Моя первая поездка в Европу

В 1889 году в Париже состоялась Всемирная выставка[89], на которой мне непременно нужно было побывать. Ожидалось, что отдел электричества станет самым популярным – и эти ожидания полностью оправдались.

Теперь у меня были деньги, и я мог позволить себе билет в одноместной каюте первого класса, чтобы плыть со всеми привычными мне удобствами. Во время плавания я собирался работать, поэтому багаж у меня был не просто большим, а огромным. В первый же день я превратил свою каюту в подобие плавучей лаборатории, на которую приходили смотреть капитан и другие офицеры. Больше всего их заинтересовали приспособления, которые я придумал для того, чтобы фиксировать предметы на месте, не давая им возможности двигаться во время качки.

Я плыл с наилучшим комфортом, который только можно было вообразить, но никакого удовольствия от плавания не получил, потому что буквально с первых же минут плавания на меня нахлынули воспоминания о прошлом плавании со всеми его лишениями. Нахлынули и не отпускали меня на протяжении всего плавания. Отправляясь на обед, я вспоминал, как сидел на палубе и пытался заглушить голод, делая глубокие вдохи и выдохи. Сидя в просторной удобной каюте, я вспоминал свою прежнюю каюту – тесную и душную. По ночам мне казалось, будто меня кусают клопы. Впоследствии профессор Холл[90] объяснил мне, что впечатления от тяжелого первого плавания засели в моей памяти так глубоко, что вызвали неосознанную неприязнь к плаванию. Именно поэтому, не испытывая никаких лишений, я тем не менее вспоминал лишения первого плавания. Я не могу объяснить так, как делал это Холл, но смысл его объяснений сводился к тому, что я написал.

Мне очень хотелось помочь кому-то из бедных пассажиров, как во время моего прошлого плавания помог мне капитан. Но напрасно приглядывался я к пассажирам третьего класса. Среди них не было ни бедных, ни голодных. Бедные и голодные плыли из Европы в Америку, а не наоборот.

В Париже воспоминания создавали совершенно иное настроение. Я вспоминал себя прежнего, сравнивал с нынешним и радовался тому, что я, несмотря на все препятствия, получил известность и заработал изрядно денег. Я был человеком, который твердо стоит на ногах, и это не могло меня не радовать. Особенно если вспомнить о том, что всего два с небольшим года назад я был землекопом. Мозоли с моих рук к тому времени сошли еще не полностью. Я с любопытством исследователя наблюдал за тем, как они становятся все меньше и меньше. Если на пароходе я плыл в угнетенном настроении, то по Парижу ходил радостный и счастливый. Я посетил все памятные мне места, переборов только искушение побывать в Континентальной компании Эдисона. Встретив одного из бывших коллег на выставке, я узнал, что месье Реверди в 1887 году внезапно оставил директорский пост и уехал на золотые прииски в Южную Африку.

О выставке я не раз уже писал и рассказывал, поэтому повторяться не буду. Скажу, что выставка оправдала мои ожидания. Огорчило меня лишь то, что я не смог познакомиться и побеседовать с русским ученым Павлом Яблочковым[91], о котором узнал еще во время учебы в Граце. Я очень плодотворно провел время и сказал себе, что плыл через океан не зря. Именно на выставке в моей голове окончательно сложилась схема генератора переменного тока большой частоты.

В Париже я встретился со своим дядей владыкой Николаем. Вместе с ним я отправился домой, чтобы встретиться с родными. Встреча с матерью получилась одновременно и радостной (столько времени прошло!) и грустной. Я смотрел на ее морщинистое лицо и думал о том, увидимся ли мы снова. Мать, видимо, думала о том же, потому что плакала не переставая. Хочу привести один очень любопытный случай, которому невозможно дать объяснение. «Одно время мне снилось, что ты бедствуешь, – сказала мне мать. – Ты лишился дома и работы, спал, где придется, ел, что придется, таскал мешки и махал лопатой. Несколько месяцев мне снилось такое, и я просыпалась в слезах. А потом прошло, как отрезало». Я уточнил даты и оказалось, что эти сны пришлись на период моих лишений. Мать перестала их видеть примерно в то время, когда Обадия Браун познакомил меня со своим братом Альфредом. Я бы не поверил, если бы мне рассказали о чем-то подобном. Никто, кроме Антала Сигети, обоих Браунов и Чарльза Пека не знал, что я работал землекопом. Ни с кем из них моя мать не была знакома, разве что заочно, по моим рассказам, с Анталом. Я рассказал матери правду, я вообще рассказал ей всю правду о своих мытарствах. Теперь уже можно было сделать это, потому что все плохое было позади.

По приглашению владыки Николая я погостил около двух недель у него в Огулине[92]. Это был редкий в моей жизни период праздности. Я не работал, много гулял, встретился кое с кем из знакомых. Я жадно набирался впечатлений перед возвращением в Соединенные Штаты, благо было чего набираться. Гуляя по Огулину, я радовался изменениям, происходящим в этом некогда тихом городке из-за строительства железной дороги[93]. Изменения эти были наглядной демонстрацией того, что делает прогресс. Мне, как изобретателю, как верному слуге прогресса, было очень приятно видеть, как меняется Огулин. Изобретатели живут затворниками в своих лабораториях, в отрыве от жизни со всеми ее переменами, но время от времени им надо наблюдать жизнь, чтобы заряжаться энергией для новых изобретений.

Вернувшись на родину, я с особенной остротой ощутил, насколько здешняя жизнь отличается от американской. «Trust, but verify»[94] – говорят американцы. «От людей ничего не укроется», – говорят сербы. В Соединенных Штатах нужно постоянно быть начеку, опасаясь обмана. Даже если у человека есть определенная репутация и положение в обществе, он легко может обмануть ближнего своего (Эдисон – наиболее яркий тому пример). Если же о сербе говорят: «это достойный (честный) человек», то этому сербу можно без расписки доверить миллион долларов, он вернет все до цента. Американцев больше всего заботит богатство, а сербов – достоинство. В Соединенных Штатах если у тебя нет денег, то ты никто – ноль, пустое место. Я испытал это на себе и знаю, о чем говорю. Но зато любой богач уважаем, потому что у него есть солидный счет в банке, стало быть, он лучше других. На моей родине все иначе. Можно быть уважаемым бедняком, а можно и богачом, которому никто не подаст руки. Потеря достоинства тенью ложится на детей и внуков. «А, это тот, чей отец в таком-то году сделал то-то и то-то», – будут говорить люди много лет спустя. Поэтому серб десять раз подумает, прежде чем решится на неблаговидный поступок. Ни у кого из моих соотечественников не вызвало удивления то, что я верил на слово Реверди и Эдисону. Они удивлялись другому – тому, что мужчина нарушил данное слово. Разумеется, среди сербов встречаются негодяи и обманщики, а среди американцев такие люди, как Обадия Браун. Но ни один серб никогда не станет гордиться тем, что он кого-то обманул, и уж тем более не станет этим хвастаться. А вот Эдисон, к примеру, с гордостью рассказывал Моргану-старшему о том, как он обвел меня вокруг пальца.

Европу я покидал со смешанным чувством сожаления и радости. Мне было грустно расставаться с родными, но в то же время я соскучился по работе. Сразу по прибытии в Нью-Йорк, я занялся созданием генератора переменного тока высокой частоты. За время поездки схема генератора была обдумана, и потому работа над ним не заняла много времени. Опробовав генератор, который давал переменный ток с частотой в 10 000 периодов[95], я сразу же начал создавать схему такого, который дает 20 000. Очень удачной была идея об использовании резонанса[96].

Поездка на выставку и общение с другими изобретателями окрылили меня. Мне хотелось не просто изобретать, а изобретать нечто грандиозное, такое, от чего человечеству будет великая польза. Задолго до того меня посещали мысли о том, как замечательно было бы передавать электрическую энергию в любое место земного шара без прокладки кабелей, которые и по сей день обходятся очень дорого. По тому же принципу я хотел устроить и беспроволочную связь. Голова моя немного кружилась от таких планов. Но сначала надо было сконструировать передатчик и приемник для радиоволн.

Всякий раз, когда я вспоминаю о неудаче с «Мировой системой», мне становится горько. Очень тяжело сознавать, что лучшее мое изобретение не было воплощено в жизнь из-за прекращения финансирования на завершающем этапе. Столько лет работы, столько усилий пошло прахом! Когда я узнал, что мою башню взорвали, то плакал. Пока башня стояла, была хотя бы призрачная надежда на то, что когда-нибудь мне удастся завершить строительство. Снос башни поставил крест на моих надеждах. Было такое ощущение, будто вместе с башней рухнула вся моя жизнь. Я чувствовал себя ненужным, никчемным. Я уже не надеялся, что в моей жизни будет еще что-то подобное, потому что репутация моя сильно пострадала после остановки строительства башни. Удивительно – одни прекращают финансирование, отказавшись от данного слова, а у других страдает репутация![97] Я намерен подробно написать о «Мировой системе», но позже, в свое время. А пока, раз уж отвлекся от хронологии, напишу несколько строчек о моей нынешней работе.

Я не надеялся, что буду работать над чем-то грандиозным, но ошибался. Проект, над которым я работаю уже пять лет, не менее грандиозен, чем «Мировая система». При помощи моей башни я собирался передавать радиоволны и электричество, а нынешний проект позволяет мгновенно перемещать на дальние расстояния предметы и, как я надеюсь, людей. До перемещения людей пока еще далеко, потому что эксперименты на мышах и кроликах оказались неудачными. Но предметы уже получается перемещать, причем строго в заданную точку пространства. Погрешность такова, что ее можно не принимать в расчет. Из-за войны наша работа глубоко засекречена, но я не вижу в этом пользы. Вполне возможно, что кто-то еще (я имею в виду наших союзников или нейтральные страны) тоже работает над чем-то похожим. Одни и те же мысли могут одновременно посещать разных людей, как, например, это было в случае с радио. Если бы мы обменивались бы информацией с теми, кто тоже работает над этой проблемой, то работа бы шла быстрее. Я согласен с Вэном в том, что нельзя предавать огласке все, от начала до конца, но считаю возможным объявить, что в Соединенных Штатах ведется работа по исследованию влияния электромагнитных сил на пространство и что мы достигли определенных результатов. Демонстрация эксперимента с перемещением медного слитка на сорок футов не нанесет ущерба военной мощи Соединенных Штатов, но может привлечь внимание единомышленников, которые пока еще, подобно нам, держатся в тени. Немцам же демонстрация эксперимента ничего не даст, потому что внешний вид приборов, упрятанных в эбонитовые корпусы, совершенно неинформативен. Работа продвигается медленно, несмотря на то что над этой проблемой кроме меня работает еще несколько человек. Лишний ум нам будет только на пользу. Работа движется скачками. Перемещать предметы мы смогли довольно скоро, но вот на то, чтобы перемещать их в заданную точку пространства ушло несколько лет. И пока еще нельзя говорить о перемещении на любые расстояния. Есть сложности, которые пока еще не позволяют перемещать живые организмы. Ни одна мышь не попала в точку перемещения живой. С кроликами дело обстояло чуть лучше – они появлялись на месте назначения живыми, но жили не более пяти минут. Возможно, существует какая-то связь между размерами организма и его устойчивостью к влиянию электромагнитных сил. Но двух примеров очень мало, для того чтобы делать выводы. Предстоит большая работа. Вэн постоянно торопит меня перейти к экспериментам на людях, ссылаясь на то, что его тоже торопят, но я не поддаюсь. Сначала надо убедиться в безопасности нашей системы, а потом уже испробовать ее на людях. Я уверен, что в Советском Союзе и Великобритании кто-то непременно исследует влияние электромагнитных сил на живые существа. Возможно, что не с защитной целью, а с обратной – чтобы использовать волны как оружие. Такое оружие на сегодняшний день нерационально из-за своей высокой стоимости, но это не может служить препятствием для исследований. Все меняется, прогресс делает свое дело. Моя первая лампа (я говорю о первом экспериментальном образце), имела такую себестоимость, что мои компаньоны всерьез задумались о том, стоит ли праздник того, чтобы резать овцу[98].

Мне очень хочется, чтобы над столь огромной проблемой работало бы как можно больше умов. Я стар, мне уже 85 лет. Жизнь моя может оборваться в любой момент, а мне так хочется довести работу до конца. Кроме того, сейчас идет большая война, и чем раньше она закончится, тем лучше. Нам нужно как можно скорее преодолеть пространственные ограничения. Если сегодня удастся взорвать сумасшедшего фюрера и его приближенных в их собственной ставке, то завтра или послезавтра война закончится. Если же мы быстро решим проблему с безопасностью, то сможем перемещать через океан не только технику, но и солдат. Если вдруг на всем протяжении западного берега Франции появятся американские танки с самолетами и пойдут на Берлин, то фюреру и его шайке скоро придет конец. Когда-то я думал, что никого не смогу ненавидеть сильнее, чем Эдисона, чуть было не разрушившего мою веру в людей. Но тогда я не знал ничего о Гитлере. Успех нашего проекта поможет закончить войну. Думая об этом я работаю с утроенным энтузиазмом, хотя мне и так энтузиазма не занимать. Молю Бога об одном – только бы дожить!

 

Выстрел в Центральном парке[99]

К 1890 году в Соединенных Штатах работало более сотни эдисоновских электростанций постоянного тока. Точную цифру я назвать не могу. Каждая электростанция приносила Эдисону хорошую прибыль, даже если принадлежала не ему. От получал патентные отчисления. При всей своей нелюбви к Эдисону я должен по достоинству оценить его энергичность и умение вести дела. Более сотни электростанций в 1890 году, а ведь первую Эдисон запустил в 1882 году! Насколько мне известно, к 1900 году Эдисон собирался покрыть сетью своих электростанций всю страну от Аляски до Флориды. И можете мне поверить – он бы сделал это, если бы не я и не Вестингауз.

Я был уверен, что Эдисон не понимает преимуществ переменного тока перед постоянным из-за своей ограниченности, из-за недостатка знаний. Вестингауз же считал иначе. «Все он понимает, – говорил Вестингауз, – только доходы терять не хочет. Постоянный ток приносит больше денег, чем переменный». Для непосвященного читателя я поясняю, что переменный ток имеет два главных преимущества перед постоянным: возможность передавать электрическую энергию на большие расстояния с минимальными потерями, а также простоту и надежность машин – генераторов и двигателей. Для постоянного тока нужно было строить гораздо больше электростанций, чем для переменного, потому что на большие расстояния постоянный ток передавать невозможно. С каждой электростанции Эдисон получал отчисления. Оборудование часто нуждалось ремонте, которым занималась компания Эдисона – вот вам второй источник доходов. Но дороже всего для Эдисона была его репутация причем не в ученом мире, а в деловых кругах. Любой человек с дутой репутацией, очень сильно ею дорожит. Эдисон не был исключением. Он ставил на постоянный ток, он занимался разработкой машин постоянного тока, он убеждал людей вкладывать деньги в постоянный ток. Крах постоянного тока грозил уничтожить репутацию Эдисона. Так оно и случилось. В ХХ веке дела Эдисона шли много хуже, чем в ХIХ[100].

Поняв, что он проигрывает войну, Эдисон начал всячески хаять переменный ток, ссылаясь на его опасность для жизни. Мы с Вестингаузом признавали, что переменный ток опаснее, что он скорее может вызвать остановку сердца, нежели постоянный. Но ведь для общества важна не опасность тока как таковая, а надежность защитных мер. Мы объясняли людям, что у переменного тока есть одно величайшее преимущество перед постоянным – небольшая потеря мощности при передачах на большие расстояния. Это преимущество перевешивало все недостатки. Мы объясняли, что Эдисон передергивает, представляя постоянный ток, как «безопасный». Постоянный ток тоже опасен для жизни, а при некоторых характеристиках он опаснее переменного. Мы с Вестингаузом чувствовали себя уверенно, потому что у нас на руках были все козыри, кроме одного – безопасности.

Эдисон же использовал свой единственны козырь весьма эффективно. Не могу сосчитать, сколько всякой живности он загубил на своих публичных демонстрациях[101]. Эдисон активно способствовал принятию «Закона о казни на электрическом стуле»[102], противником которого был Вестингауз. Вестингауз хорошо понимал, сколь плохую службу популяризации переменного тока может сослужить его использование для смертной казни. Невозможно же объяснить всем, что при казни применяется ток с особыми характеристиками, далекими от тех, что используются в жизни. Люди слышали, что переменный ток может убить, и это настраивает их против переменного тока. Вникать в детали они не желают да и не могут.

Вестингауз отказался продавать генераторы переменного тока тюрьмам. Инженеру Гарольду Брауну, участвовавшему в создании электрического стула и занимавшемуся организацией первой казни на нем в Орегонской тюрьме, пришлось купить два генератора через подставных лиц, которых обеспечил ему Эдисон. Браун начинал свою карьеру в компании Вестингауза, но очень скоро был уличен в шпионаже и выгнан. Некоторое время Браун работал самостоятельно, но затем Эдисон взял его к себе и дал ему лабораторию. Кто же будет брать на работу разоблаченного шпиона, кроме его хозяина? У Эдисона Браун ставил эксперименты по применению переменного тока в качестве способа смертной казни. Эдисон приложил руку к этому делу. Это было нужно ему для того, чтобы после первой же казни на электрическом стуле кричать повсюду, что переменный ток убивает[103]. Также он кричал, что при казни был использован генератор Вестингауза и что электрический стул был создан «не без участия Николы Теслы». Участие мое было косвенным, точнее – надуманным. Гарольд Браун в своей работе по созданию электрического стула использовал три моих патента. Это все равно что обвинять человека, который сплел первую веревку, в причастности к казням через повешение. Больше всех к этому мрачному делу был причастен Эдисон. Он платил Брауну, предоставлял ему лаборатории для экспериментов, платил журналистам и т. п. Но Эдисон из тех, кто упав в белом костюме в бочку с дегтем, вылезет из нее чистым. Прохиндей из прохиндеев и не только прохиндей.

«Люди верят тому, кто громче кричит», – говорил мой отец. Вестингауз заявлял, что он против применения переменного тока для смертной казни и отказывался продавать генераторы в тюрьмы. Вестингауз объяснял, что при конструкции машин и линий переменного тока соблюдаются меры безопасности, но Эдисон поднял грандиозный шум, и люди больше верили ему, а не Вестингаузу.

Приведу один пример того, как ловко и подло «жонглировал» словами Эдисон. Однажды, разозленный Вестингауз спросил у осаждавших его репортеров, можно ли винить изобретателя топора или производителей топоров за то, что по принципу топора работает гильотина? Эдисон тут же переврал эти слова. Он стал говорить, что хотя переменный ток убивает, но он ненадежен (то есть – ненадежны машины переменного тока), и Вестингауз, зная о недостатках производимого им оборудования, советует американцам использовать для смертной казни гильотину.

Страсти вокруг переменного тока бурлили сильные, но страсти – дело временное, особенно в Соединенных Штатах. Здесь каждый день случается новая сенсация. О старых никто не вспоминает. Соединенными Штатами правит доллар, сухой расчет, а сухой расчет показывал, что переменный ток выгоднее постоянного. Стремясь поскорее одержать победу над Эдисоном, Вестингауз снизил цену своих машин, которые и без того из-за своей простоты были дешевле эдисоновских. Эдисон понял, что он проигрывает и пошел на крайние меры. Он решил убить меня. Эдисон постоянно удивлял меня, демонстрируя на своем примере, что подлости и низости нет предела. Так же как нет предела благородству.

Оговорю сразу, что при жизни Эдисона я никогда не выдвигал против него обвинения в попытке убийства, потому что у меня не было веских доказательств. Был всего лишь рассказ человека, который хотел меня убить. При отсутствии доказательств Эдисон, разумеется, не признал бы свою вину и в свою очередь обвинил бы меня в клевете. Сейчас я решил рассказать об этом не для того, чтобы бросить еще один камень в покойника, а потому что этот случай произошел в моей жизни, и я не считаю нужным умалчивать о нем в своих воспоминаниях.

По возвращении из Европы я работал больше обычного и, для того чтобы хорошо отдохнуть, по воскресеньям предпринимал длительные прогулки. Выходил после обеда из своей лаборатории, неторопливым шагом шел до Центрального парка, гулял там и так же пешком возвращался домой. В то время я любил гулять в Центральном парке. Мне там очень хорошо думалось, несмотря на присутствие людей. Я старался выбирать для прогулок глухие уголки или, скорее, относительно глухие. По настроению я мог присесть на скамейку, для того чтобы почитать газету.

В последнее воскресенье сентября 1890 года (это было 28-е число), гуляя по уединенной аллее, я вдруг ощутил внезапное и непреодолимое желание присесть. Словно чьи-то тяжелые руки надавили мне на плечи. Я присел и в этот момент услышал звук, который поначалу принял за громкий хруст обломившейся ветки. Потом послышались чьи-то быстро стихающие шаги – кто-то торопливо уходил прочь. Мною овладела тревога. Когда я встал, то увидел в стволе клена примерно на уровне моих глаз небольшое углубление. Даже мне, человеку мало знакомому с оружием, стало ясно, что в дерево попала пуля. Пуля эта предназначалась мне. Если бы я не присел, то был бы убит. Звук, который я принял за хруст ветки, на самом деле оказался выстрелом. Я быстрым шагом направился туда, где было много народа, а на выходе из парка сел в кэб и поехал в отель, вместо того чтобы идти пешком.

Элементарный анализ ситуации выводил на Эдисона. Кроме него никто не питал ко мне зла и никому кроме него я не стоял поперек дороги. Вестингауз был в Нью-Йорке и на следующее утро мы встретились с ним, для того чтобы обсудить произошедшее. Он согласился со мной относительно Эдисона и отнесся ко всему гораздо серьезнее, нежели я. Я думал на время отказаться от прогулок и собирался обзавестись револьвером. Толк от револьвера вряд ли был, но его наличие придавало бы мне уверенности. Вестингауз обратился в детективное агентство Пинкертона. Ко мне приставили охрану из двух агентов, которые меня ужасно раздражали. Агенты сменялись, но все агенты были бесцеремонными, шумными, а от некоторых вдобавок на милю разило чесноком. Кроме этого, Вестингауз нанял детектива, который за полторы недели нашел того, кто в меня стрелял. Им оказался некий 30-летний ирландец, у которого прежде были нелады с законом. Я его не видел и знаю о нем и его признании только со слов Вестингауза. Но у меня нет причин не доверять Вестингаузу. Под уговор о том, что дело не дойдет до полиции, ирландец рассказал Вестингаузу, что Эдисон пообещал ему заплатить за меня двести долларов и дал двадцать долларов задатка. Мою голову, голову человека, патенты которого стоили больше миллиона, оценили в каких-то двести долларов. Обращаться в полицию не имело смысла, поскольку перед законом мой несостоявшийся убийца отказался бы от своего признания. Доказательств против него не было. Поэтому Вестингауз решил сам поговорить с Эдисоном. Разговор состоялся, но подробностей его я не знаю. Вестингауз сказал только, что Эдисон еще больший мерзавец, чем кажется, и что я могу больше ничего не опасаться. На следующий день я избавился от охраны, чему был ужасно рад. Пожалуй, не меньше, чем тому, что остался в живых. Могу предположить, что Вестингауз пригрозил Эдисону принять такие же меры против него, если он предпримет вторую попытку. Характер у Вестингауза был суровый, и краем уха я слышал, что свои проблемы он решал разными способами, в том числе и такими, которые выходили за рамки закона.

С тех пор у меня появилась нервная привычка совершать на улице внезапные прыжки, когда меня вдруг охватывает тревога. Всякий раз я говорю себе: «Видишь, что ничего не случилось? Не надо бояться». Но в следующий раз снова отпрыгиваю в сторону. То, что окружающие считают одним из доказательств моей эксцентричности, на самом деле – нервное расстройство, возникшее по вине Эдисона. Расстройство преследует меня до сих пор. Сейчас я уже стар и не могу прыгать, поэтому только втягиваю голову в плечи и немного пригибаюсь.

Я часто думаю о том, чего мы трое – я, Вестингауз и Эдисон – могли бы достичь, если бы не воевали, а сотрудничали. Мой ум, организационные способности Вестингауза и энергичность Эдисона вместе дали бы замечательные результаты. В этом я уверен.

 

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться: