ЕДИНОРОГ В ЗВЕЗДНОМ СВЕТЕ

 

 

Зима выбелила крыши селения и засыпала снегом леса и верхние пастбища. Когда Орион вышел в поля со своей сворой, вся земля лежала вокруг, словно книга, только что написанная Жизнью, так как по этим белым страницам, исчерченным стежками следов, можно было прочесть всю историю прошедшей ночи. Вот здесь кралась лисица, а здесь ковылял барсук, а тут выходил из леса благородный олень, и все следы вели через холмы и пропадали из вида вдалеке точно так же, как появляются и исчезают на страницах истории деяния государственных мужей, солдат, придворных и политиков. Даже обитатели неба – птицы – оставили свои подписи на этих побелевших холмах, и опытный глаз мог проследить каждый шаг их трехпалых лапок, пока птичий след не обрывался и по обеим сторонам от него не появлялись строенные короткие бороздки от самых длинных маховых перьев, чиркнувших по снегу при взлете. Все эти следы напоминали не то внезапный выверт общественного сознания, не то чью-то причудливую фантазию, что, бывает, промелькнут на страницах истории и тут же исчезнут, не оставив по себе никакой памяти, кроме нескольких коротких, вдруг оборвавшихся строчек.

Среди всех этих записей, повествующих об истории прошедшей ночи, Орион выбирал относительно свежий след крупного оленя, которого гнал с собаками через холмы, и звук его рога уже не слышен был в Эрле. По вечерам жители селения видели, как их фигуры, казавшиеся черными на фоне последнего отблеска заката, возвращаются домой по гребню котловины, но часто бывало и так, что Орион не показывался до тех пор, пока в морозном небе не загорались первые острые звезды. И почти всегда на плечах Ориона висела шкура благородного оленя, и ветвистые рога качались и подпрыгивали над его головой.

Однажды – без ведома Ориона – сошлись в кузницу Нарла все члены Совета старейшин селения. Они собрались поздним вечером, когда, закончив работы, все жители сидели по домам. Кузнец торжественно вручил каждому чашу с клеверным медом. Некоторое время они сидели молча. Нарл первым нарушил молчание, сказав, что Алверик больше не может считаться их лордом.

Прошло совсем немного времени, прежде чем в их головах сами собой возникли и засверкали новые планы и идеи, и дебаты в маленьком парламенте Эрла возобновились. Уже готовы были старейшины разработать новый план и определить пути к его осуществлению, когда снова поднялся От. Дело в том, что в поселке Эрл, – в часовенке, сложенной в незапамятные времена из самых крепких камней, – хранилась древняя «Хроника». И в этот толстый, переплетенный в кожу том люди записывали самые разные сведения. Таким образом, старая книга хранила и советы фермеров относительно начала сева, и мудрость охотников, касающуюся искусства выслеживать оленей, и откровения пророков, толкующих земные обычаи. Именно из этой «Хроники» От и процитировал две строчки, которые когда-то бросились ему в глаза на одной пожелтевшей странице. Эти-то две строчки От и произнес перед старейшинами Эрла, сидевшими за столом перед кружками с медом: «Вуаль накидки прячет косы цвета мрака. Какой пророк ответит на вопрос Судьбы?»

После этого они больше ничего не планировали, так как их умы успокоились сокровенным смыслом, что скрывался в этих двух строчках, а может, просто мед оказался сильнее любой книжной премудрости. Как бы там ни было, старейшины еще немного посидели за столом молча, а потом при свете ранних звезд, пока на западе еще дотлевал закат, все они вышли из кузницы Нарла и пошли по домам, негромко ворча, что вот нету-де у них волшебника-лорда, чтобы править Эрлом, и вздыхая о магии, которая могла бы спасти от пучины забвения селение и долину, которую они так любили.

По одному старейшины скрывались в своих домах, пока не осталось их всего трое или четверо – тех, что жили на дальней оконечности селения у самого подножья холмов. Но не успели они достичь порогов своих жилищ, как в звездном свете и в последних отсветах заката ясно возник перед ними белоснежный единорог – загнанный, утомленный долгим преследованием, – который стремительно мчался по гребням холмов. Старейшины остановились, в растерянности заслоняя глаза и почесывая бороды. А белый единорог продолжал стрелой нестись по склонам холмов, которые мы знаем, и за ним, приближаясь с каждой минутой, летел заливистый лай Орионовых гончих, идущих по горячему следу.

 

Глава XVIII

ВЕЧЕР СЕРОЙ ПАЛАТКИ

 

 

К тому дню, когда загнанный единорог пересек равнину вблизи селения Эрл, Алверик странствовал уже больше одиннадцати лет. На протяжении десятилетия его отряд из шести человек скитался вдоль домов, выстроенных на самом краю полей, которые мы знаем, а по вечерам вставал лагерем, растянув на шестах странный серый материал тента. Вне зависимости от того, все ли их вещи окружал романтический ореол дальних путешествий или нет, эта палатка неизменно выглядела самой удивительной и странной деталью любого ландшафта. По мере того как серели вечерние сумерки, возрастала ее таинственность и усиливалось волшебство.

Какое бы честолюбивое стремление ни снедало Алверика, отряд все равно двигался не торопясь, с очевидной ленцой. Если им удавалось разбить лагерь в каком-нибудь приятном, живописном месте, путники оставались в нем по три дня, а потом не спеша трогались дальше и, пройдя девять или десять миль, снова останавливались. В глубине души Алверик верил, что в один прекрасный день они все равно увидят сумеречную границу и войдут в Страну Эльфов. Он знал, что в этой зачарованной стране время течет совсем иначе, чем здесь, и что он встретит свою Лиразель ни капли не состарившейся, не отдавшей его неистовому бегу ни одной улыбки, не приобретя ни единой морщинки, оставленной пагубным влиянием лет. Эта надежда и поддерживала Алверика, и вела его странный отряд от лагеря к лагерю. Она ободряла путешественников одинокими вечерами у костра и в конце концов завела их далеко на север, к краю известных человеку полей, где лица всех жителей были намеренно отвернуты в противоположную сторону, благодаря чему шестеро скитальцев путешествовали, не привлекая к себе внимания, словно были невидимы.

Но разум Вэнда понемногу отвращался от их общей идеи, и с каждым годом его здравый смысл все сильней и сильней восставал против самой цели, что манила остальных. И однажды он утратил веру в Страну Эльфов. С тех пор просто следовал за отрядом, а одним дождливым ветреным днем, когда все промокли насквозь и замерзли, а лошади устали сверх меры, Вэнд оставил своих спутников.

Рэннок ехал со всеми просто потому, что в сердце его не было никакой надежды, и единственное, чего он хотел, это убежать подальше от своей печали. Но в один прекрасный день, когда в полях, которые мы знаем, запели по кустам черные дрозды, его безнадежное отчаяние растаяло в ярком солнечном свете, словно туман, и Рэннок подумал об уютных домиках в освоенных человеком долинах. И как-то под вечер он тоже исчез из лагеря, чтобы вернуться в милые его сердцу края.

Но четверо оставшихся членов отряда были накрепко спаяны единством мыслей и общей надеждой, и, сидя по вечерам под грубой и сырой материей, натянутой на шестах палатки, они не чувствовали ничего, кроме глубокого удовлетворения. Алверик продолжал цепляться за надежду с упрямством и силой, свойственными лучшим представителям своего древнего рода, которые когда-то завоевали Эрл в упорном сражении и с тех пор столетиями удерживали его. Что касается Нива и Зенда то в их свободных от излишнего знания и мыслей умах навязчивая идея Алверика нашла благодатную почву и разрослась так, как разрастается и пышно цветет какой-нибудь редкий цветок, который садовник случайно забывает в укромном и диком уголке сада. Что до Тила, тот продолжал воспевать надежду, и его дикие фантазии, прокрадывающиеся под полог палатки вслед за песней, сообщали Алверикову предприятию еще большие блеск и величие. Словом, все четверо думали одинаково, и это тем более важно, что путешествия не менее великие – как разумные, так и безумные – оканчивались триумфом, если случалось так, и проваливались, если иначе.

Держась задних стен фермерских домов, отряд пробирался на север на протяжении нескольких лет, сворачивая на восток каждый раз, когда кому-то из них казалось, что необычный вид небосклона, сверхъестественная тишина вечера или даже очередное пророчество Нива указывают на близость Страны Эльфов. Тогда им приходилось карабкаться через валуны и груды щебня, что окаймляли теперь границы полей, которые мы знаем. Они шли и шли вперед до тех пор, пока Алверик не замечал, что запасов провизии для людей и лошадей едва хватит, чтобы вернуться обратно к человеческому жилью. Тогда он приказывал поворачивать назад, но Нив продолжал вести отряд все дальше в глубь каменистой пустыни. Его рвение, возрастало с каждым днем, Тил громко пел, предрекая им скорую удачу, а Зенд заявлял, что он уже почти видит вершины Эльфийских гор и шпили волшебного дворца. Среди этой компании один только Алверик не терял рассудительности и осторожности. В конце концов они снова возвращались к фермерским домам на краю наших полей, чтобы пополнить свои запасы. Нив, Зенд и Тил принимались бессвязно рассуждать о путешествии, задыхаясь от переполнявшего их энтузиазма. Только Алверик помалкивал, прекрасно зная, что люди пограничья не только никогда не говорят, но даже не смотрят в сторону Страны Эльфов, хотя он так и не смог понять – почему.

Когда маленькая партия отправлялась дальше, фермеры, продавшие им плоды знакомых нам полей, с любопытством косились вслед ушедшим, словно не сомневались, что все, что услышали они от Нива, Зенда и Тила, рождено как чистой воды безумием, так и снами, навеянными полной луной.

Путники все время стремились вперед и искали новые и новые места, откуда открылась бы им граница Страны Эльфов, и с левой стороны доносились до них ароматы полей, которые мы знаем: сначала это были запахи фиалок из цветущих палисадников, затем – аромат белого шиповника, потом благоухание роз, и так продолжалось до тех пор, пока все другие запахи не перебил дух свежескошенного сена. Слева слышали они низкое мычание коров, далекие человеческие голоса, писк цыплят в траве – словом, все звуки, что слышны обычно вблизи благополучной, процветающей фермы; справа же неизменно расстилалась бесплодная, молчаливая равнина, полная камней, на которых не росли ни цветы, ни трава. И как бы далеко ни уходили путешественники от людских жилищ, Страна Эльфов продолжала упорно скрываться от них, и тогда на помощь им приходили песни Тила и неколебимая уверенность Нива.

Тем временем молва о походе Алверика распространилась по всем краям и весям, пока в конце концов не нагнала путешествующий отряд, и вскоре каждый человек, которого они встречали, знал их историю. Одни одобряли Алверика, как одобряют люди тех, кто посвятил все свои дни исполнению важного дела, а другие чествовали его как героя, но ни от тех, ни от других Алверик не требовал ничего, кроме провизии, и, получив ее, молча расплачивался и исчезал.

Так шел вперед его отряд. Подобно сказочным героям четверо путников вечно маячили на горизонте за глухими стенами домов и живыми изгородями ферм и серыми вечерами воздвигали среди унылых камней свою серую бесформенную палатку. Они подкрадывались бесшумно, как дождь, и исчезали, как плывущие над землей туманы. О них рассказывали шутки и песни, и последние пережили первые, так что в конце концов призрачный отряд Алверика сам стал легендой, которая навечно поселилась в тех краях, кочуя от фермы к ферме; и каждый раз, когда кто-то хотел подчеркнуть безнадежность предприятия, он вспоминал имя Алверика, которого люди то высмеивали, то поднимали на щит – в зависимости от того, какое в данный момент у них было настроение.

Все это время король эльфов был настороже, так как при помощи магии мог знать, когда меч Алверика окажется в опасной близости от Страны Эльфов. Однажды этот клинок уже потревожил покой его королевства, и король эльфов прекрасно умел распознавать плывущий в воздухе запах огнедышащего громового металла. Это от его магии он оттянул, спрятал подальше границы зачарованной земли, оставив лишь каменистые, безжизненные пространства там, где некогда блистала богатая чудесами прекрасная страна. Король понятия не имел, как далеко может зайти путешествующий человек, поэтому он сделал эти бесплодные пустыни такими широкими, что даже комета не смогла бы их пересечь. Покончив с этим делом, он вполне справедливо полагал себя в безопасности.

Но Алверик в своих странствиях забрался слишком далеко на север, и понемногу та сила, при помощи которой король эльфов заставил волшебную страну отступить, ослабла – точно так же луна, вызывая отлив, снова позволяет морю вернуться в привычные берега. И наконец настал такой момент, когда Страна Эльфов ринулась в свои прежние границы, словно вода, растекающаяся по выровненным прибрежным пескам. Окаймленная спереди узкой полосой сумерек, она накатывалась на каменистую пустошь, возвращаясь в свои вековечные пределы со всеми своими старинными песнями, забытыми сновидениями и древними голосами. Вскоре у самого края полей, которые мы знаем, снова появилась клубящаяся и мерцающая сумеречная граница, опоясавшая наш мир, словно бесконечный летний вечер, вернувшийся к нам из самого Золотого века.

Лишь на далеком унылом севере, где странствовал Алверик, бесконечные обломки скал все еще загромождали пустынные и голые пространства, так как Страна Эльфов вернулась могучим и полноводным потоком только к тем полям, от которых его меч и его одержимый отряд были достаточно далеко. Вблизи скромного домика старого кожевника и его соседей – всего-то через три нешироких поля – снова залегла зачарованная земля, переполненная всеми возможными чудесами, бесконечно богатая романтическими сокровищами, которые с такой жадностью ищут наши поэты. Эльфийские горы вновь взирали через границу столь безмятежно, словно их бледно-голубые пики никуда не исчезали. Вдоль границы как и раньше паслись единороги, которые то кормились в стране, что по праву считается домом всех легендарных животных, щипля лилии на склонах Эльфийских гор, то порой – особенно вечерами, когда все наши поля затихают – неслышно пересекали сумеречную границу, чтобы ухватить пучок-другой сладкой земной травы. Именно благодаря стремлению полакомиться земной травой, время от времени одолевающему единорогов, человеку стало известно о существовании этих животных, которых часто называют сказочными из-за того, что они рождаются и живут в Стране Эльфов. Лисицы, рождающиеся в полях, которые мы знаем, в определенное время года тоже пересекают границу или скитаются в ее сумеречном свете. Именно там они приобретают тот загадочный вид, который потом удивляет нас в наших полях. Кроме того, лисица в Стране Эльфов считается тварью такой же легендарной и сказочной, какими считаются единороги у нас.

Жители окраинных ферм редко видят единорогов – пусть даже неясно, и издали – потому что их лица постоянно обращены в сторону, противоположную Стране Эльфов. Чудеса, красоты, очарование волшебства, сказки о Стране Эльфов – все это годится только для того, кто обладает досугом, который он может потратить на изучение всего перечисленного, фермеров же полностью, без остатка, поглощали то заботы об урожае, то обычные, не легендарные животные, то солома для крыши, то живые изгороди, то тысячи других важных дел. К концу каждого года фермеры едва-едва выигрывали схватку с предстоящей зимой и потому отлично знали, что стоит им позволить своим мыслям хоть ненадолго устремиться к красотам Страны Эльфов, она увлечет их своими чудесами, заполнит собой весь досуг, так что у них не будет времени ни чтобы починить подтекающую крышу, ни подправить плетень, ни вспахать поля, которые мы знаем. И только Орион, то ли внимая голосам рогов, что по вечерам доносились из Страны Эльфов, то ли поддаваясь какой-то особенности своего эльфийского слуха, способного уловить в этих серебряных звуках некую недоступную обычным людям магическую гармонию, часто в одиночестве выходил в ночные холмы. Однажды, взяв собак, он забрел в дальнее поле, через которое протянулась сумеречная граница, и там обнаружил стадо единорогов, мирно щипавших нашу земную траву. Тогда, прокравшись за живой изгородью вдоль края какого-то поля и ведя за собой всю свору, Орион неожиданно выскочил между границей и одним из сказочных животных, отрезав ему путь назад в зачарованную страну. Это был тот самый единорог, который, сверкая ослепительно-белой шеей и роняя клочья пены, казавшейся серебряной в звездном свете, с фырканьем и топотом промчался через долину Эрл. Он бежал, словно вдохновение, словно предзнаменование перемен, словно юный принц из восходящей к власти новой династии в задавленной традициями стране, словно благая весть о только что открытой счастливой земле, найденной где-то за морями неожиданно вернувшимися моряками.

 

Глава XIX

БЕЗ НАДЕЖДЫ НА МАГИЮ

 

 

Мало какое событие может произойти в деревне так, чтобы о нем потом не судачили и не рядили. Так вышло и с единорогом. Трое или четверо, видевшие его скачущим в звездном свете, рассказали об этом своим домочадцам, а те тут же побежали по соседям, чтобы поведать о добром предзнаменовании. В Эрле же все странные события считались добрыми – главным образом благодаря разговорам и пересудам, которые они вызывали; разговоры же считались совершенно необходимыми, чтобы коротать долгие вечера, когда вся работа закончена и делать больше нечего. О единороге же можно было говорить особенно долго.

Через день или два в кузнице Нарла снова собрались все старейшины Эрла, чтобы за кружечкой меда обсудить явление единорога. Некоторые из них радовались и говорили, что Орион – точно волшебник, так как единороги принадлежат к загадочному магическому племени и проникают в наши края откуда-то из-за их пределов.

– Следовательно, – заявил один, – наш лорд бывает в землях, о которых нам не пристало говорить, а это значит, что он тоже волшебник – как и все существа, что там обитают.

Многие с ним согласились, им так сладко было сознавать, что их планы наконец-то принесли свои плоды.

Но другие возразили: зверь, – если, конечно, это был именно зверь, а не что-нибудь иное, – пронесся мимо долины в неверном звездном свете, и кто возьмется утверждать наверняка, что это был именно единорог? И кто-то сейчас же закричал, что при свете звезд его и рассмотреть-то было бы нельзя, а кто-то поддакнул, что издалека единорогов вообще трудно узнать. После этого все старейшины принялись спорить о размерах и форме этих сказочных зверей и вспоминать все известные им легенды о единорогах, однако ни на шаг не приблизились к согласию относительно того, охотился ли их господин на единорога или нет. Нарл увидел, что таким путем они никогда не придут к истине, и, понимая, что тем или иным способом, но вопрос сей необходимо раз и навсегда решить, поднялся и объявил, что пришло время голосовать. Бросая разноцветные раковины в коровий рог, который переходил от человека к человеку, старейшины проголосовали. И пока кузнец считал, все молчали, затаив дыхание; когда же он кончил, то выяснилось, что установило голосование: никакого единорога не было.

Старейшины Эрла с сожалением увидели, что их надежды на лорда-волшебника так и не сбылись. А ведь все они были уже достаточно старыми людьми, и потому когда исчезла питавшая их надежда, им оказалось не так-то легко отвернуться от прежнего плана, изобретенного давным-давно, и обратиться к новым мыслям и идеям.

Как теперь обрести магию? Что можно сделать, чтобы мир запомнил Эрл? Их было двенадцать стариков, но не было у них никакой надежды на магию, и хотя все они сидели, склонившись к своим кружкам с медом, даже он не мог развеять их печаль.

Орион в это время был далеко и бродил у величественных берегов Страны Эльфов, что лежала, словно вода в час наивысшего прилива, едва не касаясь травы в полях, которые мы знаем. Обычно он отправлялся туда под вечер, когда особенно ясно звучал зов эльфийских рогов, и, затаившись, сидел у края какого-нибудь поля, ожидая, когда единороги переберутся через границу, так как Орион решил больше не охотиться на оленей.

Пока он шагал через наши поля, фермеры, работающие там, радостно его приветствовали, однако когда им становилось ясно, что он направляется со своей сворой на восток, они заговаривали с ним все реже и реже. Теперь, когда Орион приближался к границе, фермеры вовсе переставали смотреть в его сторону, притворяясь, будто полностью поглощены своим инвентарем.

Когда солнце садилось, Орион уже ждал за живой изгородью, что упиралась своим концом прямо в сумеречную границу, а всех гончих он собирал рядом, дабы присматривать за ними, и под его взглядом ни один пес не смел двинуться с места. Голуби возвращались на ночлег в кроны деревьев, и затихали щебечущие скворцы; эльфийские рога, напротив, трубили все громче, и их серебряная музыка наполняла прохладный воздух восторгом ожидания, и тогда цвет высоких облаков начинал стремительно меняться. И именно в тот час, когда мерк свет и темнели краски, Орион ожидал появления размытых белых теней, которые могли каждую секунду выступить из плотной сумеречной границы.

В один из вечеров, едва только он успокоил поглаживанием самого нетерпеливого пса, из-за сумеречной границы выскользнул огромный белый единорог, все еще жующий изумрудные стебли лилий, какие никогда не росли в полях, которые мы знаем. Сама белизна, он плавно скользил над землей, и его ноги ступали по траве совершенно бесшумно. Углубившись в наши поля всего на пять или шесть ярдов, единорог замер, неподвижный, словно лунный свет, и прислушивался, прислушивался, прислушивался. Орион даже не шелохнулся, сдерживая собак благодаря каким-то своим особым способностям, не то благодаря лишь их собственной собачьей мудрости. И через пять минут единорог сделал один или два коротеньких шага вперед и принялся щипать высокую и сладкую траву Земли. Как только он сдвинулся с места, как из-за плотной темно-синей границы Страны Эльфов появились остальные. Их было пять, и всем им хотелось попастись. Орион стоял неподвижно и ждал.

Понемногу единороги отходили все дальше от сумерек, хрупая сочной и высокой земной травой, по которой все пятеро разбрелись в тишине безветренного вечера, но если лаяла где-то собака или смущенно кукарекал припоздавший петух, они тут же настораживались, вскидывали головы и стояли, прислушиваясь, не доверяя в человеческих полях ничему и не осмеливаясь заходить слишком далеко.

Но наконец один из единорогов – тот самый, что первым пересек границу зачарованной земли – забрел подальше, и Орион рискнул забежать между ним и сумеречным барьером, отрезая животному дорогу назад, в спасительную Страну Эльфов. И собаки, конечно, последовали за ним. Если бы Орион отнесся к погоне несерьезно, если бы он охотился из прихоти или из праздности, а не ради любви к этому древнему искусству, которую способны испытывать лишь настоящие охотники, тогда бы Орион потерял все. Его гончие стали бы преследовать ближайших к ним единорогов и, конечно, упустили бы их, так как эти звери недостаточно далеко отошли от границы, за которой они сразу бы стали недосягаемы для охотника. А если бы гончим вздумалось пробраться за единорогами в Страну Эльфов, то они бы там пропали, и труды целого дня, несомненно, пошли бы насмарку. Но Орион твердой рукой повел всю свору в погоню за самым дальним единорогом, внимательно следя за тем, чтобы ни одному псу не пришло в голову погнаться за каким-нибудь другим; и стоило кому-то из своры отвлечься, как Орион пускал в ход кнут, который держал наготове. Лишь благодаря этому ему удалось отогнать единорога еще дальше от границы Страны Эльфов, и вот тут-то его свора взялась за жертву всерьез, так как это был уже второй единорог, которого псам предстояло гнать по полям, которые мы хорошо знаем.

И как только единорог заслышал топот их лап и, поведя глазом в сторону, увидел, что ему никак не вернуться к своим зачарованным горам, он мощно оттолкнулся от земли четырьмя копытами и, словно пущенная из лука стрела, полетел прочь, стелясь над травой и едва касаясь ногами знакомых нам полей. Достигнув живой изгороди, он, казалось, даже не притормозил и не подобрался перед прыжком, а без всяких видимых усилий взмыл и снова ударился в галоп, едва приземлившись с другой стороны.

В самом начале погони свора оставила Ориона далеко позади, благодаря чему он получил возможность маневрировать, вспугивая единорога всякий раз, когда тот намеревался описать дугу и повернуть обратно к Стране Эльфов. И каждый раз, когда зверь бросался в сторону, Орион немного нагонял своих псов. И после того, как он в третий раз не дал животному вернуться назад, единорог уже больше не пытался обмануть свору, а понесся по прямой, и лай собак будил сонную тишину позднего вечера, как водовороты на поверхности спящего озера указывают путь какого-то невидимого ныряльщика. Мчась галопом, единорог настолько обогнал собак, что Орион только изредка видел его далеко впереди – белое пятно, мелькающее на склоне холма в сумерках. Но вот зверь достиг гребня и вовсе пропал из вида, и только его незнакомый, сданный запах, ведший собак, словно песня, остался на траве, и он был так ясен, что свора ни разу не сбилась со следа, и лишь встречавшиеся на пути ручьи заставляли ее замедлить бег. Но и тогда чуткие носы не подводили, и гончие устремлялись по вновь отысканному следу еще до того, как Орион успевал прийти к ним на помощь.

Пока продолжалась эта неистовая гонка, последний свет дня погас и небеса потемнели, готовясь к появлению звезд. А как только на небосводе вспыхнули первые редкие звезды, от потоков и ручьев поднялся белесый туман, растекшийся над полями плотной пеленой, за которой нельзя было бы заметить единорога и в двух шагах.

Изредка охота проносилась мимо уединенных, молчаливых ферм, укрывшихся в тени вязов, которые, казалось, сами спали крепким сном. И от всех, кто скитается в ночных полях, фермы были отгорожены изгородями из молодого тиса, и этих домов Орион никогда прежде не видел. И не увидел бы, если бы по чистой случайности след единорога не привел его к их порогам.

При их приближении во дворах заходились лаем собаки, и долго потом эти бдительные сторожа продолжали взлаивать и взвизгивать, так как плывущий в воздухе запах диковинного зверя, стремительный топот погони и азартные голоса своры говорили, что тут происходит что-то странное. Поначалу сторожевые псы лаяли, потому что им тоже хотелось поучаствовать в этом удивительном приключении, а потом – для того, чтобы предупредить хозяев о появлении чужих, и их тревожные голоса еще долго будили тишину позднего вечера.

Один раз, когда они огибали маленький домик, окруженный зарослями старой акации, дверь его внезапно распахнулась, и на пороге появилась какая-то женщина, которая в изумлении глядела, как они проносятся мимо. Скорее всего, в темноте она видела одни лишь серые тени, но Орион сумел заметить уют теплого дома и оранжево-желтый свет, что лился из открытой двери в холод ночи. И это зрелище показалось ему настолько приятным и соблазнительным, что Орион ненадолго задумался о том, как было бы славно передохнуть в этом маленьком оазисе человеческого гостеприимства, открывшемся ему среди темных, выстуженных полей, но гончие продолжали мчаться по следу далеко впереди, и он последовал за ними. И все, кто жил на хуторах и фермах, тоже слышали, как лай своры проносится мимо и удаляется прочь подобно зову боевой трубы, чье эхо, постепенно стихая, мечется и мечется среди самых отдаленных холмов.

Их приближение услыхала лиса, услыхала и застыла, прислушиваясь; и поначалу она была озадачена, но потом ее острое обоняние уловило запах единорога, и тогда ей все стало ясно, так как по привкусу волшебства в этом запахе лиса догадалась, что собаки гонят какое-то существо из Страны Эльфов.

Когда овцы на ночлеге уловили запах единорога, все они вскочили и принялись в совершенном ужасе метаться из стороны в сторону и толкать друг друга до тех пор, пока не сбились в такую тесную кучу, что не могли не только бежать, но даже сдвинуться с места.

Коровы тоже пробуждались ото сна и недоумевали, сонно таращась в темноту, но единорог уже промчался через лужайку, где расположилось стадо, и тотчас исчез, словно дыхание напоенного запахом роз ветерка, который, вырвавшись из садов в долине, пронесется порой по оживленным и шумным городским улицам и сгинет без следа.

И вот уже все звезды взирали с небес на темные поля Земли, по которым азартно неслась эта странная охота – бурливый и горячий ручей, пролагающий себе путь сквозь сонную тишину и молчание. К этому времени единорог, хотя и держался по-прежнему далеко впереди своры, больше не увеличивал разделявшее их расстояние у каждой живой изгороди. Поначалу он преодолевал колючие преграды, не замедляя шага, и терял в скорости не больше, чем птица, пролетающая сквозь облако, в то время как широкогрудым гончим приходилось протискиваться сквозь узкие прорехи, которые они могли найти, или даже бочком проползать между близкими стволами кустарников. Теперь же каждый прыжок через изгородь требовал от единорога больших усилий, так что иногда он цеплялся ногами за кусты и едва не спотыкался, да и галоп его стал не таким резвым. Подобного путешествия еще не совершал ни один единорог, обитающий в глубоком покое Страны Эльфов. И что-то подсказало усталым гончим, что понемногу они нагоняют свою жертву, и тогда в их душах с новой силой вспыхнула азартная радость.

Преодолев еще несколько черных, молчаливых изгородей, они увидели впереди темную громаду леса. Единорог вступил под его сень, уже отчетливо слыша позади голоса собак. Лисица увидела его медленно бредущим по лесной тропе и последовала за ним, чтобы увидеть, что будет дальше с усталым сказочным существом, которое явилось в их лес из Страны Эльфов. Лисы бежали по обеим сторонам от единорога, примеряясь к его небыстрому шагу, и поглядывали на него, нисколько не боясь собак, потому что хотя они и слышали лай почти у самой опушки, обе понимали, что кто бы ни шел по этому волшебному пахучему следу, он ни за что не бросит его ради какой-то земной лисицы. И пока единорог с трудом пробирался сквозь чащу, лисы с любопытством следили за ним.

Собаки уже ворвались в лес, и стволы древних дубов зазвенели от их заливистого лая. Орион шел по пятам со скоростью, которую, возможно, воспитали в нем поля, которые мы знаем, а возможно, она досталась ему по наследству вместе с магической кровью матери. В лесу было еще темнее, чем в полях, но он уверенно ориентировался на голоса своры, а псам в свою очередь не нужно было зрение, чтобы идти по восхитительному свежему следу. Следуя этому удивительному запаху, они ни разу не сбились ни в сумерках, ни при свете звезд. Эта охота мало чем напоминала обычную гонку за оленем или травлю лисицы, когда другая лисица может пересечь след намеченной жертвы, а олень промчаться сквозь стадо других оленей или косуль. Даже отара овец способна была сбить гончих с толку, затоптав тропу, и только след единорога они могли безошибочно отыскать среди множества других, так как этой ночью он был единственным сказочным зверем в знакомых нам полях, и его запах – острый, резкий, обжигающий ноздри привкусом колдовства – ясно читался на траве среди земных запахов.

Гончим удалось выгнать единорога из леса и оттеснить его вниз, к долине, а две лисицы все бежали по сторонам и смотрели. Спускаясь по склону, единорог ставил ноги осторожно, словно ему было больно налегать на них всем своим весом, однако его шаг оставался таким же быстрым, как и у псов, которые спускались в долину следом за ним. И оказавшись на дне котловины, единорог повернул влево и пробежал немного вдоль нее, но, увидев, что собаки настигают, повернул к противоположному склону.

Он больше не мог скрыть усталости, которую все дикие звери стараются не показывать до последнего. Каждый шаг вверх по склону давался ему с огромным напряжением, словно отяжелевшие ноги вдруг потянули вниз его тело. Орион видел это со своего края котловины.

Когда единорог добрался до гребня, гончие уже почти настигли его, и тогда зверь вдруг повернулся к ним и, приняв угрожающую позу, взмахнул в воздухе своим длинным и страшным рогом. Псы с лаем запрыгали вокруг, но острый конец рога танцевал в воздухе с такой быстротой, что ни одной из гончих никак не удавалось схватить зверя. Они-то сразу сообразили, что удар этого страшного оружия сулит смерть, и, несмотря на владевшее ими возбуждение погони, благоразумно отскочили подальше от рассекающего воздух рога.

Тем временем подоспел и Орион со своим луком, но стрелять не торопился – отчасти потому, что поразить животное, не задев окруживших его собак, было довольно сложно, отчасти из-за ощущения, – которое сегодня часто посещает и нас, а потому не кажется ни новым, ни странным, – что это будет несправедливо по отношению к единорогу. Тогда он отложил лук и, распихивая собак ногами, вытащил из-за пояса старый меч, который постоянно носил с собой, а потом сделал шаг вперед, чтобы скрестить свое оружие с рогом единорога. Единорог изогнул белоснежную шею, устремив острый рог прямо в грудь Ориону. Хотя животное, несомненно, было утомлено долгой погоней, в мускулах его шеи все еще сохранилось достаточно силы, чтобы нанести этот могучий удар, и Орион с трудом парировал его. Потом он и сам сделал выпад, метя единорогу в горло, но толстый и длинный рог так легко отбил острие в сторону и так быстро перешел в контратаку, что Ориону пришлось налечь на меч всем своим весом, и все равно рог прошел в каких-нибудь дюймах от его тела.

Орион снова попытался пронзить животному горло, но огромный белый зверь ушел от выпада почти презрительно и, целясь точно в сердце, продолжал раз за разом наносить стремительные и мощные удары, одновременно тесня Ориона грудью. Эта грациозно склоняющаяся шея, похожая на арку, но обвитая твердыми мускулами, столь уверенно и мощно направляла смертоносный рог, что вскоре Орион почувствовал, как немеет от усталости рука. Он предпринял еще один выпад, но снова безрезультатно, а выпрямляясь, увидел, как свирепо блеснул в звездном свете глаз зверя, увидел прямо перед собой белизну твердой как мрамор шеи и понял, что больше не сможет отражать могучие удары.

И тут одной из гончих удалось схватить единорога чуть выше правого плеча и повиснуть на нем. Не прошло и секунды, как вся свора набросилась на зверя, впиваясь зубами в свои излюбленные места, и все вместе они напоминали возбужденную толпу, которая с сопением бросается то в одну, то в другую сторону, но в итоге топчется на одном и том же месте.

Орион больше не наносил ударов мечом: между ним и горлом единорога оказалось вдруг слишком много собачьих тел. Из глотки зверя вырвались громкие и страшные стоны, не похожие ни на какие звуки, когда-либо оглашавшие собой наши поля. Неожиданно они оборвались, и в наступившей тишине было слышно лишь низкое рычание, раздававшееся над поверженной тушей удивительного зверя.

 

Глава XX

ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКТ

 

 

Орион шагнул в самую гущу своры, освеженной яростью боя и триумфом победы. Раскрутив ремень кнута так, что он образовал вокруг неровный шелестящий круг, он отогнал гончих от чудовищного мертвого тела; в другой же руке Орион держал меч, с помощью которого отрезал голову единорога. Кроме того, он снял кожу с шеи, так что она, пустая, свисала с отделенной головы. И все это время гончие не переставали волноваться и лаять, и то одна, то другая предпринимала попытку броситься на остывающее тело, как только ей казалось, что она может проделать это, не опасаясь удара кнутом. Прежде чем Орион завладел своими трофеями, прошло довольно много времени, потому что кнутом ему приходилось работать едва ли не больше, чем мечом. Он сделал ременную петлю и закинул отрезанную голову через плечо так, что рог единорога торчал вверх слева от его головы, а испачканная в крови шкура свисала вдоль спины. Пока Орион пристраивал трофеи поудобнее, он позволил своим псам снова потревожить мертвое тело и попробовать крови убитого зверя. Он отозвал их и, дунув в рог, повернул в сторону Эрла, и свора послушно пошла за ним. Когда все ушли, из-за кустов осторожно выбрались две лисицы. Им тоже не терпелось попробовать на вкус волшебную кровь, ведь именно этого они дожидались так долго.

Пока единорог взбирался на свою последнюю гору, Орион чувствовал такую усталость, казалось, еще немного, и он не сможет идти дальше; теперь же, когда за плечами его висела тяжелая голова зверя, всю усталость как рукой сняло. Орион шагал с легкостью, которую он обычно ощущал только по утрам, – это был первый добытый им единорог! Псы тоже выглядели освеженными, словно кровь, которую они лакали, обладала волшебной силой, так что домой свора возвращалась оживленной, беспорядочной толпой, то бросаясь играть, то забегая вперед, словно ее только что выпустили из вольера.

Орион возвращался домой через ночные холмы, пока перед ним не показалась долина Эрл, скрытая дымом селения, сквозь который проглядывал единственный поздний огонек в одной из башен замка. Спустившись знакомыми тропами по откосу, Орион первым делом загнал гончих в вольеры, а потом – незадолго до того как рассвет коснулся вершин холмов – затрубил в рог перед задней дверью замка. Престарелый стражник, отворивший дверь Ориону, первым из людей увидел торчащий над головой лорда Эрла острый и прямой рог единорога.

Это был тот самый рог, который много лет спустя был послан Папой Римским королю Франциску в качестве подарка. Именно о нем упоминает в своих мемуарах Бенвенуто Челлини, когда рассказывает о том, как Папа Клемент послал за ним и неким Тоббиа и приказал представить на рассмотрение проект достойной оправы для рога единорога – лучшего из всех, когда-либо виденных. Представьте же себе восторг Ориона, добывшего рог, который даже поколения спустя восхищал людей настолько, что они сочли его «лучшим из когда-либо виденных»! И ведь случилось это не где-нибудь, а в Риме – в городе, обладавшем неограниченными возможностями – в части приобретения и сравнения разного рода сокровищ. Видимо, Папа Римский имел в своем распоряжении сразу несколько подобных любопытнейших вещиц, раз он сумел выбрать для подарка лучший. Ну а в более простые времена, к которым относится мое повествование, рог единорога был редкостью непревзойденной, так как единороги все еще почитались животными сказочными.

Орион отнес голову единорога Трелу, и старый следопыт отделил кожу и промыл ее, а череп вываривал несколько часов подряд. Потом он натянул кожу обратно, набил шею соломой, и Орион поместил трофей на почетное место среди голов оленей, что украшали собой высокие стены дворцового зала.

Слухи об удаче молодого лорда и о чудесном роге, который он сумел добыть, распространились по всему Эрлу со скоростью единорожьего галопа, и к вечеру в кузнице Нарла опять собрался маленький парламент Эрла. Вновь старейшины уселись вдоль длинного стола, обсуждая новость, так как на этот раз, кроме Трела, и многие из них тоже успели увидеть голову. Поначалу, однако, – просто из уважения к однажды принятому решению, – кое-кто продолжал держаться мнения, что никакого единорога не было; и они пили крепкий мед Нарла и доказывали, что все это чушь и обман зрения. Только некоторое время спустя, – то ли убежденные аргументами Трела, а скорее из чистого благородства, которое вдруг взросло в их душах, словно прекрасный цветок на плодородной почве лугов, – они уступили, и голоса, что возражали против существования зверя, один за другим стихли. Снова проголосовали, и была объявлено единогласное решение: Орион действительно убил единорога, пригнав его из-за границ полей, которые мы знаем.

Вот тут наконец все старейшины позволили себе обрадоваться, так как наконец увидели волшебство, которого им так недоставало и ради которого много лет назад они составили и привели в действие свой план. Тогда все они были намного моложе и возлагали на магию очень большие надежды. Сразу по окончании голосования Нарл вынес собранию еще одну баклагу меда, и все старейшины выпили, чтобы отметить радостное событие. За магию, сказали они, которая наконец пробудилась в Орионе, и за счастливое будущее, несомненно, ожидающее Эрл. Благодаря уюту длинной комнаты, мягкому свету свечей, обществу добрых товарищей и умиротворяющему действию крепкого меда каждый из них уже без труда заглядывал в ближайшее будущее на какой-нибудь год или около того и ясно видел там известность и великую славу, которые в скором времени – стоит немного подождать – обрушатся на Эрл. Старейшины снова завели разговор о днях, которые казались им теперь гораздо ближе: о днях, когда об их возлюбленной долине услышат в самых отдаленных краях и когда слава полей Эрла будет шагать от города к городу. Одни хвалили древний замок, другие воспевали высоту окружающих холмов, третьи восторгались долиной в целом и тем, как надежно она укрыта от всех других земель. Четвертые не могли нарадоваться дорогими сердцу домиками, выстроенными древними жителями Эрла, пятые толковали о щедрости густых лесов, протянувшихся до самого горизонта, и все дружно предвидели времена, когда необъятный мир узнает обо всем этом, так как теперь у Ориона была магия. Оказывается, все старейшины были прекрасно осведомлены о том, что большой мир неизменно внимателен к любым сообщениям о всякого рода волшебстве и реагирует на них на удивление быстро, хотя минуту назад он, казалось, только что не спал.

Они как раз восторгались магией, оживленно обсуждали единорога и провозглашали здравицы славному будущему Эрла, когда дверь кузницы внезапно распахнулась и на пороге появился Служитель. Он стоял там в своей длинной белой накидке с розовато-лиловой оторочкой, и за спиной его чернела непроглядная ночь. Глядя на него при свете свечей, старейшины наконец заметили, что на шее Служителя висит на золотой цепи священный знак.

Опомнившийся Нарл пригласил его войти, а кто-то придвинул к столу еще один стул, но Служитель слышал, что они говорили о единороге, и потому обратился к ним оттуда, где стоял, лишь слегка возвысив голос.

– Пусть будут прокляты единороги! – провозгласил он. – Пусть будут прокляты их повадки, и их образ жизни, и все волшебное – тоже!

В благоговейном молчании, установившемся вдруг в уютной комнате Нарла, кто-то воскликнул:

– Не проклинай нас, господин!

– Добрый Служитель, – мягко возразил гостю Нарл, – мы никогда не охотились на единорогов.

Но Служитель уже поднял руку, словно отводя единорожью скверну, и проклял их:

– Да будут прокляты единороги, – крикнул он, – и те места, где они обитают, и лилии, которыми они питаются, и все песни и легенды, в которых о них рассказывается. Да будут прокляты вместе с ними все, кто живет, не помышляя о спасении!

Все еще стоя в дверях и сурово глядя в комнату, Служитель сделал паузу, ожидая, что старейшины дружно отрекутся от единорогов.

А они думали о гладкой и шелковистой шкуре единорога, о его сказочной быстроте, о грациозном изгибе шеи и о красоте, которая смутно, неясно явилась им в вечернем сумраке, когда белоснежный зверь промчался мимо Эрла. И еще они подумали о его прямом и опасном роге и припомнили древние песни, где воспевалась легендарная бестия. Они неловко молчали, не спеша отречься от магии.

Служитель понял, о чем они думают, и, ясно видимый на фоне ночи при свете свечей, снова поднял руку для проклятия.

– Да будут прокляты их быстрые ноги, – торжественно сказал он, – и их шелковистая белая шкура, и их красота, и все волшебное, что есть в них. Пусть будет проклято все, что пасется по берегам зачарованных ручьев!

Даже после этого Служитель видел, что в глазах старейшин все еще теплится любовь ко всему, что он запретил, и не спешил закончить свою проповедь. Напротив, он еще более возвысил голос и, сурово глядя в их обеспокоенные лица, добавил:

– И пусть вовеки будут прокляты тролли, эльфы, гоблины и феи на Земле, и гиппогрифы с Пегасом в небесах, и все морские племена в пучине водной. Наши священные ритуалы запрещают их. Пусть будут прокляты все сомнения, все странные мечты и все фантазии. И да отвратятся от всего волшебного люди, что хотят быть праведниками. Аминь.

И резко повернувшись, Служитель вышел в темноту. После его ухода лишь ночной ветер праздно заглянул в дверь, а потом захлопнул ее. Комната Нарла снова стала такой же, как и несколько мгновений назад, только всеобщая радость отчего-то вдруг померкла и растаяла. Так прошло несколько минут, пока кузнец, поднявшись во главе стола, не заговорил, первым нарушив это мрачное молчание.

– Разве для того столько лет мы осуществляли свои планы? – начал он. – Разве для того возлагали на магию столько надежд, чтобы сейчас отказаться от всякого волшебства и проклясть наших соседей – безвредный народ, что живет за пределами полей, которые мы знаем, и отречься от всего прекрасного, что есть в воздухе, и перестать верить в невест утонувших моряков, что обитают в морской глубине?

– Нет, конечно, нет! – крикнул кто-то, и старейшины дружно глотнули меда.

Один почтенный человек встал и высоко поднял рог, до краев полный медом. Следом за ним начали подниматься еще и еще люди, пока все старейшины не оказались стоящими вокруг стола, на котором горели свечи.

– Магия! – воскликнул кто-то, и остальные громко подхватили его крик. – Да здравствует магия!

Служитель, который, кутаясь в широкие полы своей светлой накидки, пробирался в темноте домой, услышал этот клич и, покрепче стиснув в кулаке свою святую эмблему, торопливо пробормотал заклинание против всех коварных демонов и подозрительных тварей, что могли таиться в тумане.

 

Глава XXI

НА КРАЮ ЗЕМЛИ

 

 

В тот день Орион дал своим собакам отдых, однако на следующее утро он рано проснулся и, сразу отправившись к вольерам, выпустил своих игривых псов на свежий воздух и солнечный свет. Он повел их через холмы прочь из долины – туда, где лежала загадочная граница Страны Эльфов. Он не взял с собой лука со стрелами, только меч и кнут, так как ему пришлась по сердцу свирепая радость его пятнадцати псов, преследующих однорогого зверя. Эту азартную радость Орион разделял с каждой из собак. Убить единорога из лука было бы удовольствием только для одного.

Весь день он шел через поля, время от времени здороваясь с кем-то из фермеров или работников, принимая шутливые пожелания удачи в охоте. Но когда ближе к вечеру Орион подошел почти к самой границе, все меньше и меньше людей заговаривало с ним, так как он открыто направлялся туда, куда никто не ходил и куда даже в мыслях не устремлялся ни один из жителей пограничных ферм. Но Орион шагал себе, черпая бодрость в собственных радужных мыслях и наслаждаясь молчаливым дружелюбием верной своры. Мысли Ориона и его собак были настроены только на охоту.

Он дошел до самого сумеречного барьера, к которому, теряя четкие очертания, сбегали с людских полей живые изгороди, растворяясь в странном темно-синем зареве сумерек, каких не знает наша Земля. Вблизи одной из таких изгородей, как раз у того места, где она соприкасалась с барьером, Орион и встал со своими собаками. Падающий на кусты отсвет если и напоминал что-то земное, то больше всего походил на лиловатую туманную дымку, которая чудится нам при взгляде, брошенном на живую изгородь с дальней стороны осиянного радугой поля, а порой свет, подобный этому, можно заметить на лепестках последних цветов боярышника, что растет в наших полях.

Почти сразу за изгородью, у которой притаился Орион, словно жидкий опал, мерцал полный чудес барьер, через который не могут проникнуть ни человеческое зрение, ни слух; только голоса эльфийских рогов изредка доносятся с той стороны, но и они предназначены для избранных. Пока Орион сидел в засаде, рога пели и пели где-то за стеной сумерек и, пронизывая эту преграду тусклого света и тишины магическим крещендо своих звенящих нот, достигали слуха.

Вдруг рога умолкли, и даже тихий шепот не доносился больше с той стороны границы. Ориона обступили звуки обычного земного вечера. Но и они раздавались все реже. А единороги не появлялись.

Вдали залаяла собака. Возвращаясь домой, устало протарахтела по пустынной дороге одинокая телега, и чья-то речь донеслась с дороги и тут же затихла, не нарушив наступающей тишины. Любые слова казались неуместным вызовом молчанию, опустившемуся на поля, которые мы знаем. И в этой тишине Орион пристально смотрел на границу Страны Эльфов, ожидая единорогов, но ни один из них так и не переступил через разделяющие миры сумерки.

Видимо, он поступил не слишком разумно, придя на то же самое место, где всего лишь два дня назад застал врасплох пятерых зверей, так как из всех тварей, живущих по обе стороны границы, единороги слывут самыми осторожными и пугливыми, неустанно и ревниво охраняя свою неземную красоту от человеческого глаза. Именно поэтому при свете дня они пасутся за пределами полей, которые мы знаем, и лишь изредка тихими безопасными вечерами переходят на нашу сторону, да и тогда редко удаляются от спасительной полосы сумерек. Дважды подстеречь этих животных с собаками в одном и том же месте, да еще в течение двух суток, да еще после того, как один из них был загнан и убит, оказалось еще невероятнее, чем думал Орион. Скорее всего, дело было лишь в том, что сердце его все еще полнилось триумфом недавней победы, и потому арена, где это произошло, манила Ориона больше других мест – манила тем очарованием, каким обладают все подобные места. Он глядел на сумеречный барьер, ожидая, пока одно из этих могучих существ – широкая и плотная тускло-опаловая тень – гордо вышагнет из клубящегося синеватого сумрака границы. Но единороги так и не появились.

Стоя в своем укрытии, он так долго смотрел на стену светящегося мрака, что она в конце концов всецело завладела его вниманием. Мысли Ориона унеслись вдаль вместе с ее блуждающими огнями, и он возжелал приблизиться к вершинам Эльфийских гор. Подобное желание, должно быть, было хорошо знакомо тем, кто жил на маленьких фермах вдоль края полей, ведь все они постоянно смотрели в другую сторону, мудро отворачиваясь от чудес волшебной страны. Говорят, если в юности фермер заглядится на эти странствующие, перемигивающиеся огни, то для него никогда больше не будет никакой радости ни в наших добрых полях, ни в выведенных плугом красновато-коричневых прямых бороздах, ни в волнах колышущейся ржи и ни в каких других земных вещах. Его сердце, любя эльфийскую магию и вечно тоскуя по неведомым горам и существам, не удостоенным благословения Служителя, будет далеко от всего этого. Орион стоял на самом краю магических сумерек, пока над полями догорал наш земной вечер, и все здешние мысли стремительно бежали из его памяти, и весь его интерес вдруг оказался обращен к эльфийскому. Из всех людей, ходивших дорогами Земли, Орион помнил теперь только свою мать; и тут, словно колдовские сумерки нашептали ему что-то, он понял, что Лиразель была волшебницей и что он сам принадлежит к магическому роду. Теперь он знал это твердо, хотя никто ему об этом не говорил.

На протяжении многих лет Орион раздумывал о том, куда могла исчезнуть его мать. Часто он одиноко сидел и молча строил самые разные догадки, и никто не знал, о чем думает дитя. Теперь же ему стало ясно, что все это время ответ на его многочисленные вопросы буквально витал в воздухе; и казалось Ориону, что его мать где-то совсем близко, по ту сторону зачарованных сумерек, что разделили скромный фермерский край и Страну Эльфов.

Орион сделал всего три шага и подошел вплотную к границе. Его нога остановилась на самом-самом краю полей, которые мы хорошо знаем, а сам барьер очутился прямо перед его лицом. Вблизи он напоминал туман, в глубине которого медленно и важно танцуют все оттенки жемчужно-серого и голубого.

Но стоило Ориону сдвинуться с места, как у ног его шевельнулась собака, и вся свора, разом встрепенувшись, стала следить за ним, но как только он остановился, гончие тоже успокоились. Орион старался заглянуть за барьер, но не видел ничего, кроме блуждающих расплывчатых пятен и полотен света, созданных из сумеречного сияния тысяч и тысяч ушедших вечеров, что были сохранены при помощи волшебства именно затем, чтобы сложить из них ограждающий Страну Эльфов барьер. Тогда Орион окликнул мать, позвал ее через пропасть многих вечеров, из которых была сделана стена сумерек в том месте, где он стоял; а потом он позвал ее и через время, так как с одной стороны все еще была Земля и стояли человеческие дома, и время измерялось часами, минутами и годами, а с другой стороны была Страна Эльфов, где время двигалось по иным законам и вело себя по-другому. Так он окликал ее дважды и прислушивался, и снова звал, но в ответ ему из Страны Эльфов не раздалось ни шепота, ни крика.

Орион в полной мере ощутил величие потока, отделившего его от матери, и понял, что он и темен, и широк, и могуч, как те потоки, что отграничивают наши дни от времен давно прошедших. Только этот сумеречный барьер искрился, взблескивал, переливался и казался воздушным, как будто и не отделял все ушедшие годы от стремительных и мимолетных часов, что зовутся промеж нами настоящим.

Орион продолжал стоять, окруженный мерцанием земных сумерек и слыша за спиной редкие, негромкие голоса позднего земного вечера. А перед ним – у самого лица чуть покачивалась высшая тишина Страны Эльфов и сиял своей непривычной красотой сумрачный барьер, создавший и хранивший эту тишину. Молодой лорд больше не думал ни о чем, он только вглядывался в эти глубокие и плотные волшебные сумерки, словно пророк, который, увлекшись запретным искусством, глядит и глядит в туманные глубины магического кристалла. Ко всему, что было эльфийского в крови Ориона, ко всей той магии, которую он унаследовал от своих предков-волшебников, взывали огни воздвигнутого сумерками барьера, и звали, и манили его.

Он подумал о своей матери, коротающей дни в безмятежном одиночестве вдали от беснующегося Времени, подумал о красотах эльфийской земли, смутно знакомых ему по магическим воспоминаниям, перешедшим к нему от Лиразели. Он вовсе перестал обращать внимание на негромкие голоса Земли за спиной. Вместе со всеми этими голосами перестали существовать для Ориона все обычаи людей и их человеческие нужды, и все, что они планируют, все, ради чего трудятся не покладая рук, и на что надеются. И все маленькие победы, которых люди достигают упорством и терпением, потеряли для него значение. В своем новом знании, пришедшем с той стороны границы и заключавшемся в том, что и в его жилах течет волшебная кровь, Орион немедленно захотел отринуть свою зависимость от Времени и оставить земли, что пребывали под его суверенной властью и были задавлены его тиранией. А оставить их он мог, сделав всего лишь пять коротких шагов, которые перенесли бы его в край безвременья, где его мать сидела подле своего царственного отца и правила вместе с ним зачарованным миром с высоты туманного трона. Иными словами, Орион уже не считал Эрл своей родиной; привычный человеческий образ жизни больше не подходил ему и людские поля не годились для его ног! Вершины Эльфийских гор стали для него тем же, чем являются для усталых работников, возвращающихся вечером с полей, гостеприимные соломенные крыши их родной деревни; неземное, сказочное стало для него домом.

Сумеречная граница, на которую Орион слишком долго смотрел, заколдовала его. В ней было заключено гораздо больше магии и волшебства, чем в любом земном вечере. Конечно, среди людей найдутся такие, кто сможет долго глядеть на туманный барьер, а потом равнодушно отвернуться, однако Ориону было не так-то просто это проделать. Магия могла зачаровать любое земное существо, но все они поддавались ее воздействию медленно, тяжело, неохотно. Кровь же Ориона откликнулась мгновенной, жаркой вспышкой.

Орион шагнул вперед, чтобы разом покончить со всеми мирскими заботами и разорвать связь со всеми земными вещами. Однако как только его нога коснулась сумерек, пес, сидевший в траве у живой изгороди в томительном ожидании обещанной погони, слегка потянулся и издал один из тех нетерпеливых звуков, что кажутся человеческому уху больше всего похожими на визгливый зевок. Услышав его, Орион, в котором на мгновение возобладала старая привычка, повернулся к собаке и, наклонившись, потрепал ее за ухом в знак прощания. Но тут уже все псы окружили его и принялись заглядывать в глаза и тыкаться в ладони влажными носами. Неожиданно оказавшись в самой середине пришедшей в движение своры, Орион, еще мгновение назад грезивший о сказочном мире и в мыслях своих плывший над просторами Страны Эльфов и взбиравшийся по склонам волшебных гор, неожиданно поддался голосу своей земной природы. Дело было совсем не в том, что ему больше нравилось охотиться, чем жить вместе с матерью за гранью времен в стране своего деда, или Орион так любил своих собак, что не мог их покинуть. Просто его предки по отцовской линии веками предавались охоте – точно так же, как предки по матери в своем безвременье практиковали магическое искусство. Его влечение к волшебству было сильней, пока он смотрел на что-то магическое, но стоило ему отвернуться, и земные корни с не меньшей силой позвали его к охоте. Прекрасная сумеречная граница только что манила Ориона в волшебную страну, но уже в следующее мгновение гончие позвали его в другую сторону. Для каждого из нас бывает сложно не поддаться воздействию внешних обстоятельств.

Некоторое время Орион раздумывал, стоя среди своих гончих и пытаясь решить, какой путь ему следует избрать. Он сравнивал покойные и неторопливые века, что едва текли над бестревожными лужайками и сонными чудесами Страны Эльфов, с жирной и темной пашней, с раздольными пастбищами и невысокими живыми изгородями Земли. Но рядом с ним были псы, они скулили, толкали его носами, ластились, заглядывали в лицо, разговаривали с ним, если умеют говорить лапы, хвосты и большие карие глаза, требующие: «Прочь отсюда, прочь!» Среди всей этой толчеи думать как следует было нельзя. Орион никак не мог ни на что решиться, так что псам в конце концов удалось настоять на своем. И тогда они вместе со своим хозяином отправились домой через поля, которые хорошо знали.

 

Глава XXII

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: