Действие с целью и действия в вымышленных обстоятельствах

 

На сцене при каждой принимаемой позе или положении тела существуют три момента.

Первый – излишнее напряжение, неизбежное при каждой новой позе и при волнении от публичного выступления.

Второй – механическое освобождение от излишнего напряжения с помощью контролера.

Третий – обоснование или оправдание позы в том случае, если она сама по себе не вызывает веры самого артиста.

Напряжение, освобождение и оправдание – три кита, на которых зиждется телесная свобода.

Если вы совершаете какое-либо действие, оно должно быть оправдано, даже если это действие никак не вписывается в контекст представления. И самым лучшим артистам случается на сцене спотыкаться, делать неуклюжие жесты, но настоящий артист всегда сумеет сделать так, что его случайное движение окажется неслучайным.

А вот начинающие актеры нередко грешат тем, что даже те движения, которые заданы рисунком роли, выглядят чужеродно, случайно, нелепо. Такие движения Станиславский называл бессмысленными. Они происходят от того, что актеры действуют ради самого действия, не задумываясь над тем, что у каждого жеста, у каждого движения есть определенная цель. На сцене нельзя ни бегать ради бегания, ни страдать ради страдания. На подмостках не надо действовать «вообще», ради самого действия, а надо действовать обоснованно, целесообразно и продуктивно. [1]

На своих занятиях Станиславский часто просил учеников совершать простые движения – поднимать руки, ходить, садиться и вставать. «Казалось бы, заданная задача совсем проста, – сетовал Станиславский, – однако никто не смог ее выполнить. От учеников требовали, так сказать, “изолированного” действия только одних групп мышц – заведующих движениями плеча, все остальные мышцы – шеи, спины, тем более поясницы – должны были оставаться свободными от всякого напряжения. Последние, как известно, нередко отклоняют весь корпус в противоположную от поднимающейся руки сторону, в помощь производимому движению». [1]

 

...

«Большая театральная практика привела меня к пониманию, что на сцене производит впечатление на зрителя только то, что начинается с самого простого, правильного физического действия. Если вы изучили так свое тело, что в любую минуту, зная, как действуют ваши мускулы, можете, в полном освобождении мышц, сделать те или иные физические задачи, …вы можете всегда соединить физические и психические движения в один слитный комплекс, и этот комплекс двух движений будет действием. Теперь к вашему физическому движению прибавилось движение психическое, у вас будет цель, и две задачи сольются в одно целеустремленное действие. Для краткости будем все действия сознания и тела называть просто физическими действиями , ибо только при помощи тела мы можем выразить, передать другому ощущения нашего психического мира. Слово ведь тоже будет, в этом смысле, только физическим действием, ибо передается звуком, языком, небом, горлом. И слово, являющееся последней, высшей ступенью воздействия актера на зрителя, представляет из себя сложный конгломерат, обобщающий целый ряд физических действий артиста». [1]

 

Самая распространенная сценическая ошибка заключается в том, что актер, начиная действовать на сцене, старается насильно выразить через действие мысль или чувство. Движения получаются нарочитыми, жесты преувеличенными. «Нельзя сесть на стул и захотеть ни с того ни с сего ревновать, волноваться или грустить, – говорил Станиславский. – Нельзя заказывать себе такое “творческое действие”. [1]

Само по себе чувство не оживет, и актеру неизбежно придется его наигрывать, показывать на своем лице несуществующее переживание. Нельзя выжимать из себя чувства, нельзя ревновать, любить, страдать ради самой ревности, любви, страдания. Нельзя насиловать чувства, так как это кончается самым отвратительным актерским наигрыванием. Поэтому при выборе действия надо оставить в покое. Оно явится само собой от чего-то предыдущего, что вызвало ревность, любовь, страдание. «Вот об этом предыдущем думайте усердно и создавайте его вокруг себя, – советовал Константин Сергеевич. – О результате же не заботьтесь… подлинный артист должен не передразнивать внешне проявления страсти, не копировать внешне образы, не наигрывать механически, согласно актерскому ритуалу, а подлинно, по-человечески действовать. Нельзя играть страсти и образы, а надо действовать под влиянием страстей и в образе». [1]

Станиславский считал, что артистам нужно широко пользоваться тем, что простые физические действия, поставленные среди важных предлагаемых обстоятельств, приобретают большую силу. «В этих условиях, писал он, создается взаимодействие тела и души, действия и чувства, благодаря которому внешнее помогает внутреннему, а внутреннее вызывает внешнее: стирание кровавого пятна помогает выполнению честолюбивых замыслов леди Макбет, и честолюбивые замыслы заставляют стирать кровавое пятно. Недаром же в монологе леди Макбет все время чередуется забота о пятне с воспоминанием отдельных моментов убийства Банко. Маленькое, реальное, физическое действие стирания пятна приобретает большое значение в дальнейшей жизни леди Макбет, а большое внутреннее стремление (честолюбивые замыслы) нуждается в помощи маленького физического действия:

 

...

У. ШЕКСПИР. МАКБЕТ

Перевод М. Лозинского

И все-таки здесь пятно.

Врач. Слушайте! Она говорит! Я запишу то, что она произносит, чтобы прочнее закрепить в памяти.

Леди Макбет. Прочь, проклятое пятно! Прочь, говорю! Один; два; значит, пора. В аду темно. Стыдно, милорд, стыдно! Воин, и вдруг испугался? Чего нам бояться, не знает ли кто-нибудь, раз никто не может призвать нашу власть к ответу? Но кто бы мог подумать, что в старике так много крови?

Врач. Вы слышите?

Леди Макбет. У Файфского тана была жена; где она теперь? Да неужели эти руки никогда не станут чистыми? Довольно, милорд, довольно: вы все погубите, если будете так вздрагивать.

Врач. Так, так. Вы узнали, чего не следовало.

Придворная дама. Она сказала то, чего не следовало, я уверена в этом. Один Бог знает, что она может знать.

Леди Макбет. Все еще держится запах крови: все благовония Аравии не надушат эту маленькую руку. О, о, о!

Врач. Какой вздох! Сердце тяжко угнетено.

Придворная дама. Я бы не хотела носить в груди такое сердце, хотя бы мне дали королевское тело.

Врач. И хорошо, и хорошо…

Придворная дама. Молю Бога, чтобы все было хорошо.

Врач. С такими заболеваниями я не встречался. Но я знавал людей, бродивших во сне, которые мирно умерли в своих кроватях.

Леди Макбет. Вымой руки; надень халат; зачем ты так бледен? Я повторяю тебе: Банко похоронен, он не может встать из могилы.

Врач. Вот оно что!

Леди Макбет. Ложись, ложись; стучат у ворот; идем, идем, идем, идем, дай мне руку; что сделано, того не переделать; ложись, ложись, ложись. (Уходит.)

 

Но есть и еще более простая и практическая причина, почему правда физических действий приобретает важное значение в минуты трагического подъема. Дело в том, что в сильной трагедии артисту приходится доводить себя до высшей точки творческого напряжения. Это трудно. В самом деле, какое насилие вызывать в себе экстаз без естественного позыва хотения! Легко ли против воли добиваться того возвышенного переживания, которое рождается только от творческого увлечения! При таком противоестественном подходе не трудно свихнуться и вместо подлинного чувства вызвать простой, ремесленный актерский наигрыш и мышечную судорогу. Наигрыш легок, знаком, привычен до механической приученности. Это путь наименьшего сопротивления.

Чтобы удержать себя от такой ошибки, нужно схватиться за что-то реальное, устойчивое, органическое, ощутимое. Вот тут нам необходимо ясное, четкое, волнующее, но легко выполнимое физическое действие, типичное для переживаемого момента. Оно естественно, механически направит нас по верному пути и в трудные для творчества моменты не даст свернуть на ложную дорогу.

Именно в эти минуты повышенных переживаний трагедии и драмы простые, правдивые физические действия, за которые легко цепляться, получают совершенно исключительное по важности значение. Чем они проще, доступнее и выполнимее, тем легче ухватиться за них в трудный момент. Верная задача поведет к верной цели. Это убережет артиста от пути наименьшего сопротивления, то есть от штампа, от ремесла.

Есть и еще одно чрезвычайно важное условие, которое дает еще большую силу и значение простому, маленькому физическому действию.

Это условие заключается в следующем: скажите актеру, что его роль, задача, действия психологичны, глубоки, трагичны, и тотчас же он начнет напрягаться, наигрывать самую страсть, «рвать ее в клочки» или копаться в своей душе и зря насиловать чувство.

Но если вы дадите артисту самую простую физическую задачу и окутаете ее интересными, волнующими предлагаемыми обстоятельствами, то он примется выполнять действия, не пугая себя и не задумываясь над тем, скрыта ли в том, что он делает, психология, трагедия или драма.

Тогда чувство правды вступит в свои права, а это один из самых важных моментов творчества, к которому подводит артистическая психотехника. Благодаря такому подходу чувство избегает насилия и развивается естественно, полно.

У больших писателей даже самые маленькие физические задачи окружены большими и важными предлагаемыми обстоятельствами, в которых скрыты соблазнительные возбудители для чувства.

Упражнение 111 Проанализируйте отрывок и придумайте простые физические действия для каждого персонажа. Сделайте этюд на основе отрывка.

 

...

Альфред де Мюссе

ЛОРЕНЦАЧЧО

Пер. А. В. Федорова

Действие 1

Сцена 3

У маркиза Чибо. Маркиз в дорожном платье, маркиза, Асканио; кардинал Чибо сидит.

Маркиз (обнимая сына) . Я хотел бы взять тебя с собой, малыш, тебя и твою большую шпагу, которая путается у тебя между ног. Потерпи: Масса не так далеко, и я привезу тебе славный подарок.

Маркиза. Прощайте, Лоренцо, возвращайтесь скорей!

Кардинал. Маркиза, слезы эти лишние. Не скажешь ли, что брат мой отправляется в Палестину? Думаю, в своих владениях он не подвергается особым опасностям.

Маркиз. Брат мой, не осуждайте этих прекрасных слез. (Обнимает жену.)

Кардинал. Я хотел бы только, чтоб честность не принимала такой внешности.

Маркиза. Разве честность не знает слез, синьор кардинал? Разве все они – удел раскаяния или болезни?

Маркиз. Нет, клянусь небом! Ведь лучшие слезы – удел любви. Не стирайте этих слез с моего лица, ветер сделает это в дороге; пусть они сохнут медленно. Что же, дорогая, вы не даете мне поручений к вашим любимцам? Неужели я не должен, как обычно, обратиться с трогательной речью от вашего лица к скалам и водопадам нашего старого поместья?

Маркиза. Ах, бедные мои водопадики!

Маркиз. Это верно, дорогая, они совсем загрустили без вас. (Тише.) Не правда ли, когда-то они были веселые, Риччарда?

Маркиза. Увезите меня!

Маркиз. Я бы сделал это, если б был безумен, а оно почти что так, хотя с виду я – старый солдат. Но оставим это; дело ведь в нескольких днях. Пусть моя милая Риччарда увидит свои сады тогда, когда они станут мирны и безлюдны; грязь, которую занесут туда ноги моих крестьян, не должна оставить следов в ее любимых аллеях. Мое дело – считать старые стволы деревьев, что напоминают мне о твоем отце Альберике, и все травинки лесов; арендаторы и их быки – всем этим ведаю я. Но как только я завижу первый весенний цветок – всех за дверь и еду за вами.

Маркиза. Первый цветок на нашей чудной лужайке всегда дорог мне. Зима такая длинная! Мне всегда кажется, что эти бедные цветы никогда не вернутся.

Асканио. Ты на какой лошади едешь, отец?

Маркиз. Идем со мной на двор, увидишь ее. (Уходит.) [14]

 

Будьте осторожны: не придумывайте и не совершайте действий ради самих действий. Помните, что самое важное – предлагаемые обстоятельства, «если бы». Они оживляют и оправдывают действие. Последнее получает совсем другое значение, когда оно попадает в трагические или иные условия жизни пьесы. Там оно превращается в большие события, в подвиг. Конечно, это происходит с санкции правды и веры. Мы любим малые и большие физические действия за их ясную, ощутимую правду; они создают жизнь нашего тела, а это – половина жизни всей роли.

«Мы любим физические действия за то, что они легко и незаметно вводят нас в самую жизнь роли, в ее чувствования. Мы любим физические действия еще и за то, что они помогают нам удерживать внимание артиста в области сцены, пьесы, роли и направляют его внимание по устойчивой, крепко и верно установленной линии роли». [1]

Действие при помощи воображения

Что делать, чтобы любое действие выглядело естественно и органично? Его надо оправдать. Допустим, вы подняли вверх руку. Зачем вы это сделали? Быть может, вы хотите, чтобы вас заметили? Или вы собираетесь кому-то помахать на прощание?

«Допустим, что я поднял вверх руку и говорю себе: “Если бы я стоял так, а надо мной на высоком суку висел персик, как бы мне нужно было поступить и что сделать, чтобы сорвать его? ”

Стоит поверить этому вымыслу, и тотчас же ради жизненной задачи – сорвать персик – мертвая поза превратится в живое, подлинное действие. Почувствуйте только правду в этом действии, и тотчас же сама природа придет на помощь: лишнее напряжение ослабится, а необходимое укрепится, и это произойдет без вмешательства сознательной техники». [1]

На сцене не должно быть необоснованных поз. Театральной условности не место в подлинном творчестве и в серьезном искусстве. Если же условность почему-либо необходима, то ее следует обосновать, она должна служить внутренней сущности, а не внешней красивости.

Оправдать любое действие можно с помощью вымысла. Но вымысел должен быть правдоподобен, точно обоснован и крепко установлен. Вопросы: кто , когда, где, почему, для чего, как, которые мы ставим себе, чтоб расшевелить воображение, помогают нам создавать все более и более определенную картину самой, призрачной жизни. Бывают, конечно, случаи, когда она образуется сама, без помощи нашей сознательной умственной деятельности, без наводящих вопросов, а – интуитивно. Но рассчитывать на активность воображения, предоставленного самому себе, нельзя даже в тех случаях, когда вам дана определенная тема для мечтаний. Мечтать же «вообще», без определенной и твердо поставленной темы, бесплодно.

Однако когда подходят к созданию вымысла при помощи рассудка, очень часто, в ответ на вопросы, в нашем сознании возникают бледные представления мысленно создаваемой жизни. Но этого недостаточно для сценического творчества, которое требует, чтоб в человеке-артисте забурлила, в связи с вымыслом, его органическая жизнь, чтоб вся его природа отдалась роли – не только психически, но и физически. Как же быть? «Поставьте новый, хорошо известный вам теперь вопрос:

“Что бы я стал делать, если б созданный мною вымысел стал действительностью? ” Вы уже знаете по опыту, что благодаря свойству нашей артистической природы на этот вопрос вас потянет ответить действием. Последнее является хорошим возбудителем, подталкивающим воображение. Пусть это действие пока даже не реализуется, а остается до поры до времени неразрешенным позывом. Важно, что этот позыв вызван и ощущается нами не только психически, но и физически. Это ощущение закрепляет вымысел». [1]

К помощи воображения прибегают не только актеры, но и режиссеры.

 

...

Признаюсь вам, что и я нередко лгу, когда мне приходится как артисту или режиссеру иметь дело с ролью или с пьесой, которые меня недостаточно увлекают. В этих случаях я увядаю, и мои творческие способности парализуются. Нужна подстежка. Тогда я начинаю всех уверять, что увлечен работой, новой пьесой, и расхваливаю ее. Для этого приходится придумывать то, чего в ней нет. Эта необходимость подталкивает воображение. Наедине я не стал бы этого делать, но при других волей-неволей приходится как можно лучше оправдывать свою ложь, и давать авансы. А после нередко пользуешься своими же собственными вымыслами как материалом для роли и для постановки и вносишь их в пьесу.[1]

 

Работа воображения очень часто подготовляется и направляется сознательной, умственной деятельностью. Если ваше воображение бездействует, начните сами себе задавать простые вопросы. Чтобы дать более удовлетворительный ответ, вам придется либо тотчас же расшевелить свое воображение, заставить себя увидеть внутренним зрением то, о чем его спрашивают, либо подойти к вопросу от ума, от ряда последовательных суждений.

Когда вы начнете отвечать на эти вопросы, перед вами встанут определенные зрительные образы. После этого, с помощью новых вопросов, вы должны повторить тот же процесс. Наступит второй короткий момент прозрения, потом третий. Необходимо поддерживать и продлевать эти мечтания, вызывая целую серию оживающих моментов, которые в совокупности дают картину воображаемой жизни. Пусть она пока неинтересна. Хорошо уже то, что она будет соткана из внутренних видений. Пробудив раз воображение, вы можете увидеть то же и два, и три, и много раз. От повторения картина все больше врезывается в память, вы словно сживаетесь с ней.

Упражнение 112 Выполняя эти простые действия, задавайте себе вопросы:

• кто я сейчас?

• что я делаю?

• зачем я это делаю?

• чего я хочу добиться в результате этого действия?

Возьмите стул за спинку и протащите его по комнате.

Встаньте у стены, упритесь руками в стену.

Сядьте на кресло или диван.

Бросьте на пол какой-нибудь предмет.

Поднимите предмет с пола.

Сделайте вид, что ломаете что-либо.

Откройте окно.

Поправьте занавеску.

Возьмите иголку и осторожно потрогайте острие.

Откройте и закройте книгу.

Возьмите кусок бумаги и разорвите его в клочья.

Обопритесь спиной о стену.

Упражнение 113 Вытолкайте партнера за дверь.

Возьмите книгу (воображаемую), раскройте ее на определенной странице и прочитайте партнеру фрагмент из нее.

Поставьте стул и предложите партнеру присесть.

Подойдите к партнеру, постойте рядом с ним, вернитесь на свое место.

Минут пять разговаривайте с партнером о своих делах, а затем резко прервите разговор.

Налейте стакан воды и подайте партнеру (стакан воображаемый).

Вытрите пот с лица партнера.

Упражнение 114 «Случайно» прикоснитесь к партнеру и оправдайте свое движение какими-либо обстоятельствами. Прикосновения могут быть любого рода, например:

Толкните партнера.

Положите руку ему на плечо.

Наступите на ногу.

Поцелуйте.

Ущипните.

Щелкните по носу.

Дерните за волосы.

Погладьте по голове.

Обнимите.

Главное в этом упражнении – внезапность и непредсказуемость.

Упражнение 115 После простых действий переходите к сложным, многосоставным движениям. Выполните все действия, описанные ниже, и оправдайте их при помощи вымысла:

1. Поднимите одно плечо, повести вперед, затем по дуге вниз, назад и вверх, описав таким образом полный круг.

2. Руки разведите в стороны, не сгибая в локтях. Ладони поднять вверх, перпендикулярно полу. Поднимите руки вверх, затем опустите их.

3. Встаньте прямо, ноги на ширине плеч, руки свободно опущены вдоль тела. Осторожно наклоните голову вправо, не поднимая при этом плеч, так чтобы подбородок приблизился к правой ключице. Взгляд, на сколько это возможно, устремите вправо. Положите левую ладонь на левую сторону шеи, почувствуйте, как растягиваются мышцы. Удерживайте эту позицию в течении нескольких секунд.

4. Медленно поворачивайте голову направо так, чтобы посмотреть через правое плечо. Затем медленно поверните голову налево, чтобы посмотреть через левое плечо.

5. Руки сложите перед грудью так, чтобы предплечья составляли одну горизонтальную линию. Медленно поворачивайте торс как можно дальше вправо. Ступни от пола не отрывать. Голову также нужно поворачивать вправо, стараясь посмотреть через плечо.

6. Поднимите левую ногу вперед примерно на 20–45  °. Стопа свободна, расслаблена. Обе ноги в коленях прямые. Вернитесь в исходное положение.

Действия в вымышленных обстоятельствах Занимаясь тренингом, вы смогли убедиться на собственном опыте, что бестелесное, лишенное плотной материи мечтание обладает способностью рефлекторно вызывать подлинные действия нашей плоти и материи – тела. Эта способность играет большую роль в нашей психотехнике.

«Каждое наше движение на сцене, каждое слово должно быть результатом верной жизни воображения», — утверждал Станиславский.

Если вы сказали слово или проделали что-либо на сцене механически, не зная, кто вы, откуда пришли, зачем, что вам нужно, куда пойдете отсюда и что там будете делать, – вы действовали без воображения. И этот кусочек вашего пребывания на сцене, мал он или велик, не был для вас правдой – вы действовали как заведенная машина, как автомат.

Если вас спросят сейчас о самой простой вещи:

«Холодно сегодня или нет? » – вы, прежде чем ответить «холодно», или «тепло», или «не заметил», мысленно побываете на улице, вспомните, как вы шли или ехали, проверите свои ощущения, вспомните, как кутались и поднимали воротники встречные прохожие, как хрустел под ногами снег, и только тогда скажете это одно нужное вам слово.

При этом все эти картины, может быть, промелькнут перед вами мгновенно, и со стороны будет казаться, что вы ответили, почти не думая, но картины были, ощущения ваши были, проверка их тоже была, и только в результате этой сложной работы вашего воображения вы и ответили.

Таким образом, ни один этюд, ни один шаг на сцене не должен производиться механически, без внутреннего обоснования, то есть без участия работы воображения.

Если вы будете строго придерживаться этого правила, все тренинговые упражнения, к какому бы разделу они ни относились, будут развивать и укреплять ваше воображение.

Наоборот, все сделанное вами на сцене с холодной душой («холодным способом») будет губить вас, так как привьет нам привычку действовать автоматически, без воображения – механически.

А творческая работа над ролью и над превращением словесного произведения драматурга в сценическую быль вся, от начала до конца, протекает при участии воображения.

Что может согреть, взволновать нас внутренне, как не овладевший нами вымысел воображения! Чтоб отвечать на все требования, предъявляемые к нему, необходимо, чтобы оно было подвижно, активно, отзывчиво и достаточно развито.

Поэтому обращайте чрезвычайное внимание на развитие вашего воображения. Развивайте его всячески: и теми упражнениями, с которыми вы познакомились, то есть занимайтесь воображением как таковым, и развивайте его косвенно: взяв за правило не делать ничего на сцене механически, формально.

Упражнение 116 Представьте, что вы читаете книгу. Как бы вы читали ее, если бы:

это был учебник биологии;

это был бы бульварный роман или детектив;

это была бы библиографическая редкость;

книга была вашей;

вы взяли ее почитать;

вы украли ее;

она досталась вам по наследству от прадедушки – знаменитого на весь мир человека, и вам известно, что на аукционе за любую его вещь дадут недурные деньги.

Фарватер сценического действия Итак, любое действие в условиях сцены должно быть оправдано какими-либо обстоятельствами и обусловлено мотивами действия. Но надо также учитывать, что не бывает действия, изолированного от других действий. Маленькие действия связаны друг с другом при помощи сквозного действия. Сквозное действие – это фарватер роли, как называл его Станиславский. Если этого фарватера нет, актер начинает играть маленькие задачи, и у него ничего не может выйти. Для того чтобы ученики лучше усвоили это положение, Константин Сергеевич советовал, предлагал проверить его на жизненном примере.

Они должны были вспомнить какой-нибудь случай из своей жизни и в строгой последовательности изложить развивающийся в нем ход событий и возникающих из них действий.

 

...

Я сегодня в первый раз был в доме знаменитого артиста Шустова – дяди моего друга Паши.

За обедом великий артист спросил племянника, что было в школе. Он интересуется нашей работой. Паша сказал ему, что мы подошли к новому этапу – к «кускам и задачам».

– Шпондю знаете? – спросил старик.

Оказывается, что кто-то из детей Шустова учится драматическому искусству у молодого преподавателя с смешной фамилией – Шпондя, ярого последователя Торцова. Поэтому все подростки и малыши изучили нашу терминологию. Магическое «если бы», «вымысел воображения», «подлинное действие» и другие, еще неизвестные мне термины вошли в обиход их детской речи.

– Шпондя целый день учит! – балагурил великий артист, в то время как перед ним ставили огромную индейку. – Как-то он был у нас. Подают вот такое же блюдо. А у меня палец болел. Я и заставил его резать да раскладывать.

«Дети! – обратился Шпондя к моим крокодилам. – Представьте себе, что это не индейка, а целая большая пятиактная пьеса, «Ревизор», например. Можно ли осилить ее сразу, с одного маху? Запомните же, что не только индейку, но даже и пятиактную пьесу, вроде «Ревизора», нельзя охватить с одного маху. Посему надлежит ее делить на самые большие куски». Вот так… вот так…

При этих словах дядя Шустов отделил ножки, крылья, мякоть и положил их на тарелку.

– «Вот вам первые большие куски», – объявил Шпондя.– Ну, конечно, все мои крокодилы оскалили зубы, захотели сразу проглотить их. Однако мы успели удержать обжор. Шпондя воспользовался этим назидательным примером и говорит: «Запомните, что сразу не осилишь огромных кусков. Поэтому режь их на менее крупные части». Вот… вот… вот… – приговаривал Шустов, деля ножки, крылья по суставам.

– Давай тарелку, крокодил, – обратился он к старшему сыну.– Вот тебе большой кусок. Это первая сцена.

– «Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить вам пренеприятное известие…» – цитировал мальчик, подставляя тарелку и неискусно стараясь басить.

– Евгений Онегин, получай второй кусок, с почтмейстером, – обратился великий артист к маленькому сыну Жене. – Князь Игорь, царь Федор, вот вам сцена Бобчинского и Добчинского, Татьяна Репина, Екатерина Кабанова, принимайте сцены Марьи Антоновны и Анны Андреевны, – балагурил дядя Шустов, раскладывая куски на подставленные тарелки детей.

– «Ешьте сразу! » – приказал Шпондя, – продолжал дядя. – Что тут было!.. Мои проголодавшиеся крокодилы набросились и хотели проглотить все одним махом.

Не успели опомниться, как они уже запихали себе в рот огромные куски, один – подавился, другой – захрипел. Но… обошлось.

«Запомните, – говорил Шпондя, – коли нельзя одолеть сразу большого куска, дели его на меньшие и еще меньшие, а коли надо, то и на еще меньшие».– Хорошо! Разрезали, положили в рот, жуют, – описывал дядя Шустов то, что сам проделывал.

– Мать! Жестковато и суховато! – неожиданно обратился он с страдающим лицом к жене, совсем в другом, так сказать, в домашнем тоне.

– «Если кусок сух, – учили дети словами Шпонди, – оживляй его красивым вымыслом воображения».

– Вот тебе, папик, соус из магического «если бы», – острил Евгений Онегин, накладывая отцу подливки с зеленью. – Это тебе от поэта: «предлагаемое обстоятельство».

– А это, папик, от режиссера, – острила Татьяна Репина, кладя ему хрена из соусника.

– Вот тебе и от самого актера – поострее, – шутил царь Федор, предлагая посыпать перцем.

– Не хочешь ли горчицы – от художника «левого» направления, чтобы было попикантнее? – предлагала отцу Катя Кабанова.

Дядя Шустов размешал вилкой все наложенное ему, разрезал индейку на мелкие куски и стал купать их в образовавшемся соусе. Он мял, давил, ворочал куски, чтобы они лучше пропитались жидкостью.

– Иван Грозный, повторяй! – учил малыша Евгений Онегин: – «Куски…»

– Ки-ки, – пыжился ребенок к общему удовольствию.

– Куски берут ванночку в соусе «вымысла воображения».

Иван Грозный наворотил того, что все присутствующие и он сам прыснули и долго не унимались.

– А ведь вкусно, соус-то из «вымысла воображения», – говорил старик Шустов, все ворочая в пикантной жидкости мелко изрезанные куски. – Все пальчики оближешь. Даже эта подошва делается съедобной и кажется мясом, – конфузил он жену. – Вот точно так же и куски роли надо сильнее, сильнее, вот так, еще больше, больше пропитывать предлагаемыми обстоятельствами. Чем суше кусок, тем больше соуса, чем суше, тем больше.

Теперь соберем вместе побольше мелких пропитанных соусом кусочков в один большой и…

Он сунул их в рот и долго смаковал с блаженным и очень смешным лицом.

– Вот она, «истина страстей»! – острили дети на театральном языке.

Я уходил от Шустовых с мыслями о кусках. Вся жизнь моя точно разделилась на них и измельчилась.

Внимание, направленное в эту сторону, невольно искало кусков в самой жизни и в производимых действиях. Так, например: прощаясь при уходе, я сказал себе:

раз кусок. Когда я спускался с лестницы, на пятой ступеньке мне пришла мысль: как считать схождение вниз – за один кусок, или же каждая ступенька должна быть поставлена в счет как отдельный кусок?! Что же от этого в результате получится? Дядя Шустов живет на третьем этаже, к нему по меньшей мере шестьдесят ступеней… следовательно, шестьдесят кусков?! Если так, то и каждый шаг по тротуару тоже придется считать за кусок? Многонько наберется!

«Нет, – решил я, – спуск с лестницы – один кусок, дорога домой – другой. А как быть с парадной дверью? Вот я отворил ее. Что это – один или много кусков? Пусть будет много. На этот раз можно не скупиться, раз я раньше сделал большие сокращения.

Итак, я сошел вниз – два куска.

Взялся за ручку двери – три куска.

Нажал ее – четыре куска.

Открыл половинку двери – пять кусков.

Переступил порог – шесть кусков.

Закрыл дверь – семь.

Отпустил ручку – восемь.

Пошел домой – девять.

Толкнул прохожего…

Нет, это не кусок, а случайность.

Остановился у витрины магазина. Как быть в данном случае? Нужно ли считать чтение заголовков каждой книги за отдельный кусок или весь осмотр выставленного товара пустить под один номер? Пущу под один.

Десять.

 

 

* * *

 

Вернувшись домой, раздевшись, подойдя к умывальнику, протянув руку за мылом, я сосчитал:

двести семь.

Помыл руки – двести восемь.

Положил мыло – двести девять.

Смыл мыло водой – двести десять.

Наконец я лег в постель и укрылся одеялом – двести шестнадцать.

А дальше как же? В голову полезли разные мысли. Неужели же каждую из них надо считать за новый кусок? Я не мог разрешить этого вопроса, но подумал при этом:

«Если пройтись с таким счетом по пятиактной трагедии, вроде “Отелло”, то, пожалуй, перевалишь за несколько тысяч кусков. Неужели же все их придется помнить? С ума сойти! Запутаешься! Надо ограничить количество. Как? Чем? »

При первом представившемся сегодня случае я попросил Аркадия Николаевича разрешить мое недоумение по поводу огромного количества кусков. Он мне ответил так:

– Одного лоцмана спросили: «Как вы можете помнить на протяжении длинного пути все изгибы берегов, все мели, рифы? »

«Мне нет дела до них, – ответил лоцман, – я иду по фарватеру».

Актер тоже должен идти в своей роли не по маленьким кускам, которым нет числа и которых нет возможности запомнить, а по большим, наиболее важным кускам, по которым проходит творческий путь. Эти большие куски можно уподобить участкам, пересекаемым линией фарватера.

На основании сказанного, если б вам пришлось изображать в кино ваш уход из квартиры Шустова, то вы должны были бы прежде всего спросить себя:

«Что я делаю? »

«Иду домой».

Значит, возвращение домой является первым большим и главным куском.

Но по пути были остановки, рассматривание витрины. В эти моменты вы уже не шли, а, напротив, стояли на месте и делали что-то другое. Поэтому просмотр витрин будем считать новым самостоятельным куском. После этого вы снова шествовали дальше, то есть вернулись к своему первому куску.

Наконец вы пришли в свою комнату и стали раздеваться. Это было начало нового куска вашего дня. А когда вы легли и стали мечтать, создался еще новый кусок. Таким образом, вместо ваших двухсот кусков мы насчитали всего-навсего четыре; они-то и явятся фарватером.

Взятые вместе, эти несколько кусков создают главный, большой кусок, то есть возвращение домой.

Теперь допустим, что, передавая первый кусок – возвращение домой, – вы идете, идете, идете… и больше ничего другого не делаете. При передаче же второго куска – рассматривания витрин – вы стоите, стоите, стоите – и только. При изображении третьего куска вы умываетесь, умываетесь, а при четвертом – лежите, лежите и лежите. Конечно, такая игра скучна, однообразна, и режиссер потребует от вас более детального развития каждого из кусков в отдельности. Это заставит вас делить их на составные, более мелкие части, развивать их, дополнять, передавать каждую из них четко, во всех подробностях.

Если же и новые куски покажутся однообразными, то вам придется снова дробить их на средние, мелкие части, повторять с ними ту же работу до тех пор, пока ваше шествие по улице не отразит все типичные для этого действия подробности: встречи со знакомыми, поклоны, наблюдения происходящего вокруг, столкновения и прочее. Откинув лишние, соединив малые куски в самые большие, вы создадите «фарватер» (или схему).[1]

Упражнение 117

Разберите роль каждого персонажа по действиям и выстройте для него фарватер действия.

 

...

Жан Ануй. БАЛ ВОРОВ

Пер. Елены Якушкиной

Акт второй

Пауза. Минута полного блаженства и бесконечной изысканности. Они комфортабельно располагаются на диване. Внезапно ГЕКТОР указывает Петербоно на Гюстава, который за все время не произнес ни одного слова и мрачно сидит в углу.

Петербоно (встает и подходит к Гюставу). Что случилось, сынок? Почему у тебя такой грустный вид? Ты хорошо питаешься, у тебя прекрасная комната и прелестная крошка, за которой ты ухаживаешь. Ты играешь роль принца и при всем этом считаешь возможным грустить? Гюстав. Я хочу уйти отсюда!

Его друзья настораживаются.

Петербоно. Как? Ты хочешь уйти отсюда?

Гюстав. Да.

Петербоно. Гектор, он сошел с ума.

Гектор. Почему тебе приспичило уходить отсюда?

Гюстав. Я влюбился в малютку.

Гектор. Ну и что же?

Гюстав. По-настоящему влюбился.

Петербоно. Ну и что же?

Гюстав. Она никогда не будет моей.

Петербоно. Почему, сынок? Тебе никогда в жизни так не везло, как сейчас. Тебя здесь считают богачом, сыном герцога. Используй свою удачу, возьми ее.

Гюстав. Чтобы покинуть ее навсегда.

Петербоно. Безусловно, в один прекрасный день тебе придется ее покинуть.

Гюстав. А потом мне стыдно разыгрывать перед ней эту комедию. Я предпочитаю немедленно уехать отсюда и никогда ее больше не видеть.

Гектор. Он сошел с ума.

Петербоно. Явно сошел с ума.

Гюстав. В конце концов, для чего мы здесь находимся?

Петербоно. Для чего? Может мы проводить летний сезон на курорте, сынок?

Гюстав. Ничего подобного. Мы здесь для того, чтобы обокрасть их. Сделаем это сразу и уйдем отсюда.

Петербоно. Без всякой подготовки? Вспомни, что в таком деле всегда необходима подготовка.

⇐ Предыдущая17181920212223242526Следующая ⇒

Поделиться: