ФИНИКИЯ И ГОСПОДСТВО НА МОРЕ

 

Итак, отправимся по следам Александра от залива Исса в Финикию. Окружающая природа из приветливой превращается в величественную. Вместо уютной прелести горного озера, мягких склонов и уходящих вдаль гор на нас с одной стороны надвигаются головокружительные обрывы, над которыми высоко в небо поднимается Ливанский хребет, а с другой — открываются бесконечные морские просторы. У подножия гор море разбивается о скалы, между которыми виднеются бухты, выше располагаются висячие сады, затем леса, и, наконец, лежит снег. Впечатление такое, будто земная поверхность перешла в вертикальную плоскость и эта плоскость закрывает от нас Восток. За величественным фасадом самого могучего из всех континентов начинается Восток. А все, что круто обрывается на западе, принадлежит скорее водам Средиземного моря, чем суше.

Люди на этом узком клочке суши под стать природе. Когда-то давно прервалась здесь связь с Востоком, и морской воздух приучил их дышать свободнее. Поэтому местное население, чей жизненный уклад, ремесла и торговля приобрели некоторую свободу, несколько напоминало ионийцев Передней Азии. Правда, в религии финикийцы сохранили верность семитским традициям, в остальном же здесь шел непрерывный обмен товарами с Египтом и Ассирией, с Критом и Вавилоном, с Малой Азией и Арменией и в первую очередь с эллинами. Ведь Финикия всегда была связующим звеном с Эгеидой, затем Кипром и Родосом.

В 1000 — 800 гг. до н. э., когда Сидон и Тир находились в самом расцвете, были основаны Карфаген и Гадес. Но с VIII в. до н. э. наиболее активными колонизаторами становятся греки. С этого времени между конкурентами началась вражда. Финикия уступила превосходству Ашшура, а затем и Вавилона. На западе Карфаген обрел независимость. Все это ослабило Финикию и привело ее к поражению. Правда, у персов финикийцы все еще пользовались уважением, и они по-прежнему представляли их интересы на море. Именно они и малонадежные киприоты составили ядро персидского флота. Финикийцы с готовностью выходили в море, как только возникала необходимость выступить против их заклятых врагов — греков. Они сражались с эллинами под Саламином, с афинянами под Эвримедонтом, со Спартой у Книда, а теперь (начиная с 334 г. до н. э.) под руководством Мемнона и Фарнабаза воевали против Александра и Коринфского союза.

Финикийская знать и купцы ненавидели греков, тем не менее легко воспринимали элементы греческой культуры. Их привлекали пиры, искусство греков и знаменитые гетеры. Образ жизни финикийцев, в каком-то отношении отличный от жизненного уклада Востока, еще до начала царствования Александра легко поддавался эллинизации.

Появление Александра Финикия, вероятно, приняла как освобождение от персидского господства, открытие новых торговых путей и расширение посредничества между Востоком и Западом. Вскоре, однако, выяснилось, что Александр покушается на самостоятельность финикийцев, и даже в большей степени, чем Великий царь. Преклонение перед Дарием не требовало обязательного принятия обычаев персов. Преклонение же перед Александром означало необходимость признания греческой культуры. Это была уже не просто мода на эллинизм, которым так увлекались последнее время. Решалась судьба народов, оказавшихся перед выбором: склониться, слиться с греческим миром или же, придерживаясь традиционных старых свобод, погибнуть.

Властители некоторых городов вместе со своим флотом все еще оставались в Эгейском море под командованием Фарнабаза. Принимать решение должны были их наместники при участии совета купцов. Один за другим города склонялись перед Александром. Покорились Арад, Библ и тяжко пострадавший от персов во время восстания сатрапий Си дон. Самый могущественный из городов — блистательный Тир уже направил своих послов к Александру. Редкий случай в истории Финикии: все финикийские города проявили единодушие; поводом для этого было печальное событие — победа Александра при Иссе, вынуждавшая сдаться на милость победителя. Александр повел себя милостиво. В отличие от Греции здесь он поддержал монархию, так как Восток не знал демократических и даже республиканских традиций. Александр утвердил всех местных городских князей, за исключением сидонского — вероятно, из-за его слишком очевидных связей с персами.

Относительно Тира у Александра были свои планы: считая себя отпрыском Геракла, он хотел в знак благодарности принести жертву богу города — знаменитому тиррскому Гераклу. На самом деле этого местного бога звали Мелькартом, но уже с древних времен его идентифицировали с греческим Гераклом. Казалось, что в замысле царя нет ничего неожиданного, но он преследовал совсем иную цель. Тир, расположенный на отделенном от берега острове и поэтому малодоступный сухопутным властителям, владел могущественным морским флотом и всегда был самым самостоятельным из финикийских городов. Александр потребовал не больше, не меньше, как отказа города от преимуществ своего изолированного положения. Подобно другим городам, Тир должен был открыть свои порты. Трудно сказать, усмотрели ли жители Тира в замысле Александра оскорбление своих религиозных чувств или покушение на свои привилегии, во всяком случае они поняли, о чем шла речь. Поэтому они предложили Александру совершить жертвоприношение в небольшом храме Мелькарта, расположенном на материке. Однако, как ни изощрялись посланцы из Тира, стараясь уговорить Александра, он остался непреклонен. Тогда послы раскрыли карты: Тир хочет остаться нейтральным или заключить равноправный союз с Александром, но подчиниться ему не согласен.

Александр умел усмирять некоторые свои желания. Это он доказал в Келен ах и Пафлагонии. В Каппадокии царь тоже не проявил излишней последовательности. Это объясняется тем, что Внутренняя Малая Азия в его глазах не имела тогда такого значения, как государства по другую сторону Тавра. Не так обстояло дело с Финикией. Он мог прекратить войну на Эгейском море, лишь покорив Ближний Восток. Предстоящий поход в Египет также был возможен только после покорения Финикии. Рано или поздно он собирался двинуться на восток, и его войскам, да и положению ничего не должно было угрожать. Оставим, однако, в стороне стратегические соображения. Вероятно, уже тогда Александр понимал, какую роль могли сыграть семитская гордость и высокомерие. А возможно, он просто хотел предостеречь Восток, устроив еще одни «Фивы»? В этих условиях Тир осмелился предложить Александру нейтралитет, если царь заключит с ним союз. Александр не терпел, когда с ним вступали в переговоры как равные с равным. Он отклонил такие переговоры не только с ликийцами, но и с самим персидским царем. Этим и объясняется охвативший Александра гнев, который заставил его прекратить всякие переговоры и принять решение покорить город[122].

Жители Тира, со своей стороны, тоже были готовы к конфронтации, при этом они собирались сражаться не за Дария, а за свою свободу. Они надеялись на неприступность своего острова, к которому трудно подойти кораблям. Жители Тира рассчитывали также на свой флот, усиленный возвратившимися с Эгейского моря эскадрами, и на помощь Карфагена. Возможно, они считали, что другие финикийские города лишь формально поддерживали македонян, верили в превосходство своих ремесленников и техников, делали ставку на проживавших в Тире иноземных специалистов[123]. Кроме того, определенную роль сыграло также эмоциональное, а не рациональное чувство, выражавшееся формулой «Лучше смерть, чем рабство». Это чувство вдохновляло семитские города на самопожертвование.

Остров с городом находился в полутора километрах от материка. Александр, не имея флота, решил построить от материка до острова дамбу. Его, конечно, в первую очередь привлекала грандиозность самого замысла. Подавая пример воинам, он первым принес землю[124]. Были согнаны рабочие из соседних государств, разрушены дома расположенного на материке городка Палетира (Старого Тира), чтобы добыть камни для строительства. В Ливане валили лес. Однако сопротивление тирского флота становилось все ожесточеннее, а море по мере удаления от берега — все более глубоким. Прибои у острова при затяжных западных ветрах не только затруднял работу, но и разрушал все уже построенное. Больше всего мешала работе не стихия, а люди. Здесь вступили в противоборство мастера, строящие дамбу, и жители Тира, старающиеся ее разрушить. Македоняне начали строить дамбу в начале января 332 г. до н. э., весной того же года жителям Тира удалось в значительной мере ее разрушить и сжечь осадные машины. Александр сразу же приступил к строительству другой, более надежной дамбы. Кроме того, он пытался получить флот из Сидона.

Перелом в Эгейской войне принес Александру желанное облегчение. После битвы при Иссе Афины больше не помышляли о выходе из Союза. Спарта еще носилась с идеей продолжать войну, но финикийские князья, находившиеся в составе персидского флота, узнав о том, что Александр идет на их города, решили вернуться домой. Когда наступила весна и открылась навигация, финикийские и кипрские контингенты покинули Фарнабаза и вернулись на родину… Эгейская война закончилась. В течение лета капитулировали все острова и опорные пункты. Когда же эскадры прибыли на Ближний

Восток, только одна из них, тирская, поспешила на помощь осажденному городу. Финикийская и кипрская эскадры оказались в распоряжении Александра. Объединившись, они стали сильнее тирского флота.

Некоторые исследователи считают, что только в Финикии Александр понял, какое значение имеет флот во время войны. Надо думать, что роль флота была ясна любому македонянину. И если Александр пренебрегал флотом, то вовсе не потому, что не понимал его значения, а в связи с тем, что перед ним всегда стояли более неотложные задачи. Теперь же Александр без промедления отстранил своего флотоводца, а сам сменил коня на корабль. Он, как Дуилий[125], взял с собой на корабль гоплитов, чтобы брать на абордаж вражеские суда (македоняне уже научились пользоваться перекидными мостиками). Флотоводцам не понравилось вмешательство в их дела царя и его офицеров, не имевших ни малейшего опыта. Тем не менее Александр добился полного успеха. Он начал битву, командуя правым флангом (так же как при Гранике и Иссе). Защитники Тира не рискнули принять открытый бой. Они попытались внезапно атаковать Александра. Казалось, атака удалась, но Александр молниеносной контратакой вырвал у противника победу, нанес его флоту ощутимый урон и загнал в гавань. Больше тирские корабли не отважились выходить в море.

Теперь царь мог приступить к осуществлению своего в техническом отношении необычайно смелого замысла — разрушить окружавшие город стены при помощи машин, стоявших на кораблях. Кроме того, он приказал построить плоты, на которых подвозили тараны, башни и снаряды. И снова мы наблюдаем высокий инженерный уровень ведения войны с обеих сторон. Но вот наступил день — вероятно, это была середина августа — ни ветра, ни волн. Это решило судьбу города. Вокруг него сосредоточились плавучие чуда техники. Со всех сторон летали снаряды, македоняне стремились прорваться в гавань. Под ударами тарана рухнула стена. В этом месте высадились сам царь и его лучшие войска. Они штурмом взяли разрушенные стены, захватили башни и всю крепость. В гавани никто не оказал сопротивления, и македоняне окружили город. Война завершилась кровавой бойней.

Теперь благочестивый царь мог выполнить свой замысел — принести в жертву своему предку Гераклу лучшую осадную машину и лучший корабль. В честь бога был устроен торжественный парад войск и флота, в священном районе города состоялись спортивные состязания и факельное шествие. Над Тиром учинили страшную расправу. Еще во время осады часть женщин и детей была переправлена в Карфаген. Сидонцам тоже удалось спасти несколько тысяч своих земляков. Некоторые вельможи вместе с царем и карфагенскими посланниками нашли убежище в святилище Мелькарта и были помилованы. Остальных жителей продали в рабство, а способных носить оружие распяли на крестах, поставленных вдоль всего побережья[126]. Длившаяся семь месяцев война была триумфом новейшей для того времени техники. Завершилась она триумфом жестокости.

Сам город не был разрушен, его заселили жителями окрестных земель. Властителем Тира стал македонский военачальник. Был заложен новый македонский флот. Тир никогда не вернул себе своего былого величия. Через год Александр основал в Египте Александрию, и новая столица оттеснила на второй план все финикийские города. Царь сломил гордых жителей Тира и превратил город в опору своей империи.

Александр мог быть доволен своими успехами. План подорвать морское могущество персов, действуя на суше, блестяще себя оправдал. По Средиземному морю Александр мог теперь получать пополнение. Если не считать Спарты (которая все-таки вступила в войну, но с ней вполне мог справиться Антипатр), тыл находился в полной безопасности. И если раньше царю не хватало владычества на море, теперь, благодаря созданному на Ближнем Востоке новому флоту, господство Александра стало почти абсолютным.

Еще во время осады Тира были покорены Сирия и Палестина, над которыми поставили македонских правителей. Так как разбойничьи племена кабилов[127]не прекращали своих набегов с гор Антиливана, Александр сам отправился туда, чтобы усмирить их. Позднее Харес рассказывал об этой карательной экспедиции следующее[128]. Лисимах, верный учитель Александра, последовал за ним в горы. Гипасписты быстро взбирались на горные склоны. Старик едва поспевал за ними и вскоре выбился из сил. Александр отстал от отряда вместе с несколькими воинами, чтобы помочь старому учителю. Стемнело. Александр потерял из виду отряд и был вынужден со своими спутниками провести ночь в горах, не имея даже возможности погреться. Внезапно недалеко от них вспыхнули огни костров кабилов. Александр быстро подполз к ближайшему костру, заколол кинжалом сидящих вокруг врагов и принес своим товарищам спасительный огонь.

После осады Тира войско Александра, получив подкрепление — греческих наемников, двинулось в Египет. Не встретив сопротивления (иудеи уже присягнули новому царю), они прошли по побережью Палестины. Перед пограничной крепостью Газой войска остановились. Потребовалась длительная осада. На этот раз организатором сопротивления был перс Батис, один из самых верных и смелых сподвижников Дария. Основную его силу составляли арабы, прекрасно обученные сыны пустыни. Лишь после двухмесячной осады, используя всю возможную технику, Александр сумел взять город. В припадке гнева царь жестоко расправился с Батисом. Все защитники крепости были убиты, женщины и дети проданы в рабство. Город заселили соседними семитскими племенами и объявили македонской крепостью[129]. Своего прежнего значения — перевалочного пункта для торговли южноарабскими товарами — он уже никогда не вернул.

За полтора года Александр завоевал весь Ближний Восток — от Тавра до Египта. Некоторые из этих стран по-прежнему оставались сатрапиями. Исключение было сделано для Финикии, Кипра и ряда городов Киликии. Царь высоко ценил городской уклад финикийцев, он установил здесь тот же режим, что и в Ионии. За исключением Газы и Тира, все города сохранили свое прежнее управление, но должны были поставлять людей для флота и платить налоги. За ними осталось право чеканки монет, хотя в этих городах находились и македонские монетные дворы.

Кипрские князья подчинялись непосредственно царю. В большинстве случаев здесь остались греческие общины, но Александр сохранил и существующую старинную монархическую форму правления. Он пригласил братьев и сыновей местных князей к себе в лагерь — сначала в качестве гостей, но потом многих оставил при себе. Они очень скоро заняли благодаря своим разносторонним талантам заметное положение в свите царя. Особой его благосклонностью пользовался Стасанор из Сол. Он был возведен в ранг гетайра и назначен наместником в Ариану.

У нас нет точных сведений о положении киликийских городов. Об известных привилегиях, полученных ими от Александра, можно судить лишь по тому, что Тарсу, Маллу, Солам и Иссу было предоставлено право чеканки собственной монеты.

В результате всех этих мер Александра была заложена основа для свободного общения между отдельными регионами Средиземного моря. Начинала осуществляться та грандиозная цивилизаторская идея империи, которая принимала в представлении царя все более отчетливые формы.

Правда, в Малой Азии Александру пришлось столкнуться с некоторыми трудностями. Великий царь попытался организовать здесь нечто вроде контрнаступления из Месопотамии и Армении. Сопротивление, оказанное македонянам в Тире и Газе, по-видимому, зародило у персов надежду остановить их дальнейшее продвижение. Но после того как весной 332 г. до н. э. Александр захватил господство на море, наступление персов на Фригию, Ликию и Геллеспонт потерпело неудачу, а в Малой Азии достиг успехов Антигон, для Александра наконец была обеспечена связь с материком как по суше, так и по морю.

 

Глава VI

НОВЫЕ ЦЕЛИ

 

 

ПЕРСЫ ПРЕДЛАГАЮТ МИР

 

Рассматривая поход Александра, мы касались в основном внешней его стороны, прежде всего стратегических проблем. Но наступает момент, когда самые ожесточенные битвы уже позади и встает вопрос о смысле войны и ее целях.

В походе Александра такой поворотный пункт наступил после битвы при Иссе. Правда, тогда перед македонянами стояли более неотложные задачи. Но вскоре Дарий сам вынудил македонских военачальников подумать о целях войны и открыто объявить их.

Великий царь понял, что он побежден; он, пожалуй, даже признал превосходство македонян во всех видах оружия. Больше всего он горевал о том, что его семья оказалась в руках победителей. Поэтому ему было важно знать дальнейшие намерения Александра. Дарий отправил к нему своих послов с письмом. Те нашли Александра в городе Марафа, в Северной Финикии.

Содержание послания, во всяком случае в основных чертах, нам известно. Оно начинается с «исторического введения» в восточном канцелярском стиле, сохранившемся с незапамятных времен и известном нам уже по хеттским грамотам. Описывая в хронологической последовательности отношения между персами и македонянами, Дарий пытается обличить Александра в агрессии и обвинить его в несправедливости. Затем следуют просьба Великого царя и его предложения. Дарий просит Александра вернуть ему близких, предлагает дружбу и союз и ставит организационные вопросы. О территориальных уступках в послании почти не упоминалось; вероятно, послы должны были договориться устно на месте. По-видимому, персы предложили отдать Александру Малую Азию до Галиса, а может быть, и обещали выкуп за пленников[130].

Что же ответил Александр? До нас дошел текст его письма[131]. Чтобы оценить его значение, достаточно напомнить, что это единственный дошедший до нас подлинный документ, составленный самим Александром. Конечно, имеется множество высказываний Александра и его подправленных речей, но лишь это письмо позволяет проследить развитие его мыслей и их аргументацию. В письме мы ощущаем его волю, здесь между ним и нами нет посредников. Парменион в это время был в Дамаске, остальных приближенных царь пригласил на совет, хотя вряд ли они имели право решающего голоса. Текст письма был записан его секретарем Евменом.

«Ваши предки вторглись в Македонию и в остальную Элладу и причинили нам много зла, хотя мы не нанесли вам никакой обиды». Здесь мы с удавлением остановимся. Нет сомнения, что в этом кратком, касающемся самой сути вопроса предложении имеется в виду война 480 г. до н. э. Совершенно неожиданно для нас выступает понятие «Эллада». Оно включает в себя и Македонию, хотя македоняне, как правило, считали себя особым народом. Возможно, уже Филипп пользовался понятиями «Эллада» и «эллины» в таком, более широком понимании. Александр, вероятно, тоже объединил оба народа не потому, что они представляли одно целое: для его аргументации было выгоднее, чтобы они так расценивались. Вся политика персов, наоборот, была нацелена на разделение Эллады и Македонии. Если мы не ошибаемся, то Александр именно этому стремлению персов противопоставил расширенное толкование понятия «Греция». Поэтому для него в данный мамонт не существовало Македонского государства, а было только эллинское объединение. Какой неслыханный произвол в этом утверждении! Персия оказалась противопоставленной «единому фронту эллинов».

Тот же смысл имеет и следующее предложение письма: «Я, предводитель эллинов, желая наказать персов, вступил в Азию, вызванный на то вами». Как величественно и значительно это «я» совсем еще юного царя. Оно как бы заслоняет Филиппа, его заслуги и приоритет в вопросе о гегемонии и идее мести. Всего этого больше нет, как нет и Македонского царства. Есть лишь общеэллинское государство, от имени которого выступает Александр.

А дальше разразилась буря: «Вы помогли Перинфу, который оскорбил моего отца. Во Фракию, которой мы владели, персидский царь Ох послал войско. Когда был убит мой отец, вы похвалялись в своих письмах, что это дело ваших рук. Ты сам с помощью Багоя убил Арсеса и захватил власть несправедливо и наперекор персидским законам… Ты разослал грекам враждебные послания обо мне, чтобы подтолкнуть их на войну со мной. Ты послал деньги Спарте и другим греческим городам. Ни один город их не принял, кроме Спарты. Твои послы отвратили от меня моих друзей и постарались разрушить мир, который я водворил в Элладе. После этих твоих враждебных действий я пошел на тебя войной».

Это было «историческое введение». Оно не было — сочинено в канцелярии, как послание Дария. Оно было подобно вихрю, поднятому порывом ветра. Вдохновением Александра вспомогательное войско сатрапов в глазах повелителя превращается в «персидское войско во Фракии», а Дарий — вместо Багоя — в «убийцу Арсеса». Сомнительными кажутся и выдвинутые им против персов обвинения в заговоре против Филиппа, который не упоминается it тексте письма под собственным именем. Александр пишет «мой отец», как будто единственной заслугой Филиппа было то, что он произвел его на свет. В письме не говорится, что именно Филипп установил мир в Элладе и что все военные действия персов начиная с 338 г. до н. э. были лишь ответом на тогда уже провозглашенную «войну отмщения».. Тем не менее Александр чувствовал себя оскорбленным персами. Мало того, он считал, что они на него напали, и поэтому с сознанием собственной правоты утверждал, что вражеское нашествие произошло 150 лет назад без всякого повода, а вторжение 340 г. до н. э. во Фракию в защиту Перинфа противоречило существовавшему тогда договору о дружбе.

Александр не останавливается на этом. Он довольно бесцеремонно вмешивается в дела персов, оспаривая праве» Дария на трон. Он выступает защитником персидских законов и обычаев. Теперь мы подходим к главной части письма, а именно к ответу на предложения Дария.

Словно удар дубины, обрушивает Александр на голову противника слова: «Ныне я победил сначала твоих полководцев и сатрапов, а теперь и тебя, и твое войско и владею этой землей, потому что боги отдали ее мне». Здесь уместно вспомнить о броске копья у Геллеспонта. Тогда копье выражало согласие богов, теперь боги определили исход битвы. На этом фактическом, якобы зависящем от неземных сил превосходстве Александр и строит свои притязания. Сначала он делает это осторожно и лишь намеками: «Твои близкие, которые не пали в бою, находятся под моей защитой, я постоянно забочусь о них. Они со мною не против своей воли, а по доброму согласию». Довольно смелое утверждение. Нет ли здесь намека на то, что Александр в будущем намерен стать преемником Великого царя? Притязание на Персидское царство и в самом деле прорывается в жестком требовании Александра: «Приди ко мне как к подлинному господину всей Азии. Если же ты боишься, что с тобой обойдутся неподобающим образом, пришли сначала твоих людей, чтобы ты мог убедиться в своей безопасности. Если ты появишься передо мной, ты получишь мать, супругу, детей; все, чего ни пожелаешь, если ты у меня попросишь, будет тебе дано». В этих словах — ответ Александра. Все невозможное было для него возможным, а вот возможное оказалось, невозможным: никого не считал Александр равным себе. Его сердце было исполнено любви и благодарности; оно было закрыто для того, кто требовал, и легко открывалось тому, кто просил. Мы еще неоднократно окажемся свидетелями того, что непременной предпосылкой для личных и политических отношений с Александром было подчинение ему. В этом смысле нужно понимать и следующие строки: «В дальнейшем, если ты будешь писать мне, обращайся ко мне как к «царю Азии». Не вздумай в письмах обращаться ко мне — как к равному. Если тебе что-нибудь нужно, то обращайся ко мне как к своему господину. Если ты так не сделаешь, я накажу тебя. Если же ты хочешь оспаривать у меня царство, то стой и сражайся за него, а не беги, ибо, где бы ты ни был, я найду тебя».

Так писал Александр. Его ответ означал не просто отказ признать равноправие противника, но и отказ вести с ним переговоры как с равным. Он оставлял за Дарием лишь право вассала. Мы еще увидим, насколько Александр отошел от эллинского, македонского и вообще средиземноморского принципа умеренности и равенства. Здесь следует упомянуть, что это письмо, как считают некоторые исследователи, было обнародовано в Македонии и, конечно, в Элладе (возможно, через Каллисфена).

Мы уже много знаем о делах Александра, но плохо представляем себе двадцатитрехлетнего полководца. Он будто скрыт от нас какой-то завесой. Возможно, это был просто неразумный, романтически настроенный, бесшабашно смелый юноша. После этого письма Дарию становится ясно, что уже в битве при Иссе Александр — зрелый властитель, абсолютный самодержец, грозный, могущественный, не терпящий никаких возражений, т. е. такой, каким мы знаем его и в позднейшие годы.

Если говорить о его личности, то она развилась очень быстро. Складывается впечатление, что все черты его характера уже были заложены в Александре и, как только они понадобились для его возвышения, сразу же прорвались наружу. В каких бы трудных условиях он ни оказывался, он всегда находил выход. Поэтому в нем необычайно быстро утвердилось почти мистическое чувство уверенности в себе. Военные успехи также способствовали тому, что вера Александра в свои силы переросла в высокомерную самоуверенность. Фивы, Граник, Галикарнас, Исс, а затем Тир и Газа были не столько вехами его внутреннего развития, сколько основанием для проявления его властолюбия.

 

«…ЕСЛИ БЫ Я БЫЛ ПАРМЕНИОНОМ»

 

Когда пришло первое письмо Дария и Александр открыто признался в своих далеко идущих намерениях, в своих притязаниях на всю Азию, на само достоинство Великого царя, его соратники, вероятно, объяснили заносчивость Александра охватившим его чувством ожесточения, вызванным высокомерной формой и недостаточной любезностью письма перса. То, что Дарий предложил подачку в 10000 талантов и территорию до реки Галис, возмутило не одного Александра. Весь лагерь разделял его возмущение. Парменион был в Дамаске, а из приближенных Александра никто не хотел вести переговоры на основе этих предложений. Поэтому ответ Александра не вызвал ни у кого возражений.

Во время осады Тира пришло второе письмо. Как раз в это время Статира, супруга Великого царя, плененная в битве при Иссе, скончалась при родах. Александр искренне скорбел о ее смерти, хотя никогда не видел ее лица[132]. Вероятно, тревога об этой жене и о других членах семьи побудила Дария написать второе письмо. Существовало и другое соображение. Хотя ответ Александра был однозначным, перс истолковал его в духе принятого на Востоке обычая вести переговоры. Он считал, что Александр запросил много, чтобы потом умерить свои требования. То, что македоняне не стали его преследовать, повернули к Финикии и осадили Тир, задержавшись у этого города на многие месяцы, как будто подтверждало это предположение. Экстремальные требования Александра, казалось, не соответствовали его истинным намерениям. По мнению персов, ему нужен был только район Средиземного моря.

Так как Дария интересовал Восток, а не Запад, он обратился к Александру с новым, поистине грандиозным предложением. Он готов был разделить свое государство, уступив Александру средиземноморскую часть до самого Евфрата, т. е. Малую Азию, Сирию и Египет, поделить с ним свой царский трон и отдать ему в жены дочь. Взамен он рассчитывал вернуть попавших в плен близких. Таково было содержание второго письма.

Предложение Дария имело поистине мировое значение. Его продиктовали не мелкие интересы заурядной личности, а мудрый разум государственного деятеля. Земли до Евфрата входили в регион Средиземноморья, где в будущем сложились эллинистические государства. И действительно, в позднеэллинистическо-римскую эпоху область Евфрата служила границей между Средиземноморьем и Азией. Кроме того, Дарий предлагал тот максимум, который, с точки зрения Филиппа, был разумной целью завоеваний.

Легко себе представить, какое волнение вызвало предложение Дария в лагере Александра, и прежде всего в кругах македонских военачальников. Ведь персидский царь выступал как бы единомышленником Филиппа, развивая перед Александром идеи его отца. Из находящихся в македонской армии греков лишь небольшая часть была в состоянии понять значение того, что предлагал Дарий. Остальные же были одержимы жаждой мести и ставили перед собой цель полного уничтожения Персидской империи. Среди них, вероятно, был и Каллисфен.

Александр снова созвал совет, но на этот раз он был настроен иначе, чем несколько месяцев назад, в Марафе. Парменион вернулся из Дамаска. Со страхом убедился он в серьезности намерений царя. Верный приверженец идей Филиппа, он выступил в их защиту, руководствуясь своим жизненным опытом и трезво оценивая ситуацию. Это был один из самых острых моментов в жизни Александра. Седой военачальник сказал: «Если бы я был Александром, то принял бы предложение». В глазах юного царя такое решение перечеркивало результаты всей войны, все его победы, лишало его Персидского царства, которое он уже видел своим; отнимало у него мечту о мировом господстве. Здесь столкнулись сторонники двух противоположных позиций: с одной стороны, умеренность, с другой — беспредельные, разрушающие все границы устремления. Совет старца оскорблял все самое возвышенное и сокровенное в природе гения, и поэтому в ответ прозвучало: «Я поступил бы так же, если бы был Парменионом». Так впоследствии Каллисфен передал этот спор. Хотя на совещании было сказано значительно больше, эти слова, вероятно, были произнесены именно так, как их приводит греческий историк. Они предрешили судьбу греков, а также судьбы Запада и Востока на много столетий вперед.

При этом не следует забывать, что на совете никто, кроме царя, ничего не решал. Если кто-нибудь и возражал царю, тот еще более настаивал на своем. В характере Александра скрывалось нечто большее, чем простое упрямство или своеволие властителя. Царь сохранил верность самому себе, когда принял решение отклонить предложение персов. Дарий, со своей стороны, понял, что он должен готовиться к последней, решительной схватке.

В лагере македонян тоже поняли планы царя. Но даже те, кто относился к ним настороженно, считали, что Александр хочет покорить Азию и присоединить ее к своему государству, оставаясь все же македонским царем. Они не могли себе представить, что он вовсе отказался от идеи македонского господства. А так как они не знали действительных планов Александра, то еще не воспринимали его упорство за сложившееся мировоззрение. Пока еще оставалась надежда, что царь удовлетворится полным разгромом противника, а в более зрелом возрасте умерит свои притязания. Ведь в первом письме Александр все-таки не лишал Дария некоторой надежды остаться господином на Востоке — правда, в качестве вассала нового царя Азии.

Отныне в лагере македонян установилась атмосфера напряженности, еще более обострившая существовавшие противоречия. Они теперь проявились не только в различной оценке образа жизни при Филиппе и Александре, но и в расхождении жизненных установок поколений Александра и Филиппа и стратегических взглядов. Эти расхождения нашли свое отражение в полярных позициях Александра и Пармениона. Царю с самого начала не нравилось, что все командные должности в армии были заняты людьми Пармениона. Последнего тоже сердило, что в течение всего похода его систематически отстраняли от активного участия в событиях. Ему не нравилось не только то, что Александр вопреки опыту старого военачальника атаковал врага не на самых слабых, а напротив, на самых сильных участках, а также то, что он во всем поступал наперекор его советам. Уже начиная с Малой Азии царь прилагал все усилия к тому, чтобы лишить своего наставника руководящего положения, перевести его как бы на «запасные пути». Как только находился подходящий повод, царь старался отправить Пармениона подальше от себя. Александр не дал ему возможности принять участие в походе на Ликию и Памфилию, послав его из Тарса к пограничным перевалам, а из Исса в Дамаск, и лишь спустя несколько месяцев позволил ему вернуться в штаб-квартиру. Отправляя старого полководца с различными поручениями, Александр старался не давать ему в подчинение македонских воинов. Вероятно, он хотел отучить македонян от того, что ими командует Парменион. Армия, считал он, должна быть армией Александра, а не армией Пармениона. При известных обстоятельствах это могло иметь большое значение при решении государственных дел, ведь из македонской армии формировалось войсковое собрание. Если армия будет слепо поддерживать Александра, он сможет одержать победу над недовольными военачальниками, да и над кликой самого Пармениона.

Царь не только лишил Пармениона его влияния на армию, он сумел также снять окружавших его людей с ведущих постов. Брат Пармениона, Асандр, остался в Лидии, Гегелох был послан на Геллеспонт, Никанор и Филота сохранили свое положение, но их не привлекали к решению особо важных задач. Отправившись из Сидона на усмирение горных племен кабилов, Александр оставил командовать вместо себя Кратера и Пердикку, а не сыновей Пармениона. Когда он повел в бой морскую эскадру, на его левом фланге снова был Кратер. Характерно, что оба они (Пердикка и Кратер) происходили из западных горных областей Македонии. Складывается впечатление, что молодой царь вообще охотнее опирался на знать из горных районов, а не на знатные роды материковой Македонии. Наряду с этим он все чаще привлекает своих сверстников из пареа. Правда, с Гарпалом, назначенным казначеем войсковой кассы, произошла скандальная история: перед самой битвой при Иссе он сбежал в Элладу. Ответственные задания Александр стал также давать своему ближайшему другу Гефестиону, например поручил ему образовать Сидонское царство, назначил его командующим флотом во время несложного перехода из Тира в Египет. Эригию было поручено командование всадниками союзников. Укрепилось положение Лаомедона, ведавшего захваченными на Востоке военнопленными. Таким образом, повсюду наблюдаются перестановки должностных лиц, но, так как они проходили легко, без особого нажима и не сопровождались жесткими мерами, они не вызывали неудовольствия и вражды. Оттого и Парменион вел себя лояльно и корректно, несмотря на обуревавшие его внутренние сомнения. Кроме того, Александр с особой симпатией относился к сыну Пармениона, Гектору, который утонул во время кораблекрушения на Ниле[133].

Такова была обстановка, которая все более усложнялась усилением борьбы между сторонниками различных взглядов на будущий мир. Каким суждено ему быть: таким, о каком мечтал Филипп, или таким, к какому стремился Александр. Юный царь пренебрегал памятью отца.

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться: