Сверхчеловеком Ницше – тоже всего лишь раб

времени, обстоятельств… что говорить о нём?

Он (она) позабудется, станет одной строкой –

дескать, «такой (такая) правили с… и до…».

Следом пришла другая, или пришёл другой

(их имена историки вспомнят потом с трудом).

Императрица Анна правила десять лет,

пачкала руки убийством, развязав против нас террор:

Всюду сеяла смерть. Многих из наших нет

(вернее, не стало) с этих кровавых пор.

На спор она попадала – выстрел – и точно в глаз….

И падала, снег кровавя, одна из нас…

Императрица Анна – от скуки (сука! ), схватив ружьё,

целилась быстро, нажимала, шутя, курок…
Мы её пережили. Мы всех вас переживём,
Воронофобы! Ибо за нас – Бог.

 

***

Валом валит снег

Хоть готовь Ковчег

Что бы уплыть на нем

Нам с тобою, вдвоём

Да нет тебя. Вот беда.

Кругом же – вода, вода

Мировой океан.

Сам себе - капитан

Штурман я и матрос,

Кстати и - пассажир

Радист, подающий СОС
В абсолютно пустой эфир

тает и тает звук
и никого вокруг

 

 

 

Собаковолк

И возникло тут из мрака:

То ли волк, то ли собака.

По прошествии годов

К встрече этой я готов.

Девяносто третий год,

Молод я, спесив и горд.

У меня была жена,

И красива, и нежна,

Но, случилось как-то в осень,

Я жену не то что б бросил,

Просто бросился опять –

Ту Москву я покорять,

Жизни вывернув сустав,

В чём, возможно, был не прав.

Впрочем, что гадать теперь?

Нет находок без потерь.

Так в преддверии весны

Я остался без жены

И ушел в глухой запой,

И читал, что под рукой

Оказалось. Книги, книги…

Хармс, Олейников и Пригов,

Бродский. И совсем был нов

Некто Саша Соколов.

Книжка желтая, как осень,

И потёртая слегка,

Что купил я, тыщ за восемь,

На Калининском с лотка.

Кто-то сдал её, наверно,

В час тяжёлый, в трудный час,

Когда лопаются нервы

И похмелье душит нас.

В общем, бес его попутал

До того тому « кому-то»

Кто-то надпись сделал в ней:

«Живи – долго. Много – пей».

Водка – пиво - димедро…

Ночь. Пустой вагон метро.

Я один в вагоне том

Мчусь по жизни напролом

В темноту и пустоту

И читаю книгу ту.

И мелькают на страницах

Вереницей – тени, лица

Обитателей романа,

Пропадающих и пьяных.

Кто я им? Кто мне – они,

Эти призрачные братцы?

Мы сроднились в эти дни,

Чтобы после разбежаться…

2

Был у них поэт – Запойный.

Он, поди, давно покойник

Он покинул свой Валдай

И попал… конечно, в рай?

Или в ад? – не знаю я!

Мне, ей-Богу, неизвестно,

Как зовётся это место –

Место Инобытия!

Непосильная задача

Это место обозначить.

Всё – не наше, всё – другое.

Воли нет там. Нет покоя.

(Если там и есть покой.

То совсем - совсем другой).

Пейзаж - почти как наш,

Зазеркалье это будто.

Тонет в сумерках пейзаж.

То ли вечер, то ли утро…?

Нет, скорее, всё же вечер…

Зимний вечер. Но не суть…

Что гадать? - В запасе – вечность!

Разберёшься как-нибудь,

Коль попал сюда надолго…

И, встречая твой приход,

Тень собаки… или волка….

Чёрной вспышкой промелькнёт.

3

Запойный шлёт эпистолу в ЖЖ:

Я в Тартаре, на вечном ПМЖ

(Прости за каламбур, мой друг, но в общем,

Чем и не жизнь? Хотя бы и вне тел

Мы пребываем? На такой удел

Уже не ропщем;

А что роптать? – хоть нет вещей «вообще»,

В том смысле, как о вас…. Но всё же… всё же

Нас окружают образы вещей

И потому миры наши – похожи,

Да так, что грань стирается порой.

И о себе ты мнишь, что ты  - живой).

Холодный зимний сумрак. Я устра –

Иваюсь около костра

Среди других, таких же бестелесных,

Тоскливый вой разносится над лесом:

Собаковолки воют на луну.

Ну-ну.

О прошлом я почти что память стёр,

Свои воспоминания – в костёр

Бросаю вместо дров. Трещат поленья.

Потом, когда всё прогорит дотла

И по ветру развеется зола,

Наступит окончательно забвенье.

Забытый вами, я забуду вас.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: