Нью-Йорк. Компания Эдисона

6 июня 1884 года я ступил на американскую землю. Я был измотан тяжелым плаванием, я был голоден, как волк зимой, после длительного плавания земля качалась под моими ногами, словно палуба, но все неприятное не имело значения. Я добрался до Нью-Йорка и был счастлив. Счастье ударило мне в голову сильнее вина. Я был пьян от счастья.

Оказавшись в первый раз в Компании электрического освещения Эдисона, я не верил своему счастью. Позади у меня остались парижские разочарования и долгое, невероятно мучительное плавание на корабле. Когда по прибытии в порт я подошел к капитану, чтобы поблагодарить его за все, что он для меня сделал, капитан демонстративно отвернулся в сторону. Это случилось при свидетелях, которые начали усмехаться. Возможно, со стороны это и впрямь выглядело комично – я высокий и худой (а за время плавания я похудел невероятно) рядом с низеньким толстяком-капитаном. Но мне от усмешек оскорбление показалось еще более грубым. На американскую землю я ступил в самом плохом расположении духа, несмотря на то что ждал этого момента как величайшей радости. Во время плавания мне было тяжело, и я, как мог, пытался приободрить себя. Я внушал себе, что все случившееся со мной – к лучшему. Что бы было, если бы я получил обещанную мне премию? Я бы купил матери дом и продолжил бы работать в Париже. А сейчас я плыву в Соединенные Штаты к Эдисону! Я буду работать у лучшего изобретателя в мире (таким мне тогда казался Эдисон). Вместе с ним! Объединив наши умы, мы сможем создать нечто невероятное! И получать у Эдисона я буду гораздо больше, чем в Париже, так что дом матери куплю очень скоро. В своей идеалистической наивности я дошел до того, что вообразил, будто Эдисон компенсирует мне то, что я не получил в Париже. Он же должен был спросить, почему я вдруг ушел из его Континентальной компании и приехал в Нью-Йорк. Разумеется, я бы не стал скрывать причину. Тот Эдисон, который являлся в моем воображении, не мог допустить, чтобы его алчные сотрудники пятнали его репутацию, обманывая доверчивых людей. Он непременно восстановит справедливость, выплатит мне 25 000 долларов, а жадного и подлого Реверди с его помощниками выгонит к чертям. Знал бы я, чем все закончится! К 25 000 добавится еще 50 000! Но если бы не рисовать в воображении во время плавания радужных картин, то впору было прыгать от тоски за борт. Огромное безбрежное пространство океана оказывало на меня странное завораживающее действие. Оно пугало и манило одновременно. Время от времени, когда я глядел на воду, у меня появлялась безумная мысль – прыгнуть в нее и попробовать достать до дна. Голод, усталость, обида, качка… В таких условиях деятельность мозга не может не нарушиться. Хорошо еще, что не дошло до чего-нибудь большего. Одна женщина, плывшая в третьем классе, еврейка из Будапешта, сошла с ума на второй неделе плавания. Начала рыдать, умоляла, чтобы пароход повернул обратно и т. п. Ее пришлось изолировать в отдельной каюте. Рыдания ее разносились по всему пароходу и еще сильнее портили мне настроение. Спасение было только в одном – думать о хорошем, внушать себе, что нужно потерпеть еще немного и затем наступит замечательная во всех отношениях жизнь.

Если бы я сейчас нашел воров, обокравших меня в Париже перед отплытием в Нью-Йорк (их было двое – один отвлек меня, а другой обокрал), то обнял бы их, как родных братьев, и поблагодарил бы за сделанное мне предостережение, которого я тогда по глупости не понял. Уж казалось бы – чего проще? Украли у тебя билет и деньги, значит не нужно тебе плыть в эту чертову Америку. Вернись домой и подумай – правильно ли ты поступаешь? Но я не внял предупреждению и в результате получил то, что получил.

Лаборатории Эдисона поразили меня. Они были большими, их было много, при них имелся цех, производящий детали для экспериментальных машин, кругом сновало много народу и над всем этим царил Эдисон. Он удостоил меня беседы, в ходе которой я почти не говорил, а слушал и млел – Великий Изобретатель рассказывал мне о своих планах, перескакивая с пятого на десятое. Эдисон всем рассказывал о своих грандиозных планах, но так, что понять ничего было невозможно – набор общих слов, среди которых чаще всего звучали слова «грандиозно» или «невероятно». О том, почему я ушел из Континентальной компании, Эдисон меня не спросил. Он, конечно же, знал причину. Позже, когда я был обманут вторично, уже и самим, я понял, что такие трюки в его компаниях в порядке вещей – пообещать сотруднику крупную премию и не выдать ее. Экономия получается значительная. Например, если бы мне не была обещана премия, то я потребовал бы от Ро, чтобы в Страсбурге он платил нам с Анталом по меньшей мере в полтора раза больше обычного, потому что мы работали по 14–16 часов в день. Но с учетом обещанной премии было неловко требовать увеличения окладов. Более того – я и телеграммы в Париж отправлял за свой счет, а их приходилось отправлять очень часто – по три-четыре раза в неделю.

Я мог бы отдохнуть несколько дней, но предпочел выйти на работу уже на следующий день. Желание у меня было только одно, чтобы мне как можно скорее представилась бы возможность проявить себя, показать Эдисону, какого ценного сотрудника приобрел он в моем лице. «Если хорошо попросить Бога, то петух снесет яйцо», – говорят сербы. Мое желание исполнилось уже на следующей неделе, но, прежде чем я расскажу об этом, я сделаю небольшое отступление.

Эдисон был энергичным экспериментатором. Я уже писал об этом. Теорию он знал плохо и не умел мыслить так, как положено мыслить изобретателю. Он не пытался понимать, как будет работать то или иное изобретение, перед тем как запустить его в производство. Все недостатки выявлялись экспериментальным путем, в ходе эксплуатации, хотя больше половины поломок можно было бы избежать, если подумать, произвести дополнительные расчеты, провести испытания с повышенной нагрузкой. Работая у Эдисона, я постоянно вносил какие-то усовершенствования как в его экспериментальные образцы, так и в уже пущенные в производство. Эдисон всегда торопился сам и торопил своих сотрудников. Из-за этого нареканий на его изобретения было очень много. Можно сказать, что половина сотрудников его лабораторий была занята изобретениями, а другая половина – ремонтом.

Первым пароходом, который осветила компания Эдисона, был британский пассажирский пароход «Орегон». На нем одновременно (обратите внимание на это обстоятельство!) сгорели два генератора. Это случилось за несколько дней до отплытия «Орегона» в Саутгемптон[64]. Помимо выхода из строя всего освещения, была и другая неприятность, более крупная – на пароходе возникла угроза пожара. Репутация Эдисона оказалась под угрозой. Вдобавок в случае срыва сроков отплытия ему пришлось бы оплачивать владельцу «Орегона», компании «Блю Рибэнд», понесенные ею убытки. Это могло уничтожить компанию Эдисона. Я не преувеличиваю. Дело в том, что энергичный Эдисон всегда был в долгах. Он не шел путем логики, а ставил множество дорогих экспериментов. Он занимал деньги для того, чтобы иметь возможность ставить эксперименты, ставил их, продавал изобретения, расплачивался с долгами и занимал деньги на новые эксперименты. Ущерб репутации плюс обязательство выплатить огромную сумму (срыв рейса трансатлантического парохода!) уничтожило бы компанию Эдисона[65].

Эдисон был экспериментатором, а экспериментаторы в случае поломок действуют одним-единственным путем – разбирают установку и проверяют каждый ее узел. Демонтаж двух генераторов затянулся бы надолго. Потом последовала бы проверка узлов и монтаж новых генераторов. Вполне возможно, что Эдисону пришлось бы компенсировать «Блю Рибэнд» стоимость двух трансатлантических рейсов.

То, что творилось в парижском отделении Континентальной компании Эдисона при известии о пожаре на вокзале в Страсбурге, не шло ни в какое сравнение с тем, что творилось в компании Эдисона в Нью-Йорке. Эдисон уволил всех причастных к установке освещения на «Орегоне» и инженера Дэвиса, который не смог разобраться в причине поломки. Дэвису поручил разобраться с генераторами Эдисон. После того как Дэвис не справился, Эдисон не знал, кому поручить ремонт. Сам он в подобные дела не совался. Во-первых, потому что был белоручкой, а во-вторых, не любил рисковать своим авторитетом. Юпитер должен быть лучше всех, невозможно представить, что он не способен в чем-то разобраться.

Желающих ремонтировать генераторы на «Орегоне» не было. Дэвис имел хорошую репутацию. Он служил у Эдисона не первый год. То, что Дэвис не справился, и то, как легко расстался с ним Эдисон, пугало других сотрудников, большинство которых, подобно Эдисону, были экспериментаторами, а не логиками.

Я же, в отличие от них, был логиком и унаследовал от предков умение работать руками[66]. Я вызвался устранить поломку. Эдисон недоверчиво поглядел на меня и разрешил. Не стану углубляться в подробности, скажу только что на выявление причины у меня ушло около часа, а на ее устранение (генераторов было два) – восемь с половиной. Закончив ремонт, я около двух часов тщательным образом проверял каждый генератор для того, чтобы убедиться в отсутствии других проблем. Разумеется, можно было бы позвать помощников, но мне хотелось сделать все самому. Это выглядело бы очень эффектно – новичок за ночь починил оба генератора в одиночку! До отплытия «Орегона» оставалось меньше суток, когда я, грязный как трубочист, явился к Эдисону и дрожащим от радости голосом доложил, что оба генератора в порядке, он не поверил мне до тех пор, пока не побывал на «Орегоне» и не убедился в том, что я говорю правду. «Как вам это удалось?» – спросил он. Я объяснил ход моих мыслей и действий.

За подобный «подвиг» мне полагалась премия, но вместо этого я был «награжден» еще одной беседой с Эдисоном. На этот раз он предоставил возможность выговориться мне, и сама беседа длилась около полутора часов – невероятное время для вечно торопящегося Эдисона. Я смог подробно рассказать Эдисону о своем двигателе, работающем на переменном токе, и описать его преимущества. Я знал, что Эдисон сторонник постоянного тока, и ожидал дискуссии. Более того – я жаждал ее, потому что ничто в жизни не доставляет мне такого удовольствия, как научный спор с умным собеседником. Не правы те, кто говорит, что истина рождается в спорах. В спорах она не рождается, а оттачивается. Исчезают сомнения, оттачивается ход рассуждений, исправляются ошибки. Если мне не с кем поспорить относительно какой-то идеи, я спорю сам с собой.

К моему удивлению, Эдисон не стал со мной спорить. Он ограничился тем, что назвал мой двигатель «бесполезным» и «никому не ненужным». Я начал возражать, но мои возражения отметались со снисходительной усмешкой. Я горячился, а Эдисон был спокоен. Он вообще был чересчур спокойным для изобретателя. Оборвав меня на полуслове, он сказал, что я, вне всякого сомнения, талантлив и что моим талантам нужно найти должное применение.

Мой расчет оправдался. Отношение ко мне изменилось. Раньше меня не замечали, а теперь смотрели с уважением. Эдисон, проходя мимо меня, непременно останавливался и спрашивал, над чем я сейчас работаю. Я все время над чем-то работал, даже в свободное время. Успех окрылил меня и в ожидании следующего случая, когда я смог бы его закрепить, я улучшал все, что только можно было улучшить. Если бы я патентовал бы тогда каждое свое изобретение, то смог бы переехать из маленькой квартирки в Вавилоне (так я называл про себя Нижний Ист-Сайд из-за его пестрого населения)[67] в хорошее жилье и разом решить все свои проблемы, начиная с покупки дома для матери и заканчивая кардинальным обновлением гардероба. Я никогда не был щеголем и не гнался за модой, но в Нью-Йорке человека оценивают по тому, на сколько долларов он выглядит. Если ходишь в поношенном костюме и стоптанных ботинках, то ты неудачник и отношение к тебе соответствующее. Покупка же дома для матери была у меня тогда чем-то вроде навязчивой идеи. Мне очень хотелось сделать ей такой подарок. Я был молод и не понимал, что мать вряд ли бы обрадовалась. На старости лет очень трудно привыкать к новому.

Эдисон работал быстро, но небрежно. У него не было принято улучшать то, что уже работало. Закончив одно, сотрудники сразу же брались за другое. Вдобавок, далеко не у всех была хорошая теоретическая подготовка. Не хочу хвастаться, но улучшить конструкцию порой бывает сложнее, чем придумать ее. Другие сотрудники начали косо смотреть на меня, потому что я своими улучшениями демонстрировал превосходство над ними, но Эдисон всякий раз говорил что-то одобрительное и довольно скоро сам начал давать мне задания что-то доработать. Эдисон хорошо умел разбираться в людях. Хорошо и всесторонне. Он быстро подмечал индивидуальные особенности человека, быстро оценивал, на что тот способен и что ему лучше дается. Каждому из своих сотрудников Эдисон давал то дело, в котором сотрудник может проявить себя наилучшим образом. И еще Эдисон умел подобрать ключ к сердцу человека. Он освободил меня от моих рутинных обязанностей, заключавшихся в замене перегоревших ламп и мелком ремонте светильников, и поручил мне только доработку экспериментальных лабораторных образцов. Он понял, что похвала мне (его похвала!) дороже денег, и любое мое усовершенствование встречал чуть ли не аплодисментами. «Господа! Вот человек, который приехал в Америку, чтобы прославить ее!» стало у него расхожей фразой. Мне, бедному эмигранту-новичку было крайне лестно слышать такие слова от самого Эдисона!

«Солнце ослепляет, гром оглушает, а лесть делает и то и другое», – говорил мой отец. Ослепленный и оглушенный похвалами Эдисона, я не видел того, что творилось вокруг. Время от времени кто-то из сотрудников покидал компанию со скандалом. Я пропускал мимо ушей обвинения в адрес Эдисона, будучи уверенным, что все это клевета. Самыми гнусными казались мне обвинения в кражах чужих патентов. Говорили, что с помощью одного из клерков патентного бюро по фамилии Финк Эдисон крадет чужие секреты и проворачивает махинации с патентами, получая их задним числом. Это было правдой, но тогда я не верил ничему плохому, что слышал об Эдисоне.

Убедившись в моих способностях, Эдисон предложил мне конструктивно доработать машины постоянного тока, разработанные его компанией. Это была очень серьезная и ответственная работа. Речь шла не о внесении отдельных изменений в конструкцию, а о кардинальной переработке имеющихся машин. Все равно что взять велосипед и создать на его основе автомобиль. Я нисколько не преувеличиваю. О важности и масштабах задачи свидетельствовал и размер обещанного мне вознаграждения. «В случае успеха вы получите 50 000 долларов», – сказал Эдисон. 50 000 долларов! Я не поверил своим ушам! Видя мое замешательство, Эдисон повторил: «Вы получите 50 000 долларов, если меня устроит результат вашей работы!»

Я не помнил себя от счастья. Я вообразил, что таким образом Эдисон хочет исправить то, что сделал в Париже Ро. «Он знает, – подумал я, – он, конечно же, знает обо всем, но по каким-то причинам не хочет обсуждать со мной поведение Ро. Он предпочитает поступить иначе. Что ж, это его дело». Я согласился и со следующего дня приступил к работе. Я переселился в лабораторию – работал по 22 часа в сутки и спал 2 часа здесь же, на составленных вместе стульях. Мысли возникали в моей голове одна за другой. Я был счастлив оттого, что могу закрепить свой успех – предложить столько новшеств после ремонта генераторов на «Орегоне» и получить столь огромную сумму. 5 000 из 50 000 я собирался отправить матери. Этой суммы ей хватило бы не только на покупку и обстановку дома. 12 500 я собирался отправить Анталу. Мне было неловко перед ним, как будто это я его обманул. Остальные деньги я собирался потратить на совершенствование и разработку новых вариантов двигателей переменного тока. У Эдисона можно было заниматься лишь тем, что нужно Эдисону, то есть – постоянным током. Поэтому для работы с переменным током мне была нужна собственная лаборатория, пусть и небольшая, но своя. Должен сказать, что Эдисон сильно проигрывал, подчиняя работу своих сотрудников собственным взглядам. Если бы он предоставлял бы им свободу творчества, то они бы придумывали больше полезного. Свобода – необходимое условие изобретательского процесса. Изобретательство – это разновидность творчества, а творчество нельзя загонять в прокрустовы рамки[68] догм.

Однажды в компанию явился сам Морган[69]. Великий человек («Президенты меняются, а Морган вечен», – говорили в те времена) разговаривал с Эдисоном как с равным и жал ему руку. Я был так горд, словно Морган разговаривал со мной. Я буквально прирос сердцем к компании Эдисона, радовался всем его успехам и переживал по поводу любой неудачи. Работая над усовершенствованием двигателей я добровольно вызывался помочь, если где-то случалась крупная авария. Другие сотрудники считали меня карьеристом и тихо ненавидели. Мне дали ироничное прозвище «Парижанин». Но я не был карьеристом, я просто болел душой за компанию Эдисона, которая стала моим домом на чужбине. Я нахваливал Эдисона в письмах матери так, что она стала молиться за него – моего благодетеля и друга. Эдисон нещадно эксплуатировал меня, а я считал его своим другом. Я наивен и доверчив. Считаю, что лучше уж пусть меня обманут, чем я заведомо буду плохо думать о человеке, подозревать его в чем-то недостойным. Пока человек не покажет мне, что он недостоин доверия, я ему доверяю. Таким я родился, таким и умру.

После того как я выполнил задание моего «благодетеля»[70], Эдисон сказал, что пошутил насчет 50 000 долларов. Я возмутился, он рассмеялся в ответ и предложил увеличить мой оклад на 10 долларов в неделю. Я ответил на это, что предпочел бы получить свои деньги сразу, а не в течение 53 лет. Расчет в уме я произвел мгновенно и точно, несмотря на свое донельзя возбужденное состояние. Эдисон отрицательно покачал головой и сказал, что в Америке не принято торговаться с работодателем. Мы расстались.

 

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться: