знаю усердие ваше... И хвалюсь вами перед Македонянами, что Ахайя приготовлена еще с прошедшего года».

Вот оно, что. В позапрошлом году Тимофей собрал деньги и отвёз в Иерусалим. В прошлом году они с Павлом попали в плохую историю, и не собрали денег. Иерусалим прислал людей: где деньги?

А Павел послал Тита. И теперь надо взять взносы за прошлый год и за этот. Конечно, без охраны не обойтись — сумма большая.

«Братьев же я послал для того, чтобы похвала моя о вас не оказалась тщетною, но чтобы вы были приготовлены, чтобы, когда придут со мною македоняне и найдут вас неготовыми, не остались в стыде мы...»

Контроль и ещё раз контроль.

«Посему я счел нужным упросить братьев, чтобы они вперед пошли к вам и предварительно озаботились...»

Чем больше сумма, тем труднее её собрать — в короткий срок. Но Павел не собирается давать поблажек.

«Кто сеет скупо, скупо и пожнет; кто сеет щедро, щедро и пожнет... Каждый уделяй по расположению сердца, не с огорчением и не с принуждением... Ибо дело служения сего не только восполняет скудость святых...»

А может быть, Павел всё так же собирает деньги для Иерусалима? Нет. Когда он собирал для Иерусалима, то оговаривал это. На этот раз он решил оставить Иакова, Иоанна, а возможно, и Петра — с носом.

«Я же, Павел, который лично между вами скромен, а заочно против вас отважен, убеждаю вас... Прошу, чтобы мне по присшествии моем не прибегать к той твердой смелости, которую думаю употребить против некоторых, помышляющих о нас, что мы поступаем по плоти. Ибо мы, ходя во плоти, не по плоти воинствуем».

Прямее не скажешь. Павел в открытую выступил против Иакова, Иоанна и всей иерусалимской партии.

В этой борьбе он не потерпит разброда и шатаний в своём лагере и готов расправиться с любым, кто встанет на его пути.

«... и готовы наказать всякое непослушание... На личность ли смотрите?.. Впрочем, да не покажется вам, что я устрашаю вас только посланиями...

Так как некто говорит: «В посланиях он строг и силен, а в личном присутствии слаб, и речь его незначительна», — такой пусть знает, что каковы мы на словах и посланиях заочно, таковы и на деле лично... Ибо мы не напрягаем себя, как не достигшие до вас...»

Ребята, вы Павла ещё в гневе не видали! На стадионе со львами я лишь разминался. И не дай вам божок разозлить меня по-настоящему. В гневе я страшен — и теряю разум. Посторонись, а то зашибу!

«О, если бы вы несколько были снисходительны к моему неразумию! Но вы и снисходительны ко мне... Боюсь, чтобы умы ваши не повредились, уклонившись от простоты во Христе...

Ибо если бы кто, придя, начал проповедовать другого Иисуса, которого мы не проповедовали...»

Он возвращает их в стойло. Ребята от Петра потрудились на славу и Павел пытается нейтрализовать чуждые влияния.

Его парням уже наговорили: Павел — не апостол, он Христа не видел, его проповедь не о том Христе, он ничего не стоит и вообще...

«Но я думаю, что у меня ни в чем нет недостатка против высших Апостолов».

И это обвинение в мздоимстве...

«Другим церквам я причинял издержки, получая от них содержание для служения вам. .. И, будучи у вас, хотя терпел недостаток, никому не докучал, ибо недостаток мой восполнили братья, пришедшие из Македонии».

Тимофей, например. И Сила. И Аристарх.

«Почему же я так поступаю? Но как поступаю, так и буду поступать, чтобы не дать повода ищущим повода, дабы они, чем хвалятся, в том оказались такими же, как и мы... Ибо таковы лжеапостолы, лукавые деятели, принимают вид Апостолов Христовых».

Меня назвали лжеапостолом? Я-то, как раз, настоящий, а вот они...

«Как многие хвалятся по плоти, так и я буду хвалиться. Ибо вы, люди разумные, охотно терпите неразумных: вы терпите, когда кто вас порабощает, когда кто объедает, когда кто обирает, когда кто превозносится, когда кто бьет вас в лицо. К стыду говорю, что на это у нас недоставало сил».

Охотно терпите неразумных — надо же. Куда это он нацелился? На кого?

«А если кто смеет хвалиться чем-либо, то (скажу по неразумию) смею и я. Они евреи? И я. Израильтяне? И я. Семя Авраамово? И я. Христовы служители? (в безумии говорю: ) Я БОЛЬШЕ. Я гораздо более был в трудах, безмерно в ранах, более в темницах и многократно при смерти.

От иудеев пять раз мне дано было по сорока ударов без одного; три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение, ночь и день пробыл во глубине морской; много раз был в путешествиях, в опасности на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратиями, в труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе».

И это правда. Павел имел полное право так говорить. В конце концов, эта церковь — его детище.

«Кроме посторонних приключений, у меня ежедневно стечение людей, забота о всех церквах. Кто изнемогает, с кем бы я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенился? Если должно мне хвалиться, то буду хвалиться немощью моею».

А ещё эти откровения... Иоанн уже разослал свой Апокалипсис, и адресовал его почему-то асийским церквам, которые основал и курировал он, Павел. И поддал их нещадной критике, называя чуть ли не сатанистами.

Павлу не хотелось ронять авторитет святого апостола, но он, самый экзальтированный из отцов церкви, не мог спокойно смотреть на эту ложь. И мягко так прошёлся по Иоанну.

«Не полезно хвалиться мне, ибо я приду к видениям и откровениям Господним. Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю, Бог знает) восхищен был до третьего неба.

И знаю о таком человеке (только не знаю: в теле или вне тела — Бог знает), что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать».

Павел даже издевается. Немного. Даёт понять, что рассказы Иоанна на совести самого Иоанна, но тонко так подмечает, что Богослов слышал неизреченные слова, которые и пересказать-то невозможно. Однако же, пересказал — сумел.

До Апокалипсиса мы ещё дойдём, но сам факт того, что Павел публично подверг сомнению откровение Иоанна, говорит о многом. Пришло время расставлять точки и запятые.

Павел — единственный из апостолов, который был стигматиком — на его теле в минуты религиозных экстазов проступала кровь — раны Христовы. Поэтому его мнение в этом вопросе было авторитетным.

«Таким человеком могу хвалиться; собою же не похвалюсь, разве только немощами своими.

Впрочем, если захочу хвалиться, не буду неразумен, потому что скажу истину; но я удерживаюсь, чтобы кто не подумал обо мне более, нежели сколько во мне видит или слышит от меня.

И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дало мне жало в плоть удручать меня, чтобы я не превозносился».

А вот Иоанн превознёсся. И говоря, что его, Павла, откровения истинны, он даёт понять, что у Богослова никаких откровений не было. И он прав.

Тут ещё интересный момент. В момент написания первого послания коринфянам, то есть, два года назад, большая часть из пятисот учеников Христа была жива. После Апокалипсиса прошло двенадцать лет, а они всё ещё живы.

Это значит, что никаких массовых убийств христиан до этого момента просто не было — Иоанн фантазировал на Патмосе.

Единственные христиане, которые были брошены на растерзание львам, это Павел и Аристарх. И случилось это не в Риме, а в Ефесе — по воле греческой общины, а не римского императора.

Но львы их не растерзали — Павел оказался круче Самсона и Геракла, вместе взятых.

Не стоит говорить сейчас о том, что ни Сенека, ни Флавий, ни Светоний ничего не говорят о массовых казнях христиан при Нероне.

⇐ Предыдущая123Следующая ⇒

Поделиться: