III.4. Критерии оценки преступления. Вина

 

(III.4.1) Общие особенности вменения ответственности.

Под­лежащее квалификации как уголовное преступление правонарушение подразумевало наличие несколько иных, чем для чисто частноправовых правонарушений с гражданской только ответственностью, критериев действия, лежащего в основе правонарушения. Это различие признава­лось как существенное в римской юстиции: «В уголовных делах устраняет или cмягчает ответственность то, что не имеет такого действия в гражданских». Из этой общей посылки сформировался важный крите­рий виновной необходимости, которая не признавалась в сфере частно­го права ибстоятельством, устраняющим или вовсе освобождающим от ответственности, но в сфере уголовного права могла рассматриваться как черта, преимущественно определившая причину к преступлению (за­щита от нападения, повлекшая смерть нападавшего; нападение на зло­умышленника, поджигателя и т.п.).

Объективная сторона преступного действия могла квалифициро­ваться и чисто формально: при более тяжких преступлениях признава­лось, что покушение наказуется, хотя бы результат предполагавшегося действия и не последовал и конкретного ущерба причинено не было. Уголовно наказуемое причинение ущерба, вреда и т.п. тем самым заключа­лось и в абстрактном посягательстве на публично-правовой порядок, его правила и нормы. Особенности общей конструкции уголовной вины как основания для ответственности обусловили также и то, что различение стадий совершения преступления (оконченное и неоконченное, намере­ние, приготовление т.п.) в большинстве случаев даже не затрагивалось римским правом как обстоятельство, влияющее на квалификацию дей­ствия и наказание преступника.

Преимущественное внимание к цели, к содержанию преступного действия в римской юстиции сформировало еще одну важную особен­ность оценки преступления: практически полное отсутствие различий между действием активным и пассивным, итогом которых стало бы пре­ступление. Не признавалось важных для определения наказаний граней между собственно совершением преступления и соучастием, подстре­кательством к нему (интеллектуальным или физическим), прямым или косвенным исполнением, хотя все оттенки этого преступного поведе­ния были выяснены и разобраны римской юриспруденцией. Считалось что «тот, кто дает согласие, подлежит тому же наказанию, что и те, кто действует». В свою очередь это послужило основанием для вменения уго­ловной ответственности за недоносительство в случаях преступлений против римского народа или государя, причем даже смерть преступника не исключала возможности для уголовного преследования таким обра­зом прикосновенных к преступлению или якобы преступлению. «По де­лам о государственной измене никто не соучастник, но главнейший и единственный исполнитель».

Для уголовного правосудия, согласно Цицерону, «весь вопрос в том, совершены ли противозаконные действия или не совершены». Фор­ма участия субъекта преступления в этом действии полагалась обстоя­тельством малосущественным и во всяком случае почти не влияющим на итог общественной оценки преступника и преступления. Эти общие особенности квалификации уголовно наказуемого действия в римском пра­ве были взаимосвязаны с особенностями понимания уголовно-правовой вины как условия ответственности.

(III.4.2) Понятие и форма вины.

Наличие вины (culpa), т.е. не­которого субъективного отношения предполагаемого преступника к на­казуемому действию, признавалось в римском праве обязательной при­надлежностью формирования уголовной ответственности. Без вины наказание не должно было следовать и, по-видимому, в целом отсутство­вала общая квалификация события как преступления — Sine culpa non est aliquis puniendas. Содержание вины, т.е. что рассматривалось в ее качестве, какие формы принимались уголовным правом, характеризовалось в римской юриспруденции существенными особенностями.

Различение того или другого отношения виновного субъекта пре­ступления к своему проступку сформировалось еще в рамках понтификальной юрисдикции и тех критериев, которыми руководствовались жрецы в наказании тех, кто рассматривался нарушителем общественно-ре­лигиозных порядков. (Во внерелигиозном уголовном правоприменении изначально было абсолютно неважным отношение виновного субъекта к содеянному: главное заключалось в том, что было совершено, кем и при каких обстоятельствах. ) Нарушения религиозных церемоний, про­цессий т.п. подразделялись на важные и на менее важные, извинительные. Подразумевалось, что важные проступки совершены с заведомой сознательностью, а маловажные представляют эксцесс непредусмотрительности (piaculum). Соответственно первые накладывали на совершившего их бесчестие, а вторые связывались только с научающим порицанием; и только первый вид проступков мог служить основанием для применения наказания в уголовно-правовом смысле.

Исторически сложилось так, что и древнейшее, и развитое римс­кое право исходило из того, что для наказуемости действия обязательно наличие в нем умышленности. Действия неумышленные, т.е. совершен­ные по неосторожности, непредусмотрительности, случайные и т.п. ква­лификации как уголовные преступления не подлежали (что, однако, не означало, что эти действия не будут рассматриваться как частноправовые деликты, поскольку понимание вины в уголовном и частноправовом смысле значительно разнилось). Вследствие этой общей предпосылки в римском праве сформировалась единственная форма уголовной вины — толь­ко в виде преступного умысла, злостного умышления (dolus). Хотя при отдельных ситуациях допускалось, что само по себе действие по природе своей, sui generis, будет караемо, но в этих случаях презюмировалось на­личие dolus, выражавшегося в изначальной преступной наклонности ин­дивида к пренебрежению общественными требованиями. Однако и со­держание, и конструируемые подвиды этого «злостного умысла» также были другими, нежели те, что рассматривались в качестве основания для ответственности в частном, деликтном праве (см. VII.2).

(III.4.3) Виды и элементы вины.

Категория «злостного умышления» (dolus) как главенствующей формы виновности содержательно и терминологически подразделялась на несколько внутренних подвидов, которые одновременно и служили специальной квалификации мотивов содеянного, и давали основание к большему или меньшему осуждению пре­ступника. Собственно dolus, т.е. злостный умысел в чистом виде, означал, что в действии наличествовало заведомое стремление совершить именно то, что было совершено; лицо, действовавшее в состоянии dolus, предпо­лагалось, полностью понимало свои мотивы, отдавало отчет о возможных и желаемых последствиях. Субъект мог совершить преступное с другой мо­тивацией— lascivia, т.е. как шалость, необдуманную шутку, но все равно признавался отдававшим себе отчет о последствиях. Еще одну ситуацию создавало совершение преступления, руководствуясь luxuria — стремлени­ем к чему-то порочному (например, следуя привычной жадности или сла­дострастию, в которых был уличен с детских лет). Другим вариантом была cupiditas— жадность, страсть (например, при воровстве) как своего рода преобладающая причина действий преступника, которая, однако, не пони­малась в качестве стремления к личному обогащению. Еще один подвид вины составляла petulantia — дерзость, нахальство, что могло считаться виновным мотивом преступного поведения при неподчинении военным властям, магистрату, общественному порядку. Все эти виды в равной мере были виной и на меру ответственности практически не влияли.

Состояние виновности подразумевало некоторые внутренние эле­менты, которые специально не квалифицировались, но наличие которых было необходимо существенным для обоснования уголовной ответственности. Уголовная вина означала (1) знание возможности последствий и всех фактических обстоятельств дела (не исключая и шалость), представ­ление о возможных, даже и не желаемых персонально субъектом послед­ствиях поступка (толкнул — упал, поджег — загорелось и т.д.) Для обо­снования виновности (2) не обязательно было субъективное осознание противозаконности своего поступка; не подразумевалось, что нужно точ­ное юридическое знание, что именно и в какой степени нарушается. Од­нако для особой категории преступлений — должностных — наличие осознания противоправности своего действия было обязательным элемен­том — без этого не могло идти речи о собственно должностном преступлении; это обстоятельство было связано с общим административным по­ложением должностных лиц в римском публичном правопорядке: им вменялось в обязанность знать законы и пределы их требований, а малознание или незнание трактовалось как уклонение от публичных магист­ратских обязанностей. В другом отношении доказанное сознание противозаконности своего поступка свидетельствовало ipso facto о наличии dolus на преступление. В общей форме данный элемент вины выражался в зна­менитом постулате римской юстиции ignorantia legis neminem excusat. На­конец, для виновности необходимо было (3) наличие вредной для общества или для других лиц направленности воли. Отсутствие этой «вредности» определялось общими принципами правопорядка: «никто не действует умышленно, если пользуется своим правом». Следовательно, попытка вый­ти за пределы признанных прав — равно в публично-правовом или част­ноправовом отношении — создает уголовно наказуемую ситуацию. Для уголовной ответственности этот критерий был особенно существенным при различении умысла как абстрактной воли или — «наклонности мыслей» (ненаказуемого) — (ср. «Один лишь умысел украсть никого не делает во­ром») от умысла-намерения (уже наказуемого), связанного с обдумывани­ем и подготовкой конкретного преступления. Последняя ситуация делала вполне доктринально и юридически обоснованным преследование чисто формальных заговоров (при государственных преступлениях, посягатель­ствах на «оскорбление величества» государя или римского народа и т.п.) или других схожих по содержанию действий, пусть и не принесших реаль­но материальных результатов.

Признание наказуемой вредной направленности воли обуслови­ло в римском уголовном праве наличие ряда ситуаций, когда уголовной реакции подлежали действия, не характеризуемые безусловно наличием умысла в виде dolus или иных подвидов. Так, подлежали уголовной от­ветственности врач за неудачное врачевание (в этом усматривалось нару­шение им своих обязанностей), лица, покушавшиеся на добрые нравы или интересы государства (святотатство, подделка монеты). В этих случаях ответственность образовывалась по принципу объективного вменения результатов, признаваемых законом и правом как преступные и опасные, вне зависимости от конкретных побудительных мотивов или даже при отсутствии таковых.

 

⇐ Предыдущая6789101112131415Следующая ⇒

Поделиться: