МУДРОСТЬ СОВЕТА СТАРЕЙШИН

 

 

Вслед за свадьбой настали радостные дни. Жители Эрла часто навещали замок с подарками и поздравлениями, а по вечерам судачили у себя дома, гадая о тех волшебных вещах, которые, как они надеялись, непременно должны произойти в долине благодаря мудрому решению, принятому старейшинами и высказанному старому лорду в его длинной красной зале.

Среди разговаривающих были и кузнец Нарл, предводитель старейшин, и фермер Гухик, владелец клеверных пастбищ на возвышенности севернее Эрла, которому после разговора с женой первому пришла в голову эта светлая мысль, и погонщик лошадей Нехик; и четверо торговцев говядиной, и охотник на оленей От, и старший пахарь Влел – все эти люди, а с ними еще трое, ходили к лорду Эрла и объявили ему волю Совета, во исполнение которой Алверик и отправился в путешествие. И вот теперь они судили да рядили о том хорошем, что из этого выйдет. Все они страстно желали, чтобы долина Эрл прославилась, чего, по их мнению, она вполне заслуживала. Прежде они, бывало, заглядывали в исторические трактаты и в руководства по уходу за пастбищами, однако ни там, ни там почти не встречалось упоминаний о долине, которую они любили. И однажды Рухик сказал: «Пусть всеми нами правит лорд-волшебник; он должен будет прославить имя нашей долины и сделать так, чтобы во всем мире не было человека, который бы не слышал название Эрл».

Тогда все обрадовались его словам и созвали посольство из двенадцати человек, которое и отправилось к лорду Эрла. А что случилось потом, об этом я уже рассказывал.

И вот теперь, сидя за кружкой меда, старейшины толковали о будущем долины Эрл, о ее месте среди других долин, и о доброй славе, коей она должна пользоваться во всем мире. Собирались они обычно в просторной кузнице Нарла. Кузнец выносил из кладовой мед, а чуть позже приходил из леса следопыт Трел. Добрый напиток Нарла, изготовленный из клеверного меда, был тягучим и сладким. Некоторое время гости сидели в теплой комнате, толкуя о делах и насущных заботах долины и возвышенностей, и разговор в конце концов обращался к будущему. Так что грядущая слава Эрла виделась им словно сквозь легкий золотистый туман. Кто-то хвалил здешнее мясо, кто-то восторгался лошадьми, кто-то до небес превозносил плодородие почвы, и все с нетерпением заглядывали в то время, когда остальные земли признают бесспорное превосходство долины Эрл над прочими.

Время, дарившее им эти вечера, один за другим уносило их прочь. Оно струилось над долиной Эрл точно так же, как и над всеми другими знакомыми нам полями. В положенный срок снова насупила весна и среди молодой травы распустились голубые колокольчики. В один из дней по долине разнеслась весть, что у Алверика и Лиразели родился сын.

На следующую ночь жители долины разожгли на холме большой костер и танцевали вокруг него, пили мед и от души радовались. Весь день накануне они носили на холм сухие сучья и бревна из ближайшего леса, чтобы свет их костра был виден даже в других землях. Только на бледно-голубые пики Эльфийских гор не лег ни один его отблеск, но эти вершины никогда не меняются, что бы ни происходило по нашу сторону сумеречной границы.

Когда жители долины отдыхали от танцев, они усаживались вокруг костра на землю и принимались наперебой предсказывать грядущее счастье и благополучие Эрла, которое непременно наступит, когда долиной будет править сын Алверика, унаследовавший магические способности матери. Кто-то говорил, что он поведет жителей селения на победоносную войну, кто-то предсказывал, что просто велит глубже вспахивать землю, но все единодушно сходились на том, что цены на их говядину должны подскочить до небес.

В эту ночь танцев и предсказаний счастливого будущего никто не ложился спать, так как спокойно уснуть им все равно помешала бы радость, вызванная предсказанными событиями. Но больше всего жители долины ликовали из-за того, что уверовали: название Эрл отныне будет широко известно и чтимо в других землях.

Через какое-то время Алверику понадобилась нянька для сына. Он искал ее и в долине, и на возвышенностях, однако найти достойную женщину для ухода за младенцем, в чьих жилах текла кровь владык эльфийской страны, было непросто. Те, кого удалось отыскать, пугались не принадлежащего к нашему небу и нашей Земле света, временами вспыхивавшего в глазах малютки.

В конце концов одним ветреным утром Алверик поднялся на холм, где жила одинокая ведьма, и застал ее праздно сидящей на пороге своего скромного жилища. Она скучала, так как в тот день ей не попалось ничего, что колдунья могла бы благословить или проклясть.

– Ну, как, – спросила она, – принес ли тебе счастье мой меч?

– Кто знает, – ответил Алверик, – что приносит нам счастье, раз мы не в силах предвидеть конец?

Его голос звучал устало, возраст тяготил Алверика, хоть он и не знал достоверно, сколько лет пролетело над ним за один тот далекий день, проведенный в Стране Эльфов. Во всяком случае, иногда ему казалось, что их было гораздо больше, чем прошло за тот же день в Эрле.

– Ну-ну, – покачала головой ведьма. – Кому же дано предвидеть конец, если не нам?

– Я женился на дочери короля эльфов, мать-колдунья, – сказал Алверик.

– Это большой успех, – заметила старуха.

– И у нас родился мальчик, мать-колдунья, – продолжил Алверик. – Кто же будет его воспитывать?

– Ты прав, эта задача не по плечу человеку, – согласилась ведьма.

– Может быть, ты согласишься переселиться в долину Эрл, чтобы воспитывать моего сына и быть ему нянькой в моем замке? – спросил Алверик. – Ведь в наших краях никто, кроме тебя и принцессы, ничего не знает о Стране Эльфов, но принцесса ничего не понимает в делах Земли.

И старая колдунья ответила:

– Я приду. Ради короля.

Вот так и вышло, что колдунья спустилась с холма со всем своим странным имуществом и у младенца появилась нянька, которая знала колыбельные и сказки страны, из которой происходила его мать.

Часто, вдвоем склоняясь над ребенком или сидя у очага долгими вечерами, старая колдунья и принцесса Лиразель подолгу разговаривали друг с другом о вещах, о которых Алверик не имел никакого представления. Несмотря на свой почтенный возраст, несмотря на свои скрытые от людей познания, накопленные за столетия жизни, во время этих неторопливых бесед именно колдунья училась, а принцесса учила. Но ни о Земле, ни о ее обычаях Лиразель так ничего и не узнала.

А старая колдунья так хорошо ухаживала за мальчиком, так заботилась о нем, так умело утешала, что за все младенческие годы он ни разу не расплакался. Все дело в том, что у нее имелось заклятье, способное сделать утро светлым, а день – солнечным, и заклятье, чтобы унять кашель, и заклятье, чтобы согреть детскую и сделать ее волшебной и радостной. При звуках этого последнего заклинания огонь в очаге весело взвивался над заколдованными старухой поленьями, а тени от стоящей близ него мебели весело прыгали по стенам и дрожали на потолке.

Лиразель и старая колдунья любили малютку так, как любят своих детей обычные матери, благодаря им он знал мелодии и руны, каких в наших полях другие дети никогда не слышат. Частенько колдунья расхаживала по детской и, взмахивая своей черной палкой, читала охранные заклинания. Даже если бы ветреной зимней ночью шальной сквозняк сумел проникнуть в детскую сквозь незаметную щелку, у нее было заклятье, способное утихомирить воздух. Ведьма могла так заколдовать сонную песню чайника, что в его бормотании слышались обрывки странных и удивительных новостей из укрытых туманом земель.

Понемногу дитя узнавало тайны отдаленных долин, которых никогда в жизни не видело. Бывало, по вечерам колдунья вставала перед очагом среди живых теней и, подняв свой эбеновый посох, зачаровывала их так, что они принимались танцевать для мальчугана. Тени послушно кружились в танце и прыгали, принимали самую разную форму и изображали то доброе, то злое, так что очень скоро ребенок узнал не только о существах, населяющих Землю, – о свиньях, верблюдах, крокодилах, волках, утках, дружелюбных псах и ласковых коровах, но и о темных тварях, которых боялись обычные люди, а также о вещах и фактах, о которых они догадывались и на которые надеялись.

В такие вечера все события, которые еще только могут произойти, и все создания, встречающиеся в природе, чередой проходили по стенам детской. Благодаря им малыш понемногу освоился в полях, которые мы хорошо знаем. Теплыми полднями колдунья носила ребенка по селению. Деревенские собаки принимались лаять, завидев ее странную фигуру, но подойти близко не решались, потому что мальчик-слуга, шедший за ведьмой, нес в руках ее черный эбеновый посох. И псы, которые знают так много, что могут точно рассчитать расстояние, на которое человек в состоянии метнуть камень и точно определить, сумеет ли прохожий задать им трепку или же не осмелится, – они отлично понимали, что это не простой посох. Потому псы хоть и рычали, но держались подальше от этой странной палки в руках слуги. Жители же высыпали на улицу поглазеть. Они радовались, когда видели, какая могучая волшебница нянькой у молодого наследника. «Это же сама колдунья Жирондерель», – говорили они, и каждый со знанием дела заявлял, что уж она-то сумеет вырастить мальчика среди подлинного волшебства, чтобы в свое время у него достало магической силы прославить долину Эрл. И жители селения принимались колотить своих лающих собак до тех пор, пока те не прятались во дворы и дома. Однако все сомнения оставались при псах.

Вот почему, когда мужчины собиравшись в кузне у Нарла, а их дома затихали в лунном свете, когда шла по кругу чара с медом, а языки заводили разговор о будущем Эрла, – и к разговору о грядущих счастливых временах присоединялись все новые и новые голоса, собаки выходили на пыльную улицу на своих мягких лапах и выли.

Часто в высокую и солнечную детскую приходила Лиразель, принося с собой такие свет и радость, каких не было во всех заклинаниях ученой колдуньи. Она пела сыну песни, которые больше некому спеть нам в наших полях. Этим балладам, созданным бессмертными музыкантами и менестрелями, принцесса выучилась по ту сторону сумеречной границы. Но, несмотря на все чудеса, звеневшие в этих напевах, родившихся так далеко от знакомых нам полей во времена столь отличные от тех, к каким привыкли наши историки, все же люди меньше удивлялись им, доносящимся из открытых в летнюю пору окон замка и плывущим над долиной, чем дивилась Лиразель всему земному, что было в ее ребенке, и тем человеческим его поступкам, которые он совершал все чаще и чаще, по мере того как рос. Все присущее людям по-прежнему оставалось для принцессы незнакомым и чужим. И все же она любила сына крепче, чем страну своего отца, сильнее, чем яркие столетия своей бесконечной юности, больше, чем сверкающий дворец, рассказать о котором можно только в песне.

Именно в эти дни Алверик понял, что Лиразели никогда не станут близки обычаи Земли, что никогда она не будет понимать людей, населявших долину, никогда не сможет без смеха читать их самые мудрые книги, никогда не полюбит Землю и не сможет чувствовать себя в замке Эрл свободнее, чем лесная зверушка, пойманная Трелом в силки и посаженная в клетку. Когда-то он надеялся, что пройдет время, и принцесса привыкнет к незнакомой обстановке, и тогда небольшие различия между тем, как все устроено в наших полях и в Стране Эльфов, перестанут ее тревожить. Но в конце концов даже он увидел, что все, бывшее Лиразели чужим вначале, таковым и останется. Что столетия, проведенные ею в своем не знающим времени доме, успели сформировать ее мысли и фантазии так, что наши краткие годы не смогут их изменить. Поняв это, Алверик узнал всю правду до конца.

Должно быть, между душами Алверика и Лиразели с самого начала пролегала дистанция, сравнимая с той, что разделяет Землю и Страну Эльфов, и только любовь, которой единственной по силам преодолеть любые расстояния, выстроила между ними мост. И все же, когда Алверик на мгновение останавливался на этом золотом мосту и позволял своим мыслям обратиться к пропасти внизу, голова у него тотчас начинала кружиться и сам он начинал дрожать. Каков-то будет конец, думал он и боялся, что конец вряд ли выйдет менее удивительным, чем начало.

А Лиразель… Лиразель не понимала, почему она должна стараться узнать что-то еще. Разве одной ее красоты недостаточно? Разве не явился в конце концов пылкий любовник на лужайки, что сияли у стен дворца, о котором способна рассказать только песня? Разве не спас он ее от одиночества и покоя? Почему должна она разбираться в тех нелепых и смешных поступках, которые совершают люди? Почему она никогда не должна ни танцевать на дороге, ни беседовать с козами, ни смеяться на похоронах, ни петь по ночам? Почему? Для чего тогда радость, если ее постоянно приходится прятать? Или веселье обязано всегда уступать скуке в полях, куда она явилась из своей страны?

А однажды она заметила, что с каждым годом женщины долины выглядят все менее красивыми. Перемена была достаточно мала, но зоркий глаз Лиразели безошибочно ее подметил. Заливаясь слезами, принцесса поспешила к Алверику за утешениями, так как она боялась, что злое Время в нашем мире может обладать достаточным могуществом, чтобы похитить красоту и у нее. Красот, которой не осмеливались коснуться долгие-долгие столетия, прошедшие в Стране Эльфов.

Алверик обнял жену и ответил:

– У Времени свои законы, и жаловаться на них нет смысла.

 

Глава VI

РУНА КОРОЛЯ ЭЛЬФОВ

 

 

Король Страны Эльфов поднялся наверх. Под ним все еще тихонько гудело легкое эхо его тысячи шагов. Он чуть-чуть при поднял голову, чтобы прочесть руну, которая должна задержать в зачарованной земле его дочь, и в этот момент вдруг увидел, как она пересекает мрачный барьер – мерцающий, словно светлые сумерки с той стороны, которой он обращен к полям людей, и хмурый, туманный и тусклый со стороны Страны Эльфов. Он уронил голову. Он замер в безмолвной печали и стоял так, пока стремительное Время проносилось над полями, которые мы знаем. Стоя в своем бело-голубом одеянии на балконе серебряной башни, король, состарившийся под действием хода времен, о которых мы ничего не знаем, подумал о том, каково придется его дочери среди наших безжалостных лет. Тот, чья мудрость простиралась далеко за границы его страны и охватывала даже неровность наших полей, был хорошо осведомлен и о грубости материального мира, и о суматошном беге нашего Времени. На высоком балконе сверкающей башни своего дворца стоял король.

И еще до того, как сойти с башни вниз, король почувствовал, как подступают к его дочери крадущие красоту года и мириады угнетающих дух забот. Оставшийся ей срок казался ему, живущему выше тревог и забот Времени, короче, чем могут показаться нам краткие часы жизни шиповника, безжалостно и бездумно сорванного в саду для продажи на улицах города.

Король знал, что теперь его Лиразели уготована судьба всех смертных. С печалью размышлял он о ее скорой смерти, которая уготована всему земному, и о том, что суждено ей быть похороненной среди грубых камней в краю, который вечно презирал Страну Эльфов и ни во что не ставил ее самые заветные мифы и легенды. Если бы он не был королем всей этой зачарованной земли и если бы она не черпала свое легендарное спокойствие в его таинственной безмятежности, он бы заплакал при мысли о холодной могиле в скалистом лоне Земли, которая вскорости примет тело, что должно было оставаться прекрасным вечно. И еще подумал король о том, что его дочь может в конце концов угодить в какой-нибудь рай, находящийся за пределами его власти и знаний, в тот самый эдем, о котором рассказывают священные книги полей. Он тут же вообразил Лиразель сидящей на поросшем яблонями холме среди трав и цветов вечного апреля, среди золотящихся бледных нимбов тех, кто отрекся от Страны Эльфов. И столь велика была его магическая мудрость, что хоть и неясно, смутно, но все же различал король эльфов великолепие и красоту рая, открытые лишь взорам блаженных и святых. И еще – зная, что так и будет – видел он, как со склонов этих райских холмов протягивает его дочь обе руки к бледно-голубым вершинам своего эльфийского дома, но никому из праведников нет дела до ее тоски. Хотя и зависело от него спокойствие всей этой земли, король зарыдал, и вся зачарованная страна затрепетала.

Король решительно повернулся, в великой спешке покинул балкон и сошел вниз по бронзовой лестнице.

Громко стуча каблуками по звонким ступеням, король прошел сквозь двери из слоновой кости в тронный зал. Он открыл шкатулку, достал пергамент, взял в руки перо из крыла какой-то сказочной птицы и, обмакивая его заостренный конец в чернила, начертал на пергаменте магическую руну. Потом он поднял вверх два пальца и прочел коротенькое заклинание, каким призывал стражу. Но ни один стражник не явился на его зов.

Это правда, что в Стране Эльфов время никуда не движется, но сама последовательность событий служит вполне определенным его проявлением. В вечной красоте Страны Эльфов, дремлющей в напоенном медом воздухе, ничто не движется, не блекнет и не умирает, ничто не ищет счастья в движении или в изменении. Там живет наслаждение вечным созерцанием всегда существующей красоты, которая сияет над лужайками и лугами столь же ярко и свежо, как и в тот день, когда она была сотворена магическим заклинанием или песней. Только в том случае, если бы вся мощь ума короля-мага восстала навстречу чему-нибудь новому, тогда та же самая сила, что возложила на Страну Эльфов печать спокойствия и остановила время, ненадолго смутила бы ее спокойствие. Только тогда время слегка коснулось бы зачарованной земли. Бросьте в пруд какой-нибудь предмет, принесенный из чужих земель туда, где недвижно стоят большие рыбы, где покоятся зеленые водоросли, где спят печальные краски и дремлет свет – и рыбы оживут, краски изменятся, водоросли заколышутся, а свет проснется и сверкнет вам из глубины. Множество вещей придут в движение и переменятся, но уже в следующее мгновение пруд снова станет спокоен и тих. То же самое случилось, когда Алверик пересек сумеречную границу и прошел сквозь заколдованный лес: он потревожил короля и заставил его двигаться, а вся Страна Эльфов затрепетала.

Когда король не дождался стражи, он взглянул на лес. В путанице стволов и ветвей, которые все еще глухо шумели после прихода Алверика, чувствовалась тревога. Король глядел волшебным зрением прямо сквозь серебряные стены дворца и непроницаемую чащу. Он наконец нашел свою стражу: четыре рыцаря лежали зарубленные на земле в потеках густой эльфийской крови, застывавшей на рассеченных доспехах. И тогда король подумал о своей магии, при помощи которой он создал старшего из рыцарей, – о первой руне, явившейся ему в приливе вдохновения еще до того, как он победил Время.

Сквозь великолепие сверкающих врат король вышел из дворца и приблизился к павшему стражнику. Деревья все еще были неспокойны.

– Здесь поработала магия, – сказал себе король эльфов. У него оставалось всего три могущественных руны, каждой из которых можно было воспользоваться только один раз, и одна из них уже легла на пергамент, чтобы вернуть домой дочь короля эльфов. Но, несмотря на это, он прочел над телом старшего рыцаря, давным-давно созданного его магией, свое второе самое могущественное заклинание.

После того как были произнесены последние слова руны, наступила тишина. В безмолвии особенно громко прозвучал лязг смыкающихся краев пробоин на серебристо-лунной броне, темная густая кровь исчезла, и оживший рыцарь встал на ноги. Теперь у короля эльфов осталась только одна руна, правда, она была сильнее, чем любая известная нам магия. Остальные трое стражников так и остались лежать мертвыми. Поскольку ни один из них не обладал душой, заключенная в их телах магия тотчас же вернулась к своему господину.

Король послал своего единственного рыцаря за троллем, а сам вернулся к себе во дворец.

Тролли – существа с коричневой кожей и ростом всего в два или три фута – являются родней гномов, заселившей Страну Эльфов.

Вскоре в тронном зале послышалось торопливое шлепанье пары босых ног, и тролль вприпрыжку подбежал к трону. Он остановился перед королем эльфов и поклонился. Король вручил ему пергамент с начертанной на нем руной, сказав:

– Торопись, скачи за пределы нашей страны, пока не окажешься в полях, которых никто здесь не знает. Найди там Лиразель, ушедшую от нас к людям, и вручи ей эту руну. Скажи ей, что как только она ее прочтет, так все решится само собой.

Тролль поспешил прочь.

Не просто поспешил, а понесся – где бегом, где длинными прыжками. Тролль достиг сумеречной границы и исчез за ней.

С этого момента в Стране Эльфов все замерло, король сидел на прекрасном троне – недвижим, молчалив и печален.

 

Глава VII

ВИЗИТ ТРОЛЛЯ

 

 

Достигнув сумеречной границы Страны Эльфов, тролль проворно растворился в ней, но с нашей стороны он появился с большой оглядкой, потому что слышал о собаках. Бесшумно выскользнув из плотной массы сумерек, он так осторожно ступил в нашу траву, что даже самый внимательный глаз не смог бы его заметить, если только не ожидал появления. На несколько мгновений он замешкался, чтобы поглядеть сначала налево, потом направо, но, не увидев никаких врагов, уже без опаски выбрался из сумеречного барьера. Никогда прежде ему не случалось бывать в полях, которые мы знаем, однако тролль отлично знал, что ему следует остерегаться собак. Среди всех, кто уступает человеку в росте, страх перед этими человеческими друзьями столь глубок, что сумел распространиться далеко за наши границы и проникнуть даже в Страну Эльфов.

А в полях стоял май, и перед троллем раскинулся заросший лютиками луг – целый мир, в котором желтые цветы смешались с красновато-зелеными побегами молодой травы. Когда он увидел столько сияющих чашечек, то поразился богатству и красоте Земли. Он с радостью в сердце вприпрыжку помчался через поля и пастбища, пачкая голени желтой пыльцой.

Не успел тролль удалиться от границ Страны Эльфов, как повстречал зайца, лежавшего в уютном гнезде из травы, где и намеревался оставаться до тех пор, пока у него не появятся неотложные дела. Увидев перед собой тролля, заяц не пошевелился, даже в глазах не появилось никакого выражения. Единственное, что он делал, это лежал и думал.

Тролль же, увидев зайца, подскочил поближе и, улегшись перед ним на траву, спросил у него дорогу к ближайшему жилищу человека. Но заяц продолжал сосредоточенно молчать.

– Послушай, о обитатель этих полей, – снова обратился к нему тролль, – скажи, где здесь живут люди?

Заяц нехотя приподнялся и подковылял к троллю. При этом он выглядел ужасно смешно и неуклюже: заяц, идущий пешком, не обладает и сотой долей той грации, которая присутствует в его беге и прыжках. Ткнувшись носом почти в самое лицо троллю, заяц зашевелил своими дурацкими усами.

– Покажи мне дорогу, – повторил тролль.

Уяснив, что запах этого странного существа ничем не напоминает собачий, заяц успокоился, снова улегся в траву и принялся думать, предоставив троллю болтать, что ему вздумается. Он ничего не имел против общества этого сданного существа, но – увы! – не понимал языка Страны Эльфов.

В конце концов троллю надоело спрашивать и не получать ответов, он резко подпрыгнул высоко вверх, громко выкрикнув:

– Собаки!

Довольный, он покинул зайца и весело поскакал через заросшие лютиками поля, не придерживаясь никакого определенного направления и следя лишь за тем, чтобы удаляться от границы Страны Эльфов.

А заяц хотя и не понимал ни слова по-эльфийски, но все же почувствовал в голосе незнакомца что-то тревожное. В его мысли вторглось недоброе предчувствие, и он очень скоро покинул свое убежище в траве и запрыгал через поля, бросив всего один презрительный взгляд вслед троллю. Однако через пару минут заяц остановился, присел, навострил уши и снова глубоко задумался, глядя на головки лютиков. Но прежне чем он закончил размышлять над тем, что же сказало ему незнакомое существо, тролль уже пропал из вида. Да и уже давно позабыл о своей шутке.

Через некоторое время впереди показались из-за живой изгороди стены фермы, смотревшие на него из-под красной черепицы двумя маленькими окошками.

– Жилище человека, – сказал себе тролль, но какой-то эльфийский инстинкт подсказал ему, что не сюда отправилась принцесса Лиразель.

На всякий случай он подобрался поближе, чтобы получше рассмотреть пристроенный к ферме птичник, но как раз в этот момент его заметила собака. Она никогда прежде не видела троллей, поэтому, приберегая дыхание для последующей погони, она испустила один протяжный, исполненный песьего негодования крик и ринулась на него.

Тролль, словно позаимствовав стремительность ласточек, бросился прочь, то взмывая над желтыми чашечками лютиков, то снова опускаясь к земле. Скорость, которую он развил, оказалась собаке внове, но она все же не отказалась от преследования и помчалась за ним по широкой дуге, стелясь над травой и разинув безмолвную пасть в слабой надежде перехватить жертву, если ей вздумается свернуть. Вскоре пес оказался прямо позади тролля, но тот словно играл со скоростью, на бегу вдыхая напоенный ароматами цветов воздух, лениво струящийся над самыми чашечками лютиков. Похоже, он даже не думал о преследователе, но и не прерывал своего летящего бега, вызванного появлением собаки, от всего сердца наслаждаясь скоростью.

Так и продолжалась эта странная погоня: троллем двигала радость, а псом – чувство долга. И вдруг – просто для разнообразия – тролль сдвинул ноги, напряг колени и, приземлившись на них, упал на руки, перекувырнулся, резко распрямил локти и снова взлетел высоко в воздух, продолжая переворачиваться через голову. Нечто подобное он проделал несколько раз подряд, чем еще больше усилил негодование пса, который отлично знал, что такой способ не годится для путешествий через поля, которые мы хорошо знаем.

Негодование, однако, не помешало собаке понять, что ей никогда не догнать этого странного зверя, поэтому она прервала погоню и вернулась на ферму. Завидев на пороге хозяина, она пошла к нему, усиленно виляя хвостом. Хозяин, заметив, что хвост собаки так и ходит из стороны в сторону, решил, что она, должно быть, сделала что-то полезное, и потрепал ее по голове в знак одобрения. На том дело и кончилось.

Вообще-то фермеру очень повезло, что его пес прогнал тролля, так как если бы тому удалось поведать домашним животным какой-нибудь из секретов волшебной страны, то впоследствии они могли бы зло подшутить над человеком и наш фермер вполне мог лишиться всей своей живности, за исключением разве что преданного пса.

Тролль продолжал свой беззаботный бег, взлетая над зарослями спутанных лютиков.

Чуть позже он увидел над желтыми чашечками белую манишку и подбородочек лисицы, которая с наигранным равнодушием взирала на его неистовые прыжки. Тролль решил приблизиться к этому незнакомому зверю, чтобы рассмотреть его получше. Лиса продолжала спокойно наблюдать за ним, потому что таково свойство всех лис.

Она только что вернулась в росистые поля после того, как всю ночь рыскала вдоль границы сумерек, разделившей наши края и Страну Эльфов. Несколько раз лисица даже прокрадывалась в саму границу и бродила там в густом полумраке: именно таинственность вечерних сумерек, лежащих между нашей и соседней землей, застревающая в их пушистом меху, придает лисицам романтическое очарование, которое они заносят и на нашу сторону.

– Привет, Ничья Собака, – сказал тролль, потому что в Стране Эльфов лисы известны. И их часто можно увидеть вблизи сумеречной границы, и именно таким именем их наградили за пределами полей, которые мы хорошо знаем.

– Привет, Существо-с-той-стороны-Границы, – откликнулась лисица. Она знала язык троллей.

– Где здесь поблизости человеческое жилье? – спросил тролль.

Лисица слегка наморщила нос, отчего усы ее зашевелились. Как и все лжецы, она всегда думала, прежде чем ответить, а иногда даже позволяла себе мудро промолчать, если такой ответ казался ей лучше, чем слова.

– Люди живут в разных местах, – уклончиво ответила она.

– Я должен найти их жилье, – повторил тролль.

– Зачем? – поинтересовалась лисицы.

– Я несу послание короля Страны Эльфов.

При упоминании этого грозного имени лисица не проявила ни страха, ни почтения. Она лишь слегка повела глазами, чтобы скрыть благоговейный трепет, который на самом деле почувствовала.

– В таком случае, – сказала она, – замок людей вон там. – С этими словами она показала своим тонким заостренным носом в сторону долины Эрл.

– А как я узнаю, что дошел до места? – спросил тролль.

– По запаху, – объяснила лисица. – Это самое большое человеческое жилье, и запах там ужасный.

– Благодарю тебя, Ничья Собака, – церемонно сказал тролль, а он редко кого благодарил.

– Я бы ни за что не приблизилась к нему по своей воле, – пояснила лиса, – если бы не…

И, не договорив, она задумчиво покачала головой.

– Если бы не что? – заинтересовался тролль.

– Если бы не курятники, – закончила лиса и мрачно замолкла.

– Ну что ж, до свидания, Ничья Собака, – вежливо попрощался тролль и, кувыркаясь, продолжил свой путь по направлению к долине Эрл.

Он неутомимо бежал, взлетая и кувыркаясь над росистыми лютиками, до самого полудня и покрыл большое расстояние, так что еще до вечера увидел впереди дым и высокие башни Эрла. Само селение было скрыто в низине, а из-за ее края виднелись только коньки самых высоких крыш, трубы дымоходов и башни замка, да еще облако дыма, которое неподвижно висело в сонном воздухе.

– Жилище человека, – удовлетворенно сказал себе тролль и уселся прямо в траву, чтобы как следует рассмотреть местность.

Погодя он еще немного приблизился и опять остановился. Вид дыма и сгрудившихся внизу крыш ему совсем не нравился, да и запах здесь действительно стоял ужасный. Правда, он вспомнил, что в Стране Эльфов была одна легенда, повествовавшая о мудрости человека. Но какое бы почтение она ни вызывала среди легкомысленных троллей, все оно тотчас же улетучилось, как только посланник короля взглянул на тесно сомкнутые крыши.

Пока он глазел на селение, на полевой тропинке, идущей по верхнему урезу долины, показался ребенок лет четырех – маленькая девочка, возвращавшаяся к себе домой в Эрл. Неожиданно столкнувшись на тропе, два маленьких существа посмотрели друг на друга удивленными круглыми глазами.

– Здлавствуй, – сказала девочка.

– Здравствуй, Дитя Человека, – сказал тролль.

Теперь он говорил не на языке троллей, а на языке Страны Эльфов. На том величественном наречии, на каком приходилось говорить перед королем и который он хорошо знал, хотя в домах троллей им почти никогда не пользовались, предпочитая родную речь.

Надо сказать, что в те далекие времена на языке Страны Эльфов говорили и люди, потому что тогда языков вообще было гораздо меньше, а эльфы и жители Эрла пользовались одним наречием.

– Ты кто? – спросило дитя.

– Я тролль из Страны Эльфов, – ответил он.

– Я так и подумала, – важно кивнула головой девочка.

– А куда это ты идешь, человеческое дитя? – уточнил тролль.

– Домой, – ответила девочка.

– Но нам туда идти не хочется, – вскользь заметил тролль.

– Н-нет, – нерешительно призналась девочка.

– Идем со мной в Страну Эльфов, – предложил тролль.

Девочка ненадолго задумалась. Другие дети, бывало, уходили туда, и эльфы всегда посылали на их место подменышей, так что по пропавшим никто особенно не скучал и, откровенно говоря, мало кто замечал подмену. Но, представив себе чудеса дикой Страны Эльфов, она сравнила их со своим собственным домом.

– Н-нет, – повторило дитя.

– Почему? – удивился тролль.

– Сегодня утром мама испекла пирог с вареньем, – сказала девочка и решительно заковыляла дальше. Но было ясно: не будь пирога с вареньем, она немедленно отправилась бы в Страну Эльфов.

– С вареньем! – пренебрежительно фыркнул тролль и подумал о чашеобразных озерах своей страны, об огромных листьях водяных лилий, что возлежат на их торжественно-недвижимой поверхности, и о крупных голубых цветах, горящих в волшебном свете над лукавыми зеленоватыми глубинами. И от всего этого дитя отказалось ради варенья!

Потом тролль вспомнил о своем долге – о свитке пергамента и о руне короля эльфов, которую он должен был доставить его дочери. Всю дорогу он держал пергамент то в левой руке, а то – когда кувыркался – и в зубах. «Здесь ли принцесса? – подумал он. – Или где-то есть еще другое человеческое жилье?»

По мере того как общались вечерние сумерки, тролль подползал все ближе и ближе к селению, чтобы, оставаясь невидимым, увидеть и услышать все, что нужно.

 

Глава VIII

РУНА КОРОЛЯ ДОСТАВЛЕНА

 

 

Солнечным утром колдунья Жирондерель сидела у огня в детской и готовила для ребенка завтрак. Мальчику уже исполнилось три года, но Лиразель все не решалась дать ему имя, боясь, что какой-нибудь завистливый дух Земли или воздуха может его услышать. По этой причине она решила, что не должна произносить этого имени вслух. Алверик же считал, что ребенок должен быть соответствующим образом наречен.

Мальчик уже умел катать обруч. Однажды туманной ночью колдунья поднялась к себе на холм и принесла ему сияющее кольцо лунного света, которое добыла при помощи заклинания во время восхода ночного светила и из которого выковала обруч подходящего размера. Палочку же, чтобы катать его, она сделала из громового металла.

Пока дитя ожидало завтрака, на пороге детской лежало заклятье, которое Жирондерель наложила взмахом своего эбенового жезла. Оно надежно запирало комнату, так что ни крысы, ни мыши, ни собаки, ни даже ночные охотники-нетопыри не могли пересечь заколдованной черты. Напротив, бдительного кота, живущего в детской, заклятье надежно удерживало внутри, и никакой замок, сработанный самым искусным кузнецом, не мог бы быть крепче.

И вдруг через порог – и через магическую черту – в комнату прыгнул тролль. Перекувырнувшись в воздухе, он приземлился на полу и сел. С его появлением грубые деревянные ходики, висевшие над камином, немедленно прекратили свое громкое тиканье. Тролль принес с собой небольшое заклятье остановки времени, имевшее вид кольца из неизвестной травы вокруг одного из его пальцев.

Благодаря ему в полях, которые мы хорошо знаем, тролль не старился и не терял сил. Как же хорошо изучил король Страны Эльфов коварство наших стремительных часов, ведь за время, пока он спускался по бронзовым ступеням, пока посылал за троллем и вручал ему стебелек, чтобы обвязать вокруг пальца, над нашими полями пролетело целых четыре года!

– Что это такое?! – воскликнула Жирондерель.

Тролль, прекрасно знавший, когда можно вести себя дерзко, заглянул в глаза ведьме и увидел в них нечто, чего следовало опасаться. Он поступил правильно: эти глаза некогда глядели в лицо самому королю эльфов. Поэтому он, как говорится в наших краях, разыграл свою козырную карту, сказав:

– Я принес послание короля волшебной страны.

– В самом деле? – переспросила старая колдунья и добавила негромко, обращаясь больше к самой себе: – Да, да, должно быть, это послание для моей госпожи. Что ж, этого следовало ожидать.

Тролль продолжал сидеть на полу, поглаживая пергаментный свиток, внутри которого была начертанная королем эльфов руна. Ребенок, который никак не мог дождаться завтрака, увидел его через спинку своей кроватки и тут же принялся расспрашивать гонца, кто он такой, да откуда пришел и что он может. Как только малыш спросил, что он умеет делать, тролль подлетел высоко вверх и запрыгал по детской, словно мотылек, бьющийся под потолком между зажженными светильниками. С пола на полки и обратно, и снова вверх перелетал он. Ребенок в восторге захлопал в ладоши, а дремавший кот пришел в ярость и принялся шипеть и плеваться. Колдунья в сердцах схватила свой эбеновый посох и мгновенно сплела заклятье против прыжков, но оно не в силах было удержать тролля. Он скакал как мяч, он вертелся волчком, а кот выкрикивал все существующие в кошачьем языке проклятья. Жирондерель тоже была в гневе, и не столько потому, что ее магия не сработала, сколько от вполне понятной человеческой тревоги за сохранность своих чашечек и блюдечек, аккуратными рядами расставленных на полках. Ребенок же напротив пребывал в полном восторге, вопил и просил еще.

Неожиданно тролль вспомнил о цели своего путешествия и о грозном послании, которое он принес.

– А где принцесса Лиразель? – спросил он колдунью.

Без лишних слов Жирондерель указала ему путь в башню принцессы, так как понимала, что не существует таких средств и нет у нее такой волшебной силы, которые могли бы одолеть руну короля эльфов.

Но только тролль повернулся, как в детскую вошла сама Лиразель. Он низко поклонился госпоже Страны Эльфов, разом утратив все свое нахальство перед сиянием ее красоты. Тролль опустился на одно колено и вручил ей руну своего короля. Когда Лиразель взяла свиток, ее сын принялся звать мать, требуя, чтобы тролль попрыгал еще немножко, а кот прижался спиной к очагу, зорко следя за всеми. Жирондерель молчала.

Тролль вдруг вспомнил травянисто-зеленые чаши затерянных в лесах озер, возле которых обитало его племя, представил невянущую красоту цветов, которых не касается жестокое время, и подумал о глубоких и насыщенных красках и вечном покое своей страны. Его миссия была завершена, а наша Земля успела ему порядком надоесть.

Несколько мгновений ничто в комнате не двигалось, кроме ребенка, подпрыгивающего в кроватке и, размахивая ручонками, требующего новых трюков. Лиразель молчала, сжимая в тонких пальцах свиток, и коленопреклоненный тролль перед ней был недвижим словно изваяние. Замерла колдунья, и злобой горели желтые кошачьи глаза. Часы стояли.

Наконец принцесса шевельнула рукой, и тролль поднялся на ноги, колдунья вздохнула, и – видя, что тролль поскакал прочь – успокоился бдительный кот. Хотя малыш продолжал требовать, чтобы странное существо вернулось, тролль не мешкая слетел вниз по длинной винтовой лестнице и, выскользнув сквозь ворота башни, понесся обратно в Страну Эльфов. Стоило ему пересечь порог, как часы в детской снова пошли.

Лиразель посмотрела на своего сына, посмотрела на свиток, но разворачивать пергамент не стала, а, повернувшись, понесла его с собой. Очутившись в своих покоях, она заперла пергамент в ларец и оставила его там непрочитанным. Инстинкт подсказывал ей, что одна из самых могущественных рун ее отца, которой она так боялась, когда бежала из своей серебряной башни, прислушиваясь к тому, как шаги короля эльфов гремят по бронзовым ступеням, пересекла-таки границу сумерек, написанная на этом самом пергаменте. Она знала: стоит ей только развернуть свиток, как руна предстанет ее глазам и унесет отсюда.

Когда руна была надежно замкнута в ларце, Лиразель отправилась к Алверику, чтобы рассказать ему, какая страшная опасность ей грозит. Но Алверик был столь сильно озабочен ее нежеланием дать младенцу имя, что в первую очередь спросил, не изменила ли она своего решения. Лиразель в конце концов предложила наречь сына чудесным эльфийским именем, которое в известных нам полях никто не смог бы произнести. Но Алверик ни о чем подобном и слышать не хотел. Он считал это очередным капризом, который – как и все капризы Лиразель – нельзя было объяснить привычными причинами. Странные прихоти Лиразель тем больше тревожили Алверика, что ни о чем подобном в замке Эрл никто никогда не слыхивал и никто не брался объяснить их ему или помочь советом. Он стремился к тому, чтобы Лиразель подчинялась освященным веками традициям, а она руководствовалась какими-то непонятными фантазиями, которые являлись к ней с юго-восточной стороны. Он говорил ей, что людям, дескать, пристало уважать традиции своей земли, но Лиразель не желала признавать его аргументов. Когда они в конце концов разошлись по своим покоям, Лиразель так и не рассказала Алверику о грозящей ей опасности, ради чего она, собственно, и приходила.

Из комнат Алверика она снова отправилась к себе в башню. Посмотрела на ларец, который горел в лучах заходящего солнца, и сколько она ни отворачивалась, ее так и тянуло взглянуть на ларец еще раз. Это продолжалось до тех пор, пока солнце не закатилось за холмы и в наступивших сумерках не дотлели последние отсветы вечерней зари. Тогда Лиразель уселась возле распахнутого окна, выходящего на восточные холмы, и долго сидела в темноте, любуясь звездами, усеявшими небосвод. Надо сказать, из всего нового, что узнала Лиразель с тех пор, как переселилась в поля, которые мы знаем, больше всего удивлялась она именно звездам. Ей нравилась их неясная, лучистая красота, и все же, задумчиво глядя на них сейчас, Лиразель была печальна: Алверик не разрешил ей поклоняться звездам.

Но как же тогда она сможет воздать звездам должное, если ей нельзя поклоняться им? Как сможет она поблагодарить звезды за их красоту и восславить их дарующее радость спокойствие? Лиразель почему-то подумала о своем сыне, а потом вдруг увидела на небе созвездие Ориона. И тогда, бросая вызов всем завистливым духам Земли и глядя на бриллианты Орионова пояса, которым она не должна была поклоняться, Лиразель посвятила жизнь своего ребенка небесному охотнику и нарекла его в честь этих великолепных звезд.

Когда Алверик поднялся к ней в башню, Лиразель сразу рассказала ему о своем решении. Он сразу согласился и одобрил решение жены, так как все жители долины придавали охоте большое значение. В душе Алверика вновь пробудилась надежда, от которой он никак не хотел отказываться. Он подумал, что Лиразель, наконец-то уступив ему в выборе имени для сына, станет отныне рассудительна и благоразумна и будет руководствоваться освященными веками традициями, поступая так, как поступают обычные люди, навсегда позабыв о своих странных прихотях и капризах, что приходили к ней из-за границы Страны Эльфов. И тут же, пользуясь случаем, он попросил ее уважать символы веры Служителя, так как еще ни разу Лиразель не воздавала им должное и не знала, что более свято – его колокол или его подсвечник, и не желала слушать ничего из того, о чем твердил ей Алверик.

На этот раз Лиразель ответила своему мужу благосклонно. Он обрадовался, решив, что теперь все будет в порядке. Однако мысли принцессы были уже далеко, с Орионом – она никогда не могла подолгу задерживаться на чем-то мрачном, как не могла и жить в печали дольше, чем мотыльки без солнечного света.

Ларец, в котором была заключена руна короля эльфов, простоял запертым всю ночь.

На следующее утро Лиразель уже почти не думала о руне, потому что вместе с сыном и мужем должна была отправиться к Служителю. Жирондерель тоже пошла с ними, чтобы ждать снаружи. Зато жители селения Эрл, все, кто мог позволить себе оставить полевые работы, явились к скромному святилищу. Были среди них все, кто говорил с отцом Алверика в длинной красной зале. И радостно было им видеть, что мальчик силен и не по годам развит. Столпившись в святилище, они негромко переговаривались и предсказывали, что все будет точно так, как они задумали. А потом выступил вперед Служитель. Стоя в окружении своих священных предметов, он нарек мальчика Орионом, хотя ему, конечно, хотелось бы назвать малыша именем какого-нибудь праведника, на ком уж точно лежала печать святого благословения. И все-таки он был рад видеть мальчика у себя и дать ему имя, так как род, обитавший в замке Эрл, для всех жителей долины служил чем-то вроде календаря, по которому они наблюдали смену поколений и отмечали ход столетий. Потом Служитель склонился перед Алвериком и был предельно вежлив с Лиразелью, хотя его любезность и шла не от сердца, ведь в сердце своем он ставил эльфийскую принцессу не выше морской девы, которая отреклась от моря.

Так сын Алверика и Лиразели был наречен Орионом. Жители долины радостно кричали и приветствовали его, когда он вышел из святилища вместе с родителями и приблизился к Жирондерели, ожидавшей своего воспитанника на краю примыкавшего к святилищу сада. И все четверо – Алверик, Лиразель, Жирондерель и Орион – медленно пошли обратно в замок.

Весь этот радостный день Лиразель не совершала ничего, что могло бы удивить простых людей, позволив человеческим обычаям и традициям знакомых нам полей руководить собой. И только вечером, когда на небо высыпали звезды и снова засияло над холмами созвездие Ориона, она подумала, что их сияющее великолепие так и осталось недооцененным. Она почувствовала острое желание высказать свою признательность небесному охотнику, которому Лиразель была бесконечно благодарна и за мерцающую красоту, осиявшую эти поля, и за его покровительство мальчугану против завистливых духов воздуха, в котором она была уверена. И невысказанная благодарность так жарко пылала в ее сердце, что совершенно неожиданно Лиразель сорвалась с места и, покинув башню, вышла под бледный звездный свет и обратила свое лицо к небу, к созвездию Ориона. Хотя благодарственные молитвы уже трепетали на ее губах, она стояла, словно онемев, потому что Алверик не велел ей поклоняться звездам. Покорная его воле, Лиразель долго глядела в лики небесных светил и молчала, а потом опустила глаза и увидела мерцающую в темноте поверхность небольшого пруда, в котором отразились все звезды.

«Молиться звездам, – сказала себе Лиразель, – несомненно неправильно. Но эти отражения в воде – не звезды. Я буду молиться им, а звезды обязательно услышат».

И опустившись на колени среди листьев ириса, она молилась на краю пруда и благодарила дрожащие в воде отражения звезд за ту радость, что дарила ей ночь с ее горящими в своем бессчетном величии созвездиями. Она благословляла, благодарила, и возносила хвалу этим ярким отражениям, что мерцали на обсидиановом зеркале воды, и умоляла их передать горячую благодарность Ориону, которому она не могла молиться.

Так и застал ее Алверик – коленопреклоненной, низко склонившей в темноте голову. С горечью упрекнул он Лиразель за то, что она делает. Она поклоняется звездам, сказал он, кои существуют вовсе не для того, а Лиразель возразила, что она молилась всего-навсего их отражениям.

Кто-кто, а мы-то способны без труда понять его чувства: Лиразель оставалась чужой в полях, которые мы знаем. Ее неожиданные поступки, ее упрямое противостояние всем установлениям, ее пренебрежение обычаями, ее своенравное невежество – все это ежедневно сталкивалось с существующими и высоко чтимыми традициями. И чем больше романтического очарования, о котором говорили песни и легенды, оставалось в ней от тех времен, когда она жила за далекой границей Страны Эльфов, тем труднее было Лиразели занять место хозяйки замка, издревле принадлежавшее дамам, досконально изучившим и усвоившим обычаи и традиции. Алверик хотел, чтобы она следовала традициям и исполняла обязанности, которые были ей незнакомы и далеки, словно мерцающие звезды.

Лиразель чувствовала только одно – звезды не получили должной благодарности. Вместе с тем она была совершенно уверена, что традиции, здравый смысл и все, что так высоко ставят люди, должны непременно требовать, чтобы кто-то похвалил красоту небесных светил; она же не сумела поблагодарить звезды как следует, а молилась только их отражениям в воде.

Всю оставшуюся ночь Лиразель вспоминала о Стране Эльфов, где все было под стать ее собственной красоте, где от века ничто не менялось, где не было чуждых обычаев и странного великолепия звезд, которому никто не стремился воздать должное. Вспоминала она и эльфийские лужайки, и стоящие стеной цветы, и отцовский дворец. А замкнутая в темноте ларца магическая руна дожидалась своего часа.

 

Глава IX

ЛИРАЗЕЛЬ УЛЕТАЕТ ПРОЧЬ

 

 

Шли дни, и жаркое лето пронеслось над долиной Эрл. Солнце, еще недавно заходившее далеко на севере, теперь старалось держаться южной стороны. Близилась пора, когда ласточки покидают свои гнезда под крышами, а Лиразель так ни в чем и не разобралась. Она больше не молилась звездам и не обращалась к их отражениям, однако людские обычаи по-прежнему оставались ей непонятны, и принцесса никак не могла взять в толк, почему ее любовь и благодарность ночным светилам должны оставаться невысказанными. Алверик не понимал, что неизбежно настанет время, когда такая простая вещь может развести их полностью и окончательно.

Как-то раз, все еще лелея свою надежду, Алверик повел Лиразель в дом Служителя, чтобы она научилась молиться святыням. Добрый священник с радостью принес и колокольчик, и подсвечник, и бронзового орла, который удерживал на распростертых крыльях священную книгу, и небольшую символическую чашу с ароматной водой, и серебряные колпачки, чтобы гасить свечи. А потом – как уже не раз бывало – Служитель простыми и ясными словами рассказал Лиразели о происхождении, предназначении и сокровенном смысле, заключенном во всех этих предметах, и почему колпачки сделаны из серебра, а чаша из меди, и что означают выгравированные на ней символы. Он объяснял все это Лиразели с подобающим почтением и даже добротой, однако была в его голосе какая-то отчужденность, и принцесса поняла, что Служитель говорит с ней, словно человек, который ходит по надежному морскому берегу, обращаясь к наяде, что беззаботно плещется среди опасных, бушующих волн.

Когда они вернулись в замок, ласточки уже сбились в стаи и, рассевшись рядами на зубчатых бастионах, набирались сил, готовясь лететь в теплые края. После того как Лиразель поклялась чтить святыни Служителя, как чтут их простые жители Эрла, сверяющие свою жизнь по звону его колокола, в душе Алверика снова засияла умершая было надежда на то, что теперь-то все будет хорошо.

Лиразель и в самом деле помнила все, что сказал ей Служитель, на протяжении нескольких дней. Но однажды, возвращаясь в поздний час из детской, она шла к себе в башню мимо высоких окон замка, и взгляд ее ненароком упал на царящий снаружи поздний вечер. Памятуя о том, что ей нельзя молиться звездам, она вызвала в памяти все святыни Служителя и попыталась припомнить, что ей о них говорило. И тогда показалось Лиразели, что ей будет очень трудно поклоняться им как должно, так как она знала: пройдет всего несколько часов, и последние ласточки снимутся с насиженных мест и исчезнут все до одной, а с их отлетом – как это всегда бывало – переменится и ее настроение. Пуще всего боялась Лиразель, что она может позабыть, как поклоняться людским святыням, позабыть, чтобы никогда больше не вспомнить.

Лиразель снова вышла из замка и пошла по лугам туда, где чуть слышно мурлыкал в траве неширокий ручей. Она знала, где лежат в ручье гладкие плоские камни, и теперь вытащила их на берег, старательно отворачиваясь от отраженных водой звезд. Днем эти камни светились со дна красным и серовато-лиловым, а сейчас все они казались темными, но Лиразель все равно разложила их на траве. Их отшлифованная водой поверхность была ей приятна, странным образом напоминая скалы Страны Эльфов.

Один камень в ряду служил ей вместо подсвечника, второй представлял собой колокольчик, третий символизировал святую чашу, и Лиразель решила;

– Если я сумею поклониться этим чудесным камням как должно, значит, смогу молиться святыням Служителя.

Произнеся это вслух, она опустилась на колени перед большими плоскими гальками и стала молиться им так, словно это были христианские святыни.

В это время Алверик, искавший ее в бескрайней ночи и недоумевавший, какая фантазия опять позвала Лиразель, услыхал на лугу ее голос, выпевающий молитвы, с которыми обращаются только к святыням.

Тогда, к своему ужасу, он увидел среди травы четыре плоских камня, которым молилась и кланялась коленопреклоненная Лиразель.

С горечью он заявил ей, что это ничем не лучше, чем самое темное язычество.

На что Лиразель ответила:

– Я учусь поклоняться вещам Служителя.

– Это языческая молитва, – настаивал Алверик.

Надо сказать, что из всех вещей, которых сторонились жители долины Эрл, они пуще всего опасались искусства язычников, о которых не знали ничего, кроме того, что их таинства порочны по своей природе. Алверик тоже говорил о них с гневом, с которым обычно говорили о язычестве жители долины. Его упреки укололи Лиразель в самое сердце, она ведь просто-напросто училась молиться тому, чему поклоняются все люди. Она хотела угодить Алверику, а он даже не захотел ее выслушать!

Алверик, пребывавший в глупой уверенности, будто ни один человек не имеет права быть мягким, когда речь заходит о язычестве, ни за что не хотел говорить ей тех слов, которые обязан был сказать, – слов, которые скрыли бы его гнев и утешили Лиразель. Принцесса в глубокой печали отправилась обратно в башню, а Алверик остался, чтобы разбросать ее камни как можно дальше.

Ласточки улетели, и потянулись унылые дни. Однажды Алверик попытался уговорить Лиразель помолиться святыням Служителя. Но выяснилось, что она уже забыла, как это делается. И тогда он снова завел речь о языческих таинствах.

Как нарочно, тот день выдался солнечным, и тополя с окрашенной багрянцем листвой стояли в золотом убранстве. Лиразель поднялась к себе в башню. Ларец сверкал в лучах утреннего солнца чистым осенним светом, притягивая взгляд. Она открыла ларец, достала оттуда пергамент с руной короля эльфов. Держа его в руках, она прошла высоким сводчатым коридором в соседнюю башню, где находилась детская, и поднялась по ступеням наверх.

Остаток дня Лиразель провела в детской, играя со своим сыном. Но при этом она не выпускала из стиснутых пальцев пергаментного свитка. И хотя порой она придумывала действительно забавные игры, в глазах ее стояло странное спокойствие, которое заставило Жирондерель насторожиться и с недоумением поглядывать на госпожу.

Когда пришел вечер, Лиразель сама уложила сына спать и, прямая, торжественная, села рядом с ним, чтобы рассказать Ориону сказку. Жирондерель, старая и мудрая колдунья, внимательно следила за ней, так как, несмотря на все свои познания, она могла только догадываться, что произойдет, но не могла ничего изменить.

И прежде чем солнце село за холмы, Лиразель поцеловала сына и развернула свиток короля эльфов. Лишь мимолетный приступ раздражения заставил ее достать пергамент из сундучка, в котором он хранился, но раздражение могло пройти, так что Лиразель, возможно, не стала бы разворачивать свиток, не будь он все время у нее в руке. Частью раздражение, частью любопытство, а частью – прихоть заставили ее бросить взгляд на слова, написанные странными угольно-черными буквами.

Какова бы ни была заключенная в ней магия, сама руна была написана с любовью. А это сильнее всякого волшебства. Таинственные буквы мерцали и лучились любовью, которую король эльфов питал к своей дочери, так что в этой великой руне соединились волшебство и любовь – две самые большие силы, что существуют. Одна – по ту сторону сумеречной границы, и другая – в полях, которые мы знаем. Возможно, любовь Алверика и могла бы удержать Лиразель, но ему пришлось бы полагаться только на нее, потому что руна короля эльфов была могущественнее, чем все святыни Служителя.

Лиразель смотрела на сияющие письмена. И не успела дочесть до конца руну, как чудеса и фантазии Страны Эльфов начали переливаться через границу зачарованной земли. Были среди них такие, что могли бы заставить современного клерка в Сити оставить свой стол и немедленно начать танцевать на морском берегу или вынудить банковских служащих побросать открытыми все сейфы и хранилища и отправиться по дорогам, куда глаза глядят, пока не оказались бы они на зеленой равнине среди поросших вереском холмов. Третьи способны были в мгновение ока превратить бухгалтера в поэта. Это были самые могущественные чудеса и фантазии, которые король эльфов призвал силою своей магии. Лиразель, беспомощная и бессильная, сидела среди этих буйных чудес с пергаментом в руке, не в силах сопротивляться да и не имея такого желания. И по мере того как они неистовствовали, пели и звали, все новые и новые сонмища выдумок и фантазий рвались через границу, заполняя собой разум принцессы. Тело Лиразели становилось все легче, все невесомее. Вот уже ноги наполовину стояли, наполовину плыли над полом, Земля уже с трудом удерживала принцессу – столь быстрым было ее превращение в персонаж сновидений. И ни любовь Лиразели к Земле, ни любовь детей Земли к Лиразели не могли более удерживать ее в нашем мире.

На принцессу уже нахлынули воспоминания о бесконечном детстве, проведенном на берегах круглых как чаши озер Страны Эльфов, возле опушки дремучего леса, на нагретых лужайках или во дворце, рассказать о котором невозможно. Все это Лиразель видела столь же отчетливо, как мы, глядя сквозь лед в маленькое сонное озерцо, видим на дне, словно в другом мире, мелкие белые ракушки, которые лишь слегка расплываются, искаженные ледяной преградой. Так и пленительные воспоминания Лиразели казались ей чуть неясными, чуть размытыми, словно смотрела она на них сквозь сумеречную границу зачарованной страны. И слышались принцессе негромкие, странные голоса чудных существ, доносились запахи удивительных цветов, обрамляющих памятные ей лужайки, звучали приглушенные чарующие напевы. Голоса, мелодии, воспоминания – все смешивалось и плыло в мягком голубом полумраке. То звала Лиразель Страна Эльфов, и неожиданно близко почудился ей размеренный и гулкий голос отца.

Едва заслышав его, Лиразель немедленно поднялась на ноги. Земля уже не могла удержать ее. Как сон, как фантазия, как сказка, как греза выплыла принцесса из комнаты, и ни у Жирондерели не было власти удержать ее при помощи заклятья, ни у самой Лиразель не хватило бы сил даже на то, чтобы обернуться и в последний раз посмотреть на свое дитя.

В этот момент налетел с северо-запада неистовый холодный ветер, ворвался в леса, оголил деревья и заплясал над долинами, ведя за собой толпу багряно-красных и золотых листьев, которые хотя и знали, что это их последний день, все же танцевали теперь вместе с ним.

Подсвеченные лучами уже закатившегося за холмы солнца, в вихре танца и мелькании красок неслись ветер и листья, и вместе с ними летела прочь Лиразель.

 

Глава Х

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: