Глава II. Поездка первого дня и приключения первого вечера, с изображением последствий, ознаменовавших этот день и вечер

 

Великолепное солнце, постоянный и аккуратнейший сотрудник человеческих дел и предприятий, озарило ярким светом утро тринадцатого мая тысяча восемьсот двадцать седьмого года. Вместе с первыми лучами солнца воспрянул от своего сна и мистер Самуэль Пикквик, великое светило нравственного мира, будущий благодетель человечества, готовый озарить его своими благодетельными открытиями. Облачившись в халат, он открыл окно своей спальни и бросил глубокомысленный взгляд на мир земной. Гозуэлльская улица была под его ногами; Гозуэлльская улица тянулась по правую его сторону на весьма далекое пространство; Гозуэлльская улица простиралась и по левую сторону на такое же пространство; напротив, через дорогу, пролегала та же Гозуэлльская улица.

— Увы! Увы! — воскликнул мистер Пикквик. — Как должны быть близоруки все эти философы, которые, ограничиваясь исследованием ближайших предметов, доступных для их зрения, не думают смотреть на высшие истины за пределами их тесного горизонта! Это все равно если бы сам я решился всю свою жизнь сидеть у окна и смотреть на Гозуэлльскую улицу, не употребляя никаких усилий проникнуть в сокровенные области, окружающие ее со всех четырех сторон.

Развивая в своей душе эту прекрасную идею, мистер Пикквик с презрением сбросил со своих плеч халат, как символ неподвижности и лени, и принялся укладывать в чемодан свое платье. Великие люди, как известно, не любят церемониться со своим туалетом: потребовалось не больше получаса для того, чтоб обриться, умыться, одеться, напиться кофе, и потом мистер Пикквик, захватив легкий чемодан под мышку и уложив телескоп в карман бекеши, отправился на улицу с записной книгой, готовой принять на свои листы дорожные впечатления и наблюдения великого человека. Скоро прибыл он на извозчичью биржу в Сен-Мартинской улице и громогласно закричал:

— Эй! Кабриолет!

— Готов, сэр, готов! — откликнулся хриплым басом какой-то странный субъект людской породы в сером байковом сюртуке, с медной бляхой и номером вокруг шеи. Это был сторож при извозчичьих лошадях, достойный занять не последнее место в какой-нибудь коллекции редких вещей. — Кабриолет номер первый, живей! — прибавил он во все горло, остановившись перед окнами дома весьма невзрачной наружности.

Первый номер, оторванный от своего завтрака и первой трубки, брюзгливо вышел из харчевни и еще брюзгливее взвалил в свою колесницу чемодан ученого мужа. Мистер Пикквик был в кабриолете.

— К Золотому Кресту, на Почтовый двор! — сказал мистер Пикквик.

— Стоило хлопотать из одного шиллинга, Томми, — проворчал извозчик, обращаясь к своему приятелю караульщику, когда экипаж двинулся с места.

— Сколько лет вашей лошади, мой друг? — спросил мистер Пикквик ласковым тоном, потирая нос серебряной монетой, заранее приготовленной для извозчика.

— Сорок два года, — отвечал тот, посматривая исподлобья на ученого мужа.

— Как? Неужели! — воскликнул мистер Пикквик и тут же раскрыл свою памятную книгу, чтоб записать этот достопамятный случай.

Извозчик, не задумавшись, повторил свое первое показание. Мистер Пикквик записал: «Лошади извозчика, взятого мною с биржи, было сорок два года».

— A как долго она может ездить в упряжи за один раз? — спросил мистер Пикквик, продолжая делать свои дальнейшие исследования.

— Недели две или три, — отвечал извозчик.

— Недели! — повторил мистер Пикквик, вынимая опять из кармана свою книгу.

— Ну да, мы гоняем ее подряд недели по три, и день и ночь, — сказал извозчик холодным и брюзгливым тоном. — Живет она в Пентонвилле, но мы редко оставляем ее дома, за стойлом, потому что, как видите, она очень слаба.

— Слаба! — повторил ошеломленный мистер Пикквик, устремив неподвижный взгляд на медную бляху владельца чудной лошади.

— Видите ли, сэр, стоит нам ее выпрячь, она тотчас же сваливается и падает на землю, — продолжал извозчик, — но когда мы держим ее в тесной и короткой упряжи, упасть ей уж никак нельзя через оглобли.

— Как же она бегает?

— Это не мудреная штука. Мы нарочно заказали для нее пару огромных колес: стоит ей только двинуться с места, колеса покатятся и напирают, так что уж ей нельзя не бежать. Иной раз даже трудно удержать ее, когда она разбежится.

Все это мистер Пикквик записал слово в слово, рассчитывая сообщить ученому комитету необыкновенный случай долговечности лошадей под влиянием сильных, решительных мер и критических обстоятельств. Когда таким образом эта запись приведена была к вожделенному концу, чудодейственная лошадь остановилась у ворот Почтового двора. Кучер спрыгнул с козел, и мистер Пикквик благополучно вышел из кабриолета. Члены товарищи-корреспонденты, мистер Топман, мистер Снодграс и мистер Винкель, уже давно ожидавшие своего славного вождя, поспешили выйти к нему навстречу.

— Вот ваши деньги, — сказал мистер Пикквик, подавая шиллинг извозчику.

Легко представить изумление ученого мужа, когда вдруг загадочный владелец удивительной клячи бросил деньги на мостовую и выразил в энергичных терминах непременное желание вступить в рукопашный бой с особой самого мистера Пикквика.

 

— Вы с ума сошли! — воскликнул мистер Снодграс.

— Вы пьяны! — объявил мистер Винкель.

— Или и то, и другое! — подтвердил мистер Топман.

— Ну, ну, черт вас побери! — забасил извозчик, принимая боевую позицию и геройски размахивая обоими кулаками. — Четверо на одного! Всех уберу!

— Великолепно, восхитительно! — заголосили десятка два извозчиков, обрадовавшихся случаю повеселиться на чужой счет. — Скорее к делу, Сэм!

— Что тут за свалка, Сэм? — спросил какой-то джентльмен в черном нанковом сюртуке.

— Да вот, сэр, этому карапузику зачем-то понадобился мой номер, — отвечал храбрый извозчик, указывая кулаком на мистера Пикквика.

— Мне вовсе не нужен ваш номер, — сказал изумленный мистер Пикквик.

— Зачем же вы его взяли? — спросил извозчик.

— Я не думал брать вашего номера, — сказал мистер Пикквик с великим негодованием.

— Поверите ли, господа, — продолжал извозчик, обращаясь к толпе, — поверите ли вы, что этот молодец, усевшись в мой кабриолет, не только записал мой номер, но и все, решительно все, что я говорил ему дорогой. Вот я с ним разделаюсь!

Луч света озарил мудрую голову мистера Пикквика: дело шло о его записной книге.

— Неужто! — воскликнул какой-то долговязый верзила из толпы.

— Истинная правда! — отвечал извозчик. — Он вынудил меня насильно болтать с ним всякий вздор, и вот теперь привел троих свидетелей, чтоб подцепить меня на удочку. Уж я с ним разделаюсь по-свойски, хоть бы пришлось мне месяцев шесть просидеть в тюрьме. Ну, ну, карапузик!

И, не давая времени одуматься своим четырем противникам, мужественный извозчик, с беззаботным пренебрежением к своей собственной личности, подскочил к мистеру Пикквику, сшиб с него шляпу и очки и, не останавливаясь на этих разрушениях, стал последовательно наносить удары: первый достался мистеру Пикквику в нос, второй ему же в грудь, третий — мистеру Снодграсу в глаз, четвертый пришелся как раз в самую нижнюю оконечность жилета мистера Топмана. Затем яростный извозчик всей силой стремительно обрушился на мистера Винкеля и поподчивал его полновесными ударами по различным местам джентльменского тела. На все эти подвиги ловкому Сэму понадобилось не более пяти-шести секунд.

— Где констебль? — проговорил мистер Снодграс.

— Под насос их, братцы! — прогорланил продавец горячих пирогов.

— Это не пройдет вам даром! — говорил, задыхаясь, мистер Пикквик.

— Шпионы! — рокотала толпа.

— Ну же, ну! — кричал раззадоренный извозчик, неистово размахивая обоими кулаками.

Как только всюду распространилась весть, что Пикквикисты — шпионы, зрители, не принимавшие до этой поры деятельного участия в ссоре, начали с жаром подкреплять и развивать замысловатое предложение горячего пирожника, и бог ведает, чем бы окончились личные обиды почтенным сочленам, если б вся эта суматоха не была прекращена совершенно неожиданным участием какого-то джентльмена, явившегося неизвестно как и откуда.

— Что тут за гвалт? — закричал довольно высокий и сухопарый молодой человек в зеленом фраке, обращаясь к мистеру Пикквику и пробиваясь сквозь толпу при сильном содействии своих локтей, задевавших по носам, затылкам и ушам многих почтенных особ.

— Шпионы! — как бы в ответ прошумела толпа.

— Вздор, мы вовсе не шпионы! — возразил мистер Пикквик таким искренним и вразумительным тоном, что не могло оставаться никакого сомнения, что почтенный джентльмен говорил истинную правду.

— Тогда объясните мне, в чем дело! — проговорил молодой человек, обращаясь к мистеру Пикквику и подталкивая его легонько локтем, чем хотел ободрить дрожащего от гнева президента пикквикистов.

Ученый муж в коротких, но сильных и совершенно вразумительных выражениях объяснил молодому человеку весь ход дела.

— Ну, так идем со мной, — сказал зеленый фрак, увлекая насильно мистера Пикквика и продолжая говорить всю дорогу. — Номер девятьсот двадцать четвертый! Возьмите-ка свои деньги, и ступайте подобру-поздорову домой… Почтенный джентльмен… Хорошо его знаю… Все вы ничего не понимаете… Сюда, сэр, сюда… Где ваши приятели?.. Все вздор, ошибка, я вижу… Недоразумение… Мало ли что бывает… Задать ему перцу… Пусть раскусит… Несообразительный народ… Какие тут и мошенники, болваны!

И выстреливая таким образом подобными лаконическими сентенциями выразительного свойства, незнакомец быстро шел в общую залу конторы дилижансов, куда, плотно прижимаясь друг к другу, следовали за ним мистер Пикквик и его ученики.

— Эй, буфетчик! — проревел незнакомец, неистово дернув за колокольчик. — Стаканы для всей честной компании… коньяку и воды… Пунша горячего, крепкого, сладкого! — Живей… Глаз у вас поврежден, сэр!.. Подать сырой говядины для джентльменского глаза… Живей! — Ничто так хорошо не излечивает синяков под глазами, как сырая говядина… Ха, ха, ха!

И, не думая останавливаться, чтоб перевести дух, незнакомец одним залпом выпил стакан пунша и уселся в креслах с таким комфортом, как будто ничего особенного не случилось.

Между тем как три путешественника рассыпались в благодарности своему новому знакомцу, мистер Пикквик, хранивший во всех случаях жизни невозмутимое спокойствие великой души, рассматривал на досуге его костюм и наружный вид. Был он среднего роста, но, при длинных ногах и сухопаром туловище, казался довольно высоким. Зеленый фрак его мог быть щегольским нарядом в те дни, когда в Лондоне была мода на узкие фалды, на манер ласточкиных крыльев: но в те времена, очевидно, украшал он особу более короткую, чем этот незнакомец, потому что облинялые и запачканные обшлага далеко не доходили до кисти его руки. Он был застегнут на все пуговицы до самого подбородка, и узкий фрак подвергался очевидной опасности разорваться на спине. Старый носовой платок, вместо галстука, украшал его шею, где не было и следов рубашечного воротника. На черных его штанах здесь и там проглядывали светлые заплаты, обличавшие продолжительную службу этого костюма. Плотно прикрывая колени незнакомца, они туго прицеплялись штрипками к его дырявым башмакам, имея очевидное назначение скрывать от нескромных взоров его грязные, пожелтелые чулки, которые, однако ж, резко бросались в глаза. Его длинные черные волосы пробивались косматыми прядями из-под старой, измятой шляпы, и за обшлагами фрака виднелись голые оконечности его рук, украшенных изорванными и грязными перчатками. Он был худощав и бледен, при всем том физиономия его выражала решительную самоуверенность, самодовольство и значительную долю бесстыдства. Он весело потряхивал своей скомканной шляпой и неугомонно вертелся во все стороны, делая самые выразительные жесты.

Таков был человек, которого тщательно наблюдал в свои очки мистер Пикквик. Подражая своим приятелям, он тоже счел непременной обязанностью изъявить ему свою искреннюю благодарность в самых отборных и ученых выражениях.

— Нечего распространяться, сказано довольно, — отвечал незнакомец, делая энергичный жест. — Ни слова больше… но будь я вашим приятелем в зеленой куртке, черт побери, я бы свихнул извозчику шею… Пирожник тоже свиная башка… Всех бы отправил к черту на кулички… как честный человек… Сволочь, трын-трава!

В эту минуту вошел в залу кондуктор, и объявил, что рочестерский дилижанс готов отправиться в дорогу.

— Мой дилижанс? — воскликнул незнакомец, быстро вскочив со своего места. — Билет взят… сейчас ехать… Заплатите за коньяк… Мелких нет… Крупные банковые билеты… Сдача у них скверная… серебряные деньги истерты, что бирмингемские пуговицы… дрянь… заплатите.

И он еще раз тряхнул на всю компанию своей скомканной шляпой.

Случилось, по воле судеб, что мистер Пикквик и трое его спутников тоже решились, со своей стороны, сделать город Рочестер первой своей станцией и первым предметом ученых наблюдений. Объявив об этом своему новому товарищу, они согласились, для удобнейшего сообщения друг другу взаимных мыслей и желаний, поместиться рядом на империале.

— Ну, поворачивайтесь! — сказал незнакомец, помогая мистеру Пикквику взобраться на верх дилижанса. — Живей!

— Ваша поклажа, сэр? — спросил кондуктор.

— Чья? Моя? Вот этот узелок, больше никакой поклажи, — отвечал незнакомец. — Весь багаж отправлен водой… ящики, сундуки, коробки, баулы… тяжело, дьявольски тяжело!

И с этими словами он засунул в карман небольшой узелок, где хранились рубашка и носовой платок.

— Головы, головы, берегите свои головы! — вскричал неумолкавший незнакомец, предостерегая пассажиров империала, когда дилижанс проезжал под сводами ворот почтового двора. — Страшное место… дьявольская опасность… Случилось однажды… пятеро детей… мать, высокая леди, кушала бутерброды… совсем забылась через арку… тррр-тыррр… дети оглядываются… голова у матери оторвана… бутерброд в руках… нечем больше есть… сироты… визг, крик — ужасно, ужасно! — Что, сэр, изволите смотреть на Уайтголль? Прекрасное место… Не так ли?

— Я рассуждаю, — сказал мистер Пикквик, — о непостоянстве фортуны и превратности человеческих деяний.

— Так, сэр, так! Сегодня шелк и бисер, а завтра куда еси девался человек? Философ, сэр?

— Психолог, сэр, скромный наблюдатель человеческой природы, — сказал мистер Пикквик.

— Так же как и я. Доброе дело… Человек любит философствовать, когда нечего есть. Поэт, сэр?

— Почтеннейший друг мой, мистер Снодграс, имеет сильный поэтический талант, — сказал мистер Пикквик.

— Не дурно сам пишу стихи, — отвечал незнакомец. — Поэма в десять тысяч стихов… Ямбы и хореи с дактилями и анапестами… Олимп… Великая битва… Марс поутру, ночью Аполлон… барабан и лира… Пою тебя, великий муж… Нет вдохновения — забежал в кондитерскую, и опять… Муза, Нептун, Морфей… вдохновение шипит… Прекрасно! — Вы, сэр, не охотник ли? — вдруг спросил он, обращаясь к мистеру Винкелю.

— Да, я люблю охоту, — отвечал тот.

— Прекрасное занятие, сэр, бесподобное. — Собаки, сэр?

— Теперь нет, — отвечал мистер Винкель.

— A! Вы держали собак… бесподобные животные… твари смышленые… чутье… инстинкт… Была у меня отличная собака… легавая… Понто, кличка… Пошел однажды на чужое поле… перелез ограду… выстрелил… бац… свистнул — собака стоит как вкопанная… свистнул опять… Понто… нейдет… подманил к себе — Понто, Понто… виляет хвостом и смотрит на столб… взглянул — на столбе надпись: «Лесничему приказано бить и стрелять всех собак за этой оградой»… Удивительная собака… бесценная… зоологический феномен.

 

— В самом деле, случай необыкновенный, — заметил мистер Пикквик. — Позвольте мне записать его?

— Извольте, сэр, извольте… сотни чудных анекдотов насчет собак… коллекция в классическом роде. — Красотка, сэр? — продолжал незнакомец, круто повернувшись к мистеру Треси Топману, бросавшему умильные взгляды на проходившую женщину.

— Очень мила, — заметил мистер Топман.

— Да… смак есть… Английские девушки далеко не так хороши, как испанки… Благородные создания… агатовые волосы… черные глаза… искрометистые… блещут… круглые формы… Чудо, как хороши.

— Вы были в Испании, сэр? — спросил мистер Топман.

— Жил там… очень долго.

— И много одержали побед, сэр?

— Побед? Тысячи! Дон Боларо Фиццгиг… Гранд, старик… единственная дочь… Донна Христина… блистательная красавица… влюбилась по уши… ревнивый отец… гордая испанка… прекрасный англичанин… Донна Христина в отчаянии… приняла яд… рвотного дали… желудочный насос… сделали операцию… Старик Боларо вне себя… согласился… соединил наши руки… потоки слез… романическая история… очень.

— Что ж? Донна Христина теперь в Англии, сэр? — спросил мистер Топман, приведенный в восторженное состояние поэтическим изображением прелестей испанки.

— Умерла, сэр, умерла, — сказал незнакомец, приставив к глазам коротенький остаток носового коленкорового платка, — операция трудная… желудочный насос… не перенесла… нежная комплекция… погибла жертвой.

— A ее отец? — спросил поэтический Снодграс.

— Угрызение и бедствие, — отвечал незнакомец, — исчез внезапно… молва по всему городу… искали по всем местам… с ног сбились… без успеха… городской фонтан на большой площади вдруг остановился… прошли недели… не брызжет… работники принялись чистить… выкачали воду… хвать… старик Боларо сидит в трубе… окоченелый… в правом сапоге бумага… полная исповедь… с отчаяния… не мог пережить… Вытащили его, фонтан забрызгал, заиграл… Трагический элемент.

— Могу ли я, с вашего позволения, внести в свои записки эту трогательную историю? — спросил мистер Снодграс, проникнутый великим соболезнованием.

— Пишите, пишите! Пятьдесят новых историй в таком же роде, если угодно… вулканические перевороты в моей жизни, странные, непостижимые… Много видел, много испытал… То ли еще будет… Позволяю… Пишите.

В таком духе продолжался разговор всю дорогу. На станциях, где сменяли лошадей, ученые путешественники угощали своего приятеля коньяком и пивом, и он без умолку рассказывал им новые истории, запечатленные по большей части трагическим колоритом. В скором времени записные книги господ Пикквика и Снодграса наполнились поэтическими и философическими описаниями чудесных приключений. Наконец дилижанс покатился по рочестерскому мосту, за которым возвышался древний католический монастырь.

— Великолепная развалина! — воскликнул мистер Август Снодграс, увлеченный поэтическим чувством при виде почтенного здания.

— Какая обильная жатва для антиквара! — провозгласил мистер Пикквик, приставляя зрительную трубу к своему правому глазу.

— А! Прекрасное место! — заметил незнакомец. — Груда кирпичей… угрюмые стены… мрачные своды… темные углы… развалившиеся лестницы… старый собор… душный запах… пилигримы истерли ступени… узкие саксонские двери… Странные люди эти католические монахи… исповедальни точно суфлерские будки в театрах… Папа и главный казначей… Эти образа… Саркофаг… древние легенды… чудесные повествования… источник национальных поэм… вдохновение… Превосходно!

И этот монолог беспрерывно продолжался до той поры, когда дилижанс подъехал наконец, к воротам гостиницы «Золотого быка» на главной рочестерской улице.

— Вы здесь остановитесь, сэр? — спросил мистер Натаниэль Винкель.

— Я? Нет… вам советую… всего лучше… хорошая гостиница… отличные постели… подле трактир Райта, дорого… очень дорого… полкроны за всякую мелочь… плата увеличивается, если обедаете у приятелей… странные люди.

Мистер Винкель повернулся от мистера Пикквика к мистеру Снодграсу, и от Снодграса к мистеру Топману; приятели перемигнулись и утвердительно кивнули друг другу. Мистер Пикквик обратился к незнакомцу:

— Вы оказали нам сегодня поутру весьма важную услугу, сэр, — сказал он, — позвольте покорнейше просить вас об одолжении разделить с нами скромный обед. Мне и приятелям моим было бы весьма приятно продолжить знакомство с человеком, который так много испытал и видел.

— Очень рад… благодарю… не смею советовать насчет блюд… не забудьте грибов со сметаной и жареной курицы… превосходно! В котором часу вы обедаете?

— A вот позвольте, — сказал мистер Пикквик, обращаясь к своему хронометру, — теперь скоро три. В пять часов вы свободны?

— Совершенно… именно в пять часов!.. Ни прежде, ни после. Дел бездна! До свидания!

Надев шапку набекрень, незнакомец слегка поклонился почтенным друзьям, взял узелок под мышку, свистнул, побежал и вскоре скрылся из вида.

— Много путешествовал и много видел, это ясно! — заметил мистер Пикквик. — Хорошо, что мы его пригласили.

— Как бы мне хотелось видеть его поэму! — сказал мистер Снодграс.

— Мне бы очень хотелось взглянуть на его собаку, — сказал мистер Винкель.

Мистер Топман ничего не сказал и не заметил; но он размышлял в глубине души о донне Христине, гордом испанце, о фонтане, о бедствиях, о человеческой жестокости, и глаза его наполнились слезами.

Номера взяты, постели осмотрены, обед заказан, и путешественники отправились осматривать город с его окрестностями.

Прочитав внимательно заметки мистера Пикквика относительно четырех городов: Строда, Рочестера, Четема и Бромптона, мы нашли, что впечатление его, в существенных основаниях, ничем не отличается от наблюдений других путешественников, изображавших эти города. Представляем здесь в сокращении описание мистера Пикквика.

«Главные произведения всех этих городов, — говорит Пикквик, — состоят, по-видимому, из солдат, матросов, жидов, мела, раковин, устриц и корабельщиков. К статьям торговой промышленности преимущественно относятся: морские припасы, яблоки, сухари, свежая и соленая рыба и устрицы. Улицы многолюдны и представляют живописный вид, оживленный особенно постоянным присутствием военных. Приятно истинному филантропу углубляться в наблюдения относительно беззаботной и веселой жизни военных, умеющих так удачно разнообразить свои развлечения и так незлобиво и невинно шутить над добродушными простаками из граждан. Военные вообще обладают изумительно веселым расположением духа. За два дня до моего приезда сюда один из таких шутников был грубо оскорблен в трактире. Буфетчица не захотела отпустить ему более ни одной рюмки; в отплату за это, он (скорее для забавы) выхватил свой штык и ранил девушку в плечо. И однако ж, этот милый весельчак пришел в трактир на другой день, и сам же первый выразил свою готовность покончить дело миром и забыть неприятное приключение».

«Потребление табака в этих городах, — продолжает мистер Пикквик, — должно быть чрезвычайно велико, и табачный запах, распространяющийся по улицам, без сомнения, весьма приятен для особ, привыкших к трубке. Поверхностный наблюдатель сделал бы, вероятно, презрительный отзыв касательно грязи, которая тоже составляет здесь характерную принадлежность; но истинный философ, привыкший углубляться в самую сущность вещей, увидит, конечно, в этом обстоятельстве самое резкое и поразительное доказательство торговли и промышленности, обусловливающей народное благосостояние».

Ровно в пять часов явился незнакомец, и с его приходом начался обед. Дорожного узелка с ним больше не было; но в костюме его не произошло никаких перемен. Говорил он с таким же лаконическим красноречием, как прежде, и даже был в некоторых случаях гораздо красноречивее, хотя беседа его имела постоянно стенографический характер.

— Что это? — спросил он, когда человек принес первое блюдо.

— Камбала, сэр.

— А, камбала!.. превосходная рыба!.. отправляют в Лондон целыми бочками… для публичных обедов… рюмку вина, сэр?

— С большим удовольствием, — сказал мистер Пикквик.

И незнакомец с необыкновенной быстротой выпил рюмку сперва с ним, потом другую с мистером Снодграсом, третью с мистером Топманом, четвертую с мистером Винкелем, и, наконец, — пятая рюмка залпом влилась в его горло за здоровье всей компании.

— Что тут у вас за суматоха? — спросил он, окончив эти вступительные тосты и обращаясь к трактирному слуге. — Я видел на лестницах ковры, лампы, зеркала.

— Это, сударь, приготовление к балу.

— Собрание будет, а?

— Нет, сэр. Это бал в пользу бедных.

— В этом городе должно быть много прекрасных женщин: как вы полагаете, сэр? — спросил мистер Топман.

— Блистательные красавицы… всякому известно… Кентское графство этим и славится… яблоки, вишни, хмель и женщины! Рюмку вина, сэр?

— С большим удовольствием, — отвечал мистер Топман.

Незнакомец залпом опорожнил рюмку.

— Мне бы очень хотелось идти на бал, — сказал мистер Топман.

— Билет, сэр, можно получить в буфете за полугинею, — сказал услужливый лакей.

Мистер Топман опять выразил живейшее желание присутствовать на филантропическом бале; но, не встретив никакого сочувствия в отуманенных взорах господ Пикквика и Снодграса, обратился с некоторой горячностью к портвейну и десерту, который только что поставили на стол. Лакей ушел, и путешественники остались одни, имея в виду приятную перспективу послеобеденной дружеской беседы.

— Прошу извинить, — сказал незнакомец. — Погода сегодня дьявольски жаркая… передайте-ка сюда эту непочатую бутылку.

Незнакомец подряд выпил несколько рюмок за здравие всех вообще и каждого порознь. Наступили веселые минуты. Гость говорил без умолку, и пикквикисты слушали с неутомимым вниманием. Мистер Топман с каждой минутой больше и больше распалялся желанием присутствовать на бале. Физиономия мистера Пикквика пылала выражением всеобщей филантропии; мистер Винкель и мистер Снодграс чувствовали сильную наклонность ко сну.

— Эге, уж начинают! — воскликнул незнакомец. — Публика собирается… скрипки настраиваются… арфа звучит… бал в разгаре.

В самом деле, через несколько минут звуки оркестра возвестили начало первой кадрили.

— Ох, как бы мне хотелось идти! — сказал опять мистер Топман.

— Да и мне, — сказал незнакомец, — черт побери… проклятая поклажа… тюки, вьюки… неприятная пересылка водой… сиди тут — не в чем идти… странно, странно!

Должно теперь заметить, что любовь к ближнему во всех возможных проявлениях и видах была первой заповедью для пикквикистов, и никто из них не отличался настолько ревностным исполнением этой заповеди, как мистер Треси Топман. В деловые отчеты клуба внесено множество случаев, свидетельствующих неоспоримым образом, что этот джентльмен был до невероятности добр и милосерд к своим ближним.

— Мне было бы очень приятно, — сказал мистер Треси Топман, — снабдить вас приличным костюмом; но вы слишком тонки, между тем как я…

— Толст как дистиллированный Бахус, э? Ха, ха, ха! Подайте-ка сюда бутылку.

Был ли мистер Топман приведен в справедливое негодование при этом слишком вольном и даже, так сказать, дерзком тоне, с каким незнакомец без всяких предварительных церемоний потребовал к себе вино, или, быть может, он оскорбился весьма неприличным сравнением своей особы с дистиллированным Бахусом — утвердительно сказать нельзя ни того, ни другого. Он передал вино, кашлянул два раза и бросил на незнакомца суровый взгляд, давая ему заметить неуместность его поведения: оказалось, однако ж, что веселый гость сохранил совершенное спокойствие духа под влиянием этого испытующего взгляда, и мистер Топман, убежденный в его невинности, мгновенно переменил гнев на милость. Он продолжал:

— Я хотел заметить, сэр, что фрак мой был бы для вас слишком широк; но вот костюм моего друга Винкеля, надеюсь, будет вам впору.

Незнакомец измерял метким глазом фигуру мистера Винкеля, и черты лица его заблистали совершеннейшим удовольствием.

— Счастливая, бесподобная идея! — воскликнул он. — Приятель ваш — второй экземпляр меня самого!

Мистер Топман погрузился на несколько минут в глубокую думу и потом бросил внимательный взгляд на почтенных сочленов. Вино уже оказало свое снотворное действие на мистеров Снодграса и Винкеля, и, по-видимому, не подлежало сомнению, что даже чувства мистера Пикквика подчинились успокоительному влиянию Бахуса. Достопочтенный муж постепенно перешел через все степени, которые обыкновенно предшествуют окончательной летаргии, производимой сытным обедом и его последствиями. От безотчетного веселья он спустился мало-помалу в пучину безотчетной грусти и потом из пучины грусти взобрался опять на высоту веселья. Подобно газовому фонарю на улице, раздуваемому ветром сквозь узкое отверстие, он обнаружил на минуту неестественное сияние и вдруг угас почти совершенно. Еще через несколько минут он вспыхнул ярким светом и уже окончательно загас. Голова его опрокинулась на грудь, и удушливое сопенье, прерываемое временами громким всхрапом, сделалось единственным признаком присутствия великого человека.

Искушение — быть на балу и ознакомиться наглядным образом с блистательной красотой женщин Кентского графства — сильнейшим образом действовало теперь на чувства мистера Топмана. Искушение взять с собою веселого гостя — было тоже очень сильно. Топман был чужой в этом месте и совсем не знал городских жителей, между тем как незнакомец жил, по-видимому, в Рочестере с младенческих лет. Мистер Винкель спал глубоким сном; будить его было бесполезно; по обыкновенному ходу вещей, он, как сноп, покатился бы на свою постель, если б удалось пробудить его от неестественного усыпления. Мистер Топман был в нерешительном состоянии.

— Выпейте рюмку и передайте вино мне! — проговорил неутомимый гость.

Мистер Топман повиновался инстинктивно, и последняя рюмка, оживив деятельность его духа, заставила его остановиться на определенном плане.

— Спальня Винкеля подле моей комнаты, — сказал мистер Топман. — В настоящем положении, разумеется, ему никак не растолкуешь, чего мы хотим; но я знаю, что в чемодане у него прекрасная фрачная пара платья. Можно, я думаю, распорядиться и без него: вы наденете его костюм, а потом, после бала, я опять могу уложить его вещи на свое место, так что он ничего не будет знать.

— Гениальная мысль! — воскликнул незнакомец. — Чудесный план… странное положение, черт побери… четырнадцать фраков в дорожных ящиках… должен занимать чужой фрак… Неприятно!

— Надобно теперь купить билеты, — сказал мистер Топман.

— Разменивать соверен не стоит хлопот… бросим жребий, кому платить… Так, так… вон она как юлит… женщина, блистательная женщина… Вам платить, — говорил незнакомец, — когда брошенная монета катилась по столу. Мистер Топман позвонил, заплатил за билеты и приказал подать свечи. Через четверть часа незнакомец уже красовался в блистательном костюме мистера Натаниэля Винкеля.

— Это новый форменный фрак, — сказал мистер Топман, когда незнакомец охорашивался перед зеркалом. — Он сшит в первый раз после изобретения формы для нашего клуба.

Говоря это, он рекомендовал гостю обратить внимание на большие вызолоченные пуговицы с портретом мистера Пикквика и с буквами: П. К.

— Портрет этого старика?.. Хорошо, очень хорошо! — сказал незнакомец. — А что значат эти буквы: П. К.?.. Платье краденое, а?

Мистер Топман пришел в сильное негодование и поспешил объяснить тайну девиза.

— Талия немного коротка, — говорил между тем незнакомец, повертываясь и кривляясь перед зеркалом. — Форма похожа на почтамтскую… фраки там наобум, без мерки… Неисповедимые предопределения судьбы… у всех малорослых людей длинные фраки… у великанов — короткие!.. Все навыворот в этом мире.

Когда, наконец, все приведено было в совершеннейший порядок, мистер Топман и его товарищ пошли наверх, в бальные залы.

— Ваши фамилии, сэр? — спросил швейцар.

Мистер Треси Топман приготовился исчислить свои титулы, но незнакомец остановил его.

— Не нужно фамилий, — сказал он швейцару, и потом прошептал на ухо Топману, — не годится объявлять имен… почтенные фамилии в своем кругу… не могут произвести эффекта в публичных местах… лучше инкогнито… джентльмены из Лондона, знатные путешественники!

Дверь отворилась, и знатные путешественники вошли в залу.

То была широкая и длинная комната, освещенная восковыми свечами в хрустальных канделябрах. Скамейки, обитые малиновым бархатом, стояли по всем четырем сторонам. Музыканты живописной группой на хорах, и кадрили были расположены в два или три ряда танцующих пар. В смежной комнате стояли карточные столы, и две пары пожилых леди, с таким же числом почтенных джентльменов, уже сидели за вистом.

По окончании последней фигуры танцоры разошлись по зале. Мистер Топман и его товарищ, стоя в углу, наблюдали собрание.

— Очаровательные женщины! — заметил мистер Топман.

— То ли еще будет! — отвечал незнакомец. — Теперь, покамест, мелюзга… тузы не явились… странная публика… корабельные чиновники высшего разряда знать не хотят корабельных инженеров низшего разряда… корабельные инженеры низшего разряда знать не хотят мелких помещиков… мелкие помещики презирают купцов…

— Не знаете ли, кто этот щуроглазый мальчуган со светлыми волосами и в фантастическом костюме? — спросил мистер Топман.

— Неважная птица… юнга девяносто седьмого экипажа… А вот достопочтенный Вильмот Снайп… знатная фамилия… богат как черт… все знают.

— Сэр Томас Клоббер, леди Клоббер и девицы Клоббер! — забасил швейцар громовым голосом.

И по зале распространилось общее волнение, когда величественными шагами вошли: высокий джентльмен в синем фраке со светлыми пуговицами, высокая леди в голубом атласном платье и две молодые девицы в новомодных костюмах того же цвета.

— Главный начальник над портом… важная особа, — шепнул незнакомец мистеру Топману, когда благотворительный комитет встречал сэра Томаса Клоббера и его превосходительное семейство.

Достопочтенный Вильмот Снайп и другие знатные джентльмены спешили принести дань глубокого благоговения девицам Клоббер. Сам сэр Томас Клоббер стоял посреди залы, выпрямившись как стрела, и величественно озирал блестящее собрание.

— Мистер Смити, миссис Смити и девицы Смити! — проревел опять швейцар.

— Что это за мистер Смити? — спросил мистер Треси Топман.

— Так себе… неважный чиновник… вздор, — отвечал незнакомец.

Мистер Смити отвесил низкий поклон сэру Томасу Клобберу, который, в свою очередь, удостоил его легким наклонением головы. Леди Клоббер навела лорнет на миссис Смити и ее дочерей, между тем как миссис Смити гордо посматривала на какую-то другую миссис, не имевшую счастья принадлежать к чиновницам корабельной верфи.

— Полковник Болдер, миссис полковница Болдер и мисс Болдер! — докладывал швейцар.

— Начальник гарнизона, — сказал незнакомец в ответ на вопросительный взгляд мистера Топмана.

Миссис Болдер дружески раскланялась с девицами Клоббер; встреча между полковницей Болдер и леди Клоббер была ознаменована самыми искренними излияниями радостных чувств; полковник Болдер и сэр Томас Клоббер перенюхивались в табакерках друг у друга и продолжали стоять одиноко, как джентльмены, проникнутые благородным сознанием собственного превосходства перед всем, что их окружало.

Между тем как местные аристократы — Болдеры, Клобберы и Снайпы — поддерживали таким образом свое достоинство на верхнем конце залы, другие разряды провинциального общества подражали их примеру на противоположной стороне. Младшие офицеры девяносто седьмого полка присоединились к семействам корабельных инженеров. Жены и дочери гражданских чиновников составляли свою особую партию, окруженную молодыми людьми из того же круга. Миссис Томлинсон, содержательница почтовой конторы, была, по-видимому, избрана главой торгового сословия.

Самой заметной особой в своем кругу был один маленький и кругленький человечек с черными хохлами на висках и огромной лысиной на макушке, доктор девяносто седьмого полка, мистер Слеммер. Он нюхал табак из всех табакерок, без умолку болтал со всеми, смеялся, плясал, отпускал остроты, играл в вист, делал все и был везде. К этим многосложным и разнообразным занятиям маленький доктор прибавлял другое, чрезвычайно важное: он неутомимо ухаживал за маленькой пожилой вдовой в богатом платье и брилиантах, придававших ее особе весьма значительную ценность.

Некоторое время мистер Топман и его товарищ безмолвно наблюдали маленького доктора и его интересную даму. Незнакомец прервал молчание:

— Груды золота… старуха… лекарь-фанфарон… спекуляция… задать им перцу… идея недурная.

Мистер Топман бросил вопросительный взгляд на его лицо.

— Стану волочиться за старухой, — сказал незнакомец.

— Кто она такая? — спросил мистер Топман.

— Не знаю… не видал ни разу… доктора прочь… увидим.

Приняв это решение, незнакомец перешел поперек залы и, остановившись у камина, начал посматривать с почтительным и меланхолическим удивлением на жирные щеки пожилой леди. Мистер Топман обомлел. Незнакомец делал быстрые успехи: маленький доктор начал танцевать с другой дамой — вдова уронила платок — незнакомец поднял, подал — улыбка, поклон, книксен — разговор завязался. Еще несколько минут… два-три слова с распорядителем танцами… небольшая вступительная пантомима, и незнакомец занял свое место в кадрили с миссис Боджер.

Удивление мистера Топмана при этой чудной ловкости товарища ровно ничего не значило в сравнении с глубоким изумлением доктора девяносто седьмого полка. Незнакомец молод, вдова самолюбива, внимание доктора отвергнуто, и счастливый соперник не обращает никакого внимания на его негодование. Доктор Слеммер остолбенел. Как? Неужели его, знаменитого врача девяносто седьмого полка, забыли и презрели в пользу человека, которого никто не видел прежде и которого никто не знает даже теперь! Вероятно ли это! Возможно ли? Да, черт побери, очень возможно: они танцуют и любезничают. Как! Это что еще? Незнакомец рекомендует своего приятеля! Доктор Слеммер не верит глазам, но роковая истина должна быть допущена: миссис Боджер танцует с мистером Треси Топманом — это не подлежит никакому сомнению. Вдовица перед самым носом доктора, полная воодушевления и жизни, выделывает самые хитрые прыжки, то подбоченится, то подымет голову, и мистер Треси Топман рисуется перед ней с торжественным лицом. Непостижимо!

Терпеливо и молчаливо доктор медицины и хирургии переносит свою невзгоду и с убийственным хладнокровием смотрит, как молодые люди пьют глинтвейн, угощают конфетами своих дам, кокетничают, любезничают, улыбаются, смеются; но когда наконец незнакомец исчез, чтобы проводить миссис Боджер до ее кареты, доктор Слеммер быстро вскочил со своего места, как ужаленный вепрь, и негодование, долго сдерживаемое, запылало ярким заревом на его щеках.

Незнакомец, между тем, проводив интересную вдову, снова появился в зале вместе с мистером Топманом. Он говорил и смеялся от искреннего сердца. Доктор Слеммер свирепел, пыхтел, бесновался, жаждал крови своего врага.

— Сэр, — произнес он страшным голосом, подавая ему свою карточку, — имя мое — Слеммер, доктор Слеммер девяносто седьмого полка… в четемских казармах, сэр… вот мой адрес.

Больше ничего он не мог сказать; бешенство душило его.

— A! — проговорил незнакомец холодным тоном. — Учтивое внимание… Слеммер… Благодарю… теперь не болен… когда захвораю… доктор Слеммер… не забуду!

— Как? Вы увертываетесь, милостивый государь? — говорил, задыхаясь, неистовствующий доктор. — Вы трус, негодяй, лжец!.. Вы — довольно ли вам этого? Дайте ваш адрес.

— О, глинтвейн, я вижу, слишком крепок! — воскликнул незнакомец вполголоса. — Не жалеют коньяка… очень глупо… лимонад гораздо лучше… жаркие комнаты… пожилые джентльмены… голова разболится… нехорошо, нехорошо… очень.

И он отступил назад с невозмутимым спокойствием.

 

— Я знаю, сэр, вы остановились в этой гостинице, — сказал неумолимый доктор, — теперь вы пьяны; завтра обо мне услышите; я отыщу вас, отыщу!

— На улице, может быть… дома я никогда не бываю.

Доктор Слеммер, сделав неистовое движение, нахлобучил шляпу и вышел из залы. Мистер Топман и его товарищ пошли наверх в спальню невинного мистера Винкеля, которому надлежало возвратить занятый костюм.

Этот джентльмен уже давно спал крепким сном; церемония размена павлиньих перьев была совершена очень скоро и спокойно. Приятели закусили и выпили на сон грядущий по нескольку стаканов вина. Незнакомец был разговорчив и весел; мистер Треси Топман, отуманенный глинтвейном, лафитом, восковыми свечами и белоснежными плечами рочестерских красавиц, был на седьмом небе и воображал себя первым счастливцем подлунного мира. Проводив своего товарища, мистер Топман, не без некоторых затруднений, отыскал отверстие в своем ночном колпаке и впихнул в него свою голову, — при этом опрокинул подсвечник и разбил остальную бутылку с портвейном. Наконец, после многих разнообразных эволюций, ему удалось кое-как добрести до своей постели, где он и погрузился в сладкий сон.

Поутру на другой день, ровно в семь часов, всеобъемлющая душа мистера Пикквика была выведена из своего бессознательного положения громким стуком в дверь комнаты.

— Кто там? — спросил мистер Пикквик, вскакивая с постели.

— Чистильщик сапогов, сэр.

— Чего вам от меня нужно?

— Потрудитесь сказать, сэр, какой джентльмен из вашего общества носит светло-синий фрак с золотыми пуговицами?

Мистер Пикквик мигом догадался, что лакей взял, вероятно, чистить платье его товарища и забыл, кому оно принадлежит. Он отвечал:

— Мистер Винкель, через две комнаты направо.

— Покорно благодарю.

Топман пил больше всех и спал богатырским сном; однако ж громкий стук неугомонного лакея разбудил и его.

— Что там такое?

— Можно ли поговорить с мистером Винкелем, сэр? — сказал слуга.

— Винкель! Винкель! — вскричал мистер Топман, приподнявшись с постели.

— Что! — отозвался слабый голос из соседней комнаты.

— Вас спрашивают… там… за дверью, — пробормотал полусонный Топман, повернувшись на другой бок.

— Спрашивают! — воскликнул Винкель, быстро вскакивая с постели и набрасывая халат на свои плечи. — Кто ж бы это? Кому я понадобился в таком дальнем расстоянии от города?

— Какой-то джентльмен желает с вами переговорить, — сказал лакей, когда мистер Винкель отворил ему дверь, — джентльмен говорит, что он недолго вас задержит; но ему непременно надобно вас видеть.

— Странно, очень странно! — сказал мистер Винкель. — Где этот джентльмен?

— Он дожидается в кофейной комнате.

— Хорошо. Скажите, что сейчас приду.

Тем временем счастливый Топман погрузился опять в сладкий утренний сон.

Мистер Винкель оделся на скорую руку и сошел вниз, в общую залу. Старуха и два лакея убирали посуду; какой-то офицер в мундире стоял у окна, спиной к дверям. Обернувшись при входе мистера Винкеля, он поклонился ему довольно сухо и предложил слугам выйти.

— Мистер Винкель, если не ошибаюсь? — сказал офицер, запирая дверь.

— Да, я Винкель; что вам угодно?

— Вы, конечно, не удивитесь, сэр, если услышите, что я пришел к вам по поручению моего друга, мистера Слеммера, доктора девяносто седьмого полка.

— Доктора Слеммера?!

— Так точно. Доктор просил меня объявить вам, сэр, что вы вчера вечером изволили вести себя совсем не по-джентльменски и что, следовательно, он считает себя вправе требовать удовлетворения.

Изумление мистера Винкеля обрисовалось самыми красноречивыми знаками на его лице. Приятель доктора Слеммера продолжал:

— Друг мой, доктор Слеммер, твердо убежден, что вы были вчера слишком пьяны и, вероятно, сами не сознаете всей обширности обиды, нанесенной ему. Он поручил мне сказать, что если вы, как благородный человек, обнаружите готовность извиниться в своем поведении, — он согласен принять от вас удовлетворительное объяснение, которое вы потрудитесь написать под мою диктовку.

— Письменное объяснение! — воскликнул озадаченный мистер Винкель.

— Одно из двух: объяснение или… вы понимаете? — сказал докторский приятель холодным тоном.

— Точно ли ко мне относится ваше поручение, сэр? — спросил мистер Винкель, безнадежно сбитый с толка необыкновенным предложением.

— Сам я не имел чести быть свидетелем вашего неприличного поступка, — отвечал, улыбаясь, загадочный джентльмен, — и вы отказались дать свой адрес доктору Слеммеру. По его поручению, надлежало мне разведать, кому принадлежит светло-синий фрак с вызолоченными пуговицами, портретом и буквами «П. К.». Друг мой хотел во что бы ни стало узнать вашу фамилию.

Мистер Винкель остолбенел при этом подробном описании его костюма. Приятель доктора Слеммера продолжал:

— Из расспросов, мною сделанных, оказалось, что владелец светло-синего фрака с эмблематическими пуговицами прибыл в эту гостиницу вчера перед обедом с тремя другими джентльменами. Я немедленно послал узнать вашу фамилию, и теперь мне известно, что я имею честь говорить с мистером Винкелем.

Если бы главная башня Рочестерского замка внезапно сдвинулась со своего места и остановилась перед гостиницей «Золотого Быка», изумление Винкеля было бы ничтожным в сравнении с теми чувствами, которые теперь волновали его грудь. Первой его мыслью было, что, вероятно, фрак его украден.

— Позволите ли мне отлучиться на минуту? — сказал он.

— Сделайте милость.

Мистер Винкель опрометью бросился наверх и раскрыл дрожащей рукой свой чемодан. Фрак лежал на своем обыкновенном месте, но был измят и немного запачкан: стало быть, его надевали прошлой ночью.

— Ну да, дело очевидное, — сообразил мистер Винкель, припоминая события вчерашнего дня, — вчера после обеда мне вздумалось гулять по здешним улицам: помню очень хорошо, как я закурил сигару и вышел со двора. Вероятно, я надел свой новый фрак, зашел куда-нибудь и напроказил: пьяному море по колена! Вот и разделывайся теперь с каким-то доктором Слеммером! Неприятно, черт побери, очень неприятно!

Сказав это, мистер Винкель поспешил воротиться в общую залу с мрачной решимостью принять вызов неустрашимого доктора Слеммера и мужественно покориться всем последствиям страшного поединка.

Многие обстоятельства имели влияние на геройскую решимость мистера Винкеля, и прежде всего — репутация, которой он пользовался в клубе. До сих пор его считали образцом ловкости и искусства во всех делах, наступательных и оборонительных, где требовалось необыкновенное присутствие духа, и вот, если теперь, при первом критическом случае, он обнаружит свою слабость, в глазах самого основателя знаменитого клуба, слава его затмится, и он пропал навсегда. Вдумываясь притом глубже в этот предмет, он сообразил, основываясь на многих случаях, что секунданты, вследствие обоюдного соглашения, редко заряжали пистолеты пулями, и всего чаще удавалось им примирять противников после холостых зарядов. Его секундантом, разумеется, будет мистер Снодграс. Если изобразить ему опасность живейшими и яркими красками, нет сомнения, этот джентльмен обо всем известит мистера Пикквика, который, в свою очередь, не замедлит обратиться к местным властям, и, стало быть, покушение на убийство будет предотвращено.

Так рассуждал мистер Винкель, когда воротился в общую залу и объявил свое согласие на вызов обиженного доктора.

— Не угодно ли вам отправить меня к вашему другу, чтоб я мог с ним условиться о времени и месте нашей встречи? — сказал офицер.

— Нет, это совсем не нужно, — возразил мистер Винкель, — мы это можем решить теперь же, и я не замедлю известить своего секунданта.

— В таком случае — сегодня вечером, на закате солнца: хорошо это будет? — спросил офицер беспечным тоном.

— Очень хорошо, — отвечал мистер Винкель, думая, напротив, что это — очень дурно.

— Знаете ли вы крепость Питта?

— Да, я видел ее вчера.

— Пройдя город, вы потрудитесь повернуть налево с большой дороги и обогнуть главный угол крепости; я буду ждать вас в безопасном месте, и дело авось устроится так, что никто нам не помешает.

— Это мы увидим! — думал мистер Винкель, бросая мужественный взгляд на секунданта своего противника.

— Больше, кажется, ничего не нужно? — сказал офицер.

— Ничего, я полагаю.

— Прощайте, сэр.

— Прощайте.

И офицер, насвистывая веселую песню, вышел из залы.

Завтрак наших героев, против обыкновения, был очень невесел. Мистер Топман, после похождений вчерашней ночи, остался в постели; Снодграс в глубине души предавался поэтическим размышлениям, получившим на этот раз весьма угрюмый характер, и даже сам президент обнаруживал необыкновенную склонность к молчанию и содовой воде. Мистер Винкель нетерпеливо выжидал удобного случая для объяснений, и случай скоро представился: он и мистер Снодграс отправились вдвоем на поэтическую прогулку под предлогом обозрения достопримечательностей города.

— Снодграс, — начал мистер Винкель, когда они вышли за ворота, — Снодграс, любезный друг, могу ли я положиться на твою скромность?

Предложив этот вопрос, он был глубоко убежден, что любезный друг при первой возможности разболтает вверенную тайну. Поэты — народ болтливый, это всем известно; а Снодграс был великий поэт.

— Совершенно можешь, — отвечал мистер Снодграс, — хочешь, я дам клятву…

— Нет, нет, — прервал мистер Винкель, пораженный страшной возможностью удержать на привязи поэтический язык своего приятеля, — не клянись, мой друг, не клянись: это совсем не нужно.

Мистер Снодграс медленно опустил руку, поднятую к небесам во изъявление готовности дать клятву.

— Мне нужна твоя помощь, любезный друг, в одном важном деле… в деле чести, — сказал мистер Винкель.

— И ты ее получишь — вот тебе моя рука! — отвечал восторженный поэг.

— У меня дуэль, Снодграс, дуэль на жизнь и смерть с мистером Слеммером, доктором девяносто седьмого полка, — сказал мистер Винкель, желая представить свое дело в самом торжественном свете; — мы условились с его секундантом сойтись сегодня вечером, на закате солнца.

— Очень хорошо: я буду твоим секундантом.

Такая готовность со стороны приятеля несколько изумила дуэлиста. Чужая беда встречается, по большей части, с удивительным хладнокровием посторонними людьми: мистер Винкель выпустил из вида это обстоятельство и судил о чувствованиях друга по биению своего собственного сердца.

— Последствия, мой друг, могут быть ужасны, — заметил мистер Винкель.

— Ну, этого нельзя сказать заранее, — отвечал поэтический Снодграс.

— Доктор, я полагаю, отличный стрелок.

— Очень может быть: все военные стреляют хорошо, но ведь и ты авось не дашь промаха в десяти шагах.

— Разумеется.

Снодграс был удивительно спокоен, и поэтическое лицо его, к великой досаде мистера Винкеля, начинало выражать торжественную решимость. Надлежало сообщить разговору другой оборот.

— Любезный друг, — сказал мистер Винкель трогательным и дрожащим голосом, испустив глубочайший вздох из своей груди и устремив свой взор к небесам, — любезный друг, если роковая пуля сразит мое сердце и я бездыханен упаду к ногам своего безжалостного противника, ты должен принять на себя священную обязанность известить обо всем моего отца: скажи, что я пал на поле чести, и вручи ему от меня мое последнее письмо.

Но и эта красноречивая выходка не имела вожделенного успеха: поэт, приведенный в трогательное умиление, изъявил готовность составить обо всем подробнейший отчет и лично вручить печальное письмо отцу убитого друга.

— Но если я паду, — продолжал мистер Винкель, — или если доктор Слеммер падет от моих рук, ты неизбежно в том и другом случае сам будешь замешан в это дело как свидетель преступления и можешь подвергнуться большим неприятностям. Об этом я не могу подумать без содрогания.

При этом маневре мистер Снодграс задрожал и побледнел, но, руководимый чувством бескорыстной дружбы, скоро оправился от своего волнения и отвечал твердым голосом:

— Что делать! Неприятности нелегко перенести, но для друга я готов в огонь и воду.

Мистер Винкель внутренно посылал к черту эту бескорыстную дружбу, и отчаяние сильно овладело его душой, когда они продолжали таким образом гулять по улицам города. Он ухватился за последнее средство:

— Снодграс! — вскричал он вдруг, останавливаясь посреди дороги и с жаром ухватясь за руку своего приятеля. — Ты уж, пожалуйста, не компрометируй меня в этом деле, не извещай об этом полицию, не обращайся к местным властям с просьбой посадить под арест меня и мистера Слеммера, доктора девяносто седьмого полка, который живет теперь в Четемских казармах, недалеко от крепостного вала. Другой бы на твоем месте принял все возможные меры для предотвращения этой дуэли, мой друг.

— Ни за что на свете! — воскликнул мистер Снодграс с величайшим энтузиазмом.

Прощай, последняя надежда! Благодаря преданности своего друга мистер Винкель принужден сделаться одушевленной мишенью для смертоносного выстрела какого-то злодея, которого он не видал и в глаза! Холодный пот заструился по его лбу.

Покончив таким образом эти предварительные объяснения, друзья наши купили пистолеты с достаточным количеством пороха и пуль и поспешили воротиться в гостиницу «Золотого Быка». Все остальное время мистер Винкель горевал о своей судьбе, между тем как приятель его усердно занимался приведением в исправное состояние смертоносных орудий.

Наступил вечер, холодный и туманный. Не дожидаясь сумерек, пикквикисты поспешили отправиться на поле чести. Мистер Винкель, для избежания посторонних наблюдений, завернулся в огромную шинель; мистер Снодграс тащил под своими полами смертоносные орудия.

— Все ли ты взял? — спросил мистер Винкель взволнованным тоном.

— Все, кажется, — отвечал мистер Снодграс, — я принял меры, чтоб можно было сделать несколько зарядов, на случай промаха или осечки. В этом ящике четверть фунта пороха; пули завернуты в двух номерах здешней газеты.

Такое выражение дружеского чувства заслуживало, конечно, самой высшей благодарности; но мистер Винкель молчал, вероятно, от избытка душевного волнения. Он шел довольно медленно за спиной своего друга.

— Мы придем как раз вовремя, — сказал мистер Снодграс, когда они были за городской заставой, — солнце только что начинало закатываться.

«Так, вероятно, закатится и последний час моей жизни!» — думал мистер Винкель, бросая болезненный взгляд на заходящее светило. — Вот и секундант! — воскликнул он с замиранием сердца, сделав несколько шагов.

— Где? — сказал мистер Снодграс.

— Вон там, джентльмен в синей шинели.

Мистер Снодграс посмотрел вперед, по указанию своего друга, и заметил довольно рослую фигуру в синем плаще. Офицер махнул рукой и повернул за угол крепости; пикквикисты последовали за ним.

Вечер казался удивительно печальным; заунывный ветер пробегал по опустелому пространству, как гигант, кликавший свою собаку пронзительным свистом. Плаксивая природа сообщила мрачный колорит чувствованиям мистера Винкеля. Ров, окружавший крепость, казался ему колоссальной могилой, где скоро будут погребены его грешные кости.

Между тем офицер, свернув с главной тропинки, быстро перескочил за ограду уединенного поля, назначенного местом дуэли. Пикквикисты последовали его примеру, и мистер Снодграс с удовольствием заметил, что нельзя было выбрать места безопаснее и удобнее для кровавых похождений. Два джентльмена дожидались за оградой: один маленький и круглый человек с черными волосами; другой — статный мужчина в байковом сюртуке, сидевший с большим комфортом на походном стуле.

— Это должны быть доктор Слеммер и хирург, взятый для перевязки ран, — сказал мистер Снодграс, — ободрись, мой друг, и выпей бренди.

Мистер Винкель схватил поданную бутылку и с наслаждением втянул в себя несколько тысяч капель живительной влаги.

— Мой друг, сэр, — мистер Снодграс, — сказал мистер Винкель, когда к нему подошел офицер.

Докторский секундант сделал учтивый поклон и вынул ящик, такой же, как у Снодграса.

— Кажется, нам не о чем говорить, — заметил он холодным тоном, открывая ящик, — друг ваш уклонился от всяких извинений.

— Не о чем, я думаю, — сказал мистер Снодграс, начинавший чувствовать некоторую неловкость при виде окончательных приготовлений.

— Угодно вам отмерять шаги? — сказал офицер.

— Извольте, — отвечал мистер Снодграс.

Дистанция, к общему удовольствию, была измерена правильно и скоро, и предварительные условия заключены.

— Мои пистолеты, я думаю, будут понадежнее ваших, — сказал расторопный секундант доктора девяносто седьмого полка. — Вы видели, как я заряжал: угодно вам осмотреть их?

— Нет, я совершенно на вас полагаюсь, — отвечал мистер Снодграс, довольный и счастливый тем, что его освободили от этой трудной операции: его понятия о заряжении смертоносных орудий были довольно сбивчивы и неопределенны.

— Стало быть, нам можно теперь поставить противников на барьер? — сказал офицер с величайшим хладнокровием, как будто действующие лица были для него пешками на шахматной доске — и он собирался играть.

— Конечно, можем, — отвечал мистер Снодграс.

Он готов был согласиться на всякое предложение, потому что ровно ничего не смыслил в этих делах. Офицер подошел к доктору Слеммеру; мистер Снодграс, машинально следуя его примеру, подошел к мистеру Винкелю.

— Все готово, — сказал он, подавая пистолет своему несчастному другу. — Давай мне свою шинель.

— Ты не забыл, милый друг, о письме к моему отцу?

— Нет, нет, все будет исполнено. Ступай, подстрели его?

Легко сказать! Для бедного Винкеля это значило почти то же, если б рекомендовали ему схватить луну за рога. Совет очень хорош; но еще лучше, если б он знал, как выполнить его, не подставляя под пулю своего собственного лба! Как бы то ни было, он скинул шинель и молча взял пистолет. Секунданты удалились от места действия; джентльмен на походном стуле последовал их примеру, и противники медленными шагами начали приближаться друг к другу.

Мистер Винкель имел чрезвычайно нежное сердце, и любовь к ближнему составляла благороднейшую черту его характера. Мысль о предстоящем убийстве была, без сомнения, единственной причиной, заставившей его крепко зажмурить глаза, когда он остановился на барьере; это помешало ему разглядеть необыкновенные и загадочные поступки своего противника. Доктор Слеммер вздрогнул, обомлел, вытаращил глаза, протер их, вытаращил опять и, наконец, закричал громовым голосом:

— Стой! Стой!

Офицер и мистер Снодграс немедленно бросились к нему.

— Что это значит? — воскликнул доктор Слеммер. — Это не тот.

— Не тот! — воскликнул докторский секундант.

— Не тот! — подхватил мистер Снодграс.

— Не тот! — воскликнул статный джентльмен с походным стулом в руке.

— Ну да, я вам говорю, — продолжал доктор Слеммер, — это совсем не тот джентльмен, который обидел меня вчера на балу.

— Странно! Очень странно! — заметил офицер.

— Конечно, странно! — повторил джентльмен с походным стулом. — Вам, господа секунданты, во избежание всяких недоразумений надлежало прежде всего выяснить, точно ли этот почтенный господин, стоящий теперь на барьере перед нашими глазами, действительно и несомненно есть тот самый неучтивый и наглый джентльмен, который вчера вечером имел непростительную неосторожность обидеть общего нашего друга, мистера Слеммера, доктора девяносто седьмого полка. Таково мое мнение!

И, высказав эти слова с глубомысленным и таинственным видом, статный джентльмен снова уселся на свой походный стул, раскрыл табакерку, понюхал и посмотрел на секундантов с торжествующим лицом.

Мистер Винкель широко открыл теперь свои глаза и с непередаваемым удовольствием услышал, что враждебные действия, по воле неисповедимой судьбы, не будут иметь пагубных последствий. Мигом он смекнул, что в этом деле скрывалась какая-нибудь ошибка, и с быстротой молнии сообразил, что репутация его между сочленами Пикквикского клуба неизбежно получит значительное приращение, если он скроет настоящую причину, заставившую его принять вызов доктора Слеммера. Поэтому Винкель бодро выступил вперед и сказал:

— Да, я не тот, милостивые государи; чего вам от меня угодно? Знаю, что я не тот.

— Все равно, милостивый государь, — сказал джентльмен с походным стулом, — вы обидели доктора Слеммера принятием его вызова; и, стало быть, дуэль немедленно должна состояться во всей силе и на прежнем основании.

— Погоди, Пайн, — сказал докторский секундант. — Отчего вы, сэр, не потрудились объясниться со мною сегодня поутру?

— Ну да, отчего, сэр, отчего? — подхватил джентльмен с походным стулом.

— Замолчи, пожалуйста, Пайн, — перебил офицер. — Могу ли я повторить свой вопрос, сэр?

— Извольте, — отвечал мистер Винкель, имевший достаточно времени сообразить и обдумать свой ответ. — Вы заподозрили, сэр, в пьянстве и неприличных поступках особу в таком костюме, который исключительно присвоен членам Пикквикского клуба. Я изобрел эту форму, и я же первый имел честь сшить себе светло-голубой фрак с вызолоченными пуговицами, на которых изображен портрет достопочтенного нашего президента. Вы понимаете, что я обязан был всеми силами поддерживать честь этого мундира, и вот почему, сэр, без дальнейших расспросов я поспешил принять ваш вызов.

— Сэр, — воскликнул маленький доктор, выступая вперед с протянутой рукой, — любезность ваша заслуживает уважения со стороны всякого благородного человека. Позвольте мне сказать, сэр, и доказать самым делом, что я высоко ценю ваше поведение и крайне сожалею, что имел несчастье потревожить вас этой встречей.

— Не извольте беспокоиться, — сказал мистер Винкель.

— Мне было бы очень приятно ближе познакомиться с вами, сэр, — продолжал миниатюрный доктор.

— Мне также вы доставите величайшее наслаждение вашим знакомством, — отвечал мистер Винкель, радушно пожимая руку своему великодушному противнику.

Затем подпоручик Теппльтон (докторский секундант) и джентльмен с походным стулом попеременно подошли к нашему герою с изъявлением глубочайшего почтения и удостоились от него самых дружеских приветствий. Мистер Снодграс безмолвно любовался этой поэтической сценой, и душа его проникнута была благоговением к высокому подвигу неустрашимого друга.

— Теперь, я думаю, мы можем раскланяться, — сказал подпоручик Теппльтон.

— Разумеется, — прибавил доктор.

— Но, быть может, мистер Винкель чувствует себя обиженным, — возразил с некоторой запальчивостью джентльмен с походным стулом, — по-моему, он имеет полное право требовать удовлетворения.

Мистер Винкель с великим самоотвержением объявил, что он не имеет никаких претензий.

— Но, быть может, секундант ваш обиделся на некоторые из моих замечаний при первой нашей встрече, — продолжал неугомонный джентльмен с походным стулом, — в таком случае мне будет приятно дать ему немедленное удовлетворение.

Мистер Снодграс поспешил принести искреннюю благодарность за прекрасное предложение, которое, по его мнению, делало великую честь неустрашимости и благородству джентльмена с походным стулом. Затем оба секунданта уложили свои ящики, и компания двинулась с места в самом приятном и веселом расположении духа.

— Вы здесь надолго остановились? — спросил доктор Слеммер мистера Винкеля, когда они перебрались за ограду.

— Послезавтра мы рассчитываем оставить ваш город, — был ответ.

— Мне было бы очень приятно видеть вас и вашего друга в своей квартире, — продолжал миниатюрный доктор. — Вы не заняты сегодня вечером?

— У нас тут друзья, — отвечал мистер Винкель, — и мне бы не хотелось расставаться с ними нынешнюю ночь. Не угодно ли вам самим навестить нас в гостинице «Золотого Быка»?

— С большим удовольствием. В таком случае не будет поздно, если мы на полчаса завернем к вам в половине десятого?

— О, нет, это совсем не поздно, — сказал мистер Винкель. — Я буду иметь честь представить вас почтенным членам нашего клуба, мистеру Пикквику и мистеру Топману.

— Это, без сомнения, доставит мне большое наслаждение, — отвечал доктор Слеммер, нисколько не подозревая, кто таков был мистер Топман.

— Так вы придете? — спросил мистер Снодграс.

— Непременно.

Тем временем они вышли на большую дорогу и после дружеских пожатий разошлись в разные стороны. Доктор Слеммер и приятели его отправились в Четемские казармы; мистер Винкель и неразлучный его друг воротились в свою гостиницу.

 

12345678910Следующая ⇒

Поделиться: