Роман героев: парадоксы любви

Вернемся еще раз к пушкинскому “отчету о проделанной работе”. В заглавиях для себя трижды обозначены хронотоп, место действия, включающие деревню и две столицы, причем Петербург — метонимически (“Деревня”, “Москва”, “Большой свет”), также трижды упомянуты сюжетные ситуации, переломы фабулы (“Именины”, “Поединок”, “Странствие”), метонимически названы два героя (“Поэт” и “Барышня”), но к центральному персонажу относится лишь первая глава, в заглавии которой сформулировано доминирующее в этой главе чувство — эмоция персонажа.

Имя Евгения Онегина отсутствует в названиях глав, потому что оно является за-
главием романа.

Первая глава, “начало большого стихотворения”, — экспозиция романа, причем в двух смыслах: экспозиция героя и экспозиция пушкинской поэтики. Пушкин рассказывает о Евгении Онегине и одновременно представляет принципы собственного рассказа. Роман начинается с прямой речи героя, из которой мы узнаем, что он мчится в деревню к больному дяде. Начав повествование внезапно, словно с середины, автор уже во II строфе берет слово и ретроспективно рассказывает биографию Онегина, в LII строфе возвращаясь в исходную точку. Но это вроде бы последовательное, хроникальное повествование на самом деле разнопланово. Суммарно, обобщенно, быстро описав первые восемнадцать лет жизни Онегина (этому посвящены десять строф), автор вдруг резко меняет скорость рассказа и детально, подробно, медленно описывает один день Онегина с позднего пробуждения до столь же позднего отхода ко сну (на это отведено уже целых тринадцать строф).

“Описание светской жизни петербургского молодого человека в конце 1819 года” становится картиной петербургского дворянского быта 1820-х годов, составленной из большого числа разноплановых деталей: наряды и одежда, уличная жизнь, средства передвижения, развлечения (бал, театр), круг чтения, отношения с женщинами (“наука страсти нежной”). Не случайно автор одного из комментариев к роману,
Ю. М. Лотман, смог, объясняя Пушкина, написать “Очерки дворянского быта онегинской поры”.

Затем (со строфы ХХХVII) Пушкин снова возвращается к обобщенному рассказу о герое и вводит ключевое понятие, ставшее “домашним”, для себя, названием главы:

 

Недуг, которого причину

Давно бы отыскать пора,

Подобный английскому сплину,

Короче: русская хандра

Им овладела понемногу;

Он застрелиться, слава богу,

Попробовать не захотел,

Но к жизни вовсе охладел.

(гл. 1, строфа ХХХ VIII )

Байронический, романтический герой, которого пытались увидеть в “Евгении Онегине” современники, воспринимался как alter ego (второе я) автора. Пушкин,
напротив, замечает: “Всегда я рад заметить разность / Между Онегиным и мной… < …> Как будто нам уж невозможно / Писать поэмы о другом, / Как только о себе самом” (гл. 1, строфа LVI). На одном из рисунков-иллюстраций к первой главе он изображает себя и героя на берегу Невы на фоне Петропавловской крепости.

Поэт не все знает о своем герое. Определив и описав недуг, он действительно не объясняет его причину.

Является ли хандра следствием внешне разнообразной, но на самом деле однообразно-бессмысленной петербургской жизни? “Проснется за полдень, и снова / До утра жизнь его готова, / Однообразна и пестра. / И завтра то же, что вчера” (гл. 1, строфа XXXVI).

Или она — знак взросления “философа в осмнадцать лет”, осознавшего бессмысленность не собственной светской жизни, но жизни вообше? Ведь и в деревне Онегин принципиально меняется, после недолгого оживления он возвращается в прежнее состояние: “Потом увидел ясно он, / Что и в деревне скука та же, / Хоть нет ни улиц, ни дворцов, / Ни карт, ни балов, ни стихов. / Хандра ждала его на страже, / И бегала за ним она, / Как тень иль верная жена” ( гл. 1, строфа LIV).

Это чувство окрашивает всю жизнь, все поступки героя, вплоть до заключительной восьмой главы. В путешествии он испытывает те же чувства, что и в столице или деревне: “Я молод, жизнь во мне крепка; / Чего мне ждать? тоска, тоска!..” (“Отрывки из путешествия Онегина”).

На фоне этого доминирующего чувства уже в деревне, хозяином которой после смерти дяди становится Онегин, и начинает неспешно развертываться романная фабула. Третью главу, в которой появляется Татьяна, Пушкин для себя называл, как мы помним, “Барышня”. Появление героини обозначает не только завязку любовной истории. Татьяна Ларина — столь же важный для концепции романа персонаж, как и Евгений Онегин.

С ней в романе появляется иной мир, отличный от описанного в первой главе. Характеристика Татьяны строится на явном и неявном контрасте с Онегиным.

Онегин вырос и воспитан в городе. Татьяна получила деревенское, провинциальное воспитание.

Онегин — детище европейской культуры, живущий плодами того, что дает “Лондон щепетильный”. Татьяна становится воплощением национальных идеалов и традиций, с деревенскими угощениями, гаданиями и развлечениями (хотя и кажется в своей семье “девочкой чужой” и лучше говорит по-французски).

Этот контраст между типом “русского скитальца” и типом “положительной и бесспорной красоты в лице русской женщины” показался особенно важным для Достоевского, на нем он построил разбор романа в пушкинской речи, при открытии памятника Пушкину в Москве. “В глуши, в сердце своей родины, он, конечно, не у себя, он не дома. Он не знает, что ему тут делать, и чувствует себя как бы у себя же в гостях. Впоследствии, когда он скитается в тоске по родной земле и по землям иностранным, он, как человек бесспорно умный и бесспорно искренний, еще более чувствует себя и у чужих себе самому чужим. < …> Не такова Татьяна: это тип твердый, стоящий твердо на своей почве. Она глубже Онегина и, конечно, умнее его. < …> Это положительный тип, а не отрицательный, это тип положительной красоты, это апофеоза русской женщины…” (“Пушкин”, 1880).

Татьяна вырастает на сентиментальной литературе и из нее берет образцы и для своего поведения, и для своего письма: “Ей рано нравились романы; / Они ей заменяли всё; / Она влюблялася в обманы / И Ричардсона и Руссо” (гл. 2, строфа XXIX). Онегину ближе произведения романтиков, особенно Байрона: “Лорд Байрон прихотью удачной / Облек в унылый романтизм / И безнадежный эгоизм” (гл. 3, строфа XII).

Даже имена героев Пушкин выбирает по контрасту. Евгений — вполне “литературное” имя, используемое современниками Пушкина (правда, преимущественно в сатирических жанрах). Татьяна — имя распространенное в быту, в большей степени в простонародной среде; Пушкин фактически вводит его в литературу: “Ее сестра звалась Татьяна... / Впервые именем таким / Страницы нежные романа / Мы своевольно освятим. / И что ж? оно приятно, звучно; / Но с ним, я знаю, неразлучно / Воспоминанье старины / Иль девичьей! ” (гл. 2, строфа XXIV).

Сопоставление героев между собой дополняется множеством других контрастов, придающих Онегину и Татьяне наибольшую сложность, неоднозначность:
Ю. М. Лотман выстраивает ряд таких оппозиций, важных для характеристики Онегина:

“Главы строятся по системе парных противопоставлений:

Онегин — петербургское общество

Онегин — автор

Онегин — Ленский

 

Онегин — помещики

Онегин — Татьяна (в третьей и четвертой главах)

Онегин — Татьяна (в сне Татьяны)

Онегин — Зарецкий

Кабинет Онегина — Татьяна

Онегин — Татьяна (в Петербурге)

 

Все герои соотнесены с центральным персонажем, но никогда не вступают в соотношение (в сопоставление характеров) между собой”.

Лишь у Татьяны система противопоставлений столь же велика, а многие другие персонажи, даже Ленский, определяются только в отношении к главным героям:

 

“Татьяна имеет парадигму противопоставлений, не уступающую Онегину:

Татьяна — Ольга

Татьяна — семья Лариных

Татьяна — подруги

Татьяна — няня

Татьяна — Онегин (в третьей и четвертой главах)

Татьяна — Онегин (в сне Татьяны)

Татьяна — кабинет Онегина

Татьяна — автор

Татьяна — московское общество

Татьяна — “архивны юноши”

Татьяна — Вяземский

Татьяна — петербургский свет

Татьяна — Нина Воронская

Татьяна — Онегин (в Петербурге)”.

(Ю. М. Лотман. “Роман А. С. Пушкина “Евгений Онегин””. Спецкурс).

 

Развитие фабулы пушкинского романа строится на том, что почти во всем противоположные герои не просто встречаются, сталкиваются сначала в деревне, потом — в Петербурге, но оказываются связаны общим чувством — любовью. Существует шуточный пересказ “Евгения Онегина”: это роман с несчастной любовью, дуэлью, сном и двумя письмами.

Две любви, два письма, два объяснения, две отповеди в структуре пушкинского романа явно рифмуются. (Это вообще один из принципов “Евгения Онегина”: в книге почти нет мотивов, деталей, ситуаций, даже отдельных выражений, которые не повторялись бы, пусть и некоторыми вариациями.)

Обобщенный пересказ романной фабулы предложил Г. А. Гуковский: “Попробуем условно выразить в кратчайшей формуле схему двойного движения отношений между героями, как они даны в романе. Для ясности назовем героев схематически ОН и ОНА.

 

Первая часть

1) Они встретились.

2) С первого взгляда она полюбила его.

3) Она написала ему письмо.

4) Ответа нет. Она страдает.

5) Они встретились, они вдвоем, и никого кругом.

Она трепещет и молчит.

Он произносит речь наставительную и

несправедливую, хотя и полную чести

и даже теплую.

Здесь обрыв линии.

Вторая часть

1) Они встретились.

2) С первого взгляда он полюбил ее.

3) Он написил ей письмо.

4) Ответа нет. Он страдает.

5) Они встретились, и никого кругом.

Он трепещет и молчит.

Она произносит речь такую же, как он некогда.

Здесь обрыв; роман закончен”.

(Г. А. Гуковский. “Пушкин и проблемы реалистического стиля”)

 

В отношениях Онегина и Татьяны Пушкин впервые так подробно разрабатывает ситуацию русский человек на rendez - vous, очень важную для последующей истории русского романа.

Активной стороной в романе оказывается женщина. Татьяна влюбляется в Онегина, преодолевая предрассудки, пишет письмо-объяснение, выслушивает отповедь, потом, после дуэли с Ленским и отъезда героя, посещает его кабинет (реализуется оппозиция кабинет Онегина — Татьяна), пытаясь разгадать любимого и причины его отказа.

 

И начинает понемногу

Моя Татьяна понимать

Теперь яснее — слава богу —

Того, по ком она вздыхать

Осуждена судьбою властной:

Чудак печальный и опасный,

Созданье ада иль небес,

Сей ангел, сей надменный бес,

Что ж он? Ужели подражанье,

Ничтожный призрак, иль еще

Москвич в Гарольдовом плаще,

Чужих причуд истолкованье,

Слов модных полный лексикон?..

Уж не пародия ли он?

 

Ужель загадку разрешила?

Ужели слово найдено?

(гл. 7, строфы ХХ IV – XXV )

 

Однако здесь, как и в других случаях, Пушкин не дает окончательного ответа на вопрос героини. Догадка Татьяны о подражательном характере онегинской хандры остается одной из гипотез, не подтвержденной в авторском изображении.

Превращение и самой героини из сентиментальной деревенской мечтательницы в законодательницу петербургского большого света, не уступающую даже “Клеопатре Невы” Нине Воронской, казалось слишком резким и неожиданным. “Переход от Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, становится слишком неожиданным и необъясненным”, — передавал Пушкин мнение своего критика П. А. Катенина (“Отрывки из путешествия Онегина”). Но, ссылаясь на личные причины, тем не менее отказался от дополнительных разъяснений. Поэту важна была не эволюция героини, а резкий контраст двух свиданий, двух писем, двух ситуаций русского человека на rendez - vous.

В деревенском саду влюбленная героиня получала отповедь от хандрящего героя, который вместо ответа на ее чувство холодно, рационально, спокойно объяснял свое равнодушие, излагал возможный сюжет их отношений. В восьмой главе он наконец пробуждается от своей хандры и влюбляется в эту новую Татьяну столь же страстно, как она когда-то любила его.

Письма Онегина и Татьяны содержат общие мотивы, герои как будто ведут диалог через время.

 

Татьяна:

Вся жизнь моя была залогом

Свиданья верного с тобой;

Я знаю, ты мне послан богом,

До гроба ты хранитель мой...

Ты в сновиденьях мне являлся

Незримый, ты мне был уж мил,

Твой чудный взгляд меня томил,

В душе твой голос раздавался

Давно... нет, это был не сон!

Ты чуть вошел, я вмиг узнала,

Вся обомлела, запылала

И в мыслях молвила: вот он!

 

Онегин:

Нет, поминутно видеть вас,

Повсюду следовать за вами,

Улыбку уст, движенье глаз

Ловить влюбленными глазами,

Внимать вам долго, понимать

Душой все ваше совершенство,

Пред вами в муках замирать,

Бледнеть и гаснуть... вот блаженство!

 

Татьяна:

Но так и быть! Судьбу мою

Отныне я тебе вручаю,

Перед тобою слезы лью,

Твоей защиты умоляю...

 

Онегин:

Но так и быть: я сам себе

Противиться не в силах боле;

Все решено: я в вашей воле

И предаюсь моей судьбе.

 

Однако в кульминационной, завершающей восьмую главу сцене герой получает отповедь героини, тоже со ссылкой на судьбу: “А счастье было так возможно, / Так близко!.. Но судьба моя / Уж решена. Неосторожно, / Быть может, поступила я < …> Я вас люблю (к чему лукавить? ), / Но я другому отдана; /Я буду век ему верна” (гл. 8, строфа XLVII).

“А счастье было так возможно, так близко…” Это утешение Татьяны вряд справедливо.

Евгений не отвечает на любовь провинциальной барышни, “бедной Тани”, но влюбляется в законодательницу большого света: “Но мой Онегин вечер целый Татьяной занят был одной, / Не этой девочкой несмелой, / Влюбленной, бедной и простой, / Но равнодушною княгиней, / Но неприступною богиней / Роскошной, царственной Невы” (гл. 8, строфа XXVII).

А она воспринимает эту свою роль как постылую обязанность и грезит о прошлом: “Сейчас отдать я рада / Всю эту ветошь маскарада, / Весь этот блеск, и шум, и чад / За полку книг, за дикий сад, / За наше бедное жилище, / За те места, где в первый раз, / Онегин, видела я вас” (гл. 8, строфа XLVI).

Онегин не мог полюбить ту, прежнюю, Татьяну. А она по-прежнему любит Онегина, но не может изменить супружескому долгу и собственной совести (о том, что могло бы быть в случае такой измены, Лев Толстой позднее напишет “Анну Каренину”).

В истории героев пытались найти правую и виноватую стороны. Белинский осуждал Татьяну, не сумевшую ради любви преодолеть общественные предрассудки: “Основная мысль упреков Татьяны состоит в убеждении, что Онегин потому только не полюбил ее тогда, что в этом не было для него очарования соблазна; а теперь приводит к ее ногам жажда скандалезной славы. Во всем этом так и пробивается страх за свою добродетель... < …> Вечная верность — кому и в чем? Верность таким отношениям, которые составляют профанацию чувства и чистоты женственности, потому что некоторые отношения, не освящаемые любовию, в высшей степени безнравственны... Но у нас как-то все это клеится вместе: поэзия — и жизнь, лю-
бовь — и брак по расчету, жизнь сердцем — и строгое исполнение внешних обя-

занностей, внутренне ежечасно нарушаемых... Жизнь женщины по преимуществу сосредоточена в жизни сердца; любить — значит для нее жить, а жертвовать — значит любить. Для этой роли создала природа Татьяну; но общество пересоздало ее...” (“Сочинения Александра Пушкина”, статья девятая).

Достоевский, напротив, увидел в Татьяне “апофеоз русской женщины”, идеальный характер, вырастающий из народной почвы и противопоставленный беспочвенному “русскому скитальцу” Онегину.

Героиню возвышают над героем и другими способами: “Ее письмо — это письмо любви; его письмо — письмо страсти. В чем разница между любовью и страстью? Она проста. В страсти главное — “я”. В любви главное — “ты”. Этим и различаются письма” (В. С. Непомнящий. ““Евгений Онегин” как “проблемный роман””).

Однако, в романе, как и в жизни, нелегко определить правых и виноватых. Пушкинская история, кажется, сложнее.

В книге американского писателя Рэя Брэдбери “Вино из одуванчиков” есть глава о возможном невозможном счастье, имеющая почти фантастический характер (Брэдбери — известный фантаст, но не в этой замечательной повести о детстве).

Молодой журналист знакомится с глубокой, почти столетней старухой и выясняет, что он еще мальчишкой влюбился в нее, случайно увидев красивую девушку на старой фотографии. И теперь никто лучше этой старой женщины не понимает его. А ей он напоминает давнего поклонника, которому она отказала семьдесят лет назад, потому что “нипочем не соглашалась стать степенной мужней женой”.

Эти люди, как им кажется, были предназначены друг для друга, но они разо-
шлись, драматически не совпали во времени. “Есть такая ходячая, избитая фраза — родство душ; так вот, мы с вами и есть родные души. < …> Время — престранная штука, а жизнь — и еще того удивительней. Как-то там не так повернулись колесики или винтики, и вот жизни человеческие переплелись слишком рано или слишком поздно”.

Подобное слишком рано или слишком поздно определяет любовь Онегина и Татьяны. Герои романа дважды оказались в ситуации трагического несовпадения. Оно может возникнуть в разных сферах человеческой жизни, но нагляднее всего проявляется в любви.

 

Любви все возрасты покорны;

Но юным, девственным сердцам

Ее порывы благотворны,

Как бури вешние полям:

< …>

Но в возраст поздний и бесплодный,

На повороте наших лет,

Печален страсти мертвой след.

(гл. 8, строфа XXIX )

 

Фабула “Евгения Онегина” строится на этически неразрешимой ситуации: из нее нельзя, невозможно найти выход, но ее надо как-то пережить.

 

Она ушла. Стоит Евгений,

Как будто громом поражен.

В какую бурю ощущений

Теперь он сердцем погружен!

< …>

И здесь героя моего,

В минуту, злую для него,

Читатель, мы теперь оставим,

Надолго... навсегда.

(гл. 8, строфа XLVIII )

⇐ Предыдущая123456Следующая ⇒

Поделиться: