ЗАВЕРШЕНИЕ БОРЬБЫ АЛЕКСАНДРА С ПРИБЛИЖЕННЫМИ

 

Процесс против Каллисфена завершил целую серию мероприятий, которые для будущего империи означали не меньше, чем битвы при Гранике, Иссе и Гавгамелах. Тогда решалась судьба Персии, теперь же процесс Филоты, убийство Клита, спор о проскинезе, заговор «пажей» и смерть Каллисфена оказались вехами не менее ожесточенной борьбы, целью которой было сломить то духовное сопротивление, которое нарастало в македонской и греческой среде.

Создать подлинную империю означало между тем преодолеть не только иранский, но также македонский и эллинский национализм, устранить «предрассудки», которые Александр считал лишь глупой помехой. Теперь пришло время ввести чуждое Западу деспотическое единовластие, ничем не ограниченное самодержавие. Этого требовала не только сущность мирового господства, но и не признающая преград натура Александра.

Навязать такую позицию македонянам или идеалистам из эллинов было нелегко. Поэтому вводить новый курс надо было, начиная с непосредственного окружения царя; придворный лагерь, в сущности, возглавлял всю державу. Если бы удалось сломить оппозицию в самом лагере, то прекратилось бы сопротивление во всей империи и даже в самой Македонии.

Недовольство в собственном кругу было гораздо опаснее персидского оружия. Ведь оно базировалось на гордости победителей, на свойственном эллинам чувстве интеллектуального превосходства и любви к свободе. Фронду интеллектуалов нельзя было разбить конной атакой.

Преимущество Александра перед его противниками состояло в том, что у царя имелись союзники, на которых он мог положиться, — ветераны, составлявшие войсковое собрание. А на нем решались судебные дела. С помощью ветеранов Александр добился осуждения Филоты, приговорил к смерти «пажей», легализировал свое преступление после ссоры с Клитом. Бой за проскинезу Александр проиграл как раз потому, что был лишен этих мощных союзников.

И все-таки именно этот провал привел его к окончательной победе. После 327 г. до н. э. мы не слышим больше ни о каких заговорах, ссорах или хотя бы пассивном сопротивлении. Противники вряд ли согласились с Александром, но беспрекословно ему подчинялись. Как это могло случиться? Почему никто не противопоставил царю своих убеждений, в чем была причина такой покорности?

Мы полагаем, что причина — в отказе Александра от желания ввести проскинезу. Как ни горестно было для него отступление от своих планов, он не замедлил использовать неудачу в интересах дальнейшей политики. Потерпев поражение в первый и единственный раз в жизни, Александр вышел из него более мудрым и уверенным в себе, чем когда-либо. Если в те дни, когда «пажи» вступали в сговор, можно было предположить, что царь вернется к своему ненавистному плану, то с течением времени стало очевидно: Александр склонил голову перед сопротивлением окружающих. Приближенные должны были признать, что он не тиран, неподвластный каким бы то ни было влияниям, что он не считает своих сподвижников рабами, лишенными собственной воли. Все знали, как трудно дался Александру этот отказ, и именно поэтому царское смирение было оценено особенно высоко. Теперь, когда все наглядно убедились, что и владыка способен уступить, стало легче подчиняться его воле. Не приходилось сомневаться, что сила была на стороне Александра, но то обстоятельство, что был, пусть всего один, бесспорный прецедент, когда сподвижники сумели отстоять свою свободу, успокаивало совесть.

В результате произошел решительный поворот. Люди успокоились. И вообще, как это умно и полезно — покориться. Пусть ненасытный делает, что хочет. Если он зайдет слишком далеко, его в конце концов можно и остановить. Да и в интересах собственной безопасности стоило отказаться от сопротивления. Теперь царь еще больше возвысился в общественном мнении и в конечном счете вышел снова победителем. Отказ от проскинезы принес ему абсолютный авторитет в лагере. Правда, этот авторитет не получил мистического освящения, но зато воля Александра стала единственной силой в лагере.

Это было очень важно для последующего хода событий. В ближайшие годы суждено было возникнуть новому фронту сопротивления — простых воинов, — охватившему со временем все войско. Дела сложились бы очень скверно, если бы на реке Гифасис или в Описе к войскам присоединились и военачальники. Теперь Александр мог рассчитывать по меньшей мере на пассивное подчинение своего ближайшего окружения и, таким образом, легче справляться с мятежами в войске.

Итак, период от смерти Дария до похода в Индию завершился полным успехом не только в военном, но и во внутриполитическом отношении. И только судебные убийства — смерть Пармениона, гибель Клита — напоминали о том, что абсолютная власть есть власть насилия и в конечном счете она обязательно приносит то, что отвечает ее природе, — произвол и торжество силы. Из этого мрачного круга не мог выйти даже такой человек, как Александр.

 

СКИФИЯ ИЛИ ИНДИЯ?

 

Дойдя до Яксарта, царь оказался на границе Персидской державы — дальше шла ничья земля. Если он действительно был тем, за кого его принимали, — завоевателем мира, переступающим любые границы, то следовало ожидать, что и в данном случае он проявит свою всеобъемлющую волю и захватит эти земли. Александр, конечно же, взвесил такую возможность, но заветные мечты вели его в другую сторону, и пустыня, граничащая с Согдианой, не смогла заставить его изменить прежнее решение. Ни на одну пядь не расширил в эту сторону Александр принадлежавшие ему отныне владения Ахеменидов: Бактрия и Согдиана остались провинциями, а кочевники пограничных областей признали свою зависимость от него. Лишь однажды Александр перешел реку, но это было сделано в ответ на скифскую провокацию. На самом краю области Александр основал Александрию, однако этот город предназначался исключительно для защиты. Плодородная земля на Верхнем Яксарте (Фергана) осталась невозделанной, ибо даже персы отказались от этого пограничного края, который нелегко было бы защищать. Александр принял знаки поклонения от дахов, массагетов, хоразмиев и других скифов, не вступая, однако, на их земли. Он отказался от продолжения похода в северном направлении[256].

Итак, на Яксарте царь вел себя так же, как когда-то на Дунае. Ему достаточно было только показать македонское оружие племенам севернее пограничной реки, явить его блеск и славу перед кочевниками, чтобы заставить себя бояться. О систематическом завоевании евразийских просторов он думал сейчас не больше, чем в 335 г. до н. э.

Эта сдержанность происходила отнюдь не от мрачного впечатления, которое производила даже самая южная область северо-востока, а от общего представления, шедшего от географических воззрений, которых придерживалась тогдашняя наука, и в частности Аристотель.

Полагали, что сколько-нибудь заселена лишь умеренная зона и она-то является подлинной ойкуменой. Холод на севере, жара на юге делают невозможным какое-либо существенное заселение этих областей. Александру казалось, что его опыт подтверждает это положение. На юге он всюду встречал пустыню: в Египте, в Аравин, далее в Иране. На севере же — как в Парфии, так и ка Яксарте — он видел бесконечные и бесплодные пространства, невозделанные, овеваемые холодными ветрами, не имеющие долговременных поселений и лишь изредка пересекаемые беспокойными кочевниками.

Поэтому он считал, что достиг северной и южной границ культурной, обитаемой земли. Отсюда — его решение: оставаться пока в рамках умеренной зоны. Зона эта простиралась на восток и на запад. Зачем же отклоняться на север, когда уже и так его армия далеко продвинулась на восток? Гораздо естественнее идти в однажды избранном направлении вплоть до Мирового океана, чтобы закончить покорение умеренной зоны хотя бы на востоке, а затем то же самое сделать на западе, дойдя до Геркулесовых столпов (Гибралтар). Что касается арктической и тропической зон, то ими можно будет заняться позже, когда будет окончательно завоеван умеренный пояс. В конце концов задачи там не завоевательные, а исследовательские, которые для создания мирового государства не были первоочередными.

От географических представлений шло еще одно соображение: завершить создание «Азийского царства». В самом деле, разве Ахемениды владели всей Азией? Нет. Александру нужен не титул, ему нужен весь материк. Но как далеко простирается Азия? Сколько еще придется присоединить земель к владениям Ахеменидов?

По представлению Аристотеля, Азия лежала в умеренном поясе, а холодные области к северу от нее относились уже к Европе. Границей этих частей света Аристотель, по-видимому, считал реку, которая, как он полагал, брала начало на самом дальнем восточном горном массиве; в верхнем течении ее называли Араксом, а в нижнем — Танаисом (Доном), который впадал в Меотиду (Азовское море). Александр полагал, что Яксарт — это и есть тот самый Аракс-Танаис, а сходство названий «Араке» и «Яксарт» говорило в пользу этого предположения, тем более что Яксарт действительно начинался в горах Гиндукуша. Значит, Персидская дерлсава доходила до Яксарта и до него же простиралась Азия. По ту сторону лежал уже другой материк — Европа.

Теперь всякий знает, что Яксарт впадает в Аральское море и не имеет ничего общего с Доном. Однако принятое в то время предположение вполне устраивало Александра. Ведь на север он все равно не собирался, а благодаря такому взгляду получалось, что он, как царь Азии, может и не трогать северные области. Другой берег реки был вполне официально объявлен европейским; европейцами стали называть историки похода Александра и тамошних скифов[257]. Именно поэтому основанный здесь город назван был Александрией-на-Дону. Более того, пошел в ход научный, хотя и довольно шаткий аргумент: распространение пихты севернее Яксарта свидетельствовало якобы о принадлежности этих мест к Европе, ибо только в этой части света произрастают такие деревья. Подобная точка зрения была опровергнута: у скал Хориены, а впоследствии и у отрогов индийских гор были обнаружены эти деревья. Однако оказалось предпочтительнее не выяснять вопрос до конца. Гипотеза устраивала Александра больше, чем истина.

Тем настоятельнее представлялась ему необходимость завоевания Индии. Персы не овладели ею, а она принадлежала к Азии, относилась к умеренной зоне и была, таким образом, частью ойкумены. Привлекали к тому же хотя и чуждая, но в высшей степени исключительная культура страны и ее богатства. Наконец, там кончался мир, ибо Аристотель рассматривал Индию как восточный край земли. А дальше начинался океан. Азия представлялась не такой уж огромной частью света: по распространенному представлению, она охватывала только Персидское царство, Арабскую пустыню и Индию с относящимися к системе Гиндукуша Гималаями. Такая Азия вряд ли казалась больше Европы.

Что касается северо-восточных пространств, то Александр удовольствовался тем, что отправил туда вместе с посетившими его скифскими посольствами македонских представителей с целью получить сведения о стране, людях и особенно о военном потенциале кочевников. Разумеется, в лагере дискутировались географические вопросы, в особенности соотношение Танаиса и Каспийского моря. Вероятно, от скифов узнали, что Яксарт (принимаемый за верхнее течение Танаиса) впадает в большое море, но какое — Аральское или Каспийское? Как рассуждали тогда ученые? То обстоятельство, что воды Каспийского моря благодаря испарениям не нуждаются в стоке, не было еще известно. Поэтому Аристотель предположил, что излишки воды подземными путями уходят в Черное море. Однако в лагере Александра родилась и более правдоподобная гипотеза: Яксарт сначала впадает в какое-то внутреннее море, а вытекает оттуда уже как Танаис и течет далее на запад, где наконец впадает в Меотиду (Азовское море). Таким образом, представление о тождестве Яксарта и Танаиса оставалось в силе. Сам Александр был, по-видимому, как-то причастен к этим предположениям[258]. Возможно, в эту пору он уже задумал прояснить вопрос с помощью исследовательской экспедиции, однако отложил осуществление замысла. Исследователь в то время уступал еще в его душе азартному завоевателю.

Как видим, Александр спокойно относился к северо-востоку, не питая никаких романтических иллюзий. Но поскольку большинство авторов, повествовавших о его походе, не могли обойтись без романтических деталей, они придумали занятную историю: в лагерь к македонянам будто бы прибыли царица амазонок и с нею триста дев, влекомых страстным желанием иметь потомство от македонских героев[259]. Желанию их суждено было сбыться, по одним источникам, в Гиркании, а по другим — на Танаисе. В сущности, это была смешная выдумка, и ни один серьезный человек ей не верил. Поводом могло послужить предложение какого-нибудь вождя кочевников выдать скифских девушек замуж за царя и его полководцев. Зато цель рассказа не вызывает сомнений. Постоянные расспросы на родине, не повстречались ли войску на пути к краю земли амазонки, должны были наконец получить ответ. Если народ так упрямо хотел басен, надо было ему эти басни придумать. По-видимому, это понял и создатель этой истории Онесикрит. Более того, он имел неосторожность рассказать ее Лисимаху, постоянному спутнику Александра, а впоследствии наместнику и царю Фракии. Тот не сдержал улыбки и спросил: «Где ж тогда был я? »

Пока мы остановились на рациональных соображениях, руководивших царем. Однако для Александра важнее были внезапные вдохновения и мечты. Когда на него находило это «нечто», царь называл его потосом (наваждением). Его потосом стала Индия.

В ряд всякого рода спонтанных побуждений Александра следует поставить еще одну иррациональную и характерную для него черту — чувство исторического величия. Это трудно описать. Его влекло всегда невероятное, небывалое, а о тех «гекатомбах», которые он походя приносил этому величию, задумывались другие, а не он. Однако тот, кто понимал его, мог быть счастлив уж тем, что сопереживает с ним величайшие исторические события.

Александр чувствовал, что завоеванию чудесной страны Индии присуще это историческое величие. За нею находился восточный океан; он сиял в лучах солнца, манил, он был сродни духу Александра. Это было намного привлекательнее, чем идти по скучным равнинам, сражаться с не представляющими никакого интереса скифами и оказаться наконец у берега убогого северного моря. Да и с государственной точки зрения вряд ли целесообразно покорять местных жителей, которые «полгода спят».

Так все смешалось: расчет и безрассудство, явное и тайное, высказанное и сокровенное, произошел тот синтез реального и ирреального, который привел наконец к тому, что летом 327 г. до н. э. Александр двинулся в Индию.

 

Глава IX

БОРЬБА ЗА НЕОСУЩЕСТВИМОЕ

 

 

НА ГРАНИЦАХ ИНДИИ

 

Как можно судить из сказанного выше, мысль о завоевании Индии с самого начала составляла часть плана Александра о завоевании мира. Намерение подчинить себе всю ойкумену зародилось еще в юношеских мечтах царя, и поэтому вполне вероятно, что мысль о вторжении в Индию влекла его уже давно. Но только смерть Дария сделала это желание реальным, ибо все части государства персов оказались теперь в доступной близости. Последующие завоевания уже не надо было откладывать на будущее, и те смутные планы, о которых мы говорили в предыдущем разделе, превратились в готовые решения. Хотя восстание в Согдиане и задержало Александра на целых два года, но все это время он продолжал разрабатывать проект новой кампании.

Основание в районе Гиндукуша и по соседству с этими горами новых Александрий преследовало, как мы полагаем, цель создания прочного плацдарма для предстоящего похода. Еще в 330 г. до н. э. или самое позднее весной следующего года царь вызвал друга своей юности Неарха, уже тогда имея в виду сделать его адмиралом, которому предстояло изучить реки и заливы Индии. По-видимому, именно в это же время Александр отдал приказ вербовать карийских, финикийских, кипрских и египетских моряков, которые не нужны были в Согдиане, но оказались совершенно необходимыми для похода в Индию[260]. Правда, из-за восстания в Согдиане Неарх, а частично и моряки прибыли к Александру значительно раньше того времени, когда в них возникла нужда. Однако все они были оставлены при армии, чтобы принять участие в предстоящих кампаниях. Дальнейшее усиление пехоты также было связано с перспективой вторжения в многонаселенную Индию; эту же цель преследовала и реформа армии. Стало известно, что в «стране чудес» большое значение придается придворному блеску; поэтому Александр решил украсить лучших из своих гипаспистов серебряными щитами.

Зимой 328/27 г. до н. э. Александр снова посылает на Запад вербовщиков, чтобы привлечь в свою армию свежие силы, на этот раз уже из Македонии. Одновременно ведется разведка и дипломатическая подготовка новой кампании. От Бесса к Александру перебежал Сисикотт, персидский правитель пограничной с Индией области. Он стал преданным советчиком царя. С восточного берега Инда от могущественного правителя Таксила прибыло первое посольство. В ответ на выражение покорности Александр обещал Таксилу поддержку. Теперь наконец появилась возможность разузнать о пограничных территориях больше, чем знали греческие писатели времен, предшествующих завоеваниям Александра.

Примерно в конце мая 327 г. до н. э. Александр, находившийся в это время в Бактрах, дал приказ выступать. Снова предстояло форсировать Гиндукуш, но теперь Александр мог выбирать более удобную дорогу — через долину Бамиана и Шибарский перевал[261]. Когда войска достигли Александрии Крайней, обнаружилось, что ни оставленный там наместником персидский вельможа, ни македонский комендант, которому поручено было основание новых городов, со своими задачами не справились. Обоих пришлось сместить. Сатрапом Александр назначил другого перса, а резидентом — македонянина Никанора. Население эллинистических городов было увеличено за счет неспособных к походу местных жителей.

Когда прибыли набранные в Арахозии и Паропамисе воины, вся армия насчитывала примерно 45000 — 50000 человек. Осенью во вновь основанном самом восточном городе (Александр назвал его Никеей[262]) было отпраздновано начало нового похода и принесены соответствующие данному случаю жертвы богине Афине. Все это должно было поднять воинский дух перед грядущими великими делами. Теперь начался марш вдоль нижнего течения реки Кабул, через высокие перевалы, ведущие в Индию. Эти ворота в горах всегда имели важное значение для торговли, а после завоевания Индии их роль должна была возрасти еще более, ибо они стали бы связующим звеном между империей Александра и ее новыми областями.

Сведения, которыми Александр располагал о районе, пограничном с Индией (о Хайбарском перевале, Кафиристане и Баюре), были весьма скромными. Насколько гостеприимными были земли на юг от реки Кабул, настолько же суровыми и непригодными для жизни оказались области на севере. Здесь чередовались остроконечные, словно касающиеся неба горные цепи и низко лежащие влажные долины. Мрачной природе этих мест соответствовал и характер населения. Фанатизм жителей тропиков сочетался в их душе с гордостью горцев. Эти люди могли как совершать героические подвиги в борьбе за свободу, так и разбойничать на большой дороге.

Со слов индийских друзей командование хорошо знало, чего можно ожидать от местных жителей. Поэтому Александр решил действовать в этом важном для него коридоре методом самого грубого насилия. Находясь еще в районе верхнего течения реки Кабул, Александр вызвал из долины Инда Такси л а и других преданных ему раджей. Они принесли в лагерь Александра свои противоречивые устремления и борьбу честолюбий, но также богатые подарки и привычную для них восточную роскошь. Раджи привели слонов (некоторые прибыли верхом на них) и подарили Александру этих животных, вид которых вызывал всеобщее удивление. Всех, кто не явился, причислили к врагам.

Войско было разделено. Гефестаону и Пердикке с отрядами раджей, частью армии и обозом надлежало двигаться по более легкой, южной дороге и добром или силой подчинить Певкелаотиду, область племен, обитавших в районе от Хай-барского перевала до Инда. Им же было приказано навести плавучий мост через реку Инд. Сам же Александр решил идти северным путем — через Кафиристан, Баюр и Сват, чтобы покорить племена аспасиев, гуреев и богатых ассакенов.

Воздержимся от описания действий обеих армий, хотя путь северного отряда освещен в источниках достаточно подробно. Остановимся только на том, что, с нашей точки зрения, имеет принципиальное значение[263].

Прежде всего надо отметить исключительную смелость и высокую воинскую доблесть защитников страны. Они одинаково храбро сражались на равнине и отстаивали высокогорные поселения; места для их укреплений в горах были выбраны весьма удачно. Там, где сопротивление становилось бессмысленным, они сжигали поселки и скрывались в горах. Однако ударные силы врага превосходили возможности защитников. Александр и его военачальники использовали все достижения военной науки: раздробив крупные соединения, они в случае необходимости молниеносно собирали их в ударный кулак для внезапного нападения. Крепости штурмовали с использованием самой современной для того времени техники, вплоть до дальнобойных орудий.

Македоняне ставили защитников перед выбором: сдаться в плен или быть уничтоженными. Александр основал много новых крепостей, оставлял в них гарнизоны, отбирал у населения поля, скот и теснил жителей из плодородных долин в горы. В ночных нападениях он вероломно уничтожал наемников-ассакенов и разбил вспомогательные войска, присланные из Кашмира[264].

Не менее успешно действовала и южная армия под командованием Гефестиона и Пердикки. После тридцатидневной осады она овладела самым сильным опорным пунктом противника, были построены форты и крепости для защиты коммуникаций; завоеватели опирались на промакедонски настроенных местных жителей.

И все же результат нельзя было назвать вполне удовлетворительным. Правда, главные дороги и долины были отвоеваны и надежно защищены возведенными здесь фортами; правителями завоеванных областей назначались наиболее преданные местные жители. Но самые упорные и непоколебимые по-прежнему скрывались в горах и непроходимых горных лесах. Учитывая возникшие трудности, царь зимой 327/26 г. до н. э. решил превратить эту страну в провинцию и передать ее в управление Никанору, который недавно был назначен комендантом Паропамисады.

Александр делал все возможное, чтобы исправить положение и лишить упорствующих возможности найти себе убежище для длительного сопротивления. Он рискнул на одно из самых смелых своих предприятий — взятие штурмом ассакенской крепости на Инде. Предприятие удалось, но затем успех изменил Александру. Македоняне дошли до высокогорных лесов между реками Сват и Инд, но захватить там врага не сумели.

Если Александр не собирался перейти к позиционной войне, ему следовало удовлетвориться достигнутым. Одно было ясно: то, что удалось в Согдиане, здесь не пройдет. Народная война была остановлена, но сопротивление окончательно не сломлено. Никанору предоставили самому решить проблему, как справиться с непокорными. Однако местные жители избавили его от этого: вскоре после ухода войск Александра Никанор был убит.

Возникает вопрос, правильно ли поступил Александр, который с самого начала похода, еще севернее реки Кабул, стал прибегать к грубому насилию и запугиванию. По-видимому, этот метод рекомендовали ему Сисикотт и Таксил. Ни к чему, кроме кровавых сражений, опустошения и дымящихся развалин, он не привел. Длительного умиротворения таким путем достигнуть было невозможно. К тому же замирение страны потребовало много времени, что привело к тяжким последствиям во время битвы на Гифасисе.

 

С ГЕРАКЛОМ И ДИОНИСОМ

 

Три сына Зевса уже побывали некогда в Азии: убийца Медузы Персей, могучий Геракл и неутомимый бродяга Дионис. Теперь вновь наступили мифологические времена. В Александре возродился сын Зевса, который стремился сравняться со своими старшими братьями и даже превзойти их, пройдя всю Азию до конца.

Персей не годился в образцы. Хотя он и числился среди многочисленных предков македонских царей, но мифы о местном аргивском герое не были популярны в Македонии. Подозрительным казалось и то, что по созвучию имен его иногда считали родоначальником персов, и в частности Ахеменидов. Единственный раз Александр почтил Персея наряду с Гераклом, когда он находился на пути к оазису Аммона. Но по приходе в Персию источники уже не упоминают о связи Александра с этим героем, а на Дальнем Востоке[265]о нем и вовсе забыли.

Совсем по-другому обстояло дело с Гераклом. Его считали родоначальником македонской царской семьи, которая таким образом узаконила свои притязания на эллинское происхождение. Его имя было присвоено многим македонским городам; изображение Геракла встречается и на монетах. Были распространены рассказы о приключениях героя в Македонии, и его издавна идентифицировали с местными мифическими героями. Деяния этого полубога прославлялись не только эллинами и киническими философами — они как бы реально стояли перед глазами всех македонян. Мы не должны забывать, что для людей древности Геракл был не менее реален, чем для нас, скажем, Карл Великий. Некоторые подробности, правда, казались сомнительным! и это объясняли неточностью мифа, но никому не приходило в голову оспаривать существование Геракла и происхождение македонского царского дома от его семени. Порожденное Зевсом человеческое дитя было признано героем благодаря величию его подвигов. И легко представить, что за это его причислили к сонму богов.

Александр вырос в условиях традиционного преклонения перед Гераклом. Сам Аристотель постоянно выставлял перед своим учеником добродетели его предка. Еще более важным было то, что юноша сам по природе чувствовал себя связанным со своим великим предшественником и обрел в нем свой идеал. Александр совершенно серьезно верил в то, что может стать вторым Гераклом, и даже более того — что уже стал им. Геракла он почитал просто как старшего брата. Он ощущал свою общность с ним в осуществлении всемирного предприятия и особенно чтил греко-левантийские легенды, связанные с Гераклом. Передний Восток давно был причислен к кругу деяний мифического героя. Начиная с VI в. до н. борьба Геракла с амазонками являлась излюбленной темой изобразительного искусства. Считали, что, освобождая Прометея, Геракл дошел до восточной оконечности земли и Кавказа. На Кипре, в Киликии и Сирии его давно уже приравняли к местным богам. В Египте он считался победителем Бусириса.

Свое нападение на Тир Александр уверенно обосновал приказом, полученным от предка[266]. По его следам двигался он, стремясь получить оракул Аммона. Когда Александр форсировал Гиндукуш, то этот хребет посчитали за Кавказ.

Предполагали, что именно здесь находилась скала Прометея. На македонских монетах Геракл становится все более похожим на Александра.

Не следует, конечно, думать, что только личное пристрастие воодушевило Александра на это уподобление. Чем дольше продолжался поход, чем труднее становилось воинам переносить все новые и новые тяготы, тем большая роль отводилась образу героя, его беспримерной терпеливости. Геракл казался македонянам самым народным из всех героев. Следовать его путями, повторять его подвига, сравняться и даже превзойти его — все это создавало романтически возвышенный стимул, в котором так нуждались воины. Таким образом, Геракл вплоть до самой Бактрии служил воинам как бы путеводной звездой, несмотря на то что, согласно древним мифам, он никогда не удалялся от Средиземного моря. Даже незаконному сыну Александра, рожденному Барсиной незадолго до брака царя с Роксаной, было дано имя Геракл.

Значение, которое Геракл приобрел для воинов Александра, наталкивало на мысль, что и в новом походе следует использовать его пример как стимул. Если до сих пор не было подходящего к этому случаю мифа о Геракле, то теперь его следовало создать. Так и сделали. Вскоре нашлись многочисленные следы подвигов героя в Индии. Однако в самом начале похода в «страну чудес» возник и новый миф. Должно быть, Александру уже несколько поднадоел его мифический предок. Геракл не вполне удовлетворял царя из-за его чересчур человеческих черт. Возможно, дух царя, стремившегося к безграничности, требовал более божественного идеала, а может быть, Александр считал необходимым найти для воинов новый импульс, учитывая, что их ожидают большие трудности. Во всяком случае внезапно на первый план выступил третий и самый высокий среди побывавших в Азии сыновей Зевса и легко отодвинул в тень трудолюбивого Геракла.

В отличие от последнего, который при жизни так и не смог подняться выше ранга героя, Дионис всегда оставался настоящим богом. В Македонии его особо чтили; оно и понятно, если учесть, что Македония непосредственно граничила с Фракией и сюда переселились многие фракийцы. В жилах македонян бушевали все страсти, порожденные Вакхом. Поэтому вакханалии проходили здесь во всей их первобытной дикости: они праздновались так же, как у варваров. Религиозное действо воспринималось настолько серьезно, что безумные вакханалии возглавляла сама мать Александра. В стране мималлонов и клодонов. Дионис считался местным богом в большей степени, чем какой-либо другой олимпиец. Таким увидел его при дворе македонских царей Еврипид и на основе этого, по сути дела, негреческого восприятия создал своих «Вакханок» — шедевр античного натурализма. Каким Еврипид увидел Диониса, пленительным и страшным одновременно, таким его воспринимали и македоняне. Этот бог ставил человека перед выбором: или безоговорочно предаться темной, дурманящей страсти, или познать его уничтожающий гнев.

Греки издавна считали, что Дионис несет народам культуру. Они связывали фракийско-эллинского бога с аналогичными богами лидийской мифологии, а также идентифицировали его с египетским Осирисом. Это делало Диониса как бы богом всех народов, населяющих мир, для него не существовало границ между государствами. Нису, где бог провел детство, искали в различных уголках земли, повсюду, где росли виноград и плющ и где название страны сопоставлялось бы с его именем. Иногда Диониса изображали воином, вторгшимся в чужую страну, например борющимся с азиатскими амазонками. Согласно Еврипиду, он со своей свитой прошел всю Малую Азию, Персию, Бактрию, Мидию и Аравию. При желании это можно было истолковать как завоевание. Поэтому место, где заканчивались странствия Диониса, македоняне искали на краю бактрийско-согдийской пустыни, и, естественно, их поиски завершились успешно.

На границе Индии Александр неожиданно обнаружил местечко, название которого было созвучно со словом «Ниса»[267]. Не будем вникать, почему местные жители полагали, что их город основан Дионисом. Известно, однако, что Александр, узнав об этом, с присущей ему творческой энергией увидел здесь возможность выдвинуть новую плодотворную идею. В качестве путеводной звезды в походе на богатые земли Индии скорее подходил могущественный и томящий душу Дионис, чем труженик Геракл. К внутренней перемене, происшедшей с Александром, к его вере в свою сверхъестественность также больше подходило сравнение с подлинным богом, чем с героем. Нам известны связанные с этой переменой приказы царя: считать бесспорной истиной, что город основал Дионис и, более того, чего раньше никто не утверждал, что бог победоносно прошел через всю Индию. Было заявлено, что македоняне будут соревноваться г могущественным богом и повторят его путь. Таким образом, по приказу Александра возникла новая вера и новая «историческая истина». Тотчас царь удалился из Нисы в окружающие лесистые горы и гимнами, зеленым плющом и пышным пиром воздал положенную дань уважения своему небесному патрону Дионису. Не меньше, чем Диониса, прославлял Александр и рождение новой идеи: царь, подобно второму Дионису, с триумфом пройдет эту «страну чудес». Некогда, чтобы мотивировать необходимость его похода героическими мифами, Александру нужен был Каллисфен. Теперь он уже не нуждался больше ни в чьих услугах. Он сам взял на себя роль «пропагандиста» похода.

Сколь бы великолепным ни показалось нам подобное дерзание, некоторых читателей неминуемо шокирует этот грубый произвол. Правда, Александр на этот раз не покусился на личные свободы граждан, как при попытке введения проскинезы, не нарушил основных правовых норм, как при убийстве Пармениона, но это насилие над исторической правдой разрушало оплот духовного мира граждан. Однако не следует все же судить Александра слишком строго. Большинство греческих историков прибегали к такому же произволу даже без особой необходимости. Они часто выдавали за факты порождения своей фантазии, которые, как им казалось, соответствовали внутренней логике событий. Если подобное могли позволить себе историки, то неужели Александр не имел права на то же самое, когда это ему было необходимо? Различие между ними заключалось в том, что они могли только изобретать несуществующее, а царь превращал свои домыслы в действительность благодаря полноте власти. Пусть его приказы основывались на некоем внутреннем озарении, но диктовал он их, думая о пользе, которую фикция похода Диониса в Индию принесет ее завоевателям.

Легко представить, как устали к тому времени воины. Именно для того чтобы бороться с недовольством и пробудить рвение в войско, царю приходилось изобретать новые стимулы. Возросшее значение Диониса привело к изменению роли Геракла, и это обнаружилось уже через несколько недель. Как мы уже упоминали, после окончания зимнего похода Александр, чтобы соединиться с южной частью армии, направился в область между реками Кабул и Инд. Однако большая крепость ассакенов, расположенная в петле Инда, оставалась непокоренной. Александру важно было показать всем народам, что его власть простирается и на самые недоступные места. Для этого он решил сломить сопротивление защитников крепости. Скала, на которой стояла крепость, отличалась крайней крутизной. Как говорили греки, она была «недоступной даже птицам» (по-гречески Аорн).

Царем овладел потос, и теперь, чтобы подбодрить воинов, он снова вспомнил Геракла, но с явным отсутствием всякого уважения к герою. Геракл якобы тоже пытался взять крепость на скале, но у него ничего не вышло. Это была очередная фикция. Ведь никто раньше не слышал об индийском походе Геракла. Но поскольку в Индию шел Александр, то до него там должен был побывать и его предок. Как и Дионису, Александру следовало превзойти своего предшественника и сделать то, что не сумел Геракл. Это посрамление Геракла было пущено в ход штабом Александра, чтобы воодушевить македонян.

Начался штурм[268]. Он потребовал необычайного упорства и выдержки даже от самых отборных воинов. Цель была достигнута только после того, как удалось засыпать ущелье и применить дальнобойные орудия. Александр не смог помешать бегству части врагов, но удовлетворился тем, что зверства воинов навели ужас на преследуемых. Затем на вершине горы были принесены жертвы богам. Комендантом крепости стал верный Сисикотт.

В течение всего похода Александр отыскивал в Индии следы пребывания обоих мифических предшественников. Лишь спустя некоторое время, после неудачи, постигшей царя у Гифасиса, Диониса стали упоминать реже. Возможно, Александр понял, что переусердствовал в этом вопросе. Правда, войска при возвращении из Кармании снова устроили вакхическое шествие, но царь к этому был непричастен.

Во время больших царских жертвоприношений на первом месте снова оказался Геракл, и Дионис больше не упоминался в качестве путеводной звезды похода.

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться: