ЛИРАЗЕЛЬ ВСПОМИНАЕТ ПОЛЯ, КОТОРЫЕ МЫ ЗНАЕМ

 

 

Пока тролли вскачь неслись к Земле, чтобы похохотать над человеческими привычками, Лиразель чуть пошевелилась на коленях у отца. Король, торжественный и спокойный, недвижимо просидел на своем троне изо льда и тумана почти двенадцать человеческих лет. Принцесса вздохнула, и ее вздох разнесся над сонными равнинами мечты. Он слегка потревожил покой Страны Эльфов. Рассветы с закатами, смешанные с мерцанием сумерек и бледным светом звезд, служившие зачарованной земле вместо солнца, ощутили эту едва уловимую грусть Лиразели, и их сияние чуть заметно потускнело, так как и магия, сохранившая все эти источники света, и все заклятья, что связали их воедино, чтобы освещать неподвластный Времени край, не могли противостоять печали, что темной волной поднималась в душе принцессы, принадлежащей к эльфийскому королевскому роду. А вздыхала она потому, что даже сквозь удовольствие и покой Страны Эльфов донеслась до нее мысль о Земле.

И тогда среди всего великолепия зачарованной земли, о котором может рассказать только песня, Лиразель вызвала в памяти образы шиповника, первоцвета и некоторых других трав и цветов, что полюбились ей в полях, которые мы знаем. Мысленно выйдя в эти поля, она представила себе Ориона, отгороженного от нее неведомым числом земных лет и живущего ныне где-то по ту сторону волшебной границы. Все магические чудеса Страны Эльфов и вся ее красота, которую нам не дано представить никаким напряжением фантазии, ее глубочайшее спокойствие, способное убаюкать столетия так, что они спят бестревожно и не чувствуют шпор времени, и волшебное искусство отца Лиразели, не дающее увянуть ничтожнейшей из лилий, и даже заклятья, при помощи которых король обращал в реальность любые грезы и желания, – все это больше не занимало принцессу, не приносило ей удовольствия. Ее воображение свободно устремлялось все дальше и дальше за сумеречную границу. Вот почему ее вздох разнесся так далеко над всей волшебной страной, тревожа безмятежно дремлющие цветы.

Отец Лиразели ощутил печаль дочери, услыхал разбудивший цветы вздох и почувствовал, как ее тоска всколыхнула безмятежное спокойствие Страны Эльфов. Правда, было это возмущение таким легким, что его можно сравнить разве что с тем, как заблудившаяся в летней ночи пичуга чуть-чуть колышет портьеру на окне, слегка касаясь ее тяжелых складок трепетным крылом. Он прекрасно понимал, что, сидя с ним на троне, о котором может рассказать только песня, Лиразель печалится всего лишь о Земле и вспоминает какой-то милый тамошний образ, сравнивая его с немеркнущей славой Страны Эльфов, однако даже это не вызвало в его магическом сердце ничего, кроме сочувствия; так мы жалеем ребенка, который пренебрегает тем, что для нас свято, но может вздыхать по какой-нибудь тривиальной мелочи. Чем меньше казалась ему достойной сожаления Земля, беспомощная жертва времени, которая сейчас здесь, а в следующий момент исчезнет, мимолетное видение, проносящееся вдалеке от прекрасных берегов зачарованной страны; мир, слишком коротко живущий, чтобы представлять серьезный интерес для отягощенного магией ума, – тем сильнее король жалел свое дорогое дитя, грустящее из-за пустого каприза, которому принцесса неосмотрительно позволила увлечь себя и который – увы! – был связан с вещами, обреченными на неминуемое и скорое исчезновение. Да, Лиразель была несчастна, но король не испытывал ни гнева, ни раздражения в отношении Земли, которая завладела ее воображением. Самые сокровенные чудеса Страны Эльфов не доставляли Лиразели удовольствия, вздохи ее были адресованы чему-то другому, и его могучее искусство должно было немедленно исполнить ее желания. Тогда король отнял свою правую руку с поверхности таинственного трона, выкованного из музыки и миражей и поднял ее вверх. Великая тишина пала на Страну Эльфов.

Большие круглые листья в лесной чаще оборвали свой неумолчный шорох, словно высеченные из мрамора, застыли птицы и твари, даже бурые тролли, скакавшие к Земле, вдруг остановились в благоговейном молчании. И среди этой тишины стали вдруг слышны негромкие жалобные звуки, похожие на тихие вздохи по чему-то, чего не в силах выразить никакие песни, и на голоса слез, что звучали бы, если бы каждая соленая капелька ожила и, научившись говорить, попробовала рассказать о неисповедимых путях печали. Понемногу все эти тихие шепоты сплелись в торжественную медленную мелодию, которую хозяин зачарованной страны вызвал к жизни взмахом своей волшебной руки. Эта мелодия рассказывала о рассвете над бесконечными болотами на далекой Земле или какой-нибудь другой планете, неизвестной в Стране Эльфов. О рассвете, который медленно возникает среди глубокой тьмы, звездного света и пронизывающего холода; о рассвете бессильном, морозном, не радующем ничей глаз, едва затмевающем сияние равнодушных звезд, наполовину скрытом тенями гроз и штормов и все же ненавидимом всеми темными тварями. Она говорила о рассвете, рождающемся долго и мучительно, пока в одно мгновение тусклое марево болот и стылое небо не озарятся вдруг золотым светом.

Мелодия рассказала все, что могла, об этом чуде, которое навсегда осталось чужим Стране Эльфов. Король вновь шевельнул поднятой рукой и зажег над своей волшебной страной другой рассвет, призвав его с одной из ближайших к солнцу планет. Свеж и прекрасен был этот рассвет, явившийся из далеких, неизвестных пределов и давно забытых веков, засиявший над Страной Эльфов. Капельки эльфийской росы, повисшие на кончиках согнутых травинок, вобрали его свет в свои крошечные хрустальные сферы и задержали там удивительную и яркую красу похожих на наши небес, которую увидели впервые за несчитанные столетия своей зачарованной жизни.

Рассвет разгорался медленно и неохотно над непривычными к нему землями. Он затоплял их красками. На странные, длинные листья эльфийских деревьев лег какой-то новый отблеск, а от их чудовищных стволов пролегли невиданные в Стране Эльфов тени. Они заскользили по траве, не подозревавшей об их приближении. Башни дворца, постигая это новое чудо и признавая его магическую природу, откликнулись свечением своих священных окон, которые, словно озарение, вспыхнули вдруг над равнинами Страны Эльфов и смешали мазки бледно-розового с безмятежной голубизной Эльфийских гор. Дозорные, что веками сидели на выступах этих сказочных вершин, следя за тем, чтобы ни с Земли и ни с какой-нибудь другой звезды не проникло в зачарованную страну ничто чуждое, увидели, как осветилось в предчувствии рассвета сумеречное небо, и, вскинув рога, затрубили так, как трубили, предупреждая Страну Эльфов о появлении чужака. Стражи уединенных долин в тени своих страшных утесов подняли к губам рога легендарных быков и воспроизвели этот сигнал еще раз. Эхо, подхватив их повторенный мраморными ликами скал клич, донесло его до всех самых отдаленных и диких гор и ущелий, так что вскоре вся Страна Эльфов зазвенела трубными голосами тревоги, предупреждающими, что нечто постороннее вторглось в ее пределы. И к этой насторожившейся, замершей в ожидании земле, вдоль утесов которой поднялись к небу магические клинки, призванные сигнальными рогами из почерневших ножен, чтобы отразить врага, пришел нежный, золотисто-розовый рассвет – древнейшее из всех известных человеку чудес. Дворец, полный волшебства, заклинаний, магии, полыхнул в ответ своей ледяной голубизной не то в знак гостеприимства, не то бросая вызов сопернику, и его яркое сияние добавило эльфийской земле красоты, о которой способна рассказать разве что песня.

Король еще раз взмахнул рукой, которую он по-прежнему держал вровень с хрустальными зубцами своей короны, и по его приказу стены магического дворца раздались, чтобы явить Лиразели бесконечные лиги зачарованного королевства. Благодаря магии, произведенной движением пальцев короля, она увидела и темно-зеленые леса, и влажные равнины Страны Эльфов, и торжественные бледно-голубые горы, и долины, охраняемые их жителями, и всех сказочных зверей, что бродили в полутьме под покровом густой листвы, и даже шумную ватагу троллей, что неслись прочь к границам Земли. И еще увидела Лиразель дозорных, поднявших к губам рога, на которых играли яркие краски рассвета, и это было ясным доказательством величайшего триумфа ее отца, сумевшего при помощи сокровенного искусства приманить из невообразимой дали утреннюю зарю, призвать только для того, чтобы умиротворить дух дочери, потрафить ее капризам и отвлечь от мечтаний о Земле. Лиразель видела лужайки, на которых веками праздно дремало Время, не засушившее ни одного цветка из тех, что их обрамляли. Новая заря, рассеивая томные краски Страны Эльфов, вставала над любимыми ею лужайками и пришлась Лиразели по душе, так как с ее приходом они обрели красоту, какой не знали до тех пор, пока рассвет не совершил свое дальнее путешествие, чтобы смешаться с сумерками зачарованной земли. Так прежде горели, сверкали и серебрились над лужайками лишь легендарные шпили и башни дворца, о котором может рассказать только песня.

Король эльфов оторвал свой взгляд от этой ослепительной красоты и взглянул в лицо дочери, надеясь увидеть радостное удивление, с каким она станет озирать свой сияющий дом. Он надеялся, что все ее мысли отвратятся от полей, где властвуют старость и смерть и где – увы! – они все это время блуждали. Глаза Лиразели, ради которых он заставил рассвет отклониться от предначертанного природой пути, были обращены к Эльфийским горам, с которыми они удивительно сочетались своей голубизной и таинственностью, и все же в их магических глубинах, в которые пытливо заглянул король, он увидел все ту же затаенную мысль о Земле!

Мысль о Земле… И это несмотря на то, что он взмахнул рукой и, использовав свое могущество, начертал в воздухе таинственный знак, призывающий в Страну Эльфов чудо, которое должно бы доставить Лиразели удовольствие и радость от встречи с родным домом! Все его владения ликовали при встрече с этим волшебством, и даже дозорные на поднебесных наблюдательных площадках протрубили свои странные сигналы, и все чудища, насекомые, птицы и цветы – все радовались новой радостью, и только здесь, в сердце зачарованного края, его дочь сидела и грустила по чужим полям.

Если бы король показал Лиразели какое-нибудь другое чудо вместо рассвета, он, может быть, и сумел бы вернуть домой ее мысли, однако, вызвав в Страну Эльфов эту экзотическую красоту и позволив ей смешаться с древним очарованием волшебной земли, он только сильней пробудил в дочери воспоминания об утрах, встающих над неизвестными ему полями, где Лиразель в своем воображении играла с маленьким Орионом и где среди английских трав росли наши английские, не зачарованные цветы.

– Тебе этого мало? – спросил король своим густым и удивительным голосом и указал на свои обширные земли рукой, которая могла вызвать чудо.

Лиразель вздохнула: этого было мало, вернее, это было не то.

Великая грусть овладела королем-волшебником. Дочь была ему дороже всего, но она вздыхала о Земле. Когда-то была у него и королева, которая вместе с ним правила Страной Эльфов, но она была смертной и – как все смертные – умерла. Ее вечно влекли к себе холмы Земли, и она часто отправлялась за сумеречную границу, чтобы увидеть цветущий май или буковые леса в царственном осеннем уборе. Хотя каждый раз она оставалась в полях, которые мы знаем, не больше одного дня и всегда возвращалась во дворец за сумеречный барьер еще до того, как садилось наше солнце, все же Время чуть касалось ее в каждый такой визит, и понемногу королева состарилась и умерла, так как была всего лишь смертной, хотя и жила в Стране Эльфов. И эльфы, недоумевая, похоронили ее, как хоронят людей, а король остался один со своей дочерью. И вот теперь Лиразель тоже стала тосковать о Земле.

Печаль охватила его, но, как часто бывает и с людьми, из мрака этой печали, из погруженного в грусть разума возникло иное настроение – поющее, звонкое, исполненное смеха и радости, и тогда король встал со своего трона и поднял вверх обе руки. Охватившее его воодушевление обратилось музыкой, зазвучавшей над Страной Эльфов. Вместе с музыкой, подобно возвращающемуся в свои берега морю, весело и мощно разливался над зачарованной землей, все шире и шире распространялся неожиданный и вдохновенный порыв, звавший вскочить и пуститься в пляс. Никто и ничто в Стране Эльфов даже не думало ему противиться. Король торжественно взмахнул руками, и все, что кралось сквозь лесную чащу, что ползало среди листвы, что прыгало с одной голой скалы на другую или паслось среди лилий, заплясало под эту музыку, словно брызжущую весенним настроением, вселившимся в козье стадо на выпасе ранним и теплым земным утром.

Между тем тролли подобрались уже довольно близко к сумеречной границе, и их лица сморщились, как будто они уже приготовились потешаться над людскими привычками. Со всем нетерпением, свойственным маленьким и тщеславным существам, они стремились как можно скорее пересечь черту, отделяющую Страну Эльфов от Земли. Однако, завороженные чудесной мелодией, они не могли больше двигаться к своей цели и только плавно скользили по кругу или по затейливой спирали, отплясывая некий странный танец, больше всего напоминающий вечернюю толкотню комаров, которую мы наблюдаем летом у себя в полях. Мрачные чудовища из старинных легенд в заросшей папоротниками чаще тоже отплясывали менуэты, которые ведьмы создали из своих капризов и насмешек давным-давно, еще в пору своей невообразимо далекой юности, когда на Земле еще не были построены города. Даже деревья в лесу выдирали из перегноя тяжелые медлительные корни и неуклюже раскачивались на них, а потом затанцевали на скрюченных узловатых петлях, напоминающих чудовищные когти, и на их трепещущих листьях водили свои хороводы мошки и жуки. А в колдовском уединении мрачных глубоких пещер пробудились от столетнего сна немыслимые существа и тоже заплясали по сырым каменным полам.

Принцесса Лиразель стояла рядом с королем-волшебником, слегка покачиваясь в такт музыке, заставившей плясать всех обитателей зачарованной земли, и на лице ее играл слабый отсвет сдерживаемой улыбки, так как в тайне ото всех она неизменно посмеивалась над могуществом своей непревзойденной красоты. И вдруг король эльфов поднял правую руку еще выше и остановил всех зачарованных танцоров в своей земле, внушив благоговейный трепет всем магическим существам, и над Страной Эльфов зазвучала новая мелодия – гармония нот, уловленных королем среди бессвязных откровений, что с негромким пением бесцельно блуждают в прозрачной голубизне далеко от земных берегов; и тогда вся заколдованная страна окуталась волшебным очарованием этой странной музыки. Все дикие твари – и те, о существовании которых Земля догадывалась, и те, что сумели укрыться даже от наших легенд, – вдруг запели древние песни, которые давно изгладились даже из их памяти; и сказочные духи воздуха спустились пониже из своих заоблачных высот, чтобы присоединить свои голоса к общему хору. Неведомые и странные чувства вдруг вторглись в вековечное спокойствие Страны Эльфов, и половодье музыки билось своими удивительными волнами о склоны темно-голубых Эльфийских гор до тех пор, пока их вершины не откликнулись странным эхом, похожим на голоса бронзовых колоколов.

Но на Земле ни музыки, ни даже эха не было слышно. Ни одна нота, ни один звук, ни один еле слышный обертон не сумели преодолеть тонкую границу сумерек, хотя кое-где эти ноты взвивались так высоко, что достигали Небес, и носились над райскими полями, словно невиданные, редкие мотыльки, отзываясь в душах праведников чуть слышными колебаниями, похожими на отзвуки неведомо откуда взявшихся воспоминаний. Ангелы тоже слышали эту музыку, но им было запрещено завидовать ей. И хотя эта чарующая мелодия так и не достигла Земли и наши поля так и не услышали музыки Страны Эльфов, все же и тогда – как и в любые другие века – находились те, кто создавал песни нашей печали и нашей радости, не давая отчаянию овладеть человечеством. Они не слышали ни одной ноты из-за границы зачарованной земли, заглушавшей всякие звуки, и все же их сердца чувствовали танец тех магических нот, и тогда они записывали их на бумаге, и земные инструменты исполняли их. Так, и только так, можем мы услышать музыку Страны Эльфов.

Король эльфов еще некоторое время владел вниманием всех существ, бывших его верными подданными, и все их желания, недоумения, страхи и мечты медленно плыли перед ним вместе с музыкой, что была соткана не из земных звуков, а из вещества сумрачных пространств, в которых несутся по своим орбитам планеты, и к которому было добавлено великое множество магических чудес. И наконец, когда вся Страна Эльфов напилась этой музыкой, совсем как наша Земля – теплым весенним дождем, король повернулся к дочери, и глаза его говорили: «Какая земля столь же прекрасна, как наша?»

Лиразель повернулась к нему, чтобы сказать: «Здесь мой дом – навсегда!» Ее губы даже слегка приоткрылись, в голубизне ее эльфийских глаз засияла любовь, и прекрасные руки простерлись к отцу, но вдруг и Лиразель, и король Страны Эльфов услышали печальный голос рога, в который трубил какой-то усталый охотник, бродивший вдоль самой границы зачарованной земли.

 

Глава XXVI

РОГ АЛВЕРИКА

 

 

Алверик все продолжал свои скитания в пустынных северных землях. Он шел сквозь череду томительных лет, и уныло хлопающие на ветру крылья его вытянувшейся серой палатки омрачали и без того унылые и холодные вечера. На вечерней заре, когда приходил час зажигать в домах огни, хозяева отдаленных ферм порой ясно слышали в тишине стук деревянных колотушек Нива и Зенда, доносящийся со стороны пустоши, где никто больше не ходил. Дети фермеров, глядящие из окон в надежде увидеть падающую звезду, замечали изредка, как за последней живой изгородью, где мгновение назад не было ничего, кроме серых сумерек, полощется по ветру истрепанный серый полог. А на следующее утро бывало много разговоров и удивительных предположений. Много детской радости и страха; много рассказанных взрослыми удивительных историй и отчаянных вылазок к самому краю людских полей, чтобы тайком, обмирая от сладостного испуга, заглянуть в прореху живой изгороди. Много странных слухов и ожиданий, и все это объединялось, смешивалось, сплавлялось воедино благодаря серому чуду, которое приходило с востока и постепенно обрастало легендами, жившими еще не один год после памятного вечера, хотя сам Алверик и его палатка давно ушли дальше.

Одно время года сменялось другим, но вперед и вперед шел одинокий маленький отряд, состоящий из потерявшего жену Алверика, одного лунатика, одного безумца и старой серой палатки на старом кривом шесте. Им были знакомы все звезды и понятны все ветра, их мочили дожди, окружали сыростью туманы, сёк град. И только приветливые желтые окна, что горели в ночи, обещая приют и тепло, были близки путешественникам, поскольку именно с ними они прощались перед очередным переходом. Нетерпеливые сны Алверика будили его в самый ранний и холодный предрассветный час, и Нив тоже вскакивал с земли и принимался распоряжаться и покрикивать. Но еще до того, как сонные дома оживали с первыми признаками утра, отряд уходил, спеша продолжить свой безумный поход. Каждое утро Нив неизменно предсказывал, что уж сегодня-то они непременно набредут на Страну Эльфов. Так проходили день за днем и год за годом.

Тил, предрекавший когда-то удачу в своих зажигательных песнях, давно оставил отряд. Его воодушевление согревало Алверика в самые холодные зимние ночи и поддерживало на самых трудных и каменистых маршрутах. Но однажды у вечернего костра Тил, который должен был назавтра вновь вести их за собой, вдруг запел о локонах какой-то девушки, и прошло совсем немного времени, когда однажды в сумерках, напоенных благоуханием цветущего боярышника и песнями черных дроздов, Тил решительно повернул в сторону человеческого жилья, и вскоре женился там на юной девушке, и с той поры уже никогда ни в каких походах не участвовал.

Лошади давно околели, поэтому Нив с Зендом несли все имущество на шесте. Алверик уже не помнил, сколько лет он странствует. Одним осенним утром он оставил лагерь, чтобы дойти до полей, где жили люди. И, глядя ему вслед, Нив и Зенд недоуменно переглянулись: каким-то образом их скособоченные мозги разгадали его намерения быстрее, чем догадался бы о них нормальный человек. Зачем понадобилось Алверику спрашивать дорогу у кого-то другого? Разве для того, чтобы знать, куда идти, ему не хватает пророчеств Нива и откровений Зенда, которому по секрету поведала их полная луна?

Алверик дошел до жилищ людей. Но мало кто согласился говорить с ним о землях, лежащих к востоку; когда же он упоминал о каменистых пустынях, где его отряд скитался все эти годы, его почти не слушали, словно он признавался в том, что ставил свою палатку на равнинах слоистых облаков, которые, пылая яркими красками, плывут над самой землей перед закатом. А те немногие, кто все же отвечал Алверику, твердили одно: только волшебники могут ответить на его вопросы.

Узнав эту важную истину, Алверик отвернулся от полей и живых изгородей и пошел к своей старой серой палатке, разбитой в землях, о которых никто даже не думал. Возле нее молча сидели Нив и Зенд и исподлобья его рассматривали. Им было ясно, что Алверик больше не верит ни в истинность безумия, ни в то, что говорит луна. И когда на следующий день они по обыкновению рано снялись с места, Нив пошел впереди без единого слова.

После этого отряд пропутешествовал всего несколько недель, когда однажды утром на краю обработанных людьми полей Алверик встретил одного из местных жителей – старика, наполнявшего в колодце ведро; и его высокая коническая шапка, и таинственный вид подсказали Алверику, что перед ним, несомненно, мудрец или колдун.

– Господин, преуспевший в искусствах, коих боятся смертные, – сказал ему Алверик, – у меня есть вопрос относительно будущего, который я хотел бы задать тебе.

Колдун оставил свое ведро и с сомнением покосился на него. Оборванная одежда Алверика едва ли позволяла надеяться на вознаграждение, уплачиваемое обычно теми, у кого есть основания вопрошать о будущих временах. И какова цена на подобные услуги? Колдун тут же назвал цену, однако в кошельке Алверика нашлось достаточно денег, чтобы развеять сомнения старика. Тогда маг указал путешественнику на рощу миртовых деревьев, из-за которой выглядывал острый шпиль его башни, и попросил прийти к восходу вечерней звезды; и в этот благоприятный час он готов был открыть Алверику будущее.

Нив и Зенд снова почувствовали, что их господин увлекся грезами и тайнами, которые не имеют никакого отношения ни к благородному безумию, ни к загадочной луне. Когда Алверик уходил, оба молча сидели у костра, но разум обоих полнился картинами болезненными и жестокими.

Ожидая появления Вечерней звезды, Алверик неторопливо брел под темнеющими небесами, брел через обработанные людьми поля и наконец достиг двери башни, сработанной из древнего дуба, по которой при каждом дуновении ветра негромко скребли гибкие ветви миртов. На стук вышел юный ученик мага и по старой деревянной лестнице, которой крысы, похоже, пользовались чаще, чем человек, провел Алверика в комнату на вершине башни.

Колдун встретил Алверика в шелковом плаще черного цвета, который, как он полагал, больше всего подходил будущему; без него, во всяком случае, он не мог заглядывать в грядущие года. После того как ученик удалился, маг подошел к высокому бюро, на котором возлежал толстый том в кожаном переплете, и, подняв на Алверика взгляд, поинтересовался, чего ждет он от будущего. И Алверик спросил у мага, как ему отыскать дорогу в Страну Эльфов. Тогда маг открыл почерневший от времени том и начал пролистывать страницы. И на протяжении долгого времени все листы, которые он переворачивал, оставались чистыми, и лишь потом на них появились многочисленные письмена, каких Алверик никогда не видел. И маг объяснил ему, что книги, подобные этой, рассказывают обо всем на свете. Но поскольку он всегда считал будущее главным предметом своей заботы, то ему и не было нужды читать прошлое, и потому он овладел только, той частью книги, которая рассказывает исключительно о грядущих годах. Разумеется, добавил колдун, в Школе Магов он мог бы обучиться и большему, если бы вдруг возникла охота изучить все те глупости, которые человек уже совершил.

Маг углубился в чтение, а Алверик стал прислушиваться к тому, как потревоженные крысы возвращаются на улицы и проспекты, которыми, по всей видимости, служили им ступеньки старой лестницы. Наконец колдун нашел то, что искал в будущем, и сообщил Алверику, что записано в книге: он ни за что не попадет в Страну Эльфов, покуда у пояса его висит магический меч.

Алверик заплатил колдуну, сколько тот потребовал, а сам грустно пошел прочь, так как опасности зачарованной земли, которые не могла бы отвести даже самая лучшая сабля, выкованная в человеческой кузнице, были известны ему лучше многих.

Невдомек было Алверику, что магия, заключенная в его мече, оставляла в воздухе легкий привкус или аромат, подобный запаху молнии, способный к тому же проникать через сумеречную границу и разноситься над всей Страной Эльфов. Не знал он и того, что по этому запаху король эльфов узнавал о его присутствии и отводил свои границы подальше, дабы Алверик не смог еще раз потревожить его королевство. И все же он поверил тому, что прочел маг в своей книге, оттого-то и было ему невесело.

Алверик прошел через миртовую рощу и через возделанные человеком поля и вернулся к тому унылому месту, где среди каменистой пустоши грустью серела его изодранная палатка – такая же безмолвная и скучная, как и Нив с Зендом, что сидели подле нее. Наутро они снялись с места и повернули на юг, так как любые дальнейшие странствия казались Алверику бессмысленными, поскольку он не смел расстаться со своим волшебным мечом и оказаться лицом к лицу с магическими опасностями без поддержки колдовства. Нив и Зенд молча подчинились и больше не направляли его своими восторженными пророчествами или откровениями луны, так как им было ясно, что Алверик советовался с кем-то другим.

Много томительных дней прошло в одиноком и скучном пути, и отряд успел забраться довольно далеко на юг, но сотканная из плотных сумерек граница Страны Эльфов по-прежнему пряталась от них; и все же Алверик ни разу не задумался о том, чтобы оставить меч, поскольку теперь он окончательно убедился, что Страна Эльфов сторонится заключенной в нем магии, а вернуть Лиразель при помощи клинка, который страшен только людям, он почти не надеялся. И вскоре Нив снова начал изрекать свои пророчества, а Зенд приходил в палатку Алверика каждое полнолуние и будил своими сказками. И несмотря на таинственный вид, который напускал на себя Зенд, несмотря на экстаз, который охватывал Нива во время его откровений, Алверик уже догадался, что все эти сказки и пророчества – дело пустое и бесполезное, и что ни те, ни другие не помогут ему отыскать зачарованную землю. Но даже это печальное знание не мешало как прежде сворачивать лагерь еще до света, как прежде мерить шагами каменистую пустошь, как прежде искать сумеречную границу.

Прошло еще несколько месяцев.

Однажды в том месте, где неухоженный край Земли сплошь порос вереском, сбегавшим прямо к каменистой пустыне, в которой остановился на ночевку отряд, Алверик увидел женщину в колпаке и плаще колдуньи, которая мела вереск метлой. Каждый ее взмах был направлен от наших полей на восток, в сторону каменной пустыни и в сторону Страны Эльфов, и из-под метлы летели тучи черной сухой земли и песка. Алверик оставил свой жалкий лагерь и, встав рядом с ведьмой, стал смотреть, как она метет, но та все продолжала свою нелегкую работу, мерно и сильно взмахивая метлой и отступая вслед за облаком пыли все дальше и дальше от полей, которые мы знаем. Некоторое время спустя ведьма подняла голову, чтобы посмотреть, кто стоит с ней рядом, и Алверик узнал Жирондерель.

Даже после стольких лет они признали друг друга. Колдунья увидела под изорванным в лохмотья плащом магический меч, который она когда-то сделала для молодого лорда у себя на холме. И она уловила исходящий от него легкий запах магии, который растекался в спокойном вечернем воздухе.

– Мать-колдунья! – воскликнул Алверик.

Жирондерель низко поклонилась ему, потому что не забыла владыку Эрла, которого забыли многие в долине.

Алверик сразу же спросил ее, что она делает здесь вечером, среди вереска, да еще с метлой.

– Подметаю мир, господин, – ответила колдунья.

Алверик задумался о том, какой именно сор метет старая колдунья и от чего поднимается такая густая пыль, клубясь уплывающая все дальше и дальше в темноту, уже начавшую собираться за границами нашего мира.

– Зачем, мать-колдунья? – спросил он.

– В мире слишком много вещей, которых здесь быть не должно, – объяснила Жирондерель.

Алверик снова покосился на тучи серой пыли, что плыли из-под метлы в сторону эльфийских берегов.

– Нельзя ли и мне отправиться с ними, мать-колдунья? – попросил Алверик. – Двенадцать лет я искал Страну Эльфов, но ни разу не видел даже вершин Эльфийских гор.

Старая ведьма по-доброму глянула на него, а потом перевела взгляд на меч.

– Он боится моей магии, – задумчиво сказала она, и ее глаза осветились светом какой-то мысли или разгаданной тайны.

– Кто? – переспросил Алверик. Жирондерель опустила глаза.

– Король, – сказала она.

Жирондерель объяснила Алверику, как волшебный король каждый раз отступает перед тем, что однажды нанесло ему поражение, и уводит за собой все, чем владеет. Король не выносит никакой магии, которая может тягаться с его искусством.

Алверик никак не мог понять, почему сей могущественный владыка столь ревностно относится к магии, что висела в поцарапанных ножнах у его пояса.

– Таков его обычай, – только и сказала Жирондерель.

Но Алверик все еще не верил, что Страна Эльфов каждый раз бежит от него.

– Он повелевает могущественными силами, – добавила колдунья.

Алверик был готов сразиться с этим ужасным владыкой и с любым его волшебством, но и маг, и колдунья – оба предупредили его, что с мечом он никогда не найдет зачарованной земли. Как же тогда он сможет пройти через седой лес, охраняющий чудесный дворец, если не будет вооружен? Выйти же против него с любым клинком, выкованным на наковальнях людей, было все равно, что идти без оружия вовсе.

– Мать-колдунья! – вскричал тогда Алверик. – Неужто может случиться, что я больше никогда не попаду в Страну Эльфов?

Тоска и печаль, прозвучавшие в его голосе, тронули сердце Жирондерели. В ней пробудилось сочувствие, которое тоже было волшебным.

– Ты должен отправиться туда, – сказала она твердо.

Пока бывший лорд Эрла стоял в траурной полутьме позднего вечера, наполовину погрузившись в отчаяние, наполовину – в мечты о Лиразели, колдунья достала откуда-то из-под плаща маленькую сверленую гирю, которую она как-то отобрала у одного торговца хлебом.

– Проведи этой гирей вдоль клинка, от рукояти до самого острия, и она расколдует твой меч. Тогда Король ни за что не узнает, что это за оружие.

– Но будет ли меч помогать мне как прежде? – спросил Алверик.

– Какое-то время – нет, – ответила ведьма. – Но как только ты перейдешь границу, потри те места, к которым прикасался фальшивой гирей, вот этим свитком…

С этими словами она снова порылась под плащом и достала кусок пергамента, на котором было записано какое-то стихотворение.

– Он снова вернет мечу его магическую силу, – пояснила она.

Алверик принял у нее из рук гирю и свиток.

– Не допускай, чтобы эти два предмета соприкасались, – предупредила Жирондерель.

На всякий случай Алверик убрал их в разные карманы.

– После того как ты перейдешь границу, – добавила колдунья, – король может передвинуть Страну Эльфов куда ему захочется, но и ты, и меч останетесь в ее пределах.

– Скажи, мать-колдунья, не рассердится ли на тебя король эльфов, если я поступлю, как ты сказала?

– Рассердится?! – воскликнула Жирондерель. – Рассердится!.. Да он будет просто взбешен, и ярость его будет такой, какой не увидишь у тигров!

– Я бы не хотел навлечь на тебя ничего подобного, мать-колдунья, – покачал головой Алверик.

– Ха! – воскликнула ведьма. – А мне-то что до его гнева?

Ночь надвигалась на них, и торфяники, и самый воздух над ними стали черными, как плащ ведьмы. И, все еще смеясь, Жирондерель исчезла в темноте, и скоро в ночи остались только мрак и ее смех, но, как ни старался Алверик, он не смог разглядеть старой колдуньи.

Он побрел обратно к своему лагерю, пробираясь среди камней на свет одинокого костра.

Как только над пустошью занялось утро и все бесполезные валуны и камни озарились его неярким светом, Алверик достал облегченную гирю и осторожно провел ею по обеим сторонам кринка, так что его магический меч оказался расколдован. Все это Алверик проделал, укрывшись в палатке, пока его спутники спали, так как ему не хотелось, чтобы они знали, что он последовал постороннему совету, не имевшему отношения ни к пламенным пророчествам Нива, ни к тем откровениям, которые нашептывала Зенду луна.

Но болезненный сон безумия не был настолько крепок, чтобы Нив не услышал негромкий скрежет гири по металлу и не приоткрыл хитрый глаз, желая подсмотреть за Алвериком.

После того как тайное дело было закончено, лорд разбудил двух своих спутников, и они, явившись на его зов, сложили палатку и нанизали на шест свои жалкие пожитки. В тот день Алверик сам повел отряд дальше вдоль края хорошо знакомых нам полей, так как ему не терпелось поскорее увидеть страну, которая так долго от него скрывалась. А Нив и Зенд шли за ним и несли шест, с которого свисали их тощие узелки и изорванный тент палатки.

Сначала они приблизились к границе нашего мира, чтобы пополнить запас продовольствия, которое после полудня они и приобрели у одного фермера, жившего на уединенном хуторе так близко от края известных нам полей, что его дом был, наверное, самым последним на всем обозримом пространстве. Путешественники приобрели у него и хлеб, и овсяные лепешки, и сыр, и копченую свинину, и многое другое, и, сложив провизию в мешки, повесили их на шест, а потом попрощались с фермером и повернули прочь от его владений и от всех обработанных человеком полей, которые мы хорошо знаем. И не успел пасть на землю вечер, как над живой изгородью они увидели странное голубоватое сияние, озарившее луг незнакомым мягким светом, который – они знали! – не мог быть земным. То был сумеречный барьер, граница Страны Эльфов.

– Лиразель! – вскричал Алверик и, вытащив меч из ножен, зашагал прямо к сумеречной стене. За ним поспешили Нив и Зенд, чьи подозрения тут же вспыхнули с новой силой, мигом превратившись в жгучую ревность к любой магии и откровениям, которые исходили не от них.

Только раз позвал Алверик свою Лиразель, а потом, зная, что в этом зачарованном мире нельзя полагаться на голос, взялся за свой охотничий рог, висевший у него на боку на тонком ремешке, поднес его к губам и затрубил, и голос рога был усталым, словно и его утомили долгие скитания. И вот Алверик уже почти вступил в толщу сумеречного барьера, и на его роге заиграли отблески магического света из Страны Эльфов…

И тут Нив и Зенд вдруг швырнули свой шест в эти синие неземные сумерки. Он упал на землю и остался лежать там, словно обломок бушприта неведомого корабля на берегу еще не открытого моря, а оба безумца неожиданно схватили своего господина.

– Страна снов и мечты!- сказал Нив. – Разве мало я видел снов?

– Там не бывает луны! – поддержал товарища Зенд.

Алверик ударил Зенда мечом по плечу, но расколдованный клинок оказался настолько тупым, что лишь несильно ушиб его, и тогда они выбили у него меч и поволокли Алверика назад. Их сила оказалась гораздо большей, чем можно было предположить, в конце концов они одолели и вытащили своего господина обратно в знакомые нам поля. Они вернулись в мир, в котором оба почитались безумцами и, будучи чрезвычайно этим горды, безмерно ревновали к безумию других. Они потащили его прочь, подальше от границы, над которой вставали бледно-голубые вершины Эльфийских гор.

Но хотя Алверик так и не попал в Страну Эльфов, голос его рога преодолел плотные сумерки барьера и потревожил воздух зачарованной страны долгим и печальным земным звуком, раздавшимся среди ее сонного спокойствия. И Лиразель услышала его.

 

Глава XXVII

ВОЗВРАЩЕНИЕ ЛУРУЛУ

 

 

А над замком Эрл и над селением вовсю бушевала весна. Она заглядывала во все щели, во все потайные места, и ее разлитая в воздухе благодать будила своим теплом все живое, не пренебрегая даже ростками самых скромных растений, заселивших наиболее укромные уголки.

В это время года Орион не охотился на единорогов. Он не знал, когда эти сказочные обитатели Страны Эльфов начинаются плодиться, ведь время в зачарованной земле шло совсем не так, как у нас, но от своих предков-охотников он унаследовал стойкое отвращение к убийству живых существ в пору, когда начинают распускаться цветы и отовсюду несутся беззаботные песни. Поэтому он только и делал, что ухаживал за своей сворой да глядел на холмы, ожидая возвращения тролля.

Весна отшумела, и в полях запестрели первые летние цветы, а Лурулу все не возвращался. Вечерами Орион подолгу вглядывался в темнеющие дали, пока гряда холмов не становилась совершенно черной, по так и не увидел, как над травой подскакивают круглые головы спешащих в Эрл троллей.

Орион все еще ждал Лурулу, хотя сырые туманы и желтеющие листья давно нашептывали ему об охоте, а собаки негромко скулили, тоскуя о просторах полей и пахучей цепочке следов, которая, словно таинственная тропа, тянется через весь широкий мир. Но Орион не хотел охотиться ни на кого, кроме единорогов, и продолжал ждать своих троллей.

В один из дней, когда земной закат сверкал малиново-алым, а в воздухе ощутимо пахло близкими заморозками, Лурулу в зачарованной стране как раз закончил свой разговор с троллями, и ноги бурого племени – гораздо более проворные, чем заячьи – мигом домчали своих обладателей до сумеречного барьера. Если бы кто-нибудь из людей, живущих в наших полях, поглядел в сторону таинственной границы, то мог бы увидеть странные серые фигуры троллей, осторожно скользящие в вечерней мгле. Один за другим они приземлялись на нашей стороне после своих головоломных прыжков через сумеречную границу и тут же начинали скакать, носиться и кувыркаться, то и дело разряжаясь нахальным хохотом, словно только так и можно было вести себя на планете, которая отнюдь не числилась среди последних в ряду подобных себе.

Они проносились мимо одиноких домов с шорохом, похожим на тот, какой производит ветер, играющий соломой крыш, и никто из тех, кто слышал этот тихий звук, даже не заподозрил, насколько чуждые существа бегут в эти минуты мимо. Исключение составляли лишь собаки, чья работа заключается в неусыпном бдении; они одни знают, какие странные твари порой проскальзывают в ночной темноте вблизи наших домов и насколько они далеки от всего земного.

В эту ночь собаки заходились лаем и хрипели от злобы так, что многие фермеры даже подумали, не подавился ли их пес костью.

Тролли летели над полями, не задерживаясь для того, чтобы похохотать над неуклюжими метаниями напуганных ими овец, так как берегли свой смех для людей, и вскоре очутились на холмах, окружающих долину Эрл. Внизу они увидели ночь и дым над домами. И то, и другое было серым. И, не зная доподлинно, что это за дым – то ли хозяйка кипятит чайник, то ли мать сушит платье ребенку, то ли несколько стариков решили погреть у огня свои древние кости, – тролли пока воздерживались от смеха, хотя уже давно решили, что начнут хохотать, как только увидят что-нибудь человеческое. Возможно, и они, чьи самые мрачные мысли залегали лишь ненамного глубже их всегдашней веселости, затрепетали от непривычной близости к людям, спавшим под крышами и плотной пеленой дыма. Впрочем, в легкомысленных головах троллей умозаключение задерживалось обычно не дольше, чем белка раскачивается на длинной и. тонкой ветке.

Вдоволь насмотревшись на селение, тролли подняли головы и увидели далеко на западе полоску светлого неба, горевшую в спустившихся на Землю сумерках: узенький участок, все еще окрашенный удивительными красками и подсвеченный меркнущим светом. И таким прекрасным показался он их привыкшим к волшебству глазам, что тролли решили, будто по другую сторону долины лежит еще одна зачарованная страна эльфов и что два эти удивительных, призрачных края сходятся именно здесь и между ними лишь по чистой случайности затесалось несколько людских полей.

Сидя на склоне холма и глядя на запад, они вскоре увидели яркую голубую звезду: то была Венера, взошедшая над западным горизонтом. И тогда тролли по многу раз кивнули головами, здороваясь с незнакомкой. Хотя вежливость и не принадлежала к числу распространенных среди этого племени добродетелей, они сразу увидели, что Вечерняя Звезда не имеет никакого отношения ни к Земле, ни к людям, и подумали, что она, должно быть, вышла из той, другой страны эльфов, о которой они ничего не знали и которая лежит за западной окраиной мира.

На небосклоне появлялось все больше и больше звезд, и в конце концов тролли чуточку испугались, так как никогда не слышали об этих мерцающих ночных странниках, которые могут появляться из темноты и сиять так ярко. Сначала они говорили: «Троллей гораздо больше, чем звезд», и это действительно их утешило, так как тролли всегда верили в магию больших чисел. Но вскоре звезд стало гораздо больше, чем троллей, и им стало неуютно сидеть под множеством направленных на них глаз, однако прошло совсем немного времени, и они вовсе позабыли эту смутившую их фантазию, потому что ни одна мысль не способна была огорчать их слишком долго. И от звезд их ветреный интерес перепрыгнул на желтые огни, горевшие там и сям на краю серой дымной пелены, где совсем близко стояло несколько уютных и теплых человеческих домов.

Какой-то запоздалый жук загудел в воздухе, и тролли оборвали свою болтовню, чтобы послушать, что он им скажет, но они не знали языка, и жук важно пролетел мимо. Вдали заголосила собака и никак не хотела успокоиться, будя тихую ночь своим тревожным лаем, и тролли рассердились на нее, так как чувствовали, что пес готов встать между ними и человеком, но тут из темноты неожиданно возникло что-то белое и расплывчатое и бесшумно уселось на суку ближайшего дерева. И это белое повернуло голову сначала налево, чтобы посмотреть на троллей, а потом направо, и оттуда опять посмотрело на них, и снова голова повернулась влево, словно таинственное существо никак не могло понять, что за твари перед ним.

– Это сова, – авторитетно прокомментировал Лурулу, и многие из тех, кто был рядом с ним, сразу же вспомнили бесшумную птицу, родичей которой они видели много раз, так как совы любят охотиться вдоль границы Страны Эльфов. А вскоре сова улетела, и они услышали, как она мышкует в полях и низинах; и когда шорох ее ночной охоты затих, тролли снова стали прислушиваться к доносящимся снизу голосам людей, пронзительным детским вскрикам и тревожному лаю сторожевой собаки, которая предупреждала хозяев о появлении троллей.

– Какое умное существо, – сказали тролли о сове, так как им всегда нравилось, как звучит ее голос; голоса же людей внизу и лай их собаки показались троллям растерянными и усталыми.

Иногда они замечали огни в руках поздних прохожих, которые спешили через холмы к Эрлу, или слышали голоса людей, которые подбадривали себя среди ночной темноты и одиночества при помощи песен, заменявших им свет фонаря. Вечерняя Звезда тем временем становилась все ярче, а кроны деревьев – все чернее и чернее.

Из-за пелены дыма и тумана, поднимающейся над невидимым ручьем, вдруг грянул в темноте бронзовый колокол Служителя, и вся ночь, и склоны долины, и далекие темные холмы отозвались гулким эхом, которое донеслось до места, где сидели тролли, словно бросая вызов и им, и всем нечестивым тварям, и неприкаянным душам, и существам, что не удостоились благословения Служителя. Одиноко разносящееся в ночи эхо этих полнозвучных ударов обрадовало ватагу троллей больше всех странностей Земли, о которых они были наслышаны, так как все торжественное немедленно приводит тролличье племя в самое веселое и легкомысленное состояние духа. Вот и сейчас они сразу приободрились и принялись шушукаться и хихикать.

А пока тролли глазели на сонмище звезд и гадали, дружелюбны ли они по своему характеру или нет, небосвод понемногу стал серовато-синим, звезды на его восточном краю замигали и потускнели, а туман и дым над жилищами людей побелели. И вот западного края долины коснулось яркое серебристое сияние, и за спинами троллей взошла над холмами луна. И тут же из святилища Служителя донесся монотонный хор многих голосов, выводящий лунные псалмы, которые согласно обычаю полагалось исполнять в полнолуние, пока луна еще не поднялась высоко, и ритуал этот назывался в Эрле «Утро Луны».

Когда колокол замолчал, из долины не доносились больше ни звука. В час восхода полной луны этот гимн – мрачный, как сама ночь, и загадочный, как ночное светило – звучал все громче и громче и был исполнен значения, находящегося за пределами понимания троллей и не имеющего ничего общего с их самыми возвышенными мыслями.

При звуках лунного псалма тролли дружно, как по команде, взвились с прихваченной заморозками травы и бурым потоком устремились вниз, в долину, чтобы потешаться над людскими обычаями, высмеивать их святыни и кувыркаться под их торжественное пение.

Они вспугнули множество кроликов на своем пути и, хохоча над их страхом, обратили в стремительное бегство. И над западным горизонтом сверкнул зеленым огнем метеорит, мчащийся вдогонку за солнцем то ли во исполнение какого-то естественного закона природы, то ли как предзнаменование, должное предупредить жителей Эрла о том, что к их селению уже мчится неистовое чужое племя, явившееся из-за границ полей, которые мы знаем. Троллям же показалось, что это просто гордая звезда не удержалась на небосводе, и они порадовались этому со свойственным им злорадным легкомыслием.

Так, хихикая и хохоча, они скатились по темному склону и вырвались на улицы селения, невидимые, как и все дикие существа, что рыщут в темноте, предпочитая ее дневному свету. И Лурулу повел своих сородичей к известной ему голубятне, куда они и ввалились всей толпой. Испуганные птицы подняли такой шум, что поначалу жители Эрла решили, будто в голубятню забралась лиса, однако стоило голубям вернуться к своим гнездам, как разговоры прекратились сами собой, и до самого рассвета никто так и не узнал, что в их селении появилось что-то с той стороны сумеречной границы.

Тролли расположились на полу голубятни плотной бурой массой, лежа теснее, чем поросята возле корыта, и время летело над ними точно так же, как и над всеми земными обитателями. Хотя разум троллей невелик, все они прекрасно понимали, что, перейдя границу зачарованной земли, они подвергли себя разрушительному действию времени.

Лурулу показал своим сородичам, как ненадолго задержать время, которое иначе бы делало их с каждым мгновением все старше и старше и ночь напролет кружило бы троллей в водовороте земной суеты. Он прижал колени к груди и, закрыв глаза, улегся неподвижно. Это, объяснил он, называется сон, и, заботливо предупредив товарищей, чтобы они ни в коем случае не переставали дышать, хотя во всем остальном необходимо соблюдать полную неподвижность, Лурулу заснул всерьез; и после нескольких тщетных попыток бурые тролли сделали то же.

Когда пришел рассвет, разбудивший все земные существа, длинные лучи солнца проникли в голубятню сквозь три десятка маленьких окошек и разбудили птиц и троллей. И тролли сразу же бросились к окнам, чтобы посмотреть на мир Земли при свете дня, а голуби вспорхнули на стропила и, смешно подергивая головами, принялись искоса на них поглядывать. Сородичи Лурулу долго стояли друг у друга на плечах и, приникнув лицами к леткам, обсуждали между собой многообразие и суетность Земли, находя их вполне соответствующими самым удивительным сказкам и легендам, что доносили до них из наших полей странники и прохожие. Они напрочь забыли о надменных белых единорогах, на которых им предстояло охотиться. Но в конце концов Лурулу, который то и дело напоминал им об охоте, все же удалось выманить ватагу с чердака и отвести ее к собачьим вольерам, и там, взобравшись на высокий частокол, тролли увидели гончих. Когда псы увидели над загородкой странные бурые головы, пристально глядящие, на них, они подняли такой шум, что со всех концов Эрла сбежался народ, спешивший посмотреть, что так напугало собак. Увидев полтора десятка троллей, рассевшихся по всей ограде, они сказали друг другу одно и то же:

– Вот теперь магия пришла в Эрл.

И то же самое сказал каждый, кто услышал об этом чуть позже.

 

Глава XXVIII

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: