Глава I ОТ ПСИХОТЕРАПИИ К ЛОГОТЕРАПИИ

Мы не можем обсуждать психотерапию, не принимая за исходную точку психоанализ и индивидуальную психологию — две великие психотерапевтические системы, созданные соответственно Фрейдом и Адлером. История психотерапии не может трактоваться независимо от их трудов, которые являются в лучшем смысле этого слова «историческими», — но историческими также и в том отношении, что Фрейд и Адлер уже принадлежат истории, последующее развитие оставило их далеко позади. Итак, хотя часто бывает необходимо выходить за рамки психоанализа или индивидуальной психологии, нам вновь и вновь приходится обращаться к доктринам этих двух школ. Штекель удачно определил положение дел, когда он заметил, проясняя свое отношение к Фрейду, что карлик, стоящий на плечах гиганта, может видеть дальше, чем сам гигант.^[6]

Так как нашей целью является выход за границы всей предшествующей психотерапии, мы сначала должны уяснить, что такие границы существуют, определить, каковы эти границы, и обосновать необходимость идти дальше.

Фрейд сравнивал существенное достижение психоанализа с осушением Цуидерзее. Как инженеры стремятся отвоевать плодородную почву там, где когда-то катились волны, так психоанализ стремится завоевать новые территории для «эго» из темной области «ид». Это значит, что сознание должно заменить бессознательное; материал, ранее сброшенный в бессознательное, должен быть вновь возвращен в сознание посредством преодоления «репрессий». Психоанализ, следовательно, ставит задачу ликвидировать последствия вытеснения, сделать бессознательное психическое содержание осознаваемым. Концепция вытеснения имеет центральное значение в психоаналитической схеме. Главная задача аналитической терапии состоит в том, чтобы, преодолев сопротивление, перевести вытесненное в бессознательное переживание обратно в сознание и, таким образом, увеличить силу «эго».

Индивидуальная психология смотрит на эти вещи несколько иначе. Ее ключевым понятием является понятие аранжировки: оно играет роль, аналогичную роли, приписываемой Фрейдом вытеснению. Аранжировка — это процесс, посредством которого невротик стремится освободиться от чувства вины. Вместо того чтобы вытеснять что-то из сознания в бессознательное, он стремится снять с себя ответственность. Симптом как бы принимает ответственность, которую пациенту, следовательно, уже не приходится больше нести самому. Индивидуальная психология, таким образом, считает, что симптом выражает усилие пациента оправдаться перед обществом или (алиби) очистить себя в собственных глазах. Целью индивидуально-психологической терапии является заставить пациента принять на себя ответственность за отмечающиеся у него симптомы, включить их в свою личную сферу ответственности и тем самым усилить «эго».

Психоанализ рассматривает невроз как ограничение «эго» в плане сознания; индивидуальная психология трактует его как ограничение «эго» в плане чувства ответственности. Обе теории могут подлежать критике за узость их поля зрения — одна акцентирует лишь значимость осознания, другая — ответственности. Когда мы смотрим на человеческую жизнь без шор предвзятого мнения, мы приходим к заключению, что и осознание, и ответственность играют основную роль в драме человеческого существования. Фактически, можно утверждать как основную теорему, что быть человеком означает быть осознающим и быть ответственным. Ошибка как психоанализа, так и индивидуальной психологии состоит в том, что каждая из этих концепций видит лишь один аспект человеческого существования, в то время как оба аспекта должны быть объединены, чтобы дать истинную картину человека. Эти две школы могли бы казаться диаметрально противоположными друг другу, но более внимательный анализ показывает, что они комплементарны, что между ними существует логически необходимая связь.[7]

Однако психоанализ и индивидуальная психология различаются не только в их общем представлении о природе человека, но и в их трактовке природы психических заболеваний. И здесь также противоположности дополняют друг друга. Пансексуализм признает только сексуальное содержание психических стремлений. Разумеется, он интерпретирует сексуальность в широком смысле как либидо. Но это понятие трактуется столь широко и фактически столь натянуто, что либидо в конечном итоге отождествляется с общей психической энергией. Такая генерализация заканчивается утратой смысла. Подобную тенденцию можно обнаружить в истории философской мысли — в солипсизме. Здесь также отдельное понятие, понятие психики, растягивается настолько, что в конечном счете включает в себя все. Понятие оказалось, однако, лишенным смысла, ибо граница между психическим и физическим была стерта. Утверждать, что любая вещь есть иллюзия, видимость, идея — бессмысленно, так как с устранением истины, реальности и объекта противоположные понятия также исчезают.

Когда пансексуализм произвольно ограничивает психическую реальность сексуальностью, он сознательно ограничивает свой взгляд на природу психических стремлений. Индивидуальная психология совершает другую ошибку, состоящую в том, что она сужает свою психопатологическую схему. Ибо она не признает подлинности психических стремлений, настаивая на трактовке их (где они принимают форму невротических симптомов) как просто средств для достижения цели — либо «аранжировки», либо «оправдания». Индивидуальная психология, в отличие от пансексуализма, признает помимо сексуальности другие факторы, такие как воля к власти, стремление к статусу или «социальный интерес». Но несмотря на ее более широкий масштаб, она не отдает должного богатству и разнообразию психической реальности, поскольку отказывается признавать, что психические феномены и невротические проявления имеют свой собственный смысл. Психоанализ не впадает в подобную ошибку. Психоанализ, хотя и постулирует существование «вторичного мотива болезни» (иногда называемого «невротическим выигрышем»), но никогда не забывает, что невротические симптомы привычны, что они являются подлинным и прямым выражением психических стремлений, прежде чем они начинают использоваться или «злоупотребляться» как средства для достижения невротической цели.

Еще раз, следовательно, мы видим психоанализ и индивидуальную психологию, занимающих различные, но односторонние позиции, как необходимо комплементарные друг другу. Каждая из этих концепций верна относительно той стороны реальности, которую она отражает; но лишь обе стороны вместе могут составить целостную картину психической жизни. В нашем понимании ситуация такова: в противоположность пансексуализму, психические стремления могут вращаться вокруг иных, нежели сексуальные, вещей; в противоположность индивидуальной психологии, невротические симптомы являются не только средствами для достижения цели, но также (по крайней мере, первично) и прямым выражением самых разнообразных психических стремлений.

Сказанное приобретает особую значимость там, где культура и искусство трактуются в терминах психопатологии. Например, психоаналитики неоднократно утверждали, что основой художественного творчества и религиозных переживаний является подавленная сексуальность. Это вряд ли соответствует действительности. Но также не отвечает истине и утверждение многих представителей индивидуальной психологии о том, что все эти переживания и всякое творчество не представляют ничего генуинного, ничего оригинального, но являются всего лишь средством для достижения целей, каковыми могут быть бегство от общества, уклонение от жизни или другие невротические тенденции. Подобные интерпретации лишь искажают образ человека; предметом исследования для этих психологов становится не человек, но карикатура на человека. Шелер совершенно справедливо указывал, что индивидуальная психология соответствует лишь особому типу человека, а именно карьеристу. Возможно, нам не следует идти столь далеко в нашей критике, тем не менее мы полагаем, что индивидуальная психология повсюду и при всех обстоятельствах, находя стремление к статусу, проглядела тот факт, что существует что-то, подобное стремлению к моральному статусу; что очень многие люди могут быть мотивированы более фундаментальной амбицией, нежели обыкновенные, заурядные амбиции; что существует стремление, которое, так сказать, не удовлетворяется земными почестями, но воплощает жажду чего-то значительно, значительно большего, что обессмертило бы «самость» личности в той или иной устойчивой форме.

Выражение «глубинная психология» сегодня весьма популярно. Но напрашивается вопрос, не пора ли исследовать человеческое существование, даже в психотерапии, во всем его многоуровневом пространстве; исследовать не только его глубины, но и высоты тоже. Поступая таким образом, мы намеренно выходим не только за пределы физического, но и психического также, и включаем в сферу исследования реальность того, что мы будем называть в этой книге «духовными аспектами человека». Этим термином — Geist по-немецки — мы обозначаем ядро личности.

До сих пор психотерапия уделяла слишком мало внимания духовной сущности человека. Ибо целью психотерапии должна быть актуализация предельных возможностей человека, реализация его латентных ценностей соответственно афоризму Гете, который может быть принят как максима психотерапии: «Если мы принимаем людей такими, какие они есть, мы делаем их хуже. Если же мы трактуем их, как если бы они были таковы, какими они должны быть, мы помогаем им стать такими, какими они способны стать».

Помимо различий во взглядах на природу человека и в истолкованиях психической болезни очевидно, что психоанализ и индивидуальная психология различаются также и целями, которые они ставят перед собой. Здесь, однако, мы имеем дело не с чистой противоположностью, но с последовательными стадиями — и мы полагаем, что конечная стадия еще не достигнута.

Позвольте нам рассмотреть философские цели, которые — сознательно или бессознательно редко признаваемые, но имплицитно содержащиеся — лежат в основе психоанализа. Чего хочет в конечном счете достичь психоанализ при лечении неврозов? Его провозглашаемой целью является помощь пациенту в достижении компромисса между требованиями бессознательного, с одной стороны, и требованиями реальности, с другой. Он стремится адаптировать индивида с его личными драйвами к внешнему миру, примирить его с реальностью. Этот «принцип реальности» часто предписывает полное отречение от некоторых драйвов.

В отличие от этого, индивидуальная психология провозглашает более глубокую цель. Не ограничиваясь просто приспособлением, она требует от пациента смелости преобразования реальности: должен «ид» она противопоставляет хочу «эго». Но мы должны теперь задаться вопросом, сводится ли все только к этим целям; не является ли допустимым и даже необходимым прорыв в другое измерение, чтобы представить истинную картину целостной психо-физико-духовной сущности человека. Лишь тогда мы будем в состоянии помочь страдающей человеческой личности довериться нам и, доверяя нам, достичь своей целостности и здоровья.

Это последнее требование мы рассматриваем как исполнение. Между преобразованием внешней жизни и внутренней реализацией индивида существует фундаментальное различие. Если формирование жизни — геометрическая величина, то реализация жизни — величина векторная. Она направлена к ценностным потенциалам каждой индивидуальной человеческой личности. Именно реализация этих ценностных потенциалов и составляет сущность жизни.

Чтобы пояснить эти различия на примере, давайте вообразим молодого человека, который вырос в условиях бедности и, следовательно, всевозможных ограничений. Представим себе, что, вместо того чтобы смириться с ограничениями и лишениями данного положения и приспосабливаться к ним, он противопоставляет свою личную волю внешнему миру и так «преобразует» свою жизнь, что он может, скажем, продолжить свое образование и получить профессию. Предположим далее, что он, следуя своим способностям и склонностям, изучает медицину и становится врачом. Он получает соблазнительное предложение — занять выгодный пост, который обеспечит ему также весьма выгодную частную практику. Здесь перед ним открывается возможность овладеть жизнью и добиться материально богатого существования. Но предположим также, что талант этого молодого человека относится к специальной области его профессии, от которой ему придется отказаться, если он примет предложенный выгодный пост. Такой выбор обеспечит ему роскошную успешную жизнь, но воспрепятствует его внутренней реализации. Он может стать преуспевающим, состоятельным человеком и фактически занять завидное положение — может иметь собственный дом, дорогую машину и позволить себе всевозможную роскошь. Но если такой человек задумается над своим положением, он увидит, что его жизнь пошла как-то вперекос. Встретив другого человека, который отказался от богатства и всех с ним связанных удовольствий и остался верен своему истинному призванию, наш молодой человек вынужден будет признаться самому себе словами Геббеля: «Человек, каким я стал, приветствует с грустью человека, каким я мог бы быть».

С другой стороны, мы легко можем вообразить нашего молодого человека отказавшимся от блестящей светской карьеры, от всего, что она дает человеку, посвятившим себя избранной сфере деятельности и таким образом нашедшим смысл своей жизни. Его внутренняя реализация проистекала бы из выполнения именно того, что он, только он, смог бы делать лучше всего. С этой точки зрения скромный провинциальный врач, прочно укорененный в своей местности, может быть выше многих из его преуспевающих столичных коллег. Аналогично, теоретик, работающий в какой-нибудь отдаленной области науки, может приносить больше пользы, чем многие из более активных специалистов, которые находятся «в центре жизни», ведя, как утверждается, борьбу против смерти. Ибо на всех фронтах, где наука ведет борьбу против неизвестного, теоретик может выполнять уникальную и незаменимую работу, каким бы малым ни был его участок фронта. И в этой уникальности его личного достижения ни один человек не может его заменить. Он нашел свое место, занял его и тем самым реализовал себя.

Таким образом, можно полагать, что мы обнаружили пробел в науке психотерапии, пустое пространство, которое ожидает заполнения. Ибо мы показали, что психотерапия, как она понималась до сих пор, нуждается в том, чтобы ее дополнили процедурой, которая оперирует за пределами эдипового комплекса и комплекса неполноценности или, в более общей формулировке, — за пределами динамики аффектов вообще. Недостает такой формы психотерапии, которая проникала бы глубже динамики аффектов, вскрывая за психическим страданием невротика его духовную борьбу. Таким образом, речь здесь идет о психотерапии в духовных терминах.

Психотерапия зародилась, когда впервые была сделана попытка отыскать за физическими симптомами их психические причины, иначе говоря, раскрыть их психогенезис. Теперь, однако, должен быть сделан следующий шаг: мы должны посмотреть за психогенезис, глубже динамики аффектов при неврозе, с тем чтобы обнаружить страдание человеческого духа и постараться облегчить это страдание. Мы вполне осознаем, что, поступая подобным образом, доктор принимает позицию, чреватую большими осложнениями, связанными с проблемой ценностей. Как только он начинает проводить «психотерапию в духовных терминах», его собственная философия с необходимостью выступает на передний план, в то время как раньше она оставалась скрытой за его ролью доктора. Раньше единственным философским принципом, связанным с его профессией, было само собой разумеющееся утверждение ценности здоровья. Этот руководящий в деятельности врача принцип всегда принимался как самоочевидный. Ему достаточно сослаться на мандат, выданный ему обществом. В конце концов, он и обосновался в своем офисе именно для того, чтобы сохранять людям здоровье.

Род психотерапии, который мы постулировали, — психотерапии, включающей духовный элемент, — содержит скрытые трудности и опасности. Мы рассмотрим их позже, особенно опасность навязывания пациенту личной философии доктора. Это важнейший вопрос, от которого зависит вся структура нашей новой психотерапии. До тех пор пока этот вопрос остается открытым, мы не можем выводить нашу новую психотерапию за рамки теории. Доказать ее необходимость еще недостаточно, мы должны также доказать ее практическую применимость и полезность. Мы должны привести достаточные основания для введения духовного (а не только психического) элемента в работу с пациентами. И если наша критика «ортодоксальной» психотерапии должна быть вполне скрупулезной, нам необходимо показать место, которое в психотерапии должны занимать ценностные суждения. Но эта часть нашей задачи подлежит рассмотрению в последней главе книги. Мы уже отмечали наличие ценностного суждения во всех видах лечения, а именно имплицитно присутствующий моральный принцип утверждения здоровья. Позвольте нам теперь обратиться к ценностным суждениям под углом зрения «почему» и «как» и рассмотреть уже не их необходимость вообще, но те земные, повседневные случаи, когда мы чувствуем потребность в них с особенной силой.

Практика действительно подтверждает наше сделанное ранее дедуктивное заключение о реально недостающем духовном элементе в психотерапии. Психотерапевт ежедневно и ежечасно в своей работе сталкивается с философскими вопросами, для трактовки которых вся его «оснащенность», обеспечиваемая «чистой» психотерапией, оказывается неадекватной.

Каждый психотерапевт знает, как часто в ходе его психиатрической работы возникает вопрос о смысле жизни. Нам мало помогает знание о том, что у пациента чувство бесполезности и «философское» отчаяние развивались тем или иным образом. Неважно, что мы можем раскрыть чувство неполноценности, ставшее источником его духовного страдания; неважно, что мы можем «проследить» пессимистический взгляд пациента на жизнь и свести его к определенным комплексам и даже убедить его, что его пессимизм происходит от того-то и того-то — фактически мы ведем разговор только вокруг да около проблемы пациента. Мы не достигаем ее центральной точки и в этом отношении не отличаемся от доктора, который, совершенно избегая любого психотерапевтического подхода, удовлетворяется физическим лечением и предписанием транквилизаторов. Сколь мудрым по контрасту представляется классическое изречение: лечите душу, и телу будут не нужны лекарства.

С нашей точки зрения, все такие медицинские подходы в случае внутренних философских конфликтов пациента сводятся к разговорам с пациентом по поводу различной трактовки одного и того же с претензией на научность.

Что здесь необходимо, так это честное взаимодействие с пациентом. Мы не должны уклоняться от дискуссии, но обязаны вступать в нее со всей искренностью. Мы должны анализировать эти вопросы по их существу, в ценностном контексте. Наш пациент имеет право требовать, чтобы выдвигаемые им идеи трактовались на философском уровне. Рассматривая его аргументы, мы должны со всей честностью входить в эти проблемы и отклонять любые искушения обойти их, воспользовавшись, например, предпосылками, извлекаемыми из биологии или, может быть, из социологии. Философский вопрос нельзя трактовать, поворачивая дискуссию к патологическим корням, из которых он берет начало, или намекая на болезненные следствия философского размышления. Это только уклонение от проблемы. Даже только ради философской честности мы должны сражаться, пользуясь тем же самым оружием. Доктор не должен лечить транквилизаторами отчаяние человека, который пытается разрешить духовные проблемы. Скорее он должен с помощью «психотерапии в духовных терминах» попытаться дать пациенту духовную опору, обеспечить ему некий духовный якорь спасения.

Это особенно целесообразно в нашей трактовке типично «невротического» мировоззрения. Предположим, что мировоззрение пациента окажется валидным. В этом случае мы совершили бы серьезную ошибку, пытаясь его опровергать, ибо нельзя полагать, что мировоззрение невротика непременно будет неверным просто потому, что его носителем является невротик. Однако может оказаться, что мировоззрение пациента ошибочно. В этом случае его корректировка потребовала бы не психотерапевтических методов. Мы можем определить ситуацию следующим образом: если пациент прав, психотерапия не нужна, так как валидное мировоззрение коррекции с нашей стороны не требует. С другой стороны, если пациент неправ, психотерапия невозможна — искаженное мировоззрение не может быть выправлено психотерапией. Следовательно, в отношении духовных проблем психотерапия в ее старых рамках оказывается неадекватной. Она не только неадекватна, но и некомпетентна — в том смысле, что эти проблемы не относятся к ее сфере.

Как мы видели, психотерапия не располагает достаточными возможностями для того, чтобы заниматься психической реальностью в ее целостности. В наибольшей степени эта недостаточность связана с ее некомпетентностью в плане обращения с духовной реальностью в ее собственном, самостоятельном контексте. Такая психотерапия не только превышает свои полномочия, трактуя мировоззрение индивида как «невротический» феномен; она вообще заходит слишком далеко, конструируя теории патологического происхождения любого мировоззрения.

Философская структура не является обязательно продуктом болезненной психики ее создателя. Мы не имеем права заключать из психической болезни личности, создавшей определенное мировоззрение, что его философия непременно будет неадекватной. Мы должны еще ее опровергнуть. Только после этого мы можем заняться «психогенезисом» его «идеологии» и постараться понять ее в контексте его личной биографии. Следовательно, не остается места для психопатологии или психотерапии мировоззрения. Самое большее, что здесь возможно, это психопатология или психотерапия создателя мировоззрения, живой личности, в сознании которой данное мировоззрение сформировалось. И совершенно очевидно, что никакая психопатология не дает оснований для оценки валидности или невалидности мировоззрения (Адлерс). Непозволительно делать утверждения относительно конкретного философского вопроса; они должны ограничиваться личностью философа. Стандарты, с которыми работает психопатология, «здоровье — болезнь» являются релевантными только в отношении человека, но не того, что он производит. То, что мы формулируем психопатологическое суждение о личности, следовательно, не освобождает нас от необходимости понять его мировоззрение и определить его адекватность или неадекватность. Повторим еще раз: психическое здоровье или болезнь носителя мировоззрения не предрешает его правильность или неправильность. Дважды два равняется четырем, даже если это суждение высказывает параноик. Наша оценка идей не зависит от психического происхождения этих идей.

Вся проблема обусловливается обманчивостью психологизма; именно так мы называем псевдонаучную процедуру, которая стремится анализировать каждый акт на предмет его психического происхождения и на основании этого оценивать, валидно или невалидно его содержание. Такой подход осужден на неудачу изначально. Было бы философским дилетантизмом, например, исключать существование божественного существа на том основании, что идея Бога возникла из страха примитивного человека перед могущественными природными силами. Равным образом было бы неправильным оценивать произведение искусства исходя из факта, что художник создавал его, скажем, в психотической фазе его жизни. Нельзя допускать, чтобы индивидуальное или социальное злоупотребление затемняло наш взгляд на само произведение. Отрицать валидность и ценность художественного творения или религиозного переживания просто потому, что они были использованы индивидом для его собственных невротических целей или культурой для ее собственных декадентских целей, значило бы выплескивать из таза ребенка вместе с водой. Такой критический метод напоминает человека, который, увидев аиста, воскликнул: «Ну и ну! А я думал, что аистов не бывает». Потому только, что аист получил «вторичное» использование в качестве существа, приносящего маленьких детей в известном мифе нянек и кормилиц, мы должны считать, что сама птица не существует?

Все это не означает отрицания того, что идеи обусловливаются психологически, биологически и социологически. «Обусловлены», но не «детерминированы». Вэльдер справедливо указывал, что все такие обусловливания идей и культурных феноменов вполне могут быть источником ошибок, вызывая неверные взгляды и преувеличения здесь и там, не определяя в то же время их существенного содержания. Они не могут быть приведены в качестве объяснения интеллектуального достижения, воплощенного в формировании этих идей и феноменов. (Любое подобное «объяснение» смешивает область экспрессии личности с областью репрезентации вещи). И в отношении формирования картины мира у индивида Шелер показал, что характерологические различия входят в нее лишь настолько, насколько они влияют на его выбор; они не могут формировать содержание этого видения. Поэтому Шелер называет обусловливающие элементы «элективными», а не «конституирующими». Они могут служить в качестве основы для нашего понимания того, почему у данного индивида сформировался его личный способ видения мира, но они никогда не смогут объяснить, какая часть изобилия мира представлена в этом индивидуальном, хотя, может быть, и узком, видении.

Особенность всякой перспективы, фрагментарный характер любой картины мира, в конце концов, предполагают объективность мира. Нам известны источники ошибок и обусловливающие факторы в астрономических наблюдениях — факт выражен в хорошо известном астрономам «личном уравнении». Тем не менее никто не сомневается, что, вопреки таким субъективным факторам, нечто подобное Сириусу реально существует. Аналогично вердикт относительно данного мировоззрения, основывающийся на психологической или психопатологической структуре личности создателя данного образа мира, не будет ни адекватным, ни плодотворным. Только объективный подход, направленный на внутреннюю истину мировоззрения, имеет какой-либо смысл.

Мы определенно не считали бы возможным объявлять нечто как «истинное», потому что оно было «здоровым», или, наоборот, нечто считать «ложным», потому что оно было «больным».

Хотя бы только ради исследовательских целей, следовательно, мы должны продолжать утверждать, что психотерапия как таковая выходит за границы своей компетенции в трактовке философских вопросов, ибо, как мы показали, специальные категории психопатологии — а именно «здоровье» и «болезнь» — не имеют отношения к истине или валидности идей. Как только психотерапия пытается высказывать суждение в этом отношении, она моментально впадает в ошибку психологизма. Если, следовательно, мы хотим бороться с психологистическими отклонениями существующей психотерапии и отразить их опасные вторжения, необходимо дополнить психотерапию новой процедурой. В области философии психологизм был преодолен критическими методами феноменологии; в области психотерапии психологизм должен быть теперь преодолен с помощью метода, который мы будем называть логотерапией. Логотерапии ставится задача, которую мы описали как «психотерапию в духовных терминах». Логотерапия должна дополнить психотерапию; т. е. она должна заполнить пустоту, о которой мы упоминали. С использованием логотерапии мы имеем необходимое оснащение для трактовки философских вопросов в их собственной системе отсчета и можем предпринять объективное обсуждение духовных мучений человека, страдающего психическими расстройствами.

Логотерапия не может и по природе вещей не ставит своей целью заменить психотерапию, но лишь дополняет ее (и то лишь в особых случаях). De facto ее цели не являются новыми, а ее подход практиковался и ранее, обычно неосознанно. Однако мы здесь проверяем возможность применения логотерапии de jure и стремимся определить, в каких случаях и в какой степени она желательна. В целях прояснения мы должны исследовать вопрос методически и прежде всего отделить логотерапевтические факторы от психотерапевтических. Это должно быть сделано в целях анализа, но, поступая таким образом, мы не должны забывать, что в психиатрической практике оба фактора неразрывно связаны друг с другом; они, так сказать, сливаются один с другим в работе с пациентом. В конечном счете интересы психотерапии и логотерапии, а именно психические и духовные аспекты человека, представляют неделимое единство.

В принципе, однако, приходится признать тот факт, что духовные и психические аспекты человека должны рассматриваться по отдельности; они представляют сферы существенно различные. Ошибка психологизма состоит в произвольной подмене одной ориентации другой. Психологизм ведет к смещению оснований дискуссии. Избежать этого в области психотерапевтического лечения и таким образом окончательно очистить психотерапию от психологизма — цель и реальная задача логотерапии.

Здесь, в заключении этой главы, мы хотели бы обратить психологизм против него самого и нанести ему поражение его же собственным оружием. Повернув острие пики, мы хотим применить методы психологизма к нему самому, исследуя его собственный психогенезис, т. е. лежащие в его основе мотивы. Какова же его скрытая основная установка, его тайная тенденция? Наш ответ таков: тенденция к обесцениванию. В любом данном случае его усилия оценить интеллектуальное содержание психических актов в действительности оказываются усилиями, направленными на его обесценивание. Он всегда стремится демаскировать. Он избегает любых вопросов о валидности — в религии, в художественной или даже научной областях — посредством уклонения от области содержания к области действия. Таким образом, психологизм в конечном счете бежит от сложности вопросов, требующих познания, и задач, требующих решения; он бежит от реальностей и возможностей существования.

Повсюду психологизм не видит ничего, кроме масок, настаивая, что за этими масками находятся всегда только невротические мотивы. Искусство есть, по его утверждению, в конечном счете не что иное, как бегство от жизни или от любви. Религия — это просто страх примитивного человека перед космическими силами. Все духовные творения оказываются «просто» сублимациями либидо или, в других случаях, компенсациями чувства неполноценности или средствами для достижения чувства безопасности. Великие творцы в области духа оказываются просто невротиками. Будучи проведенными через такой курс «разоблачения» психологизмом, мы можем с полным удовлетворением заявить, что Гете или Августин, например, были «реально только» невротиками. Такой подход не видит явлений такими, какими они существуют в реальности, и потому реально не видит ничего. Если какое-то явление в одно время выступало в качестве маски или где-то служило средством для достижения какой-то цели, то разве оно навсегда становится маской или не представляет ничего иного, кроме средства для достижения цели? Разве никогда не бывает ничего непосредственного, генуинного, оригинального?

Индивидуальная психология проповедует мужество, но она, по-видимому, забывает о смиренности, которая должна сопровождать мужество. Смиренности перед лицом духовных сил, духовной реальности, природа и ценности которой не могут быть просто психологически спроецированы в психологическую плоскость. Смиренность, если она подлинная, определенно является признаком внутренней силы в такой же степени, что и мужество.

«Разоблачающая» психотерапия, подобно любому психологизму, избегает заниматься проблемами философской и научной валидности. Например, один психоаналитик в ходе частной дискуссии атаковал непсихоаналитическое мнение другого психотерапевта и осудил его, утверждая, что оно было обусловлено «комплексами» его оппонента. Когда ему заметили, что использование данного непсихоаналитического метода привело к излечению пациента, он заявил, что «излечение» было на самом деле еще одним из симптомов пациента. Посредством подобного рассуждения можно избежать любой объективной дискуссии и научных дебатов.

Психологизм, таким образом, является излюбленным убежищем тех, кому присуща тенденция к обесцениванию. Но, на наш взгляд, психологизм представляет частный аспект более общего феномена, состоящего в следующем: конец девятнадцатого и начало двадцатого столетия полностью исказили образ человека акцентированием многочисленных ограничений, налагаемых на него и делающих его якобы беспомощным. Человека стали представлять как ограниченного биологическими, психологическими и социологическими факторами. Внутренне присущая человеку свобода, которая сохраняется вопреки всем этим ограничениям, свобода духа вопреки природе осталась незамеченной. И, однако же, именно эта свобода является тем, что составляет подлинную сущность человека. Таким образом, наряду с психологизмом мы получили также биологизм и социологизм, ^[8] которые все вместе соучаствовали в создании карикатуры на человека. Вполне естественно, что в ходе интеллектуальной истории сформировалась реакция на эту натуралистическую позицию. Представители этой контрпозиции привлекли внимание к фундаментальным факторам человеческого бытия; они акцентировали свободу человека перед лицом препятствий, создаваемых природой. Неудивительно, что главный фактор — способность быть ответственным — наконец был возвращен в центр нашего поля зрения. Другой основной фактор — способность быть сознательным — явился, по крайней мере, тем, что не могло быть проигнорировано психологизмом.

Заслугой экзистенциальной философии является то, что она провозгласила существование человека как форму бытия sui generis. ^[9] Так, например, Ясперс называет бытие человека бытием «решающим»: оно не есть нечто, что просто «есть», но есть нечто такое, что сначала решает, «что оно такое». Это утверждение подчеркивает факт, который в общем давно понимался, хотя и не всегда принимался. И только после того, как он был признан, этическое суждение о поведении человека стало вообще возможным. Потому что, когда человек противопоставляет себя ограничениям природы, когда он «занимает позицию» по отношению к ним, когда он перестает покорно и слепо подчиняться ограничениям, налагаемым биологическим (раса), социологическим (класс) или психологическим (характерологический тип) факторами, — только тогда его можно оценивать с точки зрения морали. Смысл понятий, подобных понятиям достоинства и вины, появляется или пропадает в зависимости от нашей веры в подлинную способность человека не просто принимать как судьбой поставленные границы все вышеупомянутые ограничения, но вместо этого рассматривать их как вызов ему самому формировать свою судьбу и свою жизнь.

Таким образом, человек, принадлежащий к данной нации, очевидно, не имеет тем самым ни вины, ни заслуги. Его вина началась бы только в том случае, например, когда он не культивировал бы в себе специальные таланты данной нации, или не содействовал бы развитию национальных культурных ценностей; в то время как он имел бы заслуги, если бы он преодолевал в себе определенные характерологические слабости своей нации в процессе сознательного самообразования. И, однако, сколь много людей впадает в ошибку, используя недостатки своей нации для оправдания своих собственных недостатков. Они вызывают в памяти анекдот о Дюма-сыне, которому одна знатная дама как-то заметила: «Вас, должно быть, огорчает, что Ваш отец ведет такую распущенную жизнь? ». На что молодой Дюма ответил: «О нет, отчего же? Хотя он не может служить мне примером, он служит великолепным извинением для меня». Было бы лучше, если бы сын воспринимал отца как предостережение. И все же разве не является обычным для людей гордиться национальными добродетелями, не принимая личного участия в развитии этих добродетелей? То, за что личность не может быть ответственной, не может быть основанием ни для похвалы, ни для порицания ее. Такая позиция занимает центральное место в западной мысли с эпохи классических философов и, определенно, с возникновения иудаизма и христианства. В резком и сознательном противопоставлении к языческому мышлению здесь утверждается, что человека можно оценивать этически лишь при условии, что человек свободен решать и действовать ответственно; он не может быть морально судим, когда он не свободен.

Мы стремились сначала показать теоретически необходимость логотерапии. Было показано, что психотерапия неизбежно впадает в ошибку психологизма. В последующих главах мы должны продемонстрировать практическую применимость логотерапии. Наконец, в последней главе мы представим доказательства ее теоретической возможности, т. е. мы ответим на уже затрагивавшийся вопрос: можно ли практиковать логотерапию без того, чтобы философия терапевта вольно или невольно навязывалась пациенту. Мы уже подчеркивали важность понятия ответственности как основы человеческого существования. Мы, следовательно, предполагаем, что логотерапия ведет психотерапию в направлении к экзистенциальному анализу, в котором человеческая природа будет оцениваться в терминах ответственности.

Глава II СПЕЦИАЛЬНЫЙ ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ^[10]

В предыдущих публикациях мы неоднократно упоминали об экзистенциально-аналитическом подходе к лечению невротических расстройств. Хотя мы не излагали в систематическом виде теорию неврозов, мы видели, как работает логотерапия в случае так называемого «воскресного невроза» или различных форм сексуального невроза. Теперь, еще не приступая к систематическому изложению, мы хотим обсудить более обстоятельно специальный экзистенциальный анализ неврозов и психозов с особым акцентом на клинических случаях. Мы проанализируем, в какой степени обоснование логотерапии неврозов раскрывает возможности терапии в «духовных терминах», как мы сформулировали проблему в начале этой книги, когда высказали положение о том, что осознание ответственности является основой человеческого существования и что экзистенциальный анализ — это метод достижения такого осознания. В качестве введения, однако, мы хотим представить некоторые общие психологические и патогенетические соображения.

Мы уже неоднократно указывали, что каждый невротический симптом коренится в четырех различных слоях (или «дименсиях») личности. Соответственно невроз проявляется в четырех формах: в аспекте физических изменений, в аспекте психических проявлений, как средство достижения цели в социальной области и, наконец, как модус существования. Лишь последняя из перечисленных форм доступна экзистенциально-аналитическому подходу. Потому что только там, где невроз понимается как продукт принятия решений, может быть свобода, к которой пытается апеллировать экзистенциальный анализ. С другой стороны, эта свобода все более исчезает по мере того, как мы спускаемся по лестнице от человеческого духа — места атаки для логотерапии или экзистенциального анализа — к его телу, от области духовного к области физиологии. В физиологических основах невроза нет точки опоры для духовной, экзистенциальной свободы человека. Психотерапия в более узком смысле этого слова также едва ли может достичь этих основ, едва ли может их как-то трансформировать. В общем единственно возможной и эффективной терапией для этого уровня является медикаментозное лечение.

Поскольку невротический симптом может быть интерпретирован как «экспрессия» и как «средство», он является первично выражением и только вторично средством для достижения цели. Так называемая целенаправленность невротического симптома не объясняет его происхождение; она объясняет только фиксацию определенного симптома. Знание о цели, которой служит невроз, следовательно, не говорит нам о том, каким образом развился невроз; самое большее, о чем оно говорит, это о том, почему он оказался связанным именно с этим симптомом. Здесь наша позиция противоположна взглядам индивидуальной психологии. Согласно индивидуальной психологии, невроз «используется» личностью, чтобы избавиться от необходимости заниматься своими жизненными задачами. Согласно экзистенциальному анализу, невроз не выполняет такой целевой функции; тем не менее экзистенциальный анализ ставит своей целью привести личность к пониманию ее подлинной жизненной задачи, потому что с таким пониманием будет легче избавиться от невроза. Эта «свобода к», «решение за» жизненную задачу, следовательно, приходит раньше «свободы от». Чем больше мы сможем с самого начала связать этот позитивный (логотерапевтический) фактор с негативным (психотерапевтическим) фактором, тем быстрее и надежнее мы сможем достичь цели нашей терапии.

 

123456789Следующая ⇒

Поделиться: